Я приехал в Севастополь осенью, когда уже холодно купаться и

Я приехал в Севастополь осенью, когда уже холодно
купаться и все отдыхающие разъехались.
Поезд проехал пять туннелей, пять раз стало темно, пять раз
– светло. Вплыл белой костью город, и всё остановилось.
Холодное солнце светило полосами на уже пустые полки
плацкарта.
Я спросил у пожилой женщины, которая подвязывала
деревца на проспекте маршала Нахимова, как мне добраться
до мыса Фиолент.
« А-а» сказала она протяжно и грустно «ва-ам надо на такойто троллей…»
И начала объяснять мне генеалогию троллейбусов.
У неё короткие седые волосы, подстриженные вокруг лица
как у обезьянки Чи-Чи. Она сутулится, когда ходит. «А зачем
вам на Фиолент, там разврат один, то ли дело Балаклава…
там бы и я с вами искупалась».
По дороге на Балаклаву она мне говорит, что я мог бы и у неё
остаться, но у неё нет кровати, она спит на полу. И, кроме
того, «Вы же понимаете, между нами ничего такого быть не
может …»
На Балаклаве мы перелезли через скалу и спустились в
диком месте к морю. По очереди купались голые. Сначала
искупался я, потом моя подруга. Я ждал за скалой, когда она
оденется, но она выплыла внизу из-за утеса. «Помогите, я не
могу вылезти, море разволновалось». Я тянул ее из воды,
стараясь не смотреть на груди престарелой натуралки.
Мы ходим по Балаклаве, её родному городку. «…А это
больница, где работала моя мама ... Вы совсем не в восторге
от Балаклавы… я девушка серьёзная, и если уж трачу на вас
время, жаль, что вы так реагируете…» Она защищала
диплом по Куприну. Мы посидели в кафе, но она увела меня,
когда вокруг постепенно собрались местные мужички с
вёдрами с выловленной рыбой. «Вы для них лакомый
кусок…»
Уже в сумерках она посадила меня на автобус до Фиолента.
Договорились встретиться в воскресенье в клубе офицеров
на концерте Шостаковича.
На Фиоленте я безнадёжно в темноте стучался и звонил во
все железные ворота частных гостиниц. Я не знал, с какой
стороны море. Упирался в какие-то пограничные заставы.
Холодно было бы спать на земле. Пришел к гостинице
«Орлиное гнездо». Сразу за воротами лесенка поднимается в
скворечник сторожа. Я поднимаюсь по лестнице, сверху
доносится громовой лай собаки, судя по всему отнюдь не
домашней.
Между аф аф я спрашиваю сторожа, нельзя ли снять номер в
гостинице, он говорит, что уже поздно и… «оставайся у меня,
если хочешь.»
В его ящичке плотно по старчески, по каптерски лежит дым.
Из под тахты кидается породистая овчарка. «Свои, Эмма,
свои. Она только недавно родила, у нее там щенки…»
Эммочка затравлено смотрит на меня из-под лежанки.
«Моя мать говорила: никогда не отказывай в хлебе, соли и
воде, ну и в.. ночлеге, само собой», добавляет сторож,
взъерошенный, как птица До-до, блондин, лет сорока. «Кофе
будешь? Три в одном». Раскалена до-красна плитка. В
мобильнике играет радио Шансон. «Я без радио не могу. И
без курева.» Его зовут Витас. Вообще-то Виталик, но когда он
служил на подлодке в Прибалтике, Лайма Вайкуле его
назвала Витас. Витас сидел в тюрьме, жена ушла. Но он не
жалеет, в тюрьме он встретил женщину своей жизни, хотя
она об этом так и не узнала…
Витас поскорее меня уложил спать, очень хотелось ему
дочитать библиотечную книгу про Богдана Ступку.
Я лежу на койке, под которой попискивают щенки, пахнет
папиросным дымом и щенками. Витас, как белая
нахохлившаяся птица, курит и читает. Дым и радио не дают
мне уснуть. Душераздирающие истории:
«Рейс Москва - Ганновер… тебя я встретил,
и мы забыли про кофе и про багаж…
Теперь живу я в Тель-Авиве…
Я вроде бы прорвался, но…
тебя пять лет теперь ищу…
Я вроде бы прорвался, но…
тебя пять лет теперь ищу…»
Начитавшись про Ступку, Витас уснул на сдвинутых стульях.
Mне надо с кем то соединится душой, что бы так не лежать:
с богом невозможно, может с Олей? Но она не ко мне
повёрнута... В общем одна душа, с которой я соединюсь,
это душа моего, потерявшегося два года назад, пса.
В шесть часов Витас обещал встать и пойти со мной к морю.
Наконец, начало светать. Мы с Витасом и Эммой вышли на
обрыв над морем. Я остановился в этой гостинице. Рядом
Георгиевский монастырь, от которого вниз к морю ведёт
лестница в четыреста ступеней.
***
Уходя с пустого пляжа, увидел кота, сидящего на
перевёрнутой лодке и обдуваемого мокрым бризом. Я
погладил его, и он моментально оглушительно замурлыкал и,
не меняя выражения лица, начал активно на меня
карабкаться. Я оторвал его и стал подниматься по каменным
ступеням, засыпанным красными листьями. Кот поднимается
со мной, вьётся вокруг моих ног. Солнце заходит. Я опять
останавливаюсь погладить его. Глаза его ничего
человеческого не выражают: зеленые щели на куске черного
меха. «Ну же, сатана» говорю я ему, «я же вижу, что это ты.
Нет смысла, притворятся. Тут на лестнице только ты и я. Ты
живёшь у подножия монастыря и не можешь подняться, ты
обречён быть здесь. Так что выполни мое желание: дай мне
… женщину.»
Я пошел дальше и, свернув за поворот лестницы, услышал
грустные крики кота оставшегося опять в одиночестве.
***
В воскресенье поехал в Севастополь на встречу с Ларисой
Ивановной, моей подружкой. Вдруг на площади вижу, как она
влезает в троллейбус. Оказывается, она в клуб и не
собиралась: билеты слишком дорогие для неё. Она
удивляется, как это она прошлый раз решилась на такой
подвиг: полезть через скалу купаться со мной. Я вдруг вижу,
что она совсем старая. «Ну, куда теперь пойдём, пойдёмте на
Мамаев курган!» - предлагает она.
“Да что же вы такой нерасторопный!” - она, вцепляясь в меня,
когда мы переходили улицу. Я начинаю тяготиться своей
знакомой, вокруг ходят молодые девушки.
Я говорю, что мне надо в интернет-салон, надеясь что она
отстанет, но она, как назло, любит ходить пешком, мы
начинаем искать с ней интернет-салон.
В салоне ей сначала интересно узнать, что же это такое за
Интернет. Но вскоре свободолюбивой девушке становится
плохо от духоты, и она, наконец, говорит: «Ну я пошла..?»
Как-то по девичьи, решительно спрашивая меня: «Я
пошла?». Она уходит. И без того богом обиженное существо,
ещё и я его обидел.
Вечером я лежу, как больной, под двумя одеялами в номере.
За окном бушует море.
На следующий день просыпаюсь в шесть и, вместо того, что
бы работать, собираюсь и под дождем еду в Севастополь.
Что бы мне все это описать, думаю я, мне надо сначала
успокоить свою совесть. Разыскиваю её дом. Коридорная
система. «Кто там?» «Это Денис». «Ага». Она, как будто
ждала меня, сразу открывает. Маленькая однокомнатная
квартирка. Спит она действительно на полу. На ложе
плюшевые игрушки какие-то. На стене фотография Кижей.
Какие-то книги, по искусству альбомы. За окном мокрый
каштан - ее друг. На кухне тарелка с гречневой кашей и
кусочком рыбы и рядом стоит книжка Уилки Коллинза,
которую она читала. Завтракала и читала. Я принёс ей вина,
мокрые цветы. Открыли вино. Она всё боялась, что я сломаю
штопор. Две кошки. Котёнка, которого она отняла у детей во
дворе, она зовет «Дитя».
«Дитя, какой же ты …» В общем, теперь уже расстаёмся
навсегда. Я отделался. «Мы бы могли в аквариум
сьездить…» Говорит она. Нет уж! Я один!
***
Аквариум Севастополя.
Тусклое зеленоватое помещение. В центре огромный
облупившийся бассейн. В темной воде по кругу движутся
морские гады. Скаты высовывают пасти из воды глотнуть
воздуха, какие-то гигантские рыбы. У края бассейна стоит
фигура музейной смотрительницы в форме зелёной, как
игральное сукно. По периметру зала – террариумы. У
вольера с игуаной тоже стоит зеленая старушка. Игуан
кланяется мне несколько раз, когда я подхожу. «Ему вредно,
когда его фотографируют…» – говорит старушка - «он вас
поприветствовал и достаточно. «Федечка, Федечка» - говорит
она ему - «Федечка, ну сделай еще головой.» Федя не
шевелится, нос его упёрт прямо в стекло, спирали зрачков
неподвижны, но чувствуется, что он внимательно следит за
всеми моими перемещениями. Эти поклоны - это угроза.
Стеклянный ящик – это его территория, которую он охраняет
от каждого посетителя. Это его дом, его жизнь. Вид у Феди
потрясающий - настоящий дракон: прекрасное жабо, узоры.
Глаза, в которых золотые спирали невиданного существа
уходят вглубь его драконьей сущности. Он всё-таки очень
симпатичный, этот Федя.
Светящаяся как китайский фонарь, как глубоководная рыба,
как космический корабль маршрутка высадила меня на
первобытно-пустынном шоссе, под непомерно-звёздным
небом, развернулась и уплыла. Я ничего не чувствую к этому
небу. Не то, что в юности. Никакого восторга.