Е. Петриковская (Одесса) Рассматривая причины

Е. Петриковская (Одесса)
Рассматривая причины религиозной нетерпимости в Европе Средних
веков и нового времени, целесообразно учитывать исследования в области
проблематики «своя – чужая культура». В попытках современного социальнофилософского, культурологического, антропологического мышления пройти
через опыт Другого, сказывается влияние Э.Гуссерля и К.Леви-Стросса,
Ю.М.Лотмана и Б.А.Успенского. Философии интеркультуральности не может
в вопросе о "Чужом" замыкаться на существующие исследовательские
практики и активно разрабатывает новые. В частности, в 2008 году в
Одессе была защищена докторская диссертация, по материалам которой
вышла книга
Довгополова О.А. Другое, Чужое, Отторгаемое как элементы
социального пространства: Монография. – Одесса: СПД Фридман,
2007. – 300 с.
В отличие от массового сознания, не видящего разницы между Другим и
Чужим, автор настаивает на коренном различии представлений о Другом и
представлений о Чужом.
Актуальность своего исследования автор обосновывает так. В
модернизирующемся обществе контуры своего пространства изменяются
стремительно, пропуская элементы Чужого. Поэтому стоит задача
выработать новые стратегии взаимоотношений с ним. «Опасные тенденции
требований
исключительно
позитивных
описаний
Чужого
в
мультикультуралистской парадигме. Желание отказаться от любого варианта
центризма и воспринять Чужое в его чуждости может оказаться формой
самоидентификации, теряющей в самоидентифицирующемся пафосе саму
возможность встречи с Чужим, которая по определению не может оказаться
бесконфликтной» (с.263).
Создавая модель обжитого пространства, автор опирается на
коммуникативную природу формирования социальных общностей.
Цель - выработать параметры, по которым отличаются разновременные
картины мира. «Возможность четкого отнесения различных феноменов к той
или иной категории (Свой, Другой, Чужой, Отторгаемый) позволит более
явственно рассмотреть принципы организации исторических представлений
о структуре социального пространства. На этом фоне сдвиги в собственных
представлениях, провоцируемых современными реалиями, предстанут не в
эмоциональной оболочке, а в ракурсе теоретического осмысления» (с.5-6).
Ссылка на А.Шютца: способ организации социального пространства
предполагает в первую очередь ориентацию в категориях близости и
отдаленности. Однако возникает необходимость уточнить конфигурации
социального пространства в этих категориях.
Немаловажно, что автор верифицирует свои исходные теоретические
допущения в ходе анализа конкретно-исторического материала. Что это за
материал и какими дополнительными характеристиками с его помощью
обогатились исходные допущения, см. список литературы и выводы
(прилагается).
Результаты исследования могут быть применены при
исторических исследованиях, так как зная принципы отнесения к категориям
Другой, Чужой и т.д., можно восстановить маркировку жизненного
пространства.
В монографии представлен анализ комплекса представлений о НеСвоем, сформировавшихся в западно-европейской культуре высокого
средневековья (12-13 вв.), эпохи перехода от средних веков к новому
времени (16-18 вв.) и современных представлений о способах проведения
границ между Своим и Иным.
Применительно к историческому материалу:
- практика «лишения голоса» в «смежные эпохи».
- Комплексный анализ разноплановых документов, принадлежащих к
одной эпохе: хроники, речи политических лидеров; правовые
документы; публицистические сочинения; теоретические источники;
памятники художественной литературы.
Ядром
построения
картины
обжитого
мира
оказывается
противопоставление Дома и Хаоса. «В основе процедуры понимания мира
лежит сверх-себя-полагание, происходящее в пространственно-временном
измерении» (с.260). Строительство картины мира возникает в процессе
различения известного и неизвестного. «Я» и «другой» - две стороны единого
акта самосознания и невозможны друг без друга (Ю.М.Лотман).
Словарь основных терминов.
Другой в социальном пространстве – «действующий элемент
построения и функционирования обжитого пространства, который может
быть интерпретирован в существующей здесь системе типизаций». В
социальном пространстве Другой предстает не в своей уникальности и
непохожести, а в анонимной предсказуемости на базе знания о специфике
функционирования социальных типов (265).
В обжитом мире человек действует автоматически, не включая
механизмов рациональной интерпретации. Но когда интерпретированный
мир
«отказывается»
быть
«пригодным
для…»,
автоматическое
ориентирование становится невозможным – мир становится актуально
видимым. Момент сбоя в интерпретации мира, когда ни один из известных
«рецептов» не срабатывает, оказывается моментом явления Чужого. Наша
активность стопорится, полностью уступая место пассивности». Чужое не
находит интерпретации в категориях нашего обжитого мира. За этим следует
активное «лечение» обжитого пространства при помощи интерпретации
Чужого. В результате возникает образ Чужого, в котором Чужое
обезврежено, убито. В процессе построения этого образа – механизмы
«бриколаж», инверсия, «отсутствующая модель», аналогия, перенесение
смысла.
Образ
Чужого
обязательно
амбивалентен.
Стратегии
взаимоотношений с ним: осмеяние, поношение, установление «договорных»
отношений, «незамечание».
Принятие на себя некоторых характеристик Образа Чужого
оказывается идентифицирующей процедурой, позволяющей выделить некое
сообщество внутри обжитого пространства.
Отторгаемое – комплекс феноменов, неприемлемость которых для
данной картины мира оказывается доказанной и истолкованной. В силу этого
(истолкованности) оно оказывается принадлежащим к области Своего. Оно
оказывается не вариантом дефектности данной картины мира (проявлением
несовершенства общества), а необходимым элементом системы
воспроизводства данного варианта обжитого мира. Отторгаемое выполняет
дисциплинирующую функцию в обществе. Отторгаемое указывает на
наиболее значимые в данной картине мира ориентиры.
Толерантность – смягченный вариант отторжения, форма, которая
проявляется по отношению к феноменам, существование которых неприятно,
но не угрожает функционированию жизненно важных узлов данного
обжитого пространства.
Терпимое – наиболее спекулятивно обессмысленное понятие
современности.
Лишив
понятие
толерантности
присущей
ему
конфликтности, современная парадигма выхолостила его (с.264).
К вопросу о принципах построения картины мира.
Человек существует между мирами интимно своего и социально
своего, даже не замечая их раздельности.
Потребность в передаче информации вынуждает упорядочивать данные
внешнего мира. Процесс различения, порождающий информацию, снижает
непредсказуемость системы (У.Эко). Этот процесс лежит в основе
коммуникативного освоения неизвестного, оказывается смыслообразующим
в конструировании упорядоченного пространства, пригодного для жизни.
Структура исключения – это фундаментальная структура историчности
(Деррида Ж. Письмо и различие). Классическая эпоха, проанализированная
М.Фуко, - благодатная почва, когда жест исключения оказался предельно
обнаженным.
Первичное разделение на Жилье-Хаос оказывается исходной точкой
упорядочивания картины мира, которая приобретает конкретность в
выработке системы бинарных признаков с противоположными знаками ( в
соответствии с причастностью к полюсам жилья и хаоса). Свое-чужое,
близкое-далекое, вареное-сырое. На основе этих оппозиций в культуре
вырабатываются универсальные знаковые комплексы. Они позволяют
упорядочить представления о мире, а также определить любой предмет в его
отношении к человеку (Арнаутова Ю.В. Колдуны и святые. Антропология
болезни в средние века. – СПб.: Алетейя, 2004).
Понимание опасности не-своего подталкивало средневекового
человека к формированию принципа «добро от соседей, зло от чужаков»,
мотивировавшего создание сельских коммун, «соседств» (viciniae) (Ле Гофф.
Цивилизация средневекового Запада. 1992. С.271).
Чужого мы лишаем голоса внутри своего мира (с.34).
Специфика восприятия Другого в социальном пространстве. Он
воспринимается в результатах своей внешней деятельности, а не в
общепринятом в философии слове «личность». Для нас должны быть
понятны результаты деятельности, которые проясняют для нас то, что Шютц
называет для-того-чтобы мотивами и потому-что мотивами (Шютц А.
Смысловая структура повседневного мира). Вне зависимости от возможности
восприятия Другого «вживе» мы должны быть в состоянии истолковать
поведение Другого – тогда мир озабоченного бытия-друг-с-другом сможет
существовать. Т.о. мы воспринимаем не конкретного человека в его
уникальности и противопоставленности нам, но некий внешний образ,
«фантом», позволяющий толковать и предсказывать поведение Другого и
быть уверенным, что Другой тоже сумеет истолковать и предвидеть мое
поведение (43-44). Чтобы истолковать поведение Другого, нам вполне
хватает рационализированной схемы типического поведения. Типические
аналогии для меня создает повторяемость действий людей определенных
групп, объединенных некими определенными функциями.
Очень похоже на рационализм Вебера: «(Я не представляю себя на месте
других людей, чтобы понять их поведение) Более того, представление себя в
подобных обстоятельствах могло бы лишить типизирующие схемы их
полной анонимности, наполнив их психологизмом и личностными
переживаниями, которых типизирующие схемы напрочь лишены именно в
силу их функциональной направленности – давать возможность
ориентироваться в обжитом мире» (с.45). «Другой в социальном
пространстве оказывается скорее конструктом, воплощением типизирующего
представления, достроенным по какому-либо функциональному признаку»
(46). Мы знаем это и добровольно делаем свое существование в социальном
пространстве анонимным.
Повседневность – тот способ бытия-друг-с-другом, который
предполагает наличие общей «системы координат» и проверенных рецептов
поведения и ориентации в пред-данном мире. Повседневность рациональна в
смысле Т.Парсонса: действие рационально постольку, поскольку оно
преследует цели, возможные в условиях данной ситуации, с помощью
средств, которые из всех доступных актору лучше всего приспособлены для
данной цели по причинам, понятным эмпирической науке и верифицируемых
ею.
Силу повседневного для современной эпохи можно рассмотреть в
«полевых условиях». Сложнее это сделать на историческом материале,
предоставленном нам в более или менее официальных памятниках. Даже
письма (эпистолярный жанр) создаются в соответствии с каноном, принятым
в данную эпоху. А художественный канон – это тоже господство кода. Но
возможны отступления от нормы в силу вольного или невольного
пренебрежения правилами игры. Иногда просветы в кодированной ткани
текста создаются в силу недостаточной образованности автора, что дает ему
возможность пренебречь правилами игры и дать прорваться неограниченной
живой мысли. Пример: хронист 13 века Салимбене де Адам демонстрирует
нетипичные для средневековья характеристики мышления (яркое личностное
самосознание, готовность говорить от первого лица и охотно рассказывать о
себе).
Заглянуть в повседневность позволяют сохранившиеся описания
«несерьезных» действий (значимость которых рассмотрел Й.Хейзинга, а
затем историки школы «Анналов», М.М.Бахтин). Схемы типизаций,
действовавшие в различные исторические эпохи, оказываются, т.о.,
доступны, хотя и требуют для расшифровки значительных усилий. Это даст
возможность
реконструировать
некоторые
сегменты
пространств
повседневности прошлых эпох.
Другой – это «Другие люди». И их мнение для нас ценно. Нас
интересует мнение других, потому что они воплощают тот мир, который нам
понятен и в котором мы стремимся занять определенное место. Гегель в
«Философии
права»
утверждает,
что
благодаря
необходимости
ориентироваться на другого, привносится форма всеобщности. Я приобретаю
от других средства удовлетворения своих потребностей и должен вследствие
этого принимать их мнение. Но одновременно я вынужден производить
средства для удовлетворения потребностей других. Одно переходит в другое
и связано с ним: все частное становится т.о. общественным».
Чужой. Единственный гарант нашей собственной идентификации.
Здесь следует ожидать больше исторического материала.
«Основной способ восприятия мира в повседневном течении жизни можно
назвать «прохождением мимо» (Е.Финк)» (с.62). Освоенный мир это то, чего
мы не замечаем. Встреча с чем-то полностью незнакомым лишает нас
свободы, бросает в чью-то власть.
Построение образа Чужого. Бриколаж – использование для своих целей
любых доступных инструментов, оказавшихся в пределах досягаемости. Эти
инструменты не были специально созданы для тех операций, к которым их
пытаются приспособить, но это не смущает пользователя. Конструирование
образа Чужого подчинено законам бриколажа. Отдельные видимые черты
чужого явления получают интерпретацию в категориях, существующих в
данном типе культуры. Пример: в США желание эмигранта снять обувь при
входе в квартиру, было расценено хозяином как признак принадлежности к
религиозной секте. В бриколажном построении по некоему схваченному
наблюдателем признаку достраивается мотив, намерение актора.
(Не являются ли многие наши исторические наблюдения бриколажными
построениями?!)
С.И. Лучицкая в книге «Образ Другого: мусульмане в хрониках
крестовых походов»(СПб. 2001) показывает, что иконоборчества в Западной
Европе не было, но была популярна книга Алкуина «Libri carolini», в которой
иконопочитание осуждалось как пережиток язычества. В 12-13 вв. почитание
образов и изображений возобновилось. После принятия Четвертым
Латеранским собором в 1215 г. догмата о реальном присутствии Тела и
Крови Христа в Святых Дарах облик святого приобрел материальный
характер, и изображения святых заполнили христианские церкви. Опасаясь
обвинений в идолопоклонстве, христиане проецировали его на иноверцев –
мусульман и евреев. Используется принцип инверсии – описание чужих
обычаев наоборот. Перенесение смысла.
Кузнецы, художники, врачи, умельцы, священники – на них
распространялись черты Чужого. (СМ. об этом: Лотман Ю.М., Успенский
Б.А. «Изгой» и «изгойничество» как социально-психологическая позиция в
русской культуре преимущественно допетровского периода («свое» и
«чужое» в истории русской культуры) //Лотман Ю.М. История и типология
русской культуры. – СПб., 2002).
Человек, совершивший паломничество, воспринимался с подозрением.
Амбивалентность восприятия человеческого тела. Нагота позорна (оскорбить
зрелищем голого зада), Ле Гофф – нагота – признак ереси (с.331). Но
известны и случаи обнажения из добродетели, как св.Франциск,
воспринимавший обнаженность как символ бедности, проповедовал с
кафедры в Ассизи голый (с.331). См. Мулен Л. Повседневная жизнь
средневековых монахов Западной Европы. 10-15 в. – М., 2002.
Но одновременно нагота и сакральна. Фома из Кантимпре. Книга о
чудовищных людях Востока//Послания из вымышленного царства. – СПб.,
2004. В легендарном царстве пресвитера Иоанна живут «нагие мудрецы».
Нагота как символ предельной добродетели.
Фуке Э. История нравов. – Смоленск, 2002.
Нагота естественное состояние средневекового человека, но обнажение с
определенной целью вызывало оценочную реакцию.
В
монографии
много
внимания
уделяется
последствиям
«расколдовывания» мира. Так, в частности, интерпретируется романтизм.
Романтики сгущают краски, фантазируют и только, создают воображенные
варианты развития мира. Романтиков привлекает процесс фантизирования –
захватывающий, раскрепощающий и безопасный. Черти к концу
средневековья становятся нестрашными, хотя романтический гротеск
возбуждает желание бояться черта. Можно сказать, что романтические
картины демонического не относятся в принципе к стратегиям
взаимоотношений с Чужим, здесь выясняют отношения со Своим миром,
проверяют его ценности на прочность. «По ходу новоевропейского
«расколдовывания» мира «чересполосица» своего-чужого в обжитом
пространстве уходит в прошлое, уступая место пространству единого
Порядка» (с.101). В схемах типизаций оказывается немало упущений.
Отсюда конфликты (мусульмане во Франции). «Провозгласив приоритет
культурного
разнообразия,
Франция
предположила
реализацию
провозглашенных ценностей на основе тех принципов взаимоотношений
между культурами, которые были выработаны эпохами Реформации и
Просвещения, знавших только те культуры, которые изначально
существовали в общем обжитом мире» (108). Упущена возможность
неразделимости публичного и частного в вопросе религии.
Представление о наличии организованности внутри чужого
пространства является необходимым условием начала диалога. Это
относится и к диалогу внутрихристианскому. Вывод об отсутствии у
православных правового сознания (и даже установки на его получение)
делает диалог затруднительным.
Завершая свое исследование принципов организации представлений о
мире, пригодном для социального действия, автор делает ряд замечаний об
исторической памяти. «Обращая внимание на то, о чем не говорится в
источнике, выявляя моменты отторжения в механизмах производства памяти,
мы получаем те дополнительные ракурсы взгляда на ту или иную картину
обжитого мира, которые просто не смогли бы возникнуть в ситуации
доверчивого восприятия позитивного образа эпохи» (с.163). Историческая
память на уровне социального восприятия является мощным механизмом
отторжения подавляющего массива исторического материала, имеющим,
скорее, дисциплинарные, чем познавательные цели.
Как видим, автор не ставит задачу выяснить, какую роль в организации
представлений о мире, пригодном для социального действия, играет религия.
Так же как и не вдается в подробности особенностей восприятия Чужого в
разные эпохи, а только выясняет способы отнесения какого-либо явления к
Чужому. Но для разработки современного подхода к изучению религиозных
факторов в истории Европы она может служить своего рода
методологическим руководством.
Вопросы и комментарии (список открытый).
Чужое и Отторгаемое – разноуровневые понятия? Разве «чужие свои» не
есть отторгнутые (пример с пуланами)?
Относятся ли к категории отторгаемого грехи?
Какое место занимают в авторском размышлении понятия центр, норма?
Современное общество гомогенизированное? А средневековое имеет
только сословное деление (к с.45).
Позволительно ли говорить о различии в распределении границ Своего и
Чужого в средние века и новое время? В первом приближении: в средние
века дается широкое и неоднородное пространство Чужого. Новое время
изменяет ситуацию. М.М.Бахтин пришел к выводу, что в романтическом
гротеске амбивалентность обычно превращается в резкий статический
контраст или в застывшую антитезу («Франсуа Рабле…»). Т.е. границы в
социальном пространстве оказываются более четкими, а отдельные
сектора – более однородными. Непреемлемость соприсутствия Чужого в
новоевропейском варианте картины мира послужила причиной того, что
при переходе к новому времени прокаженные утратили свой
амбивалентный статус и однозначно перешли в раздел отторгаемых (М.
Фуко «История безумия»). В традиционных культурах некоторые
пространства культуры содержат сектора «своего чужого» (рекруты,
изгои, паломники), с которыми Свое оказывается в строго
регламентированных отношениях. Новоевропейское пространство более
четко расчерчено границами Своего и Чужого.