Наша Родословная - Дубейко Александр Андреевич
реклама
1 Наша Родословная Составил Дубейко Андрей Иванович по воспоминаниям родных и близких Начал писать в 1990 году. Чтобы успешно строить будущее, надо хорошо знать прошлое, как в государстве, так и в семье. Раньше молодежь жила со стариками, старики передавали из поколения в поколение бывальщину о своих предках. Дворяне были высокообразованным сословием, и многие из них вели письменно свою родословную и фамильное древо, собирали галерею портретов своих предков. У крестьян это велось устно и, к сожалению, без портретов. Правда, поколения ХХ века оставили после себя кое-какие фотографии, которые заслуживают того, чтобы их собрать и хранить для потомков. Ремарка (А. А.): Как раз сейчас прочитал книгу доктора философских наук В. Н. Демина «Заветными тропами славянских племен», в которой высказывается та же мысль: «…если каста профессиональных хранителей родового знания исчезает, память о нем быстро стирается. Это хорошо видно даже на примере отдельных семей. Устные рассказы о том, как жили наши родители, обычно хорошо запоминаются детьми, но уже частично и выборочно помнятся внуками. Если не ведется никаких семейных летописей, правнуки, как правило, мало что знают о жизни прадедов и, главное (за малым исключением), мало этим интересуются». Когда я еще ходил в школу (вторая половина 30-х годов) и помогал отцу что-либо делать по дому или во дворе (ремонт забора или изготовление санок, повозок и т.д.), он всегда рассказывал о своей молодости, о деде Фоте, как раньше жили, чем занимались, а в последние годы жизни часто вспоминал о войне. И сейчас я очень жалею, что мало задавал ему вопросов, не интересовался прошлым наших предков. И лишь теперь, когда сам стал стариком (мне скоро исполнится 62 года), я понял, как мало знаю о прошлом своих предков, а мои внуки и этого уже знать не будут. Именно поэтому я решил написать обо всем, что запомнил из воспоминаний и рассказов отца, который умер 15 лет назад, бабушки, которая умерла 24 года назад, дедушки, умершего 33 года назад, мамы, которой сейчас 82 года и других родственников. Эти воспоминания я увязал с «Историей городов и сел Луганской области», изданной в 1968 году. 2 Мой отец хорошо помнил своего деда Фота, который рассказывал внукам о своем отце Трифоне и деде Даниле. Дед Фот умер, когда моему отцу было 18 лет. Если взять средние расчеты по возрасту и посмотреть лет на 200 назад, то можно предположить, что наши предки родились в следующие годы: я - в 1928 году, мой отец - в 1904, дед Василий (от моего отца) в 1870 году - это точные даты рождения. Таким образом, разница между поколениями составляет: 1) 24 года (я был первым сыном у моего отца), 2) 34 года (мой отец был пятым сыном в семье). Дед Фот - мой прадед - 15 лет служил в царской армии, женился после службы в 35 лет, значит, родился в 1834 году. Так как он был вторым сыном, то его отец дед Трифон был старше его на 25-26 лет и родился примерно в 1808 году. Отец деда Трифона дед Данило родился где-то в конце XVIII века, но не позднее 1790 года, вероятнее всего в период с 1770 по 1780 годы. Дед Данило был родоначальником нашей фамилии Дубейко в слободе Лиман. Родился он, вероятнее всего, в многодетной семье крестьян Дубейко в Полтавской губернии, где в те годы была очень высокая плотность населения и катастрофически сокращались подушные земельные наделы. Люди стали переезжать далеко на восток за Северский Донец, в «Дикое поле» в поисках свободной земли. В 1686 году на Айдаре возник городок Старобельск. Сначала он назывался Бельский по имени его основателя, потом - слобода Старая Белая и, наконец, Старобельск. Вся территория вокруг него заселялась выходцами из Полтавской и Черниговской губерний Украины, из Курской и Воронежской губерний Центральной России. Это были служивые люди по охране «окрестных мест от Крымской стороны» и беглые. Помещики из центральной России обращались к царю с жалобами, чтобы он помог вернуть беглых крестьян. Петр I 6 июля 1707 года издал указ о посылке воинского отряда на поиски беглецов и возвращении их прежним помещикам. В «Дикое поле» был послан отряд карателей под командованием полковника князя Ю. Долгорукого. Каратели били кнутами не только беглецов, но и домовитых казаков и их жен за укрывательство. Принуждали вольницу к царской покорности. На тайном сходе возле Новоайдарского городка (40 км южнее Старобельска) местные казаки (свободные, старожилы) и крестьянебеглецы решили совместно выступить против карателей. Восстание возглавил атаман Трехизбенской станицы Кондрат Булавин. В начале октября они разбили царский отряд Долгорукого в Шульгин-городке (15 км южнее Старобельска по Айдару) и двинулись на север вверх по Айдару собирать войско повстанцев. На просторах левобережья Айдара, миновав озера-лиманы (нашей слободы в то время еще не было), они сделали остановку для подсчета своих сил. На этом 3 месте потом возникло село Булавиновка. Поняв, что силы у них большие, булавинцы вернулись вниз по Айдару, потом по Северскому Донцу перешли на Дон и завоевали столицу Войска Донского Черкаск-городок (ныне станица Старочеркасская). Но силы были неравные, и край, охваченный восстанием, был сожжен и превращен в пустыню. Ремарка (А.А.): До булавинского восстания эти земли входили в состав Войска Донского, после подавления восстания Петр I передал их в ведение Украинского казачества - Черкасским казакам, при этом солеварни, из-за которых долгие десятилетия шла тяжба между черкасскими и донскими казаками, забрал в казну. И еще одно, все названия рек и населенных пунктов я передаю так, как их записал отец. Честно признаюсь, даже мне, не смотря на мою русскоязычность, несколько не привычны названия Булавиновка, Бутковка, Балакеровка и т.д. Только со второй половины и до конца XVIII века в истории отмечено интенсивное заселение «Дикого поля» выходцами из других Украины и Центральной России. Восточная Украина была частью «Дикого поля». После ее заселения «слобожанами» по речкам Красная, Боровая, Айдар, Евсуг и Деркул были основаны слободы (большие поселения назывались слободами, а хутора слободками). Слобода, образовавшаяся по левому берегу Айдара возле озерлиманов стала называться Лиман. Она расположена в 10 км севернее Старобельска и в 10 км южнее Булавиновки. В селе Лиман Старобельского района Луганской (Ворошиловградской) области сейчас проживает 4 рода Дубейко, которые давно утратили между собой родственную близость, но дед Данило, повидимому, с ними был в родстве. В Лимане, как и по всей Старобельщине, селились выходцы из Полтавской, Курской и Воронежской губерний. За многие годы они породнились, все стали украинцами, но носят фамилии предков, поэтому в Лимане распространены такие фамилии, как Гончаровы, Силкины, Чугуновы и др. Из рассказов отца я помню, что дед Данило пришел в Лиман еще не женатым хлопцем. Он жил и батрачил в семье какого-то родственника, с которым, по-видимому, отец отпустил его искать счастья в «Диком поле». Когда он вырос, то завел хозяйство и женился. Вот здесь стоит подумать. Если бы он пошел в зятья (в нашей местности говорят «в приймы»), то ему могло быть 18-20 лет, но, по словам отца из воспоминаний его деда - дед Данило вырос, обзавелся хозяйством и женился. Это значит: прежде всего, надо поставить хату и надворные постройки, а чтобы собрать стройматериалы - пусть даже хату ставили всем миром, как принято в нашей местности - требовалось достаточно 4 большое время, а отсюда выходит, что женился он не раньше 25-30 лет, а родился, следовательно, в 1780-1785 году, а в Лиман пришел где-то в 1795 году, т.е. в самом конце XVIII столетия. Улицы Лимана застраивались без всякого плана - вначале хаты ставили на лучших землях, а потом на мало плодородных - песчаных. Усадьба деды Данилы была как раз на такой песчаной земле, но зато участок спускался к реке Айдар, и в леваде земля была хорошая. На этом подворье в 1808 году у деда Данилы родился сын - Трифон Данилович Дубейко. Сколько всего было детей в семье деда Данилы, не знаю, но когда женили Трифона, то он со своей семьей жил вместе с родителями. У Трифона Даниловича было 2 сына - старший Кирилл, младший Фот. В те годы родители не спешили отделять сыновей, а наоборот ставили во дворе вторую хату, обычно меньших размеров (она называлась «малая хата» или «хатына»), земельные наделы, которые увеличивались при рождении сыновей, обрабатывались всей семьей совместно. Земельные наделы («отруба») были от села в 5-7 верстах на восток от Айдара в степи. В среднем на Луганщине на «ревизскую» душу (лица мужского пола, установленные переписью - ревизией) приходилось 4 десятины (4,36 га), значит, после рождения Кирилла и Фота у деда Данилы и его сына Трифона было 16 десятин (17,44 га) - это приличная площадь. Такой надел мог обеспечить семью, не только всем необходим, но и позволял часть урожая выделить для продажи, чтобы на вырученные деньги покупать рабочий скот, сельскохозяйственный инвентарь, одежду, обувь и т.д. Кирилла женили рано, Фот был призван на царскую службу в 1853 году. Сколько детей было всего у Кирилла, не знаю, но сын был один Иван, который умер еще юношей, и род Кирилла на этом закончился. Фот Трифонович Дубейко был участником Крымской войны 18531856 годов. Его призвали в 19-летнем возрасте. Воспоминания отца об этом периоде жизни деда Фота очень скудные. Помню из его рассказов только то, что дед Фот участвовал в защите Севастополя, был ранен в самой гуще боев, лечился на каких-то грязях возле озера в открытой степи (по всей видимости, в Саках в госпитале организованном знаменитым хирургом Пироговым), а потом продолжил службу в Крыму и в южных губерниях Украины. Всего он служил 15 лет. В армии он научился портному делу. Шил мундиры, шинели, полушубки и другую одежду. За работу офицеры с ним расплачивались, и когда он вернулся домой, то привез определенную сумму денег, которая позволила ему купить недалеко от отцовской усадьбы (через 5-6 домов) новую усадьбу, позже и усадьбу своему сыну Василию (еще через 7-8 домов на север по Айдару). Расстояние между усадьбами деда Данилы и его внука Василия было около 1 км, а усадьба деда Фота находилась примерно посередине между ними. 5 Не смотря на то, что жили раздельно, каждый на своем подворье, землю по-прежнему обрабатывали совместно. Кирилл Трифонович в балке недалеко от надела загатил небольшую плотину, образовался пруд, в котором он поил лошадей и волов в период полевых работ. Когда вернулся со службы дед Фот, они плотину расширили, уровень воды поднялся, и ее стало хватать на все лето. Со временем к ним стали пригонять на водопой скот соседи, которые между собой говорили: «Погоним скот поить в Дубейков пруд». Позже по предложению братьев Дубейко вся община собралась и насыпала большую плотину, обсадили ее вербами. Образовался большой пруд. Воды всей общине стало хватать на все лето. А пруд по-старому так и называли Дубейков. В годы коллективизации эти земли и сам пруд отошли вновь организованному конезаводу № 123, а в 60-е годы при распашке целины возле пруда было организовано отделение совхоза № 123 (конезавод был переименован в совхоз), и новый, построенный возле пруда, назвали Дубейково. В ясную погоду с нашего двора видны вербы у пруда, которые за 100 лет выросли большой толщины и высоты. Многие из них обгорели от грозы. У Фота Трифоновича жена была Маруся. Не Манька, не Мария, а именно Маруся - так ее все и звали. Из какой она была семьи, не знаю, но, по-видимому, из русских поселенцев, так как украинцы своих называли тетка Манька или баба Манька, но не Маруся. Она родила ему двоих детей - сына Василия и дочь Оляну. Как это имя произносится на русском, не знаю. То ли Ольга, то ли Елена, а может Ульяна. Василий Фотеевич родился в 1870 году. Хотя Фот Трифонович со своей семьей жил отдельно от отца, но землю они с братом обрабатывали совместно. Дед Данило умер в 90-летнем возрасте, когда родился его правнук Василий. Трифон Данилович жил со старшим сыном на старом подворье. Жена у него умерла рано, и он, толи со скуки, толи с горя, уехал на Кубань к родственникам или знакомым - выходцам из Запорожской Сечи. Ясно только одно, что какая-то связь с кубанскими (а может с запорожскими казаками) у него была. Сколько он там прожил, не знаю, но Фот Трифонович ездил за ним на своих лошадях и привез его домой, затратив на поездку 3 недели. Судя по карте, он преодолел в один конец 500 км, а в оба, соответственно, 1000 км. За 20 дней он должен был ежедневно проезжать по 50 км. Трудно, но возможно. Мой отец вспоминал такой эпизод из рассказов деда Фота. Когда Трифон вернулся с Кубани, спустя какое-то время пришел в гости к деду Фоту и увидел перед его домом у ворот большой мельничный жернов, который мешал заезжавшим во двор телегам. Так он этот камень сам 6 приподнял и откатил в сторону. Дед Фот говорил, что у его отца была «дурная сила» запорожского казака. Трифон Данилович был хороший столяр. Он сделал для Фота деревянный диван и шкаф для посуды, украсил их красивой резьбой. На одной дверке вырезал «Трифон Даниловичъ». И диван, и шкаф дожили до наших дней и находились в хате его правнука Кузьмы Васильевича - моего дяди. Ремарка (А.А.): Из воспоминаний отца помню, что в начале войны под стрехой толи сарая, толи старой хаты он нашел 2 старинных кремневых бронзовых пистолета. Так как усадьба эта была куплена уже дедом Фотом значительно позже Крымской войны, можно предположить, что пистолеты принадлежали ему, а может и деду Трифону. Это говорит о том, что нашим предкам не чужды были подобные увлечения. Дед Трифон умер в глубокой старости на своем старом подворье в семье старшего сына Кирилла в конце XIX века. В начале ХХ века, после смерти Кирилла Трифоновича и его жены старое подворье наших предков опустело. Фот Трифонович деревянные части усадьбы перевез к себе во двор, а стены со временем завалились, подворье превратилось в пустырь, как и соседние подворья по обе стороны, но огород, что от двора спускался к Айдару семья деда Фота продолжала возделывать, а позже и наша семья обрабатывала его. Фот Трифонович женил своего сына Василия в 1890 году на одной из дочерей многодетного Федора Петровича Ложечки, а дочь Оляну отдал замуж в Старобельск за Войтенко. Федор и Наталья Ложечки жили на южной окраине хутора Балакеровка, под горой над кручей правого берега Айдара. Сколько у них было детей, не знаю, нок нам в конце 30-х годов ходила в гости сестра бабушки по фамилии Холодняк, брат Павел Федорович Ложечка Жил в Лимане, а его дочь Фекла жила по соседству с нами. Оныся - Анисья Федоровна - будущая наша бабушка была на 2 года младше мужа. Родилась она в 1872 году. Замуж вышла в 18-летнем возрасте. За 20 лет совместной жизни с Василием Фотеевичем она родила 6 сыновей и одну дочь. Старшим был Герасим, потом Сергей, Кузьма, Василий, Иван (мой отец), Пелагея и Яков. Яков родился в 1910 году. Когда ему было 2 или 3 месяца дедушку и бабушку пригласили друзья на свадьбу. Туда они поехали лошадьми на бричке. Поздно вечером началась драка на улице. Дедушка в это время вышел приглядеть за лошадьми и покормить их, но по ошибке один из пьяных ударил его по голове безменом и убил насмерть. Бабушка в 38 лет стала вдовой. На руках куча детей мал мала меньше. Моему отцу Ивану Васильевичу было в то время 6 лет. Своего отца он не помнил, в памяти сохранил только, что на похоронах было много народа. 7 Бабушка детей воспитала благодаря свекрам деду Фоту и бабе Марусе. Хозяйство дедушка Василий нажил крепкое. Были коровы, волы, лошади, свиньи, овцы, птица. Всевозможный инвентарь: плуги, сеялка, веялка, бричка, арбы, сани и другой необходимый реманент (инвентарь). Хлеб молотили каменными катками и цепами. Надо пару слов сказать о ведении натурального мелкого крестьянского хозяйства в те годы. Ремарка (А.А.): сделаю еще одно отступление, отец в своих записях о наших предках, раз за разом употребляет понятия «мелкое крестьянское хозяйство», «в семье бедных крестьян» и т.д., но, судя по описанию их быта, не такими уж и бедными они были, другое дело, что и не пановали. Опять же, судя по жизнеописанию деда Трифона, казак был еще тот, и из «общего крестьянского русла» несколько выбивает его дружба с кубанцами. Просто, по-видимому, нужно иметь в виду то, что отец был убежденный коммунист, воспитанный на идеологии и фразеологии того времени. На «отрубах» в степи сеяли озимую рожь, яровую пшеницу, ячмень, овес, подсолнечник, а с начала ХХ века стали возделывать и озимую пшеницу. На огородах возле домов (а каждая усадьба занимала 1 га, в том числе на огород приходилось 0,7-0,8 га) садили картофель, свеклу, бахчи, кукурузу, просо, лен, коноплю, табак, мак и разные овощи (капусту, морковь, лук, чеснок, перец, а с начала ХХ века стали выращивать и помидоры). Внизу в левадах были сады, заросли терна, чернослива и росли большие деревья (в основном по межам). Это были и ясени, и вязы, берестка, вербы, а в леваде деда Трифоны были огромные деревья тополя серебристого. Яблони, груши, вишни и сливы в основном были дичками, но разных сортов и вкусные. Хлеба и фуража оставляли в хозяйстве столько, сколько было необходимо на содержание семьи, скота, свиней, овец, птицы и прочей живности. Излишки урожая отвозили в Старобельск на ссыпной пункт. В неурожайные годы хлеб не продавали, то и сокращали поголовье скота, чтобы дотянуть фураж до следующего урожая. Семенной материал всегда был неприкосновенным запасом. В городе на ярмарке продавали и излишки овощей, лишнюю худобу, свиней, овец, птицу, а также молоко, масло и яйца. На вырученные деньги покупали сельскохозяйственный инвентарь, молодняк рабочего скота, лошадей, разную утварь, праздничные наряды, одежду и обувь. Покупали сахар, соль, керосин, спички. При этом спичками пользовались только женщины у печки, а курильщики носили в кармане кресало (стальная пластина), кремень и трут для раздувания огня. Рабочую одежду и обувь изготавливали сами. Во многих семьях, в том числе и у нас, были небольшие собственные ткацкие станки. Вплоть до 8 50-х годов бабушка зимой ткала на таком станке. Были также прялки, веретена и прочий инвентарь для изготовления из льна белого тонкого полотна для постельного белья, сорочек (и в первую очередь для вышитых сорочек, как мужских, так и женских). Из конопли ткали грубое полотно для пошива брюк, кофт, мешков и прочего. Из овечьей шерсти изготавливали полотно для пошива жупанов (свиты). Сами вычиняли овечьи шкуры и шили тулупы, полушубки, кожухи, меховые безрукавки и шапки. Из говяжьих шкур шили обувь и упряжь для лошадей. Сами делали арбы, возы, сани, ярмо для запряжки волов, гнули дуги для лошадиной упряжи, изготавливали хомуты, шлеи, уздечки, А некоторые умельцы даже самостоятельно гнули колеса, делали крупорушки и маслобойни. Все крестьяне дома сами делали крупу и растительное масло. Коптили свиные окорока, варили колбасы, сушили фрукты, варили варенье (только оно хранилось не закрытым), а на свадьбы и праздники сами изготавливали брагу, вино и самогон. Любители рыбой ловли сами плели сети и ткали редкую ткань для бредней (волок). Нитки для этих снастей пряли на прялках или сучили (сукали) на веретене. Из отходов конопли сучили веревки для налыгачей (привязь), пута (треножить лошадей), для сетей, бредней и других надобностей. Большинство этих работ выполнялись на вечерницах с песнями (вышивка, прялка, веретено - девичье занятие, а сучить веревки, плести сети, шить упряжь - мужское). Вечерницы собирались, как правило, в больших хатах одиноких бабок и заканчивались поздно вечером ужином, музыкой, плясками и, конечно, поцелуями будущих молодоженов. В селах, где не было речек, ставили ветряные мельницы (ветряки), а у нас в Лимане на Айдаре через каждые 2-3 версты стояли водяные мельницы. Плотины для мельниц были очень простые. Их изготавливали из хвороста, соломы, самана (смесь соломы, навоза и глины) и земли. Весной эти плотины прорывала вешняя вода, но каждую зиму заготавливали хворост и после паводка, когда половодье спадало, очень быстро эти плотины восстанавливали. Вода в них поднималась на 1-2 метра. Речка благодаря плотинам всегда была полноводной, а между берегом реки и огородами была трясина с зарослями камыша, куги, осоки. А для прохода вдоль берега была лишь небольшая тропинка. В реке было много рыбы, раков и водоплавающей птицы. Еще нужно сказать о подворьях. Хаты строили глинобитные, использовали куски крейды (мела), полы были земляные, а крыши крыли соломой или камышом. Летом земляной пол (доливка) смазывали свежим коровьим навозом и посыпали свежее сорванной полынью и любистком от блох. Заборы ставили из плетней. В хатах строили русские печи и печи с плитой, у нас их называли «пiчь и груба», топки их находились в кухне (передняя комната), а в спальне (хатына) были лежанка и печь, на которых спала зимой почти вся семья. На них хорошо лечили радикулит и грипп. Во дворе строили сараи для скота и других домашних животных, и 9 обязательно повитку (рига) для хранения кормов. На току ставили клуню для хранения снопов, половы и зерна. Подвалы были и под хатами, но чаще во дворе с погребником (надстройка с крышей). Навоз зимой складывали в кучи, а весной с помощью станков превращали в саман, который высушивали, складывали в кучи, накрывали от дождя и использовали как основное топливо в русских печах. Ремарка (А.А.): По рассказам отца навоз использовали только как топливо, а как удобрение его стали применять чуть ли не после войны. В слободе Лиман и на хуторе Балакеровка жили свободные люди. А на хуторе Бутковка (северная окраина Лимана, правый берег Айдара) жили паны Бутковы, которые держали крепостных крестьян даже спустя 20-25 лет спустя отмены крепостного права (1861 год). Ремарка (А.А.): Как я понимаю, в воспоминаниях дедов не было упоминаний о крепостной зависимости жителей Лимана, отец всегда говорил о том, что наши предки были свободными крестьянами (слобожанами), хотя в середине XIX века практически все слободские земли (те, что не были в частной собственности) указом царя были распределены между государевыми конезаводами, то есть, по сути, они являлись государственными крепостными. В прочем, вполне возможно, вся эта зависимость сводилась к тому, что оброк или натуральный налог взимался в пользу конезавода, и никаких дополнительных отработок просто не было. Бабушка Анисья Федоровна вспоминала, что ее старшая подруга вышла замуж за панского парубка - бедняка, и стала «крепачкой» (крепостной). С ней произошел следующий случай. Бабушке в ту пору было 8-9 лет, следовательно, эти события происходили около 1880 года. Двух молодых женщин, в том числе и подругу бабушки (вернее всего знакомую) управитель заставил побелить конюшню на панском дворе, они побелили, но пану не понравилось, и в наказание на другой день им должны были нанести по 25 ударов розгами. Бабушка, узнав об этом, побежала с другими девчатами посмотреть и пожалеть подружку. Когда она прибежала к панскому двору (5-6 км), провинившиеся все еще стояли на коленях перед закрытыми воротами панской усадьбы и горько плакали, рядом с ними тоже на коленях стояли родные и близкие, в надежде, что пан, проснувшись, их помилует. Спустя какое-то время вышел управитель и объявил, что наказание отменяется в связи со смертью старого барина. Мужчины сняли головные уборы, женщины упали на колени, и прозвучал облегчающий вздох, а у виновниц вместо печальных слез полились слезы радости. «Нам было неудобно»,- рассказывала бабушка, но мы обнимали подруг и смеялись. Один из Бутковых был профессором Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии (ныне Тимирязевка) и его биографическая справка помещена в Большой Советской Энциклопедии. В 30-е годы в 10 усадьбе Бутковых был организован детдом, а потом школа для глухонемых. Через год после смерти Василия Фотеевича женили старшего сына Герасима, но он ранней весной на посевной полежал на сырой земле, заболел и через месяц умер. Жену его, тетю Мотю, бабушка отдала замуж за Бурьяна Ивана Ивановича. Дядька Иван и Тетя Мотя до самой смерти не теряли родственных отношений с нами и оба бабушку называли мамой. Детей у тети Моти не было ни от первого, ни от второго брака. Второй сын Сергей Васильевич после Лиманской церковноприходской школы (3 или 4 класса) получил похвальный лист за отличную учебу и прилежное поведение. Этот лист был размерами где-то 40х80 см, висел он у нас до самой Великой отечественной войны на стене в застекленной рамке. В центре листа каллиграфически было написано, что сей похвальный лист выдан Дубейко Сергею в 1904 году. По периметру листа располагались картинки из истории России, начиная от крещения Руси до Николая II. Мне запомнились такие картинки, как битва на Куликовском поле, Петр I на закладке первого кирпича на строительстве будущего города Петербург, ликование народа перед царем-освободителем в 1861 году и другие. Сергей Васильевич еще неженатым парубком был призван на Первую мировую войну в 1914 году, а в 1917 году с винтовкой вернулся домой. В 1918 году он и вместе с друзьями-фронтовиками ушел в Красную армию. Домой из них вернулся только Гончаров Василий Иванович (у нас была фотография дяди Сергея с Василием Ивановичем), он и рассказал, что Сергей Васильевич командовал их отрядом и погиб под Харьковом в бою с немцами. После Гражданской войны бабушка женила Кузьму Васильевича на Екатерине Макаровне Гончаровой, а спустя два года сыграли свадьбу и Василия Васильевича с Евдокией Яковлевной Чугуновой, но сыновей не отделила, и жили все вместе одной большой семьей. Вместе и землю обрабатывали, так как бабушка на всех сыновей получила земельные наделы в одном массиве. Иван, Пелагея и Яков были еще подростками, а у Кузьмы и Василия уже родилось по несколько детей. Все жили в одной хате под властным крылом бабушки. Бабушка была очень трудолюбива и это прививала всем своим детям и невесткам. Рабочий день длился от зари до зари круглый год. Внуки очень любили деда Фота, он для них был и воспитателем, и учителем, и наставником, и душевно близким человеком. Его умелые руки были примером и в плотницком деле, и в портняжном, и в шорничестве (пошив упряжи для лошадей), и в любых других вопросах крестьянской жизни. Фот Трифонович умер на 86-ом году жизни в 1922 г. Тетя Евдокия Яковлевна вспоминала, что когда она вышла замуж, то дед Фот был уже 11 очень старый, но любил ловить рыбу и при этом бредень всегда тянул с глубины, и нередко в плавь. Сохранилась такая история. Бабушка как-то рано утром послала на отруба (наделы) Сергея и Кузьму собрать и привезти домой все, что осталось в курине (шалаш). Начиналось похолодание, был первый гололед. Хлопцы уже загрузили весь скарб в бричку, как вдруг в балке увидели 4 дрофы, крылья у них обледенели, и летать они не могли. Братья выгнали их на дорогу и своим ходом пригнали в село. Дома дед Фот загнал их в сарай обсохнуть и обогреться. Бабушка пообещала детям, что завтра их порежут на лапшу и жаркое. Но утром, когда дети пришли посмотреть на степное чудо, дед Фот дроф покормил и выпустил во двор. Те легко поднялись на крыло и улетели догонять свою стаю. Младшие плакали, что не попробовали жаркого, а старшие с дедом посмеялись и объяснили им дрофа святая птица и убивать ее грех перед природой. Она - хозяйка степей, при этом даже уже в те годы дроф было мало. Раньше дрофы, по описанию орнитологов, весили до 20 кг каждая, а сейчас меньше 7-10 кг. Эта птица сегодня занесена в Красную книгу. В старину в селах, кроме официальной фамилии, было распространено давать уличные клички не только отдельным людям, но и целым родам. За нашей семьей Дубейко в начале ХХ века закрепилась кличка Фоты или Фотивские по имени деда Фота. Тогда не говорили Оныся Дубейко, все ее называли Оныся Фотивська, хлопцев тоже звали Фотивськи. А от родителей и наше поколение перешла эта кличка. В селе Лиман и сегодня можно услышать эту кличку вместо фамилии. Такие клички давали по именам мужчин - Михайленковы, Ялысейковы (Елисей), или женщин - Ольговичи, Химковичи (Хима). Встречались и клички и по другим признакам, например: Тюкаливские (дед часто употреблял фразу «тю!»), Карасык (дед был заядлый рыбак) или Пьяни Вуса - дед изготавливал горшки и имел всегда лишние деньги, был вечно «под шафе» с длинными висящими усами. Отсюда и Дид Пьяни Вуса. Сколько было детей у Оляны Фотеевны, не знаю, но ее дочь Прасковья (Параска) часто ходила к нам в гости с мужем (Роман Червяк) и детьми. Она была замужем на Подгоровке - недалеко от Старобельска. У нас была старая фотография, сделанная где-то в 1915 или 1916 году, на которой были сняты тетя Мотя, тетя Параска, дядя Кузьма, дядя Василий, мой отец и тетя Поля еще молодыми. Инициатором фотографирования вероятнее всего была как раз тетя Параска. Тетя Мотя в то время была уже вдовой, а дядя Яша был еще маленький и его не взяли фотографироваться в Старобельск. Я лично знал только две двоюродные сестры отца - тетю Полю по линии дедушки и тетю Феклу по линии бабушки. С бабушкиной стороны были, по-видимому, и другие двоюродные братья и сестры, но они к нам не «родичались», и я о них ничего не знаю. В феврале 1927 года женили Ивана Васильевича (мой отец) на Варваре Прокофьевне Ткаченко из многодетной семьи местного 12 фельдшера Прокофия Павловича Ткаченко. Он был женат на Марии Максимовне Сердюковой - дочери местного учителя. Наша бабушка (вернее бабуся, так как бабушкой мы называли Марию Максимовну), сватов называла «мещанами пузатыми». Они были младше бабуси. Дед на 3-4 года, а бабушка - на 8-10 лет. В 30-е годы они были полные и холеные. Дедушка из-за лысины всегда брился наголо и имел большие седые усы. После моего рождения дедушку перевели фельдшером в село Караяшник (в 25 км на северо-восток от Лимана в глухой степи). В 2-3-х летнем возрасте меня к ним возила мама, и дед мне сделал операцию вырезал возле левого уха опухоль с голубиное яйцо. Операция прошла успешно, а еле заметный шрам остался и по сей день. Родители дедушки Ткаченко были бедные крестьяне. У них было много детей, и все хлопцы. Дедушка рассказывал, как в какой-то праздник ходил поп по дворам святить хаты, скот и прочее имущество. И потребовал за работу со старого Павла Ткаченко пуд муки (16 кг), а тот дал меньше. В отместку, когда крестили младшего сына, нарек его по имени Пуд. Так тот и прожил всю свою жизнь Пудом Павловичем. Прокофий Павлович был участником Русско-японской войны 1903 года. Еще до войны в армии он заболел и долго лечился в госпитале. При выздоровлении он попросил у врача какую-нибудь книгу почитать. Но так как у того особого выбора не было, дал ему читать какую-то медицинскую книгу. Эту книгу дедушка не просто прочел, а досконально изучил, и врач его оставил после выздоровления в госпитале санитаром. Когда началась война, дедушка помогал врачам в проведении операций - отрезать конечности с гангреной, зашивать раны, а так как врачей катастрофически не хватало, то ему приходилось и самостоятельно обрабатывать раненых. Раненые всегда просились попасть к Ткаченко и говорили, что у него «легкая рука», и раны заживают быстро. Когда дедушка после демобилизации вернулся домой, его приняли фельдшером в село Лиман. Он женился, родился первый сын Александр, и дедушку Старобельское уездное начальство перевело фельдшером в село Воеводское под Воронежскую губернию, где в 1908 году родилась моя мама Варвара Прокофьевна, потом Василий, Анастасия, Алексей и Анна (Галя). В годы гражданской войны к дедушке привезли на квартиру раненного командира-махновца и сказали, что если больной умрет, врача расстреляют. Порвали на бинты простыни с постелей. Дедушка махновца вылечил, но после этого нанял извозчиков, погрузил семью и имущество на сани и в 1919 году вернулся домой в Лиман. Маме было уже 11 лет, и она помнила, как со старшим братом Александром бежала за санками большую часть дороги, которая была около 100 км. Мой отец познакомился с мамой на вечерницах. Мама рассказывала, что отец в молодости хорошо играл на балалайке, и был очень стеснительным. Мама считалась невестой из мещанской семьи, и чтобы не ударить перед сватами лицом в грязь, старшие братья отца Кузьма и 13 Василий, продали пару волов и справили богатую свадьбу, подобной не было в семье Дубейко ни до, ни после этого. Ремарка (А.А.): Дед Иван очень любил и уважал бабушку. И хотя был заядлым курильщиком, при ней никогда не курил, выходил за двор и курил, сидя на скамейке, а если бабушка выходила к нему, выбрасывал папиросу. По рассказам старших помню историю сватовства дедушки к бабушке. Бабушка считалась знатной и красивой невестой. За ней ухаживал какой-то парубок, а дедушка его подстерег перед селом и «объяснил», что тот не прав. Так и устранил конкурента, отхватив лучшую невесту в округе. Я родился 28 марта 1928 года, на Теплого Алексея, и где-то рядом был день какого-то Андрея, и меня бабуся нарекла Андреем, так как за два дня до этого старшая сноха Екатерина родила сына и назвала его Алексеем. Поэтому я стал Андреем. В это время старший брат мамы дядя Шура работал секретарем Лиманского сельсовета, и ему это имя не понравилось. Когда отец пришел регистрировать мое рождение, дядя предложил меня назвать другим именем, отец даже растерялся, - «Меня, мол, и из дома выгонят, если зарегистрировать по-иному». Тогда дядя Шура решил - записать имя Андрей, но между собой называть меня Люсик. С этим именем я и вырос, так меня называли в семье дедушки, а потом и дома, и на улице, и в детском садике. Только когда я пошел в 1935 году в школу, выяснил, что зовут меня не Люсик, а Андрей. В семье дедушки, а также дядя Яков, старшие двоюродные братья и сестры еще долго меня называли детским именем, а дядя Яша так продолжал меня звать до самой смерти (умер он в 1966 году за месяц перед смертью своей мамы - бабуси Анисьи Федоровны). Крестным отцом моим был Петр Васильевич Шолух - муж тети Поли, которую выдали замуж перед моим рождением, а крестной мамой стала младшая сестра мамы - Анастасия Прокофьевна, которая только собиралась замуж, но из-за молодости ей этого не разрешали, ей в ту пору было толи 16, толи 17 лет. Родила она в 1929 году сына Николая Алексеевича Линник. Николай Линник был сыном местного попа. Они вместе с моей крестной на сцене Лиманского клуба играли в постановках жениха и невесту. Ремарка (А.А.): «Доигрались!» Крестная рано умерла, и Колю воспитывали дедушка и бабушка. В 1949 году проводили его в армию, где он остался служить сверхсрочную в музыкальном взводе. Последние годы он служил во Львовской области в городе Яворов. Там женился на польке Ядвиге Чеславовне, которая ему родила сына Анатолия и дочь Анюту. В 1972 году у него заболела печень (хотя я помню хорошо, что в то время говорили о почках - А.А.), и летом он умер. Я, дядя Алеша и двоюродная сестра Лида (дочь тети Гали) ездили на его 14 похороны. Похороны организовала воинская часть на высоком уровне, сослуживцы Николая из духового оркестра играли траурные мелодии, которые очень нравились Николаю. В начале 30-х годов бабуся отделила старших сыновей Кузьму и Василия. Кузьма Васильевич перешел в хату деда Фота. В ней до этого жила баба Маруся, которую бабуся забрала к себе, где она и умерла, пережив деда Фота на 11 лет. А Василий Васильевич перешел со своей семьей в дом, который ему подарил учитель Селиванов Илья Григорьевич. Его любимыми учениками были Сергей, и потом Василий Дубейко. В годы коллективизации Илья Григорьевич уехал в Харьков. Вначале работал бухгалтером на каком-то заводе, а затем постригся и стал священнослужителем. В 50-ые годы он стал архиепископом Харьковской епархии. С ним переписывался еще один его ученик - Силкин Михаил Иванович (наш сосед), который более 30 лет был лежачим больным с парализованными руками и ногами (переохладился во время Гражданской войны в затопленных окопах). Он был очень религиозным человеком и поддерживал связь Ильей Григорьевичем. Яков Васильевич рано выучился на столяра (у нас долго стояла кровать его работы), а потом окончил курсы водителей и стал одним из первых шоферов в Лимане. Работал в Старобельске. Когда он женился на Татьяне Леонтьевне, то старшие три брата помогли ему построить дом в городе. Я помню, как пилили два больших тополя в леваде деда Трифона и у нас 6 или 7 больших ясеней, вязов и бересту. Ремарка (А.А.): Что такое береста, не знаю, может береза, хотя ни разу в огороде не видел ни одной березы. Эти деревья пошли на строительство дома и надворных построек. Ремарка (А.А.): Удивительно то, как наши предки умели планировать свою жизнь и потребности. Ведь каждому дереву, которое вот-вот начало расти, уже было определено, какое пойдет на держак для граблей, какое - на кнутовище или на стройку. Хорошо помню, как дедушка Иван бережно относился к кленкам, что росли за старой хатой, и гонял нас с Сашей (мой дядя), если мы какой-нибудь из них ковырнули ножом или обломали ветку. Хотя в то время древесину уже выписывали в колхозе, и не было никакой необходимости выращивать стройматериалы самим - уважение к деревьям, видно, было в крови. После отделения трех сыновей с бабусей осталась жить семья моего отца. С нами доживали также две старухи - баба Маруся, а вторую не помню, как звали, да и в каком родстве она была с нами. Они обе умерли в 1933-1934 годы. Во время коллективизации в нашем селе было создано два колхоза. Мой отец и дядя Кузьма вступили в колхоз «Червонный плугатарь», а дядя Василий в колхоз «Колхозная правда». 15 В семье Кузьмы Васильевича родились Анюта, Иван, Алексей, Мария, Евдокия и Николай. В колхозе дядя Кузьма работал бригадиром огородной (овощной) бригады. Он был самым рослым среди братьев, носил маленькие усы под носом. В 1941 году еще перед армией он участвовал в эвакуации колхозного скота на восток. Вместе с дядей Кузьмой ездил и его старший шестнадцатилетний сын Иван. Они загнали скот до хутора Прогной Тарасовского района Ростовской области, а потом в связи с остановкой немецкого наступления вернулись домой. У нас был кабан, и под Новый Год по старому стилю дядя Кузьма зарезал его, сало засолил в бодне (деревянная бочка для засолки с крышкой и деревянной же задвижкой), и поставил ее на горище (чердак). У нас была новая хата, трубу сложил печник по морозам. Так вот под Новый Год труба завалилась, и один из кирпичей упал прямо в сенцы с ужасным грохотом, отчего открылась входная дверь. Бабуся и мама проснулись, кочережкой закрыли дверь в хату и просидели всю ночь в ожидании воров, которые, по их мнению, украли сало и должны ворваться в хату. Я, конечно, спал и ничего не слышал. Рано утром соседский мальчик пришел посыпать (поздравление с Новым Годом с посыпанием пшена на иконы) и закричал, мол, что у вас за погром? Когда открыли дверь в сени, поняли, что воры при чем - сало было целое. Дядя Кузьма нашел в колхозе асбестовую трубу, принес ее к нам и установил вместо прежней. И эта временная труба простояла всю войну. После Нового Года 1942 года его забрали на фронт. Воевал он в Крыму, там попал в плен, при перевозке поездом вместе с другими смельчаками выпрыгнул на ходу, но неудачно, разбился и погиб. В семье Василия Васильевича родились Дмитрий, Иван, Мария и Николай. В колхозе дядя Василий работал главным бухгалтером. На фронт его взяли в первые же дни войны, и он пропал без вести, как и многие миллионы других солдат в 1941 году. Его сын Дмитрий Васильевич перед войной закончил 10 классов. В 1939 году его призвали в армию. Служил на Балтийском флоте, был защитником Ленинграда весь период блокады. Войну закончил младшим лейтенантом, по конкурсу от Балтфлота поступил в Военно-политическую академию имени Ленина в Москве на морской факультет. Окончил ее в 1952 году. Служил в политорганах Североморского и Черноморского флотов. В 1978 подал в отставку в звании контр-адмирала, чтобы «на батьковском подворье поставить новый дом», как он объяснил причину увольнения министру обороны. Сейчас он живет в новом доме с семьей. У тети Поли детей не было и они воспитывали дочь сестры Петра Васильевича Марию, которую оставили им в 3-х летнем возрасте родители во время высылки при раскулачивании. После окончания сельхозинститута Мария Петровна работала в Забайкалье, там же вышла замуж и вернулась на похороны приемного отца уже в пенсионном 16 возрасте, а через два года, похоронив и Пелагею Васильевну, уехала к дочерям в Йошкар-Олу. В семье Якова Васильевича родились Лидия, Николай, Зоя, Тамара и Иван. Яков Васильевич вместе со своим сослуживцем построил в Старобельске двухквартирный дом городского типа, он работал шофером, затем завгаром, а в последние годы начальником автоколонны по обслуживанию городского и районного узла связи. На фронт его долго не брали по так называемой «брони». Иван родился в 1942 году. После мобилизации дяди Яши, тетя Татьяна осталась с детьми мал мала меньше. Она начала болеть и ее отправили в Сватово в психбольницу. Моя мама забрала маленького Ивана (несла его на руках пешком 10 км) и Николая (7 лет), тетя Поля забрала Тамару (2 года), а Лида (11 лет) и Зоя (5 лет) остались сами в доме под присмотром соседей. Еще до Дня Победы дядя Яша в 1945 году приезжал на побывку домой на два дня, один день гостил у нас с сыновьями и уехал на Дальний Восток. Домой вернулся уже после победы над Японией. Семью собрал вместе, но тетя Таня часто болела. Он как-то весной в рейсе полежал под машиной - ремонтировался - и простудился. Врачи его спасти не смогли. Проболел он 6 или 7 лен и умер в 1966 году. Мой отец Дубейко Иван Васильевич и мама Варвара Прокофьевна вступили в колхоз «Червонный плугатарь», который занимал от центра южную половину села, в первый же год образования колхоза в 1929 году. Отец работал рядовым колхозником, а мама заведующей патронатом (интернат), а потом зав. детскими яслями, в которых содержались как дети колхозников, так и безродные. Дети без родителей в детсаду находились круглосуточно, а остальные - только днем. Я тоже ходил в эти ясли и помню, что мы всегда ели затирку или галушки. В 1933 году отца послали от колхоза строить железную дорогу Ворошиловград-Москва, которая проходила через Старобельск, он в городе получил квартиру и забрал маму, меня и младшего брата Колю, а дома осталась бабуся с моей сестрой Марусей и двумя старухами, о которых я уже упоминал. Мы там прожили один или два года и потом вернулись домой, мама пошла на прежнюю работу в колхоз, а отец поступил в городе на курсы водителей. Это было в 1935 году. В 1933-1935 г.г. у нас в доме часто были покойники. Умерли две старухи, а также сестра Маруся и брат Коля. Правда, и после в нашей семье умирали дети. Из детей, родившихся до 1944 года, в живых остались только я - первенец и Шура (1937 года рождения). Кроме Маруси и Коли умерли еще один Коля, потом Люба, Толя, Илья, Рая - все дети умирали в раннем возрасте (1-2 года) от кори, скарлатины, свинки. Последним из детей умер брат Вася (1939 года рождения) в 1957 году, он уже ходил в 10 класс. У него было искривление позвоночника из-за падения с печки на пол в детстве. В годы войны обращаться было не к кому (больницы не 17 работали), а после войны сказали, что уже исправлять поздно. Он очень хорошо играл в шахматы и на гармошке. Из дневника А. И. Дубейко: 30 марта 1949 г. Из дошкольного времени помню мало. Туманно сохранилось, что очень любил кроликов, которых отец развел немеренно. Помню, было много маленьких цыплят. В детстве любил кататься на ветвях срубленного большого вяза, который лежал во дворе. Зимой катался на санках и катал снежную бабу. В школу хотелось идти на два года раньше положенного, естественно, меня не приняли, и только в 1935 году, когда мне исполнилось 7 лет и 5 месяцев, был принят в Лиманскую неполную школу. В первый класс я пошел в 1935 году. У нас в это время на квартире жил учитель старших классов Григорий Иванович, который по вечерам встречался с моей учительницей Галиной Ивановной. Электричества до 1953 или даже до 1958 года не было, хаты по темну освещали керосиновыми лампами, а в войну в отсутствие керосина жгли каганцы, изготовленных из снарядных гильз, в которые заливали бензин с солью (военные давали), вставляли фитиль и светили. А когда и бензина не было, освещали помещения лампадами с постным маслом, а то и лучинами. Так вот Григорий Иванович готовился идти на вечерку, за ним в этот момент зашел его друг тоже учитель Иван Леонтьевич, мы все были на кухне, где и лампа висела, а Григорий Иванович пошел в зал, переоделся и надушился. Но вместо одеколона по лицу размазал чернила. Когда он вышел на кухню, мы все ахнули, и стали смеяться, а Иван Леонтьевич сказал, - «Без ума, как зимой без топлива», - и ушел на гулянку сам. А Григорий Иванович остался отмываться, но безрезультатно, даже в школу на следующий день не пошел в школу, и мне наказал, чтобы я не проговорился Галине Ивановне. Я же, конечно, не удержался, рассмеялся и признался ей, почему нет в школе Григория Ивановича. Еще помню первый день в школе. Галина Ивановна (в дневнике отец ее, правда, называл Галиной Петровной, вероятнее всего она была Галина Ивановна, так как, когда писал Родословную, дневники были перед ним) потребовала, чтобы все нестриженные ребята на завтра пришли или подстриженными, или с родителями. Дома мама в сенцах меня подстригла «с батогами», я ревел, и в это время к нам зашел сосед дед Иван Михайленко, когда он спросил, как зовут учительницу, я ответил - Галина Марьивна. После этого он все последующие годы всегда меня спрашивал, как там поживает «Галина Марьивна». Посмеемся, а уже потом серьезно общаемся. Из дневника А. И. Дубейко: 18 30 марта 1949 г. Второй день школы прошел тоже не очень благополучно. На четвертом уроке была физкультура, и учительница повела всех на улицу играть в «кота и мышку», а меня и еще одну девочку оставила в классе дежурить. Но мне это показалось крайне обидным, и я удрал домой. (А. А. - После он мне рассказывал, что ему досталось на «орехи» и от отца, и от бабуси). До войны я закончил 6 классов. С 1 по 4 мы учились в «калаурке» (подсобка возле церкви), там находилось два класса. Из окон нам видно было, как снимали с церкви большие звоны (колокола) и кресты. Потом стали вывозить автомашинами книги, иконы, звоны, подсвечники и прочее церковное имущество. Церковь в Лимане была сдана в эксплуатацию (освящена) в 1915 году, она была новой, большой, красивой, с высоким фигурным забором и прочным фундаментом. Ее разобрали до войны, из кирпича в городе построили 2-х этажную школу и большую ферму для коров. Фундамент же удалили только после войны. Я один раз с бабушкой был на всенощной на Пасху и один раз в первом классе носил «вечерю» (сладкую кутю) на рождество (до школы это я делал раза 2 или 3). И вот наш квартирант провел со мной беседу о вреде религии, с тех пор я не то, что не носил кутю, не ходил в церковь, но и перестал креститься, садясь за стол или перед сном. Бабуся ругала меня и Григория Ивановича, называла его «анчихристом» и чуть не выгнала с квартиры. Антирелигиозная беседа Григория Ивановича со мной сыграла основную роль в моем разрыве с религией. Навсегда. Седьмой класс я окончил в первый год войны в 1941-1942 учебный год, получил похвальный лист, конечно, значительно хуже, чем был у дяди Сергея. Во время каникул нас оккупировали немцы. В Лиман они вошли 12 июля 1942 года. Мой отец после окончания курсов водителей работал шофером в связи (в подчинении младшего брата Якова Васильевича), в 1939 году его призвали и направили в Западную Украину. Но пока он со своей частью добирался, воссоединение уже завершилось, и он вернулся домой. Было воскресенье, я с мамой пошел на базар, по дороге зашли в гости к тете Поле (она уже в то время жила в Старобельске) и только вышли из ее огорода, как увидели - к нам от железнодорожного полотна бежит отец в военной форме. Обнялись, расцеловались, и отец быстро побежал назад (его состав стоял у стрелки для разворота в нескольких метрах от нас) и залез на платформу с автомашинами. Мы с мамой остались в Старобельске, ожидая отца в военкомате, и затем нас всех вместе како1-то шофер отвез домой. Отца направили проходить службу в Старобельский лагерь НКВД для военнопленных (интернированных). Там он работал до 1942 года. Зимой 1941-1942 года лагерь эвакуировали в Актюбинск, и отец вернулся в Старобельск весной 1942 года, когда фронт был остановлен по Северскому Донцу. До войны в 19 лагере содержались репрессированные поляки, а в 42-м году военнопленные немцы. В мае и июне 1942 года отец часто приходил ночевать домой, а когда немцы возобновили наступление, отец вместе с военкоматом снова уехал в эвакуацию. Но им не удалось переправиться через Дон, и оказались на оккупированной территории. Начальство сожгло машину с документами, а отец по ночам за месяц дошел домой. Оккупировали нас румынские войска. Когда фронт переместился на восток, первые 10 дней в селе никого не было. Потом как-то утром согнали всех мужчин на кладбище от мала до стариков, назначили старосту и начальника полиции, представили нам немецкого коменданта (его резиденция находилась в панской усадьбе на хуторе Бутковка, а ратуша - в здании бывшего сельсовета). После этого немцы уехали. Людей заставили сдавать молоко и яйца ежедневно, а мясо немцы сами забирали. То свиней забирали, то телят, грузили в машины и увозили. Всех заставили ходить на работу в колхозы. Убирали урожай, необмолоченный хлеб складывали в скирды, а потом его молотили катками (был и прицепной комбайн, но он чаще ремонтировался, чем работал). Зерно возили сдавать в церковь (в клубе вначале разрешили открыть церковь, но по морозам ее засыпали зерном). Из дневника А. И. Дубейко: …Летом 1942 года я окончил седьмой класс и сразу же после экзаменов пошел в колхоз работать. Быстро научился обращаться с волами и лошадьми, выполнял самые разнообразные работы. 10 июля с одним инвалидом мы косили травянкой люцерну. Перед вечером к нам приехал бригадир и сообщил, - «Поезжайте домой, немцы недалеко, завтра эвакуация». Мы поехали на колхозный двор. Там оббивали жестью арбы, ставили на телеги будки. Ребята, такие же, как я, бегали, веселились, выбирали себе лошадей для путешествия. Одним словом, ожидание приключений. Домой я пришел поздно. Мамы еще не было из города, она провожала отца, который уехал с военкоматом в эвакуацию. Потом пришла мама и стала рыдать. Только тогда стало страшно. Маленький братик играл на кровати гильзами от ракетницы, за горой слышался орудийный гул. Утром я стал собираться в дорогу, мама с бабушкой меня не пускали, уговаривали остаться, но я все-таки побежал на колхозный двор. Там был только председатель и несколько стариков с последним обозом. Все уехали еще ночью, а таких, как я, без родителей не брали. И я поплелся домой. По дороге дважды пришлось прятаться от пролетавших самолетов. В воскресенье утром я пошел к тетке Докие, но когда вышел на шлях, увидел, что людей вокруг нет. Осмотрелся и увидел далеко за рекой на горе двух всадников, рассматривавших село в бинокли (линзы 20 отсвечивали на солнце). Сразу вернулся домой и поднял тревогу. Все наши спустились в бомбоубежище, а я сел на верхних ступеньках и стал наблюдать за всадниками. К ним присоединился вскоре третий. Потом, видно по их приказанию, поскакал в гору. Минут через пять из-за гребня горы высыпали солдаты - человек триста, и вниз по склону бегом хлынули в Балакеровку. Вдруг между ними стали рваться взрывы. Они попятились назад, потом - перебежками в яр, и уже яром вошли в хутор. Меня мама затащила вглубь схрона, а в Балакеровке в это время стала слышна перестрелка винтовок, автоматов и пулеметов. Вскоре и у нас появились «новые хозяева» - румыны. Тут же прошерстили погреб, горище, хату. Забрали отцовы рубашки, бабушкин красный пояс, мамины платья, полотенца. На следующий день через село проходил румынский обоз. В обед на нашей улице собралось 20 телег. Подъехала кухня. Солдаты сели обедать. Было жарко, все разделись по пояс, на многих поверх темно-зеленых штанов были красные пояса с бантами на боку (видно не только у нашей бабушки пояс сперли). Один из солдат зашел в огород к деду Ивану (наш сосед), увидел дуплянки (улья) и решил полакомиться медом, но только пчел растревожил, те погнались за ним, затем накинулись на остальную команду. Румыны все побросали и разбежались кто куда. Ремарка (А.А.):Кстати, подобную историю мне рассказывал один ветеран войны: во время нашего наступления его рота наткнулась на пасеку, и толи сами пчел потревожили, толи взрывами улья опрокинуло, но пчелы накинулись на атакующую роту. Искусали так, что через полчаса они и наступать уже не могли - поопухали от укусов. …После того, как прошли румыны, в селе дней пять было безвластие. Затем появились немцы. Все население согнали на кладбище и под дулами автоматов и пулеметов, назначили старосту и полицаев. Приказали им подчиняться и трудиться на благо Великой Германии и ее фюрера. Вскоре в село приехал немецкий комендант. Поселился он в детском доме. Его всегда видели в сопровождении двух автоматчиков и овчарки. Ездил он на высоком тарантасе. Однажды и я увидел его в близи. Мы с двоюродным братом ловили бреднем рыбу, под нашими огородами на мелководье, в то время там был брод. Только вытянули бредень на мелководье, как вдруг подъехал комендант и остановил тарантас прямо на бредне, расхохотался, напоил лошадей и уехал. А у бредня колесами срезало «кулю» (гузырь). Осенью у нас появились итальянцы. Разместились в школе. Все они были маленькими, черноволосые с усиками, стеснительные. Когда собирали продукты немцы, то народ били кнутами, кричали, чтобы сдавали больше, отбирали последнее. А итальянцы за продукты расплачивались немецкими марками. Правда, если никого не было во дворе, 21 могли подстрелить птицу, но если появлялись хозяева, просто убегали, не тронув даже добычу. По вечерам их патрули ходили по улицам совестно с полицаями, но если итальянцы были одни, подходили к молодежи и просили спеть украинские песни. Сами тоже были не против исполнить свои итальянские. Предпочитали петь, как они говорили, «соло». С удовольствием аплодировали нашим певцам и нередко повторяли: «Гитлер капут!», «Советски рус это карашо!». Однажды, наблюдая наши потасовки, один итальянский солдат решил померяться силой с Василием Гончаровым (тому было 16 лет, но он на две головы превышал итальянца), отдал винтовку своему напарнику, подошел к Василию и применил какой-то прием, что тот чуть не упал. Василий удержался на ногах, захватил итальянца за руку и так крутанул вокруг себя, что тот отлетел очень далеко, а в руках у Василия остался оторванный рукав. Все испугались, только второй итальянец громко рассмеялся, а борец растерянно разглядывал голую руку. Настя бабы Химки жестами объяснила итальянцу, что пришьет рукав. На этом инцидент был исчерпан. Они и после приходили к нам, учили наши песни, но бороться больше не предлагали. В начале зимы одна из итальянских частей бросила фронт и на автомашинах двинулась на Запад. Немцы дороги перегораживали боронами, бричками и мебелью, но когда те стали разбирать баррикады, открыли по ним огонь. По настроению союзничков было ясно, что наши близко, и фронт им удержать не удастся. Когда началась война, мне и Алексею Кузьмичу было по 13 лет. Мы с ним поймали бродячую лошадь, сделали арбу и возили домой с полей кукурузу, подсолнечник, солому, а из леса возили дубки. Этим занимались и другие ребята в нашем селе. Благодаря такому снабжению мы не голодали все годы войны. А зимой при немцах как-то ночью Иван Васильевич (сын Василия Васильевича) с ребятами взломал дверь в церкви. Зерна себе набрали вволю и других об этом предупредили. Зерно в церковь свозил всю осень, а растащили его за сутки. Так что немцы запасами не воспользовались, а оставшиеся скирды необмолоченного зерна перед уходом они сожгли. В моих дневниках есть немало воспоминаний периода оккупации, поэтому буду краток. Ремарка (А.А.): В дневнике у отца есть описание этого эпизода. Ночью лиманцы кто на санках, кто на плечах перенесли все зерно по домам. Насыпали его опять же кто - чем. И руками нагребали, и ведрами. В общем, почти «Молодая гвардия». Об этом он мне и в детстве не раз рассказывал. Позже, правда, признавался, что все это было не столь уж героически - немцы их видели, но не препятствовали. Благодаря активному наступлению Красной Армии, у оккупантов не было времени вывезти запасы, а так как в Лимане находились обычные тыловые части, а не каратели, никто не препятствовал местным жителям. 22 Нас освободили 23 января 1943 года. Отца на второй или третий день призвали в армию, а 8 февраля мы пошли в школу. Под оккупацией мы находились пол года, занятий в школе не было, но уже до осени школьную программу мы наверстали, поэтому 10 классов я окончил своевременно. Все 10 лет я учился в одном и том же классе вместе с двоюродной сестрой Марией Васильевной. С ней мы все эти годы соревновались. Она была отличницей все годы учебы, а я на отлично закончил только 4, 7 и 9 классы. Учителя предполагали, что Марийка и я должны вытянуть 10 класс на золотые медали, но в области нам поставили за экзамен по тройке, и медаль не дали ни ей, ни мне. Из дневника А. И. Дубейко: Ноябрь 1945 года. Январские морозы 1943 года не давали ложиться в снег. Можно было обморозить руки, ноги, лицо. Немцы отступали. Собаки лаяли. В село наехало много машин с замерзшими солдатами. Их стали распределять по домам на постой. А семьи из двух десятков хат вообще выселили. У нас собрались три семьи. В хате моей тетки разместился немецкий штаб, она с детьми (Иван - 17 лет, Марийка - 15 лет и Коля - 10 лет) перебрались к нам, а корова и вещи остались. Меня и Ивана послали накормить корову и, если пустят в хату, забрать кое-что из вещей. К дому было протянуто много поводов, во дворе стояла машина, в самой хате была разбросана солома, на которой вповалку спали немцы. В хату нас провел солдат, которого звали Ганс, он более или менее мог общаться по-русски, он же помогал выносить вещи Ивану до этого. Хата за ночь превратилась в сарай. На полу валялись обломки икон, обрывки фотографий, разный мусор. Один солдат взял гитару и попросил Ивана что-либо спеть. Иван спел «Катюшу», немцы слушали внимательно, но ничего не поняли. На музыку вышел офицер и разрешил нам из спальни, куда нас до этого не пускали, забрать сохранившиеся фотографии. Уже уходя, Иван стащил в сенях пару пачек сигарет. Через несколько дней к нам тоже на постой пришли несколько немцев. И хотя наши матери уговаривали их, что в хате много детей, тесно, те все равно разместились. А мы с Иваном пошли на их двор, посмотреть, что там. Во дворе теткиной хаты суетились немцы, водители ковырялись у машин, солдаты носили ящики. Перед воротами мы увидели несколько бревен, и решили затащить их во двор, подозвали проходящего мимо Николая Михайленкова, в это время подъехал какой-то генерал и стал кричать на солдат и офицера. По их поведению мы поняли, что это какая-то «шишка». Он грозил офицеру кулаком, потом подозвал нашего знакомого солдата и стал тыкать пальцем тому прямо в нос. Тот потом подозвал нас и приказал следовать за ним. Мы вышли со двора и с Гансом направились на другую улицу. Когда скрылись из поля зрения от офицера, Ганс нам объяснил, что война это плохо. Что нас должны увезти в Германию, поэтому нам надо скрыться. В это время машины стали 23 выезжать со двора, и Ганс показал на кустарники - бегите! Мы перескочили через ров и спрятались в лозе. Иван с Николаем пошли в лес, а меня отправили домой. По дороге я видел, как молодую девушку немцы затаскивали в машину с будкой. Я переждал в сугробе и потом побежал дальше. Иван возвратился среди ночи. Часовой, охранявший фельдфебеля, что был у нас на постое, спал в машине, и Иван потихоньку пробрался в хату. Утром мы проснулись рано, так как немцы начали выносить вещи и грузить их в машину. Иван рассказал, как он с Николаем пересидел на сеновале, а потом через крышу вылезли и перебежали в лес, где встретили много молодых девчат и парней, прятавшихся от немцев. Ночью и на следующий день гул канонады приближался. 20 января в Старобельске загорелась нефтебаза. 21-го снаряды стали долетать уже до нашего села. Люди перебрались из хат в схованки (убежища). Мы перебрались тоже, наносили с отцом соломы, чтобы было теплее. Вечером в убежище собрались три семьи. Дети плакали, матери их успокаивали. Я с отцом сидел над выходом, мы молчали и думали о будущем. Взрывы снарядов иногда было слышно так, будто они рвались во дворе. Но среди ночи все стихло. - Хватит мерзнуть, пошли в хату, - сказал отец. Когда вошли в хату, мама заметила, что кожух остался в убежище, пошла за ним. Убежище находилось между нашим погребом и хатой соседки Феклы. Когда уже подошла к нему, услышала, что ее кто-то зовет, но испугалась и убежала. Тут прибежала Фекла, стала просить белый платок, оказывается, в огороде прятался разведчик, сам был в белом маскхалате, а шапка черная. Вдруг опять стали рваться снаряды, И Фекла с детьми скоро прибежала к нам. А потом кто-то постучал в окно. Мама решила, что это не немцы, те просто бы ворвались в дверь. Так и оказалось. Это был все тот же разведчик. Отец отвел его на сеновал (по словам бойца, он уже 5 суток провел на морозе), а мы вновь перебрались в убежище. Утром к нам прибежал Иван и сказал, что в Лиман уже вошли наши. Сам он был в новой фуфайке защитного цвета с красными петлицами, перетянутый ремнем со звездой на бляхе - все это ему подарили красноармейцы. По секрету еще он мне показал пистолет и гранату тоже их подарок (точнее взятка - А. А.). Они его послали раздобыть хлеба и сала, так в ходе наступления оторвались от кухни. Я побежал за разведчиком, тот сразу же попросил найти соседку Наташу, чтобы та принесла его одежду и автомат - он был переодет в какое-то тряпье. Вскоре он переоделся, вышел в огород и увидел отступающих немцев за рекой. Попробовал в них выстрелить, но автомат был весь во льду, пришлось идти в хату и отогревать его на печке. После выпустил по немцам несколько очередей, но безрезультатно. Тут появились красноармейцы. На санках они тащили пулемет. Стали стрелять и они. Из четверых немцев, поднимавшихся в гору, троих убили, а последний ушел в туман. 24 Когда все успокоилось, поговорили с разведчиком. Оказывается, он вначале вошел в другое село, стучал в хаты, но никто не открыл (просто все прятались в убежищах), потом пришел на свет к нам, наткнулся на маму, но та испугалась и убежала. Встретил Феклу, а та побоялась его вести к себе и отправила к Катерине, и только там, стоявшая на постое Наталья приняла в нем участие. Звали его Аркадий Ефимович Погудин. Пару раз он к нам потом заходил. Принес бутылку разведенного спирта, выпили за победу, мне тоже немного налили, начали весело, но потом женщины разрыдались. (Отец мне рассказывал, что на второй день с Аркадием Ефимовичем он ходил на охоту на зайца. Выпустили в того чуть ли не всю обойму, и когда все-таки убили, насчитали в бедолаге 23 пулевых отверстия. В общем, не заяц, а решето - А. А.). Аркадий Ефимович оставил адрес своей жены, попросил ей написать о нем. Я написал два письма. На оба она ответила, но во втором сообщила, что 10 февраля 1943 года Аркадий Ефимович был ранен и умер в госпитале. На второй день после освобождения отца призвали в армию. Что я еще помню из детства? Помню, как с отцом, когда он приходил с работы, ходили купаться на речку. Отец немного поплавает, а потом сядет у берега и мылом натирается, а я ему демонстрирую умение прыгать с трамплина, и головой вниз, и сальто-мортале. А однажды помню, он заехал обедать на машине, а я в это время «запас» корову, соседка ее выгнала из своего огорода, пожаловалась отцу, и тот пришел на речку с лозиной. Мы с хлопцами купаемся, про коров забыли. Тут уж мне досталось, штаны и сорочку мою забрал, а меня перетянул той лозиной. Я бегом через огород домой. Да при том голышом - трусов тогда не носили, он - за мной, несколько раз догонял, да еще перетягивал лозиной. На встречу мне выбежала бабуся, обхватила меня и фартуком накрыла, спасая от побоев. А соседке бабуся за потравленный огород потом мешок кукурузы отдала. Ремарка (А.А.): Помню из рассказов отца. Они прыгали, впрочем, как и уже в мое время, с кручи, что на правом берегу Айдара напротив огородов (кстати, почему район Лимана, в котором находится усадьба, называлась Корякивка, он не написал), за кручей был так называемый Панский сад (я его еще застал), в котором они воровали груши. Как-то их нагнал сторож, и вся компания воришек гуськом друг за другом попрыгала с кручи в воду, но один из них бежал медленно и не допрыгнул до глубокого места. Упал прямо в камыши, что растут вдоль берега. Сухая камышинка пробила ему ногу насквозь, в запале переплыл речку, а потом пришлось делать операцию. (А ведь могла пробить не только ногу!). Еще он рассказывал, что в школе они ходили на экскурсии через речку под гору. И он однажды нашел под подмытой водой кручей бивень мамонта. Бивень этот передали в Старобельский краеведческий музей на выставку. 25 Отца я боялся, но и любил. Он, как и бабуся, хорошо разбирался в арифметике, помнил много стихотворений, которые учил еще в школе до революции. По ряду предметов он лучше меня разбирался даже после 10 класса, за исключением, конечно, алгебры, химии и физики, которые он никогда не изучал. Бабуся была неграмотной, не умела не читать, не писать, но устно решала любую мою задачу вплоть до 6 класса. Когда же нас стали учить алгебре, домашние консультации у меня закончились. Отец и мать закончили еще до революции церковно-приходскую школу и были по тем временам вполне образованными колхозниками, мама даже преподавала в ликбезе, учила неграмотных читать и писать. Так как мы жили на старом подворье, то к нам часто в гости ходили дядьки. Обязательно все собирались, когда приезжал из города Яков Васильевич со своей семьей. Я бегал по родственникам, «загадывал» (приглашал), и они все шли к речке с бреднем. Ловили рыбу, потом на горнушке (печка) во дворе варили уху, жарили рыбу, накрывали большой стол и устраивали гулянье, конечно, с выпивкой и песнями. А мы, детвора, рядом гуляем и веселимся. Дядя Яша иногда вечером приезжал на рыбалку со своими друзьями. Обычно привозили лодку и ночью били рыбу острогой со светом (аккумулятор с машины), оставляли и нам рыбы в зависимости от улова, и уезжали. До войны у нас раков и грибы не ели, если рак попадался в бредень, выкидывали с тем же пренебрежением, что и лягушек. Бабуся иногда вспоминала голодовку 1933 года, рассказывая, «Такой был голод, что даже грибы и раков есть приходилось». Зато теперь это деликатес. Перед войной дедушка Прокофий Павлович вышел на пенсию, купил хату на Подгоровке, на правом берегу Айдара против Старобельска, и переехал туда жить. Тетя Галя - самая младшая сестра мамы вышла замуж за соседа Михаила Цыкалова, у которого умерла жена, и остался сын Василий, потом тетя родила Александра и Николая. Дядя Миша умер после войны где-то в 1946-47 году. Мамин старший брат служил в Грозном начальником Военногрузинской дороги. Детей у него не было. Умер в первые дни в глубоком тылу. Средний брат дядя Вася служил в Москве, и был зам. Начальника канала Москва-Волга. Перед войной он демобилизовался и переехал со своей женой и дочкой Людой к дедушке. С первых дней войны его забрали в армию. Во время оккупации его жена работала у немцев, и при отступлении уехала сними, потом вернулась, переругалась с дедушкой и окончательно уехала в Москву, откуда была родом. У дедушки, кроме Коли тети Насти, воспитывалась и Люда. После войны вернулись инвалидами I и II группы дядя Вася и дядя Алеша. Василий Прокофьевич 26 умер в 1948 году, а Алексей Прокофьевич - в 1982. Сыновей после них не осталось, на этом род Прокофия Павловича Ткаченко закончился. Бабушка Мария Максимовна всегда была домохозяйкой и воспитывала внуков. Коля Линник в 1949 году ушел служить в армию, а Люда после окончания 10 классов уехала в Москву к матери. Но бабушка умерла раньше - в 1954 году, а дедушка - в 1957, именно в этот год и уехала Люда. Я помню, как приехал из Рязанской области и пошел в гости к дедушке и бабушке. По дороге в Старобельске взял бутылку водку (дедушка был любитель выпить). Бабушка стала готовить на стол, а в это время пришел какой-то старик вырвать больной зуб. Дедушка налил в стакан водки, прополоскал инструменты (дезинфекция) и вырвал зуб. Водку хотел вылить, но старик попросил в стакан долить еще, мол, есть нельзя два часа, а выпить-то можно, а без закуски он как раз дойдет до дома, пока его разберет. Выпил и ушел. После смерти дяди Шуры дедушка и бабушка осунулись, сразу постарели. Стали выглядеть больными и худыми. Бабушка умерла на 75ом, а дедушка - на 83-ем году жизни. Ремарка (А.А.): О том, что Прокофий Павлович любил выпить, отец рассказывал не один раз. Так как у крестьян (а позже и у колхозников) деньги не очень-то и водились, с фельдшером расплачивались, как правило, натурой (в смысле натуроплатой) - яйца, масло, мясо, зерно и т.д., и, соответственно, наливали «на посошок». Да и с собой бутыль давали. Дедушка после хорошей выпивки укладывался в бричке спать, а «дрессированная» лошадь, не спеша, самостоятельно довозила его до дома. Среди Дубейко лысых не было, а вот Прокофий Павлович был лысым. И когда под старость у отца начала редеть макушка, он говорил, что это проявляются гены Ткаченко. Отец в годы войны после возвращения из Актюбинска находился дома (май - июнь 1942 года), потом с августа 1942 по 25 января 1943 года (после неудачной эвакуации), на одну ночь заезжал домой в марте 1943 года (с ним было еще 10 автомашин), потом с сентября 1943 до конца года находился на излечении в Старобельском госпитале (после ранения в левый бок), жил при этом, конечно, дома. Весь 1944 год был на фронте. В начале января 1945 года он на автомашине подорвался мине и был тяжело ранен, лечился в городе Рассказов Тамбовской области. Домой приехал (точнее, его привезла медсестра) на костылях в июле 1945 года. У него была перебита левая нога (закрытый перелом обеих костей). Кости врачи сложили, наложили гипс, а когда гипс сняли (спустя полгода), оказалось, что кости срослись неправильно - стопа повернулась внутрь, а нога стала короче на 5 см. Врачи предлагали поломать сросшиеся кости и сложить их заново, но отец отказался, и попросил отвезти его домой. Он приехал, когда я сдавал последний экзамен на аттестат зрелости. Медсестра доставила его на квартиру к тете Гале, а я приехал за ним на сельповской лошадке с бричкой. По дороге он интересовался, куда я пойду 27 учиться. Я хотел поступать в Одесский инженерный институт морского флота, он уже советовал мне поступать в сельхозинститут на садовода. В нашем колхозе был госсортоучасток плодовых культур, и агроном этого участка погиб на фронте. Отцу хотелось, чтобы я пошел по стопам Задорожного. Я подал заявления в оба института, но из Ворошиловграда вызов пришел раньше. В тот день, когда я уже ушел в город для отправки в Ворошиловград, почтальон принес вызов из Одессы. Если бы меня догнали, то я поехал бы учиться на моряка. Но этого не произошло. Поступил я, правда, не на садовода, а на агрономический факультет полевых культур в Ворошиловградский сельхозинститут. После сдачи вступительных экзаменов, я с отцом ездил косить сено для коровы на конезавод. Я уже научился косить и шел впереди, а он с привязанным к правой ноге костылем косил вслед за мной и все время меня подгонял, хотя, делая каждый шаг, ему приходилось опираться на косу, да еще и костыль тянул за собой на привязи. Когда проходили «ручку», он подтягивал костыль и с его помощью шел назад, чтобы начать новую «ручку» (следующий заход на взмах косы). Ширина его «ручки» была значительно шире моей. Осенью в колхоз пришло уведомление о получении новой автомашины ГАЗ-АА (полуторка), и, что ее срочно нужно получить в Старобельске. Председатель колхоза Лиманский Яков Иванович приехал к нам на бричке и уговорил отца принять машину, так как других водителей в Лимане еще не было. Отец пообещал пригнать ее, а потом и стал на ней работать. Вначале возил в кабине с собой костыль, а потом палку. В 1956 году он получил новую автомашину ГАЗ-51, а в 1960 перешел из шоферов автослесарем-вулканизаторщиком, и работал вплоть до 1970 года, пока не вышел на пенсию. На пенсию не шел долго потому, что ее размер в те годы был очень маленький, а он, как инвалид войны, имел право и на пенсию и на зарплату. После войны мама родила еще Володю (1948 год), Аню (1950), Петю (1952) и Сашу (1956). Все послевоенные дети выросли, все закончили Лиманскую среднюю школу, хлопцы отслужили армию, женились, Аня вышла замуж. На сегодняшний день, 22 февраля 1990 года, Володя служит на Дальнем Востоке в звании прапорщика (вольнонаемный). Живет со второй женой Ольгой (у нее от первого мужа, который погиб в автокатастрофе, растет дочь Ирина), Оля недавно родила ему сына, которого назвали в честь дедов Иваном. Первая жена Володи живет в Северобайкальске, с нею остались дети - дочь Татьяна и сын Сергей. Аня вышла замуж за соседа Череватого Владимира Николаевича, родила ему сына Евгения и дочь Наталью. Живут они в Старобельске. Володя работает в милиции, а Аня в райпотребсоюзе. Да, Шура - сестра моя 1937 года рождения - из Лимана уехала в 1959 году, вначале в Ворошиловград, а после в Киев. В Старобельске в 28 техникуме она получила диплом зоотехника, в Ворошиловграде выучилась на крановщика большой грузоподъемности. С этой специальностью уехала в Киев, поступила работать на метрострой, затем ее перевели в бухгалтерию кассиром, потом бухгалтером. Получила однокомнатную квартиру. В 1989 году у нее был инсульт с параличом речи и правой стороны тела. К концу года ей стало легче, она начала ходить и кое-что делать руками, приехал в гости в Лиман, а в конце сентября я ее забрал к себе, чтобы она отдохнула, но 8 октября 1989 года у меня случился инфаркт миокарда. Месяц я пролежал в райбольнице неподвижным, 3 недели со мной была жена, а Шура одна осталась на хозяйстве. Вместо отдыха ей пришлось кормить кур, гусей и кабана. Мой брат Саша приехал меня проведать и забрал ее в Лиман, а Аня потом отвезла ее в Киев. Петя после демобилизации из армии заехал к Шуре в Киев, да там и остался. Поступил на завод «Арсенал» электриком, получил квартиру, женился на Нине из Чернобыля, родили две дочери - Светлану и Юлю. Живут и работают в Киеве. Шура на время болезни живет у Пети. Александр - самый младший из детей - остался жить на старом подворье отца и деда Василия. Женился он на Любови Ивановне Носаль из хутора Проказино (Слободка), она родила ему две дочери - Людмилу и Ольгу. Младшая сестра Любы Ольга стала женой Володи. Отец наш - Иван Васильевич - умер 24 ноября 1975 года от астмы. За месяц до этого он собирал хмель, надышался, вечером у него начался сильный приступ удушья, и его увезли в больницу. За всю свою жизнь он трижды был в больнице - два раза в госпитале по ранению и последний раз перед смертью с аллергической астмой. В усадьбе, которую Фот Трифонович купил своему сыну Василию в 1890 году, сменилось уже три хаты. Первая простояла 49 лет, в ней родились все дети Василия Фотеевича и Анисьи Федоровны, в ней же родились я и Шура. В 1939-40 году была построена новая хата, в ней родились остальные дети наших родителей, но эта хата простояла 23 года, и отец переде ней поставил новый дом, который строил 4 года. Этот дом был уже с крышей покрытой шифером и деревянными полами во всех 4 комнатах. Старая хата еще долго использовалась как кухня. В новом доме уже не было русской печки. В прошлом году Александр расширил дом, сменил крышу. Получился большой уютный дом на 6 комнат с газовым паровым отоплением, с ванной и туалетом. После войны у колхозников отрезали часть огородов, оставили только по 0,5 га. У нас забрали старый огород в усадьбе наших предков, а в леваде отрезали вдоль всего огорода по несколько метров с каждой стороны. «Ничейные» полосы вдоль огородов заросли колючей травой и бурьяном, пустуют уже который год. Вернусь еще к бабусе. Всю свою жизнь она была домохозяйкой. После смерти мужа, до коллективизации, все хозяйство держалось на ней. Когда я уже стал агрономом, мы с ней не раз беседовали о ведении сельского хозяйства. Она 29 рассказывала, что в степи на «отрубах» у них был плодосмен (сейчас говорят - полевой севооборот), она хорошо знала, где какую культуру нужно сеять, где оставлять под толоку (поздние пары), где пахать, а где можно сеять и по волокому (сейчас говорят - поверхностная обработка). Когда началась коллективизация, в колхоз вступили сразу три пары. Разделили лошадей, волов, сельхозинвентарь, и передали в колхозы для обобществления. Бабуся по старости в колхоз не вступала, но работы ей хватало и по дому. Отец и мать уходили на работу на восходе солнца, возвращались после заката. Мама родила 14 душ детей. По тем законам после родов уже через месяц она выходила на работу, а бабушке приходилось нянчить детишек. Так она и вынянчила 7 детей и 29 внуков. Сколько я помню бабусю, она всегда была без зубов, то есть без зубов она прожила 30 лет. Все домашнее хозяйство она вела практически сама. В том числе и огород - посадка, прополка, поливка, уборка. Я ей помогал, На старом огороде деда Трифона, помню, всегда были хорошие арбузы и дыни. На тот огород я ходил с большим интересом. Во всех левадах росли вишни и яблони. Никто их, конечно, никто не охранял. Сороки и вороны наносили большой урон бахчам и подсолнечнику. Мы ставили разные чучела. До войны участки были по гектару, и мы, кроме огородов, сеяли на них пшеницу, рожь, просо, лен и коноплю. Зерновые косили косой с «грабками» или серпом, вязали снопы, снопы укладывали в крестцы для дозревания, а затем молотили цепами. Коноплю и лен мочили после обмолота в речке, а потом «тикали» на «тернице», мяли кудели ногами, а потом пряли на прялках в нить и ткали на станках полотно. И все это делала бабуся своими руками. Кроме этого каждый день на плите готовила и завтрак, и обед, и ужин. И это не на газовой плите, не в печке на угле, а на горнушке с отоплением хворостом, камышом или бурьяном, который нужно постоянно подкладывать, чтобы не потух огонь. При Хрущеве женщинам сделали облегчение, и мама после родов Пети, а затем и Саши, на работу уже не ходила. Но ей тоже досталось от жизни. Во-первых, родила 14 душ детей, шестерых воспитала до взрослого, во-вторых, в колхозе работала от зари до зари, вначале в яслях, а потом на разных работах, вечерами до поздней ночи шила на машинке детям одежду и даже зимнюю обувь (бурки) под глубокие галоши, а бывало шила и для соседей за плату. В-третьих, у бабуси в 1959 году случился инсульт с параличем правой стороны тела, после которого та так и не оклемалась - 7 лет была лежачей больной. К маме перешла вся работа, да еще пришлось ухаживать за бабусей, которая в последние годы располнела, и маме было трудно ее поворачивать и поднимать, чтобы та могла посидеть. Умерла бабуся в августе 1966 года, а месяцем раньше, умер ее сын Яков Васильевич. Прожила бабуся 94 года, из них 87 лет в непрерывном труде. Когда ее хоронили, то гроб несли только внуки от дома до кладбища. 30 Если бабуся зубов лишилась в 60 лет, то мама - в 35, зубы у нее стали выпадать в годы войны. Главная причина в том, что часто, в том числе и зимой, она за пазухой носила домой то зерно, то подсолнечник. Пока домой дойдет, зуб на зуб не попадает. А в возрасте 40 лет, когда я был на практике в 1948 году в родном колхозе, у мамы выпали последние зубы. В начале 50-х годов она вставила две пластины с белыми костяными зубами. Зубные протезы оказались очень удачными, она могла даже семечки щелкать. Подруги ей завидовали, говорили, что ей удалось все зубы сохранить. И очень удивлялись, когда она им показывала «свои» зубы. Отец тоже две пластины вставил 1957 году перед моей свадьбой с Мотей, но у него протезы были неудачные, и он часто ходил без них, с пустым старческим ртом. Ему в это время было 57 лет. Мне сейчас 62 года, но у меня пока нет только 4-х зубов, да два нижних зуба шатаются, но не болят. Поэтому я их не рву, да и врач меня предупредил, что после инфаркта зубы не рекомендуется вырывать в течение полугода. И так, я кратко описал всех наших предков, родителей, братьев и сестер. Если буду жив, то после выхода на пенсию, а на пенсию я думаю выйти в 1991 году, продолжу нашу родословную, а сейчас уделю внимание своей биографии. В Лимане до войны была 7-летняя школа. В 1943 году разрешили 8ой класс, в 1944-ом - 9-ый, а в 1945 году - 10-ый. Так что я 10 классов закончил в одной школе. Но после моего выпуска из-за недокомплекта школа опять стала 7-летней. Я был первым выпускником Лиманской средней школы среди ребят. Школу со мной закончили 7 девчат. Все девочки поступили и окончили двухгодичный Старобельский педагогический институт, а я поступил в Ворошиловградский сельхозинститут на агрономический факультет. Это был первый послевоенный набор студентов. Школу я закончил на украинском языке, а в институте преподавание велось на русском, поэтому в первый год учебы мне было трудновато. Но потом втянулся, и институт окончил хорошо. За все 4 года учебы я только один раз пересдавал экзамен по военному делу. Наш набор обучался еще по военному времени, а после нас перешли на 5-годичное обучение. В первый год обучения в комнате общежития жило 12 ребят, а у девчат, куда ходили на свидания наши ребята, было 19 девчат. Со второго года и конца в комнатах жили по 6 человек. Весной 1946 года в конце первого курса я влюбился в однокурсницу с плодоовощного факультета Серикову Марию Федоровну. Встречались мы с нею все годы учебы, а весной 1949 года зарегистрировались в ЗАГСе. Вместе получили направление на работу в Рязанскую область. 31 О студенческих годах в дневниках я писал много, поэтому буду краток. Ремарка (А. А.): В общем-то, периоду студенчества посвящены почти полностью две тетради на 96 листов. Но большинство записей сугубо личные душевные переживания влюбленного, со всеми симптомами неудачной любви, то с надеждами, то с разочарованиями. Отец всегда мечтал стать литератором, изливал душу свою в стихах и коротких заметках, есть даже один большой рассказ на тему войны. Но, по моему убеждению, никакой художественной ценности они не представляют. Я даже попытался обработать несколько его стихов, чтобы оставить на память, но, в конце концов, бросил эти попытки, так как кроме фонтана чувств, смысловой нагрузки они не несут. В бумаготворчестве мы с ним схожи, я за студенческие годы написал около 400 стихов (в основном песен), но ежегодно уничтожал большинство своих «творений», и после окончания университета ничего не оставил - все это было бездарно или сиюминутно. Фактический материал из дневников практически весь включен в эту книгу. 1946-1947 годы были очень тяжелые. Люди повсеместно голодали, пухли. Но в нашем институте опухших с голоду не было. Выручала продукция учебно-опытного хозяйства. Конечно, не жировали, но и не голодали. Правда, студенты из самого Ворошиловграда пухли, так как они не питались в институтской столовой. В то время институт еще не вошел в состав города и находился в 3-х километрах от него. Рабочих, служащих и студентов поддерживала карточная система, а колхозники были брошены на произвол судьбы, в селах пухлых было значительно больше, чем в городе, многие от голода умирали. Я всегда, когда ехал домой, брал хлеб на 4 дня (целая буханка на 2 кг), домой приходил с вокзала среди ночи, все просыпались, первым делом делили хлеб на 6 человек - бабуся, отец, мать, сестра Шура, брат Вася и я. Каждую порцию еще делили пополам - одну съедали сразу, вторую оставляли на утро. Делила хлеб всегда бабуся. Стипендия была маленькая. На первом курсе 180 рублей, а билет от Ворошиловграда до Старобельска в один конец - 22 рубля, туда и обратно 44. По карточкам продукты отпускались по невысоким ценам, а на базаре одна буханка хлеба стоила 50 рублей. Отмена карточной системы и денежная реформа были проведены 15 декабря 1947 года. Из дневника А. И. Дубейко: Официально о реформе объявили 14 декабря 1947, но уже за несколько дней магазины закрылись на переучет, деньги потратить было негде. Толпы встревоженных обывателей ходили от одного магазина к другому. Некоторые переживали очень сильно, особенно спекулянты с большими накоплениями. 15 декабря магазины открылись, и мы увидели - какое счастье привалило. На прилавках было всего в достатке, и никаких ограничений. В первый же день каждый из нас съел по несколько буханок хлеба, успокоились только тогда, когда уже кусок хлеба просто не лез в горло. 32 Из профессоров хочу отметить: Скороход Всеволод Григорьевич ботаник, Холодилин Николай Николаевич читал лекции по химии. Организацию сельскохозяйственного производства читал Макаров Николай Павлович - умнейший и добрейший человек, который в годы репрессий был выслан из Москвы, работал главным агрономом Миллеровской МТС, а в 1948 ему разрешили читать лекции в нашем институте. В Москву же ему разрешили вернуться только после смерти Сталина. Из дневника А. И. Дубейко: 8 ноября 1947 года. Я ехал домой из Ворошиловграда. Должен был выехать раньше, но задержался из-за праздника. Настроение было праздничное, так как согревали воспоминания о параде и демонстрации. Накануне устроили праздничный вечер в комнате девочек. Был богатый стол, много музыки. Сердце радовалось за все, не смотря на сильную боль в груди. Вечер длился до рассвета 7 ноября. После 2-х часов сна в 9 утра мы отправились на стадион, где было построение общей колоны для шествия в город на демонстрацию. Лил дождь. Вокруг грязь, у многих калоши на ходу спадают, но ничто нас не могло остановить. Институт на автомашине выставил показатели своих достижений - огромный венок, сплетенный из лука, обвивал всю машину, которая была наполнена огромными арбузами, белой, как снег, капустой, красными помидорами, синими баклажанами, тыквами и прочей сельхозпродукцией нашего учебно-опытного хозяйства. С великой радостью наша колона прошла мимо трибуны, откуда нам бросали лозунги: «Да здравствует Советское студенчество!», «Да здравствует наша агрономия!». После парада я проводил сестру домой, а затем трамваем поехал в центр, там просмотрел Доску Героев Труда лучших забойщиков, организаторов хозяйств, лучших звеньевых. Зашел в музей Ворошиловграда. И отправился в институт. По дороге зашел на станцию проводить наших девушек домой. В общежитии проспал 12 часов, утром сходил город на вокзал, заказал билет до Старобельска, опять вернулся в общежитие, приготовил завтрак и обед вместе, поел. В поезде всю дорогу проспал. От станции домой идти 9 км, впереди услышал как шумную кампанию молодых ребят, которые в разговоре упоминали Лиман, догнал их. Оказалось, это девчата и несколько ребят из Бутковского детского дома. Ребята учатся в ремесленном училище, а девушки на шерстяной фабрике в ФЗУ. По дороге услышал рассказ об одной из них, которую подружки называли «Парижанка». Ее родители еще до революции иммигрировали во Францию. Она родилась в 1933 году (а брат ее в 1936), воспитывалась и училась до 7 лет на французском языке, но мама дома учила ее русскому языку. Жили они хорошо, так как отец работал инженером и неплохо зарабатывал. Когда французское правительство стало настаивать, чтобы иммигранты приняли 33 гражданство, семья Люды (так ее звали), решила вернуться на Родину. Когда поезд проезжал уже по Украине, она случайно отстала, села на какой-то товарняк, и ехала до тех пор, пока ее в Старобельске не сняли с поезда. Так она и попала в детский дом. Так за разговорами они довели меня до самого дома, и пошли дальше (еще 3 км). 1нваря 1948 года. Новый Год встречали организованно в комнате девчат. Пели песни, танцевали, рассказывали анекдоты, играли в «бутылочку» - на кого горлышко попадет, выполняет «фанты» - толи спеть надо, толи кого поцеловать. Остальные игры были такого же плана. 30 марта 1948 года. Во второй половине марта начали готовиться к производственной практике, так как весна ожидалась ранняя, деканат решил форсировать теоретическую подготовку - стали заниматься по 8-10 часов в день Несколько отрывочных записей периода производственной практики в Лимане. Я ежедневно записывал в дневник все, что меня интересовало, как будущего агронома, на основании этих записей потом составил отчет о прохождении практики. В этот же дневник записал рассказы стариков о «старине». Рассказ Михаила Ивановича Олейник. Когда мы были в таком же возрасте, как ты, то устраивали такие проделки, что и сейчас от смеха живот болит. Помню, однажды - ты, верно, не знаешь деда Арбуза - он так и умер с этим именем. А дело было так. Гуляли мы у девчат. Тогда не так гуляли как сейчас. Клуба не было, про кино и не ведали, а спектакли не для нашего брата. Но на выдумки сами были горазды. В зимние субботы устраивали вечеринки у какой-либо молодицы, играли на балалайках (других инструментов не было), в карты, да во всякие игры. Иногда под шумок удавалось поцеловать какую-никакую красотку, а то и по физиономии получить, случалось и в объятиях очутиться засидевшейся в девках молодки. Летом гулянья устраивали на улице. И вот однажды узнали, что дед Иван привез домой арбу арбузов. А так как приехал поздно, разгружать не стал, а арбу поставил у порога хаты. Дверь оставил открытой. Вот мы часа в два ночи после гулянки зашли к нему во двор и перевернули ту арбу прямо на хату, арбузы закатились в сени, а арба выход загородила. Слышим «Свят! Свят!». А на утро дед всем рассказывал, то нечистая сила арбу перевернула, а его с бабкой арбузами завалила. Жадный был дед, никого не угощал, зато по весне не одну арбу гнили выбрасывал. Да с той поры он так и стал дедом Арбузом. Был еще случай. 34 Был один дед, жил он за Гончаровыми. Ночевал всегда посреди двора для охраны от воров. Но уж ели заснет, его и из пушки не разбудить. Както он спал на бричке во дворе, а мы ту бричку со двора выкатили и затянули в речку по пояс, нарвали у соседа в огороде огурцов, да давай в деда кидать. Тут он проснулся, затылок почесал, а потом как заорет, «Потоп! Рятуйте, люди добрые!». А сам смотрит не на берег, а в сторону озера. Потом уже повернулся и все понял. Но наутро все село смеялось. Как-то он вел кобылу к озеру с пастбища. В одной руке повод через плечо, в другой кнут. Омелько (друг мой) подошел сзади, снял узду с кобылы осторожно и отогнал ее обратно на пастбище. Приходит дед к озеру, поводок - с плеч, а кобылы нет. А однажды над кулаком поиздевались. Звали его ПанькоТолстопузый (он только одной бахчи имел 5 десятин). Забрались к нему на бахчу и у всех арбузов хвостики пообламывали. Тот все потом жаловался на болезнь, что его бахчу побила. 1917 год. Революцию я застал в Питере. Помню, снега было много, когда начались демонстрации рабочего класса. Однажды наш полк выстроили перед Зимним Дворцом. Стоим. Смотрим, по улицам к Зимнему толпы народа направляются - рабочие, женщины, старики, дети. В руках какието полотнища. По шеренгам шепот: «Демонстрация, не стрелять…». Тут офицер команду подает, - «Первый ряд на колено!», я как раз в первом ряду был, мы опустились, но не торопясь, без прежней шлифовки. Толпа ближе подошла. Офицер кричит, - «Огонь!». Тишина! Опять командует, но без толка, тут другие офицеры подбежали, револьверами размахивают, солдатам угрожают. Кое-кто из солдат стал стрелять, но вверх. Я не выстрелил ни разу. Но потом нас заменили другим полком, и тот уже крови наделал. Наш полк смешался с рабочими и пошел с демонстрантами. Но нас с крыши начали обстреливать из пулеметов. Потом налетела кавалерия. Нас оттеснили от рабочих и загнали в казармы. А через день отправили на фронт. С фронта я удрал домой с винтовкой, а в октябре пошел в партизаны и снова попал в Питер. Там уже наша братва делала, что хотела. Везде лозунги: «Вся власть Советам!». На второй день меня ранило. С месяц я пролежал на квартире у одной бабки, а потом вернулся домой. В середине июля 1949 года мы закончили институт. Был прекрасный выпускной бал. Праздновали всю ночь - с 6 вечера до 6 утра. Выпускников было 150 человек, а бал на 500. Мы 4 года работали на полях и фермах учебно-опытного хозяйства без оплаты, зато и выпускной бал тоже был бесплатным за счет хозяйства. Мы с Марией получили направление в Рязанскую область, и я сразу уехал (после отпуска), а она еще на месяц осталась на переподготовку по 35 линии лесомелиорации, чтобы на практике внедрять идеи Лысенко по посадке лесополос. В те годы был плакат с изображением генералиссимуса Сталина, склонившегося над картой лесополос в позе стратега, и надписью « … и засуху победим!». В Рязанскую область приехало 18 наших выпускников. Я с женой получил назначение в Трубетчинский район (теперь это Липецкая область). Из Рязани в Трубетчино можно ехать через Москву или Мичуринск. Я поехал через Мичуринск, а потом через ст. Лев Толстой до ст. Лебедянь. От Лебедяни до Трубетчино 60 км по бездорожью. При пересадке в Мичуринске посетил усадьбу Ивана Владимировича Мичурина, находившуюся в 3-х км от города. И посмотрел в натуре на то, что мы изучали в институте. На ст. Лев Толстой посмотрел большой портрет великого писателя и то место на вокзале, где он умер. Лебедянь находится в верховьях Дона, и он мне показался похожим на Старобельск. В Трубетчино нас приняли в райземотдел: меня - агрономомсеменоводом по картофелю, а жену - агрономом-мелиоратором. Оклад назначили 590 рублей (на последнем курсе стипендия была - 230). В райземотделе начальник имел 4-х летнее образование, главный агроном - среднее, а отраслевые агрономы с курсовой подготовкой. Квартир не было. Сначала нам предоставил без квартплаты чулан в своем доме начальник планового отдела Михаил Васильевич Хлебников, куда мы втиснули односпальную кровать. Кушали на чемоданах. Когда начались морозы, мы нашли квартиру у одной бабки. В ней прожили 4 месяца, а в марте нашли новую квартиру, и ушли от бабки, так как та в хату занесла теленка и свиноматку с поросятами, а на дойку в хату заводила корову. Запах в комнате стоял такой же, что и на ферме. В начале 1950 года нас перевели в Трубетчинскую МТС (в этом же селе - райцентре). Мне зарплату подняли до 1100 рублей, а Марии - до 750. Меня назначили агрономом-семеноводом по многолетним травам в райсемхозе при МТС, а жену агролесомелиоратором. Мне было выделено 7 колхозов для организации семеноводства клевера и тимофеевки, и для опытов с посевом люцерны. Зимой меня закрепили за звеном по очистке семян зерновых (два механизатора, трактор У-2 и семяочистительная машина ВИМ, которая работала от трактора через шкив и ремень). Я пешком ходил в колхоз, организовывал квартиру для механизаторов, место установки ВИМа возле амбаров, и при приезде звена ночевал с ними, а потом шел в очередной колхоз, и так всю зиму. Лишь по воскресеньям ходил ночевать домой. Жена по колхозам тоже ходила, организовывала звенья для посадки лесополос. Иногда мы даже ночевали в одном селе, но в разных домах. В те годы там было сильно распространено самогоноварение. Каждый день приходилось работать с пьяными механизаторами, с бригадирами и прочими начальниками. Мужчины и женщины постоянно 36 матерились. И мы стали писать заявления в областное управление сельского хозяйства с просьбой освободить нас от отработки (ссылались на стариков-родителей). И в июне 1950 года мы рассчитались и уехали в Старобельск. В Старобельске хотели устроиться в сельхозтехникум, но в нем мест не оказалось, и мы поехали в Тарасовку Ростовской области в гости к родителям жены. Там попытали счастья в Миллеровском сельхозтехникуме, но тоже безрезультатно. В Тарасовке была сельскохозяйственная школа с годичной переподготовкой мастеров агролесомелиораторов, бригадиров-полеводов и бригадировживотноводов. В этой школе нам предоставили работу на другой же день. Я стал читать курс «Травопольная система земледелия», а жена «Агролесомелиорацию». Один год жили у ее родителей, а потом нам предоставили квартиру в школе. 26 октября 1950 года у нас родился сын Сергей. Преподавательская работа нам нравилась. Я капитально готовился к каждой лекции, учащимися были командированные из совхозов, как взрослые, так и молодые люди. Ребята много задавали вопросов по организации производства, и приходилось на многие вопросы самому искать ответ (особенно в первый год работы). На второй и третий год работы стало значительно легче. Н в 1952 году на базе нашей школы создали школу животноводства, с прекращением набора полеводов и лесомелиораторов. Я поехал в Ростовское областное управление сельского хозяйства, чтобы нас направили в другой техникум или школу, но в отделе кадров мне объяснили, что сейчас области требуются агрономы МТС, и меня направили главным агрономом Николо-Покровской МТС в Криворожский район (северный сосед Тарасовского района). В школе я получал по 900 рублей в месяц, а на новой должности 1500. Нам дали квартиру, и мы переехали в Криворожье. Село-райцентр расположено в 35 км на восток от Миллерово по бездорожью. Я еще в сельхоз школе готовился вступить в партию, собрал рекомендации (2 от старых коммунистов и одну от РК ВЛКСМ), но принимали меня в партию в МТС в 1953 году, а членом партии я стал в июне 1954 года. У меня было уже три года стажа после института, и я быстро вошел в курс дела. Еще несколько слов о прежней работе. Мы с Марией летом 1952 года хотели поступить на одногодичное отделение по подготовке преподавателей сельхозтехникумов. Я сдал первый экзамен по организации с/х предприятий, принимал экзамен лично ректор академии проф. Лоза. Я ответил на все вопросы, и думал, что получу, если и не «5», то твердую «четверку». Но на второй день вывесили списки допущенных ко второму экзамену, и меня в них не оказалось. Секретарь приемной комиссии объяснила, что всем, кто был на оккупированной территории, 37 поставлены «двойки», и больше никуда ходить не советовала. Лучше забрать документы и спокойно ехать домой. У Марии должен был быть экзамен после обеда, но она на него не пошла, и мы уехали домой. Слобода Криворожье заселена давно, и большинство ее жителей выходцы из Украины. До революции она славилась своими ярмарками. В период коллективизации это село стало райцентром, и в нем построили машинно-тракторную станцию, которую прежде планировали разместить в селе Покровское. Отсюда и ее название Николо-Покровская (как она проходила по документам). С этим названием МТС просуществовала до последнего дня (1958 год). В зоне деятельности МТС было 18 колхозов, и в каждом колхозе была создана тракторная бригада для обслуживания полевых работ. В пятидесятые годы было проведено укрупнение колхозов. В 1952 году в нашей МТС стало 5 крупных колхозов, но тракторные бригады остались в том же количестве. В Криворожском районе была и вторая МТС - Миллеровская опорнопоказательная МТС им. В. Р. Вильямса, которая находилась в самом Миллерово и обслуживала 5 крупных колхозов в западной части района. Так вот на этой станции работал в годы изгнания из Москвы проф. Макаров Н. П. главным агрономом. Я позже встречался с людьми, которые помнили Николая Павловича и очень его ценили. Должность главного агронома в те годы была важной и ответственной. Внедрение достижений науки и передового опыта стояли во главе угла всей работы. Агрослужба МТС за годы своего существования превратилась в крепкое звено. В каждом колхозе от МТС работал участковый агроном, и главный агроном все работы в колхозе осуществлял через участковых агрономов и бригадиров тракторных бригад. Один раз в декаду они отчитывались о проделанной работе перед главным агрономом с предоставлением специальных форм отчетности. Главный агроном давал на следующую декаду наряд: что делать тракторам, и какие агротехнические работы следует выполнять. Учету подлежали даже холостые перегоны тракторов с поля на поле с утверждением расхода горючего на эти цели главным агрономом МТС. Все работы в колхозах выполнялись МТС в соответствии с договорами. Договоры были на один год. И ежегодно на отчетновыборных собраниях в колхозах заслушивались отчеты МТС, и утверждались договоры на предстоящий год. В договоре указывались виды работ, агротребования и сроки выполнения. Колхоз рассчитывался с МТС натуроплатой, которая насчитывалась по выполненным работам в указанные сроки по одним расценкам, а выполненные с опозданием со скидкой на 50%, Поэтому МТС стремилось все работы выполнять в срок. Натуроплату колхозы сдавали зерном на элеваторы бесплатно, а за госпоставки получали мизерную плату, в результате все колхозы были в долгу перед государством. 38 На отчетно-выборные собрания от МТС ездил директор и главный агроном, а иногда и главный агроном один, так как и отчет и договор зачитывал всегда главный агроном, а директор только сидел в президиуме и отвечал на возникающие вопросы, да и то, если на него просто не смог ответить главный агроном. После собрания нас всегда приглашал на ужин председатель колхоза, которые в те годы проводили с большим размахом, с выпивкой, песнями и танцами. На одном из таких ужинов в селе Позднеевка в колхозе им. Молотова я познакомился с Ванжой Акимом Федоровичем - дядей моей будущей второй жены. Мы с ним на вечере отличились в исполнении украинских народных песен. В 1954 году была образована Каменская область (это северная часть Ростовской области, 2-3 южных района Воронежской и столько же западных районов Волгоградской области). Областной центр временно разместился в городе Шахты, а не в самом Каменске, где его планировали. Область просуществовала 4 года, и потом ее вновь расформировали, и мы вернулись в Ростовскую область. Осенью 1954 года меня пригласили в обком партии и предложили ехать на освоение целины в качестве главного агронома в один из вновь созданных совхозов в Казахстане. Мне, как молодому коммунисту, дали комсомольскую путевку, и я отправился в Москву, где формировалось руководство всех новых совхозов. В Министерстве совхозов СССР я встретил несколько выпускников Ворошиловградского с/х института, и с одним из них, Квитковским Василием Ивановичем, записался в совхоз «Восточный» Павлодарской области, он - директором, а я - главным агрономом. В Москве мы жили целый месяц, пока укомплектовывали штат совхоза из 5 специалистов (кроме нас двоих, еще главный инженер, главный прораб и главный бухгалтер). До этого ни один из нас в совхозах не работал. После Октябрьских праздников мы выехали в Павлодар через Омск и Кулунду поездом. Ехали 5 или 6 дней. В Павлодаре руководство трестов совхозов ежедневно встречало вновь прибывающих специалистов и рядовых целинников. Трест и райком партии подобрали нам секретаря парткома, зам. Директора по хозяйственной части и экспедитора, которые уже принимали доставляемые в адрес совхоза материальные ценности. Казах экспедитор показал нам свой двор с хозпостройками и предоставил большую комнату в своем доме под гостиницу, в которой иной раз на полу спало до 30 человек. Свою лошадь с бричкой он приспособил для перевозки негромоздких грузов. Земли нашего совхоза находились в 100 км на юго-восток от Павлодара - это была третья ферма бывшего племовцесовхоза № 499. Нам было выделено 25 тысяч гектаров. На территории совхоза находились два озера и один колодец среди маленького аула без названия, который стал называться Восточный, и рядом с ним развернулось строительство 39 центральной усадьбы зерносовхоза «Восточный». Аул состоял из 9 или 10 землянок, в которых жили казахи, Татры (казанские), чеченцы, ингуши, немцы и одна семья русских. Казахи, татары и русские жили свободно, а остальные под надзором коменданта, который 1-2 раза в месяц приезжал проверять поселенцев. Было два старых деревянных дома - один использовался под школу, а второй под магазин. Еще была баня. Я с 12 молодыми целинниками (демобилизованные солдаты, изъявившие желание поехать на целину) сразу переехал жить в совхоз, нам дали одну землянку, в которую мы втиснули 13 раскладушек, оборудовали печку и стали жить. Один казах Тусупаев Кокен Рахимбекович пригласил меня жить к себе. У него землянка была с полами, и хотя семья была большая, мне было него значительно лучше. К тому же я договорился питаться на их харчах, и чтобы хозяйка стирала мое белье. Ежемесячно платил хозяйке 100 рублей (старыми деньгами). О жизни на целине я писал в дневниках, поэтому буду краток. Государственное строительство новых совхозов было поставлено на широкую ногу, как говорится, и мы уже зимой начали собирать щитовые домики. К весне получили много тракторов, автомашин, сельхозмашин, вагончиков для тракторных отрядов. Организовали 4 тракторных отряда и с первого дня весны включились в подъем целины. Земли были песчаные, поросшие ковылем, а когда вспахали на 20-22 см, ветры понесли песок, и начали образовываться дюны. Я сразу обратился в трест совхозов, что пахать эти земли нельзя, но мне объяснили, тебя прислали пахать, а не дебатировать, если пахать не будешь, на твоем месте будет другой. В 1955 году весной по весновспашке мы посеяли 8 тысяч гектар яровой пшеницы. Она взошла, но росла слабо, и урожай дала всего по 4 ц/га, притом половину урожая пришлось убирать по снегу с огромными потерями. На уборку первого урожая к нам были командированы из Ворошиловградской области выпускники курсов комбайнеров, среди которых приехал и мой двоюродный брат Иван Кузьмич Дубейко. Его мои хозяева также приняли к себе на постой. Мы жили вместе до конца 1955 года, потом он рассчитался и уехал домой. А я уволился весной 1956 года. Осенью 1955 года я заболел, у меня оказался пониженный гемоглобин (ниже нормы на 30%). Трест мне дал путевку в санаторий города Алушты в Крыму. Врачи сказали, что надо не мясо вкушать, которое я съедал за день очень много, а овощи и фрукты, на которых я вырос. Но так как в Казахстане ни того, ни другого не было, через три месяца после возвращения из Крыма снова заболел, и врачи мне дали справку о необходимости сменить место жительство. Я рассчитался и уехал домой. Первый секретарь Криворожского РК КПСС встретил меня и сказал, чтобы я приступал к прежней работе главного агронома МТС. Я с Сережей съездил в Лиман в гости, побывал в Старобельском с/х техникуме, там по- 40 прежнему свободных мест не было, и я вернулся в Криворожье и приступил к работе. После возвращения с целины Мария мне заявила, что жить со мной не будет, так как виновата передо мной. Поехала в область и взяла направление на перевод в Смаглеевскую МТС Кантемировского района. 3-его января 1957 года она забрала Сережу и уехала. Тот месяц для меня был очень тяжелым. Лишь благодаря тому, что я был коммунистом и занимал высокую должность, не спился и не опустился. Сохранил свое человеческое достоинство. Несколько раз ездил в гости к Сереже, но в квартиру она меня не пускала, и мы с сыном встречались на квартире главного агронома МТС, а летом в лесопосадке возле поселка. Каждый раз я ей предлагал вернуться, но она наотрез отказывалась. 19 января 1958 года я женился во второй раз на Ванжа Матрене Петровне. Ей было 22 года, а мне почти 30. Когда о свадьбе узнала Мария, забросала меня письмами, одно даже отправила в райком партии, в котором потребовала повлиять на меня и восстановить семью. Но было уже поздно. 17 октября у нас с Мотей родился сын Александр. Ремарка (А.А.): Следует отметить, что почти 2,5 года я был не Дубейко, а Ванжа, так как отец развод не получил сразу. И только спустя какое-то время развелся официально. Не хочу вставлять выдержки из дневников отца об этом периоде его жизни. Все это слишком внутреннее и личное. Он ее очень любил, и, мне кажется, свою прежнюю семейную жизнь переживал, наверное, до конца своих дней. Бог им судья! Но при этом я только поражаюсь терпению моей мамы, ее выдержке и упорству. Я на ее месте, вероятнее всего, трижды бы плюнул и на такого мужа и на все его проблемы. И здесь не удержусь, чтобы не добавить, нрав у отца был не самый лучший. Не в смысле - деспот или тиран, напротив, в его эмоциях нередко проявлялось что-то излишне изнеженное, я бы даже уточнил - капризное, он не был самовлюбленным, себялюбцем, но предпочитал, чтобы все было только по его. В общем, "упертый як хохол". При всем при этом , он всегда оставался демократом. И нужно добавить, никогда не ругался. Тем более матом. Многие рабочие станции мне не раз говорили, что за все годы совместной работы ни разу от него не услышали ни одного матерного слова. В какой-то период я от него отдалился, но уважать никогда не переставал. И, наверное, окончательно понял его душу в последние секунды его жизни, когда его глаза в предсмертной агонии на какое-то мгновение приобрели осмысленный взгляд. Он любил меня и Люсю, и мы любили его. Хрущев очень часто делал реорганизацию в управлении народным хозяйством, в особенности - сельским. В начале ликвидировал райземотделы, всех специалистов передал в МТС, потом в 1958 году ликвидировал и МТС. Меня в июне 1958 года назначили начальником Криворожской райсельхозинспекции (вместо райземотделов через год создали с/х инспекции) и заместителем председателя райисполкома. 41 В марте 1959 года произвели объединение Криворожского района и города Миллерово (он находился до этого на территории района) в одну территориальную единицу, меня перевели главным агрономом Миллеровской райсельхозинспекции, и мы переехали в Миллерово. После денежной реформы 1961 года зарплата у меня была 140 рублей, но я платил алименты (25%) и на руки получал 90 рублей. Так как я был депутатом райсовета (депутатом я стал в 1957 году и избирался регулярно вплоть до 1977 года в Криворожском, Миллеровском и Тарасовском районах), то меня в 1961 году избрали освобожденным заместителем председателя Миллеровского райисполкома, и ведал я сельским хозяйством (сам председатель был учителем). В 1960 году я получил служебный большой мотоцикл (М-61) с коляской, и когда я перешел в райисполком, то и мотоцикл забрал с собой. В этом году я получил удостоверение на управление мотоциклом и автомашиной. В 1990 году у меня уже был 30-летний стаж езды на автомашине с удостоверением, да 5 лет до этого я ездил без всякого удостоверения. Научился управлять автомобилем на целине. Там за мной был закреплен ГАЗ-69 8-местный. В Николо-Покровской МТС за мной был закреплен без шофера ГАЗ-67 - отечественный аналог американского Виллиса. Криворожская милиция разрешала мне ездить по полям без удостоверения на правах готовящегося к сдаче экзаменов на право вождения автомобилем. На мотоцикле из Миллерово каждое лето ездил с женой и сыном в гости в Лиман. А на хутор Гремучий к тестю и теще ездили почти каждое воскресенье даже зимой по морозам. Научил управлять мотоциклом и Мотю. Однажды отвозили отца из Миллерово домой и, когда выехали за город, за руль села Мотя и везла отца до самого дома. После этого он смеялся, что не только сыны его возят, но и дочь. В 1960 году Мария с Сережей переехала на работу в Тарасовку, и я почти каждый месяц бывал у Сережи. Научил его управлять мотоциклом, когда он учился еще в 4 классе. Он был рослым и крепким парнем. Один раз, когда мать ездила на курорт, он приезжал к нам в гости в Миллерово. С Сашей гуляли по городу, называл его Саней, хотя мы его звали только Сашей. В начале 1962 года в возрасте 34 лет меня назначили директором Щаденковского зерносовхоза (в те годы Тарасовский район входил в состав Миллеровского), который находился в слободе Большинка, за 60 км от Миллерово. Это был самый отдаленный и самый крупный совхоз в районе, в его состав входило 5 хуторов и слобода. Жители были в основном хохлы (украинцы, родившиеся на Дону). В совхозе было 5 отделений. На каждом отделении - своя тракторная бригада и по 2-3 животноводческие фермы. Во главе каждого отделения стоял управляющий (в основном агрономы со средним образованием). В совхозе в те годы работали 1200 рабочих и служащих, а в 1989 году осталось всего 500 человек. 42 Через Большинку протекает степная речка Большая, которую летом можно перейти в брод, зато весной в отдельные годы во время разлива может затопить пол села. Весна 1963 года была именно такой. Дом директора стоял на островке, вода подходила к порогу, а по улице напротив нас хаты затопило по окна. В критическую ночь мы не спали до 2-х часов ночи, а потом заторы льда на реке прорвало, и к 7 утра вода спала в пределы берегов. В ту весну пострадало 80 домов. В августе 1963 года меня перевели на работу директором Каменской сельскохозяйственной опытной станции в 7 км на восток от Тарасовки. У меня к этому времени уже был 14-летний производственный стаж. Мне было 35 лет. 2 сентября 1963 года у нас родилась дочь Людмила. Когда мы переехали на опытную станцию, Саше было 5 лет, а Люсе - 3 месяца. Саша родился в Криворожском роддоме, и его Родина - слобода Криворожье, а Люся родилась в Миллеровском роддоме, и ее Родина по паспорту - г. Миллерово. В 1964 году мы добились перед Ростовским облисполкомом о возвращении нашей станции прежнего наименования - Северо-Донецкая опытная станция. Селекция, так ее называли в обиходе, стала для наших детей настоящей родиной, здесь они и выросли, и выучились, и ушли в большую жизнь. Поселок наш назывался официально по названию станции, а в прошлом году ему присвоили наименование «Донская Нива», но все по-прежнему называют селекцией. Станция была создана в 1904 году Управлением Войска Донского, ей тогда выделили 80 десятин целинной земли, а сейчас она имеет 3600 га земли. В 1979 году мы отмечали 75-летие опытной станции, я добился выпуска небольшой книги к юбилею, и в одной из моих статей описал историю станции. За годы, пока я возглавлял станцию вышли в свет еще две книги: одна по кукурузе, а вторая по пшенице. Но буду краток, и писать стану только о своей жизни. Впервые на опытной станции я бывал в 1950-1952 годах, когда работал преподавателем с/х школы. Я возил учащихся на поля станции на экскурсии. Тогда я познакомился с профессором Украинским Владимиром Тимофеевичем. Он занимался агротехникой многолетних трав, потом его перевели от нас ректором Донского СХИ, и после ликвидации травопольной системы земледелия по указанию Хрущева и распашки многолетних трав, которым он отдал всю свою жизнь, у него был сердечный приступ, и вскоре умер. В те годы на станции работал кандидат с/х наук Павел Павлович Вилков - энтомолог, он умер на станции. С историей станции связаны такие личности как Василий Николаевич Ремесло - селекционер, автор сортов Мироновской селекции озимой пшеницы, дважды Герой Социалистического Труда, а также Иван Иванович Хорошилов - зам. Министра сельского хозяйства СССР, 43 кандидат с/х наук, лауреат Ленинской премии, и Никита Никитович Бородин - доктор с/х наук - земледел. Все они в разные годы начинали трудовую деятельность на станции. В 60-70-х годах на станции работали кандидаты с/х наук: Грызлов Евгений Васильевич, Сокол Александр Андреевич, Яншин Федор Яковлевич, Грабовец Анатолий Иванович, Шамотина Лариса Ивановна. В 1966 году я и сам начал вникать в научную работу. На станции было два отдела - научный и производственный. С директора больше спрашивали за недостатки производственного отдела, и первые годы я больше вникал в работу этого отдела, а с 1966 года начал помогать вести опыты агроному из Ростовского института сельхозмашиностроения Луганскому Анатолию Семеновичу и овладевать методикой научноисследовательской работы, и уже в 1967 году заложил первые собственные опыты под руководством завотделом защиты почв от эрозии Донского зонального научно-исследовательского института сельского хозяйства (ДЗНИИСХ) Грызлова Е.В.. В следующем году расширил опыты, а в 1969 году уже заложил опыты по защите почв от эрозии в объемах, необходимых для диссертации. В литературе я нашел, что исследования проводились в разных почвенно-климатических зонах по кулисным парам и по щелеванию посевов озимой пшеницы. Я эти две темы объединил в один многофакторный опыт и разместил кулисы не поперек господствующим ветрам для максимального снегозадержания, а поперек склонов, чтобы снег равномерно накапливался валами поперек склона, а между кулисами, тоже поперек склона, проводил щелевание, чтобы талые воды равномерно поглощались щелями на поле. Этот опыт дал высокий экономический эффект, была получена прибавка урожая озимой пшеницы более 4-х ц/га (13,5%). За период 19691973 годов я проводил опыты на правах соискателя, то есть в аспирантуре не учился, а готовился самостоятельно и сдавал экзамены по кандидатскому минимуму (английский язык, философия и земледелие). Первые два экзамена сдавал в Крымском пединституте, а земледелие в Ворошиловградском СХИ. По английскому языку получил «тройку», а по философии и земледелию - «отлично». В Крымский пединститут попал по рекомендации Дмитрия Васильевича Дубейко, который в те годы был начальником политотдела Черноморского военно-морского флота в звании капитана первого ранга и жил в Севастополе. В Ворошиловградском СХИ тогда еще работал мой учитель и отец однокашника Кости Лубовского - Никита Прокофьевич Лубовский, а проректором института был тоже мой учитель Кириченко Иван Иванович они включили меня в приказ на сдачу кандидатского экзамена по земледелию. Профессор Лубовский давал мне и отзыв на диссертацию. 44 За годы работы над диссертацией я получил два авторских свидетельства на изобретение и способа щелевания, а также написал 6 печатных работ в центральных журналах и институтских трудах. В начале 1975 года у меня уже была готова диссертация на 143 страницы со многими фотографиями, но сдал я ее в Донской СХИ для защиты в последние дни декабря. В феврале 1976 года состоялась малая защита защиты диссертации на кафедре земледелия. Мне утвердили руководителя Грызлова Евгения Васильевича и оппонента - кандидата с/х наук Миронченко Федора Алексеевича, а основного оппонента - доктора с/х наук, ведущего специалиста по защите почв от эрозии, предложили искать самостоятельно. По рекомендации Грызлова я поехал в Москву в Почвенный институт им. Докучаева к профессору Трегубову Петру Степановичу. Дмитрий Васильевич Дубейко в это время уже работал в Министерстве обороны в звании контр-адмирала. Вечером мы с ним нашли этот институт, 23 февраля я встретился с Трегубовым и уговорил его стать моим оппонентом при защите диссертации. Дмитрий Васильевич посоветовал мне взять бутылку хорошего коньяка, 2 лимона и плитку шоколада, и после договоренности поздравить Петра Степановича с Днем Советской Армии и вручить подарок. Он долго не соглашался быть оппонентом, а когда согласился, посмотрел диссертацию и начали прощаться, взаимно поздравили с праздником, я вытянул презент. Петр Степанович обиделся, и чуть было не выгнал меня, пришлось извиниться и поскорее уйти. 18 мая 1976 года я его встречал в Новочеркасске на вокзале рано утром, он приехал московским поездом. Мы на вокзале в ресторане позавтракали и поехали в Персиановку, где находился Донской СХИ. Одновременно со мной защищал диссертацию и директор Центрального опытного хозяйства Апарников В. Т.,когда счетная комиссия после подведения итогов доложила результаты голосования, оказалось, что у него 11 голосов «за» и 11 - «против», а у меня 20 - «за», 1 «против» и 1 бюллетень испорчен. Ректор института академик Ладан поздравил меня с защитой и зачитал протокол о присуждении мне ученой степени - кандидата сельскохозяйственных наук, а Апарников сидел рядом как под мокрым рядном. Высшая аттестационная комиссия (ВАК) утвердила мою защиту 15 декабря 1976 года, и с Нового 1977-го года я стал получать зарплату 400 рублей. Через 4 года, то есть в 1980 году у меня было более 10 печатных работ после защиты, и ВАК присвоил мне ученое звание - старший научный сотрудник (доцент) по земледелию. Сейчас у меня 24 печатные работы. Так как я стал кандидатом наук в 48 лет, то уже за докторскую диссертацию просто не стал браться, боялся инфаркта, который получали многие молодые доктора наук, но инфаркт настиг меня и без докторской. 45 В 70-80-ые годы я был председателем правления Тарасовской районной организации общества «Знание» и членом Пленума Ростовской областной организации общества «Знание». Членом РК КПСС я был с 1957 по 1985 год в Криворожском, Миллеровском и Тарасовском районах. Депутатом сельского совета был в Большинке и здесь на станции (Туроверово-Россошанский сельсовет) с 1965 по 1983 год. Членом бюро райкома партии был в Криворожье один год, в Миллерово - 2 года и Тарасовке - 4 года. 12 лет был председателем Государственной квалификационной комиссии по выпуску специалистов-агрономов в Миллеровском сельхозтехникуме и поставил свою подпись более чем на 1000 дипломов. Последние 10 лет часто приходилось выезжать почти во все северные районы Ростовской области читать лекции на районных агрономических семинарах по кормопроизводству и земледелию, и ко мне обязательно подходили выпускники Миллеровского техникума и рассказывали о своих успехах и общих знакомых. Студенты были в основном из Северо-Западной и Северо-Восточной зоны Ростовской области (а это 15 районов), но были и из Воронежской, Ворошиловградской и Донецкой областей. Этот же техникум закончила заочно и моя жена Мотя в 1965 году. С апреля 1964 года Мотя стала работать на станции в агрохимлаборатории старшим лаборантом, с зарплатой от 40 до 150 рублей на одной и той же должности. В этом году она будет оформляться на пенсию. За годы работы на станции я отдыхал по туристическим путевкам в 1965 году в Белоруссии по маршруту: Минск, Кобрино - музей Суворова, Брест - Брестская крепость, Киев - общее знакомство с городом. В 1968 году - в Грузии: Тбилиси, Боржоми, Гори, Гегечкари, Вардзия, Бакуриани, Поти, Батуми. Посетили в Гори музей Сталина, в Батуми - ботанический сад и дельфинарий. В 1970 году был в санатории в Евпатории и оттуда ездил на экскурсию в Бахчисарай с посещением ханского дворца и Чуфут-Кале тюремная крепость Крымских ханов. В 1977 году по турпутевке поездом (ночью переезд, а днем осмотр городов) ездил по маршруту: Ростов-на-Дону - Брянск - Смоленск - Минск - Брест - Брестская Крепость - Калининград - Каунас - Вильнюс - Рига Таллинн - Ленинград - Новгород. В 1978 году был в санатории в Сочи (Хоста) с поездкой на экскурсию в Гагры, Пицунда и озеро Рица. В 1981 году - турпоездка в Румынию и Болгарию. Сбор в Ростове, поездом до Киева, там пересадка на поезд Москва-Бухарест, таможня в Ургенах, 2 дня в Бухаресте, поездом до Констанцы, автобусом до Магналии, и там отдых в санатории «Сатурн» над берегом моря, потом вновь автобусом нас перевезли в Болгарию в город Албена, оттуда ездили на экскурсии Бальчик и Варну. Всего в Румынии были 7 дней, а в Болгарии - 8. Обратили внимание: в магазинах было все, но дороже, чем у нас в 1,5- 46 2, а то и в 3 раза. Назад возвращались поездом «Черное море» (ВарнаМосква) до Киева (таможня в Сирет-Вадул), в Киеве пересадка до Ростова. Я успел забежать к Пете на 5 минут. В 1982 году отдыхал в санатории в Алуште, в том самом, в котором лечился в 1955 году, но тогда санаторий был значительно лучше (и культура, и обслуживание, и питание). В 1983 - в доме отдыха под Москвой - Аксаково, в 40 км от Москвы в лесу. Ездили катером по каналу Москва-Волга. Дом отдыха очень понравился, ездили на экскурсию в Зеленоград и Солнечногорск, в старинные монастыри. В больнице в Тарасовке лежал в 1973 году с переломом ноги. Непосредственно в больнице находился 2 или 3 дня, а затем отлеживался дома 1,5 месяца. Накануне помогал тестю заносить на зимовку в омшаник пчел. Подвернул ногу и сломал щиколотку левой ноги. Второй раз - в 1974 году - мне удалили аппендицит. Третий раз - в 1982 году - хронический плеврит. После лечения написал заявление об уходе с должности директора, но меня отправили в дом отдыха, и уговорили работать дальше. Но к концу 1983 года вновь ухудшилось здоровье, и я настоял на увольнении. 1 января 1984 года меня перевели на должность старшего научного сотрудника по кормопроизводству с окладом 300 рублей. Летом 1987 года на базе Северо-Донецкой опытной станции был создан Северо-Донецкий центр научного обеспечения Агропрома, в который перевели меня и Мотю, с выполнением тех же обязанностей и с прежним окладом. Но в 1988 году Моте подняли оклад до 135 рублей, а в 1989 году - до 150-ти. Кроме научно-исследовательской работы на мелких делянках на самой станции, мы были должны внедрять достижения науки в хозяйствах Северо-Западной зоны области. Я заключил договора с колхозом «Большевик» Миллеровского района, им. Кирова Чертковского района и тремя совхозами Верхнедонского района: «Мигулинский», «Меловатский» и «Мещерековский». По погодным условиям 1988 и 1989 годы были очень благоприятными. Наши технологии возделывания зерновых и кормовых культур дали высокий экономический эффект. И я получил в 1988 премию в размере 2800 рублей, а в 1989 году - 2500. Инфаркт меня подрезал, и в 1990 году мне пришлось отказаться от хозяйств. Буду теперь работать только на опытах и то на полставки. В 1988 году 28 марта мне исполнилось 60 лет. В райисполкоме и райкоме партии меня оформили на Персонального пенсионера и выслали документы в Ростов. Летом меня вызвали в облсобес, где объяснили, что мои документы уже отправлены в Москву на утверждение статуса пенсионера республиканского значения, но не уверены, что меня утвердят, так как у меня только один орден «Трудового Красного Знамени», а требуется не менее двух орденов. Все другие показатели трудовой деятельности соответствуют. С 1 декабря 1988 года мне утвердили 47 персональную пенсию местного значения. Размер пенсии тот же, что и у республиканского - 132 рубля, но меньше льгот. Пенсия у персонального пенсионера не должна превышать 350 рублей (у простого - 180), поэтому я перешел на полставки. За время работы на станции я получил две медали и один орден, и при выходе на пенсию вручили медаль «Ветеран Труда». В 1986 году я купил автомобиль М0сквич-2140 за 7500 рублей в магазине. За 4 года наездил 10 тысяч км. Машина необходимая вещь поездки в Лиман, в хутор Гремучее и Змеевку, в Миллерово, в Тарасовку, на огород и так далее. Итак, за два месяца я написал схему нашей родословной и свои воспоминания. В будущем планирую расширить примеры с более подробными деталями, чтобы получился цельный труд двухсотлетней истории древнего рода Дубейко. А сыну Александру Андреевичу и внуку Владимиру Александровичу завещаю продолжить нашу историю на третье столетие. Пометки на последней странице тетради: В 1990 году первая гроза и молния были в 19-00 12 марта на голые деревья и голую землю - примета неурожая. Но урожай в том году оказался самый высокий за все время существования и Ростовской области, и Тарасовского района, и опытной станции - 46 ц/га. В 1976 году урожай был 39 ц/га. 48
