Суманеев Юрий

Суманеев Юрий
2 курс З/О.
Слепые мысли.
(этюд на тему: Пейзаж)
Глеб был слеп. Он родился таким тридцать лет назад и уже давно перестал часто
думать об этом, как раньше. Пережит, конечно, и такой возраст, когда всё хотелось узнать
и понять; чуть позже наоборот - ничего понимать и принимать не хотелось. Жизнь
казалась несправедливой и тяжелой. Глеб ругал её постоянно тогда, в детстве, и теперь не
осталось сил, да и смысла в этом уже не было.
А всё-таки порой становилось обидно. Например, мама! Она и до сих пор приходит в
комнату по вечерам. Садится на стул. Начинает говорить. Чаще всего Глеб слушает
внимательно, улыбается, переспрашивает. Но когда плохое настроение, когда устал - он
хмурит брови и раздражается в том месте истории, где шли описания. Когда мама
рассказывала о детстве: «…так необычно, так сказочно было в лесу!..», «…я глянула вниз
и сердце замерло...», «…трудно было танцевать, когда на тебя смотрит полный зал...»; о
юности: «…воздух стоял хрустальный, аж звенел!..», «…и видно было, как медленно
плавится солнце, краснея и растекаясь по морю у самого горизонта…»; о любви: «…я
любила в нём всё: его скулы, губы, пальцы рук, маленькие белые усики, его большие и
всегда, как будто уставшие, глаза…», «…офицеров была целая толпа, и все одинаково
одеты, но я сразу увидела отца, и он был самый красивый…».
Вот вчера опять мама вспоминала студенческую поездку в Кижи: «…мы устали
страшно, сил нет! Ползком добрались до вершины; попадали в сугробы и смеемся. А
вокруг такая тишина! Снег крупный, сплошной стеной валит, тихо шуршит, и уже за два
метра слов не разобрать - всё глохнет, как в воде… А потом.., - мама смеется: Потом
снежками кидались часа два, пока не промокли напрочь. Снег кончился, а всё равно
ничего не видать далеко – туман. Мы вниз смотрим, с горы - ничего не видно; только три
соседних вершины можно различить из-за деревьев… А потом и они пропали… Так тихо,
так хорошо было». Мама вздохнула и замолчала.
А Глеб думал: «Как это – крупный снег?! Он должен быть тяжёлым, быстро падать
должен». Он спросил. Мама ответила, что: «Нет, наоборот – медленнее даже падал, чем
мелкий. Он лёгкий, пушистый потому что… Ну, мелкий снег как рис, а крупный, как пух:
пух же медленнее падает. Это физика, помнишь?» «Ну да, да – трение! Слушай, а из-за
чего снег бывает мелкий и крупный, ты знаешь?» «Ну… Давай посмотрим!» Она идёт к
шкафу, долго листает книги, потом читает про давление и влажность, про формирование
кристаллов тетраэдрической формы. Глеб знает физику и начинает представлять, как
маленькие кубики сцепляются между собой: крошечные выпуклости попадают в
крошечные ямки - и так множество раз в сложной последовательности. Он помнит, что
атомы круглые, как шарики; но ему не приходилось ощущать соединение круглых
предметов во что-нибудь прочное целое. Зато Глеб огромное число раз собирал
конструктор. Любое изменение предметов ему надо почувствовать, иначе представить
этот процесс невозможно!
Вот ещё туман, густой туман. Его можно было сравнить только с очень мелким и
плотным дождём. Но дождь «прозрачный» и «падает», а туман – «сплошной» и «стоит».
Почему стоит, почему непрозрачный? И вообще, что значит «падает»?
Глеба в детстве мама брала за руку и, водя её из стороны в сторону, медленно
опускала. «Так падает снежок», - говорила она. Потом она вновь поднимала его
маленькую ручку с покорно висящими пальчиками за рукав рубашки и опускала её теперь
быстро и ровно: «А так идёт дождик». И той же ночью, лёжа в кровати, Глеб представлял
себе свой собственный снегопад, где откуда-то с потолка, из каких-то больших бездонных
дыр падали перышки и комочки шерсти, имеющие сходство ещё и с кусочками сахара
(этого требовал цвет – белый). Снежинки спускались, как объясняла мама: равномерно,
всегда одним и тем же путём – ровным зигзагом. Довольно скучное зрелище.
Позже, Глеб находил в книгах и другие описания снегопада, дождя, тумана, солнца,
радуги. Но его представления обо всех этих неоднозначных явлениях природы не сильното менялись со временем. Самые важные в жизни вещи всё-таки были для Глеба именно
такими, как описывали их люди, находящиеся рядом; а с возрастом он и подавно перестал
доверять литературе в подобных вопросах.
Особенно лжива поэзия: Глеб сколько раз замечал несоответствия даже в одном и
том же стихотворении, чуть не на соседних строках. Мама говорила, что так поэт видит
мир, что так задумано для создания исключительной, волшебной атмосферы. Было
интересно читать и слушать, но художественная литература плохо представляла
действительность – нелогично, всегда по-разному. В этом смысле выгодно отличалась
лишь фантастика, где автор придумывает новый мир, который не видел никто. Там
подробно описываются пейзажи далёких планет и их обитатели, но и здесь встречаются
затруднительные места: «…дома этих странных существ были похожи на развалины
римского форума, только без колонн…» или вот: «…она растворилась, но всё-таки не
исчезла: было видно, куда она движется по тому, как рядом искажалось пространство».
За тридцать лет было прочитано и выслушано немало. Но до сих пор Глеб не нашёл
такого писателя, такой книги, где ему не пришлось бы хоть раз что-нибудь
самостоятельно представить, вообразить, с чем то сопоставить; где не нужны глаза
человеку, чтобы увидеть точно то самое, что хочет показать ему другой человек.