1 Рассказ Шёл 1943-й год. Шел 1943. Начало войны уже в
реклама
Рассказ Шёл 1943-й год. Шел 1943. Начало войны уже в далеких воспоминаниях, но и до победы оставалось еще далеко. В августе мне исполнилось 17. Отец к тому времени уже год как пропал без вести, а старший брат погиб в феврале где-то под Ростовом. В военкомате старый полковник погрозил мне пальцем: -Эх, сынок, не играл бы ты в героя, доиграешься, - слова его прозвучали в тот момент как некое предзнаменование, но я, не внемля ни здравому смыслу, ни логике отправился на фронт. Три дня я трясся в душном пропахшем табаком и гарью вагоне. На станциях, то и дело вырастали офицеры в посеревшей от холода и времени форме, зорко наблюдающие за погрузкой и отправлением поездов. Но на очередной остановке ко мне присоединился попутчик. Это был парень лет двадцати, совсем невысокий, худощавый, с резко очерченными скулами и коротко остриженными выцветшими волосами. Сначала он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, стоя на перроне, и остервенело ругался с не пускающим его в вагон кондуктором. Тот утверждал, что паренек не может отправляться на фронт в таком возрасте. Взяв-таки вагон приступом, он быстро прошел вдоль пассажирских полок, пристально вглядываясь в лица всех сидящих в вагоне солдат. Посмотрев на меня, он снисходительно цыкнул и молча опустился на пустующее место напротив. Семен, так, оказалось, звали моего попутчика, был довольно молчалив, но если и говорил, то слова слетали с его уст с такой неохотой, что казалось их, тянули из него клещами. Но даже с этой (странной, на мой взгляд) нелюдимостью мы с ним довольно быстро сдружились, и когда наш полупустой вагон прибыл на конечную станцию, мы с готовностью отправились в расположение. Наш лагерь стоял на западной окраине леса, и располагал чуть более чем двумя сотнями бойцов. С первого же дня начались усиленные тренировки, но стрелял я крайне плохо. Командир, узнав о моем чутком слухе, направил меня учиться морзянке, грамотному получению и посылу радиограмм, в общем, всему, что должен знать каждый связист. Рация напоминала собой огромный рюкзак, напичканный аппаратурой, и весила под двадцать килограмм, что особого восторга не доставляло, но я выполнял все, что от меня требовалось, и служил, ожидая, когда же наш отряд начнет действовать. Когда ударили морозы, мы почти ежедневно патрулировали чащу, побелевшую, нагую, и, казалось, вовсе мертвую. И каждый раз уходили все дальше и дальше от лагеря. В этот раз мы шли уже почти целый день. Через три километра должна была стоять Мальтовка – маленькая деревушка, где решено было остановиться до утра. Лес тянулся бесконечной сетью черных деревьев и абсолютно белого снега, оставляющего за нами предательскую вереницу следов. Небо затянулось серым покрывалом, и время от времени осыпающим нас 2 хлопьями снега под порывами холодного ветра, стирающего и без того неясные очертания окружающего мира. Такой плохой погоды давно не было. - Передавай, Андрей, - скомандовал мне командир. Вдалеке все отчетливей виднелось кроваво-красное марево, слегка подернувшееся серой дымкой метели. Закат? Нет, не он.… До горящей алым пламенем Мальтовки нашему отряду было не суждено дойти. Началась перестрелка. Большую часть отряда оттеснили обратно, полностью отсекая нам путь к отступлению. Оглушительные звуки выстрелов разносились над лесом. Я совсем потерял Семку из виду, не прекращая, повторял в противно скрежещую рацию: - «Лютик», «Лютик», это «Подорожник» срочно нужно подкрепление к Мальтовке. «Лютик», как слыш… - Что-то резко ударило в спину, и рация зашипела, оборвав передачу и сменив ее непрекращающимися помехами. На меня накатил ужас. Ведь эту пулю я мог поймать и не рацией, подумал я. Рядом остались лишь Федор и Егор, матерые мужики лет под сорок (остальные же так и полегли в этих снегах). Отцы отстреливались, оттесняя меня назад. - Мало их, а всяко больше нас, - кричал Федор. - За нашими пошли, сволочи, - отвечал ему Егор. Тут Федор получил очередь в грудь, и упал на снег, нелепо раскинув руки в стороны. Егор посмотрел на убитого товарища, и через мгновение завалился на бок и почил вечным сном недалеко от него. А я… я просто встал и, подхватив винтовку Егора, побежал, как обычно бежит зверь от гончих. Под ногами лежал пропитанный кровью снег и многочисленные тела. Погони не было, сердце бешено колотилось в груди, и минут через пять я уже был в объятой огнем деревне. Я решил спрятаться в одном уцелевшем от пожара доме. Когда я вошел в дом, то увидел тела хозяев. Стараясь не обращать на них внимания, я прошел глубже в дом. Окна были выбиты и через них в дом залетали мелкие, как крупа, снежинки. Руки тряслись, хотя холода я почти не чувствовал, а перед глазами пролетали лица сослуживцев, багряный от крови снег под ногами и несмолкающий лай выстрелов. Все звуки до сих пор казались приглушенными, голова гудела. Окрепший ветер понемногу стих и вокруг воцарилась поистине гробовая тишина. Казалось, что я слышу, как бьется мое сердце. Сначала я подумал, что мне кажется, но детский плач становился все громче и отчетливее. Медленно продвигался по комнатам, пытаясь найти, откуда доносятся звуки. Внезапно доска подо мной скрипнула, и плач прекратился на мгновение, чтобы разразиться с новой силой прямо подо мной. Оказалось, я наступил на крышку погреба, которая была спрятана под ковром и при этом обладала не дюжим весом. Когда она поднялась, из темноты на меня воззрилась пара заплаканных карих глаз. Маленькая девчонка, на вид не больше четырех, не хотела выходить из погреба. Спустившись в погреб, я попросил ее обхватить меня за шею, и, взяв ее на руки, с головой упрятал ее в свой тулуп. Не хватало ей еще увидеть, что творилось вокруг! Полыхающая деревня уже почти скрылась из виду, и вдруг меня осенило: «какого черта я тащу на своих плечах лишний груз, в виде неработающей 2 3 рации?». Я поставил девочку на снег. Резко скинул рацию с плеч, после удара о землю она снова начала истошно шипеть. Я поспешил накинуть на девочку свой тулупчик, и, поинтересовавшись, как ее зовут, с надеждой бросился к рации, но она только пронзительно трещала. Чертыхнувшись, я встал и увидел испуганное лицо Нади (так она назвалась). - Что такое? – Спросил я, и в ту же секунду мой бок пронзила резкая, обжигающая боль, а лицо девочки окропилось моей кровью. Не раздумывая, я подхватил со снега винтовку и, не глядя, выпустил четыре пули в сторону врага. Немецкий солдат покосился и рухнул на землю. Я подошел к нему с опаской, но когда увидел, что все пули попали точно в грудь, успокоился и на шатких ногах пошел к Наде. Сил идти у меня уже не было, присев на снег, я посадил себе на колени испуганную девочку. Стерев кровь с ее лица, с улыбкой нахлобучил свою шапку ей на голову. Несколько часов вдалеке раздавались звуки выстрелов. Мне давно уже стало непонятно: в кого же можно палить так долго? У нас и людей столько не было. Может это уже за нами? Нет,… Я с ненавистью покосился на молчащую рацию, небрежно брошенную мной метрах в пяти. Она продолжала предательски трещать. Надя перестала брыкаться и я, наконец, смог лучше укутать ее в тулуп. -Знаешь…, - тихим шепотом сказал я, -…а моя мама всегда хотела, чтобы у нее была дочка… Она подняла на меня свои большие глаза, еле заметные из-под шапки, такие добрые, наивные, с толикой затаенной грусти на самом дне. Я сам не знаю, почему начал этот рассказ изначально не имеющий смысла: Как мать отчитывала нас за разбитые чашки, как мы с братом бегали на пруд купаться, как отец возил нас в Москву на парад, и еще много чего. Голос начинал постепенно сходить на нет, но я продолжал говорить и говорить, боясь лишь одного - замолчать. Сознание незаметно начинало ускользать от меня, но я как мог, боролся с подступающей ко мне чернотой, ведь перестань я делать это и погрузись сейчас в сладостное небытие, я, скорее всего, уже не проснусь. Рана уже перестала ныть, но ее края больно обжигали кристаллики замерзшей и давно превратившейся в кусок багрового льда крови. Время тянулось медленно, вновь начался снегопад. Крупные хлопья накрывали молчаливый лес белым пологом покоя. На моей голове пышной шапкой лежал свежий снег, но у меня даже не было сил тряхнуть головой, чтобы скинуть его. - …А еще мы видели салют. Брату тогда он очень понравился... Я обязательно покажу тебе его, когда будет еще один парад… Но Надя к тому времени уже мирно спала, и лишь ее тихое дыхание было мне единственным ответом в этой немой глуши. Вдалеке мелькнули неясные силуэты людей. Голоса я услышал, когда в моем поле зрения появился солдат в знакомой мне фуфайке и нахлобученной на глаза ушанке. Я поднял побелевшую от холода руку и даже сумел несколько раз махнуть ей, привлекая внимание, прежде чем потерять сознание. Надеюсь, меня заметили…иначе…но, увы, большего я сделать не смог… Открыв глаза, я не понял, где нахожусь. Я долго пытался собраться с мыслями, или хотя бы привести их в относительный порядок, но, повернув 3 4 голову в сторону окна, в которое ярко светило солнце, увидел спящую мать, на руках которой посапывала Надя. Позже она мне рассказала, что самый ближайший госпиталь оказался в моем родном городе, куда меня и направили. На фронт меня больше не пустили: до конца войны я работал на заводе. А когда война закончилась, я сдержал свое обещание: Надя увидела свой первый в жизни салют – салют Победы! 4
