Шеуджен Э.А. Кавказская война в пространстве исторической
advertisement
Адыгейский государственный университет Исторический факультет Э.А. Шеуджен Кавказская война в пространстве исторической памяти К 145-летию окончания Кавказской войны Майкоп 2009 Печатается по решению Редакционно-издательского совета Адыгейского государственного университета Издание осуществлено при поддержке Министерства образования и науки РФ (фундаментальное исследование 1.1.03) Шеуджен Э.А. Кавказская война в пространстве исторической памяти. К 145-летию окончания Кавказской войны. – Майкоп: Изд. АГУ, 2009. –… с. © Исторический факультет АГУ, 2009. История является для нас воспоминанием, о котором мы не только знаем, но в котором корни нашей жизни К. Ясперс Введение В наши дни среди многочисленных проблем, волнующих народы, особую значимость приобретает состояние общественного сознания, в структуре которого особое место занимает историческая память. Являясь основой определяющей уровень коллективного и индивидуального сознания, именно память обуславливает отношение людей к исторической действительности (объективному миру), как на теоретическом уровне, так и уровне обыденного сознания. При этом нельзя не учитывать, что существующие в обществе представления об историческом прошлом, понимание его взаимосвязи с реалиями сегодняшнего дня и возможному влиянию на будущее, превращаются в ценностные ориентиры, поступки действия и во многом людей, определяющие оказывая выраженное влияние на характер и методы решения современных общественных проблем. Сохранение исторической памяти, какой бы она ни была в реальности, не только важнейшее условие познания прошлого, прогнозирования но будущего. и составная Сегодня крайне часть важно выявить тенденции развития исторической памяти. К ним с полным основанием можно отнести: ослабление внимания общества к проблемам сохранения и развития исторической памяти, отсутствие у российских граждан адекватных оценок исторического прошлого, искусственное «конструирование» исторической памяти в зависимости от сиюминутных этнополитических интересов отдельных групп населения страны. Историческая память, несмотря на неполноту и противоречивость, обладает большой потенциальной силой: воздействие стереотипов памяти на сознание и поведение людей может консолидировать общество, но может оказывать и негативное, разрушающее влияние. Девальвация общественных идеалов, тотальный отказ от прежних ценностно-смысловых ориентиров, радикально меняющиеся оценки исторического пути развития народов, несомненно, порождают процессы, угрожающие межэтническому сотрудничеству и, в целом, национальной самобытности российского многонационального государства. Человек обладает способностью, потребностью вспоминать исторического прошлого прошлое. а главное, Однако тайны раскрываются для настоящего, только тогда, когда настоящее достигает должного уровня развития и возникает не только потребность, но и возможность научного осмысления прошлого. В такое благодатное время резко возрастает престиж истории, ее значимость осознается не только узким кругом специалистов, интеллектуальной элитой, но и явственно проявляется в историзме массового сознания. Понимание память» сущности происходило Историческое категории по прошлое мере народов «историческая развития истории. совершенно особый, уникальный, неповторимый, постоянно переходящий из одного состояния в другое мир, со сложным переплетением составляющих, исчезающий и вновь возникающий из вековых глубин. Исследуя проблему исторической памяти по разным направлениям, выделяя все новые аспекты ее познания, исследователям представления удалось об расширить теоретические феномене общественного этом сознания: структуре, функциях, основных тенденциях развития, эволюции. Сегодня многие отечественные и зарубежные историки вводят в научный оборот такие понятия как историческая «историческая память», память», «культурно- «коллективная память поколений», «социально-историческая память»1. Историческая память обладает удивительной способностью удерживать в сознании людей основные события вплоть до превращения исторического знания в различные формы мировоззренческого восприятия прошлого опыта народа для его многократного введения в сферу общественного сознания и поведения. Февр Л. Бои за историю. М., 1991; Шуман Г., Скотт Ж. Коллективная память поколений // Социологические исследования. 1992. № 2; Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992; Берк П. Сила и слабости истории ментальностей // История ментальностей. Историческая антропология. М., 1996; Шартье Р. Интеллектуальная история и история ментальностей // История ментальностей. Историческая антропология. М., 1996; Хаттон П. История как искусство памяти. СПб., 2003; Время – история – память: Историческое сознание в пространстве культуры / Под ред.Л.П. Репиной. М., 2007 и др. 1 Современный уровень развития исторического знания, позволяет выяснить каким образом и главное, почему конкретные события фиксируются, закрепляются, модифицируются и даже фальсифицируются в трудах по истории, непосредственно влияя на уровень массового исторического сознания. Осмысление связи между памятью и историей при рассмотрении наиболее северокавказской истории, относятся события позитивно повлиять «острых» к которым Кавказской на войны, состояние проблем бесспорно способно массового исторического сознания, позволяет выработать научно обоснованные подходы к пониманию происходивших непростых, болезненных событий. При этом нельзя не учитывать, что специфической особенностью исторической науки является то, что историк, как правило, наблюдает отсутствующий объект, непосредственно не встречаясь с предметом своего изучения. Из этого вытекает важная особенность исторического познания – достоверность установленного события, остается достоверностью уже не существующего и не идентична реальности, то есть историк не интерпретирует факты, а интерпретирует их интерпретацию, отразившуюся в источнике. Именно этим определяется особая роль памяти, фиксирующей события или явления прошедших эпох в устной и письменной культуре. В последние годы окончательно завершился процесс институционализации гуманитарных наук. Существенным явлением стало осознание историками, что проблемы исторической памяти выходят за пределы собственно истории, философии, социологии, психологии, приобретая выраженный комплексный характер. Все более утверждается понимание того, что не только военные конфликты, но и безответственная «культурная» политика наносят невосполнимый урон историческому наследию, приводя к стиранию «знаков памяти», закрепляющих в самосознании и ментальности народа коллективные исторические представления. Предлагая вниманию читателей данную работу, хотелось бы выразить надежду на то, что она будет полезна не только интересующимся вопросами Кавказской войны, но и тем, кто пытается осмыслить проблемы исторической памяти. При этом в полной мере осознается, что научный потенциал данной проблемы гораздо шире, учитывая, что существует огромное разнообразие в интерпретации, как истории Кавказской войны, так и проблем исторической памяти. . Пути памяти В ряду проблем в наибольшей степени повлиявших на историческое сознание народов Северного Кавказа особое место занимают события Кавказской войны. Несколько поколений ученых стремились осмыслить разные ракурсы этого сложнейшего феномена отечественной истории2. Принято считать, что в исторической памяти фиксируются наиболее значимые события. При этом в каждое историческое время складывается свой взгляд на проблему значимого, важного, существенного в истории. Более того, в памяти каждого народа есть события, как бы «вневременные», память о которых сохраняется в веках и передается от поколения к поколению. Именно к таким болевым «местам памяти» с полным основанием может быть отнесена история Кавказской войны. Хорошо известно, что войны занимают особое место в истории народов. Путем жестоких, продолжительных войн решались проблемы территорий, ресурсов, политической престижности, экономической и духовной экспансии. Фактически все эти обстоятельства определяли причины Кавказской войны, ее масштабность, продолжительность и ожесточенность. И, тем не менее, с первых лет война на Кавказе воспринималась как особое явление, не вписывавшееся в привычные представления. Задача «покорения» народов Северного Кавказа, казавшаяся несложной, реализуемой в короткий срок, с помощью незначительных средств, на практике оказалась отнюдь не такой уж простой. «Государь! – писал в феврале 1819 года А.П.Ермолов в рапорте 2 См.: Черноус В.В. Отечественная историография народно-освободительных движений на Северном Кавказе в 20-50 годах XIX в.: наука в контексте политического процесса // Научная мысль Кавказа. 2003. №1. Александру I. – Внешней войны опасаться не можно ... Внутренние беспокойства гораздо для нас опаснее! Горские народы примером независимости своей в самих подданных Вашего Императорского Величества порождают дух мятежный и любовь к независимости»3. Действительно, в работах европейских авторов, посетивших Северо-Западный Кавказ в годы войны, упоминаются русские и польские солдаты, дезертировавшие из российской армии, «осевшие» в адыгских аулах, предпочитая жизнь среди «дикого» народа крепостнической зависимости и армейской муштре. Из отдельных сюжетов складывается принципиально удивительная отличающаяся от картина содержания их положения, пленных: они пользовались правом участвовать в трапезе за общим столом, свободно передвигаться, некоторые из них имели даже свои семьи. Начав войну, России пришлось столкнуться на Северном Кавказе с неизвестным миром, с народами, имеющими другие традиции и обычаи. Наряду с острейшими военно-политическими проблемами, актуальными становились исторические знания о народах региона. Даже в специальные разведывательные отчеты и описания военностратегического назначения стали входить данные по этнографии и быту горцев. Более того, успехи военных предприятий горцев объяснялись неукоснительным соблюдением ими «укоренившихся веками обычаев», закрепленных в устной памяти народов. «Без них, – писал генерал А.А.Вельяминов, – не найдет он между сородичами своими ни дружбы, ни доверенности, ни уважения, он делается предметом насмешек и презрения…»4. Десятилетиями массовое сопротивление горцев поддерживалось не только военно-стратегической энергией, но и обстоятельствами, лежащими в сфере традиционных представлений, определявших 3 Записки А.П.Ермолова. 1798 -1826. М., 1991. С.328-329. 4 Кавказский сборник. Т.7. Тифлис, 1883.С. 78 – 80. структуру коллективного сознания. Во-первых, героизацией исторического прошлого, признанием свободы высшей ценностью, закрепившимися в коллективной памяти представлениями о мужском долге, призрении к смерти и уверенности, что каждого погибшего в бою ждет достойная тризна, а его воинский подвиг останется в памяти потомков. При этом если европейские авторы с восхищением отмечали благородство и мужество черкесов, то в официальных документах русского командования ставилась задача военной силой преодолеть «дикую привязанность к независимости кавказских племен… в особенности закубанцев»5. Вне всякого сомнения, подобное понимание независимости не укладывалось в сознание людей воспитанных на идеи правомерности крепостного права. Во-вторых, закрепившейся в существующих представлениях, как один из основных ориентиров ландшафта памяти, верой в спасительную силу Кавказских гор, способных стать надежной преградой на пути любого захватчика. Желая привести войну к некому подобию «европейских» войн, генералы предпринимали, как неоднократно признавали, безрезультатные походы, стремясь решить не столько стратегические задачи, сколько подорвать закрепившееся в исторической памяти народов убеждение в неприступности, спасительной силе гор6. В серьезную проблему, осложнявшую проведение карательных операций, памяти. превращались Так, благодаря сохранившиеся обычаю маркеры исторической гостеприимства создавались «островки безопасности» и никакие угрозы не могли заставить горцев выдать укрываемых. Причем этот освященный веками обычай свято соблюдался и лояльно настроенными «мирными» племенами. В 5 6 Акты Кавказской археографической комиссии. Т.7. Тифлис, 1878. С.902- 904. Кавказский сборник. Т.7. 1883. С. 67. результате по малейшему подозрению в «укрывательстве» преследуемых безжалостно уничтожались целые селения. Играл свою трагическую роль и обычай кровной мести. Все родственники погибших воспринимали офицеров и солдат русской армии непосредственно своими кровниками. Выполняя один из главных общественных нормативов, горцы стремились любыми средствами, нередко рискую жизнью, отомстить за гибель близких. Неукоснительное следование этому обычаю придавало все большую массовость и ожесточенность сопротивлению7. В семьях, в которых погибли все взрослые мужчины, за оружие брались юноши четырнадцати, пятнадцати лет. Генерал М.Я. Ольшевский, посвятивший Кавказу двадцать пять лет жизни, подчеркивал, что русское командование, воспринимая горцев как врагов, стремилось «даже их достоинства обращать в недостатки», не помышляя о том, чтобы привести выдвигаемые требования в соответствие с «их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни»8. В рапортах и донесениях вновь и вновь предлагались варианты мер по подрыву «национальных традиций». Так, в 1828 году А.А.Вельяминов поставил задачу лишить горцев возможности иметь лошадей, учитывая, что их навыки конного боя, отрабатываемые столетиями, превосходили умения русской кавалерии и казачьих формирований. «Отнимем у них,– писал он, – одно из главнейших средств делать нападение с успехом»9. Один из оригинальных исследователей коллективной памяти М.Хальбвакс создал романтическую и в то же время удивительно точную картину «жизни» живой памяти народов, сравнивая ее с морскими волнами, разбивающимися о скалистый Воспоминания кавказского офицера // Русский вестник. 1864. №9. С. 46 Ольшевский М.Я. Кавказ с 1841 по 1866 г. СПб., 2003. С. 65. 9 Кавказский сборник. Т.7. 1883. С. 67. 7 8 берег. «Нахлынувшее море – это волна живой памяти, ее волны катятся вперед и несут из прошлого в будущее беспокойное настоящее»10. Создается впечатление, что это описание, возникшее в процессе теоретических размышлений, «слепок» ситуации, сложившейся в годы Кавказской войны. В коллективном сознании все более явственно проявлялась магия памяти, передающая прошлое так, словно оно опять стало «живым». С вхождением Северного Кавказа в состав Российской империи особую значимость приобрела проблема взаимоотношения «центра» и «периферии» («окраин»). Возникло явление, которое А.Тойнби очень точно определял, как «напряжение границы»11. Казалось бы, территория вошла в состав России, граница продвинулась далеко на юг, но очень скоро выяснилось, что этого недостаточно. Возникла масса сложнейших задач, связанных с освоением нового пространства, то есть граница как бы передвинулась «вовнутрь» северокавказского пространства, разделяя народы по принципу «русский – туземец». Даже при мирном обустройстве региона еще долгие годы преобладали военно-административные методы управления. Проблема «сближения» русских с горцами на Северном Кавказе оказалась сложным делом, зачастую не приводившим к желаемым результатам. Колониальная администрация совершила немало грубых ошибок в отношении местного населения. «Новые властители Северного Кавказа, – писал К. Хетагуров, – к сожалению, не вполне поняли правовые и бытовые особенности завоеванных племен и решили сразу применить к ним такие государственные нормы, к восприятию которых предшествовавшей 10 11 они своей решительно не историей. Хаттон П. Указ соч. С.191. Тойнби А.Дж. Постижение истории. М.,1991. С. 552. были подготовлены На независимого, свободолюбивого, храброго и воинственного туземца решили, без всякой предварительной подготовки, наложить бремя, о котором он ранее не имел ни малейшего понятия. Это и послужило одной из главнейших причин несогласий, установившихся между победителями и побежденными»12. Многие годы на страницах российских периодических изданий заинтересованно обсуждался вопрос об «обустройстве», «нравственном освоении» Кавказского края. Анализируя сложившуюся ситуацию, авторы статей приходили к убеждению, что военные меры не позволили окончательно решить проблему «успокоения» народов. В новых условиях «подвиги оружия» должны быть поддержаны «делами цивилизации», развитием религиозной жизни, рынка и школы, которые могли бы привести к улучшению быта и, в конечном итоге, к «смягчению характера» горцев13. Несмотря на наличие в данных публикациях диаметрально противоположных оценок кавказских горцев в целом преобладало признание «особости» их понятий, нравов и обычаев. Сложности управления «новыми землями» объяснялись и тем, что «вместо должного уважения» к «покоренным» народам проводимая политика породила недоверие, «система» введенного управления «не соображалась ни со свойствами народного характера, ни с его понятиями»14. Как «первая и существенная необходимость» выдвигалась задача преодоления сложившегося положения. В связи с этим первостепенное значение приобретал вопрос об уровне знаний русскими чиновниками местных наречий и обычаев15. С этой целью на X етагуров К. Л. Собр. соч. В 5 т. Т.4. М.,1959 -1961. С. 189 Военный сборник. 1859. №6. С. 541-549. 14 Военный сборник. 1861. №4.С.371-388. 15 Там же. 12 13 местах стали организовываться комиссии по сбору и записи сведений о народных и шариатских обычаях и традициях. Очевидно, что такой внешний для Северного Кавказа фактор, как военная экспансия России в XIX веке, привел к глубинным изменениям, проявившимся в общественной организации горцев, демографической структуре, ментальных «подвижках». В составе России оказалась новая обширная территория, с интересными природно-географическими характеристиками, с серьезным экономическим потенциалом. К тому же она имела свое выраженное, но мало известное и поэтому непонятное «лицо»: этническая пестрота, конфессиональное многообразие, культурное своеобразие жизни и быта. Источники: навигаторы памяти Понять обращения структуру к исторической характерным памяти особенностям невозможно дошедших до без нас источников. Объем и границы исторической памяти непосредственно зависят от сохранившихся свидетельств. При этом важно понять, что историку досталось в наследство от прошлого. Эта проблема сохраняет особое значение при изучении Кавказской войны. Известно, что в источниковой базе любой войны преобладают источники, созданные в стане победителей. В то время как побежденная сторона теряет не только территорию, независимость, но и в значительной степени право на объективную историю. В частности, реконструкция событий Кавказской войны уже почти два века ведется преимущественно на основе официальных российских источников. Ясно, что при таком состоянии источниковой базы резко сужается видение проблемы: превалирует, так называемый «взгляд из туннеля», что априорно закрепляет в историческом сознании недоверие к сохранившимся свидетельствам. Для народов Северного Кавказа, учитывая состояние письменности и грамотности, проблема источников особенно важна. Большинство народов региона и в XIX веке жили в мире устных традиций: как и сотни лет тому назад, именно они доминировали в сознании. Многие события войны оказались зафиксированными только на уровне, так называемой, «устной памяти», в преданиях, героических и погребальных песняхплачах. Дж. Бэлу удалось записать несколько фрагментов подобных песен, услышанных им на тризнах. «Не колеблясь, устремляйтесь в середину боя с саблей в руке. Тот, кто на войне захватил добычу, является героем; тот, кто погибает в бою, становится мучеником; тот, кто не убит, слышит славословия в честь убитого»16. «Утром он вышел из дома для заключения мира, а вечером его принесли завернутым в саван. «Хвала Богу, – закричала его мать, – за то, что ты пал на поле чести, а не в поисках добра»17. В этих сохранившихся записях, как бы остановивших историческое время, отразились не только традиционные моральные нормативы поведения воина, закрепившаяся в сознании народа реакция на воинский подвиг, но и понимание «особости» происходивших событий: значимость гибели «на поле чести, а не в поисках добра». В данном случае историческое сознание, синтезируя накопленный опыт многих поколений, приобретает новые качества. Балансирование на грани жизни и смерти становится своеобразным маркером в становлении историзма коллективного сознания. Бэлл Дж. Дневники пребывания в Черкесии в течение 1837-1838 годов. В 2 т. Т.1. Нальчик, 2007.С.287. 17 Там же. С.189. 16 Именно этими обстоятельствами предопределено некоторое упрощение реальной памяти, «стирание» в устной традиции сюжетов, связанных с поражениями горцев в пользу фрагментов, поддерживающих героизацию их поступков, совершенных «здесь и сейчас» и в наибольшей степени воздействующих на эмоции современников. К великому сожалению таких источников немного: не только в годы войны, но и по ее завершению не нашлось достаточно заинтересованных людей, чтобы описать на арабском, русском или любом другом языке, трагическую историю свого народа, сохранив бесценные свидетельства «живой памяти» Сегодня историки стремятся собрать как можно больше свидетельств жестокости, «зверств», проявленных в годы войны как одной, так и другой стороной, используя именно их как главный аргумент в выступлениях на конференциях и, особенно, в дискуссиях на форумах в Интернете. При таком подходе не учитывается, что проблема не в том, чтобы восстановить в исторической памяти как можно больше трагических фактов, а скорее в том, чтобы понять, какие свидетельства памяти следует оставить в наследство потомкам. Все больше историков, исследуя историю концлагерей или холокоста, задаются вопросом – фашистских каковы границы репрезентации болезненных событий прошлого, должны ли они становиться достоянием исторической памяти потомков? Конечно, миссия историка состоит в том, чтобы добраться до истины, но недостаточно образно описать прошлое через его репрезентацию, важно понять, как было прошлое пережито и насколько пережитое является той «исторической истиной, которую им следует стремиться восстановить»18. Сегодня особую остроту приобретает проблема отношения общества 18 к «унаследованному» Хаттон П. Указ.соч. С.184. прошлому, к документам, фиксирующим исторические события. Обращаясь к этой непростой теме, И.Д. Ковальченко подчеркивал, что «историк должен показать, что представляет собой это наследие и насколько эффективно оно использовалось»19. Как нетрудно заметить, проблема разделена на два взаимосвязанных направления – «что» и «как». Способность к воспроизведению прошлого опыта народов основана не только на информации, содержащейся в исторических свидетельствах, но и способности общества вводить их в сферу сознания и поведения людей. Решить эту задачу возможно только на основе исследования всего корпуса накопленных источников без «границ» и идеологических «табу». В этой плоскости и лежат основные сложности. Казалось бы, ясно, что историческое наследие – это, прежде всего, исследованный, реальный исторический опыт, причем как позитивный, так и негативный, но с освоением последнего в нашей отечественной историографии всегда дело обстояло не самым лучшим образом: история писалась по заказу князей, императоров, губернаторов, ЦК КПСС и других «властных структур», нуждающихся в «поддержке» своей легитимности. В последние годы произошли существенные «сдвиги» в осознании значимости для общества публикации исторических источников. В историографической традиции именно с этими явлениями связывается рост национального самосознания, стремление все большего числа людей обратиться именно к первоисточнику. Целенаправленно переиздаются работы, ставшие библиографической Ковальченко И.Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история 1995. № 1. С. 6. 19 редкостью20. Серьезным документальным основанием для исследования проблем Кавказской войны стало издание тематических сборников архивных документов21. Несомненный интерес представляет сборник воспоминаний участников Кавказской войны22. При этом важно отметить, что в сборнике нашли отражение и позиции русских офицеров, сочувствовавших национально-освободительному движению горцев. Понятно, что оценки Кавказской войны, как центрального события северокавказской истории, эмоционально-ценностными в воспоминаниях характеристиками. коррелируют Более того, с при обращении к воспоминаниям необходимо учитывать, как ненадежна память в качестве проводника к реальностям прошлого. В этом смысле задача историка состоит в том, чтобы исправить «отклонения памяти», сопоставив сомнительные утверждения авторов воспоминаний с другими историческими свидетельствами. Серьезного внимания заслуживает сборник документов «Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX - начало XX вв.»23. В данный сборник вошли как официальные, так и неофициальные материалы, свидетельствующие о политике и практике Российской империи на Кавказе. Основная часть документов извлечена составителями из фондов центральных российских архивов и малоизвестных публикаций. Лапинский Т. Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских. Нальчик, 1995; Секретная миссия в Черкесию русского разведчика барона Ф.Ф. Торнау. Нальчик, 1999; Фадеев Р.А. Кавказская война. М., 2003; Ольшевский М. Кавказ с 1841 – 1866 год. СП б., 2003 и др. 21 Проблемы Кавказской войны и выселение черкесов в пределы Османской империи (20-70-е гг.XIX в.). Сб. док. Нальчик, 2001; Архивные материалы о Кавказской войне и выселении черкесов (адыгов) в Турцию (1848-1874). Нальчик, 2003 и др. 20 Кавказская война: истоки и начало 1770-1820 годы. СПб., 2002. Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. Начало XIX - начало XX вв. СПб., 2005. 22 23 Бесспорно, интерпретация и анализ источников по данной проблеме требует от историков не только высокого уровня профессионализма, но и последовательного, твердого стремления к объективности, что далеко не всегда, в наше время кипящих страстей, «имеет место быть». Источники по истории Кавказской войны, как «храмы на крови», не просто говорят, а чаще горестно плачут. При таком положении очень трудно «без гнева и пристрастия» относиться к историческому прошлому. Персонификация исторической памяти Особый смысл приобретает вопрос о соотношении исторической реальности и индивидуальности, и творили конкретные люди. Именно через оценку их деятельности нередко складываются оценки, впечатления, в которой суждения, жили мнения, закрепляющиеся в коллективной памяти. В современной северокавказской историографии, несмотря на утверждающиеся принципы «новой» исторической науки, еще не сложился исследовательский интерес «к людям в истории». Буквально по пальцам можно перечислить адыгов - героев Кавказской войны. В то время, как многие из них в свое время были хорошо известны, о них уже в годы войны сложились изустно передаваемые предания, а их подвиги становились примером для подражания. В этом ряду мужественный Алибе Семез, погибший в бою, и его юный сын, пытавшийся вынести тело отца, и зарубленный рядом с ним; «самые храбрые воины» Чурук-Оку Тугуз и Джамболет, способные с саблей в руке напасть на отряд в пятьсот солдат и когда все, сочтя их мертвыми, «пребывали в отчаянии», вернуться «без одной царапины»; Хаджи Гуз - Бег, прославившийся дерзкими подвигами и не пощадившего родного сына: когда в одном из боев сын стал пятиться под огнем, он вынул саблю и приказал идти вперед. «Сын был убит, – заключает рассказ Дж. Бэлл, – но эти обстоятельства не вынудили отца рассматривать его смерть как-то иначе, чем обычно в этих местах – как событие предопределенное»24. Исследуя этапы развития истории человечества, Д. Вико выделял «Век героев»25. Пожалуй, таким временем в истории адыгов можно считать годы Кавказской войны. К сожалению, обращение к проблеме «человек в войне», приобретает все более выраженный идеологизированный характер. Дело дошло до создания списков «врагов» нации, в который вошли многие известные генералы русской армии, принимавшие участие в Кавказской войне26. Применение подобных «исследовательских» приемов весьма неблагодарное занятие. От исследователя, как минимум, требуется всесторонняя, объективная оценка исторической ситуации, в которой суждено было жить людям, объективное изучение их деятельности. При этом важно учитывать, что в исторической памяти нередко закрепляются диаметрально противоположные оценки одних и тех же исторических деятелей представителями разных народов. Не достаточный учет этих обстоятельств, способен серьезно осложнить исторически сложившиеся взаимоотношения между народами. Формирование «образа» войны В конце XIX века наметился перелом в историческом сознании народов Северного Кавказа. После разрушительной Кавказской войны горцы осознали необходимость сохранения исторической памяти: появляются просветительские краеведческие общества, складывается 24 25 26 Бэлл Дж. Указ. соч. Т.1.С.80, 160, 223. См.: Вико Д. Основания Новой Науки об общей природе наций. М., Киев, 1994. Земля адыгов / Под ред. А.Х.Шеуджена. Майкоп, 1996. С. 624-635. система публичных историописания. музеев, зарождается традиция местного В массовом сознании война обретает «образ» священной, народно-освободительной борьбы. Параллельно формировалась и официальная точка зрения: в русской историографии утверждалось представление о войне как реализации цивилизаторской, направленной на введение прогрессивной в лоно миссии России, просвещенных народов северокавказских туземцев «необузданных», «диких», «хищнических», погрязших в первобытных нравах и обычаях, междоусобицах и разбое. Интересно, что в качестве эталона цивилизованности брались не российские, а европейские образцы. Так, И.В.Гудович, крупный военачальник, получивший образование в Кенигсбергском университете, не делает даже попыток вникнуть в мировосприятие горцев, понять истоки устойчивой привычки «к прежним своим обыкновениям». В их жизни он видит только «беспорядочность, ветреность и безначалие», которые не дают этим народам построить свою жизнь «по единственно правильному европейскому образцу»27. На деле картина «приобщения» к «цивилизации» горцев принципиально отличалась от модных в то время идей Просвещения. По мнению генерал фельдмаршала князя А.И.Барятинского, «заставить горцев положить оружие могла только одна крайность – голод»28. Выполняя «цивилизаторскую миссию» войска во время военных экспедиций в первую очередь уничтожали посевы и запасы хлеба. «… Перед нашим взором, – с горечью отмечал Дж. Бэлл, – предстает скорбь целых областей – сожженные жатвы и разрушенные деревни…»29. 27 Кавказский сборник. Т. 18. С. 429. 28 Русская старина. Т. XXX. 1881.С.275. Бэлл Дж. Указ соч. Т.1. С.6. 29 В целом способ ведения войны представляется ему в «высшей степени варварским»: подразделения входили ночью в села и не только уводили женщин, детей и скот, но и «уродовали тела» тех мужчин, кто был убит сопротивляясь30. Справедливо отметить, что аналогично действовали и горцы во время набегов на военные гарнизоны и казачьи станицы. И еще одно замечание общего плана: обвинения в «варварских» методах ведения войны звучат в устах англичанина, по меньшей мере, лицемерно, зная «опыт» колониальной политики Англии. Учитывая отсутствие научных знаний о народах этого региона, общественное мнение формировалось в основном на основе оценок и характеристик, содержащихся в донесениях и рапортах, а позже и в воспоминаниях высшего командования российской армии. Прекрасно знавший Кавказ генерал Г.И. Филипсон в своих воспоминаниях с глубоким сожалением отмечал, что в Петербурге «незнание Кавказа доходило до смешного»31. Ю.Толстой , биограф генерала Е.А.Головина, писавший о людях, «призванных к начальствованию этим краем» (Цицианов П.Д., Ермолов А.П., Воронцов М.С., Барятинский А.И. и др.) задавал немаловажный вопрос: кто они были? Отвечая на него, он приходит к малоутешительному выводу: отличаясь воинской доблестью, они не осознавали главного, что установленные правила военной науки на Кавказе неприменимы, а «покорение Кавказа должно быть скорее нравственное, чем военное»32. Формирующиеся в российском обществе представления не могли изменить ни публицистические статьи Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, А.И. Герцена, ни публикации в зарубежной печати, рассматривающие события на Кавказе, как «антиколониальную», Там же. С. 92. Осада Кавказа. СПб., 2000. С. 100. 32 Девятнадцатый век. Сборник исторический. Кн. 1. М., 1872. С.44. 30 31 «национально-освободительную борьбу». Один из первых исследователей Кавказской войны, её непосредственный участник, генерал Р.А. Фадеев обратил внимание на весьма важное обстоятельство. По его мнению, начало Кавказской войны определило новое отношение России к «полудиким племенам Кавказа; из заграничных и чуждых нам они сделались внутренними... Кавказ потребовал больших жертв; но чего бы он ни стоил, не один русский не имеет права на это жаловаться»33. Последствия войны: расширение объема исторической памяти На состояние последствия войны. несоответствие исторической В памяти историографии оказали сложилось влияния и интересное – причины войн исследуются более обстоятельно, чем их результаты и особенно последствия. При таком положении последствия войн сводятся, как правило, к материальным потерям и подсчету павших на полях сражений. Само по себе это весьма важно. Однако такой подход не дает представления о более отдаленных, но не менее значимых, последствиях военных конфликтов. В частности, о глубинных психологических, ментальных «сдвигах» в общественном сознании не только побежденных, но и победителей, а именно они, как уже отмечалось, в наибольшей степени, определяют состояние исторической памяти народов. Для народов Северного Кавказа последствия оказались столь же трагичными, как и сама война: массовая депортация, насильственное переселение, вхождение в новое политическое, экономическое и социально-культурное пространство России. Удивительным образом в памяти народов закреплялась выраженная героизация событий войны 33 Фадеев Р.А. Указ.соч. С.34,37. и фобия побежденного, «умиротворенного» народа. Понадобились десятилетия, смена нескольких поколений для преодоления пораженческих настроений, но отголоски войны, как раскаты уходящей грозы еще сохраняются в исторической памяти. И с этими обстоятельствами необходимо считаться. Тем более, что они, к сожалению, подпитываются современными антикавказскими настроениями. Не менее острой является проблема депортации народов. Если исходить из понимания депортации, «как изгнание за границы страны или ссылка в пределах государства»34, то народы Северного Кавказа в XIX и XX веках дважды подвергались массовой депортации. В ходе Кавказской войны многие народы этого региона вынуждены были переселиться в пределы Османской империи. Особенно трагичным процесс депортации, называемый в официальных документах «удалением» или «переселением», стал для адыгов35. Историками называется целый комплекс причин, повлекших это массовое явление: колонизаторская политика российского правительства, превратившая Северный Кавказ в арену широких военных действий, делавших невозможным дальнейшее проживание на этой территории коренных этнических групп; провокационная политика правящих кругов Турции, рассчитывавших с помощью кавказских переселенцев освоить малозаселенные земли страны; происки западных политические планы держав на (Англия, Западном Франция), Кавказе; имевших желание свои местной феодальной знати избавиться от «вредных» элементов36. Даже само перечисление существующих взглядов на эту проблему См.: Новейший словарь иностранных слов и выражений. Минск, М., 2001. Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность. СПб.,2005.С.633. 34 35 Кудаева С.Г. Огнем и железом. Вынужденное переселение адыгов в Османскую империю (20-70-е гг. XIX в.). Майкоп, 1998. С. 19. 36 свидетельствует о ее сложности, разработки, способной необходимости комплексной придать целостность закрепившимся в научных исследованиях и массовом сознании представлениям. Известно, что одним из первых исследователей этой проблемы был академик Российской академии наук А.П. Берже (1828—1886). Будучи председателем Кавказской археографической комиссии, он смог собрать и опубликовать двенадцатитомное собрание документальных материалов по истории народов Кавказа. Выселение кавказских горцев он относил к одному «из замечательных исторических событий нашего времени»37. По его мнению, массовое переселение стало настоящей катастрофой, которая с течением времени неизбежно должна была привести к утрате «исторических и характеристических особенностей» народов. «Полумиллионное население из многих племен, с разного корня, с своеобразными этнографическими особенностями, с самобытным строем внутренней и общественной жизни, покинуло родные горы, в которых пережило длинный ряд веков»38. Это весьма емкое обобщение открывает новые не реализованные возможности в осмыслении данной проблемы: массовое переселение как «ломка» этнической идентификации; возможности адаптации народов в чуждом исторически, климатически-ландшафтном регионе. Проведенные в последние годы этнографические экспедиции в места компактного расселения адыгских диаспорных групп позволяют ответить на сложный вопрос – каков объем и характер свидетельств по истории потерянной родины сохранился в исторической памяти народа, оказавшегося в изгнании? 37Берже А.П. Выселение горцев с Кавказа// Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа. Нальчик, 2001. С.282. 38 Там же. Острым, крайне болезненным является вопрос о численности вынужденных переселенцев. До настоящего времени в научной литературе приводятся противоречивые данные, варьируемые в соответствие с позицией авторов исследований. Такой широкий «разброс» сведений объясняется приблизительностью проводимых подсчетов. Даже Кавказская комиссия, работавшая «по горячим следам событий», невозможности, пришла даже к мало утешительному приблизительно, определить выводу о численность покинувших родину. В официальных документах была зафиксирована цифра в полмиллиона человек, но, уже в то время, признавалась её приблизительность, отправлялась в так как Турцию значительная нелегально, часть «за переселенцев свой счет» и не фиксировалась в официальных документах. На состояние исторической памяти заметно влияют дошедшие до нас свидетельства безразличия и жестокости царских властей по отношению к переселенцам. Несмотря на проявленную горцами «покорность», войска продолжали вести активные военные действия. Царские генералы переселения не горцев. скрывали «Такая истинных мера, – целей считал поспешного Н.И.Евдокимов, сделавший карьеру на Кавказе, – при настоящем положении туземцев, принесет нам великую пользу и даст возможность как горцам выйти из настоящего их напряженного положения, так и нам более свободно развивать русскую колонизацию в предгорьях западной части Кавказского хребта»39. Положение еще более осложнялось отсутствием на государственном уровне договоренности с Турцией относительно условий приема, численности и расселения переселенцев. Процесс приобрел стихийный характер, люди покидали родину без всяких Письмо графа Евдокимова к генералу Карцеву от 25 июля 1862 г.// Берже А.П. Указ. соч. С.292-293. 39 средств к существованию, что неизбежно приводило к тяжёлым бедствиям, голоду, эпидемиям, высокой смертности. В связи с этим, мягко говоря, странно звучат утверждения о «легкости», «малозатратности» юго-восточной «отечественной колонизации». «В России, — утверждает профессор В.В.Ильин, — никогда не практиковались охоты за скальпами, массовое уничтожение коренных народов»40. Переселение продолжалось и после Кавказской войны. Царское правительство различными способами поощряло «выдворение» в Турцию «беспокойного» местного населения. Исход народов был настолько масштабным, что возникла опасность «обезлюдивания» хозяйственной территории документальные Северного свидетельства того, Кавказа. что даже Существуют в штабе Главнокомандующего Кавказской армии официально высказывалось несогласие с действиями правительства по выселению горцев, как свидетельстве того, что не удалось «иначе покорить край, как заставить жителей бежать в другие государства»41. В последние десятилетия приобрел актуальность вопрос об отношении с многочисленными кавказскими диаспорами в странах Ближнего Востока, ставшими малочисленными этническими группами в составе крупных этнических образований. Наряду с установленными, на уровне общественных и научных организаций, контактами, были предприняты усилия, направленные на создание правовой базы для возвращения желающих на историческую родину. Конечно, это сложная, комплексная проблема. Вполне естественно, что в условиях экономической и социальной напряженности, существующей в стране, любые шаги относительно защиты прав «возвращенцев» 40 41 будут встречать психологическое отторжение, Ильин В.В. Философия истории. М.,2003. С.334. См.:Ибрагимова З.Х. Эмиграция чеченцев в Турцию (60-70 гг. XIX в.). М., 2000. непонимание части населения. В то же время нельзя не учитывать, что знания о судьбе соотечественников, способны расширить границы коллективной памяти, стать импульсом для развития исторического сознания. Место памяти в историографии Структура исторической памяти самым непосредственным образом связана с состоянием исторического знания. Начиная с XIX века предпринимались попытки включить историю народов Северного Кавказа в пространство российской истории. Однако намерения свелись лишь к отдельным фрагментам: историки традиционно писали и продолжают упорно писать «русскую», а не «российскую» историю, хорошо понимая концептуальную разницу исследовательских подходов. В исторических сочинениях четко «разводились» эти понятия, получая конкретную смысловую нагрузку: история России – русская история, а история народностей «окраин империи», лишь эпизодические сюжеты, придающие «национальный» колорит истории страны. Как правило, при этом не учитывалась ни древность, ни особенности развития народов: их история начинала приобретать «исторический характер» только с момента вхождения в состав России. Так, в начале XX века народы Северного Кавказа, имевшие многовековую историю, уже более пятидесяти лет входившие в состав Российской империи, продолжали восприниматься как полудикие «народцы южных окраин». Этническая история, по-прежнему, была «другой» историей, скорее экзотической, чем научной, а в массовое сознание внедрялись заведомо извращенные факты и представления. В советской историографии Кавказская война оказалась в ряду наиболее идеологизированных проблем. В трактовке её причин и сущности историкам приходилось балансировать между обвинениями в «буржуазном национализме» и «великодержавном шовинизме»42. Авторы первых событийные историки работ линии. стремились От переходили оценок к зафиксировать войны, признанию как её основные «антифеодальной», «освободительного», «справедливого» характера, а затем к почти полному забвению и сосредоточению внимания на менее острых вопросах кавказской истории. Это было время когда «задавать себе вопросы очень полезно, но отвечать на них очень опасно»43. Тем не менее, историкам удалось ввести в научный оборот значительный корпус источников, воссоздать канву военно- политических событий. Особое место в ряду публикаций занимает фундаментальная монография Н.И. Покровского44. Несмотря на то, что она была написана более шестидесяти лет тому назад, серьезную научную значимость сохраняет проведенная автором реконструкция событий, концептуальная обоснованность выводов и обобщений. В 80-е усиливается годы в отечественной поляризация историографии концептуальных подходов еще к более истории Кавказской войны. Импульсом для этого послужила дискуссия в связи с публикацией статьи М.М. Блиева «Кавказская война: социальные истоки, сущность»45. Основные причины борьбы Российской империи и горцев Северного Кавказа автор выводил из внутренних социальных процессов, происходивших в горском обществе (стадия «военной демократии», «набеговая система» и т.п.). Буркин Н. О великодержавных и националистических течениях в горской исторической литературе // Историк-марксист, 1932, № 1-2. С.157- 158. 43 Блок М. Апология истории или Ремесло историка. М., 1973. С. 14 . 42 44 45 Покровский Н. И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М.,2000. История СССР. 1983. №2 В эти годы тема как бы открывается заново: появляются специальные исследования по истории Кавказской войны46. Особое влияние на состояние исторического знания оказала монография М.М. Блиева и В.В. Дегоева47. Пожалуй, впервые объединенными усилиями известных исследователей удалось создать фундаментальный труд, дающий системное представление об общественном строе горских народов, причинах, характере и последствиях Кавказской войны. Пониманию процессов, связанных с Кавказской войной, способствовало обращение историков к широкому кругу локальных вопросов, в комплексе расширяющих исследовательское пространство и позволяющих восполнить новыми характеристиками сложные явления северокавказской истории XVIII – XIX веков48. В связи с этим важно обратить внимание на то обстоятельство, что в отечественной историографии имеются десятки исследований, посвященных прогрессивной роли России в исторических судьбах народов Северного Кавказа, но до сих пор недостаточно изучаются формы и методы колонизаторской политики царизма в XVIII–XIX веках. Сегодня стал «модным» комплементарный подход к дореволюционной истории России. Средства массовой информации, более того, исторические работы популяризируют все новые Халилов А.М. Национально-освободительное движение горцев Северного Кавказа под предводительством Шамиля. Махачкала, 1991; Дегоев В.В. Кавказский вопрос в международных отношениях 30-60 годов XIX в. Владикавказ, 1992; Бижев А.Х. Адыги Северо-Западного Кавказа и кризис Восточного вопроса в конце 20-х – 30-х годов XIX в. Майкоп, 1994; Дегоев В.В. «Большая игра» на Кавказе: история и современность. М., 2002 и др. 47 Блиев М.М. Дегоев В.В. Кавказская война. М., 1994 (2001). 48 Магомедов М.Б. Историко-правовые аспекты Кавказской войны. 20-50 г. XIX в. М., 2000; Бижев А.Х. Хаширов М.Ю. Адыгское христианство в годы Кавказской войны. Нальчик, 2000; Малахова Г.Н. Становление и развитие российского государственного управления на Северном Кавказе в конце XVIII – XIX в. Ростов н/Д., 2001; Великая Н.Н. Казаки Предкавказья в XVIII – XIX в. Ростов н/Д 2001; Чирг А.Ю. Развитие общественно- политического строя адыгов Северо-Западного Кавказа (конец XVIII – 60-е г. XIX в.). Майкоп, 2002; Клычников Ю.Ю. Российская политика на Северном Кавказе (1827-1840). Пятигорск, 2002; Блиев М.М. Россия и горцы Большого Кавказа. На пути к цивилизации. М., 2004 и др. 46 «открытия». «Я сейчас должен напомнить всем присутствующим и готов поспорить, – заявил в беседе за «круглым столом» известный художник Илья Глазунов, – что единственная страна, не знавшая колоний, – Россия»49. То, что художник, несмотря на неоднократное обращение к исторической тематике, не знает истории России можно понять. Важно другое – его имя «узнаваемого человека», благодаря подобным публичным заявлениям, способствует деформации массового сознания. В историографии, как минимум, проявляются две крайние позиции. Часть исследователей считает, что для народов Северного Кавказа был возможен самостоятельный путь развития: образование государственности у отдельных этнических групп, отмечая, что для этого были потенциальные предпосылки. Развитие этой идеи привело к мысли об утраченной возможности объединения на региональном уровне («Союз мусульманских государств»). Позиции других исследователей диаметрально противоположны. При всей трагичности Кавказской войны, утверждают они, именно она, вернее ее последствия, вывели народы Северного Кавказа из устойчивой, углубляющейся стагнации. При таком подходе оценка событий идет с учетом исторической перспективы, то есть не по ближайшим, а по отдаленным результатам50. В целом, разделяя подобные оптимистические взгляды, нельзя согласиться с утверждением, что в процессе колонизации Россия «всесторонне кредитовала неконкурентоспособные периферийные этнические группы, предоставляя им шанс войти в историю»51. Вопервых, нельзя не учитывать, что народы Северного Кавказа «вошли» в историю с античных времен, во-вторых, не просили их «кредитовать» и, в-третьих, за подобные «кредиты» вынуждены были 49 Черненко А., Черняк А. Консолидация. М., 1989. С. 182 50 Дегоев В. Большая игра на Кавказе: история и современность…С.21. 51 Ильин В.В.Указ. соч. С.334. заплатить весьма высокие «проценты». Конечно, это историческое прошлое, но и оно заслуживает большего внимания и уважения. Анализируя многие явления и события северокавказской истории, историки стремятся их оценить с современных позиций, зачастую забывая об их «вписанности» в конкретное историческое время. При таком подходе возникает реальная опасность культивирования давно отживших моделей общественного развития. Без научного осмысления сложной истории народов региона, характерных социально-экономических, политических и духовных процессов происходит не только «размывание» исторической памяти, деформация исторического сознания, что, разумеется, опасно и трагично, но и утрачивается ощущение перспектив общественного прогресса в будущем. В результате широкое распространение получила «препарированная» информация о событиях Кавказской войны. Без серьезного обоснования пересмотру традиционное название войны: «Кавказская война» на стало предлагалось подвергаться заменить «Русско-Кавказскую даже термин войну». В исследовательской практике подтверждается мнение, что термины, которыми пользуются историки, предполагают определенный уровень осмысления материала52. Хорошо известно, что новые идеи проникают в исторические исследования именно через терминологию. Замена одного термина другим не представляется невинным интеллектуальным занятием. В конечном итоге именно это, казалось бы, формальное обстоятельство, способно привести к принципиально значимым изменениям в массовом историческом сознании. Тош Д. Стремление к истине: как овладеть мастерством историка. М., 2000. С.192. 52 Углубление в историю Кавказской войны все более расширяет исследовательское пространство этого многофакторного явления, внося принципиально значимые коррективы в сложившуюся концепцию. В частности, «пошатнулись» представления об единстве горских народов как на уровне межэтническом, так и внутриэтническом. Выяснилось, что история Кавказской войны распадается на память разных не едина, а этнических групп. Принципиальное расхождение позиций проявилось в оценке роли отдельных народов в войне: народы Северо-Восточного – Северо-Западного Кавказа. В зависимости от складывающейся политической конъюнктуры нередко искусственно преувеличивается или приуменьшается значение этнического фактора в военном противостоянии. Конечно, война, несмотря на стремление к консолидации, «раскалывала» народы, в том числе и по формальным принципам: «демократические – аристократические», «мирные – немирные». Нельзя не учитывать и социальный аспект проблемы. Среди мер, способствующих «вхождению» Северного Кавказа в Российскую империю, особую роль сыграл процесс инкорпорации родовой знати присоединенных территорий в состав российского дворянства. Эта часть северокавказского населения, несомненно, пользовалась покровительственным вниманием со стороны властей и в целом достаточно успешно вписывалась в систему российской имперской государственности. Несмотря на продолжительность и ожесточенность Кавказской войны, земледельческая знать в основном сохранила собственность на землю и скот, служила на военной и гражданской службе, получала чины, ордена и звания. Важной стороной жизни кавказской знати стала ее служба в российской армии. В связи с этим важно понять, как их взгляды отразились на целостности исторической памяти. Интересно, что горцы, связавшие свою судьбу с Россией, как правило, стремились подчеркнуть свою «русскость». В частности, генерал П.Д.Цицианов, безапелляционно утверждал, что на Кавказе бессмысленна «просветительская педагогика». Им выдвигалась одна из наиболее жестких доктрин тотального подавления горцев – физического и психологического. «Азиятский народ требует, – утверждал он, – чтобы ему, во всяком случае, оказывать особливо пренебрежение»53. Зная ментальность горцев, трудно представить более оскорбительную «модель» отношений. Понадобилось время и негативный опыт «новой» власти, чтобы была понята бесперспективность вводимого в крае «силового» управления. При всех сложностях и противоречиях историками сделано очень многое для формирования коллективной памяти и идентичности народов Северного Кавказа. Осмысливая историческое прошлое, важно понять и учитывать в практике межэтнических отношений, что фиксируется исторической памятью в отдаленном или не столь отдаленном прошлом; где границы и точки взаимодействия старого и нового, характерные для любой социальной системы; какова степень влияния исторического прошлого на современное состояние общества? Сейчас, спустя два десятилетия, ситуация заметно изменилась: многие проблемы стоящие перед историками в 80-е годы, во «время сомнений», приобрели научное основание, стали восприниматься без идеологизированного ожесточения. В разрушении односторонних подходов, 53 в преодолении стереотипов и догматических Кавказ и Российская империя: проекты, идеи, иллюзии и реальность... С. 558. представлений, влияющих на умы людей и, в конечном счете, формирующих коллективное историческое сознание, состоит первостепенная задача историков. Проблема «конструирования» исторической памяти Известно, что периоды кардинальных социальных перемен активно влияют на рост национального самосознания, заметно обостряя интерес к историческому прошлому народов, актуализируя претензии на создание «подлинной» истории своего народа. Более того, апелляция историческому сознанием, к пути, ссылаться отдаленному позволяет на прошлому, самобытному манипулировать коллективным особенности «национального духа», «национальной ментальности». Ф. Бродель, работая над трудом, посвященным французской идентичности, задал простой и в то же время сложный вопрос «Что такое Франция?». Отвечая на него, П. Нора лаконично заметил – «Франция – это память» 54 . Именно благодаря «воспоминаниям» о прошлом на протяжении длительного времени поддерживается идентичность того или иного сообщества. Вне всякого этнической сомнения, революции побудительным мотивом в мы являемся историографии. для развития свидетелями Как правило, историографии становится «всплеск» национального самосознания. Однако такой, казалось бы, позитивный импульс дает далеко не всегда адекватные результаты. Деятельность этнических групп, направленная на утверждение собственной идентичности, 54 1999. Бpодель Ф. Что такое Фpанция? М., 1994; Нора П. Франция-память. СПб., сегодня буквально пронизывает социальную практику, порождая явление «культивируемой памяти». «Национальные» историки стремятся взять реванш, но «историографический бум» приобретает специфический характер. Перед историками со всей остротой встал непростой вопрос: возможно ли сочетать национализм (патриотизм) с научным требованием объективности? При провозглашаемой приверженности этому принципу следование ему на практике оказалось отнюдь не простым делом. Сегодня, когда многое в истории пересматривается во имя «объективности», приходит понимание того, как непросто бывает историкам абстрагироваться от идеологии, затрагивающей насущные национальные интересы, сохранить объективность. Как правило, при интерпретации прошлого и выдвижении проектов будущего историкам приходится, в большей или меньшей степени, учитывать сложившуюся действительность. При этом нельзя не отметить, что историческое знание, под влиянием изменений в обществе и идеологических установок, претерпевает издаваться эмоционально значительную книги, деформацию. брошюры, окрашенным, статьи, зачастую Стали широко наполненные тенденциозно подобранным, фактическим материалом. Историки далеко не всегда заботятся о «целостности памяти», вбирающей в себя свидетельства разных сторон, делая достоянием исторической науки, препарированные по своему желанию фрагменты прошлого. Реальная история народов, в первую очередь, лишенных возможности в письменных источниках фиксировать происходившие события, нередко подменяется историописаниями в принципе далекими от научных. Этот процесс продолжает углубляться, а «открытия» в историческом прошлом народов приобретают все более выраженную конъюнктурную окрашенность. Под влиянием резко меняющейся политической ориентации и личных пристрастий в массовом сознании формируются заведомо негативные образы, с одной стороны, «русских» и «казаков», Целенаправленно а, с другой подобранные – факты «горцев». упорно распространяются через средства массовой информации, Интернет, художественную литературу. В практику входит размещение в Интернете специально подобранных документов, дающих фрагментарное, более того искаженное представление о событиях на Северном Кавказе. Так, КавказЦентр продолжает размещать в Интернете сомнительного происхождения тексты, по мнению составителей, поддерживающие движение за «деколонизацию» Кавказа. И хотя настойчиво подчеркивается, что «факты – упрямая вещь», этот рефрен не выглядит убедительным. В качестве примера приведу лишь одно извлечение: «Фактом является то, что Россия колонизировала Северный Кавказ, и население его на протяжении нескольких веков сопротивлялось этой колонизации. Фактом является то, что это сопротивление не прекращалось ни на день»55. Подобные утверждения, по-видимому, «апробированные» на собраниях различного рода «национальных» объединений, не имеют ничего общего с аналитическими выводами историков, традиционно 55 Способ доступа: www.kavkazcenter.com/russ/content/2006/06/11/45190_print.html. опирающимися на корпус документов, а не на политизированные лозунги. В последнее социологические представить время события памяти общественного практику стали входить исследования, позволяющие наглядно какие исторической в народов. мнения прошлого Так, населения сохраняются при в исследовании Северного Кавказа, проведенном отделом философии и социологии Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований, было замечено, что наиболее глубокий след в памяти народов оставила Кавказская война. Как выяснилось, память концентрирует не только открытую, доступную для всех информацию, но и источники «устной истории» – такие, как семейные предания, легенды, народные песни. Информацией о Кавказской войне располагали 84% всех опрошенных, в том числе 95% адыгов. Более того, это событие имеет не просто характер воспоминания о прошлом – около 40% (среди адыгов 55%) считают, что это событие тесно вплетено в социально-политическую реальность современности. В этой связи следует особо подчеркнуть, что в массовом, реально функционирующем сознании проявлены принципиально отличающиеся характеристики причин войны. Вопреки некоторым «научным» утверждениям, что во всем виновата самодержавная политика России, в массовом сознании такой позиции придерживались 46% опрошенных, в то время как 31% обвиняют Турцию и 8% – местных феодалов56. См.:Ханаху Р.А., Цветков О.М. Исторический феномен в современном преломлении// Социологические исследования. 1995. № 11. 56 Конечно, высокий процент «знающих» о событиях войны, еще не позволяет с полным основанием судить о характере и объеме закрепившихся в сознании представлений, их историчности. Именно эти вопросы заслуживают особого внимания, учитывая, результаты что историческая сомнительных используются в текущей память, как и исторических изысканий, идеологической полемике, ангажируются различными политическими силами. Историки, социологи, психологи все чаще обращаются к проблеме генетической памяти, лежащей, как принято считать, в сфере ощущений. Более того, отдельные периоды в истории народов типологизируются как «эпохи катастроф». Появился даже термин «аварийный коллективной ген», закрепляющий в памяти воспоминания о потрясениях, пережитых предками в результате этнических, конфессиональных конфликтов, войн и революций. Произошедшие в обществе изменения кардинально влияют на направленность и ритмы жизни, на уровень осмысления прошлого, как в индивидуальной, так и в коллективной памяти. Поэтому так важно, сохраняя историческую память народов, избегать превращения истории в «тотальный трибунал», призывая к ответу за события исторического прошлого то один, то другой народ. С середины XIX века Северный Кавказ становится частью другого политического организма: российской, затем советской, а теперь системы. и новой Источником модернизирующейся интенсивной, государственной сжатой во времени, эволюции северокавказского общества в значительной степени выступали внешние факторы, что неизбежно сопровождалось кардинальными изменениями в массовом историческом сознании. Тем не менее, невзирая на весьма сложные исторические процессы, этническая идентификация народов устояла, сохраняя «генетический код» в структуре памяти. Заключение В XXI веке исторического проблемы сознания исторической приобретают памяти все и большую актуальность, вызывая интерес ученых различных областей знания, но, несмотря исследовательского разрыв между на научную направления, теоретическим и значимость наметился этого заметный эмпирическим уровнем осмысления проблем. До настоящего времени не удается ответить на многие вопросы, связанные с современным состоянием исторической памяти народов, ее генезисом, трансформацией, ролью и местом в структуре массового сознания. Думаю, весьма своевременно на разных уровнях ставится вопрос о назревшей потребности в возобновлении научного диалога, учитывая, что разноплановые исследования последних десятилетий расширили проблемное поле, вскрыли новые грани истории Кавказской войны. Действительно, в рамках различных исследовательских парадигм накоплены новые свидетельства, позволяющие придать большую основательность реконструкции сложных, нередко противоречивых событий. интересных, перспективных Более того, немало идей и подходов, впрочем как заблуждений и неточностей, вошедших в исследования, не получили критики. дальнейшего Преодоление осмысления подобных и аргументированной явлений не только актуальная научная задача, но и реальная возможность избежать идеологизированности массового исторического сознания. Содержание Введение…………………… Пути памяти………………………………………….. Источники: навигаторы памяти ………………………………….. Персонификация исторической памяти………………………. Формирование «образа» войны…………………………………. Последствия войны: расширение памяти………………………………………. объема исторической Место памяти в историографии………………………………. Проблема «конструирования» исторической памяти…………. Заключение………………………………………………………..
