Однажды я написала письмо рок
advertisement
ПИСЬМО К ЗВЕЗДЕ Однажды я написала письмо рок-звезде... Мне уже было за тридцать, и я не любила эстраду. Перезвон гитары и чувственные голоса с ранней юности были для меня не более, чем дешевый ширпотреб. Их даже не требовалось до конца дослушать, чтобы составить свое мнение, потому что наше мнение о многих вещах в этом мире давно составлено и передается от родителей к детям, как наследственные долги, от которых зачастую не позволяет нам отказаться любовь к своим старшим. Высокая планка художественного вкуса, пожалуй, не раз помогала мне в жизни определить, что имеет смысл, а что нет, но в один прекрасный день я обнаружила, что мысленно сравниваю с этой планкой не только и не столько художественные произведения, сколько людей. Людей, которые при удачном стечении обстоятельств могли бы стать моими друзьями, любовниками или просто добрыми знакомыми. И планка так высока, что буквально все, как непритязательные шлягеры, свободно проходят под ней... Я сидела в бюро налоговой советницы Кайзер. Тихой мышкой в фешенебельной приемной, и все мои жизненные впечатления ограничивались оконной рамой, за которой тянулась немноголюдная улица Фридриха-Вильгельма. Весной в розовых оборках цветущего миндаля, летом пыльно-зеленая, зимой прозрачно-белая, будто река подо льдом. Красиво... Напротив размещалось итальянское кафе – для тех, у кого достаточно свободы, чтобы в обеденный перерыв выйти выпить свое латте маккиато, с вкусной молочной пенкой. Кафе называлось «Малатеста», хотя хозяин его, пожилой сицилиец Сигизмундо, никакого отношения не имел к Малатесте, северо-итальянскому диктатору эпохи Возрождения. Может быть, Сигизмундо, поеживаясь от здешнего сырого воздуха, мечтал вернуться в свои вечно теплые края, пройтись еще разок по виноградникам, вдохнуть горячий ветер родной Сицилии, но – безобидная, в сущности, - улица Фридриха-Вильгельма всякий раз удерживала его в раме моего окна. Меня она тоже успешно удерживала... Кредитная карта, машина, квартира, уважение соседей – ведь все это следствие моего добропорядочного образа жизни. Тяжеленный якорь, заставляющий оставаться у этого стола, как у причала. Столбцы прихода и расхода. Бледный луч солнца, которое, уходя за городской неровный горизонт, на несколько минут в день освещает экран компьютера. Изображение тускнеет – замедляется рабочий процесс – и снова делается ярким, приглашая довести до конца дневную норму чужой финансовой отчетности. Самая увлекательная стадия – 90 это, конечно, подведение баланса. В смысле, сойдутся ли правый и левый столбцы. Всякий раз от возбуждения захватывает дух! Вообще-то неплохо живется нам, служащим! Первого числа зарплата, восьмичасовой рабочий день, два выходных в неделю, месяц отпуска, а там острова, и луна, и теплое море, и любовь. Майорка, прокуренный бар, пляжный роман с очередным бездельником. Если, конечно, налоговая советница Кайзер соблаговолит выплатить отпускные. У дома напротив медленно и осторожно заползал на освободившуюся стоянку блестящий черный «Ягуар». Успешно поместившись между потрепанным микроавтобусом, с трогательной надписью «Возьми меня в наем!», и дорогостоящим обрубком автомобильной промышленности по кличке «Смарт», «Ягуар» выпустил из своего кондиционированного кожаного нутра высокого джентльмена, в кремовой тройке. Разница в температурах внутри и вне автомобиля, похоже, его озадачила, потому что он с некоторым сомнением огляделся по сторонам, будто решая, надо ли подвергать себя испытанию окружающей средой, и, видимо, решив, что все-таки надо, небрежно прихлопнул дверцу «Ягуара», достал из багажника серебристый кейс, и направился через улицу, к подъезду нашего бюро. Это был генеральный директор одной официально умирающей фирмы... Настоящий денди, каждые две недели летавший стричься к парижскому парикмахеру и обедавший с пока не прозревшими инвесторами в самых дорогих ресторанах... Настоящий бандит – оборотная сторона награбленного, не имевший разве что долгов чести, по причине полного отсутствия оной... Наш лучший клиент... Господин Т. Налоговая советница Кайзер расцвела приветливой улыбкой. Кремовый дэнди прошествовал в ее кабинет, даже не взглянув в мою сторону: нижний этаж, обслуга, ровно настолько под его планкой, чтобы можно было не здороваться. Неприятно. Не в смысле, что я хотела бы с ним поздороваться, - сама бы я ему и руки не подала! – просто неприятно, что он так обо мне думает, вернее, не думает вовсе, будто меня нет. А я есть! Мне, правда, уже за тридцать, и когда я, выйдя из приемной и запершись в туалете, разглядываю себя в зеркало, то понимаю, что давно бы пора – хотя бы сходить – к парикмахеру, сменить весь летний гардероб, обувь. Да и вообще восемь часов в день в душном помещении еще никого не украсили. И тем не менее, если присмотреться повнимательнее и подойти к вопросу непредвзято, то я и теперь все еще ничего. Старая бабушкина песенка… «Хороша я, хороша, да плохо одета!» Чувство юмора, по крайней мере, пока не изменяет... 91 Налоговая советница Кайзер грозно выкликает в премной мое имя... На красивом лице выражение крайнего неудовольствия. Она хлопает об стол папкой и одновременно лучезарно улыбается бесчестному генеральному директору, стоящему здесь же. - Я не для того плачу вам огромные деньги, чтобы вы делали только половину работы и не брали на себя никакой ответственности! В вашем возрасте уже надо научиться думать головой! Где тут готовая налоговая декларация? Где письмо в налоговую инспекцию? Вы что, такая дурная, что вас надо отдельно просить о каждой мелочи? Хоть бы ведро помойное вынесли, если больше мозгов ни на что не хватает! Похоже, и ее планка значительно выше моей головы... В другой раз я бы, может быть, проглотила обиду, как глотала чуть не ежедневно вот уже пять лет подряд, но тут луч солнца, закончив свой путь по экрану, напоследок сверкнул мне в глаза и скрылся за каменным горизонтом. Хватит! Там, за этими домами, есть другие горизонты, которых отсюда не видно и никогда видно не будет. - Я ухожу от вас, госпожа Кайзер. Вы не умеете ценить людей, с которыми работаете, так что отныне можете лично открывать двери таким вот прохвостам, как господин Т., о котором у каждого, кто с ним знаком, найдется минимум одна нелицеприятная история. Вот теперь он обратил на меня свое высочайшее внимание! - А вы можете забыть про положительную характеристику! – при этих своих словах налоговая советница Кайзер сделалась похожей на Гаргону, но мне вдруг стало смешно. Напугала! Я рассмеялась ей в глаза и почувствовала, как истончаются жесткие рамки моего «я» и как сквозь них начинает просачиваться бледная тень потерянного солнечного света. Первым делом зашла к Сигизмундо – впервые за пять лет. Оказывается, даже улица Фридриха-Вильгельма, досконально изученная мной из окна, в неурочное время дышит иной жизнью, чем кажется сверху. Она не ниже моей планки. С сегодняшнего дня. Сигизмундо заговорил со мной, что-то спросил, отрывая от размышлений, непрошенно, и первым делом мне захотелось его отбрить: какого черта он мешает мне наслаждаться моей вновь обретенной свободой в такой чудесный летний день? Что же со мной, в самом деле? Зачем я ТАКАЯ? И, если я такая, чем я тогда лучше налоговой советницы Кайзер? Сигизмундо торчит здесь каждый божий день, обслуживает кого ни попадя, и любой – более или менее явственно – считает себя безусловно выше какого-то там приблудного итальянца. Воистину, жизнь, достойная зависти! И все-таки он сегодня ночью придет домой, сядет за стол выпить вина и 92 думать про меня забудет! Или нет? Вдруг все, решительно все, что я говорю или делаю, непременно как-нибудь отзывается в мире, как дрожь любой струны отзывается хоть каким-нибудь звуком?.. - Простите меня, ради Бога! – сказала я громко, и Сигизмундо, собиравшийся уходить, развернулся на каблуках. - Сеньора? - Я хочу попросить у вас прощения, – повторила я, - за то, что не ответила вам. - Ну, что вы, сеньора! – он по-итальянски открыто улыбнулся. – Стоит ли об этом говорить! Такая красивая женщина, как вы, просто не может обидеть мужчину! - К сожалению, может, - сказала я и вспомнила Дениса Перевалова. Так получилось, что мы с ним пару лет назад поселились вместе. Не то чтобы мы друг друга любили, но нам обоим удобнее было иметь постоянного партнера. Денис работал в клинике «Шарите», я в налоговом бюро, так что виделись мы, в сущности, довольно редко и довольно коротко. И все-таки, на фоне постоянных, осознанных взаимных уступок, сопровождавших наше с ним общежитие, мы в какой-то момент вообразили себя одной семьей... Опасное заблуждение, приведшее к серьезным последствиям, потому что Денис слишком сильно ко мне привык и уже никак не мог отказаться от моего общества, желая повсюду таскать меня за собой, как любимое кресло, а я – опять же по привычке – не сопротивлялась. Кроме того, за Денисом я была как за каменной стеной, - такой он оказался надежный человек. Из-за него я даже рассталась с Фердинандом Виттингером, хотя именно остроумный, циничный, стремительный Фердинанд, за которым при ходьбе не поспевал его собственный длиннополый плащ, Фердинанд – обожаемый адвокат самых отпетых рокеров, Фердинанд, объездивший весь мир и готовый часами рассказывать про чудеса Мексики, историю Гранады, изысканность Флоренции, Фердинанд нежный и страстный, - вполне мог бы стать настоящим героем моего романа. Просто мне показалось нелепым и неудобным променять нашу с Денисом тихую гавань на открытое море Виттингера, полное опасностей и гроз. Даже странно, что мне тем не менее не удалось до конца остаться в собственных рамках... Недавно Денис вернулся домой необычайно радостный и бросился меня обнимать. Тряс, как тяжелую шубу, с криком, что у него «получилось пробить контракт под Стокгольмом». Что-то такое он мне когда-то рассказывал… Впрочем его рабочие дела не сильно меня интересовали. - Университетский городок, отдельный дом. Работа просто ах! То, о чем я всю жизнь мечтал! Подумай только! Будешь жить у моря, с мужем-профессором, ездить на 93 шикарной машине, зарплаты моей хватит на двоих, и у тебя будет масса свободного времени, так что даже детей в детский сад отдавать не придется! Классно, правда? В самом деле, не это ли являлось пределом моих мечтаний? Раз уж я забросила любимую живопись ради стабильного заработка и Виттингера ради Перевалова? Но я вдруг, до крайности изумив появившуюся в этот момент потенциальную свекровь, как с цепи сорвалась. - Да провались ты пропадом! – крикнула, окончательно вырываясь из удушающих объятий. – Наплевать мне на дом! И на Швецию! И на работу твою тоже! И это еще далеко не полный список того, на что мне, как выяснилось, наплевать... Денис был настолько потрясен, что даже не спросил, что со мной такое, и не попытался как-нибудь иначе привести меня в чувство – он просто позволил мне уйти, хлопнув на прощанье дверью. Как бы там ни было, а объяснится нам все-таки необходимо... Молоденькая медсестра, в мятой белой распашонке поверх белых же бесформенных штанов, взглянула на меня с холодной приветливостью Харона. - Доктор Перевалов не принимает частных пациентов, - сказала она, закончив беглый осмотр моего элегантного туалета. - Сестра Вибке, - обратилась я к ней, делая ударение на ее имени, которое прочла на кармане ее балахона, - сообщите, пожалуйста, доктору Перевалову, что его ожидает фрау Перевалова. Запомнили? Пе-ре-ва-ло-ва. Она кивнула и стала набирать номер, нервно постукивая по полу носком стоптанного шлепанца. Неухоженная, вся какая-то бесцветная... С чувством несомненного собственного превосходства я отошла немного в сторону, предвкушая, как удивится и обрадуется Денис моему неожиданному появлению. Наверное, не надо было разыскивать его в больнице и уж точно не надо назваться его фамилией, но мне, действительно, казалось, что этого будет вполне достаточно, чтобы загладить мою нелепую выходку. Во всяком случае, я была абсолютно уверена, что Денис примчится немедленно, но моя уверенность в себе успела основательно полинять к тому моменту, когда в перспективе коридора обозначился наконец знакомый силуэт. Денис шел быстро, то и дело поглядывая на часы. Преодолел последнюю разделявшую нас стеклянную дверь и, равнодушно взглянув на меня, ограничился коротким и убийственным, как автоматная очередь: «Мне некогда заниматься ерундой!» Даже на русский язык не соизволил перейти! Сестра Вибке просияла. И это чучело, подумала я растерянно, еще ревнует! И тут же снова вспомнила налоговую советницу Кайзер… 94 «Хватит с меня!» – произнесла я уже на улице, с удовольствием вдыхая прохладный вечерний воздух после тяжелого больничного смрада. Как ни странно, на душе у меня сделалось удивительно легко, будто я только что успешно сдала сложный экзамен, в преддверии которого много месяцев страшно нервничала. Я села в машину. А ведь Денис-то, оказывается, вполне может без меня жить, и нет в этом ни для кого никакого особенного неудобства! Раздраженный гудок вывел меня из задумчивости. Я освободила уже не нужное мне место, улыбнувшись суровому водителю, и приветливо махнула рукой его чуть посветлевшему лицу в зеркале заднего вида. И тут увидала, как из дверей больницы все-таки выскочил Денис, стал оглядываться, побежал к стоянке. Привычка ко мне опять возобладала в нем над всеми остальными чувствами... Я включила заднюю передачу, дала газу и остановилась прямо перед ним. Он обомлел. Можно было бы просто молча уехать, но я подумала, что если каждый – по привычке, от неловкости или ради собственного удобства – всякий раз предпочтет промолчать, вместо того, чтобы сказать вслух то хорошее, что в нас есть, мир окажется наполнен злобными выкриками, потому что их мы сдерживаем гораздо реже. - Денис! Оглянись вокруг! Неужели ты не видишь, что сестра Вибке от тебя без ума и что ты, вероятно, мог бы быть с ней счастлив, а со мной не будешь счастлив никогда? Ради Бога, сделай хоть раз именно то, чего тебе действительно хочется! - Да я в общем не знаю, чего мне хочется... - Так постарайся узнать! - Ну, да, есть у меня одна идея, совершенно сумасшедшая, про нее даже говорить смешно... - А жить вот так, как мы с тобой, скромненько, тихонько, спокойненько, и гостей приглашать раз в сто лет, и то по принципу совместимости за одним столом – это, потвоему, не смешно? Никогда никого по-настоящему не любить, ни за что ничем не рисковать, не видеть дальше собственного носа и считать себя при всем при этом homo sapiens – это не смешно? Денис впервые за многие годы совместного проживания посмотрел на меня с неподдельным интересом. - Что с тобой сегодня случилось? Это мне и самой было не до конца ясно. Вероятно, утром, опаздывая на нелюбимую работу, я случайно забыла дома свои шоры... Пустая улица тянулась, будто томная серая кошка, между аккуратными участками садового кооператива и густым лесным массивом, простирающимся через 95 весь город. Она неторопливо заворачивала то вправо, то влево, не суетилась, не мигала светофорами, не предписывала никакой особенной скорости. И только садящееся солнце било прямо в глаза. Я полезла в бардачок за темными очками и случайно наткнулась на пластиковый футляр лазерного диска, с фотографией какого-то русского эстрадного певца. Вспомнила, как на мой прошлый день рожденья к нам с Денисом без предупреждения заявилась моя университетская подруга Вера, из Бостона, и сделала мне этот в общемто никчемный подарок. Я была так возмущена ее бестактным вторжением в мою устоявшуюся жизнь, что, провожая ее через неделю в аэропорт, швырнула так и не открытый диск в бардачок, ни разу не прослушав. Теперь мне почему-то захотелось позвонить Вере и извиниться, хотя как бы я объяснила ей, за что извиняюсь? По сути дела, она осталась довольна своим визитом… Я припарковала машину у обочины, нашла наконец очки и – вместо извинения перед старинной подругой, которая не поленилась прилететь из Бостона в Берлин, чтобы сделать мне, как она думала, приятный сюрприз, - я вставила ее диск в CD-проигрыватель. Сначала музыка, раздавшаяся из динамиков, ударила мне по ушам шалманнопьяным аккордом, да и в первом же тексте обнаружилась грубая стилистическая ошибка. О ужас! Немедленно выключить! Спрятать подальше, откреститься, как от нечисти! Впрочем, если быть до конца откровенной, Моцарта я в машине тоже ведь не слушаю. Я вообще давно не слушаю музыку, потому что не слышу в моем окружении ничего, что отзывалось бы лично во мне. Не говоря о том, что лицо на обложке мне нравилось… К мужской красоте, к этой лишней погремушке, как говаривала моя учительница литературы, я не менее равнодушна, чем к эстраде. Тем не менее, лицо, обрамленное дымчатыми кудрями, и вызывающе томный взгляд умных карих глаз захватили мое внимание, и мягкий, проникновенный голос будто шептал мне на ухо именно те слова, которые мне так надо было услышать, чтобы чувствовать себя человеком… Мне захотелось непременно поделиться с кем-нибудь этим своим открытием, но я вдруг с ужасом обнаружила, что, в сущности, не с кем. Московские друзья давно перестали быть настолько близкими, чтобы можно было позвонить им без особого повода, а здешние знакомые решили бы, что я рехнулась. Бросить хорошую работу, надежного партнера и, когда тебе уже за тридцать, сделаться фанаткой какого-то русского певца? Ну, точно, сумасшедшая! А почему, собственно, фанаткой? Этот человек нравился мне не только внешне, он, оказывается, еще давал интересные интервью, увлекался философией, и каждая его песня – пел ли он о женщинах, о смерти, о цветах или наркоманах – говорила 96 именно со мной и именно так, как я сама могла бы говорить обо всем этом, если бы не боялась быть непонятой и осмеянной. В его словах и музыке я слышала удивительно нежную любовь к жизни как таковой, как бы она ни складывалась, и мир вокруг меня из знакомой красивой картинки в раме вдруг делался открытым, необъятным, моим. В этом дивном новом мире любое мое желание, даже самое сумасшедшее, могло исполниться, стоило только по-настоящему захотеть и хоть что-нибудь предпринять для его исполнения. Мне захотелось подружиться в этим певцом… Или даже просто сказать ему спасибо за то, что он – случайно – для меня сделал. Мне было необыкновенно хорошо от одной мысли о том, что он где-то существует, записывает свои диски, ест, спит и, наверняка, любит женщин. Мелькнула, правда, мысль, что у него таких, как я, пара миллионов и что я, наверное, не скажу ему ничего нового, но, решившись отказаться от планки как мерила всего сущего, я заодно наконец оценила и себя по достоинству: мое мнение, мои добрые слова в любом случае стóят того, чтобы о них узнали те, кому они предназначены. Поэтому я заехала в ближайшее интернет-кафе, нашла в мировой сети нужный сайт и в подходящей рубрике написала письмо этой недосягаемой звезде. А еще мне всегда хотелось побывать в Венеции. Я видела ее по телевизору и с тех пор, вот уже лет десять, мечтала станцевать в карнавальном хороводе удивительных масок, вспугнуть голубей на площади святого Марка, прокатиться в гондоле по Большому каналу. Даже не понятно, чего я так долго ждала! Может быть, в один прекрасный день, в моей электронной почте найдется весточка от полюбившегося мне певца, а может быть, мое сообщение утонуло в нескончаемом потоке положительных отзывов. В сущности, это не так уж и важно. Важно, что я сейчас люблю этот мир и открыта настолько, чтобы слышать его голоса. Важно, что я сижу с мольбертом на пестрой венецианской набережной, среди десятка таких же безвестных художников, как я сама, и самозабвенно рисую простирающееся передо мной море. Я не знаю, как будет выглядеть завтра моя жизнь, но сегодня мне хочется петь и улыбаться прохожим, и я это делаю, просто потому, что считаю себя в праве быть искренней. И, как ни странно, мир улыбается мне в ответ. Берлин 2004 97
