и. л. честнов

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ
ГЕНЕРАЛЬНОЙ ПРОКУРАТУРЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
И. Л. ЧЕСТНОВ
МЕТОДОЛОГИЯ И МЕТОДИКА
ЮРИДИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Учебное пособие
Санкт-Петербург
2004
3
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЮРИДИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ
ГЕНЕРАЛЬНОЙ ПРОКУРАТУРЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
И. Л. ЧЕСТНОВ
МЕТОДОЛОГИЯ И МЕТОДИКА ЮРИДИЧЕСКОГО
ИССЛЕДОВАНИЯ
Учебное пособие
Санкт-Петербург
2004
4
ББК 67.0
Честнов И. Л. Методология и методика юридического
исследования: Учебное пособие. СПб., 2004. 128 с.
Рецензенты
С. А. СИДОРОВ, д-р филос. наук, профессор, зав. кафедрой СПб
института внешнеэкономических связей, экономики и права.
А. Э. ЧЕРНОКОВ, канд. юрид. наук, доцент РГПУ им. А. И.
Герцена.
В учебном пособии анализируется содержание современной методологии
научного исследования и ее применение к юриспруденции. Основное
внимание уделяется рассмотрению тех изменений, которые внесло в вопросы
предмета и объекта научного исследования, структуры науки, методов
научного познания постклассическое науковедение. На основе нового
представления о методологии науки строится программа конкретного
юридического исследования.
Учебное пособие предназначено студентам старших
курсов юридических вузов и аспирантам. Может быть
полезно при подготовке дипломных работ, а также к
выпускному государственному экзамену по теории
государства и права.
©
5
СанктПетербургский
юридический
институт
Генеральной
прокуратуры
Российской
Федерации,
2004
Илья Львович ЧЕСТНОВ,
доктор юридических наук
МЕТОДОЛОГИЯ И МЕТОДИКА
ЮРИДИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
Учебное пособие
Редактор О. Е. Тимощук
Компьютерная правка
и верстка Т. И. Сюльгиной
Подписано к печати 29.04.2004 г. Бум. тип. ¹ 1.
Гарнитура “Times New Roman Cyr”. Ризография. Печ. л. 8,0.
Уч.-изд. л. 9,0. Тираж 500 экз. (1-й завод 1300). Заказ 1694.
Редакционно-издательский отдел
Санкт-Петербургского юридического института
Генеральной прокуратуры РФ
191104, Санкт-Петербург, Литейный пр., 44
Отпечатано с оригинал-макета в печатно-множительной лаборатории
Санкт-Петербургского юридического института
Генеральной прокуратуры РФ
6
ПОСТКЛАССИЧЕСКАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
В ЮРИСПРУДЕНЦИИ
(Вместо введения)
Современное общество переживает серьезные изменения,
которые порой сравнивают с «неолитической революцией»1.
Современный социальный перелом по утверждению А. А.
Зиновьева не имеет равных в истории. Его суть —
возникновение «качественно иной формы социальной
материи»2.
Эти изменения многие исследователи пытаются обнаружить
прежде всего в сфере экономики. Действительно, в области
производства,
обмена,
распределения
и
потребления
материальных благ произошли серьезные изменения. Главное из
них — беспрецедентное влияние науки на производство. Такое
общество в экономической теории и социологии именуют
постиндустриальным3, или информационным4.
В связи с отмеченной тенденцией резко возрастает
производство информации и сфера услуг. Все это изменяет
социальную структуру общества: среди социальных страт
количественно и качественно начинают доминировать
представители именно этих сфер. Основным критерием
социальной идентификации становится образование5.
Достаточно интересную картину постэкономического
общества рисует В. Л. Иноземцев. По его мнению, в эпоху
экономического
общества
доминировали
материальные
интересы; важнейшим видом деятельности являлся труд; все это
предполагает возможность эксплуатации человека человеком, а
1 Неолитическая революция — это возникновение интенсивных способов
ведения хозяйства (появление земледелия и скотоводства), следствием чего
явилась классовая структура общества и формирование ранних государств.
2 Зиновьев А. А. Великий эволюционный перелом // Запад. М., 2000.
С. 451—452.
3 См.: Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального
прогнозирования. М., 1999; Touraine A. La societe postindustrielle. P., 1969.
4 См.: Drucker P. Post-capitalist society. N.Y., 1993; Masuda Y. Information
society as post-industrial society. N.Y., 1982.
5 Белл Д. Указ. соч. С. ХСVI (Предисловие).
7
также возмездный обмен продуктами и деятельностью6.
Постэкономическое общество характеризуется тем, что
изменяется главная характеристика человеческой деятельности:
труд превращается в творчество. Основным стимулом
становится развитие личности. Информация (знание) выступает
определяющим
критерием
не
только
социальной
дифференциации, но и геополитической, а также новым
способом господства. Поэтому современное неравенство, по его
мнению, порождено не политическими или экономическими
факторами, а интеллектуальными7.
Высказанное положение наглядно свидетельствует о том, что
главная характеристика постсовременности лежит не в сфере
экономики, а в области культуры. Изменения в современном
мире, по справедливому утверждению Р. Инглхарта,
невозможно объяснить без учета культуры8. Он считает, что
приход «зрелого индустриального общества» символизируют
прежде всего нематериальные ценности, которые постепенно
становятся доминирующими в системе ценностной ориентации
большинства (или, по крайней мере, значительной части)
населения западных стран. На первое место выходит не
заработок, а интерес в той или иной работе, ее качество,
престиж, а также свободное время9. Культура, по мнению
маститого американского социолога, не только обеспечивает
связь между всеми сферами общества, выступая субъективной
стороной социальных институтов, но и легитимирует весь
социальный
строй.
Тем
самым
она
демонстрирует
удивительную устойчивость к социальным изменениям,
сохраняя традиционное ядро общества10.
6 Трансформации в современной цивилизации: постиндустриальное и
постэкономическое общество (материалы «круглого стола») // Вопросы
философии. 2000. № 1. С. 4.
7 Там же. С. 6; Он же. Собственность в постиндустриальном обществе //
Вопросы философии. 2000. № 12. С. 10—12. Заметим, что идея о
неэквивалентном обмене как способе и показателях геополитического
господства неоднократно высказывалась В. В. Ильиным и А. С. Панариным.
8 Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton (N.Y.),
1990. P. 5.
9 Idem. Modernization and Postmodernization. Princeton (N.Y.), 1997. P. 208—
209.
10 Ibid. P. 17—19.
8
Все это заставляет отказаться от экономического
детерминизма
и,
соответственно,
от
теории
постиндустриального общества. Гораздо более предпочтительна
в этой связи концепция постмодерна. По мнению исследователя
генеалогии этого термина В. Вельша, первым употребил
прилагательное «постмодерный» применительно к человеку
немецкий философ Рудольф Паннвиц в 1917 г. в книге «Кризис
европейской культуры». Такой человек — что-то вроде
«сверхчеловека» Ф. Ницше, призванный историей преодолеть
декаданс и нигилизм — язвы модерна. Позже, в 1934 г., этот
термин использовал испанский литературовед Федерико де
Онис применительно к последнему периоду развития испанской
и латиноамериканской словесности. Этот же термин встречается
в однотомном изложении Д. Сомервиллом, вышедшем в свет в
1947 г., первых шести частей знаменитого «Исследования
истории» А. Тойнби и означает современную фазу
западноевропейской культуры (точка отсчета — 1875 г., признак
— переход от мышления в категориях национальных государств
к политике, учитывающей глобальный характер международных
отношений)11.
В научный оборот этот термин, долгое время
ассоциировавшийся исключительно с определенным стилем в
искусстве (например, романы Джойса, смешение стилей в
музыке и архитектуре), проник лишь в середине 50-х годов. В
80-х годах завершилась относительным успехом попытка
объединить в единое целое разнообразные явления культуры,
найти единую методологическую основу, комплекс общих
представлений и установок, выражающих «дух времени» во
всех сферах жизнедеятельности12.
Сегодня о постмодерне не пишет только ленивый. Однако в
нашей стране этой теме уделяется наредкость мало внимания13.
11 Welsch W. «Postmoderne». Genealogie und Bedeutung eines umstrittenen
Begriffs// «Postmoderne» oder der Kampf um die Zukunft. Frankfurt am Main,
1988. S. 11—12; Rose M. A. The Post-Modern and the Post-Industrial. Cambridge
(Mass.), 1991. P. 171.
12 Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм.
М., 1996. С. 119 и след.; Он же. Постмодернизм от истоков до конца столетия:
эволюция научного мифа. М., 1997.
13 Этой теме в отечественной литературе посвящено всего две-три
публикации (Ван Эрп З. Х. М. Европейское частное право: постмодернистские
дилеммы и выборы. К методу адекватного сравнительного правового анализа
9
При этом необходимо отметить, что отношение к данному
явлению противоречиво: от апологизации и восторженного
принятия — до полного отрицания. Тем не менее отрицать его
значимость, являющуюся симптомом изменения социальной
реальности, невозможно14.
Главными проявлениями (символами) постмодерна, на наш
взгляд, являются критика общества эпохи модерна и, прежде
всего, развенчание логоцентризма — матафизической картины
мира, постулирующей рационализм как онтологическое
основание общества (структурированность и разумность мира),
и научного мышления, которое в состоянии единственно
истинным образом описать внешнюю реальность, т. е.
западноевропейского типа мышления, основанного на логосе15,
// Ежегодник сравнительного правоведения. 2002 год. М., 2003; Честнов И. Л.
Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002; Он же. Правопонимаение в
эпоху постмодерна // Правоведение. 2002. № 2; Он же. Диалогическая
онтология права в ситуации постмодерна // Правоведение. 2001. № 3; Чичнева
Е. А. Философия права в эпоху постмодернизма, или новое правовое
мышление // Историко-философский ежегодник'99. М., 2001; Чукин С. Г.
Плюрализм, солидарность, справедливость: К проблеме идентичности
философско-правового дискурса в ситуации постмодерна. СПб., 2000),
принадлежащие перу иностранца и двух философов (Е. А. Чичневой и С. Г.
Чукина). На Западе, и прежде всего в США, постмодернизм стал влиятельным
направлением (хотя вряд ли можно говорить о существовании
постмодернистской школы в юриспруденции) в 80-е гг. ХХ в. Оно включает в
себя последователей школы критических правовых исследований (Р. Унгер),
экономическую школу права (Р. Познер), феминизм в праве, движение «Право
и литература» и др. и представляет собой «последний крик моды, предмет
повального увлечения». Mootz F. Is the rule of law possible in a postmodern world
// Washington Law Review. 1993. № 68. Р. 250.
14 Д. Оуэн, проф. университета Саутхэмптона (Великобритания), считает,
что постмодерн понимается с 70-х годов ХХ в. как обозначение новой
формации (Sociology after postmodernism / Ed. Вy D. Owen. L.: Sage, 1997. P.
3—7). По мнению Г. Л. Тульчинского, постмодернизм оказался
неконструктивным, так как застыл в стадии отстранения (деконструкции) и
обнаружил тем самым свое теоретическое бессилие, в связи с чем очевиден его
переходный
характер (Перспективы
метафизики:
классическая
и
неклассическая метафизика на рубеже веков / Под ред. Г. Л. Тульчинского, М.
С. Уварова. СПб., 2000. С. 5; Тульчинский Г. Л. Постчеловеческая
персонология: Новые перспективы свободы и рациональности. СПб., 2002).
15 «Логоцентризм, — по утверждению Ж. Деррида, — это не только способ
помещения логоса и его переводов (разума, дискурса и т. д.) в центре всего, но
и способ определения самого логоса в качестве центрирующей, собирательной
силы... Это способ соединения и собирания всего» (Деррида Ж. Философия и
литература // Жак Деррида в Москве. М., 1993. С. 170—171).
10
релятивизм как своеобразный взгляд на мир (и метод его
восприятия)16, отказ от истины как в научном познании, так и в
практической сфере17, а также новое представление о
социальной реальности18.
Не все из перечисленного может быть безоговорочно
принято. Однако не обращать внимание на вызов постмодерна
современной науке вообще и теории познания в частности
невозможно. В любом случае следует констатировать, что в
конце ХХ в. сформировалась постклассическая эпистемология,
многие положения которой не столь радикальны, как идеи
постмодерна, но в общем и целом созвучны последним.
Поскольку все это имеет прямое отношение к теории познания
государства и права, обратимся к рассмотрению особенностей
тех изменений, которые привели к появлению постклассической
эпистемологии19.
16 Релятивизм в гносеологии — это признание относительности любой
точки зрения и невозможности одной из них претендовать на аподиктичность.
Это положение, связанное, ко всему прочему, с отказом от привилегированной
позиции метанаблюдателя, которому по силам описать и объяснить (хотя бы
потенциально) всю внешнюю реальность, было подготовлено кризисом
классической механики и открытием в физике микромира принципов
неопределенности (В. Гейзенберг) и дополнительности (Н. Бор).
17 Один из наиболее радикальных вариантов критики репрезентатизма (и
репрезентативной теории истины) принадлежит Р. Рорти, который вслед за
У. Джеймсом и Д. Дьюи предложил заменить понятие «истина» как
соответствие объективному положению вещей в природе тем, во что лучше
(полезнее) верить («лучшая идея, которую мы принимаем для объяснения
происходящего»), и вообще отказаться от теории познания в пользу теории
полезности (Rorty R. Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton (N.J.), 1979;
Он же. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996).
18 См. подробнее: Честнов И. Л. Диалогическая онтология права...
19 Термин «эпистемология» был введен в научный оборот шотландским
философом Дж. Ф. Ферье в работе «Основы метафизики» (1854 г.), в которой
он разделил философию на онтологию — учение о бытии и эпистемологию —
учение о познании. В англо-американской литературе предпочитают
использовать именно термин «эпистемология», тогда как в отечественной —
гносеология. Долгое время оба эти термина употреблялись как тождественные
(или, по крайней мере, как синонимы). Однако сегодня наметилось некоторое
различие между ними. По мнению авторов «Новейшего философского
словаря» (Минск, 2001), они различаются исходными позициями: субъект—
объект (гносеология) и объект—знание (эпистемология), поэтому последняя
исследует знание, его структуру, функционирование и развитие и исходит не
из субъекта познания, а из объективных структур знания (С. 1232). Думается,
что элиминировать субъекта (как это сделал, например, К. Поппер, введя в
11
Классическая теория познания исходит, как уже отмечалось,
из наивного реализма и не менее наивного репрезентатизма:
веры в объективность существования внешнего мира,
естественного порядка (предустановленной гармонии) в нем и
возможности полного и точного его воспроизведения в
сознании. Такое субъект-объектное отношение, получив
религиозное (позднее — мифо-идеологическое) обоснование20,
трансформируется в одну из центральных универсалий
западноевропейской
культуры
—
активистский
антропоцентризм. Суть последнего — возможность и
необходимость контроля над природой, окружающим миром, а
также над нерациональными аспектами человеческой психики21.
Отсюда проистекает уверенность в существовании вечных и
неизменных (универсальных) законов природы, которые
отражаются сознанием и используются в практикопреобразовательной деятельности человеком.
Эти
постулаты
классической
теории
познания
экстраполируются в юридическую науку. При этом необходимо
заметить, что современная теория и философия права уделяют
непозволительно мало внимания юридико-эпистемологической
проблематике22. Так, в работе В. С. Нерсесянца одна из глав (6 с
научный оборот «третий мир» — мир объективных знаний) из проблематики
знания в современных условиях бесперспективно, так как не учитывается
постоянный процесс воспроизводства знания, вне которого оно не может
существовать. Критику «эпистемологии без познающего субъекта» см.:
Брушлинский А. В. О деятельности субъекта и его критериях // Субъект,
познание, деятельность. К 70-летию В. А. Лекторского. М., 2002. С. 359—361.
20 О религиозных основаниях теории познания Нового времени, прежде
всего картезианства, см.: Можаровский В. В. Критика догматического
мышления и анализ религиозно-ментальных оснований политики. СПб., 2002.
С. 123. Особый интерес в этой связи представляет догмат о Боговоплощении,
обосновывающий как преобразовательную миссию человека, так и концепцию
вечных и неотчуждаемых прав человека (Там же. С. 128). О религиозных
истоках западной правовой системы см.: Честнов И. Л. Общество и
юриспруденция на исходе второго тысячелетия. СПб., 1999.
21 На это обращает внимание В. А. Лекторский (Лекторский В. А. Научное
и вненаучное мышление: скользящая граница // Наука: возможности и
границы. М., 2003. С. 26).
22
Практически единственным фундаментальным исследованием
эпистемологических проблем государства и права является работа (как бы к
ней не относиться) В. М. Сырых (Сырых В. М. Логические основания общей
теории права: В 2 т. Т. 1: Элементный состав. М., 2000). Исключением из
общего правила является также одно из лучших произведений по теории права
12
половиной страниц из 647) посвящена правовой гносеологии.
Однако ничего кроме утверждения, что концепция различения
права и закона «выражает процесс познавательного перехода
(как совершаемого? — И. Ч.) от простого мнения о праве... к
истинному знанию — к знанию истины о праве, к понятию
права, т. е. к теоретическому (понятийному) знанию об
объективных (не зависящих от воли и произвола властей)
свойствах природы, сущности права и формах (адекватных и
неадекватных) ее проявления»23, в ней, по сути, не содержится.
В фундаментальной работе Д. А. Керимова «Методология
права»
гносеологическая
проблематика
исследуется
преимущественно сквозь призму анализа методологических
функций философии права, раскрываемого через изложение
основных противоречий правовой реальности (историческое и
логическое, конкретное и абстрактное, явление и сущность и т.
д.). Однако сам механизм научного познания, структура
юридического знания, критерии научности юриспруденции,
перспектива новых методов юридического исследования в ней
не содержатся. Этой проблематики нет, к сожалению, и в
интересных работах В. П. Малахова и А. Ф. Закомлистова. При
этом складывается впечатление, что оба философа (по базовому
образованию) не проводят различия между научным
мышлением (и, соответственно, уровнем правосознания) и
профессиональным,
рассуждая,
например,
о
логике
правосознания, свойствах правовых понятий24 или нормативном
мышлении в юриспруденции (объявленном как «юридическая
эпистемология»)25. В весьма нетривиальном сочинении В. А.
Бачинина провозглашается философский (метафизический)
подход
к
анализу
права,
противопоставляемый
социологическому и, надо полагать, научному26.
последнего времени: Поляков А. В. Общая теория права: Феноменологокоммуникативный подход: Курс лекций. 2-е изд. СПб., 2003. С. 14—108.
23 Нерсесянц В. С. Философия права: Учебник для вузов. М., 1997. С. 63.
24 Малахов В. П. Философия права: Учебное пособие. М.; Екатеринбург,
2002. С. 140—169.
25 Закомлистов А. Ф. Юридическая философия. СПб., 2003. С. 426 и след.
26 Бачинин В. А. Философия права и преступления. Харьков, 1999. С. 32—
43. Интересно, что предметом метафизического способа постижения права
объявляется «целостность метафизической сверхреальности, внутри которой
социально-правовая реальность пребывает как один из ее частных модусов»
(С. 42).
13
Исследование В. М. Сырых, подробно и обстоятельно
раскрывающее
эпистемологическую
проблематику
юриспруденции,
построено
на
марксистско-ленинских
постулатах (чего не скрывает сам автор). В работе с позиций
диалектической логики провозглашается существование
объективных законов правовой материи и их истинностное
познание через знание юридической практики, выступающей
критерием истины и основанием юридической науки (началом
познания). О том, насколько такого рода заявления адекватны
современной постклассической эпистемологии, будет сказано
ниже.
Если суммировать многочисленные высказывания современных мыслителей о том, чем сегодняшняя эпистемологическая
ситуация отличается от классической, то можно выделить
следующие ее характеристики27. Во-первых, наука уже не
занимает того положения, которое ей приписывалось в «эпоху
сциентизма». После работ постпозитивистов (прежде всего,
«методологического анархиста» П. Фейерабенда), социологов
знания, социальной феноменологии и исследований Римского
клуба
стало
очевидно,
что
наука
не
обладает
привилегированным эпистемологическим статусом, не является
основной формой знания, а наоборот, ответственна за многие
(если не за все) глобальные проблемы современности. Вовторых, «антропологический поворот»28, произошедший во
второй половине ХХ в., привел к важнейшему (и до конца не
осознанному
в
науковедении)
изменению
основного
эпистемологического отношения: от субъект-объектного к
субъект-субъектному, включающему в себя субъект-объектное.
Это говорит о том, что научное познание является
социокультурно и исторически обусловленным, как сам процесс
познания, так и использование знания (все элементы
27
О постклассической эпистемологии см.: Лекторский В. А.
Эпистемология классическая и неклассическая. М., 2001; Он же. Научное и
вненаучное...; Микешина Л. А. Философия познания. Полемические главы. М.,
2002; Степин В. С. Научное познание и ценности техногенной цивилизации //
Вопросы философии. 1989. № 10; Он же. От классической к постклассической
науке (изменение оснований и ценностных ориентаций) // Ценностные
аспекты развития науки. М., 1990; Он же. Теоретическое знание. М., 2000.
28 Об антропо-экзистенциальной эпистемологии см.: Микешина Л. А.
Философия познания… С. 52 и след.
14
воспроизведения научного знания)29. Отсюда перенос интереса
современных исследователей от знания как такового к процессу
его воспроизводства и к научному сообществу — главному
субъекту производства знания, а также опосредующим его
социокультурным и историческим условиям (контексту).
Для постклассической эпистемологии характерна также
проблематизация познаваемости мира, шире — референтности
(отношения знака и означаемого)30. Отсюда вытекает
29 На это важное положение обращается внимание в социальной психологии науки и социологии знания, при этом утверждается, что на результаты
научной деятельности влияет историческая эпоха, специфика культуры среды
обитания ученого, научная политика государства, биографические
особенности ученого, его ближайшее окружение (малая группа) и другие
социокультурные и психологические факторы. Так, на первой конференции по
социологии научного знания, состоявшейся в 1972 г., утверждалось, что
наука — это разновидность культурной деятельности (Social processes of scientific develop-ment / Ed. by R. Whittley. London; Boston, 1974. P. 1). Социология
науки должна отказаться от образа нормативной науки в пользу
интерпретативной и обратиться к изучению культурных образцов, которые
детерминируют поведение ученых (Law J. Theories and methods in the sociology
of science: an interpretative approach // Social science inform. P., 1974. Vol. 13,
№ 2). По мнению одного из лидеров социологии знания Б. Барнса, наука — не
что иное, как система культурно обусловленных верований, а теория
представляет собой метафору понимания новых объектов (Barnes B. Scientific
knowledge and social theory. L.; Boston, 1974. P. 43, 49). М. Фуко редуцирует
науку к отношениям власти, пронизывающим все ткани общества. Воля к
знанию, по мнению одного из идеологов постмодернизма, есть выражение
воли к власти, а действия науки, направленные на овладение истиной,
являются одновременно и действиями власти (Foucault M. Die gesellschaftliсhe
Ausweitung der Norm // Mikrophysik der Macht. Berlin, 1976. S. 87). Многие идеи
представителей социологии знания и иже с ними представляются чрезвычайно
радикальными, так как не учитывают относительной самостоятельности «поля
науки», но это не свидетельствует о бесперспективности анализа науки в
рамках историко-социокультурного контекста.
30
Постструктуралисты — предшественники постмодернистов —
утверждают, что между знаком и означаемым нет и не может быть
однозначной связи (Барт Р. Из книги «О Расине» // Избранные работы.
Семиотика. Поэтика. М., 1989; Деррида Ж. Голос и феномен и другие работы
по теории знака Гуссерля. СПб., 1999). Поэтому социальное бытие все больше
и больше превращается в «игру означающих», в бытие симулякров — копий
без оригиналов, существующих сами по себе, без соотнесения с оригиналом.
Другими словами, это «пустая форма», которая принимает форму идеологии и
заставляет человека видеть, например, государство и право как реально
существующие объекты (вещи), в то время как их реальность — магическиритуальный язык системы (Baudrillard J. Simulations. N.Y., 1983).
15
знаменитый тезис Ж.-Ф. Лиотара о том, что современность
(постмодерн) — это недоверие к метанарративам31, которые
сегодня утратили свое легитимирующее значение. На вопрос о
том, существует ли объективный мир, «природа вещей», с
которой
должно
быть
соотнесено
научное
знание,
представители постклассической эпистемологии отвечают в
большинстве своем отрицательно. Образ мира для них — это
скорее конвенции, соглашения научного сообщества, хотя и не
произвольные, а такие, которые демонстрируют большую
познавательную эффективность.
Постклассическая эпистемология акцентирует внимание на
росте знаний и предлагает некумулятивную концепцию его
приращения. Одним из первых такую точку зрения высказал Т.
Кун в знаменитой работе «Структура научных революций», в
которой показал, что нет поступательного (кумулятивного)
развития научного знания, оно растет (изменяется)
«революционно», в силу наукой не эксплицируемой
креативности. Между научными революциями осуществляется
всего лишь «подгонка» новых фактов под парадигму — образец.
К. Поппер, выдвинув принцип фаллибилизма (опровержимости)
в качестве критерия научности, утверждал тем самым, что
наука — это собрание заблуждений, так как каждое научное
открытие неизбежно когда-нибудь будет опровергнуто. Это
заставляет критически относиться к самым, казалось бы,
очевидным истинам.
Постклассическая эпистемология также развенчала догму
эмпиризма, т. е. требование верификации (подтверждаемости
31 Метанарративы — это концепции предельной общности (теории К.
Маркса, Т. Парсонса, П. Сорокина и др.), которые легитимируют
общественный порядок эпохи модерна (Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна.
СПб., 1998). В связи с утратой ими своего легитимирующего значения
радикализируется проблема «короткого замыкания» — перехода от
философских конструкций к эмпирическому уровню научного исследования и
практическим действиям. «Социальная прагматика, — пишет Ж.-Ф. Лиотар, —
не обладает «простотой» научной прагматики. Это чудище, образованное
наслоением сетей гетероморфных классов высказываний (денотативных,
прескриптивных, перформативных, технических, оценочных и т. д.). Нет
никаких оснований считать, что можно определить общие для всех
языковых игр метапрескрипции и что один обновляемый консенсус (тот, что в
определенные моменты главенствует в научном сообществе) может охватить
совокупность
метапрескрипций,
упорядочивающих
совокупность высказываний, циркулирующих в обществе» (Там же. С. 155).
16
теории опытом). Ни одна теория не является полностью
верифицируемой, как и невозможна ее окончательная
фальсификация, — утверждает У. Куайн32. Активное развитие
синергетики привело к тому, что современное науковедение
отказалось от краеугольного принципа классической науки —
принципа причинности. Все это, как будет показано ниже, имеет
самое непосредственное отношение и к познанию государства и
права.
И еще одно различие постклассической эпистемологии и
классической. Последняя основывалась на дихотомических
антиномиях индивидуализм — холизм, идеализм —
материализм (реализм), сущее — должное и т. д. При этом все
классические теории познания исходили из принятия в качестве
основания какого-либо одного из двух полюсов антиномий,
доказывая недостаточность противоположной точки зрения.
Современная (постклассическая) теория познания в качестве
своего основания берет не одну из двух противоположностей, а
процесс их снятия, то, что, условно говоря, располагается между
ними, демонстрируя их взаимообусловленность. Такая
эпистемология может быть названа диалогической33, и ее
интенции применительно к юриспруденции будут раскрыты
ниже.
В общем и целом постмодернистская эпистемология34
предполагает «переоценку фундаментализма, признание
многомерного образа реальности, а также неустранимой
множественности описаний и «точек зрения», отношения
дополнительности и взаимодействия между ними. Преодоление
тотального господства одной (любой) доктрины — это, по
существу, не только идеологическое, но и методологическое
требование для философии познания ХХI в. Мы уже работаем в
контексте многих постмодернистских принципов, не всегда
32
Quine V.W.O. Ontological Relativity and Other Essays. N.Y., 1969.
Косвенно эта проблематика раскрывается в кн.: Честнов И. Л. Право как
диалог: к формированию новой онтологии правовой реальности. СПб., 2000.
34 Сам термин «постмодернистская эпистемология» может показаться
противоречивым, так как постмодернисты пытаются развенчать теорию
познания, сбросить ее с корабля истории. Однако рассматривая (даже
критикуя) проблемы, относящиеся к эпистемологии, они сами становятся
эпистемологами, даже не желая этого.
33
17
осознавая, как известный герой Мольера, что «говорим
прозой»»35.
Теперь,
завершив
обзор
основных
положений
постклассической эпистемологии, рассмотрим как они
преломляются в «юридической гносеологии», а затем — как
трансформируются в конкретное юридическое исследование.
Раздел 1. МЕТОДОЛОГИЯ ЮРИДИЧЕСКОГО
ИССЛЕДОВАНИЯ
Методология научного исследования — это учение о
методах, включающее не только анализ познавательных
средств, но и более широкую проблематику: что познается, кто
проводит научное исследование, насколько оно соответствует
критериям научности и др. Поэтому данные вопросы относятся
к числу методологических и рассматриваются вместе с
методами изучения государства и права.
1.1. Предмет юридической науки
Предмет любой науки, в том числе и юридической, — это то,
что эта наука изучает. Так, по крайней мере, считается в
классическом науковедении. Такой подход проистекает из идеи
репрезентатизма и корреспондентской теории истины,
сформулированной А. Тарским. Отсюда следует имеющая
мифо-религиозную основу36 идея о том, что предмет науки
образуют объективные законы бытия (соответствующей формы
материи). Однако с позиций постклассической эпистемологии,
которая ставит под сомнение эти исходные постулаты
классического
науковедения,
предмет
науки
следует
рассматривать как рефлексивное отношение субъекта и
объекта,
включенное
в
процесс
интерсубъективной
коммуникации. Предмет науки, следовательно, это не сама по
себе объективная реальность (в таком случае предмет науки не
отличим от объекта) и даже не ее рефлексивный образ37, а
Микешина Л. А. Философия познания... С. 53—54.
Имеется в виду принимаемая на веру античная и христианская идея о
том, что мир устроен разумно, гармонично.
37 Одним из первых на это, казалось бы, очевидное различие объекта и
предмета применительно к теории государства и права обратил внимание
35
36
18
гносеологическое отношение познания (восприятия, описания,
объяснения, интерпретации и, насколько это возможно,
предсказание) субъектом выделяемой из объекта его
определенной части (стороны, аспекта) с последующей
практической деятельностью по его использованию. Это
свидетельствует о том, что предмет науки вообще и
юриспруденции в частности определяется как объектом (в
нашем случае — спецификой правовой реальности), так и
субъектом (факторами, с субъектом связанными)38. Рассмотрим
эти факторы, определяющие предмет юридической науки,
подробнее.
Прежде всего, предмет юриспруденции зависит собственно
от того, что изучается. Очевидно, что изучать правовую
реальность — это одно, а звезды на небе — несколько иное.
Однако образ права формируется «позднее» (после его
описания, объяснения и интерпретации) и на основе тех
обстоятельств, которые были обозначены как субъективные
(относящиеся к субъекту, а не к креативной воле субъекта)39.
Предмет юридической науки зависит от уровня накопленных
знаний связанного с историей соответствующего общества.
Очевидно, что по мере «взросления»40 социума представления о
праве изменяются в сторону их уточнения41. При этом
изменяется акцент субъекта познания на те или иные стороны
объекта в силу их актуальности для данного социокультурного
В. А. Козлов (Козлов В. А. Проблемы предмета и методологии общей теории
права. Л., 1989). О дискуссии по этому вопросу между Ю. И. Гревцовым и
А. В. Поляковым см.: Коммуникативная концепция права: вопросы теории.
Обсуждение монографии А. В. Полякова. СПб., 2003. С. 25, 102—103.
38 То, что познание (как процесс, так и результат) зависит от
социокультурных и исторических, а также психологических факторов,
считается доказанным в социологии знания и социальной психологии науки (и
когнитивной психологии).
39 О том, как возникают представления о праве, требуется говорить
отельно. Сейчас же заметим, что они формируются субъектом (на основе его
креативной воли), но к ней не сводятся, так как становятся социальными
представлениями на основе процессов объективации и реификации.
40 Термин «взросление» общества в эпоху постмодерна представляется
более убедительным, чем традиционное слово «развитие», вследствие
отсутствия на сегодняшний день общепризнанных критериев последнего.
41 В силу некумулятивности науки говорить о росте знаний достаточно
проблематично. Более того, по мере накопления знаний (расширения,
предположим, границ предмета науки) расширяется и граница непознанного.
19
контекста — соответствующего общества. Смена актуализации
той или иной стороны объекта обусловлена как объективными
обстоятельствами (спецификой состояния общества), так и сменой доминант (универсалий, по терминологии В. С. Степина,
или эпистем, если следовать словарю М. Фуко) культуры —
господствующих в данное время в данной цивилизации
представлений о мире, человеке в нем и т. д. Так,
эпистема Нового времени (эпохи Просвещения) определила
юснатуралистическое представление о праве и, соответственно,
предмет юридической науки. Позитивистская эпистема — это
ориентация на внешние признаки права, вследствие чего
изменяются и границы предмета юридической науки.
Принципиальное значение для определения предмета
юриспруденции играет тип цивилизации, в которой существует
эта дисциплина и к которой принадлежит субъект, его
конструирующий. Разные типы цивилизаций обусловливают
различные образы правовой реальности42 и отличающиеся друг
от друга правовые системы. В результате предмет юридической
науки (как и ее существование) получает специфические именно
для данной культуры (цивилизации) характерные черты.
Несмотря на процессы глобализации культурные различия
продолжают оказывать(а может быть, и усиливают)
определяющее воздействие на научную деятельность и ее
предмет43. Это доказывается тем несомненным фактом, что
42 Несомненный интерес в этой связи представляют исследования
Ю. М. Лотмана, Б. А. Успенского и Ю. С. Степанова, в которых показывается
специфика русской культуры и ее отличия от западной культуры, прежде
всего, в восприятии социально-политических явлений (Лотман Ю. М.,
Успенский Б. А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до
конца ХVIII века) // Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. М., 1996.;
Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования.
М., 1997). Небезынтересным является также российско-французское
исследование
восприятия
образа
права:
Курильски-Ожвен
Ш.,
Арутюнян М. Ю., Здравомыслова О. М. Образы права в России и Франции. М.,
1996. См. также: Правовая культура современного российского общества //
Материалы научно-практи-ческой конференции, посвященной 55-летию
общества «Знание» (31 января 2002 г.). СПб., 2002; Место российской
правовой системы среди правовых систем современности // Труды
теоретического семинара юридического факультета СПб ИВЭСЭП / Под ред.
И. Л. Честнова. Вып. 6, ч. 1—2. СПб., 2003.
43 На том, что именно культурные различия, вытекающие из религиозных
оснований, являются определяющими в ХХI веке, настаивает сегодня один из
20
наука не может существовать вне научного сообщества. А
последнее является носителем специфических культурных
особенностей соответствующего социума. Это же касается и
специфики социальной стратификации данного общества, того
места, которое в нем занимает наука (и юриспруденция в
частности). В социальной психологии доказано, что классовая
принадлежность во многом обусловливает специфику
восприятия любого социального явления44, в том числе и права.
Вышеизложенное необходимо отличать от вульгарного
социологизма, коим страдают наиболее радикальные концепции
социологии знания. Социальный контекст, несомненно,
оказывает значительное влияние как на отдельного
представителя научного сообщества, так и на всю совокупность
ученых. Однако это воздействие не прямое, а опосредованное, в
частности, существующими ценностями и нормами науки, ее
внутренней структурой, категориальным аппаратом и другими
факторами,
преломляющими
и
адаптирующими
социокультурное воздействие. В то же время нельзя не
обращать внимание и на процесс трансляции и даже переноса и
заимствования научных знаний, как в исторической
ретроспективе, так и в кросс-культурном аспекте (речь идет о
навязывании образцов науки, в том числе юридической,
Западом всем остальным регионам мира). В любом случае
отрицать
влияние
социокультурного
контекста
на
формирование предмета теории государства и права
основоположников теории модернизации С. Хантингтон (Huntington S. P. The
Clash of Civilizations and the Remaking of the World Order. N.Y., 1996).
44 Так, в серии ставших знаменитыми экспериментов Дж. Брунера
показано, что дети из разных социальных групп по-разному воспринимают
размер монет одного достоинства (менее обеспеченные явно его
переоценивают) (Брунер Дж. Психология познания. М., 1977). В социальной
психологии также доказано, что люди с более низким социальноэкономическим статусом отличаются более низким локусом контроля:
склонны относить происходящее с ними на счет причин внешнего порядка и
считать, что внешние обстоятельства определяют судьбу человека, а не он сам
(Gurin P., Gurin G., Morrison B. M. Personal and ideological aspects of internal and
external control // Social Psychology. № 41. Р. 275—296).
21
невозможно, как и не следует его переоценивать, считать, что он
прямо и непосредственно его (предмет) определяет45.
На предмет юриспруденции влияет также отношение
социума к данной дисциплине, выражающееся как в
применимости соответствующих знаний на практике, так и в
институционализации этой дисциплины. Важным показателем
востребованности научной дисциплины в этой связи выступает
ее престиж в общественном сознании и, как следствие, ее выбор
абитуриентами. Парадоксальным образом возникновение
юридической науки непосредственно было связано с
преподаванием римского права в первых средневековых
университетах46.
Необходимо обратить внимание и на зависимость предмета
науки (а следовательно, и юридической) от господствующих
социальных и научных представлений, существующих в данном
обществе.
Эта
зависимость
прекрасно
показана
представителями школы П. Бурдье, продемонстрировавшими,
что даже статистика, казалось бы, неангажированная наука,
оперирующая «объективными» данными, является «ставкой в
борьбе за символическое доминирование». Выбор объекта
социологического исследования, способ классификации явлений
внешнего мира и их номинации всегда избирательны и зависят
от позиции субъекта в поле символического капитала47.
Предмет юриспруденции зависит и от того, какой тип
правопонимания господствует в данную эпоху, в данной
культуре и в данном научном сообществе48. Представитель
юснатурализма основной акцент будет делать на природе
человека, обусловливающей вечные и неотчуждаемые права
личности; сторонник позитивизма — на внешних формах права;
Следует заметить, что проблема социокультурной детерминации
научного познания, несмотря на многочисленные публикации, далека от
разрешения.
46
См. подробнее: Берман Г. Западная традиция права. Эпоха
формирования. М., 1994; Честнов И. Л. Общество и юриспруденция... Гл. 1.
47 Так, в зависимости от того, каков официальный возраст выхода на
пенсию, подсчитывается количество пенсионеров. То же самое касается
уголовной статистики: она напрямую зависит от того, что закон объявляет
преступным. См.: Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала
практической социологии. М.; СПб., 2001.
48 О связи правопонимания и эпистемологической проблематики см.:
Поляков А. В. Общая теория права. С. 14—108.
45
22
социолог права — на влиянии общества на право и права на
общество. Между этими подходами к определению предмета
юриспруденции,
несомненно,
существуют
точки
соприкосновения. Все они, например, не могут не включать в
предмет этой дисциплины нормы права. Однако понимаются
нормы
права
сторонниками
различных
концепций
правопонимания по-разному: как «природа человека», статья
нормативно-правового акта или обычай.
Таким образом, вышеизложенное позволяет сформулировать
промежуточный вывод: предмет юридической науки не
является заданным, но конструируется49 субъектом в рамках
объекта. Определение предмета науки — это активная
деятельность субъекта, но отнюдь не произвольная: она
обусловлена как объектом, так и историческим и
социокультурным контекстом, о котором речь шла выше.
После рассмотрения контекста предмета юриспруденции
необходимо обратиться к анализу субъекта, конструирующего
предмет. Проблема субъекта социальной (и правовой)
реальности и ее познания актуализируется в конце 60-х годов
ХХ в. в постструктурализме, а затем в постмодернизме и
связывается
с
утратой
субъектом
социокультурной
идентичности. В 1968 г. Р. Барт провозгласил «смерть субъекта
(автора текста)»50, а в 1969 г. эту же мысль развил М. Фуко51.
Постструктуралисты и постмодернисты показывают, что
субъект обусловлен (жестко детерминирован) социокультурной
и исторической ситуацией, за пределы которой ему не
вырваться. Насилие структуры над субъектом — главный мотив
49
Характеристика и содержание социального конструирования будут даны
ниже.
Кто говорит посредством письма: конкретный человек, писатель,
исповедующий определенные представления, или общечеловеческая
мудрость? Узнать нам это никогда не удастся, утверждает Р. Барт, по той
причине, что в письме как раз и уничтожается всякое понятие о голосе, об
источнике (Барт Р. Смерть автора // Избранные работы. С. 384).
51 Суть знаменитого выступления М. Фуко в Коллеж де Франс не в
заявлении, что автора не существует, а в том, что в современной тематике,
проявляющейся как в произведениях, так и в критике, автор «стирается» в
пользу форм, свойственных дискурсу (Фуко М. Что такое автор? // Воля к
истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М.,
1996. С. 7—47).
50
23
исследований Р. Барта, Ж. Делеза, М. Фуко и других
основоположников постмодернизма52.
Вышесказанное имеет самое непосредственное отношение к
юриспруденции: кто создает и познает право, кто ответствен за
последствия
того
и
другого?
Насколько
депутаты
Государственной думы РФ являются действительными авторами
познанной необходимости в законотворчестве и ее реализации в
нормативно-правовом акте? Насколько произволен судья в
принятии судебного прецедента? По мнению Ю. Батлер,
автономность субъекта — иллюзия, так как он является
продуктом социальности53. Эту же мысль несколько иначе
выразил Л. И. Спиридонов в работе «Социология уголовного
права»54. Общественные отношения, по его мнению, определяют
социальную обусловленность уголовного права, как и всего
правопорядка, и, следовательно, любого социально-значимого
поступка каждого отдельного индивида и в конечном счете даже
его биографические особенности. Это не означает, что индивид
«запрограммирован» ими на конкретные поступки. Они
(господствующий тип социальных связей) определяют рамки
поведения, выйти за которые индивид не может (как нельзя
быть тем, статус кого еще не возник). Свобода воли существует
только внутри этих рамок. Изменить их отдельному человеку,
даже харизматическому лидеру, не под силу.
Субъект права и его познания, конструирующий предмет
юриспруденции внутренне диалогичен. Диалогичность субъекта
состоит не просто в его противоречивости, но в постоянном
воспроизведении им взаимообусловленности и взаимного
перехода противоположных его моментов, сторон. Главной
52 Сегодня произошло обезличивание письма, и, как следствие, язык встает
на место автора. Сам же текст — это многомерное пространство, сотканное из
цитат, отсылающих к многочисленным источникам (Барт Р. Указ. соч. С. 388).
Эту же идею выразила в концепции интертекста Ю. Кристева.
53 Batler J. Contingent Foundations: Feminism and the Question of Postmodernism // Feminists Theorize the Political / Ed. by J. Batler, J. Scott. N.Y., 1992. P. 15.
54 Спиридонов Л. И. Социология уголовного права. М., 1986. В последней,
оставшейся неопубликованной при жизни, работе под условным названием
«Философия права» Л. И. Спиридонов пишет: «Проблема “единицы” в
изучении того или иного предмета: общество изучает человека или человек
изучает общество; человек овладевает языком или язык овладевает человеком;
человек овладевает правом или право овладевает человеком?» (Спиридонов Л.
И. Избранные произведения. СПб., 2002. С. 25).
24
характеристикой так понимаемого субъекта выступает диалог
индивидуального и общественного, являющийся главным
противоречием социального мира. М. М. Бахтин выразил это
термином «полифоничность» (многоголосие субъекта) —
включающий, как минимум, два «голоса» — личности и
общества. Напряжение (диалог) между ними является
основанием нетождественности индивида самому себе55 и,
добавим от себя, трансцендентности — выхода за собственные
(обусловленные социумом) рамки.
Эта диалогичность раскрывается Л. И. Спиридоновым
применительно к диалектике индивидуального и общественного
правосознания56. В процессе индивидуальной социализации
общественное правосознание — господствующие идеи и
представления — доминирует над индивидуальным, формируя
его. После завершения правовой социализации, когда
правосознание, принадлежащее выдающимся мыслителям,
религиозным, политическим деятелям, сформировалось, оно
«опережает» общепринятые концепции и представления, если в
них вносится нечто новое. Внесение правовой инновации и есть
проявление
процесса
трансцендирования
субъекта
правотворчества. Таким образом, автономность субъекта
познания права состоит в его «опережающей рефлексивности»
по отношению к господствующей точке зрения.
Каково содержание предмета юридической науки?
Классическое науковедение одно из главных отличий науки от
«ненаучных» форм знаний видит в том, что именно наука
изучает закономерности соответствующего объекта. Другими
словами, предмет науки, с этой точки зрения, образуют
закономерности, изучаемые наукой. Поэтому предмет
55 «Я... становлюсь самим собою, только раскрывая себя для другого, через
другого и с помощью другого», — Бахтин М. М. Эстетика словесного
творчества. М., 1979. С. 311. (Об интерпретации этой идеи М. М. Бахтина см.:
Махлин В. Л. «Из революции выходящий»: Программа // Бахтинский сборник.
Вып. 3. М., 1997. С. 199 и след.) При этом другой — это не просто второй
субъект общения, а вообще внешняя социальная реальность, которая
обращается к «Я» с определенными императивными требованиями и
вынуждает адекватным образом реагировать на него, преобразуя в то же время
самого себя. Так понимает «другого» (Ты) О. Розеншток-Хюсси (РозенштокХюсси О. Речь и действительность. М., 1994. С. 55 и след.).
56 Спиридонов Л. И. Теория государства и права: Курс лекций. СПб., 1995.
С. 122—124.
25
юриспруденции образуют закономерности возникновения,
развития и функционирования правовых явлений. При этом
закономерность (или закон) — это связь сущностей явлений,
процессов, порядок или последовательность их возникновения,
изменения и развития, действующие при определенных
условиях57.
По поводу приведенной точки зрения следует заметить, вопервых, что предмет юридической науки образуют не сами по
себе, например, закономерности, но знания, представления о
них субъекта. Не случайно В. М. Сырых говорит о «познанных
закономерностях», утверждая далее, что структуру правовой
науки образует не юридическая практика, а знания58. Во-вторых,
большинство сложных систем (а право, несомненно, относится к
числу таковых) являются диссипативными59, т. е. открытыми
(постоянно обменивающимися веществом и энергией со
средой), неравновесными (характеризующимися неустойчивой
внутренней структурой) и нелинейными (способными к
самоорганизации). Устойчивое состояние в таких системах
образуется из синтеза порядка и хаоса, которые не могут
существовать один без другого, так как являются условиями
существования друг друга60. Такие системы можно представить
также в виде аутопойетических61, характеризующихся
постоянным самосозиданием, осуществляющимся в процессе
коммуникации. В них нет заранее предопределенного единства
и иерархичности (ее элементы не атомы, а события не
объединены в фундаментальную целостность)62. Идеи
57 Сырых В. М. Указ. соч. С. 49. Ниже он (что весьма симптоматично)
указывает не только на условность законов, но и на их вероятностный,
статистический характер (С. 53). При этом в предмет общей теории права, по
мнению В. М. Сырых, входят закономерные связи права с неправовыми
явлениями (С. 63).
58 Там же. С. 296.
59 «Диссипация» — рассеяние вещества и энергии.
60 Порядок в такой системе сопровождается снижением в ней энтропии. Но
это происходит за счет увеличения беспорядка в окружающей среде, что
оказывает на систему обратное воздействие в силу ее «оперативной
открытости» (см.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог
человека с природой. М., 1986).
61 Этот термин, буквально означающий самотворчество, самопроизводство,
введен в научный оборот чилийским биологом У. Матураной (Матурана У.
Биология познания // Язык и интеллект. М., 1995).
62 См. подробнее: Чичнева Е. А. Указ. соч. С. 416 и след.
26
аутопойезиса использовал в своих исследованиях Н. Луман. В
частности, его знаменитое определение права как «продолжение
коммуникации другими способами» свидетельствует о том, что
задача права состоит в редуцировании до минимума сложности
(контингентности) перенасыщенного возможностями мира через
разрешение конфликтов63. Все это свидетельствует о том, что
признание существования законов (по крайней мере, в их
классическом варианте), наиболее важным из которых является
причинно-следственная зависимость, сегодня достаточно
проблематично. Н. Н. Моисеев в этой связи пишет, что закон
причинности «нельзя доказать логически и вывести из какихлибо других аксиом. Или даже четко определить... Нам следует
набраться мужества отказаться от тривиального представления о
причинности, когда нам кажется, что одни и те же “причины”,
действующие на один и тот же “объект”, обязательно должны
порождать одни и те же следствия»64. Р. Будон
небезосновательно заявляет, что крах теорий социального
изменения, которые строились на основе прогнозов и были
опровергнуты самой жизнью, произошел из-за господства в
классической науке закономерностей, рассматривавшихся как
универсальные и вневременные. Это заставляет пересмотреть
теорию причинности и, соответственно, представление о
социальных (добавим от себя — и политико-правовых)
закономерностях65.
Если можно говорить о правовых закономерностях, знания о
которых образуют предмет юридической науки, то лишь как об
условных и вероятностных тенденциях. Такого рода тенденции,
несомненно, существуют в науке (собственно этим наука
отличается от собрания нарративов — рассказов). Но они
63 Luhman N. Ausdifferenzirung des Rechts. Beiträge zur Rechtssoziologie und
Rechtstheorie. Frankfurt am Main, 1981. S. 511.
64 Моисеев Н. Н. Расставание с простотой. М., 1998. С. 61. В 1986 г. сэр
Д. Лайтхил, ставший позже президентом Международного союза чистой и
прикладной математики, сделал удивительное заявление: он извинился от
имени своих коллег за то, что в течение трех веков образованная публика
вводилась в заблуждение апологией детерминизма, основанного на законах
Ньютона, тогда как можно считать доказанным, по крайней мере с 1960 г., что
этот детерминизм оказался ошибочной позицией (см.: Пригожин И.
Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6. С. 48).
65 Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М.,
1998. С. 5, 216 и др.
27
действуют только при определенных исторических и
социокультурных условиях и проявляются как закон больших
чисел. В. М. Сырых по этому поводу пишет: «Одна и та же
объективная закономерность в различных конкретноисторических условиях проявляет себя по-разному, действует
инвариантно. И доказать преимущество какого-либо одного
варианта перед другим, апеллируя к познанным объективным
закономерностям, не представляется возможным... Методом
проб и ошибок, последовательно проверяя научные теории,
государство устанавливает более или менее эффективную
систему действующего права»66. Тенденции функционирования
правовой
реальности,
описываемые,
объясняемые
и
интерпретируемые категориями юридической науки, и образуют
содержание ее предмета.
Предмет юриспруденции, если подходить к нему с позиций
постклассической
эпистемологии,
является
внутренне
диалогичным. Классическая наука, в том числе и юридическая,
исходила из примата одной стороны наиболее важной
антиномии социального мира (личность — общество). В
результате
господствовал
либо
методологический
(превращающийся
в
онтологический)
индивидуализм,
представленный, например, индивидуалистическими теориями
естественного права67 или общественного договора, либо
органицизм, выраженный в концепциях исторической школы
права или институционализма. Первые постулировали
приоритет самоволящего индивида, который по своему
разумению устанавливает социальные институты, тогда как
вторые в качестве основания утверждали социальное целое,
выводя его из постулируемой объективной потребности (духа
нации или солидарности)68.
Диалогическая эпистемология (и онтология) в качестве
основания считает не один из аспектов (сторон) социального
Сырых В. М. Указ. соч. С. 325.
Имеются в виду западные теории естественного права Г. Гроция или
Д. Локка, но не концепции Б. Н. Чичерина или В. С. Соловьева.
68 Проблема оснований социальной теории созвучна герменевтическому
«кругу» — проблеме того, что должно изучаться вначале: части, из которых
складывается целое, или само целое?
66
67
28
образования, а процесс их взаимообусловленности и
взаимоперехода69. Так, социальный (и политико-правовой)
институт есть безличностная связь между социальными
(правовыми)
статусами
(характеристика
органицизма),
воспроизводимая
конкретными
действиями
персонифицированных субъектов. Государственный служащий,
например,
в
таком
случае
—
это
«диалог»
(взаимообусловленность) юридического статуса и конкретного
человека — носителя должностной компетенции. Другой не
менее важной антиномией социального мира является
противоречие идеального и материального. Их диалогичность
проявляется в том, что любое социальное (и правовое) действие,
69
Разновидностью диалогической эпистемологии можно считать
социальный конструктивизм. Суть его одними из первых представили П.
Бергер и Т. Лукман в 1965 г., с точки зрения которых социальный мир
является сконструированным человеческими действиями, а не предзаданной
естественной сущностью (Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование
реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995). По мнению К.
Джерджена, социальный конструктивизм (или конструкционизм) выражается в
следующих посылках. Во-первых, понятия, которыми люди объясняют
внешний мир и самих себя, не задаются предметом объяснения, а
представляют собой социальные артефакты — продукты взаимообмена между
членами социальных сообществ. Во-вторых, понятия приобретают свое
значение исключительно в контексте текущих социальных взаимодействий.
Поэтому все научные понятия являются конвенциями соответствующих
значений, включающими, в том числе, способ оперирования ими. В-третьих,
степень устойчивости образа мира не зависит от объективной ценности
предлагаемых объяснений, а определяется превратностями социальных
процессов. Отсюда вытекает, в частности, то, что ценность метода научного
познания обусловлена исключительно степенью его распространенности в
локальном научном анклаве. В-четвертых, семантика производна от
социальной прагматики. Это означает, что понятия обретают цельность и
целостность внутри конкретного типа социальных отношений, а не являются
«зеркалом природы» (термин Р. Рорти). В-пятых, оценка существующих
понятий — это одновременно оценка принятых образцов жизнедеятельности
(потенциал расширения существующего набора форм жизнедеятельности). Вшестых,
социальный
конструктивизм
расширяет
сферу
диалога
оппозиционных точек зрения, исключая тем самым право на доминирование
какой-либо из точек зрения. Задачами науки, резюмирует К. Джерджен,
являются: деконструкция (отказ от безоговорочного принятия постулатов
истины, рациональности и добра как абсолютных критериев оценки научной
практики); демократизация, предполагающая приобщение к научному
дискурсу все новых участников; реконструкция, или моделирование, новых
форм социальной реальности и практики (см.: Gergen K. Realities and relationships: soundings in social construction. Cambridge (Mass.); L., 1994. P. 184).
29
процесс,
явление
«сопровождается»
(воспроизводится,
моделируется, при этом всегда частично, но включая
характеристики, не присущие материальному объекту) его
идеальным образом. Последний всегда содержит те стороны и
аспекты социального явления, которые непосредственно не
наблюдаемы70. Так как любой образ (знак) имеет материальный
референт, объективированный хотя бы словесно (когда речь
идет, например, о симулякрах), то, следовательно, право — это
не фикция, но система знаков, которая реализуется в
определенных объективированных и потому материальных
формах. Все это свидетельствует о необходимости учитывать
(вводить в предмет юриспруденции) как объективные
(материальные) характеристики права, так и представления о
них субъекта правовой реальности.
И последнее замечание, касающееся предмета юридической
науки. «Право, — неоднократно повторял вслед за Гегелем и
Марксом Л. И. Спиридонов, — лишь момент общества, реально
существующий как элемент (сторона) социально-экономической
формации. Оно не имеет собственной истории, отдельной от
истории социальной»71. Он отмечает также: «Право,
нравственность, искусство или религия не могут быть
воспроизведены в самостоятельной, т. е. несоциологической, а
лишь юридической, этической и т. д. теории, не признающей
общество непременной предпосылкой всех своих последующих
70
Активный
характер
идеального
—
отличительная
черта
постклассической эпистемологии и онтологии. Он проявляется в так
называемом «опережающем отражении», т. е. в восприятии социального
явления на основе уже существующей категориальной «сетки», которая
формулирует образ объекта (возможно, на основе принципа ассоциативной
связи, т. е. по аналогии) исходя из принципиально неполной о нем
информации. «...Настоящее детерминировано будущим», — указывал Л. И.
Спиридонов (Спиридонов Л. И. Философия права // Избранные произведения.
С. 22), воспроизводя синергетическую идею об определяющей роли
потенциальности (возможного будущего состояния системы) в определении
актуального. В социальной феноменологии общетеоретическое значение
приобрела теорема У. Томаса (как назвал один из его афоризмов Р. Мертон):
«Если ситуация определяется как реальная, то она является реальной по своим
последствиям» (Thomas W. Das Kind in Amerika // Person und Sozialverhalten /
Hrsg. von E. Volkart. Neuwied, 1965), тем самым подчеркивается активность
наших представлений относительно материального аспекта реальности.
71 Денисов Ю. А., Спиридонов Л. И. Абстрактное и конкретное в советском
правоведении. Л., 1987. С. 11.
30
рассуждений. Не обладает такой «самостоятельностью» и
экономика. Все общественные науки социологичны по самому
своему существу...»72. Это говорит о том, что право (и предмет
юриспруденции)
обладает
лишь
относительной
самостоятельностью и не может быть отгорожен «китайской
стеной» от политики, экономики и других социальных явлений.
Не случайно В. М. Сырых к предмету юриспруденции относит и
неправовые явления: «Невозможно познание предмета общей
теории права без системного и целенаправленного вторжения в
сферу неюридического»73. Значительный интерес в этой связи
представляют исследования американской школы «Правового
реализма» и их продолжателей, показавших, что на принятие
судебного решения оказывают огромное влияние политика,
экономика, биографические особенности судьи, его личностные
пристрастия и другие обстоятельства «человеческого
фактора»74.
Таким образом, содержание предмета юридической науки
образует система категорий, описывающих, объясняющих и
интерпретирующих диалогичность правовой реальности.
1.2. Методы изучения государства и права
Методы, как и предмет науки, имеют сложную объектсубъектную структуру. Они объективны, так как обусловлены
предметом и контекстом познания. Но в то же время в данном
конкретном исследовании они выбираются конкретным
субъектом (хотя выбор как таковой не является произвольным,
но его результат, в свою очередь, не может быть заранее
предопределен). Так, сторонник юридического позитивизма и
представитель социологии права скорее всего изберут разные
методы исследования права.
Методы науки, в том числе и юридической75, обусловлены
историческим и социокультурным контекстом76. Они
Там же. С. 91.
Сырых В. М. Указ. соч. С. 75. Особую роль он придает связи права с
экономикой и социальной психологией. Там же. С. 66—72, 74 и др.
74 American court system: Readings in judicial process and behavior / Ed. by
S. Goldman, A. Sarat. San Francisco, 1978.
75 Более того, если согласиться с тем, что право — это социальное явление,
момент, «сторона» общества, то нельзя не признать правомерным и тезис о
72
73
31
предопределены господствующим в данную эпоху в конкретной
культуре-цивилизации
мировоззрением77.
Структурно
универсалии культуры (мировоззрение) можно представить в
виде эпистемы (если использовать в несколько видоизмененной
интерпретации термин М. Фуко78), т. е. господствующих
представлений о мире и человеке в нем. Именно они задают
соответствующую картину мира и специфику методов его
(мира) восприятия — описания, объяснения и интерпретации.
Так, для античности характерно целостное восприятие мира,
вытекающее из постулата предзаданной гармонии (отсюда
античный юснатурализм, в котором право воспринимается
буквально как право природы, природы вещей). То же самое, в
принципе, свойственно и средневековоу мировоззрению: это та
же целостность, но являющаяся божественным творением.
Новое время в западной культуре-цивилизации отличается
том, что методы юридической науки — это трансформация общенаучных
методов применительно к исследованию правовой реальности.
76 Историческая обусловленность методов научного познания блестяще
показана в курсе лекций Л. И. Спиридонова (Спиридонов Л. И. Теория
государства и права. Гл. 1).
77 В. С. Степин по этому поводу пишет, что тип культуры задает «способ
видения реальности в науке, стили мышления, которые формируются в
контексте культуры и испытывают воздействие самых разных ее феноменов»
(Степин В. С. Специфика научного познания // Наука: возможности и границы.
С. 11). В другой работе он отмечает, что у каждого типа культуры существует
специфический для него категориальный строй сознания, соединяющий в себе
моменты абсолютного и относительного, изменчивого — присущие именно
этому типу общества формы и способы общения и деятельности, хранения и
передачи социального опыта, принятую в нем шкалу ценностей. Каждый тип
культуры, другими словами, характеризуется специфическими для него
универсалиями, которые обеспечивают квантификацию и сортировку
социального опыта, выступают базисной структурой человеческого сознания и
образуют обобщенную картину человеческого мира (мировоззрение) (Степин
В. С. Философия как рефлексия над основаниями культуры // Субъект,
познание, деятельность. С. 145—146, 149).
78 См.: Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994.
Эпистема, с его точки зрения, — это исторически конкретная дискурсивная
практика, позволяющая представить соответствующую систему мышления:
эпистема обусловливает всевозможные формы эмпирического познания,
задает условия формирования рассуждений об объектах знания, снабжает
наблюдателя определенными теоретическими возможностями, устанавливает
способ бытия объектов в пространстве знания, вычленяет в сфере опыта
пространство возможного.
32
атомистической картиной мира, обусловливающей метод
индукции, конкретизируемый количественным измерением
реальности. Эпистема нового времени задает господствующий
индивидуалистический
тип
правопонимания,
четко
согласующийся с атомистической картиной социального мира.
Новейшее время сохраняет атомизм как тип мировоззрения и
радикализирует его в основной научно-исследовательской
программе79 — позитивизме.
Позитивизм, сыгравший принципиально важную роль в деле
становления и институционализации теории права, исходил из
наиболее радикальной версии сциентизма. Сторонники этого
направления, начиная от О. Конта, проводили резкое
противопоставление науки и ненаучных форм восприятия мира.
Это отличие для позитивистов касается, прежде всего, метода
научного познания (не случайно сам термин «позитивизм»
впервые был предложен К. А. де Сен-Симоном именно для
обозначения метода науки). Суть позитивистского метода
состоит в требовании подтверждения научных суждений
фактами — эмпирическими данными. Так как последние
выражают внешние признаки изучаемого объекта, то
исследовать что-либо (например, государство или право)
необходимо именно по его внешним проявлениям80.
Эта программа способствовала бурному росту наук, в том
числе и общественных, которые строились по образу и подобию
естественных, прежде всего физики. Однако в начале ХХ в.
позитивистская программа (методология) столкнулась с целым
рядом серьезных проблем, поставивших под сомнение ее
79 Последние, по мнению автора этого термина И. Лакатоса, представляют
собой связанную последовательность теорий, обусловленных единством
нормативных правил. Структуру научно-исследовательской программы
образуют положительная эвристика (способы новых исследований),
отрицательная эвристика (определение того, каких путей следует избегать),
жесткое ядро (исходные фундаментальные допущения) и защитный пояс
(вспомогательные гипотезы, которые могут пересматриваться) (см.: Лакатос И.
Методология научных исследовательских программ // Вопросы философии.
1995. № 4). Другими словами, научно-исследовательская программа — это
трансформация эпистемы в конкретно-научное исследование, обусловленное,
в том числе, определенным методом познания.
80 Анализу позитивизма посвящено огромное количество философских
произведений. Из работ, в которых рассматривается позитивизм в
юриспруденции, следует отметить: Зорькин В. Д. Позитивистская теория права
в России. М., 1978; Нерсесянц В. С. Философия права.
33
эвристическую ценность. Главной из них можно считать
недостаточность
фактического
подтверждения
как
единственного (и единственно возможного для позитивистов)
критерия научности. Проникновение физики в микромир (мир
элементарных частиц) поставило под сомнение возможность
описать любое явление (как, например, электрон, так и более
сложный объект) одним единственным (единственно верным)
способом. Другими словами, любое описание (и объяснение, а
также интерпретация) всегда неполно и избирательно. В этом
суть принципа неопределенности, сформулированного В.
Гейзенбергом81 и имеющего значение не только для физики, но
и для науки как таковой. Столкнувшись с проблемами
квантовой механики (прежде всего, с корпускулярно-волновым
дуализмом электрона), Н. Бор выдвинул знаменитый принцип
дополнительности, утверждая, что понятия частицы и волны,
используемые для описания электрона, не противоречат одно
другому, а дополняют друг друга. Этот принцип также
утверждает
зависимость
результата
исследования
от
избираемых средств и методов82. Поэтому ни одна научная
теория не может считаться окончательной, непогрешимой,
аподиктичной. А научные факты, с одной стороны, всегда
частично подтверждают научную теорию, а с другой — зависят,
в свою очередь, от интерпретации с точки зрения той или иной
теории83. Все это заставило позитивистов пересмотреть
основные положения своей программы. В результате в начале
81 Принцип неопределенности гласит, что относительно микрочастицы
никогда нельзя знать все ее параметры, а можно только какой-то один, т. е.
если установлена скорость движения микрочастицы, то невозможно
установить ее координаты, и наоборот. Вся совокупность параметров
микрочастицы
оказывается
принципиально
неопределенной
и
неопределяемой.
82 В. В. Налимов по этому поводу замечает: «Принцип дополнительности
меняет наше научное видение Мира — постепенно оно становится все более и
более полиморфным. Мы готовы одно и то же явление видеть в разных
ракурсах — описывая его теперь не конкурирующими друг с другом
моделями. Даже математическая статистика, традиционно устремленная на
выбор лучшей — истинной — модели, готова теперь согласиться на
существование множества равноправных моделей» (Налимов В. В., Дрогалина
Ж. А. Реальность нереального. Вероятностная модель бессознательного. М.,
1995. С. 355).
83 Подробнее о недостаточности научных фактов в качестве единственного
критерия научности будет сказано ниже.
34
ХХ
в.
формулируется
неопозитивистская
научноисследовательская программа с соответствующей методологией.
Взяв за основной критерий научности формальную логику и
проводя на ее основе демаркацию науки и метафизики
(последняя использует псевдопонятия, не поддающиеся
проверке логическими нормами языка), представители
неопозитивизма сформулировали в качестве основы своей
методологии принцип верификации.
Принцип верификации — это требование сведения
теоретических суждений к совокупности протокольных
предложений, фиксирующих опытные эмпирические данные.
При этом верификация бывает прямой, под которой понимается
проверка утверждений, формулирующих данные наблюдения, и
косвенной, предполагающей установление теоретических
(логических) отношений между несколькими верифицируемыми
утверждениями. Верифицированные суждения (утверждения)
являются основой для построения логически истинной,
непротиворечивой теории. Именно так — на основе логической
непротиворечивости —
пытался построить «чистую»
(основанную исключительно на логике) систему права Г.
Кельзен84.
Однако претензии неопозитивистов на обнаружение
единственно истинного метода научного исследования
оказались тщетными. Наиболее серьезная критика, которая, по
сути, развенчала неопозитивистскую методологию, была
высказана К. Геделем, являвшимся участником Венского
кружка и сформулировавшим неопозитивистскую программу. В
1931—1932 гг. им были доказаны знаменитые теоремы
неполноты и непротиворечивости формальных систем.
Согласно первой из них, если арифметическая формальная
система непротиворечива, то она неполна. Если же она полна —
то она противоречива85. Вторая теорема гласит, что если
84 См.: Чистое учение о праве Ганса Кельзена. М., 1987. Вып. 1, 1988.
Вып. 2. Интерпретацию его учения см.: Нерсесянц В. С. Философия права.
С. 586—606.
85 Первая теорема о неполноте формальных систем была сформулирована
им в статье «О формально неразрешимых предложениях Principia Mathematics
и родственных систем» в 1931 г. в качестве отклика на знаменитую
одноименную работу А. Н. Уайтхеда и Б. Рассела. Она формулируется
следующим образом: существует такое суждение А в Х, что ни А, ни –А
(отрицание А) не могут быть доказаны посредством аксиом из Х, если эта
35
формальная система непротиворечива, то невозможно доказать
ее непротиворечивость средствами, формализуемыми в этой
системе. Все это свидетельствует о том, что право не может
быть замкнутой непротиворечивой формальной системой.
Другим вариантом развития позитивизма в ХХ в. выступил
структурализм как еще одна авторитетная научноисследовательская программа. Его становление приходится на
30—50 гг. прежде всего в лингвистике. В 50—60 гг.
структуралистская методология распространяется на другие
области знаний, в частности на антропологию86.
Суть структурализма состоит в поиске инвариантной
универсальной структуры, которая выражается во внешней
форме объекта. В связи с этим может создасться впечатление,
что структуралистская методология является разновидностью
диалектики, напоминающей, например, поиск эйдосов Платона
или знаменитый тезис Парменида. Однако структура
структурализма рассматривается как статичное образование,
представляющее собой внутреннюю форму объекта. Поэтому
можно
обнаружить
схожесть
исходных
установок
структурализма и позитивизма87.
Структура — это целое, образованное взаимосвязанными
элементами таким образом, что каждый зависит от других и
целого как такового; именно целое определяет место, роль,
значение и основные характеристики отдельного элемента.
Структура
выступает
формообразующим
механизмом,
порождающим внешний символический уровень объекта.
«Структура — это инвариантно-статичное, замкнутое в себе
абстрактное и императивное по отношению к своим
система непротиворечива. Другими словами, в содержательных формальных
системах имеются неразрешимые или мнимые предложения, т. е. такие,
которые одновременно являются недоказуемыми и неопровержимыми (см.:
Гедель К. Об одном еще не использованном расширении финитной точки
зрения // Математическая теория логического вывода. М., 1967).
86 «Структурная антропология» К. Леви-Строса считается классической
работой, в которой излагается и реализуется структуралистская программа.
87 Если же позитивизм отождествлять исключительно с атомизмом, как это
делает, например, Г. К. Косиков (см.: Косиков Г. К. «Структура» и/или «текст»
(стратегии современной семиотики) // Французская семиотика: От
структурализма к постструктурализму. М., 2000. С. 13), тогда различие между
этими программами несомненно, так как в структурализме целое доминирует
над отдельным элементом.
36
пользователям целое, обладающее уровневой организацией и
образованное конечным числом составляющих и правил их
комбинирования,
поддающихся
систематизации
и
инвентаризации»88. Тем самым обнаруживается, несомненно,
сходство структурализма и неопозитивизма, представленного,
например, «чистой» системой права Г. Кельзена, так как обе они
ориентированы на текст как главный объект анализа.
В структурализме (прежде всего, в структуралистской
лингвистике) под текстом понимается связная и полная
последовательность знаков. При этом в структурализме акцент
делается именно на внешней связанности знаков, в результате
чего происходит обособление языка в систему, существующую
«в себе и для себя». В «позднем» структурализме текст
понимается несколько шире: как культурный код, в
соответствии с которым организуется знаковое многообразие
культуры89. Наиболее существенным в структурализме
представляется идея Ф. Соссюра, восходящая к классическому
разграничению в картезиантстве субъекта и объекта, т. е.
установка на однозначную номинативность или референцию
языка (и любую другую знаковую систему, например право) и
его упорядоченность — включение в систему отношений с
другими элементами. При этом акцент делается на синхронном
аспекте языка (структуры), а не на диахронном. Из связи
означающего и означаемого вытекают смысл и значение текста
(через анализ смысла и значения знака), рассматриваемые в
структурализме исключительно формально: отношение знака
(означающего) и означаемого выступает значением знака (шире
— текста), а отношение знака и контекста или объема понятия,
включающего совокупность означаемых, отнесенных к одному
классу, выступает смыслом знака (текста)90. Иногда значение
обозначается термином десигнат, а смысл — денотат.
Косиков Г. К. Указ. соч. С. 25.
См. подробнее: Усманова А. Р. Текст // Постмодернизм. Энциклопедия.
Минск, 2001. С. 822.
90 По поводу определения смысла и значения знака существуют различные
подходы. Так, уже стоики пытались учесть роль знака, опосредующего
субъект — объектные отношения в своем «семантическом треугольнике». В
нем выделялись телесное обозначающее, бестелесное (мыслимое)
обозначаемое и телесный предмет, на который указывает знак. Этот
треугольник получил второе рождение в ХХ в. благодаря усилиям Ч. Огдена и
А. Ричардса. Г. Фреге несколько изменил эту исходную посылку, определяя
88
89
37
Главной проблемой, с которой сталкивается структурализм в
этом аспекте, является конвенциональный характер знаков, из
которых состоит текст. Если означающее условно, то его связь с
означаемым
также
является
условной91.
Отсюда
проблематизируется существование универсальной и замкнутой
структуры, репрезентируемой в «план выражения». Письменная
фиксация
права
создает
«возможность
расхождения
действительного права и его официальной формы», —
справедливо утверждает И. Грязин92. Это же свидетельствует о
невозможности однозначного толкования (интерпретации) знака
(текста), что доказывается полисемией многих знаков93 и
открытостью текстов. Ко всему прочему следует добавить, что
семантическая концепция текста, его смысла и значения в праве
должна быть дополнена прагматическим его (текста) аспектом94.
смысл знака как особый способ включения понятия о предмете в систему
других понятий, не зависящий ни от индивидуальных особенностей мышления
субъекта, ни от того, принимает ли он данную систему понятий. По мнению Ч.
Морриса, смысл знака (или интенсионал) играет роль правила,
определяющего, при каких условиях знак применим к объекту или ситуации.
Класс объектов, удовлетворяющих этим условиям, он назвал условием
означивания или десигнатом (см.: Чертов Л. Ф. Знаковость. Опыт
теоретического синтеза идей о знаковом способе информационной связи.
СПб., 1993. С. 269— 271).
91 По мнению Ж. Деррида, «в нынешней ситуации обнаружилось, что
всякий знак (и устный, и письменный) есть лишь знак знака, след следа,
означающее означающего, звено в бесконечной цепи отсылок, никогда не
достигающей означаемого» (Деррида Ж. О грамматологии. М., 2000. С. 33).
92
Грязин И. Текст права (Опыт методологического анализа
конкурирующих теорий). Таллин, 1983. С. 32.
93 О полисемии юридических понятий, проявляющихся в форме
метонимии, метафоры, катахрезы и синекдохи см.: Власенко Н. А. Проблемы
точности выражения формы права (лингво-логический анализ) // Дис. в форме
научного доклада … д-ра юрид. наук. Екатеринбург, 1997. С. 24—26.
94 Право (правовая система) в любом случае включает взаимное поведение
субъектов (например, правоотношения), следовательно, прагматический
аспект в нем занимает значительное, если не доминирующее положение. Более
того, сама семантика невозможна вне отношения лиц в процессе
коммуникации — вне отношения знака к означаемому. Признавая, что язык
(как и любая знаковая система) является средством коммуникации, нельзя не
признать, что семантический треугольник (знак — означаемое — носитель
знака) должен быть вписан в коммуникативное отношение производитель
знака — воспринимающий знак (см. об этом: Смирнова Е. Д. Логика и
философия. М., 1996. С. 26—27). Если рассматривать знак (и текст) в
прагматическом аспекте, то его значением будет способ практического
38
А это доказывает контекстуальность и смысла и значения
текста95. По мнению У. Куайна, смысл языкового выражения
нельзя рассматривать вне определенной аналитической
гипотезы, как и истинность положений научной теории — вне
самой теории, вне определенной концептуальной системы. В
этом
состоит
суть
его
теории
онтологической
относительности96.
Все
вышеизложенное
свидетельствует
о
явной
недостаточности
структуралистской
методологической
программы и претензиях аналитической юриспруденции,
сформированной на ее основе97. Структурализм в конце 60-х
годов ХХ в. вытесняется постструктурализмом. Пытаясь
освободиться от тотальной власти абсолютного логоса —
центра, сторонники этого направления (из которого во многом
использования знака. Значимость идеи «языковых игр» «позднего»
Л. Витгенштейна состоит именно в этом: слова означают лишь то, что они
означают в данной «языковой игре», т. е. в процессе их практического
употребления (Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Oxford, 1953).
95 На контекстуальность права как текста обращает внимание И. Грязин и
отмечает, что смысл правового текста может быть различным в различных
культурах (Грязин И. Указ. соч. С. 36). То или иное прочтение одного и того
же предложения естественного языка, та или иная его интерпретация как
приписывание ему одних или других условий истинности существенно
зависит от контекста употребления предложения, — утверждает П. Строссон
(Strawson P. Entity and Identity // Contemporary British Philosophy / Ed. H. Lewis.
L., 1976).
96 См.: Quine V.W.O. Ontological Relativity and Other Essays. N.Y., 1969.
97 Известный английский антрополог Э. Лич в этой связи пишет, что любое
социальное (в том числе юридическое, например законность или
преступность) понятие наделяется различным смыслом в разных контекстах:
преступным может стать законное, и наоборот. Поэтому, по его мнению, не
может быть вечных законов человеческого общежития и неотъемлемых прав
человека (см.: Leach E. Fundamentals of structuralism theory // Sociological approaches to law / Ed. by A. Podgorecki, Ch.J. Whelan. London, 1981. P. 30).
Критическое отношение к аналитической теории права высказывает немецкий
исследователь К.-Л. Кунц. Он утверждает, что структуралисты не в состоянии
объяснить право потому, что не принимают в расчет его ценностную природу,
а также субъективность в построении любой научной теории; более того, они
не принимают в расчет и принципиальное отличие социальной теории от
естественнонаучной. По мнению К.-Л. Кунца, адекватной может быть только
герменевтическая
теория
права,
акцентирующая
внимание
на
интерсубъективном анализе правовой реальности (см.: Kunz K.-L. Die analytische Rechtstheorie: Eine “Rechts” theorie оhne Rechts? Systematische Darstellung
und Kritik. Berlin, 1977).
39
вырос
постмодернизм)
занимаются
преимущественно
деконструкцией98, разоблачением веры в существование
трансцендентного
начала
—
упорядочивающего
и
управляющего центра. Однако постструктурализм (может быть,
имплицитно) содержит и некоторые «положительные» моменты.
К таковым следует отнести утверждаемую ими диалогичную
природу текста. Диалогичность текста, по мнению
постструктуралистов, состоит во взаимообусловленности
автора, получателя текста (или персонажа), читателя и письма,
образованного культурным контекстом. Тем самым текст
рассматривается как переплетение множества разнородных
кодов, дискурсов99. Он приобретает диахронную глубину,
недоступную структуралистскому анализу, выступает памятью
кодов культуры и является принципиально открытым,
безграничным и постоянно обновляемым пространством, так
как
допускает
добавление
новых
элементов
и
переструктурирование
старых.
Все
это
предполагает
вариативность и множественность прочтений (интерпретаций)
текста.
Вышеизложенное имеет прямое касательство к анализу
права, понимаемого как текст100. Метод деконструкции
предполага-ет соотнесение намерения автора правового текста
(его индивидуальный «голос») с кодом (кодами) культуры,
выступающим синхронным и диахронным контекстом, во
98 Деконструкция — это выявление бинарной оппозиции, составляющей
структуру логоцентризма западной метафизики и демонстрация ее
ущербности, прежде всего, вследствие имманентной связи с властью и
идеологией. В результате такого разоблачения порождается «новая
конфигурация философско-эстетического поля, чьей доминантой становится
присутствие отсутствия, открытый контекст, стимулирующий игру цитатами,
постмодернистские смысловые и пространственно-временные смещения» (см.:
Маньковская Н. Б. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000. С. 22). Авторское
разъяснение термина «деконструкция» см.: Деррида Ж. Письмо японскому
другу // Вопросы философии. 1992. № 4.
99 Такое пересечение кодов и дискурсов в одном тексте получило название
«интертекст» у Ю. Кристевой. Он возникает как результат процедуры
«чтения — письма»: он пишется в результате считывания чужих дискурсов и
поэтому всякий текст и даже слово есть пересечение других текстов и слов
(Кристева Ю. Разрушение поэтики // Французская семиотика. С. 458).
100 В современных условиях «внетекстовой реальности вообще не
существует», — утверждает Ж. Деррида (Деррида Ж. О грамматологии.
С. 313).
40
многом обусловливающим намерение автора и «голос»
читателя, т. е. способ его прочтения. Особую важность в
современных условиях представляет задача выявления
заимствований чужой, преимущественно западной, правовой
культуры (институтов, норм и т. д.) и ее преломление
(аккультурацию) в правовой культуре реципиента. Однако это
уже другая — антропологическая — научно-исследовательская
программа.
«Вызов» постмодерна актуализировал потребность в поиске
новых, непозитивистских101 методологических направлений.
Среди них наиболее перспективными представляются
социальная феноменология права, герменевтика, синергетика
права и юридическая антропология.
Феноменология как метод ее основоположником Э.
Гуссерлем представлена в основном редукцией, которая состоит
в отстранении (заключении в скобки) всего внешнего,
несущественного.
Делается
это
для
представления
неискаженной природы вещей. Эти идеи, наиболее активно
разрабатывавшиеся А. Райнахом102, были восприняты такими
юристами, как Г. Радбрух, Г. Коинг, Г. Фехнер, В. Майхоффер и
некоторыми
другими,
предложившими
достаточно
оригинальные варианты концепции естественного права.
Однако существенных результатов получено не было. Главная
проблема
так
называемой
«трансцендентальной»
феноменологии права заключается в том, что поиск эйдоса
права (правовой «природы вещей») основывается на
интуитивизме, а потому лишен даже той объективности, на
которую претендовала позитивистская юридическая наука.
101 Хотя современная юриспруденция, по справедливому замечанию
В. М. Сырых, является преимущественно позитивистской. Сырых В. М. Указ.
соч. С. 39.
102 См.: Райнах А. Априорные основания гражданского права // Райнах А.
Собр. соч. М., 2001. В отечественной теории права наиболее оригинальную
попытку сформулировать современную феноменологическую (именно эйдетическую) концепцию права предпринял А. В. Поляков (см.: Поляков А. В.
Общая теория права; Он же. Коммуникативная концепция права (генезис и
теоретико-правовое обоснование) // Дис. в виде научного доклада … д-ра
юрид. наук. СПб., 2002). Обсуждение идей А. В. Полякова см.:
Коммуникативная концепция права: Вопросы теории. СПб., 2003.
41
Во второй половине XX в. наибольшее влияние получила не
философская феноменология, а социологическая, воспринявшая
идею позднего Э. Гуссерля о том, что первопричина
социального коренится в «жизненном мире». Поэтому
современная социальная феноменология пытается прояснить
(понять, а не объяснить) мир социальной обыденности. Для
этого предполагается необходимым выявить значения,
которыми простой, средний человек наделяет типичные
жизненные ситуации. Для этого используется диалог,
соучаствующее (включенное) наблюдение, вживание в роль,
ассоциативный эксперимент, этнометодологические методики и
другие нетрадиционные методы103.
Выявлением смысла и значения действий индивидов, а не
количественной объективацией социального занимается
герменевтика,
продолжающая
линию
феноменологии.
Герменев-тика — это наука об интерпретации текста (а все в
мире может быть представлено как текст). При этом широко
используются методы лингвистики, двойной или тройной
рефлексии (когда интерпретируется не только текст, но и его
автор, а также конкретно-историческая ситуация), помещения в
контекст и др. Перспектива этих методов особо очевидна как
для выработки нового типа правопонимания, так и толкования
законодательства.
Наиболее интересную методологию герменевтического
анализа правовых текстов разработал еще в 50-е годы ХХ в.
итальянский философ и юрист Э. Бетти. Он сформулировал
четыре герменевтических канона, активно используемых в
юриспруденции: 1) канон имманентности герменевтического
масштаба — это требование соответствия герменевтической
реконструкции точке зрения автора — автор должен исходить
из духа, объективированного в соответствующем источнике, а
не привносить его туда; 2) канон тотальности и смысловой
103
Такие методы сегодня в социологии зачастую именуют
«качественными» (см.: Семенова В. В. Качественные методы: введение в
гуманистическую социологию. М., 1998. Из работ по социологической
феноменологии см.: Щюц А. смысловая структура повседневного мира.
Очерки по феноменологической социологии. М., 2003; Гофман И.
Представление себя другим в повседневной жизни. М., 2000; Бергер П.,
Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии
знания. М., 1995).
42
связанности герменевтического исследования, суть которого —
зависимость целого от частей, а частей от целого (это так
называемый герменевтический круг, который разрешается
постулируемым «предзнанием» о целом до его расчленения на
части); 3) канон актуальности понимания — это требование
соотнесения интерпретируемого объекта (явления) с его
духовным горизонтом; 4) канон смысловой адекватности
понимания
или
смыслового
соотвествия
позиции
интерпретатора
с
импульсами,
исходящими
от
интерпретируемого объекта104.
Несмотря на несомненную эвристическую ценность методов
феноменологии и герменевтики, необходимо отметить, что эти
методы далеки (возможно, пока) от того, чтобы претендовать на
аподиктичность. Главная проблема, которая ими пока не может
быть
решена,
состоит
в
отсутствии
возможности
верифицировать идеи трансцендентальной феноменологии (Э.
Гуссерля, М. Хайдеггера, М. Шелера) или герменевтики (Г.-Г.
Гадамера), с одной стороны, и в отсутствии надежных
критериев успешной коммуникации (интеракции) — критериев
права — у представителей социологической феноменологии (П.
Бергера, Т. Лукмана) и инструментальной герменевтики (Э.
Бетти), с другой стороны.
Синергетика — это активно развивающаяся комплексная
наука о самоорганизующихся, стохастических (неравновесных,
слабо детерминированных) системах, поведение которых крайне
затруднительно предсказывать. Такими характеристиками, по
мнению многих исследователей, обладают все сложные
социальные системы, в том числе и право. Этот метод
достаточно активно разрабатывался применительно к правовым
явлениям А. Б. Венгеровым, однако сколько-нибудь серьезных
достижений на пути построения «синергетической теории
права», претендующей на новую правовую онтологию и
гносеологию, пока не видно105.
На
роль квинтэссенции методологии современной
юриспруденции, как представляется, может претендовать
антропологическая научно-исследовательская программа. В
104 Betti E. Hermeneutik als Weg heutiger Wissenschaft. Salzburg, 1971.
S. 16—21.
105 См. подробнее: Синергетика и право // Труды теоретического семинара
юридического факультета СПб ИВЭСЭП. СПб., 2001. Вып. 5.
43
общем и целом106 ее суть сводится к «человеческому
измерению»
правовых
явлений.
Антрополого-правовая
методология на сегодняшний день не является однородной
научно-исследовательской программой. В зависимости от
используемой методологии антропология права (как и
культурная
антропология
вообще)
может
быть
классифицирована на структуралистскую и рефлексивную,
характерную для состояния этой дисциплины в ситуации постмодерна. Если первая ориентирована на выявление смысловой
структуры репрезентируемой культуры (в том числе правовых
феноменов), то вторая предполагает диалогический анализ
отношения Я (исследователь) —Другой (исследуемый) для
прояснения не только последнего, но и самого себя. Иными
словами, понять специфику чужой правовой системы важно,
прежде всего, для того, чтобы лучше выяснить специфику своей
собственной107.
Как видим, антропологико-правовой подход является
имманентно диалогичным. Суть диалога в данном случае —
изучение
взаимодействия,
взаимообусловленности
и
взаимоперехода противоположных сторон явления (например,
должного и сущего, единичного, группового и общественного,
материального
и идеального,
статики
и динамики,
трансцендентного и имманентного применительно к праву), а
также аналогичных диалогических отношений изучаемого
явления и однопорядковых ему явлений (права и экономики,
политики и т. д.) и во взаимоотношении с метасистемой
относительно данного явления (с обществом)108. Наиболее
106 Более подробно об антропологии права в онтологическом смысле см.:
Честнов И. Л. Современные типы правопонимания: феноменология,
герменевтика, антропология и синергетика права. СПб., 2002. С. 59—72.
107 Являясь интерпретациями второго, третьего и т. д. порядков,
антропологические тексты представляют собой фикции не в плане того, что
являются полным вымыслом, но в смысле их «сделанности», таким же
творением автора, как и история мадам Бовари, то есть дают важное, значимое
представление о самом авторе текста не в меньшей степени, чем об
исследуемом объекте (Geertz K. The interpretation of cultures. N.Y., 1973. P.
15—16).
108 Такой метод, основанный на эвристически ценных идеях М. М. Бахтина,
М. Бубера, О. Розеншток-Хюсси и других представителях диалогической
философии пока только формируется. О возможности его применения к
исследованию права см.: Честнов И. Л. Право как диалог: к формированию
новой онтологии правовой реальности. СПб., 2000.
44
существенной проблемой, стоящей перед антропологодиалогической методологией, является уяснение такой
взаимообусловленности человека и социальных институтов, при
которой человек сохраняет свою идентичность и при этом
сохраняется целостность института. Ее решение — дело
будущего. В завершение данного вопроса заметим, что мы не
вдавались в подробности конкретных методов и методик
юридического исследования, так как о них пойдет речь ниже.
1.3. Структура юридической науки
Наука, как уже отмечалось, представляет собой
сложноструктурированный,
многогранный
феномен,
призванный систематически воспроизводить знания. Таким
образом, наука — это не только сумма знаний, но и социальный
институт, выражающий потребности общества в определенного
вида знаниях, институт по их производству, фиксации,
трансляции и применению на практике (в последнем случае
наука трансформируется в технологию).
Структуру юридической науки, представленной в виде
системы знаний, т. е. теории109, можно рассматривать с
109 Под теорией традиционно понимается высшая форма организации
научного знания, дающая целостное представление о закономерностях и
существенных (структурных, функциональных, каузальных, генетических)
связях определенной области описываемой действительности. В структуре
полностью развернутой теории выделяют: 1) фундаментальную теоретическую
схему — исходные принципы, универсальные для данной теории, законы,
основные системообразующие категории и понятия; 2) возможные
дополнительные частные теоретические схемы, конкретизирующие и
проецирующие фундаментальную теоретическую схему на сопредельные
предметные области; 3) идеализированную (концептуальную) схему (модель,
объект) описываемой области с «прописыванием» основных связей между ее
элементами (структурно-организационный срез предметного поля), на
которую проецируются интерпретации всех утверждений теории;
4) логическую схему теории, включающую множество допустимых внутри
теории правил вывода, способов доказательства и принципов ее оформления;
5) языковый тезаурус, синтаксис как нормы построения языковых выражений
и предъявления полученных результатов; 6) интерпретационную схему,
программирующую возможность перехода от концептуальной (реже —
фундаментальной) схемы к уровню фактов и процедур наблюдения и
эксперимента (задающую операциональный смысл теории); 7) совокупность
законов и утверждений, логически вытекающих из фундаментальной
теоретической схемы (см.: Абушенко В. Л. Теория // Новейший философский
45
нескольких позиций. Во-первых, с точки зрения содержания ее
предмета, о чем речь шла выше. Во-вторых, с точки зрения
структурных элементов юридической теории как социального
института. Такими структурными элементами можно считать
научно-исследовательские
программы,
ядро
которых
составляют институционализированные типы правопонимания
(юридический
позитивизм,
социология
права,
теория
естественного права, феноменология права и т. п.). В-третьих, с
точки зрения уровней юридической науки. В этой связи
традиционно выделяются теоретические знания и эмпирические,
отличающиеся тем, что первые служат идеализации
(построению модели) изучаемого объекта, тогда как вторые
ориентируются на непосредственное изучение объекта.
Современное науковедение к ним добавляет «метауровень» —
философские основания науки. В связи с этим представляется
целесообразным выделить философию права (верхний уровень),
теорию права (средний уровень) и эмпирический (нижний)
уровень.
Наиболее запутанным и дискуссионным вопросом является
дисциплинарное и содержательное определение философии и
права. Это связано с тем, что право — сложный, многогранный
феномен, являющийся объектом многих наук. В современной
юридической литературе не прекращается спор по поводу того,
что же такое философия права — составная часть философии
(ибо она не может не исследовать такой феномен, как право),
самостоятельная научная дисциплина или часть (уровень)
теории права.
Попробуем выяснить проблематику и статус философии
права. Такая очередность вопросов представляется весьма
важной, так как от определения проблематики (т. е. роли,
назначения) философии права зависит ее дисциплинарный
статус. Каковы же ее функции? Во многих работах, написанных
философами философия права предстает как история правовых
учений110. Такой же подход зачастую используют и достаточно
словарь. Минск, 2003. С. 1035). В этой связи необходимо заметить, что
социальные, и в том числе юридические теории, не отличаются такой
систематичностью и завершенностью.
110 Примером такой работы может служить чрезвычайно интересный обзор
идей Дж. Остина, Г. Харта, Л. Фуллера, Р. Дворкина и других представителей
46
авторитетные юристы111. Конечно, в этих работах — весьма
содержательных
и
информативных
—
обсуждаются
философско-правовые проблемы: соотношение права и морали,
права и закона, сущность права, роль права в обществе и др.
Однако авторы этих работ не объяснили, почему эти вопросы
относятся именно к философии права, каков предмет этой
дисциплины, ее функции и что такое философия права. В этом
случае изложение различных точек зрения даже с хорошим
комментарием, предполагающим критику рассматриваемых
концепций, следует отнести к такой дисциплине, как «История
англо-американской правовой мысли С. В. Моисеевым (см.: Моисеев С. В.
Философия права: Курс лекций. Новосибирск, 2003).
111 Одним из первых, судя по всему, такой подход предпринял
Э. В. Кузнецов (см.: Кузнецов Э. В. Философия права в России. М., 1989).
«Биографическая описательность» преобладала в работах А. В. Полякова до
2001 г. Это же характерно и для И. Ю. Козлихина, который одним из первых
блестяще изложил идеи Г. Харта, Л. Фуллера, Р. Дворкина и других
представителей англо-американской современной правовой мысли в работе
«Идея правового государства: история и современность» (СПб., 1993),
переизданной под названием «Право и политика» (СПб., 1996). Интересно, что
Л. И. Спиридонов, будучи официальным оппонентом И. Ю. Козлихина на
защите его докторской диссертации, в качестве одного из замечаний высказал
именно такую описательность, когда за блестящим изложением Платона и
Аристотеля, Локка и Остина, Харта и Дворкина не видно самого автора. Это
же характерно для многих работ В. С. Нерсесянца, в которых историческая
часть превышает теоретическую (см.: Нерсесянц В. С. Право и закон. М.,
1983). Впрочем, такая же описательность свойственна и западным
исследователям. В этой связи можно сослаться на работу Сурия Пракаш Синха
«Юриспруденция. Философия права: Краткий курс» (М., 1996) или О. Хеффе
«Политика. Право. Справедливость. Основоположения критической
философии права и государства» (М., 1994). В качестве еще одного примера
можно отметить работу М. Ф. Голдинга «Философия права» (Golding M. Ph.
Philosophy of law. Englewood Cliffs N.J., 1975), в которой проблема природы
права — сквозная ее тема — излагается через рассмотрение различных точек
зрения по поводу сущности права, начиная от Ф. Аквинского и заканчивая
Г. Хартом и Ф. Селзником. Еще более показательна в этом плане работа
Х. Алварта «Право и действие: философия права в ее развитии от естественноправового мышления и позитивизма до аналитической герменевтики права»
(Alwart H. Recht und Handlung: Die Rechtsphilosophie in ihrer Entwicklung vom
Naturrechtsdenken und vom Positivismus zu einer analуtischen Hermeneutik des
Rechts. Tubingen, 1987). В этой работе анализируются (с критической точки
зрения) идеи Платона, Аристотеля, Аквината, Канта, Остина и др.
47
политических и правовых учений», которая (история), как
известно, заканчивается сегодня112.
Работ, посвященных собственно философии права, в том
числе рефлексирующих по поводу проводимого исследования,
очень немного. Среди них нужно назвать исследования
Д. В. Масленникова, А. В. Полякова, С. Г. Чукина, В. М. Сырых,
А. Ф. Закомлистова, В. П. Малахова. Вместе с тем и у
перечисленных ученых нет единства позиций по поводу того,
каково назначение философии права и что она собой
представляет: часть философии, самостоятельную науку или
часть теории права. В общем и целом в современной
философской и юридической литературе, посвященной
философско-правовой проблематике, существует несколько
различающихся позиций по поводу содержания, назначения и
статуса этой дисциплины. Прежде чем высказать свою точку
зрения по данному вопросу, необходимо проанализировать эти
позиции.
По мнению Д. А. Керимова, философия права выступает
теорией познания правовых явлений и в качестве гносеологии
входит в теорию права113. Соглашаясь с тем, что философия
права входит составной частью в теорию права (аргументация
будет приведена ниже), нельзя не отметить, что связывать
предмет философии права исключительно с гносеологической
функцией означает непозволительно ограничивать его
трактовку. Главный вопрос, который хотелось бы задать
авторитетнейшему ученому, — почему онтология права
оставлена «на откуп» социологии.
Несколько иначе подходит к выяснению предмета
философии права В. С. Нерсесянц. По его мнению, философия
права является междисциплинарной наукой, объединяющей
112 Вопрос о соотношении теории или философии права и истории
политических и правовых учений чрезвычайно сложен. Не вдаваясь в детали
выскажем свою точку зрения: различие между ними пролегает по целевому
назначению исследования. Если исторический материал используется для
подтверждения выдвигаемой концепции, то это теория (философия) права, а
если проводится само по себе (как искусство ради искусства), для накопления
исторических данных — история политических и правовых учений.
113 Керимов Д. А. Общая теория государства и права. Предмет. Структура.
Функции. М., 1977. С. 48; Он же. Методология права (предмет, функции,
проблемы философии права). М., 2000. С. 66.
48
начала юридической науки и философии114, а также
выполняющей «ряд существенных общенаучных функций
методологического, гносеологического и аксиологического
характера»115. При этом автор отмечает различие философского
осмысления
проблематики
философии
права,
когда
демонстрируется
философский
потенциал
какой-либо
философской концепции в особой сфере права, и юридического,
когда доминируют правовые мотивы: смысл, место, значение
права и т. д. Главной проблемой философии права В.
С. Нерсесянц считает вопрос о том, что такое право, и
рассматривает его преимущественно с точки зрения различения
и соотношения права и закона116. Как видим, здесь
проблематика философии права охватывает гораздо более
широкий круг вопросов, по сравнению с позицией Д. А.
Керимова. Такая позиция представляется вполне приемлемой.
Однако вызывает возражение, во-первых, отнесение философии
права (и философии) в разряд науки, во-вторых, жесткое
различение проблематики философии права с точки зрения
собственно философии и юриспруденции117 и, в-третьих, акцент
в онтологии, и гносеологии, и аксиологии права на различение
исключительно права и закона.
Мэтр отечественной юриспруденции С. С. Алексеев
утверждает, что философия права — это наиболее высокая
ступень осмысления права, вершина обобщенных юридический
знаний, представляющая собой «науку о праве в жизни людей, в
человеческом бытии», призванная «дать мировоззренческое
объяснение права, его смысла и предназначения для людей,
каждого человека, обосновать его под углом зрения сути
человеческого бытия, существующей в нем системы
ценностей»118. Как и В. С. Нерсесянц, он также различает
философию права как исконно философскую дисциплину,
рассматривающую право под углом зрения определенной
универсальной философской системы, и интегрированную
Нерсесянц В. С. Философия права. С. 14.
Там же. С. 16.
116 Там же. С. 32, 33.
117 Неужели идеи В. С. Нерсесянца не претендуют на статус философской
(хотя и несамостоятельной) концепции, применяемой к особенной правовой
сфере?
118 Алексеев С. С. Право: азбука — теория — философия: Опыт
комплексного исследования. М., 1999. С. 394—395.
114
115
49
философско-правовую область знаний, «когда на основе
определенной суммы философских идей осуществляется
проработка правового материала»119. Можно согласиться, что
философия права — это наиболее высокая ступень осмысления
права. Однако эта идея нуждается, как представляется, в более
подробной аргументации и обосновании. В то же время
отождествление
философии
права
с
наукой
или
самостоятельной дисциплиной вызывает серьезные возражения
(это противоречит идее автора об иерархичности юридического
знания).
Более последовательной представляется позиция В. М.
Сырых (хотя форма ее изложения далека от научной
корректности). Правильным представляется его утверждение о
том, что связь теории права и философии не зависит от
содержания
философии120.
Философия,
выполняя
мировоззренческие,
теоретические,
методологические
и
гносеологические функции, выступает тем самым основанием
теории права. Философия исследует всеобщие законы в
развитии природы, общества, мышления, является необходимым
основанием теории права, так как любое конкретное явление
(предмет науки) характеризуется определенной совокупностью
всеобщих черт, признаков. Для их выявления и применяются
философские (диалектико-материали-стические — у В. С.
Сырых) категории121.
Нельзя не признать справедливым утверждение о том, что
правоведение не может изучать конкретику своего предмета без
учета воздействующих на право общих социологических
закономерностей122. Однако «от такого «философского»
экскурса никакой философии права образоваться не может»123.
В пылу критического задора он вообще отказывает в праве на
существование философии права, так как с его точки зрения
Там же. С. 395.
Сырых В. М. Логические основания… С. 178.
121 Там же. С. 205.
122 Интересно, что в другом месте он заявляет обратное: вывод о том, что
право необходимо исследовать вместе с обусловливающими его
общественными отношениями неверен, так как право как форма
общественных отношений обладает независимостью от их содержания (Там
же. С. 104). С этим утверждением, конечно, согласиться никак нельзя.
123 Там же. С. 193.
119
120
50
теория познания права — это не что иное, как философия124, а
проявление всеобщих законов в отдельных сферах изучают
соответствующие научные дисциплины. Поэтому философ не
может за юриста решить проблему сущности права, а юрист за
философа — гносеологические проблемы, тем более что они (по
утверждению автора) там решены125. Правда, ниже автор
утверждает, что юристу необходимы знания и философии, и
других наук126. Как видим, позиция В. С. Сырых достаточно
противоречива.
Еще одна интересная позиция по данному вопросу
принадлежит С. Г. Чукину. По его мнению, философия права
представляет собой философский дискурс права, и является
главным средством легитимации права127. Философия права, по
его мнению, выполняет мета-методологическую функцию (в
рамках методологического дискурса) и функцию легитимации
права с точки зрения внешних принципов (в рамках дискурса
обоснования права, проводимого с позиций предельных
оснований)128 и включает в себя онтологию, эпистемологию и
методологию права. Познавательный же дискурс, и это
представляется не до конца последовательным, отнесен к
ведению юридической науки129.
В завершение изложения различных точек зрения обратимся
к работам зарубежных авторов. М. Ф. Голдинг к предмету
философии права относит природу права, проявляющуюся,
прежде всего, во взаимоотношении права и морали, цель права,
сущность ответственности, а также критерии справедливости
при разрешении юридических споров130. Интересно, что цель
права связывается им с пределами правового регулирования в
обществе. Обращает внимание тот факт, что в данном случае
полностью отсутствует гносеологическая проблематика в
предмете философии права.
124 Тем самым отрицается какая-либо специфика в познании именно
правовых явлений — особых гносеологических закономерностей познания
права, отличающихся от истматовских, не обнаружено. С. 249.
125 Там же. С. 227—229.
126 Там же. С. 236.
127 Чукин С. Г. Плюрализм, солидарность, справедливость... С. 6—7.
128 Там же. С. 18, 19, 48.
129 Там же. С. 17.
130 См.: Golding M.Ph. Philosophy of law. Englewood Cliffs. N.J., 1975.
51
В этой связи более последователен В. Кубеш, который к
философско-правовой проблематике относит фундаментальные
знания о правовой реальности и о месте права в обществе,
определение условий значимости этих знаний для отдельных
юридических
дисциплин
и
обобщение
результатов
исследований отдельных юридических дисциплин, в результате
чего формируется научное правовое мировоззрение131. Задачами
философии права, по его мнению, являются: исследование
сущности права; способов его познания; анализ идеи права, его
смысла и цели; обоснование логики в сфере права и логической
структуры основных правовых понятий; дифференциации
юридических
наук;
формулирование
правового
мировоззрения132.
Вместе
с
тем
формулирование
общеюридических понятий относится с его точки зрения,
именно к философии права, а не юридической догматике,
которая лишь систематизирует и интерпретирует правовой
материал, применяя нормативные и телеологические методы133.
Как видим, и в отечественной и в зарубежной литературе нет
единства мнений по поводу предмета философии права. Для
того чтобы аргументировать какую-либо точку зрения по
данному вопросу, необходимо, как представляется, выяснить
вопрос о соотношении (взаимосвязи) философии и науки134.
Отношение между ними в ХIХ—ХХ вв. протекали, как
известно, достаточно сложно. Философия из «науки наук»
первоначально была превращена позитивистами в лженауку,
досужий вымысел, но уже постпозитивистами была с почетом
возвращена на причитающееся ей место в структуре научного
знания в качестве одного из его оснований в связи с
неустранимостью социокультурного и исторического измерения
науки. Это связано также с тем, что при любом подходе к
описанию и объяснению научного знания оно неизбежно
опирается на некоторое предпосылочное знание, априори.
Теория парадигм Т. Куна, научно-исследовательских программ
И. Лакатоса, неявного знания М. Полани, традиции Л. Лаудана,
См.: Kubes V. Grundfragen der Philosophie des Rechts. Wien. N.Y., 1977.
Ibid. S. 10 und and.
133 Ibid. S. 47.
134 Очевидно, что взаимодействие философии права и юридической науки
не может ничем принципиально отличаться от соотношения философии и
науки как таковых.
131
132
52
тематических структур Дж. Холтона, концептуальных установок
Я. Хинтикки — все это хорошо описанные в литературе
примеры такого предпосылочного знания. Все они оказывают
непосредственное влияние на научную деятельность и влияют
на ее результат.
Значительный интерес относительно понятия, структуры и
функций философских оснований науки представляют идеи
В. С. Степина. Они, с его точки зрения, включают в себя нормы
и идеалы исследования, научную картину мира и философские
идеи и принципы, с помощью которых обосновывается картина
мира и эксплицируются нормы и идеалы исследования135. Тем
самым основания науки выполняют эвристическую и
адаптационную функции: детерминируют научный поиск,
адаптируя социокультурные факторы до- (вне-) научного
порядка к данной отрасли научного знания.
Исходя из вышеизложенного философия науки (этой
конкретной научной дисциплины) является не отдельной
областью знаний, существующей вместе (рядом) с этой наукой,
а ее «верхним» уровнем — уровнем ее оснований. На этом
уровне происходит соприкосновение философии и этой научной
дисциплины — философские знания (в том числе, обыденные
знания, подвергшиеся философской рефлексии) применяются
для онтологического и гносеологического ее обоснования. Так
как философия представляет собой рефлексию над основаниями
бытия и сознания, она включает в себя два главных раздела —
онтологию (учение о бытии) и гносеологию (учение о
сознании)136.
Аксиология,
традиционно
относимая
к
философскому знанию, как и этика и эстетика, представляет
собой, на наш взгляд, подраздел социальной онтологии. В свою
очередь, методология (исследование научных методов, норм и
принципов познания) — не что иное, как важнейший раздел
гносеологии. Как видим, философия науки (как ее
соответствующий уровень) — это не наука, но такое знания, без
которого наука (в нашем случае юридическая) невозможна.
См.: Степин В. С. Теоретическое знание. С. 188 и след.
Вполне возможно, что это разделение в ближайшем будущем будет
преодолено в связи с антропологической парадигмой в философии.
Действительно, применительно к социальному бытию граница между
онтологией и гносеологией весьма условна, так как человеческое бытие суть
осознанное бытие, включающее в себя сознание.
135
136
53
Таким образом, философия права — это «верхний» уровень
юриспруденции, призванный способствовать онтологическому и
гносеологическому обоснованию государства и права.
Необходимо заметить, что такое обоснование невозможно без
участия всех трех уровней науки — и философского, и
теоретического, и эмпирического. Эту функцию философия
права (как уровень юридической науки, а не какая-то
самостоятельная дисциплина) осуществляет особым способом
— привлекая именно философское знание. Как именно?
Прежде всего, философия права проясняет смысл наиболее
фундаментальных
понятий юриспруденции — права,
государства, нормы права137 и др. Тем самым осуществляется
один из этапов формирования этих предельно общих для
юридической науки понятий, дополняемых данными догмы
права и практической юриспруденции. При этом используется
аналогия из других областей знаний, метафоризация138,
метонимия. Тем самым исходные онтологические допущения,
входящие важнейшим компонентом в картину мира,
«переводятся» в юридическую сферу — предмет юридической
науки. Привлечение данных других наук, т. е. проведение
междисциплинарных исследований, также относится в разряд
философско-правовых исследований. К онтологическим
аспектам философии права принадлежит ко всему прочему
определение роли и значения права в обществе.
Онтологическая
проблематика
философии
права
предполагает также разработку вопросов взаимосвязи
юридической науки и социальной практики. Эти вопросы
включают, во-первых, адаптацию социокультурных факторов
применительно к юриспруденции (в том числе, формулирование
социального заказа для юридической науки и практики) и, вовторых, выработку критериев оценки юридической практики, т.
е. разработку вопросов эффективности права, смыкающуюся с
137 Для определения нормы права необходимо привлечение знаний о норме
вообще и праве (признаках права); такие знания юриспруденция неизбежно
черпает из философского дискурса.
138 Сегодня считается доказанным, что фундаментальные научные понятия
включают в себя метафоризацию явлений жизненного мира: ср. понятия
«тело», «масса», «сила». Это же характерно и для понятий «право» и
«государство». Чрезвычайно важные изыскательские работы на этот счет
содержит лингвистика, в частности труды Э. Бенвениста, А. Вежбицкой, М. В.
Ильина, Ю. С. Степанова.
54
определением значения юридической реальности в обществе.
Все это относится к «политике права» как элементу философии
права.
К
этой
онтологической
проблематике
примыкает
определение предмета юридической науки. Так как предмет
науки — это гносеологическое отношение субъекта и объекта
познания, зависящее от того, как предварительно определяется
объект — соответствующая реальность (в данном случае —
правовая), то определение предмета данной конкретной научной
дисциплины включает в себя вопросы и онтологии и
гносеологии. При этом важно иметь в виду, что это именно
философско-правовая проблематика, так как определить
предмет юриспруденции (как и любой другой научной
дисциплины), оставаясь в рамках юридической науки,
невозможно139. Для этого необходимо произвести рефлексию
над ней, а это в состоянии сделать только философия права,
привлекая, конечно, сугубо юридические (в том числе и
практические) знания. К этой же проблеме примыкает вопрос о
структурировании юридических наук и определения их
предметов, хотя здесь связь с проблематикой науки теории
права еще более наглядна; в то же время решить вопрос о
структуризации
правовой
системы
без
привлечения
философского знания нельзя.
К гносеологической проблематике философии права
относится определение критериев научности юридического
знания — применение общих критериев научности к области
юридического
знания.
Другая
важная
составляющая
гносеологии права — адаптация общенаучных методов
применительно к познанию правовых явлений140.
139 В этой связи вспоминается фраза, принадлежащая известному физику
ХХ в. П. Эренфельсу: проблема определения предмета физики не является
проблемой физики.
140 Ср. с функциями «общей теоретической ориентацией», как назвал
философский уровень науки Р. Мертон. Она включает в себя деятельность по
прояснению и уточнению языка теории, очерчиванию концептуального поля
фундаментальных понятий теории и связей между ними, по концептуализации
и кодификации знания; сюда же относится отбор исследовательских методов и
рамок для концептуализации и сравнения результатов эмпирических
исследований (Merton R. On Theoretical Sociology: Five Essays, Old and New.
N.Y., 1967. Р. 151—153).
55
К рассмотренной проблематике философии права примыкает
ее мировоззренческая функция, связанная с формированием
«правовой картины мира», т. е. современной социокультурной и
исторической ситуацией социума, правосознанием. Именно
философия как мировоззрение обусловливает, например,
предпочтение естественноправовой ориентации теоретика
права, а не позитивистской или социологической.
Отмеченные проблемы — функции — философии права,
обозначенные выше, чрезвычайно сложны, неоднозначны,
особенно в ситуации постмодерна и нуждаются в специальных
исследованиях.
Таким образом, философия права — это онтологическое и
гносеологическое обоснование права философскими методами
(определяющее что есть право, каково его значение в обществе,
каков социальный заказ и критерии оценки юридической
практики, предмет юридической науки, критерии ее научности
и
методы
научного
познания
правовых
явлений),
представляющее собой «верхний» уровень юридической науки,
обеспечивающий взаимодействие философии (рефлексии над
основаниями культуры) с правоведением.
Средний уровень юридической науки, по мнению С. С.
Алексеева и некоторых других ученых, представлен догмой
права (специально-юридической теорией или общей позитивной
теорией)141 в виде традиционной для теории права
проблематики. С таким мнением можно согласиться лишь
отчасти. Если исследователь не является сторонником
юридического позитивизма, то это совсем не обязательно
должна быть формально-догма-тическая теория права.
Вообще сам термин «теория среднего уровня» был введен в
научный оборот знаменитым американским социологом Р.
Мертоном в основном для критического анализа структурного
функционализма Т. Парсонса142. С точки зрения Р. Мертона,
такие
теоретические
конструкции,
как
исторический
материализм Маркса, теория социальных систем Парсонса и
интегральная социология Сорокина, — это скорее общие
теоретические интерпретации, чем строгие системы типа общей
теории в физике143. Чтобы связать эти философские концепции с
См.: Алексеев С. С. Общая теория права. Т. 1. М., 1981. С. 18.
См.: Merton R. Op. сit.
143 Ibid. P. 68.
141
142
56
эмпирическими фактами как раз и необходимы теории среднего
уровня,
значительно
менее
абстрактные
и
более
верифицируемые, нежели первые.
В теории права в принципе структурные элементы предмета
и образуют подобные теории. При всех содержательных
различиях сторонников позитивизма, социологии права или
теории естественного права сюда традиционно относятся теория
правовых
норм,
теория
правоотношений,
теория
правонарушений, теория юридической ответственности и
некоторые другие. Одновременно к юридическим теориям
среднего уровня относятся также отраслевые дисциплины, такие
как теория уголовного права, теория гражданского права, теория
административного права и т. д. В этой связи возникает вопрос
о соотношении теории права с отраслевыми науками,
входящими в состав юриспруденции. Это взаимоотношение в
некотором роде может быть представлено по аналогии
соотношения социологии с частными социологическими
дисциплинами. Теория права (как и социология) выступает
философским уровнем, теоретико-методоло-гической базой для
отраслевых юридических наук. Это проявляется, прежде всего, в
роли общеюридических понятий, без которых не обходится
практически ни одна категория отраслевых дисциплин. Все
общеюридические понятия, такие как «норма права»,
«правоотношение»,
«правонарушение»
и
другие,
вырабатываются именно теорией права. С другой стороны,
теория права выполняет эвристическую функцию относительно
отраслевых юридических исследований. Она определяет их
предмет, «угол зрения» на частноюридические феномены,
принципы познания, конкретизируемые в частнонаучных
методах и методиках. Предмет отраслевых наук, как и предмет
правового регулирования соответствующих отраслей права,
формулируется опять-таки в рамках теории права и
конкретизируется в соответствующих дисциплинах. Теория
права также вырабатывает критерии оценки уровня, состояния и
перспектив этих дисциплин, в частности критерии
эффективности права как такового.
Однако между теорией права и отраслевыми юридическими
дисциплинами существует и обратная связь. Она состоит в том,
что последние являются «питательной средой» теории права, в
достаточно большой степени выступает ее эмпирической базой.
57
Отраслевые юридические науки далее предъявляют теории
права «социальный заказ», демонстрируя те практические
проблемы, которые нуждаются в теоретическом осмыслении.
Таким образом, теория права обобщает, оценивает,
теоретически интерпретирует данные отраслевых юридических
наук, без которых она превратилась бы в спекулятивную,
схоластическую дисциплину.
При очевидной целесообразности выделения теорий
среднего уровня нельзя не отметить и проблемы, нерешенные
вопросы, возникающие в этой связи. Прежде всего, между
философским и теоретическим уровнями нет однозначной
связи. Одна и та же теория среднего уровня может быть
обоснована, с некоторыми модификациями, различными
философскими концепциями, и наоборот (эта же проблема
относится и к нижнему уровню теории права —
эмпирическому). Вызывает некоторые вопросы и статус таких
дисциплин, которые традиционно именуются прикладными —
теория криминалистики, теория судебной бухгалтерии, теория
судебной медицины. Не менее дискуссионным является статус
криминологии.
Эмпирический уровень — это уровень фактов, полученных в
результате конкретных исследований. Эмпирия — это знания о
мире в его существовании, т. е. в его внешних проявлениях.
Эмпирический факт представляет собой индивидуальную
характеристику, данную в непосредственном опыте, он
представляет объект в его единичном существовании.
Неверно отождествлять «факт» лишь с чувственным
отражением определенных сторон объективного мира,
рассматривать его исключительно как чувственный образ того
или иного события, явления. Чувственных образов как таковых,
«очищенных» от рациональных компонентов мышления, просто
не существует. Любая фактическая информация о конкретном,
единичном событии или явлении всегда фиксируется в языке
науки и тем самым становится (может стать) всеобщим
достоянием. Фактуальные предложения научного языка
практически всегда включают в себя специальные термины,
смысл которых может быть понят лишь в контексте
определенной научной теории. Поэтому фактами науки могут
быть лишь те данные, которые «ассими-лированы»
определенной теоретической концепцией, включены в систему
58
научного знания путем их отображения в понятийной системе
некоторой теории. Например, те или иные данные (результаты
анализа, наблюдения и т. д.) о нормах права станут научными
фактами только тогда, когда будут интерпретированы в
соответствии с представлением о норме права (например, как о
статье нормативно-правового акта или как фактическом
состоянии общественных отношений). При этом процедура
интерпретации следует не за эмпирическим исследованием, а
всегда вместе с ним, одновременно. Поэтому выделить
эмпирический уровень теории государства и права в чистом
виде, без теории практически невозможно, но можно
аналитически.
Таким образом, связь между теоретическим и эмпирическим
уровнями чрезвычайно тесная, а их различие не имеет
абсолютного смысла. Но относительное различие все же
имеется. Оно связано с тем, что теория фиксирует более или
менее постоянные (инвариантные) свойства и отношения
объектов в понятиях и связях между ними. Эмпирия (факты)
описывает текучесть, непостоянство объектов, что связано с
изменчивостью их количественных характеристик.
В заключение заметим, что эмпирический уровень теории
права зачастую опосредован данными отраслевых юридических
и смежных общественных дисциплин.
Если науку (теорию государства и права в нашем случае)
рассматривать в качестве социального института, как это,
например, делают представители социологии науки144, то в
структуре науки выделяются несколько иные элементы.
Сторонники социологии науки пытаются выявить (и доказать)
социальную обусловленность научных положений, поэтому
основной единицей анализа для них является научное
сообщество, производящее знание. Большое влияние на
становление этого подхода в науковедении сыграла работа Т.
Куна, в которой структурная единица науки — парадигма —
отождествляется прежде всего с научным сообществом,
разделяющим общие правила «решения головоломок»145. В
144 См., например: Малкей М. Наука и социология знания. М., 1983;
Мангейм К. Очерки социологии знания: теория познания — мировоззрение —
историзм. М., 1998.
145 Кун Т. Структура научных революций. 2-е изд. М., 1977. Заметим, что у
Т. Куна речь идет о парадигмах как таких «общепризнанных образцах
59
связи с этим основным объектом анализа социологии науки
являются
научные
школы
—
устойчивые
институционализированные
образования,
определяющие
специфику научной деятельности конкретных ученых (от
выбора темы исследования, до определения социального статуса
того, кто волею судьбы попал под влияние именно этой научной
школы).
Научная школа представляет собой малую группу (в
социологическом смысле), объединенную неформальным
лидером (его статус может совпадать с формальным) и
соответствующей научно-исследовательской программой146. В
социальной психологии науки к этим признакам научной школы
также добавляют единство стиля мышления, переходящее от
учителя к ученикам147. Критерии научной школы достаточно
условны и не являются четко зафиксированными в каких-либо
нормативных документах. По мнению В. П. Карцова, в качестве
таковых
можно
рассматривать:
единство
программы
деятельности, в том числе предмета исследования;
непосредственное общение членов научной школы, включая
общение учеников с учителем; идентичность школы как
коллектива (имеется в виду психологическое отличие от других
решения задач», которые разделяются всем научным сообществом. Поэтому
так понимаемых парадигм в юриспруденции нет, как и в любой другой
общественной науке. Все они, в принципе, находятся на «допарадигмальной»
стадии развития. Интересно, что степень интеграционного единства —
главного критерия идентичности парадигмы — в общественных науках крайне
низок: в экономике 43,5 %, в управленческих науках 28,8 %, в психологии 24,5
%, в социологии 17,1 %, в педагогике 14,9 %, в политологии 10,5 % (см.:
Knorr K. D. The nature of scientific consensus and the case of the social sciences //
International Journal of Sociology, 1978. Vol. 8, № 1/2. P. 113—145). О
парадигмах применительно к юриспруденции см.: Честнов И. Л. Теория права
и государства как наука // Проблемы теории права и государства: Курс лекций
/ Под ред. В. П. Сальникова. СПб., 1999. С. 11—12.
146 Следует заметить, что в западной литературе практически не
используется термин «научная школа». Там принято говорить о «незримом
колледже» (объединение ученых, проживающих зачастую в разных странах,
общей
исследовательской
проблемой),
неформальных
или
институционализированных малых группах — научных коллективах (см.:
Научная деятельность: структура и институты. М., 1980; Коммуникация в
современной науке. М., 1976).
147 См.: Юревич А. В. Социальная психология науки. СПб., 2001. С. 169;
Карцов В. П. Социальная психология науки и проблемы историко-научных
исследований. М., 1984. С. 75.
60
коллективов); потребность в кооперации деятельности148. Для
экспликации характеристик научных школ в юриспруденции
автором в 2003 г. было проведено анкетирование
представителей юридического научного сообщества г. СанктПетербурга из числа преподавателей вузов города.
Было опрошено 25 преподавателей, практически все —
кандидаты юридических наук, пятая часть — доктора
юридических наук. На вопрос, существуют ли в современной
юриспруденции научные школы, положительно ответили 19,
отрицательно — 3, практически не существуют — 2,
отсутствует мнение — 1. В отношении того, какие научные
школы можно выделить, мнения респондентов разделились: по
типу правопонимания (либертарная, нормативистская и т. п.) —
15 ответов149; по региональному критерию — 14150; по
наименованию дисциплины — 11151; по институциональному
критерию — 2152; затруднились с ответом — 4; таковые
отсутствуют — 3 ответа. Эти данные интересно соотнести с
ответами на открытый вопрос о критериях научной школы.
Подавляющее большинство (22) в качестве такового указали
наличие научной концепции, направления исследования
(интересны некоторые уточнения: для 4 важен «качественно
иной подход к научной проблеме», для 4 — метод исследования,
для 3 — «не любые взгляды, а концептуальные»); единство
научного сообщества — главный критерий для 14 респондентов;
наличие лидера — для 5; институциональный критерий —
для 2153. В качестве лидеров научных школ набрали более двух
Карцов В. П. Указ. соч. С. 80.
Естественноправовая — 4, либертарная школа — 2, позитивистская — 2,
нормативистская — 2, социологическая — 2, феноменологическая — 1,
диалектико-социологическая — 1, школа юридического постмодернизма — 1.
150 О наличии петербургской школы высказалось 6 респондентов,
московской – 5, екатеринбургской — 3, дальневосточной — 1, тбилисской —
1.
151 О наличии «школы гражданского права» заявили 4 респондента,
уголовного права — 2, уголовного процесса — 1, криминологии — 1,
международного экологического права — 1, морского (водного) права — 1,
земельного права — 1.
152
В качестве институционального критерия были названы
«Криминологический клуб» — 1 и СПб юридический институт Генеральной
прокуратуры РФ — 1.
153 Наиболее содержательные и развернутые определения научных школ:
1) «Учение с признаками: а) определенного объекта исследования; б) не менее
148
149
61
голосов: Е. А. Суханов — 4, Л. И. Спиридонов — 4, В. С.
Нерсесянц — 3, А. П. Сергеев — 2, Ю. К. Толстой — 2, В. А.
Четвернин — 2, Д. М. Шаргородский — 2, Д. А. Шестаков — 2,
С. С. Алексеев — 2, И. Л. Честнов — 2. Не назвали ни одного
лидера — 3.
На вопрос, относите ли себя к какой-либо из существующих
школ, отрицательно ответили 7 респондентов, положительно (к
Петербургской — 6) — 15, трое затруднились с ответом.
Положительно ответили на вопрос о существовании научных
школ в прошлом 23 респондента; лидерами среди них стали:
историческая школа права — 4, социологическая — 4,
московская — 3, санкт-петербургская — 3, психологическая —
3, позитивистская — 3.
На наш взгляд, научная школа находится внутри научной
дисциплины и не может представлять ее целиком.
Обязательным условием существования научной школы
является научная концепция с соответствующим предметом и
методом познания реальности. Эти исходные установки видения
(предмет) и познания (метод) реальности, выраженные в
«классических» (для этой школы) трудах, должны разделяться
некоторым количеством сторонников. При этом одно
(концепция) предполагает второе (научное сообщество), так как
вне ученых, тех, кто воспринимает некоторые идеи, знания как
такового не существует (что бы по этому поводу не писал К.
Поппер, в частности о «третьем мире»). В то же время лидер
научной школы может существовать как реально, так и
виртуально — в «классических» трудах прошлого времени.
Другим критерием структурирования науки является
дисциплинарная ее институционализация. Научная дисциплина
(от лат. discipulus — ученик) — это, прежде всего, трансляция
знаний, единица процесса обучения, а также воспроизводство
четырех единомышленников-ученых; в) научно-практической значимости
исследования (актуальность, общественно-полезные цели и реальные задачи);
г) не менее двух учеников у каждого из ученых (в данной школе)»; 2)
«Признаками научной школы являются: наличие нескольких (более одного)
представителя; лидер(ы); концепция, в значительной мере разделяемая
представителями школы; как правило, дискуссия внутри школы, а также
школы с ее оппонентами»; 3) «Любая школа, в том числе и научная,
предполагает автора концепции и его последователей (сторонников); в
широком понимании школой может считаться сама концепция при условии,
если эта концепция получила признание».
62
научных кадров. Эмпирическим показателем формирования
научной дисциплины в США является наличие кафедр с таким
названием в более чем десяти университетах154. Внутри научной
дисциплины выделяются научные направления и научные
специальности, границы между которыми весьма условны.
Главным
показателем
институционализации
научной
дисциплины, научного направления и научной специальности
является классификатор наук, например тот, что ведется ВАКом
(Высшей аттестационной комиссией) при правительстве РФ для
присуждения ученых степеней и научных званий155.
1.4. Юриспруденция в системе
общественных наук
Вопрос о месте юриспруденции в системе наук, во-первых,
предполагает определение критериев ее отличия от других
научных дисциплин и, во-вторых, выявление специфики
взаимосвязи с ними. При этом ограничимся при рассмотрении
данного вопроса выяснением взаимосвязи юридической науки и
социологии, с одной стороны, и юриспруденции и политологии
— с другой. Но для начала необходимо ответить на более общий
вопрос: обладает ли юриспруденция автономией? Если да, то в
чем она состоит и до каких пределов распространяется? На
первый взгляд ответ очевиден: конечно, обладает. Однако если
право рассматривать в качестве социального явления (а с этим
мало кто будет спорить), то возникает проблема пересечения
предметов исследования юриспруденции и социологии: право
как социальное явление изучает и юриспруденция и социология.
Различие между ними, как представляется, состоит в степени
общности изучения права как социального феномена.
Юридическая наука изучает свой предмет во всей полноте и
154 См.: Кара-Мурза С. Г. Проблемы интенсификации науки: Технология
научных исследований. М., 1989. С. 16. По мнению К. Хондрика, научная
дисциплина характеризуется единством предметной области, выделения
основных проблем, способов их решения, едиными нормами познания,
логическим статусом, способом выявления эмпирических данных,
релевантностью теории при решении проблем других областей и др. (Hondrick
K. Viele Ansätze — Eine Sociologische Theorie // Theoriesvergleich in den Sozialwissenschaften. Darmstadt, 1978. S. 317.)
155 Теория государства и права в этом классификаторе проходит под
шифром 12.00.01.
63
определенности. Социология же изучает право, как и другие
социальные явления (экономику, политику, науку, искусство и
т. д.), с точки зрения того существенного, что характеризует его
именно как социальный феномен.
Такое разграничение юриспруденции и социологии связано с
предметом последней. Он не может включать в себя всю
совокупность социальных явлений, в противном случае
социология
рискует
превратиться
в
безграничную
энциклопедию социальных феноменов. Поэтому социология не
изучает социальные явления во всей их подробности,
детальности, а рассматривает то, что их объединяет в группу
социальных феноменов, т. е. то, что является в них
существенным. Детальный их анализ выпадает на долю частных
социологических дисциплин, т. е. общественных наук,
изучающих экономику (экономическая теория), политику
(политология), право (юриспруденция) и т. д. с точки зрения
того существенного, что выявлено во всех социальных явлениях
социологией.
Таким образом, юридическая наука — это частная
социологическая теория, самостоятельность которой достаточно
относительна
(она
относительна
с
точки
зрения
самостоятельности права по отношению к другим социальным
явлениям). Эта «ограниченность» самостоятельности отнюдь не
является показателем «ущербности» юридической науки.
Наоборот, это единственно возможный способ избежать
неразрешимой
проблемы
самодостаточности
системы
(вспомним «ограничительные» теоремы К. Геделя и А.
Тарского). Только изучая право как сторону общества, можно
построить адекватную ему теорию156.
В этой же связи необходимо прояснить и вопрос о статусе
социологии права. Что такое социология права: часть общей
социологии, самостоятельная научная дисциплина, часть теории
права или сама теория права? В отечественной и зарубежной
литературе нет однозначного ответа на этот вопрос.
156 Более подробную аргументацию этого вывода см.: Честнов И. Л.
Онтологический статус юриспруденции в современном мире // Место
юриспруденции в системе общественных наук. Первые Спиридоновские
чтения: Труды теоретического семинара юридического факультета СПб
ИВЭСЭП. Вып. 3. СПб., 2000.
64
Прежде всего, следует отвергнуть второй вариант статуса
социологии права. Для этого нет ни онтологических, ни
эпистемологических предпосылок, т. е. собственного предмета и
социально-институциональных
характеристик
(научного
сообщества, системы подготовки кадров, учебной дисциплины и
т. п.). В этом смысле прав Ю. И. Гревцов (хотя он отстаивает
именно этот подход), отмечающий, что «отечественная
социология права — наука, во многом не состоявшаяся. В
стране нет организованного корпуса ученых, представляющих
именно эту науку, почти нет публикаций, не готовятся
специалисты»157. Это же, заметим, относится и к социологии
права за рубежом.
Является ли социология права составной частью общей
социологии? Нет, хотя столь категорический ответ не исключает
исследование социологами права как социального феномена.
Такое
исследование
будет
относиться
к
«чисто»
социологическому, а не юридическому в том случае, если право
анализируется
для
того,
чтобы
продемонстрировать
(подтвердить) какую-либо общесоциологическую концепцию, т.
е. прояснить социальность как таковую.
Если же юрист использует методы социологии или социолог
подвизается на ниве юриспруденции и при этом исследуется
право ради, так сказать, него самого, то перед нами
социологически ориентированная теория права. Таким образом,
социология права — это не часть теории права158, но сама
теория права, по крайней мере, один из ее вариантов. Она не
сосуществует рядом с догматически ориентированной теорией
права, но включает последнюю в себя, как раздел юридической
техники.
Соотношение юриспруденции и политологии также является
достаточно проблематичным. Это связано с тем, что
политология не может не изучать деятельность субъектов
политики, в том числе государства. Однако государство
исследуется и юриспруденцией с точки зрения его влияния на
правовую реальность. Особо остро стоит вопрос о соотношении
Гревцов Ю. И. Очерки теории и социологии права. СПб.,1996. С. 251.
Иногда в литературе как недоразумение можно встретить мнение, что
эмпирический уровень очень часто отождествляется с фактами, добываемыми
социологическими методами, тем самым противопоставляются социальная
философия и социология как исключительно эмпирическая дисциплина.
157
158
65
политологии и теории государственного (конституционного)
права.
Для того чтобы определиться по данному вопросу,
необходимо вспомнить историю формирования политологии как
самостоятельной науки, так как генезис научной дисциплины
может пролить свет на условия и предпосылки ее появления на
свет. Политология в качестве самостоятельной науки
институционализировалась в 1880 г. в США, когда при
Колумбийском университете была открыта школа политических
наук. В Европе становление политологии происходит несколько
позднее — в первой половине ХХ в. — время господства
позитивизма. С точки зрения позитивистов право (например,
конституцию) необходимо изучать по ее внешним проявлениям
в соответствующем тексте. Все другие аспекты, в том числе
обусловливающие текст права (конституции), к предмету
позитивистской юриспруденции не относятся. Так образовался
теоретический вакуум: существуют принципиально важные
вопросы
(например,
расстановка
политических
сил,
политическое сознание, политическая культура и др.),
определяющие содержание текста права, а изучать их некому.
Собственно для анализа такого рода проблем и возникла
политическая наука, у которой, по словам Ж. Бюрдо, нет своего
предмета, так как она призвана изучать содержательные
вопросы конституционного права159. Сегодня же, когда
позитивизм перестал быть господствующей (или единственной
господствующей)
доктриной,
соотношение
между
юриспруденцией и политологией конвенциональное и
достаточно условное. Действительно, для того чтобы изучать
политические партии, необходимо знать законодательство о
них, но и одновременно — чем собственно партии отличаются
от других политических институтов. Такого рода знания
необходимо дополняют друг друга.
1.5. Критерии научности юриспруденции
Проблема критериев научности юриспруденции — одна из
наиболее актуальных. Она «спровоцирована» тем, что в
нынешней ситуации, именуемой постмодерном, поставлены под
159 Цит по: Almond G. A discipline divided: Schools and sects in political science. Newbury Park (Cal.), 1990.
66
сомнение критерии научности как таковые, как и
привилегированный статус науки (о чем уже упоминалось
выше). В соответствии с принципом полиферации,
сформулированном П. Фейерабендом, чем более несовместимой
с господствующей точкой зрения является выдвигаемая
гипотеза, тем лучше. Действительно, многие научные открытия
представлялись поначалу научному сообществу абсурдными. И
чем таких открытий больше, тем, по мнению знаменитого
американского философа, в большей степени будет обеспечен
прогресс науки. Однако стоит ли любую «сумасшедшую» идею
считать научной и пытаться применять на практике и
преподавать в вузе? В любом случае принцип полиферации и
близкий ему принцип релятивизма размывают границы между
научным и ненаучным.
На всем протяжении истории юридической науки, с момента
ее институционализации, мало кто подвергал сомнению ее
претензии на громкое название Наука. Такой ее статус не
ставился под сомнение до самого последнего времени, в том
числе в эпоху господства позитивистской методологии (а то, что
она продолжает господствовать в юриспруденции для
большинства очевидно)160. Исключение, может быть, составляли
представители естественных наук. Так, известный физик
нобелевский лауреат Л. Д. Ландау все науки классифицировал
на естественные (физика, химия и т. д.), неестественные
(математика) и противоестественные (гуманитарные науки)161.
Сегодня, когда поставлены под сомнения «классические»
критерии научности162, юриспруденция не может остаться в
стороне от обсуждения такой животрепещущей проблемы, как
ее критерии отнесения в разряд наук. Причем проблема
усугубляется не только возможной потерей такого
привилегированного статуса. От того, что в Англии до сих пор
юриспруденция относится к числу искусств, ничего страшного
не происходит. Важнее другое: если раньше научный разум
См., например: Сырых В. М. Логические основания… С. 39.
См.: Михайлов Ф. Т. Самоопределение культуры. Философский поиск.
М., 2003. С. 51.
162 В этой связи симптоматично появление в Германии солидного
академического исследования К. Хюбнера «Критика научного разума» (1978,
М., 1994).
160
161
67
выступал главным критерием легитимности социального (в том
числе и правового) порядка, то сегодня, в условиях кризиса
рациональности как таковой, он поставлен под сомнение163.
Отсюда проблематичность обоснования права, общественного
порядка и самого общества.
Вопрос о критериях научности юриспруденции практически
не поднимается в юридической литературе164. Для большинства
юристов он считается само собой разумеющимся, представляет
собой «естественную установку» в социальной феноменологии.
Так, все опрошенные автором эксперты высказались в пользу
научности области знаний, в которой они специализируются,
хотя двое выбрали промежуточный ответ «в большей
степени»165. В том случае, когда все же речь заходит о
методологии права, ее научность, как правило, связывают с
наличием собственного предмета и методов исследования,
иногда
добавляют
логическую
последовательность
(непротиворечивость) теоретических положений и научный
язык их изложения166. Однако астрология, например, также
163 См.: Bauman Z. Legislators and Interpreters: On Modernity, Postmodernity
and Intellectuals. Cambridge, 1987. В этой книге известный английский
социолог показывает изменение статуса интеллектуалов, а значит, и науки в
эпоху постмодерна: ученый (и наука) превратился из законодателя в
интерпретатора.
164 Сырых В. М. справедливо утверждает, что логико-методологический
раздел теории права значительно отстает от уровня теоретического освоения
права (Сырых В. М. Логические основания… С. 11).
165 Опрос проводился в 2003 г. среди преподавателей СПб юридического
института Генеральной прокуратуры РФ, в том числе семь кандидатов
юридических наук и три доктора юридических наук. Большинство
сотрудников Института, к сожалению, от ответа на поставленные вопросы
отказались. Это, вполне вероятно, свидетельствует об отсутствии своего
мнения по поводу заданных вопросов. Помощь в проведении опроса оказали
студенты 3-го курса дневной формы обучения Е. Валласк и К. Беликов.
166 Из десяти опрошенных пятеро критерии научности юриспруденции
(своей области знаний) связали преимущественно с практической
проверяемостью (верификацией) знаний, двое — с логичностью
(преимущественно понятийного аппарата). Наличие предмета и метода
научного исследования — основной критерий научности для двух экспертов.
Кроме того, среди ответов оказались и достаточно неожиданные, например к
критериям научности отнесены «глубокое знание и честная оценка законов и
их применения, выработка рекомендаций по совершенствованию
законодательства»; «учение о субъективной и объективной стороне состава
преступления»; «исследование закономерностей в вопросах правового
68
имеет свой предмет исследования, у нее имеются
соответствующие методы, вполне вероятно (автор не
специалист в этой области, поэтому не может утверждать
категорично), что ее суждения и умозаключения представляют
собой непротиворечивую систему, у нее сложился свой
понятийный аппарат, выраженный в соответствующем языке.
Можно ли отсюда сделать вывод, что астрология является
наукой? Думается, что наукой она не является.
Проблема
научности
юриспруденции
предполагает
определение критериев научности, выработанных философией
науки (науковедением), и сравнение с ними эпистемологических
признаков юриспруденции. Только так возможно утвердительно
ответить на вопрос, является ли юриспруденция наукой или это,
как остроумно выразился один физик относительно всех
нефизикализированных дисциплин, — «собирание марок».
Повторим, что сделать это чрезвычайно трудно, так как
современное науковедение переживает серьезный кризис
философских оснований, связанный со сменой типов
рациональности или переходом от классической модели науки к
постклассической.
Наука чаще всего отождествляется с суммой знаний. Знания,
претендующие на статус научных, должны отвечать критерию
истинности. Долгое время считалось, что критерии истины и,
следовательно, научности, вечны и неизменны. Сама же наука,
предполагалось, развивается от меньшего объема знаний к
большему, т. е. к открытым истинам добавляются все новые и
новые. Ранее установленная истина при этом сомнению не
подвергалась — ведь это абсолютно достоверное знание. Такая
концепция науки, зародившаяся в Новое время и
доминировавшая до середины XX в., в современном
науковедении получила название кумулятивной.
Положение о том, что результаты философского и научного
познания
должны
быть
вечными
и
тем
самым
неопровергаемыми
истинами
является
лейтмотивом
рационалистической философии Нового времени. Интуитивные
истины у Декарта, истины разума у Лейбница, синтетические и
регулирования общественных отношений»; «объективная потребность,
признание учеными и практиками». Один из опрошенных на вопрос о том,
какие существуют критерии науки как таковой, порекомендовал обратиться к
соответствующей литературе, не указав при этом, к какой именно.
69
аналитические суждения у Канта, принципы наукоучения у
Фихте — все это различные наименования кумулятивного
образа науки в методологии Нового времени.
Этой же идеей проникнуты принципы позитивистов XIX—
начала XX в. В отличие от рационалистов абсолютную
значимость (истинность) они приписывают результатам, прежде
всего, опытного, а не теоретического познания. Неизменной
сохраняется
уверенность
в
возможности
достижения
абсолютной истины167. И те и другие основные усилия
прилагали к тому, чтобы сделать научные знания
объективными. Рационалистическая философия науки в теории
государства и права (которая к тому времени еще не
институционализировалась в качестве самостоятельной научной
дисциплины) представлена теорией естественного права Нового
времени. Естественное право традиционно определяется как
дозаконотворческий
и
внезаконотворческий
комплекс
объективных закономерностей, необходимостей, правил
социальной,
общественно-политической
жизни168.
Эти
закономерности предписаны самой природой и запечатлены в
человеческом разуме. Они мыслятся либо априорно в виде
логической предпосылки, либо как «естественное состояние»,
исторически
предшествующее
общественному
и
государственному порядку.
На место философии Нового времени в XIX в. приходит
несколько другая (хотя и в рамках той же эпистемы —
ценностей и мировоззрения техногенной цивилизации)
науковедческая программа — позитивистская. Позитивисты, как
уже отмечалось, решили отбросить всякие абстрактные
рассуждения, которые не могут быть сведены к опытным
данным. С этого времени торжествует эмпиризм, а познание
ограничивается изучением исключительно внешних признаков
167 Следует заметить, что различия между рационализмом и эмпиризмом,
на чем настаивают многие философы, не такие уж принципиальные. Да, это
разные способы достижения эпистемологического идеала — абсолютной
истины. Но уже у представителей логического позитивизма (неопозитивизма),
например в программе Д. Гилберта, объединяется математический идеал
строго доказанного и неопровержимого знания с «протокольными
предложениями» — записями непосредственных результатов опыта.
168 См.: Нерсесянц B. C. Право и закон. С. 361.
70
непосредственно наблюдаемых предметов. Именно в это время,
о чем речь шла выше, возникает теория права как
самостоятельная научная дисциплина, на формировании
которой не могла не сказаться интеллектуальная атмосфера
эпохи. В результате на место философии права, выражающейся
в то время исключительно теорией естественного права Нового
времени,
приходит
позитивистская
концепция
права.
Юридический позитивизм акцентирует внимание на внешних
признаках (проявлениях) права, т. е. либо на тексте права
(юридический догматизм), либо на правовом поведении
(позитивистская социология права)169.
Для юридического позитивизма, следовательно, критериями
научности выступают либо эмпирические факты, либо
формальная логика (наиболее последовательно представленная
венским кружком, берлинской и львовско-варшавской школами
и
заложившая
основы
современной
аналитической
философии)170.
Эти положения должны были бы стать основой построения
юриспруденции как строгой науки. Однако позитивистская
программа так и не стала методологической основой
юриспруденции. Прежде чем ответить на вопрос, почему так
произошло, проанализируем запечатленные в научных статьях
критерии научности, как правило, имплицитно используемые
известными отечественными учеными юристами. Такую идею в
свое время вынашивал Л. И. Спиридонов171. Результаты
проведенного анализа оказались достаточно интересными.
В качестве эмпирического материала были взяты статьи из
журнала «Правоведение», посвященные проблемам отраслевых
юридических дисциплин: теории конституционного права
(автор — В. Е. Чиркин) и гражданского права (автор — М. И.
Горлычева). Статья авторитетного конституционалиста В. Е.
169 Ее разновидностью, например, выступает психологическая теория
права, активно разрабатываемая Л. И. Петражицким, редуцирующая право к
эмоциям, переживаниям юридических ситуаций.
170 Неопозитивисты 30-х годов, как уже отмечалось, пытались их
соединить.
171 Он предлагал проанализировать какую-либо научную работу и выявить
применяемую систему аргументации. В качестве рабочей гипотезы он
предполагал, что в большинстве случаев это будет интуитивное мнение типа
«привиделось мне» (слова Л. И. Спиридонова).
71
Чиркина начинается с утверждения: «Совершенствование
федерализма, местного самоуправления, всей работы
государственного аппарата… требует кардинальных изменений,
а затем и пересмотра Конституции…»172. Какие приводятся
аргументы в пользу такого вывода? К сожалению, в интересной
статье нет ни статистических данных, ни экспертных оценок, ни
логических выкладок, подтверждающих его. При этом данное
предложение
построено
как
констатация
фактов,
представляющихся маститому ученому, видимо очевидными.
Мы не спорим с тем, что это не так, однако нельзя утверждать
что-либо, не приводя никаких доказательств, а это уже
становится «доброй традицией». Но вернемся к анализу данной
статьи. Выход из создавшегося положения дел В. Е. Чиркин
видит в обращении к новому опыту парламентаризма
зарубежных стран, а также к собственному предшествующему
опыту. В западной литературе, утверждает исследователь,
раздаются упреки в медлительности, громоздкости процедуры,
недостаточности контроля за администрацией и, наоборот, в
эксцессах такого контроля со стороны парламентов. В «ответ на
критику» во многих странах произошли изменения в
традиционной структуре и деятельности парламентов — были
созданы органы, напоминающие Президиум Верховного Совета
СССР, так называемые «микро-парламенты». Далее в статье
подробно и обстоятельно описывается их организация,
полномочия, процедура деятельности173, в завершение
приводится оценка такого нового образования, показываются
его плюсы и минусы и формулируется вывод, достаточно
неожиданный: российскому парламенту вовсе необязательно
механически переносить зарубежный опыт, однако его следует
всячески изучать174. Приблизительно 9/10 объема статьи
занимает описание существующего положения дел. В этой связи
встает вопрос: действительно ли рассмотренная статья (не
худшая, а одна из лучших публикаций журнала) обладает
характеристиками научности? Оставим пока этот вопрос
открытым.
172 Чиркин В. Е. Пути развития современного парламента: «минипарламенты» // Правоведение. 2002. № 2.
173 Там же. С. 27—32.
174 Там же. С. 32.
72
Статья М. И. Горлачевой175 посвящена формам участия
государственных органов в гражданском и арбитражном
процессах. Главная идея статьи — законодательно закрепить
участие государственных органов в гражданском процессе в
ГПК РФ. Основное внимание автор уделяет толкованию
закрепленного в законодательстве принципа «государственные
и общественные интересы» через анализ ст. 18 Конституции РФ.
При этом понятия «государство» и «государственный орган»
рассматриваются со ссылками на мнения ученых. Общий вывод
состоит в целесообразности законодательного закрепления
участия государственных органов в гражданском и
арбитражном процессах в связи с «удобностью и
демократичностью
плюралистической
модели
участия
государства в гражданском обороте», хотя аргументация
«удобности и демократичности» ничем не подкрепляется.
Как видим, способами доказывания в современной
юриспруденции
являются:
описание,
ссылки
на
законодательство, на принципы права (разделение властей,
демократизм и т. д.), на иностранный опыт или авторитет
других ученых. Все это свидетельствует о том, что юридическая
наука в способах аргументации не далеко ушла от
средневекового идеала, для которого характерно догматическое
восприятие исходных начал познания. Такое некритическое
отношение к законодательству оборачивается его апологетикой
и превращением юридической науки в вечно опаздывающего
студента, на долю которого остается усвоение и
комментирование политической воли власть придержащих.
Возвращаясь к общетеоретическим рассуждениям о
критериях научности, заметим, что уже в начале XX в. надежды
позитивизма (о чем речь шла выше) были поставлены под
сомнение. Кризис классической физики привел к убеждению,
что необходимо учитывать условия (в том числе
пространственно-временные) и методику проведения опыта (и
эксперимента), например используемые приборы, и самого
наблюдателя. В этом суть сформулированного Н. Бором
принципа дополнительности: объективная реальность зависит от
способа ее описания, поэтому квант — это и волна, и частица (а
может быть, заметим от себя, и еще что-то третье). Результаты
175 Горлачева М. И. О формах участия государственных органов в
гражданском и арбитражном процессе // Правоведение. 2002. № 1.
73
опыта (становящиеся тем самым научными фактами)
принципиально зависят от их интерпретации. Поэтому
оказалось, что одна и та же теория может быть подтверждена
принципиально разными (несоизмеримыми) фактами, а один и
тот же факт может входить в состав различных
(несоизмеримых) теорий. Более того, факт — это не просто
единичный предмет (элемент) объективного мира, но единичное
суждение о предмете (элементе). А оно всегда контекстуально,
зависит не только от теоретических взглядов субъекта, но и от
его мировоззрения, идиосинкразии (Р. Рорти). Таким образом,
любой
научный
факт
является
«теоретически
и
мировоззренчески нагруженным» и зависит от множества
социокультурных факторов176. Поэтому один и тот же результат
эмпирического изучения правосознания или факт принятия
нового
нормативно-правового
акта
может
быть
интерпретирован по-разному.
С другой стороны, как справедливо замечает А. Л.
Никифоров, человек не «открывает» заранее «заготовленные
природой факты, а активно воздействует на природу, налагая на
нее отпечаток своей личности и деятельности… Факты
возникают как итог деятельности человека, как результат его
активного творческого воздействия на мир»177. Следовательно,
факты (практика как единичный и потому всегда ограниченный
опыт) никогда не подтверждают теорию целиком и полностью и
не могут служить критерием ее истинности178.
176 О том, что «один и тот же криминологический факт интерпретируется в
различных контекстах и имеет неодинаковый смысл», говорил в начале 80-х
годов Л. И. Спиридонов (см.: Спиридонов Л. И. Криминологический факт и
его оценка // Криминология и уголовная политика: Сборник материалов
советско-скандинавского симпозиума, 1983 г. М., 1985. С. 19—22; другое
издание этой же работы см.: Спиридонов Л. И. Избранные произведения. С.
361—364).
177 Никифоров А. Л. Философия науки: история и методология. М., 1998.
С. 166—167.
178 Социологами науки было подсчитано, что ученые проверяют свои
гипотезы в среднем 2,5 опытами, считая что их достаточно для обоснования
вывода (см.: Mahoney M. J. Scientics as subjects: The psychological imperative.
Cambridge, 1976). Не случайно К. Поппер отказался от критерия верификации
как критерия научности теории в пользу ее фальсификации, утверждая, что
любая
теория
неизбежно
будет
опровергнута
новой
теорией.
Неопровержимыми являются метафизические концепции (см.: Поппер К.
Логика и рост научного знания. М., 1983).
74
Изложенную проблему практической проверяемости научной
теории можно продемонстрировать на примере применения
юридической теории179. Во-первых, юридическая теория не
воздействует прямо и непосредственно на социальную
реальность: ее действие всегда опосредовано принятием
политического решения (например, о реализации в Конституции
РФ принципа разделения властей), ее адаптацией отраслевой
юридической наукой (в случае с концепцией разделения властей
— теорией конституционного права), а также правосознанием
чиновников и населения. Только преломляясь (и, конечно,
искажаясь)
сквозь
эти
«фильтры»,
соответствующая
юридическая теория воплощается в правопорядке. Однако
эффект от ее воздействия на правопорядок практически (и
теоретически) не поддается просчету, если не «заключать в
скобки» многие существенные факторы. Так, конечным
результатом криминологической теории должно стать снижение
преступности. Однако на снижение преступности влияют не
только и не столько принятие, например, нового УК или
применение специальных предупредительных мер (допустим,
регистрации или дактилоскопии всех приезжих), но и
деятельность полиции, судебной системы, экономическая
ситуация в стране, рост (или падение) демографических
показателей и т. д. Любой социальный фактор в той или иной
степени влияет на состояние преступности (и не только
социальный: известно, что солнечная активность оказывает
значительное воздействие на лиц с неустойчивой психикой).
Таким образом, даже отказавшись от корреспондентской теории
истины (как это сделал, например, Р. Рорти) в пользу ее
инструментальной версии, обосновать научность теории на
основе ее практической проверяемости невозможно.
Сторонников логического позитивизма также ожидал
неожиданный «сюрприз»: теоремы неполноты К. Геделя (о
которых шла речь выше) в начале 30-х годов доказали
нереализуемость их программы. Оказалось, что даже
формальную
арифметику
невозможно
обосновать
ее
собственными средствами. Для этого требуется метаязык
(метасистема), с позиций которого возможна эта процедура. Но
179 См. подробнее авторскую позицию по данному вопросу: Честнов И. Л.
Действие и действенность юридических теорий // Ученые записки СПб
ИВЭСЭП. Т. 1. СПб., 1999.
75
для обоснования метаязыка требуется мета-метаязык... Все
это — регрессия в «дурную бесконечность», с чем, кстати,
столкнулись и Г. Кельзен (при обосновании Grundnorm) и Г.
Харт (при определении нормы-признания). На ограниченность
логики применительно к социальной деятельности (в том числе
и юридической) обращали внимание Г. фон Вригт, К. Гемпель,
У. Дрей и др. Благодаря идеям этих философов в науку прочно
вошло разграничение естественнонаучного объяснения и
объяснения интенционального, характерного для общественных
наук180. Нельзя не обратить внимание также и на тот факт, что
норма права — центральный элемент правовой реальности и
теории права — не может быть объяснена с помощью
формальной логики181. С другой стороны, истинность
логического вывода отнюдь не свидетельствует об истинности
посылок, из которых этот вывод сделан. Поэтому логика, как
минимум, является ограниченным критерием научности. То, что
логика занимает весьма ограниченное место в юриспруденции,
указывали в 30-е годы ХХ в. «реалисты» США (К. Ллевеллин,
О. Холмс, Д. Фрэнк)182. Сегодня эту позицию достаточно
обстоятельно аргументируют представители постмодернистской
юриспруденции США Р. Познер и П. Шлаг183.
Все это привело к тому, что в 60-х годах XX в. возникла
новая модель науки — некумулятивная и, соответственно,
изменились критерии научности. Постпозитивисты — Т. Кун, И.
Лакатос, С. Тулмин, П. Фейерабенд и др. подвергли сомнению
прежде всего поступательность развития науки, когда к «старым
истинам» добавляются новые, открытые недавно. Для них же
научное открытие — это всегда отрицание старого,
Никифоров А. Л. Указ. соч. С. 182—189.
Невозможность логически вывести модальные суждения (возможно,
должно, запрещено) из дескриптивных (описательных) суждений именуется
«парадоксом Юма». В ХХ в. эта проблема связана с именем А. Росса
(см.: Ross A. Imperatives and Logic // Theory. 1941. Vol. 7).
182 Т. Бендин отмечает, что для О. Холмса бытие права — это не догмы,
логические построения и теории, а практика, опыт, на который гораздо
большее значение оказывает господствующая в обществе мораль и институты
публичной власти (см.: Benditt Th. M. Law as rule and principal: Problems of
legal philosophy. Stanford, 1978).
183 См.: Posner R. The Problems of Jurisprudence. Chicago, 1990; Schlag P.
Missing Pieces: A Cognitive Approach to Law // Texas Law Review. 1989. № 67.
P. 1195—1250.
180
181
76
опровержение, а не добавление. Поэтому история идей с точки
зрения постпозитивизма — это история заблуждений.
Недостаточность неопозитивистской программы была
подвергнута резкой и во многом обоснованной критике также со
стороны постструктуралистов и постмодернистов. Работы
Ж. Бодрийяра, Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотара и других
исследователей показали, что между знаком и означаемым нет
однозначной связи. Знак — не более чем конвенция, которая не
выражает означаемое, а напротив, создает его184.
Право (как уже отмечалось в главе, посвященной
методологии юридической науки) вполне оправданно можно
рассматривать как систему знаков, означающих нечто. Этим
нечто, как представляется, выступает правопорядок —
фактические взаимодействия людей, наделенные «правовым
смыслом». Сам же смысл включает две составляющие:
имманентную — признание необходимости совершать
определенные действия (в силу привычки, ритуала,
целесообразности и т. д.), и трансцендентную — это такое
поведение, которое объективно служит целостности общества,
обеспечивает его нормальное функционирование. Однако связь
принципов права и даже отдельных норм с фактическим
массовым поведением неоднозначна, прежде всего в силу
амбивалентности социального (например, наличия как явных,
так и латентных последствий любого социально значимого
действия). Как уже отмечалось выше, декартово-лапласовская
уверенность
в
калькуляции
социальной
реальности,
производимая по образцу естествознания, оказалась утопией.
Постоянная
изменчивость,
субъективность
социальной
реальности, когда действие соотносится не только с
прогнозируемым (всегда вероятносто) результатом, но и
ценностями и мотивами актора, доказала несостоятельность
позитивистской (в том числе, структуралистской) программы
построения социального (и юридического) знании. В связи с
184 Эволюция знака, по мнению Ж. Бодрийяра, включает в себя четыре
этапа: первый — знак как зеркальный образ реальности, второй — как
извращение ее, третий — как маскировка отсутствия реальности, четвертый —
как симулякр, копия без оригинала, существующая сама по себе, без какого бы
то ни было соотнесения с реальностью (см.: Bodrillard J. Simulations. N.Y.,
1983).
77
этим в современном науковедении стал утверждаться
конвенциональный критерий научности.
Конвенциональность как главный на сегодняшний день
критерий научности вытекает из онтологической и
гносеологической конвенциональности: социальные нормы, в
отличие от законов природы, суть соглашения (хотя и не
произвольные185), и их познание всегда обусловлено
историческим и социокультурным контекстом, а потому
является
относительным186,
а
также
неустранимости
философского (метафизического — неверифицируемого)
компонента из научного знания. Отсюда вполне оправдано
утверждение, что в гуманитарных науках «господствуют часто
не строго определяемые логические понятия, а именно
концепты, выражающие скорее интуитивно, нежели логически,
схватываемые смыслы»187. Поэтому позитивистский эталон
научности в принципе не может быть реализован в
юриспруденции. Не существует абсолютных критериев
научности; они относительны и зависят от исторической
эпохи и социокультурных особенностей того или иного
социума.
Исходя из вышеизложенного можно сделать вывод, что
практическая (фактическая) проверяемость и логика являются
ограниченными критериями научности. Их нельзя полностью
сбрасывать со счета, но и абсолютизировать их не стоит. Им на
смену приходит (или уже пришел) конвенциональный критерий
научности, выражающий соглашение научного сообщества о
том, что считать эпистемологическим эталоном. Этот критерий
185 Искусственность социальных норм состоит не в том, что они
произвольно сконструированы, а в том, что люди их измеряют и оценивают и,
тем самым, несут за них моральную ответственность, т. е. «искусственность ни
в коей мере не влечет за собой полный произвол» (Поппер К. Открытое
общество и его враги. М., 1992. Т. 1. С. 99).
186 Такую точку зрения активно развивает Л. А. Микешина (см.:
Микешина Л. А. Философия познания. Полемические главы. М., 2002. С. 20 и
след.; Она же. Конвенции как следствие коммуникативной природы познания
// Субъект, познание, деятельность. М., 2002. С. 507—533).
187 Микешина Л. А. Философия познания… С. 23. В другом месте она
пишет: «…гуманитарное знание оперирует понятием “теория” в широком
смысле, как некоторой концепцией, совокупностью взглядов мыслителя,
некоторой системой высказываний, не связанных жесткой дедуктивной
последовательностью» (Там же. С. 32).
78
основан на научных традициях, опыте других стран,
относительной практической проверяемости и логической
обоснованности и гораздо более консервативен, чем, может
быть, кажется. Научное сообщество скорее всего не пропустит в
пантеон наук новую, экстраординарную концепцию, чем даст ей
право на официальное существование. В то же самое время
нельзя забывать и о трансцендентном (точнее —
трансцендентальном) критерии научности, выражающемся в
конечной результативности научной деятельности —
самосохранении общества. Очевидно, что наука (и юридическая,
в том числе) призвана оказывать воздействие на социум.
Нормальное функционирование, поддержание целостности
социального организма (в нашем случае — приемлемого
правопорядка) — показатель научности тех концепций, которые
применяются на практике (при этом, конечно, следует иметь в
виду, что этот конечный результат зависит не только от научной
деятельности, но и от всех иных социальных и природных
факторов).
Таким образом, самостоятельность науки вообще и
юридической в частности является относительной. Ее
относительность связана, во-первых, с утратой научным
знанием своего привилегированного эпистемологического
статуса. Достаточно справедливым выглядит утверждение
представителей социологии знания (или когнитивной
социологии) о том, что наука — разновидность культурной
деятельности человека188. Поэтому на нее, как и на все
остальные виды человеческой деятельности, оказывают влияние
внешние социальные факторы, обусловливающие не только
формулировку научной проблемы или применение знаний на
практике, но и мотивацию научной деятельности, связанной с
производством знаний (научными открытиями)189. При этом
188
Наука, как и другие формы интеллектуальной деятельности,
подвержена человеческим ошибкам, страстям и слабостям; она включена в
культурный контекст, а научное знание неизбежно зависит от общей культуры
данного социума. Поэтому наука должна отказаться от своих притязаний на
внутреннюю логику и собственную историю, относительно независимую от
истории социально-культурного контекста, — утверждает Б. Барнс (Barns B.
About Science. Oxford, 1985).
189 О культурной зависимости различных форм восприятия, представлений,
знаний писали антропологи начала ХХ в. (Л. Леви-Брюль, Э. Эванс-Причард,
К. Леви-Стросс и др). Представители «классической» социологии науки
79
социология знаний не допускает вульгарного «социологизма» —
попыток
объяснять
научные
открытия
классовой
принадлежностью ученого, но постулирует их зависимость от
особенностей менталитета культуры, господствующей картины
мира, эпистемы. В то же время релятивизм когнитивной
социологии является также относительным, так как
постулируется
универсальность
социокультурной
обусловленности науки. Более того, если культура имеет некие
универсалии, как трансцендентные (связанные с естественным
стремлением человека, как и любого живого существа, к
самосохранению), так и изменяемые во времени, то таковые
должны быть и у науки. В качестве такой научной универсалии
(содержание которой изменяется исторически) можно
предложить способность теории (науки) к решению проблем,
как это делает Л. Лаудан190.
Достаточно привлекательным представляется подход П.
Бурдье по преодолению дихотомии «вульгарный социологизм»
и (не менее) «вульгарный сциентизм» — антагонизм
интерналистского и экстерналистского способов интерпретации
науки — с помощью концепции «поле науки»191. «Поле» в
терминологии П. Бурдье — это совокупность позиций, которые
занимают агенты (субъекты) поля. Позиции в поле определяют
как представления агентов на поле, так и на собственные
практики в нем. Важной (если не важнейшей) особенностью
поля является его автономия, т. е. относительная независимость
функционирования поля от внешних принуждений. Поле
переопределяет все внешние воздействия собственной
«логикой» (его способность к рефракции)192. При этом главными
(например, К. Мангейм, Р. Мертон) проводили социологический анализ
институциональных аспектов науки, полагая, что научные открытия
принадлежат внутренней истории науки и являются в широкой степени
независимыми от ненаучных факторов (см.: Merton R. Science, Technology and
Society in 17th century of England. N.Y., 1970. P. 75). Представители же
современной социологии знания утверждают, что социологическому анализу
должны быть подвергнуты все элементы научной деятельности, включая
научные открытия, которые в не меньшей степени, по их мнению,
детерминированы социокультурным контекстом.
190 Laudan L. Science and Relativism. Chicago; L., 1990.
191 См.: Бурдье П. Клиническая социология поля науки // Социоанализ
Пьера Бурдье. М.; СПб., 2001.
192 Шматко Н. А. Горизонты социоанализа // Там же. С. 37.
80
показателями капитала (статуса позиции) в поле науки являются
два вида власти: политическая (официальный статус) и власть
престижа193.
Автономность поля науки состоит в том, что борьба за власть
(символический капитал) в нем происходит по правилам самого
поля науки — по правилам научной аргументации194. Важно
отметить, что П. Бурдье не ограничивается редукцией науки к
властным отношениям, как это делает, например, М. Фуко195, и
даже к оперированию специальными понятиями ради ее
достижения. Он утверждает, что именно «автономизация
научного поля делает возможным установление специфических
законов, которые, в свою очередь, способствуют прогрессу
разума и посредством этого — автономизации поля»196.
Вышеизложенное позволяет сделать вывод о том, что
юридическая наука обладает статусом относительной
автономии, проявляющейся в ее признании обществом (в том
числе, экспертным научным сообществом), институциональным
статусом и способностью к решению социальных проблем. В то
же время эта автономия относительна; она обусловлена
историческим и социокультурным контекстом, в том числе
господствующей идеологией, обыденным мировоззрением,
системой
властных
отношений,
влиянием
внешних
заимствований и другими факторами.
193 Бурдье П. Клиническая социология... С. 64. При этом во Франции в
гуманитарных науках чем ближе ученый к власти, тем меньше его научный
авторитет (Там же. С. 70).
194 Статус ученого (его символический капитал) проявляется в признании
коллегами и конкурентами, что выражается в индексе цитирования, наградах,
премиях, переводах, научных и почетных званиях и т. п. (Там же. С. 56).
195 «Знание сплетено с властью, оно лишь тонкая маска, наброшенная на
структуру господства», — пишет М. Фуко. (Фуко М. Воля к истине. М., 1996.
С. 321). Другие критики научной автономии утверждают, что научное знание
представляет собой систему убеждений, поддерживаемую членами научного
коллектива, которые ничем не отличаются от идеологических убеждений
(Aronowitz S. Science as Power. Discourse and Ideology in Modern Society. Hampshire, 1988).
196 Бурдье П. Цензура поля и научная сублимация // Там же. С. 105. При
этом остается непроясненным вопрос о том, какие критерии «прогресса
разума» имеет в виду ученый.
81
Раздел 2. МЕТОДИКА КОНКРЕТНОГО
ЮРИДИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
2.1. Программа конкретного юридического
исследования
Программа конкретного юридического исследования, если
оно предполагает сбор, оценку, обобщение и объяснение
эмпирических данных, а не ограничивается сугубо формальноюридическим аспектом, строится по образу и подобию
конкретного социологического исследования. Это связано, с
одной стороны, с тем, что социология, как отмечалось выше,
выступает онтологическим и методологическим основанием для
любого социального исследования, а с другой — именно в
социологии конкретные методики конкретного научного (в том
числе, и эмпирического) исследования разработаны наиболее
обстоятельно197. Поэтому работы, посвященные конкретному
юридическому исследованию многие положения заимствуют из
социологии, применяя их к специфике правовой реальности,
обладающей лишь относительной самостоятельностью198.
197 Среди таковых отметим следующие: Батыгин Г. С. Обоснование
научного вывода в прикладной социологии. М., 1986; Берка К. Измерения:
понятия, теории, проблемы. М., 1987; Девятко И. Ф. Методы
социологического исследования: Учебное пособие для вузов. Екатеринбург,
1998; Ельмеев В. Я. Социологический метод: теория, онтология, логика. СПб.,
1995; Ельмеев В. Я., Овсянников В. Г. Прикладная социология: Очерки
методологии. СПб., 1994; Комплексные социальные исследования. Л., 1976;
Процесс социального исследования: вопросы методологии, методики и
организации марксистско-ленинских социальных исследований. М., 1975;
Пэнто Р., Гравитц М. Методы социальных наук. М., 1972; Рабочая книга
социолога. М., 1976; Рогозин Д. М. Когнитивный анализ опросного
инструмента. М., 2002; Садмен С., Брэдберн Н. Как правильно задавать
вопросы: введение в проектирование массовых обследований. М., 2002;
Семенова В. В. Качественные методы: введение в гуманитарную социологию.
М., 1998; Уолтон Д. Аргументы ad hominem. М., 2002; Хеллевиг О.
Социологический метод. М., 2003. Человек как объект социологического
исследования. Л., 1977; 2002; Ядов В. А. Стратегия социологического
исследования: описание, объяснение, понимание социальной реальности. М.,
1998.
198
Из работ, посвященных анализу конкретного юридического
исследования, выделим следующие: Казимирчук В. П. Право и методы его
изучения. М., 1965; Козлов В. А., Суслов Ю. А. Конкретно-социологические
82
Программа конкретного юридического исследования
включает три раздела: методологический, процедурный и
технологический. К методологическому разделу относится:
формулировка проблемы, определение объекта и предмета
исследования; определение цели и постановка задач
исследования; уточнение и интерпретация основных понятий;
выбор методов исследования; развертывание рабочих гипотез199.
Процедурный раздел включает разработку плана исследования,
а также формулировку процедур сбора и анализа исходных
данных. Технологический раздел предполагает возможность
использования полученных данных.
Методологический раздел традиционного конкретного
юридического исследования. Любое научное исследование
начинается с формулировки проблемы, которая представляет
собой
«знание
о
незнании»,
т.
е.
осознание
неудовлетворительного состояния дел в какой-либо области.
Проблема мотивирует научное исследование, задает ему
должный импульс. Следует иметь в виду, что проблема должна
быть социально значимой, связанной с актуальными
потребностями общества. Проблема формулируется во введении
к научному исследованию под рубрикой «Актуальность
работы».
В этой связи возникает вопрос о том, каков статус
социальной проблемы, что действительно можно считать
проблемой, насколько она объективна. По мнению Р. Ленуара,
основанному на анализе социальной значимости раковых
заболеваний, условием социальной проблемы является то, что
она затрагивает высокие социальные статусные группы
населения200. Поэтому проблема — это не просто дисфункция,
исследования в области права: Учебное пособие. Л., 1981; Комплексные
социально-правовые исследования. М., 1977; Лапаева В. В. Конкретносоциологические исследования в праве. М., 1987; Право и социология. М.,
1973; Суслов Ю. А. Конкретные исследования и развитие социологии права.
Л., 1983; Сырых В. М. Метод правовой науки. М., 1980.
199 В. А. Козлов и Ю. А. Суслов к методологическому разделу относят
концепцию исследования, интерпретацию основных понятий и гипотезы
исследования. При этом концепция исследования включает проблему, цель и
задачи исследования. (Козлов В. А., Суслов Ю. А. Указ. соч. С. 45—57). Как
видим, различие с предложенной схемой непринципиальное.
200 Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П. Начала практической
социологии. С. 104.
83
но ее признание и легитимация201. Проблема приобретает
социальное значение в современных условиях благодаря
деятельности средств массовой информации202. «Именно через
механизм государственного освящения, — подчеркивает Р.
Ленуар, — частные, с трудом тематизируемые проблемы
возводятся в ранг социальных проблем, требующих
коллективных решений, чаще всего в виде всеобщей
регламентации,
правового
обеспечения,
материального
оснащения, экономических субсидий и т. д. Эти решения почти
всегда
разрабатываются
добровольными
или
профессиональными «специалистами». Одна из основных фаз
установления проблемы в качестве социальной состоит именно
в ее признании в качестве таковой государственными
инстанциями»203.
Таким образом, проблема научного исследования и его
актуальность обусловлена степенью ее социальной значимости,
которая определяется, в свою очередь, как объективной
функциональной значимостью данной проблемы для общества,
так и представлением о ее значимости, формируемом в
общественном мнении средствами массовой коммуникации. Это
говорит о том, что «объективных» проблем, отражающих
«естественную природу вещей», не существует. Социально
значимая сегодня проблема может оказаться завтра
псевдопроблемой. В любом случае формулирование проблемы
научного исследования — творческий процесс, зависящий во
многом от того, насколько хорошо автор работы знает
современное ему общество и может уловить тенденции его
изменения, что зависит как от глубины имеющихся знаний, так
и от общего уровня эрудиции субъекта.
Так, В. В. Колесников в качестве проблемы, породившей
потребность в формировании экономической криминологии как
отрасли криминологии, выделяет массовость и масштабность
экономической
преступности,
распространенность
криминального поведения в бизнесе и в целом в сфере
хозяйствования во всех моделях либеральной рыночной
экономики;
многократно
возрастающий
ущерб
от
экономических преступлений; недостаточность применения
Там же. С. 112.
Там же. С. 114.
203 Там же. С. 119.
201
202
84
традиционных методов исследования и рекомендаций по борьбе
и превенции в этой сфере204. Как видим, здесь онтологический
аспект социальной проблемы дополняется гносеологическим,
связанным с особенностями познания экономической
преступности205. Другими словами, проблема научного
исследования
определяется
не
только
осознанными
потребностями изменить какую-либо сферу общества, но и
недостаточной степенью научной разработанности данной
проблемы (темы)206.
В. А. Сапун в качестве проблемы, определяющей
актуальность исследования правовых средств и механизма
реализации права, называет необходимость «оптимизации
использования права по разрешению новых социальных задач в
условиях измененной в России социальной парадигмы», а также
новизну самой теории правовых средств, что аргументируется, в
том числе, ссылками на мнения крупных отечественных
теоретиков права207. Затем актуальность работы обосновывается
значимостью выбора правовых средств в механизме правового
регулирования, для «эффективности права в целом». Далее
автор отмечает недостаточную теоретическую разработанность
«проблемы взаимодействия правовых средств в механизме
реализации права с различными видами предметной
деятельности субъектов»208.
В работе Д. В. Сызранцева, посвященной историкотеоретическому аспекту методологии Р. Паунда, знаменитого
американского юриста (1870—1964), проблема формулируется
204
Основы экономической криминологии // Преступность среди
социальных подсистем / Под ред. Д. А. Шестакова. СПб., 2003. С. 187.
205 Интересно, что автор пытается привлечь внимание общественности и
представителей государственной власти к поднимаемой проблеме,
констатируя, что «государство до сих пор не сформулировало социальный
заказ на проведение таких криминологических исследований, отсутствует и
соответствующее финансирование и координация НИР, а разработка
экономико-криминологической проблематики остается уделом отдельных
ученых-энтузиастов» (Там же. С. 194).
206 Эти два момента — онтологический и гносеологический — теснейшим
образом переплетены друг с другом, хотя иногда выделяются как
самостоятельные. (См., например: Разуваев Н. В. норма права как явление
правовой культуры // Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. СПб., 2000. С. 3—4).
207 Сапун В. А. Теория правовых средств и механизм реализации права //
Автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. Н. Новгород, 2002. С. 3—4.
208 Там же. С. 5.
85
как необходимость «формирования правопонимания», что
невозможно без обращения к творчеству известных
представителей юридической науки. Она конкретизируется
дискуссионностью в отечественной правовой науке вопроса
соотношения философии, социологии и теории права, а также
возможностью использования метода Р. Паунда для
преодоления «неопределенности, особенно характерной для
периода резких, но необходимых изменений в правовой сфере».
Одновременно проблемой является недостаточный уровень
знаний о влиятельном теоретике права209.
К. В. Арановский в интереснейшем исследовании,
посвященном конституционной традиции в российской среде, в
качестве
проблемы
называет
незавершенность
конституционного
строя
в
России,
неоднозначность
«учреждения конституционного строя в разных частях света»,
нерешенность вопроса о «степени взаимодействия конституции
и российской правовой среды»210. В фундаментальной работе А.
Ф. Закомлистова о философии права проблемой признается
изменение прежнего понимания соотношения философии и
юридического знания211.
Сформулированная проблема задает границы научного
исследования и во многом определяет его важнейшие
характеристики212, в частности объект и предмет. Объектом
научного исследования выступает область социальной (в нашем
случае — правовой) реальности, порождающая проблемную
ситуацию. Другими словами, объект — это то, на что направлен
процесс научного исследования. При этом объект научного
исследования, в отличие от его предмета представляет собой
первичное «приближение» к объективной реальности,
избранной для изучения, и ее «приблизительный», первичный
образ. Объект науки определяет «круг явлений и процессов
объективной реальности, с познания которых начинается
сложный, противоречивый и чреватый ошибками и
209 Сызранцев Д. Г. Прагматизм в праве (метод Роско Паунда) // Автореф.
дис. ... канд. юрид. наук. СПб., 2002. С. 3.
210 Арановский К. В. Конституционная традиция в российской среде. СПб.,
2003. С. 9, 12.
211 Закомлистов А. Ф. Юридическая философия. СПб., 2003. С. 12.
212 При этом возникает серьезный и не решенный до сих пор вопрос о
«переводе» проблемной ситуации на язык исследования (см.: Батыгин Г. С.
Указ. соч. С. 227).
86
заблуждениями процесс познания предмета науки», —
справедливо пишет В. М. Сырых213. Объектом теории права, по
мнению В. А. Козлова, которое представляется в общем
обоснованным, выступает вся правовая действительность,
охватывающая все многообразие социально-правовых явлений и
процессов, отдельные стороны и моменты которых могут быть и
не затронуты вниманием правовой науки214. В этой связи
следует заметить, что объект науки обладает постоянно
изменяющимися нечеткими очертаниями. Это связано с тем, что
образно его можно сравнить с горизонтом, который, когда
исследователь приближается, отодвигается все дальше и
дальше. В силу неисчерпаемости социальной реальности и
ограниченности познавательных средств нам никогда не удастся
описать и объяснить всю правовую действительность.
Рассмотрим некоторые примеры определения объекта
научного исследования. В. В. Колесников к объекту
экономической
криминологии
относит
экономическую
преступность в традиционном криминологическом понимании
либо экономическую преступность, представляемую как
результат преступной экономической деятельности и
выступающей на поверхности явлений в превращенных формах
— формах криминализации экономики и криминализации
экономических отношений, или криминальной экономики215. О.
В. Челышева под объектом криминалистики понимает
«определенные явления и процессы действительности, которые
познаются данной наукой и преобразовываются в результате
внедрения созданных ею продуктов научного труда»216. При
этом общий объект криминалистики содержательно включает
две стороны: уголовно релевантные события и процесс
расследования. И. А. Возгрин объект криминалистики
определяет через перечисление таких элементов познаваемого
мира, как преступная или криминальная деятельность лиц,
подготавливающих, совершающих и скрывающих свои
общественно опасные деяния, запрещенные уголовным законом
Сырых В. М. Указ. соч. С. 97.
Козлов В. А. Проблемы предмета и методологии общей теории права.
Л., 1989. С. 13.
215 Преступность среди социальных подсистем. С. 197—198.
216 Челышева О. В. Гносеологические основы криминалистики (теоретикоприкладное исследование). СПб., 2003. С. 33.
213
214
87
под
страхом
наказания;
информация,
порождаемая
преступлением и связанная с ним; судебно-следственная
практика, включающая весь спектр деятельности специально
уполномоченных законом должностных лиц, осуществляющих
работу по уголовным делам217.
Н. В. Разуваев в работе, посвященной анализу нормы права
как явления правовой культуры, объектом исследования
называет саму правовую культуру218. В. А. Сапун, анализируя
правовые средства и механизм правового регулирования, объект
своего исследования определяет, как «правовое средство и
систему правовых средств, образующих механизм реализации
права. Инструментальная характеристика рассматриваемого
феномена, — по его мнению, — предопределила включение в
качестве объекта исследования различные виды юридической
деятельности, в структуру которых входят правовые
средства»219. Д. Г. Сызранцев объектом своего исследования о
прагматизме в праве считает учение Р. Паунда о праве во
взаимосвязи с философией основателя прагматизма и семиотики
— Ч. С. Пирса220.
Некоторую специфику имеет объект теории права. Она, по
справедливому заключению В. М. Сырых, состоит в том, что
«не представляет собой объективной реальности, отличной от
той, которая исследуется остальными юридическими науками.
Совокупность всех объектов этих наук образует единый объект
общей теории права, что прямо и непосредственно вытекает из
содержания предмета общей теории права»221.
Предмет научного исследования формируется в результате
гносеологического отношения субъекта познания и объекта; его
образуют наиболее значимые с теоретической или практической
точки зрения субъекта свойства, стороны, особенности объекта,
подлежащие непосредственному изучению. В нем наиболее
выпукло отражается сформулированная проблема. Поэтому
предмет исследования обычно содержит в себе центральный
217 Возгрин И. А. Введение в криминалистику: история, основы теории,
библиография. СПб., 2003. С. 32.
218 Разуваев Н. В. Указ. соч. С. 5.
219 Сапун В. А. Указ. соч. С. 6.
220 Сызранцев Д. Г. Указ. соч. С. 4.
221 Сырых В. М. Указ. соч. С. 102.
88
вопрос проблемы, связанный с предположением о возможности
обнаружения в нем центральной тенденции222.
Как отмечалось в первом разделе, предмет научного
исследования конструируется субъектом в границах объекта.
При этом, как следует из работ школы П. Бурдье, исследователю
заранее навязывается определенное видение проблемы и тем
самым предмета научного познания. Это то, что Э. Дюркгейм
назвал
предпонятиями,
а
представители
социальной
феноменологии — «ложными очевидностями», продуктами
обыденного опыта, ставшими легитимными в силу
«естественной установки». Поэтому определение предмета
всегда
предполагает
рефлексию
над
такого
рода
«очевидностями» и позицией субъекта познания, с которой эти
«очевидности» взаимообусловлены.
Рассмотрим примеры того, как формулируют свой предмет
исследования некоторые ученые. Предметом экономической
криминологии, по мнению В. В. Колесникова, является
«специфическая
система
социальных
отношений,
складывающихся в результате воспроизводства преступной
экономической деятельности». Другими словами, «изучению
подлежат
социальные
отношения,
детерминированные
генезисом
как
криминализированной
экономической
деятельности,
так
и
экономической
деятельности
криминальной»223. О. В. Челышева считает, что предметом
криминалистики, возникающим в результате исследования
вторичного (идеализированного) объекта с целью отделения
закономерного от случайного, выступают закономерности
механизма преступления и закономерности механизма его
расследования224. А. И. Возгрин, определяя предмет любой
частной отрасли знания как категорию, отражающую познанные
наукой закономерности развития объекта, раскрывает предмет
криминалистики через анализ технических, тактических и
методических закономерностей предупреждения, раскрытия и
расследования преступлений для разработки эффективных
Ядов В. А. Указ. соч. С. 75.
Преступность среди социальных подсистем. С. 199.
224 Челышева О. В. Указ. соч. С. 94, 105.
222
223
89
средств, приемов и методов судебного разрешения уголовных
дел225.
Для Н. В. Разуваева предметом исследования выступает
норма права как явление правовой культуры, будучи
тождественным названию работы226. В. А. Сапун предметом
своей работы называет «закономерные связи правовых средств,
образующих механизм реализации права, с различными видами
деятельности
в
составе
общедозволительного
и
разрешительного регулирования»227. Предметом исследования
Д. Г. Сызранцева является «прагматический метод Паунда,
предполагающий достижение убеждения в установлении
социального контроля, в частности при принятии решения
судьей»228.
Чрезвычайно
важной
составляющей
программы
юридического исследования является определение его цели и
задач. Цель исследования — это предвосхищение желаемого
результата (Гегель), т. е. конечный результат научного
исследования. Она теснейшим образом связана с выделением
научной проблемы и построением гипотетической концепции
объекта
(выделением
предмета
исследования).
Цель
конкретизируется в задачах, представляющих собой алгоритм
достижения цели. Задачи зачастую формулируются в качестве
вопросов, на которые должны быть получены ответы для
реализации поставленной цели.
В. В. Колесников считает, что цель любой науки состоит в
«описании, объяснении и предсказании процессов и явлений
действительности, составляющих предмет ее изучения, на
основе открываемых ею законов»229. Такой подход справедлив
для характеристики науки как таковой. В отношении же
конкретного научного исследования цель должна быть очерчена
более точно, что и делает В. В. Колесников: цель экономической
криминологии, по его мнению, состоит в изучении преступных
явлений и процессов криминализации и декриминализации в
экономической сфере жизнедеятельности общества230. Задачи
Возгрин И. А. Указ. соч. С. 51—52.
Разуваев Н. В. Указ. соч. С. 5.
227 Сапун В. А. Указ. соч. С. 6.
228 Сызранцев Л. Г. Указ. соч. С. 4.
229 Преступность среди социальных подсистем. С. 206.
230 Там же.
225
226
90
экономической криминологии он подразделяет на три класса:
гносеологические,
онтологические
и
прикладные.
Гносеологические задачи формулируются как изучение
возможностей познания и теоретической интерпретации
закономерностей преступного поведения и преступной
деятельности в сфере экономической жизни общества, в
исследовании условий и критериев достоверности и истинности
этого познания, что предполагает выбор методологии.
Онтологические задачи заключаются в формировании научного
знания, дающего целостное объективное представление об
экономической преступности как особой форме общественного
бытия, ее закономерностях и существенных связях с другими
областями социальной действительности. Прикладные задачи
состоят в теоретическом обосновании политики общества и
государства в осуществлении контроля над экономической
преступностью231. Такой подход представляется достаточно
обоснованным, хотя выделенные задачи нуждаются в
конкретизации при проведении конкретного исследования в
рамках экономической криминологии. Рассмотрим другие
примеры формулирования цели и задач конкретных
юридических исследований.
И. А. Возгрин целью криминалистики (и, следовательно,
любого криминалистического научного исследования) считает
«оказание содействия своими научными достижениями
правоохранительным силам государства в предупреждении,
раскрытии
и
расследовании
преступлений».
Задачи
криминалистики,
по
его
мнению,
это
мысленные
предвосхищения результата развития данного научного знания,
но более конкретного, чем цель, содержания. Они
подразделяются на общие, реализующие цель криминалистики и
определяющие наиболее важные направления развития
основных разделов этой науки (всестороннее исследование
объекта науки, выявление и определение закономерностей
предупреждения
и
расследования
преступлений,
совершенствование существующих и разработка новых
криминалистических технических средств, тактических и
методических рекомендаций); частные, реализующие общие
задачи криминалистики и определяющие направления развития
231
Там же. С. 207.
91
основных разделов этой науки (развитие общей теории
криминалистики, развитие криминалистической техники,
тактики и методики); конкретные, определяющие направления
развития отдельных криминалистических технических средств,
тактических и методических рекомендаций232.
Н. В. Разуваев целью своего исследования считает
обоснование и раскрытие идеи природы правовых норм как
элемента культуры. Для этого ставятся следующие задачи:
определить понятие правовой культуры на основе имеющихся в
науке подходов; осуществить критический анализ дефиниции
нормы права и ее признаков и сформулировать собственный
подход к пониманию правовой нормы; обосновать на историкоправовом материале правомерность предложенной трактовки
нормы права233. В. А. Сапун в качестве цели своей работы
рассматривает
исследование
правовых
средств
как
институционных образований правовой действительности в
структуре различных видов деятельности по реализации права с
точки зрения общей теории права. Для ее достижения
выдвигаются следующие задачи: обосновать формулирование в
составе общей теории права относительно самостоятельной
специально-научной правовой теории — инструментальной
теории права или теории правовых средств; выявить
специфические инструментальные свойства права; исследовать
как субстанциональное явление правовой действительности —
правовое средство, так и систему правовых средств,
образующих механизм реализации права; сформулировать
классификационные критерии подразделения правовых средств
на виды по их роли и функциям на различных стадиях
правового регулирования и юридической деятельности;
обосновать конструкцию механизма реализации права в его
соотношении с социальным механизмом действия права;
определить место и роль правовых средств, их особенностей в
различных типах правового регулирования; осуществить анализ
юридической деятельности в механизме реализации права,
видов и структуры в связи с использованием правовых средств;
провести исследование правовых средств и профессионального
правового сознания в структуре правоприменительной
деятельности;
сформулировать
научно-практические
232
233
Возгрин И. А. Указ. соч. С. 58—60.
Разуваев Н. В. Указ. соч. С. 5.
92
рекомендации по оптимальному использованию правовых
средств в юридической деятельности и совершенствованию
механизма реализации права234.
Как видим, задачи научного исследования еще в большей
степени, чем проблема, предмет и цель конкретизируют его
содержание. При этом они должны четко соотноситься со всеми
остальными элементами программы.
Уточнение и интерпретация основных понятий —
следующий элемент методического раздела программы
конкретного юридического исследования. Этот этап включает
анализ содержания основных понятий, относящихся к данному
исследованию, их конкретизацию, выбор индикаторов (их
показателей) и определение правил фиксации референтов235.
Данная процедура предполагает перевод абстрактных понятий к
менее общим и их соотнесение с наблюдаемыми фактами.
Определение термина (понятия) посредством фиксации
референтов
называется
опрерационализацией
термина
(понятия). Можно сказать, что операционализация теории — это
ее переформулировка в конкретных терминах, позволяющих
производить измерение объекта236. При этом следует иметь в
виду, что в языке любой теории всегда существуют
непосредственно не наблюдаемые конструкции, связанные
аналитическими соотношениями. Поэтому все попытки
построить язык науки, полностью соответствующий реальности,
оказались неудачными237. С другой стороны, процесс перехода
от измеряемых признаков к теоретическим категориям не
регламентируется формально установленными правилами
соответствия, равно как и переход от понятий к
операциональным определениям238.
Тем не менее конкретное юридическое исследование
предполагает построение системы показателей — инструментов
измерения, отображающих свойства измеряемого объекта. В
некоторых
юридических
науках
такие
показатели
сформулированы достаточно давно и, по мнению большинства
ученых, вполне адекватно отражают соответствующую сторону
Сапун В. А. Указ. соч. С. 6—7.
Козлов В. А., Суслов Ю. А. Указ. соч. С. 51—52.
236 Мангейм Д. Б., Рич Р. К. Политология. Методы исследования. М., 1997.
С. 72.
237 Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 101—102.
238 Там же. С. 69, 103.
234
235
93
социально-правовой реальности. Так, в криминологии
традиционными показателями преступности считаются: объем
преступности, ее уровень, структура и динамика, к которым
добавляют порой и иные показатели, в том числе ее
состояние239.
В
других
же
юридических
науках,
преимущественно в отраслевых, серьезной проблемой является
определение референта права как знака: определение того, с чем
этот знак соотносится — с другими знаками или с фактическим
поведением, опросредованным правосознанием? Поэтому
построение системы показателей осуществляется, как правило,
на основе содержательных, а иногда и интуитивных
соображений, а исходные понятия далеко не всегда
формулируются в терминах, поддающихся непосредственному
переводу в эмпирические индикаторы. Для этого рекомендуется
поэтапное преобразование общих понятий в менее общие,
формулирование правил фиксации необходимых эмпирических
признаков, а также определение переменных — тех
эмпирически наблюдаемых свойств объекта (явления), которые
и
выступают
основным
средством
эмпирического
представления сложного понятия.
Выбор методов исследования — следующий этап реализации
методологического
раздела
программы
конкретного
юридического исследования. Он имеет принципиально важное
значение, так как от того, каков выбран инструментарий
научного познания во многом зависит его результат. О
перспективах использования тех или иных методов в
конкретном юридическом исследовании речь пойдет ниже,
поэтому сейчас ограничимся лишь сказанным.
Выдвижение рабочих гипотез — завершающий элемент
методологического
раздела
конкретного
юридического
исследования. Гипотеза — основной методологический
инструмент, организующий процесс научного исследования. По
своей логической форме гипотеза, как правило, представляет
239 Гилинский Я. И. Криминология. Теория, история, эмпирическая база,
социальный контроль. СПб., 2002. С. 43—46. Однако и тут имеются серьезные
вопросы, связанные с адекватностью информации, официально фиксирующей
преступность: не учитывается латентная преступность, историческая и
социокультурная обусловленность преступности, в частности ее изменчивость,
а также способность уголовного закона в определенном смысле порождать
новые виды преступлений (о последнем аспекте см.: Преступность среди
социальных подсистем. С. 20—24).
94
собой условно- категорическое умозаключение (связку «если —
то»). Исходная посылка гипотезы находится в понятиях
юридической теории и смежных науках и располагается, в
некотором смысле, между наблюдениями реальных правовых
явлений и их объяснениями240. При этом гипотеза выступает
утверждением
об
отношении
между
переменными.
Формулировка гипотезы может вытекать из индуктивного
обобщения, поискового исследования или дедуктивного вывода.
В любом случае она должна быть связана с теорией правилами
дедуктивного вывода241.
Гипотезы подразделяются на гипотезы-основания и
гипотезы-следствия, основные и неосновные, первичные и
вторичные, описательные и объяснительные. Среди требований,
предъявляемых к гипотезам в эмпирическом исследовании,
нужно назвать следующие: гипотеза не должна содержать
понятий, которые не получили эмпирической интерпретации;
она не должна противоречить ранее установленным фактам;
гипотеза должна быть относительно простой и включать в себя
способ проверки в данном исследовании242.
В научных юридических исследованиях, претендующих на
научную
новизну
(например,
в
диссертационных
исследованиях), гипотезы формулируются в более общем
теоретическом виде и представляют собой содержательную
конкретизацию
задач исследования. В авторефератах
диссертационных исследований они формулируются в виде
основных положений, выносимых на защиту (в этом виде они,
по сути, являются доказанными гипотезами). Так, в
исследовании философии юридической нормы А. Ф.
Закомлистовым
формулируются
следующие
гипотезы:
нормативно-правовое сознание представляет собой единство
измерения действий индивида в социальном контексте с точки
зрения их приемлемости (перцептивно-аксиологический
аспект), допустимости (этико-юридический), актуальной
уместности
и
последующей
совместимости
(логикоматематический и космологический); к гносеологической
См. подробнее: Ядов В. А. Указ. соч. С. 96—104.
Мангейм Д. Б., Рич Р. К. Указ. соч. С. 66—68.
242 Ядов В. А. Указ. соч. С. 100—103; Козлов В. А., Суслов Ю. А. Указ.
соч. С. 55—57.
240
241
95
характеристике юридической нормы применимы принципы,
характеризующие знание, обладающее предикатом истинности;
юридическое
представляет
собой
аспект
социальной
действительности и одновременно внешней институциональной
стороной
правовой
реальности;
только
философскоантропологический подход позволяет обосновать феномен
легитимного принуждения и насилия; феномен юридической
ответственности может быть адекватно обоснован через
герменевтическое и генеалогическое его объяснение и
истолкование; при социометрическом анализе юридической
нормы последняя соотносится с мерой социальной
активности243.
В. А. Сапун в качестве гипотез, определяющих содержание
его исследования, выдвигает следующие: аспект права, как
системы правовых средств требует определенной методики,
особого понятийного аппарата, позволяющего выявить
специфику и возможности правовых средств в их практическом
использовании, преодолеть узость, традиционность, а иногда и
консерватизм юридического мышления; правовые явления,
рассматриваемые в качестве правовых средств, обладают
регулятивным
потенциалом,
отличаются
реальной
применимостью, их использование приводит к достижению
социально значимых результатов, что и выражает суть
инструментального
подхода
к
исследованию
права;
подразделение правовых средств на виды, их классификация
позволяют выявить различные функции правовых средств на
определенных стадиях правового регулирования и видах
юридической деятельности с учетом способов, методов, типов
правового регулирования; в авторской трактовке механизм
реализации права представляет собой правовую подсистему
механизма правового регулирования, блок регулятивных и
охранительных правовых средств различного уровня, при
помощи которых объективное и субъективное право
претворяется в жизнь, воплощается в фактическом поведении и
юридической деятельности субъектов; механизм реализации
права взаимодействует с общесоциальными средствами и
регуляторами, образующими социальный механизм действия
243 Закомлистов А. Ф. Философия юридической нормы // Автореф. дис. ...
д-ра филос. наук. Пермь, 2004. С. 17—20.
96
права; инструментальная проработка правовых средств,
образующих механизм реализации права наиболее продуктивна
при исследовании их действия в различных типах правового
регулирования, что позволяет дать практические рекомендации
по оптимальному использованию правовых средств в составе
общедозволительного и разрешительного регулирования;
инструментальный подход к рассмотрению деятельности в
процессе
реализации
права
позволяет
выявить
и
сформулировать
правила
эффективного
использования
правовых средств в различных видах специальной юридической
деятельности244.
Процедурный раздел программы конкретного юридического
исследования, как уже отмечалось, содержит план исследования
и процедуры сбора и анализа данных. План научного
исследования представляет собой вариант тактических действий,
который должен привести к реализации сформулированных
задач и подтверждению выдвинутых гипотез. В литературе
выделяют четыре вида планов научного исследования:
разведывательный, описательный, экспериментальный и
повторно-сравнительный245.
Разведывательный план используется при отсутствии
удовлетворительной информации об объекте и невозможности
четко сформулировать какие-либо гипотезы. Целью такого
плана является выявление проблемы и формулирование гипотез
на основе структурирования предмета исследования. Такое
исследование не может быть формализованным и во многом
сходно с программой «качественного исследования», о которой
пойдет речь ниже. Результатом такого исследования является
формулировка проблемы, определение цели и задач,
развертывание
гипотез.
По
сути,
оно
выступает
предварительным этапом описательного и экспериментального
исследований.
Описательный план характеризуется наличием данных для
формулировки описательных, структурированных гипотез. Его
цель — качественно-количественное описание объекта, его
свойств, состояний. Сбор информации (данных) производится
Сапун В. А. Указ. соч. С. 10—11.
См. подробнее: Ядов В. А. Указ. соч. С. 104—111; В. А. Козлов и
Ю. А. Суслов ограничиваются первыми тремя разновидностями плана (см.:
Козлов В. А., Суслов Ю. А. Указ. соч. С. 57— 62).
244
245
97
на основе полного или выборочного исследования. Типичным
примером является опрос общественного мнения по конкретной
правовой проблеме. Завершается описательное исследование
классификацией полученных данных, детальным описанием
структуры предмета, изучением взаимозависимостей между
показателями исследуемых явлений.
Экспериментальный план (В. А. Ядов использует термин
«аналитико-экспериментальный») используется при наличии
тщательно продуманных объяснительных гипотез. Его цель —
установление функциональных и казуальных связей в
соответствующих объектах, явлениях и процессах правовой
реальности, а также поиск управленческих решений при его
практическом внедрении. Он реализуется в целевом или
сплошном обследовании объекта (явления, процесса).
План
повторно-сравнительного
исследования
характеризуется наличием данных о динамике явлений и
процессов правовой реальности. Его цель — выявление
единства и отличия соответствующих явлений и процессов, а
также тенденций их изменения во времени. Одновременно такое
исследование направлено на корректировку элементов
методологического раздела программы.
Формулировка процедур сбора и анализа данных — второй
элемент процедурного раздела программы конкретного
юридического исследования — предполагает трансформацию
научного метода в методику сбора данных, а также определение
способов их анализа (регистрации, обработки, обобщения и
интерпретации).
Способам
сбора
данных
посвящен
специальный вопрос данного раздела, поэтому сейчас
остановимся на специфике анализа собранной информации — ее
объяснении и интерпретации.
Проблема объяснения и интерпретации собранных данных
состоит в том, что научный факт, как уже отмечалось выше, не
существует сам по себе, вне смыслового содержания,
привносимого теорией. Поэтому дискурсивный (логикотеоретический) компонент присутствует в любом акте научного
познания. Отмеченная проблема усугубляется также тем, что
объяснительная процедура включает недоступный научному
анализу и исследователю пласт эвристической рефлексии246. Это
246
Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 147.
98
связано с тем, что наука черпает свои эвристические
возможности в универсалиях культуры. Даже элементарный акт
наблюдения предполагает распознавание образа, т. е. его
сравнение с неким эталоном, а это, в свою очередь, обусловлено
наличием
когнитивных
стереотипов,
формируемых
соответствующей культурой. Поэтому в разных культурах один
и тот же жест (который может в некоторых ситуациях иметь
юридические последствия), например кивок головы, поднятая
вверх рука и т. д., имеет разное значение, по-разному
интерпретируется и вызывает разные социальные (и правовые)
последствия. Неявное, подразумеваемое, «личностное» (М.
Полани) знание задает социокультурные детерминанты научной
деятельности, выходящие за рамки чисто эмпирического и
аналитического анализа, так как любой термин нагружен
неявным знанием и его распознавание возможно лишь в
контексте употребления247.
Объяснение со времен Дж. С. Милля традиционно (в
науковедении,
ориентированном
на
естествознание)
представляется в качестве дедуктивно-номологической модели.
С этой точки зрения объяснить некоторое событие — значит
дедуцировать описывающее его высказывание, используя в
качестве посылок один или несколько универсальных законов
вместе с определенными сингулярными высказываниями —
начальными условиями248. К. Гемпель несколько позднее
разработал индуктивно-вероятностную модель объяснения, в
которой используемое для объяснения общее положение носит
вероятностно-статис-тический характер, а вывод устанавливает
лишь вероятность наступления события, описываемого
экспланандумом (следствием). Общим в этих схемах
объяснения является поиск (обнаружение) закономерной или
вероятностной связи одного события (явления) с другим.
Однако применительно к человеческому поведению (и
правовому в том числе) достаточно проблематично вести речь о
закономерной его связи с какими-то внешними факторами,
принимаемыми в качестве переменной, в силу отягощенности
человека свободой и амбивалентностью его жизнедеятельности.
247 См.: Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической
философии. Благовещенск, 1998.
248 Такую модель предложил в 30-е гг. ХХ в. К. Поппер, а затем развил
К. Гемпель (Никифоров А. Л. Философия науки… С. 173—189).
99
Поэтому, как показал в 50-е гг. ХХ в. У. Дрей, рациональное
объяснение поведения человека должно включать мотивацию
его как действующего субъекта249. Сегодня в социальных науках
достаточно
авторитетной
является
интенциональное
объяснение, включающее в рассуждения мотивацию, целевую
направленность
или
предрасположенность
субъекта.
Логической формой такого объяснения выступает практический
силлогизм: субъект намеревается получить нечто, он знает, что
для этого требуется совершить определенные действия и
поэтому он их совершает. При этом следует согласиться с
мнением А. Л. Никифорова, полагающего, что интенциональная
связь не является причинной и поэтому следствие не вытекает с
необходимостью из посылок250. Как раз в силу амбивалентности
человеческой жизнедеятельности одна и та же интенция может
привести к различным действиям, так как один и тот же мотив
можно реализовать разными способами (например, стремление
к материальному благополучию может реализоваться в
совершении кражи или поиске дополнительной работы).
В связи с отмеченными проблемами научного объяснения
социальных (и правовых) явлений весьма перспективным
представляется стремление, наметившееся в современной
философии,
дополнить
объяснение
пониманием,
интерпретацией. Долгое время понимание связывалось
исключительно с постижением внутреннего мира творца
интерпретируемого
произведения
искусства.
В
силу
уникальности произведения и духовного мира его творца акт
эмпатии также воспринимался в качестве уникального
единичного действия и в силу нетиражируемости исключался из
числа претендующих на научность. Однако постепенно (во
многом благодаря активизации во второй половине ХХ в.
герменевтики и другим гуманистическим методологиям)
понимание стало проникать в науку251.
При множестве вариантов описания понимания общим
является утверждение о том, что понимание представляет собой
выявление смысла понимаемого (объекта, явления, события).
Правда, дальше начинаются трудности: какой смысл
249
Dray W. Laws and Explanation in History. London, 1957.
Никифоров А. Л. Указ. соч. С. 185—186.
251 В связи с этим возрождается интерес к идеям неокантианцев о
специфике гуманитарной науки.
250
100
необходимо выявлять — приписываемый нами понимаемому,
приписываемый ему автором, окружением автора или еще
какой-то252? На наш взгляд, научность понимания предполагает
соотнесение приписываемого нами смысла интерпретируемого с
господствующим сегодня представлением в отношении этого
(или типичного этому) явления, события или процесса253. Тем
самым происходит углубление понимания другого через
понимание себя, и наоборот. При этом эвристическая
значимость интерпретации может оказаться выше и
продемонстрировать
недостаточность
традиционного
понимания, но соотнесение с традиционной точкой зрения
необходимо.
В результате приложения (и приложимости) научного
измерения к герменевтической интерпретации возникает
возможность взаимодополнения объяснения и понимания.
Одним из первых такую небезуспешную попытку предпринял
П. Рикер. Нет надобности противопоставлять структурализм и
герменевтику как «два способа понимания»; их надо соединить
как «объективное понимание и экзистенциальное понимание».
Герменевтика, будучи «работой по присвоению смысла»,
«выявление мышлением смысла, скрытого символом», должна
воспринимать структурализм как поддержку, а не как помеху,
ибо «присваивать можно лишь то, что прежде при изучении
держалось на расстоянии»254. Поэтому конфликта понимания и
объяснения нет и не должно быть; интерпретация невозможна
без стадии объяснения, но объяснение является основой
интерпретации, так как включает структуру дискурса, в рамках
которого осуществляется коммуникация (в том числе,
рефлексивная). Понимание предваряет, сопутствует и завершает
объяснительные процедуры; оно «предполагает объяснение в
той мере, в которой объяснение развивает понимание»255.
252 В этой связи стоит вспомнить знаменитую фразу Л. Витгенштейна о
том, что человек способен лишь отчасти выразить внешним образом свои
духовные переживания (цит. по: Никифоров А. Л. Указ. соч. С. 194).
253 «Никакая значительная интерпретация не могла сформироваться без
заимствований и уже имеющихся в распоряжении данной эпохи способов
понимания мифа, аллегории, метафоры, аналогии и т. п.», — пишет П. Рикер.
(Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995. С. 5).
254 Там же. С. 42.
255 Рикер П. Герменевтика, этика, политика: Московские лекции и
интервью. М., 1995. С. 5—9.
101
Взаимосвязь объяснения и понимания проявляется уже в том,
что социальный (и правовой) мир включает в себя, о чем речь
шла в первом разделе, как внешнее измерение, так и внутреннее.
Другими словами, социальная реальность (и это полностью
относится к сущности правовой реальности) включает в себя как
институты, действия и другие поддающиеся внешней фиксации
стороны, так и их осмысление действующими субъектами,
которые измеряются интерпретационными методами. Суть
социальности как раз и состоит в осмысленности внешних
проявлений активности человека.
Взаимодополнительность объяснения и понимания можно
перевести в плоскость взаимообусловленности структуры и
действия, социального института и осмысливаемых действий
индивидов, реализующих институт как систему упорядоченных
общественных отношений256. То же самое касается и понятия
должностного лица, в котором соединяется структура
(должность) и конкретный носитель ее — человек. Восприятие и
института и должностного лица предполагает обезличенное
объяснение
(подведение
под
установленную
ранее
закономерность, в которой объясняется необходимость данного
института или должности) и их восприятие конкретных людей
— носителей статусов, реализующихся в их образах и
действиях.
Несколько иначе решает эту проблему Г. С. Батыгин.
Интерпретация, по его мнению, это представление о конкретной
ситуации, в которую вписан акт измерения. Знание же о
внутренних
характеристиках
объекта
вытекает
из
предшествующего опыта исследователя, включающего в себя
«интерпретационную схему», которая априорна и предшествует
фактам. Сама же интерпретационная схема не может не
учитывать ситуативного характера измеряемых свойств и
признаков257.
Таким образом, объяснение собранных данных предполагает
использование объективирующих методов формальной логики и
статистики, которые должны быть подвергнуты вторичной
интерпретации с точки зрения их (собранных данных)
256 П. Рикер в этой связи пишет о диалектике структуры и конкретной
практики — praxis’а: структура предшествует конкретной практике, но praxis
предшествует структуре (Рикер П. Конфликт интерпретаций. С. 80).
257 Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 183, 185, 197.
102
смысловой нагруженности — как с позиций, например,
участников опроса, так и господствующего в обществе смысла
(если таковой можно обнаружить) объясняемого. Другими
словами,
обобщение
эмпирических
данных
должно
сопровождаться тем, как эти данные воспринимают
действующие субъекты и, например, эксперты, а также каково
господствующее общественное мнение по этому вопросу
(возможно сопоставление с мнением других возрастных групп,
представителей других регионов, сравнение с уже имеющимися
статистическими данными и т. п.).
Третий раздел программы конкретного юридического
исследования — технологический, включающий вопрос
возможности использования полученных данных.
В дореволюционной российской юридической литературе
этот вопрос именовался техническим или практическим
понятием права. Одним из первых проблему различения
юриспруденции как науки и искусства поднял С. А. Муромцев в
работе «Определение и основное разделение права» (1879 г.)258.
Б. А. Кистяковский по этому же поводу писал, что для
определения права как средства или орудия устройства личной,
общественной и государственной жизни требуется выход за
рамки
юридико-догматические
в
область
«юридикополитического». «С точки зрения правовой политики право есть
совокупность правил, помогающих находить и устанавливать
нормы для удовлетворения вновь возникающих потребностей
или осуществления новых представлений о праве и неправе.
Политическое понятие права и вообще политика права наименее
разработаны из всех способов научного и, в частности, научнотехнического изучения права»259.
Проблема применимости конкретных юридических данных
на практике связана с тремя, как минимум, нерешенными до сих
пор теоретическими вопросами. Первый состоит в отсутствии
логической выводимости прескриптивной информации из
258 См.: Муромцев С. А. Определение и основное разделение права //
Избранные труды по римскому и гражданскому праву. М., 2004.
259 Кистяковский Б. А. Философия и социология права. СПб., 1998. С. 193,
194. Следует заметить, что, несмотря на достаточно обширную литературу по
данной проблеме, появившуюся в последние годы (см. например, Российская
правовая политика / Под ред. Н. И. Матузова, А. В. Малько. М., 2003), диагноз
Б. А. Кистяковского вполне применим и к дню сегодняшнему.
103
дескриптивной, второй — в невозможности рационального
обоснования управленческих решений, третий — в неизбежном
искажении научного вывода при его трансформации в
политическое решение. Первая проблема была сформулирована
еще Д. Юмом в его знаменитом парадоксе. В работе «Трактат о
человеческой природе» он показал невозможность средствами
формальной логики дедуцировать долженствования из
суждений со связкой «есть», которые описывают что-либо260.
Датский философ Й. Йоргенсен в 1938 г. выдвинул
доказательства невозможности вывода императивных суждений
из повествовательных посылок и неспособности императивов
функционировать в качестве части какого-либо аргумента261.
Его соотечественник А. Росс несколько позднее пришел к
выводу о том, что в отношении норм нельзя сказать, являются
ли они истинными или ложными, а логические соотношения
норм не могут быть определены обычным образом в терминах
корреспондентной концепции истины262.
Отсюда
вытекает
проблематичность
управленческих
решений, проблематичность их рационального обоснования. То,
что формальная логика здесь «не работает», следует из
«парадокса Юма». С другой стороны, управление социальной
системой качественно отличается от управления техническими
объектами. Непредсказуемость поведения социальной системы,
на чем настаивает Н. Н. Моисеев, обусловливает
«неспособность провести детальное и достаточно точное
исследование возможных последствий принимаемых решений, а
значит, и их сопоставления и рационального выбора. <...> На
определенной ступени сложности управляемой системы точный
расчет необходимых команд, т. е. то, на чем основывается вся
теория управления техническими системами, становится
принципиально невозможным.
Для анализа сложных многоцелевых систем, к числу которых
относятся все социальные системы, нужно прежде всего ввести
новое понимание самого термина “управление”, отличное от
того, которое сформировалось в технике и на производстве:
Юм Д. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1965. С. 618.
Jorgensen J. Imperatives and Logic // Erkenntnis, 1937—1938. Bd. 7, Hf. 4.
S. 288—296.
262 Ross A. Imperatives and Logic // Theoria. 1941. Vol. 7. P. 53—71; Idem. Directives and Norms. London, 1968. P. 158—163.
260
261
104
управление в чистом виде в таких системах просто невозможно,
поскольку нельзя поставить ни четких целей, ни разработать
надежных процедур реализации управленческого процесса, ни
точного достижения целей, даже если они и поставлены»263. Не
случайно одной из главных проблем, обсуждавшихся Римским
клубом, знаменитой неправительственной организацией, в 80—
90 годах ХХ в., стала управляемость современным обществом.
Так, А. Печчеи, первый президент Римского клуба, в своей
последней статье «Римский клуб — повестка дня на конец
столетия» (1984 г.), оставшейся незавершенной, писал: «Самым
серьезным препятствием для трудной миссии, которую должно
выполнить человечество за этот период, остается абсолютная
неуправляемость общества в его нынешнем состоянии. В этих
условиях не только проведение, но даже замысел какого-либо
предприятия глобального масштаба, сколь бы важным оно ни
было, не имеет ни малейшего шанса на успех»264.
Тезис о том, что большее знание об общественной жизни,
даже подкрепленное практическим опытом, равносильно
большему контролю над нашей судьбой, был опровергнут Ф.
Хайеком, К. Поппером, Э. Гидденсом и другими философами.
Расширение нашего понимания социального мира, считает Э.
Гидденс, могло бы привести ко все более ясному постижению
человеческих инстинктов и, следовательно, к возрастающему
технологическому контролю над ними, если бы это знание
постоянно проникало в мотивы социального действия,
производя шаг за шагом рост рациональности поведения в
отношении специфических потребностей. Однако никакой
объем накопленных знаний об общественной жизни не может
охватить всех обстоятельств их применения265. К. Поппер,
будучи сторонником «социальной инженерии», по этому поводу
пишет: «...структура нашей социальной среды в некотором
смысле продукт человеческой деятельности, ниши институты и
традиции не есть дело Бога или природы, а представляют собой
результат человеческих действий и решений и изменяются под
их влиянием. Однако это не означает, что все они сознательно
спроектированы и их можно объяснить на основе человеческих
Моисеев Н. Н. Указ. соч. С. 303.
Римский клуб. История создания, избранные доклады и выступления,
официальные материалы / Под ред. Д. М. Гвишиани. М., 1997. С. 101.
265 Giddens A. The Consequences of Modernity. Stanford, 1990. P. 39—47.
263
264
105
потребностей, ожиданий или мотивов. Наоборот, даже те
институты, которые возникают как результат сознательных и
преднамеренных человеческих действий, оказываются, как
правило,
непрямыми,
непреднамеренными
и
часто
нежелательными побочными следствиями таких действий.
Только немногие институты сознательно спроектированы, тогда
как их абсолютное большинство просто “выросло” как
неспроектированные результаты человеческих действий. <...>
Теперь мы можем добавить, что даже большинство тех
немногих институтов, которые были сознательно и успешно
спроектированы (скажем, новый университет или профсоюз),
никогда не функционируют в соответствии с планом их
создания, и это обусловлено непреднамеренными социальными
последствиями, которые неминуемо возникают в ходе их
целенаправленного конструирования»266.
В связи с вышеизложенным справедливым представляется
пессимизм Л. И. Спиридонова и некоторых других юристов по
поводу завышенных ожиданий в отношении возможности
рассчитать эффективность управленческого (законодательного)
воздействия на общественные отношения. «Люди, как бы
высоко они сами не оценивали свою научно-техническую
вооруженность, до сих пор, по существу, пользовались только
одним методом, который в современной логике получил
название “метод проб и ошибок”»267. При этом, как остроумно
замечают Ю. Д. Блувштейн и А. В. Добрынин, «число ошибок
очень близко к числу проб, что свидетельствует о крайней
ненадежности этого метода»268. Поэтому даже в криминологии
— науке с весьма развитым математическим аппаратом —
считается, что наилучшим методом краткосрочного прогноза
является экстраполяция269.
Третий аспект рассматриваемой проблемы касается субъекта
инновационной деятельности и неизбежного искажения научной
информации (рекомендации) при ее применении на практике.
Кто осуществляет процесс внедрения разработанного
предложения: его автор или руководитель, — задает вопрос Г.
Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 111.
Спиридонов Л. И. Социология уголовного права. С. 84; Он же.
Избранные произведения. С. 219.
268 Блувштейн Ю. Д., Добрынин А. В. Основания криминологии. Опыт
логико-философского исследования. Минск, 1990. С. 28.
269 Там же. С. 33.
266
267
106
С. Батыгин. По его мнению, ученый предлагает вариант
принятия решения, в котором произведена трансформация
научной информации в прескриптивную (в управленческое
решение), но само решение принимает и несет ответственность
за его последствия руководитель270. Эту же проблему
затрагивает и Л. И. Спиридонов: «...может показаться
правильным признание необходимости или, во всяком случае,
целесообразным, чтобы функция оценки (юридических
феноменов. — И. Ч.) была возложена на ученых — экономистов
и социологов, а формулировка закона — на юристов. Несмотря
на всю соблазнительность такого предложения... оно нигде не
было реализовано. Законы повсеместно формулировались и
издавались профессиональными политиками (другое дело, что
по сложившейся традиции имела и имеет высшее юридическое
образование). Подобно тому как цены товаров определяются не
учеными-экономистами в научных трактатах, а рынком в
прейскурантах,
общественная
опасность
поступка
устанавливается в процессе социального управления и
фиксируется в издаваемых юридических нормах его
участниками — субъектами политической деятельности.
Политика — концентрированное выражение экономики. К тому
же действительная жизнь настолько разнообразна, что не
укладывается в рамки по необходимости абстрактной
теоретической схемы, и потому политический деятель
адекватнее воспроизводит в правовых нормах требования
класса, интересы которого он представляет на политической
арене. Руководствуется он при этом не методами научного
познания объекта, а тем социальным опытом, который накоплен
в процессе социальной практики...»271.
Таким образом, принимаемое решение не выводится
автоматически из собранных данных, а представляет собой
трансформацию научной информации в практические средства,
позволяющие удовлетворять соответствующие интересы. Схема
процедуры внедрения инновации включает следующие этапы:
формулировка
принятых
решений
(инноваций);
экспериментальная их апробация; прогноз возможных
проблемных
ситуаций;
организационный
регламент
270
271
Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 218—219.
Спиридонов Л. И. Избранные произведения. С. 239.
107
нововведения; внедрение272. Как видим, рациональный
компонент принятия решения и его реализации273 состоит в том,
что принимаемое решение, насколько это возможно, вводится
первоначально на ограниченной территории и корректируется в
ходе тщательного наблюдения за его реализацией по принципу
метода проб и ошибок. В отношении же внедрения
теоретических нововведений абстрактного уровня, которые
применяются на практике опосредованно, производится
экспертный отбор со стороны научного сообщества, которое
признает или не признает то или иное научное открытие в
качестве такового. Благодаря такому признанию (например, со
стороны ВАК РФ) новые понятия, классификации, подходы,
точки зрения вводятся в теоретическое правосознание. Именно
так (в достаточно абстрактных фразах) они формулируются в
авторефератах,
фиксирующих
результат
конкретных
юридических исследований.
Например, Л. В. Бойцова в качестве возможности
применения результатов своего исследования ответственности
государства за ущерб, причиненный гражданам в сфере
правосудия, указывает разработанный ею и представленный в
Федеральное Собрание РФ инициативный проект закона об
ответственности государства в сфере правосудия. Ряд идей
диссертанта были сформулированы в подготовленных и
направленных в Верховный суд РФ предложениях, связанных с
практикой применения правовых норм о государственной
ответственности в случаях несправедливого привлечения к
уголовной ответственности. Ею же были изложены
рекомендации
правоприменительным
органам
в
информационных письмах, представленных в Министерство
272 Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 228. При этом процесс принятия решения
включает такие стадии, как: определение количества и качества информации,
необходимой для принятия решения; сбор и переработка (систематизация)
информации; создание информационных моделей; определение альтернатив
решения задачи, достижения цели; выбор критерия для оценки альтернатив;
оценка альтернатив; выбор одной из альтернатив и принятие
соответствующего решения; корректировка решения в процессе его
реализации. (Там же. С. 247).
273 Вариант решения проблемы представляет собой внелогическое
выдвижение гипотез о возможном решении проблемы и выходит за рамки
научной рациональности, — утверждает Г. С. Батыгин. (Там же. С. 234).
108
юстиции РФ, прокуратуру и Управление юстиции Тверской
области274.
В. В. Бойцова результаты своего исследования правового
института омбудсмена видит в инициативном проекте закона «О
Парламентском Уполномоченном по правам человека и
гражданина в РФ», представленный в Федеральное Собрание
РФ, а также в предложениях, внесенных ею в проект
федерального конституционного закона «Об уполномоченном
РФ по правам человека»275.
О. И. Столяров в работе, посвященной юридическому
конфликту, возможность применения теоретических выводов
видит в их использовании в качестве научно-методической базы
при подготовке проектов законодательных и иных нормативных
актов, касающихся вопросов юридической конфликтологии и
использования альтернативных методов разрешения правовых
споров. Материалы, содержащиеся в его диссертационном
исследовании, могут представлять интерес (по его мнению) для
специалистов, занимающихся проблемами конфликтологии, и
могут использоваться в преподавании соответствующих
учебных курсов276.
С. А. Татаринов в качестве возможности использования
результатов
своего
исследования
конституционного
законодательства в постановлениях Конституционного суда РФ
отмечает «совершенствование российского конституционного
законодательства»277. Таковы варианты практического решения
сложной
проблемы
внедрения
результатов
научного
исследования в юридическую практику.
2.2. Отдельные традиционные методики
274 Бойцова Л. В. Ответственность государства за ущерб, причиненный
гражданам в сфере правосудия: генезис, сущность, тенденции развития //
Автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М., 1995. С. 12—13.
275
Бойцова В. В. Правовой институт омбудсмена в системе
взаимодействия государства и гражданского общества // Автореф. дис. ... д-ра
юрид. наук. М., 1995. С. 18.
276 Столяров О. И. Юридический конфликт: природа, развитие, способы
разрешения // Автореф. дис. ... канд. юрид. наук. СПб., 2002. С. 8.
277 Татаринов С. А. Вопросы конституционного законодательства в
постановлениях Конституционного суда РФ (1992—2001 гг.) // Автореф. дис.
... канд. юрид. наук. Томск, 2002. С. 7.
109
конкретного юридического исследования
Под методикой конкретного юридического исследования в
литературе
традиционно
понимается
«совокупность
технических
приемов,
связанных
с
использованием
определенного метода»278. При этом акцент будет сделан на
возможностях
и
перспективах
применения
именно
традиционных методов, используемых в подавляющем
большинстве конкретных юридических исследований. Однако
прежде чем приступить к анализу методик конкретного
юридического исследования заметим, что у юриспруденции, как
и у любой другой общественной науки, нет своих
специфических методов научного познания, которые принято
именовать частнонаучными, т. е. такими, которые формируются
в рамках данной научной дисциплины и только в ней
применяются. Все методы, используемые общественными
науками, относятся к числу общенаучных, т. е. таких, которые
используются во многих (если не во всех) научных
дисциплинах, изучающих общество в его конкретных аспектах.
Примеры частнонаучных методов, приводимых в литературе, не
выдерживают критики. В подавляющем большинстве случаев к
специфическим юридическим методам относят метод
толкования права и метод сравнительного правоведения279.
Однако метод толкования не является методом научного
познания, а выступает техническим приемом практического
свойства, хотя учение о методах толкования права относится к
предмету научного исследования. Таким образом, происходит
подмена, особенно свойственная западной юриспруденции,
практической юридической деятельности и науки как рефлексии
над практикой. Однако даже если допустить вслед за У.
Блэкстоном, что толкование права, например в практике
конституционной юстиции или других правоприменительных
органов, относится к научной деятельности, то и в этом случае
придется признать общенаучность этого метода. Это связано с
тем, что «в качестве самостоятельных методов толкования права
в юридической литературе выделяют грамматический,
системный, исторический логический, телеологический,
терминологический,
специально-юридический
и
278
279
Козлов В. А., Суслов Ю. А. Указ. соч. С. 62.
См., например: Сырых В. М. Указ. соч. С. 360 и след.
110
функциональный»280. Все они (и даже специально-юридический, основанный на специфике смысла особых юридических
терминов) относятся к числу общенаучных, так как в их основе
лежат логика, грамматика, системный и функциональный анализ
и т. д., то же самое касается и метода сравнительного
правоведения: в его основе находится всеобщий метод
сравнения, входящий необходимым компонентом даже в
элементарный акт наблюдения. Другое дело, что есть некоторая
специфика в применении логики, грамматики или сравнения в
отношении правовых явлений. Поэтому вполне оправданно
говорить
о
частнонаучных
методиках,
выражающих
специфические особенности применения общенаучных методов
к правовой реальности.
После такого замечания перейдем к анализу использования
конкретных
методик
в
традиционных
эмпирических
юридических исследованиях.
Методика опроса общественного мнения. Это наиболее
распространенный в социологии метод, активно используемый в
юридических исследованиях. При этом используется либо
анкетирование
(составляющее
90—95%
от
всех
социологических
методов)281,
либо
интервьюирование.
Анкетный опрос проводится по достаточно жестко
фиксированному порядку, относящемуся к содержанию и форме
вопросов, и подразделяется в зависимости от способа
формулировки вопроса на закрытый и открытый. В первом
случае все варианты ответов заранее предусмотрены, а во
втором респонденту представляется свобода в формулировании
ответа. Достаточно часто используются также полузакрытые
анкеты, комбинирующие оба способа. Интервью — это
непосредственная беседа, т. е. словесное общение интервьюера
и респондента, проводимая для получения информации282.
На валидность информации, получаемой из анкеты или
интервью влияет, во-первых, формулировка вопроса. Имеется в
виду, прежде всего, степень его понятности. Дело в том, что
даже незначительные изменения в формулировке вопроса могут
Там же. С. 392.
Батыгин Г. С. Указ. соч. С. 214.
282 О понятии и видах опроса общественного мнения см.: Ядов В. А. Указ.
соч. С. 228 и след.; Пэнто Р., Гравитц М. Указ. соч. С. 407 и след.
280
281
111
вызвать существенные различия в ответах283. С другой стороны,
результат ответа обусловлен тем, насколько единообразно
понимают оценочный и полисемичный (многосмысловой,
метафоричный)
вопрос
интервьюер
и
респондент284.
Несомненно также влияние психологического стремления к
одобрению (оценки) со стороны интервьюера избираемого
респондентом ответа. Практически каждый стремится выглядеть
в глазах даже незнакомого человека хорошим, честным и т. д.
Результат опроса зависит во многом и от степени абстрактности
задаваемого вопроса (например, при формулировке «должно ли
государство проводить социальную политику?» положительных
ответов будет достаточно много, но если вопрос
конкретизировать: «следует ли для проведения социальной
политики увеличить подоходный налог?» — то доля
положительных ответов значительно снизится).
Анализ
конкретных
способов
проведения
опроса
общественного мнения целесообразно связать со спецификой
задаваемых вопросов, т. е. той информации, которую
желательно получить в ходе опроса. В таком случае выделяется
поведенческая информация (вопросы) и информация о
психических установках и субъективных мнениях. В свою
очередь,
поведенческие
вопросы
подразделяются
на
нейтральные и вызывающие опасения у респондента.
Нейтральные поведенческие вопросы — это такие, которые
не вызывают опасения у респондента. Единственной, по сути,
проблемой здесь является человеческая память, которой
свойственно забывать. Поэтому главной рекомендацией при
проведении опроса, связанного с нейтральной поведенческой
информацией, является активизация мнемонической активности
респондента. Так, задавая закрытый вопрос, необходимо
включать все значимые альтернативы ответа. При подозрении в
283 См.: Садмен С., Брэдберн Н. Указ. соч. С. 15. В качестве примера можно
привести следующий вопрос: совершили ли США ошибку, приняв решение
защищать Южную Корею? (да — 49 %, нет — 38 %). Если же его
переформулировать с «политическим акцентом»: правильно ли поступили
США, направив войска в Южную Корею для предотвращения вторжения
коммунистов? — то результат ответа получится уже другим (да — 55 %, нет
— 36 %) (Там же. С. 17).
284 Часто встречающиеся оценочные выражения,— отмечают С. Садмен и
Н. Брэдберн, — свидетельствуют о небеспристрастности анкетирования (Там
же. С. 15—16).
112
неполном ответе желательно стимулировать процедуру
активизации воспоминания (например, введением каких-либо
напоминаний). Сами же вопросы должны быть составлены
максимально конкретно. Именно конкретизация задаваемого
вопроса позволяет выявить реальное положение дел даже при
стремлении респондента к положительной оценке со стороны
интервьюера. Так, вопрос о религиозной принадлежности
респондента должен быть конкретизирован количеством
посещения церкви (причем можно уточнить, за какой
промежуток времени) или чтением какой-либо главы (можно
уточнить, какой именно) Библии. При ответах на нейтральные
поведенческие вопросы респонденты сообщают более точные
сведения о себе, чем о родственниках или знакомых285.
Для определения уровня безопасности (опасности)
задаваемых вопросов рекомендуется спросить у респондента,
считает ли он задаваемый вопрос «правильным» или
«неправильным», попытаться определить стереотип поведения
как социально одобряемый для данной социальной группы.
Проведенными исследованиями установлено, что на Западе
некоторые опасения (о них стараются не распространяться)
вызывают вопросы о болезнях, финансовом положении и
ненормативном (незаконном) поведении.
Вопросы, которые вызывают опасения у респондента
требуют более серьезной подготовки интервьюера. Для
получения достоверной (насколько это возможно) информации,
которую респондент давать не слишком заинтересован,
рекомендуется переформулировать вопросы в несерьезную
форму с использованием аргументации распространенности
такого поведения (например: «многие сегодня употребляют
спиртные напитки для расслабления от трудной работы,
употребляете ли вы спиртные напитки для снятия
напряжения?»), нормальности поведения, считаемого морально
отрицательным (например: «медициной доказано, что
употребление спиртных напитков в небольших дозах не вредит
здоровью; в каких дозах употребляете спиртные напитки Вы?»),
ссылок на известные авторитеты, путем переключения
внимания на дополнительные вопросы, не вызывающие
опасения у респондента286.
285
286
Там же. С. 34.
См. подробнее: Там же. С. 65—97.
113
Например, для выявления реальной политико-правовой
активности населения рекомендуется начинать вопрос об
участии в выборах предварительной беседой о том, что многие
сегодня разочарованы в демократии и редко ходят на выборы.
Затем можно уточнить, в каких именно выборах в последнее
время принимал участие респондент. В качестве контрольного
вопроса можно узнать, где находится его избирательный
участок287.
В качестве примера С. Садлен и Н. Бредберн приводят
достаточно «опасный» с точки зрения респондента вопросник
об употреблении марихуаны: «Разные люди по-разному
называют гашиш или марихуану. Какое название подходит
лучше на ваш взгляд? Марихуана употребляется достаточно
часто для расслабления, в других ситуациях. Вы сами хоть один
раз в жизни употребляли марихуану? Приблизительно как давно
вы в последний раз употребляли марихуану? Вспомните ваших
близких друзей, сколько из них хотя бы один раз употребляли
марихуану?»288.
После проведения опроса, вызывающего некоторые опасения
у респондента, рекомендуется произвести оценку задаваемых
вопросов. Для этого у респондента уточняется, какие из
заданных вопросов оказались неясными или непонятными,
слишком
личными,
неприятными.
Проведенными
исследованиями установлена следующая степень затруднения
при ответах на вопросы: об употреблении наркотиков — 42,2 %,
о сексе — 41,5 %, об употреблении стимуляторов и
депрессантов — 31,3 %, о состоянии опьянения — 29,0 %, о
доходах — 12,5 %, об участии в азартных играх — 10,5 %, об
употреблении спиртных напитков — 10,3 %, о досуге — 2,4 %, о
занятиях спортом — 1,3 %.
Вопросы о знаниях, отражающих субъективные мнения и
установки респондентов, предполагают несколько большую
изобретательность в формулировке вопросов по сравнению с
опросом, касающимся поведения респондента. Формулировки
этих вопросов направлены на выявление мнения респондентов.
287 Завышение сведений об участии в президентских выборах в США
составляет 10—13 %, а в местных выборах — до 30 %. (Там же. С. 71).
Поэтому контрольный вопрос, позволяющий выявить реальное участие в
выборах, совершенно необходим.
288 Там же. С. 79—80.
114
Поэтому здесь необходимо четко определить круг индивидов,
обладающих соответствующей информацией, и соотнести
уровень сложности вопросов с уровнем знаний респондентов и
целью исследования.
Подавляющее большинство такого рода опросов являются
проверкой реальных знаний в определенной области. Например,
это может быть проверка знаний Конституции РФ, основ
уголовного или гражданского законодательства. Достаточно
корректным выглядит такой вопрос: какая из перечисленных
целей является основной для ООН — борьба с болезнями,
поддержка мира, распространение демократии, борьба с
коммунизмом289?
Для выявления общего культурного уровня рекомендуется
перечислить
несколько
произведений
(например,
из
художественной литературы), для того чтобы респонденты
определили их авторов, назвать государства, обозначенные
цифрами на карте290, кому из мыслителей принадлежат
соответствующие высказывания (афоризмы)291, спросить по
представленным фотографиям, что респонденты могут сказать
про того или иного человека (политического деятеля).
С помощью опроса измеряются также установки (в англоамериканской традиции используется термин «аттитюд»)
респондентов, т. е. их предрасположенность, как правило, не
осознаваемая, к определенному типу поведения292. Валидность
методик исследования установок проверяется путем их
сопоставления с фактическим поведением. Структура установки
включает три аспекта: эмоциональный, или оценочный
(нравится, одобряется ли объект установки или нет),
когнитивный (что субъект знает и думает по поводу объекта
установки) и деятельностный (выражается в желании,
289 Там же. С. 112. Такие вопросы, ко всему прочему, дают информацию о
господствующих в данном обществе стереотипах, представлениях.
290 Жители США в 1955 г. лучше всего смогли определить на карте
Англию — 65 %, Францию — 63 %, Испанию — 57 %. (Там же).
291 Неоспоримым лидером стало высказывание «пришел, увидел, победил»,
набравшее 19 %. (Там же).
292
См. подробнее: Асмолов А. Г. По ту сторону сознания:
методологические проблемы неклассической психологии. М., 2002 (особенно
раздел 1 «Психология установки» и раздел 2 «Установка и познание»); Росс Л.,
Нисбет Р. Человек и ситуация. Перспективы социальной психологии. М., 1999.
115
намерении субъекта что-либо сделать по отношению к объекту
установки).
Оценка силы установки должна быть применима ко всем
трем ее аспектам в категориях «сильная»—«слабая» оценка,
«полное»—«неполное»
знание,
«активное»—«пассивное»
намерение действия (возможна и более сложная шкала оценок).
Например, отношение к выборам: какова их оценка? каково
знание о них (когда пройдут следующие выборы)? намерен ли
респондент принять в них участие? Другой пример: считаете ли
Вы себя политически активным, не слишком активным,
пассивным? относите ли Вы себя к какой-либо политической
партии (какой именно)? считаете ли Вы себя активным
сторонником этой партии, не слишком активным, пассивным?
Установка может быть измерена и другими, не опросными
методами. Так, могут использоваться физиологические методы,
фиксирующие
кожно-гальванические
реакции
при
предъявлении соответствующего стимула, анализ ЭКГ, частоты
сердечных сокращений, дыхания и прочих физиологических
изменений, сопровождающих эмоциональную реакцию на
объект.
Поведенческие методы измерения установки направлены на
выявление предрасположенностей, которые открыто не
проявляются по тем или иным причинам. Среди таких методик
выделяются: замер шума аплодисментов при появлении артиста
на сцене для обнаружения его действительной популярности;
выявление частоты посещения определенных сайтов в
Интернете; метод потерянных писем293 и др.
Для того чтобы опрос проводился качественно и эффективно,
опросный
инструментарий
должен
быть
подвергнут
когнитивному анализу — анализу мыслительных процедур,
используемых респондентом при восприятии вопроса и
формулировке ответа на него. Проще говоря, суть когнитивного
анализа опросного инструментария состоит в том, чтобы
293 Этот метод состоит в следующем: исследователь разбрасывает в разных
частях города большое количество неотправленных писем с адресом и маркой.
Нашедший их человек должен решить — отправлять его или нет. Тем самым
демонстрируется позитивное или негативное отношение к соответствующей
организации или человеку — адресату. Таким методом в 60-е годы ХХ в.
Милграм изучал отношение населения Гонконга к коммунистам (см.:
Рабинович А. О. Аттитюд // Социология. Энциклопедия. Минск, 2003. С. 72).
116
установить, что думает респондент, отвечая на вопрос294. Такой
инструментарий направлен, в том числе, на экспертизу и
корректировку задаваемых вопросов. Благодаря ему снижается
семантическое многообразие слов, терминов, выражений,
содержащихся в вопросах,
и повышается качество
коммуникации между респондентом и интервьюером.
В рамках когнитивного инструментария используются
преимущественно два вида методик: методики когнитивного
интервью и методики поведенческого кодирования. Методики
когнитивного интервью направлены на вовлечение респондента
в процесс тестирования вопросника: респонденту предлагается
отрефлексировать причины (мотивацию) ответа на заданный
вопрос, артикулировать свои размышления, показать свое
понимание вопроса и своей формулировки ответа. Особое
значение когнитивное интервью играет для выявления степени
понимания полисемичных терминов, коих достаточно много в
юридических текстах, степени понятности вопросов, понимания
соответствия вопроса и цели интервью, выявления «лучших»
вопросов, распределения ответов в зависимости от различных
версий вопросов. Для этого используются: метод парафраза
(респондента просят переформулировать заданный вопрос в
традиционных для него лексических единицах); метод оценки
уверенности (по соответствующей шкале измеряется степень
трудности вопросов); метод артикулированного суждения
(выявление причины-мотива выбора именно этого ответа, для
чего предлагается проговорить все мысли, пришедшие в голову
при анализе вопроса)295.
Методика
поведенческого
кодирования
состоит
в
мониторинге
прохождения
интервью,
позволяющая
формализовать коммуникацию и выделить переменные, ее
(отдельные стадии) описывающие. Для этого составляется
таблица, включающая поведение интервьюера (степени его
отклонения от смысла задаваемого вопроса) и поведение
респондента (прерывания, уточнения, адекватные ответы,
уточняющие ответы, неадекватные ответы, отказ от ответа)296.
294 См. подробнее: Рогозин Д. М. Когнитивный анализ опросного
инструмента. М., 2002.
295 Там же. С. 12—14.
296 Там же. С. 14—17.
117
Другими способами тестирования задаваемых вопросов
являются метод экспертных оценок, метод кодирования
вербального
протокола,
метод
измерения
времени,
затрачиваемого на ответы, для установления степени трудности
вопросов и др.
Чрезвычайно распространенным в юриспруденции является
сравнительный метод. Он позволяет соотнести изучаемое
явление с другими и тем самым гораздо лучше выявить его
существенные
характеристики.
Однако,
несмотря
на
многочисленную литературу по сравнительному правоведению,
приходится констатировать, что этот метод (точнее — методика,
основанная на всеобщем методе сравнения) в юриспруденции
разработан крайне недостаточно. Поэтому обратимся к
социологической политологической литературе, в которой
методологические проблемы сравнительного анализа изучены
гораздо лучше297.
Сравнение как таковое — это выявление общего и
особенного в сравниваемых объектах. В результате можно
обнаружить эмпирические законы соответствия (корреляции),
последовательности условий и явлений (каузации) или
отношения подобия, хотя само по себе сравнение — не более
чем описание, иллюстрация, средство подтверждения некоторой
гипотезы298.
В основе методики сравнения лежит выявление отношений
между заранее выделенными переменными. При этом
выделяются зависимые переменные (выступающие как
результат воздействия некоторых условий, обстоятельств) и
независимые (характеризующие эти условия и обстоятельства),
а также вмешивающиеся (оказывающие определенное
воздействие на связь зависимых и независимых переменных).
Важное значение при сравнительных исследованиях придается
297 Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная
политология сегодня. Мировой обзор. М., 2002; Доган М., Пеласси Д.
Сравнительная политическая социология. М., 1994; Сморгунов Л. В.
Сравнительная политология: Теория и методология измерения демократии.
СПб., 1999; Он же. Современная сравнительная политология: Учебник. М.,
2002; Чилкот Р. Х. Теории сравнительной политологии. В поисках парадигмы.
М., 2001. Обращаем внимание, что в этих работах рассматриваются именно
методологические проблемы сравнения, а не просто приводятся результаты
сравнительных исследований.
298 Сморгунов Л. В. Сравнительная политология. С. 35.
118
также выбору параметров — постоянных характеристик
(качеств) объекта.
При проведении сравнения возникают достаточно серьезные
методологические проблемы, на которых следует остановиться
подробнее.
1. Проблема сравнимости. Условием сравнения является
некоторая относительная схожесть и различие исследуемых
объектов. Тождественные и абсолютно несхожие явления
сравнительному анализу не поддаются. Поэтому необходимо
найти «золотую середину» того и другого. При исследовании
отношения
зависимых
и
независимых
переменных
рекомендуется выбирать объекты, схожие по большинству
параметров, хотя можно использовать максимальное различие
для выявления их контрарности.
2. Проблема эквивалентности понятий и процедур,
используемых в исследовании. Она связана с проблемой
лингвистической относительности299, т. е. невозможности
адекватного перевода содержательных понятий с языка одной
культуры на язык другой300. Поэтому перед проведением
сравнительного исследования необходима концептуализация и
по возможности операционализация основных понятий,
терминов, на основе которых оно будет производиться. При
этом желательно сходство индексов и индикаторов
сравниваемых
объектов.
Для
установления
единства
используемых в разных культурных контекстах понятий
рекомендуется
процедура
обратного
перевода,
предварительного зондажа используемых понятий.
3. Проблема универсальности: отражают ли общие понятия
реальное содержание правовых процессов и явлений в различных
культурно-исторических контекстах? Для преодоления этой
(вытекающей из предыдущей) проблемы рекомендуется
299 О лингвистической и онтологической относительности см. подробнее:
Честнов И. Л. Право как диалог… С. 5—9.
300 С этой проблемой столкнулись, в частности, японцы, когда в конце
ХIХ в. проводили реформы своего законодательства по образу и подобию
западноевропейского: оказалось, что в японском языке нет адекватного
эквивалента английскому freedom, так как соответствующий японский термин
означает эгоизм, что для японцев высшей ценностью не является. В каком же
смысле тогда можно говорить о правах человека в Японии? (см.: Doi T. The
anatomy of dependence. Tokyo, 1981. P. 84—85; White M. The Japanese educational challenge: A commitment to children. N.Y., 1987. P. 24).
119
сравнение, проводимое по нескольким уровням абстрактности
выделяемых процессов.
4. Проблема интерпретации сравниваемых явлений: одно и
то же правовое явление имеет разные смыслы в различных
культурно-исторических контекстах. Способом преодоления
этой проблемы может быть идея, высказанная Л.
Витгенштейном, состоящая в том, что смысл слова может быть
обнаружен только в контексте его использования, применения.
Поэтому сравнительный анализ, например, демократического
политического режима или прав человека в различных странах
должен быть конкретизирован условиями (способами) их
практического воплощения и анализом значений, им
придаваемых в соответствующей культуре.
Существуют и другие проблемы методологического
свойства, относящиеся к сравнительному анализу301. При
проведении конкретных сравнений используются следующие
методики: 1) case study — анализ отдельного случая, одного
конкретного правового института, явления и его сравнение с
другим отдельным конкретным явлением — используется для
интерпретации данного явления с точки зрения определенной
теории, для проверки (подтверждения) теории, гипотезы, для
изучения отклоняющихся от нормы явлений; 2) бинарное
сравнение — исследование двух явлений для установления
общего и особенного в них; 3) региональное сравнение —
сравнение групп регионов, государств с точки зрения схожести
и различия их некоторых параметров (например, уровня
преступности); 4) глобальное сравнение — анализ некоторых
параметров (например, преступности) в мировом масштабе (в
большинстве стран мира, в регионах мира). Эти исследования
стали наиболее популярными в 60-е годы ХХ в. в связи с
появлением «глобальной» статистики, однако в 90-е гг. их
интенсивность несколько упала из-за проблемы сравнимости; 5)
кросс-темпоральное исследование — включающее переменную
времени, т. е. динамический анализ: динамику изменения
какого-либо явления, свойства изучаемого объекта в
определенный промежуток времени. Это может быть как
локальный уровень сравнения, так и глобальный302.
301
302
См.: Сморгунов Л. В. Сравнительная политология. С. 40—48.
О видах сравнительных исследований см. подробнее: Там же. С. 49—53.
120
Еще один метод, представляющий интерес для конкретного
юридического исследования, — контент-анализ. Это
стандартизированная процедура
измерения вербального
материала (как правило, зафиксированного в тексте), состоящая
в расчленении текста и исследовании его на основе функций
отдельных понятий или слов, которые выбираются в
зависимости от целей исследования. Например, исследование
частоты употребления слова «социальная справедливость»
партией, участвующей в предвыборной кампании303, частота
ссылок на ученого и т. д.
Рассмотрим достаточно интересный, как представляется,
пример использования контент-анализа Р. Тернером для
определения критериев успешной карьеры в английском и
американском обществах304. Рабочая гипотеза Р. Тернера
состояла в том, что английское общество стремится поощрять
успех (карьерное продвижение) посредством поручительства и
поддержки (т. е. спонсорством) сверху, тогда как для
американского более характерно соревнование в открытой
борьбе. Различие это, как предполагалось, состоит в типах
культуры, в господствующих представлениях о карьерном
продвижении, в соответствии с чем формируется система
образования и стратегии социального контроля305.
Объектом сравнения выступали биографии служащих,
полученные из 53 ведущих американских и 51 британской
корпораций (621 и 134 биографии соответственно). Суть
анализа состояла в изучении системы вознаграждений и
способов ее описания (анализ используемых для этого
глаголов).
Анализ системы вознаграждений (карьерного роста) может
послужить ключом в исследовании способов продвижения по
службе. Соревновательная система, например, требует
очевидных аттестаций, представляемых для массовой
аудитории. Поручительская же система рассматривает
аттестацию в качестве самоидентификации членов элиты.
Пэнто Р., Гравитц М. Указ. соч. С. 327 и след.
Тернер Р. Сравнительный контент-анализ биографий // Вопросы
социологии. 1992. Т. 1, № 1.
305 Там же. С. 121.
303
304
121
Соревновательная система характерна для общества с
множеством элит. Поручительская — складывается в обществе с
интегрированной и централизованной элитой, поэтому в ней
вознаграждения (карьерный рост в области бизнеса)
инициируются
не
сообществом
деловых
людей,
а
централизованным источником, например правительством.
Анализ заслуг и наград в биографиях подтвердил эти выводы:
правительственные награды в Англии составили 53 % от общего
числа, в то время, как в США — 11 % (если не учитывать
военные награды, то 39 % и 2 % соответственно). Бизнес и
промышленность награждает в США в 2 раза чаще, чем в
Англии. Это же характерно и для наград со стороны колледжей.
В США награды присуждаются множеством местных и
специальных организаций, хотя эти награды зачастую носят
псевдопоручительский характер и представляют собой обмен
благодарностями (почетная степень колледжа в обмен на
финансовую помощь)306.
Эти данные были подвергнуты дополнительной проверке —
анализу вербальных выражений: глаголов и глагольных фраз307,
используемых при перемещении на другую должность. При
этом использовались 58 глагольных фраз, описывающих
перемены в служебной деятельности: «согласился занять
должность», «был назначен», «был приглашен», «продвинулся
по должности», «был направлен», «получил пост»,
«воспользовался представленной ему возможностью» и т. д.
Поскольку эти термины имеют несколько отличный смысл как в
культуре США и Англии, так и в отдельных субкультурах, был
проведен экспертный анализ их смысла.
В результате контент-анализа этих ключевых слов было
установлено, что в американских биографиях стимул к
служебным изменениям исходит либо от самого служащего,
либо от равного ему по статуса, тогда как в Англии — от
вышестоящего лица. Значение массового признания в США
Там же. С. 123—125.
За основу были взяты именно глаголы, так как они наиболее четко
характеризуют процесс социальной — должностной в данном случае —
мобильности.
306
307
122
гораздо чаще, чем в Англии, объяснялось конкретными
личными достижениями308.
2.3. Качественные методики конкретного юридического
исследования
Специфика
социального
мира,
состоящая
в
его
осмысленности, выражающейся в знаково-символических
формах, предполагает выработку таких методик, которые
позволяли бы выявлять суть социального. Поэтому в конце ХХ
в. в рамках «гуманистической социологии», возникшей в
результате «антропологического переворота», достаточно
активно
стали
развиваться
методики,
позволяющие
зафиксировать субъективную значимость социальных явлений,
направленные на раскрытие их субъективного смысла. Они и
получили наименование качественных методов или методик.
Первоначально качественные методики представляли собой
ситуативный анализ, производимый в терминах самих
участников
исследуемого
социального
явления309.
«Классическое» качественное исследование предполагает
описание социального объекта в его естественном состоянии,
использование преимущественно индуктивной логики, само же
исследование носит исключительно открытый характер, без
сформулированных заранее гипотез310. На наш взгляд, к
качественным методикам относятся те, которые делают акцент
на рефлексивности социальных (и правовых) явлений и по своей
сути
интерпретативны.
Поэтому
многие
положения
символического
интеракционизма,
феноменологии,
понимающей социологии, этнометодологии, психодрамы,
драматургии И. Гофмана, психолингвистики и других
направлений гуманистической социологии и психологии
образуют инструментарий качественных методик.
Тернер Р. Указ. соч. С. 126—130.
Именно такое исследование польского крестьянина в Америке (его
адаптацию к новым условиям), ставшее первым примером «качественной
методики», осуществили в 1918—1920 годах У. Томас и Ф. Знанецкий (Thomas
W., Znaniecki F. The Polish Peasant in Europe and America. N.Y., 1958).
310 Семенова В. В. Качественные методы: введение в гуманистическую
социологию. М., 1998. С. 45.
308
309
123
Структура качественного исследования, в отличие от
традиционного, может быть представлена следующей схемой:
сбор данных — их описание — их классификация — построение
теории — итоговый документ. При этом на каждом этапе
происходит возврат к исходным данным. Наиболее важным
здесь является требование соотнесения установки автора и
действующего субъекта, а также постоянный учет обстоятельств
контекста: места, времени и типа культуры311. Поэтому
описание выступает здесь основанием для концептуального
анализа, т. е. для построения теории описываемого явления. Для
этого
требуется
обобщение
сходных
данных
в
соответствующую категорию. Затем необходимо осуществить
контекстуализацию категорий: выяснить, при каких условиях
они действуют и выявить связи, зависимости между этими
явлениями. Это, в свою очередь, условие для классификации
явлений. Тем самым происходит формулирование минитеории — индуктивного обобщения отдельных явлений,
концептуализация
единичных
фактов.
Эмпирическая
информация об отдельных частях (сторонах) явления
достраивается до целого его образа и превращается в «теорию
данного явления»312. Затем, очевидно, данный отдельный
случай, концептуализированный до уровня теории, сравнивается
с другими аналогичными случаями.
Рассмотрим конкретные методики, используемые при
проведении качественного исследования.
Case study — это методика описания и изучения уникального
явления в его взаимосвязях и в сравнении с другими
уникальными отдельными явлениями. При этом используется
включенное наблюдение, глубинное интервью. Результатом
исследования отдельного явления может быть его типизация на
все явления, находящиеся в аналогичных ситуациях, для
понимания норм, ценностей, системы ролей и установление
того, как они входят в процесс повседневного общения.
Одновременно эта методика используется для выявления
скрытого смысла соответствующего явления, соотношения
формальной и неформальной структуры313.
Там же. С. 126 и след.
Там же. С. 203—206.
313 См. подробнее: Там же. С. 81—85; Девятко И. Ф. Методы
социологического исследования. С. 21—22.
311
312
124
Эта методика лежит в основе прецедентного способа
мышления и выражает специфику англо-американской
юриспруденции. Именно единичное, по мнению Дж.
Форрестера, индивидуальное создает прецедент общего, которое
оказывается всего лишь статистическим именем для
эмпирически складывающихся образцов практики314. С другой
стороны, эта методика может быть весьма полезна при
разграничении
официального,
позитивного
права
и
неофициального, интуитивного315.
Этнографический метод состоит в описании культуры
(норм, ценностей, установок, мифов) группы, отличающейся от
основной массы населения, в дословном описании на языке
самого субъекта (носителя данной культуры) исследуемого
явления. Иными словами, это представление чужой культуры
глазами ее носителей с последующим переводом на язык своей
культуры. Этот метод (методика) используется в том случае,
если исследуемая культура (или явление в ее рамках)
представляет собой замкнутую группу, не склонную к
контактам с носителями доминирующей культуры, и потому ее
изучение традиционными методами весьма затруднительно.
В качестве конкретных приемов этнографического метода
В. В. Семенова называет групповое интервью, изучение
документов, образцов фольклора, анализ ключевых символов —
носителей информации о данной культуре316. Более интересным
представляется разработанный в психолингвистике метод
изучения прецедентных слов, имен, фраз, текстов. Это такие
слова, имена, фразы, тексты, которые выступают эталонными
для данной культуры, которые знают все и которые передаются
от поколения к поколению в процессе социализации317. Знание
смысла прецедентных феноменов позволяет адекватно
(насколько это возможно) выявить специфику данной культуры,
ее отличия от культуры исследователя и тем самым обеспечить
перевод полученной информации. Этнографический метод
дополняется и развивается методикой включенного наблюдения.
314 Forrester J. Thinking in cases // History of the human sciences. 1996. Vol. 9,
№ 3. P. 4.
315 См.: Петражицкий Л. И. Теория права и государства в связи с теорией
нравственности. СПб., 2000. С. 377— 401.
316 Семенова В. В. Указ. соч. С. 85—87.
317 См.: Гудков Д. Б. Прецедентное имя и проблемы прецедентности. М.,
1999.
125
Включенное наблюдение — это разновидность наблюдения;
отличается тем, что объект исследования не осознает, что за ним
наблюдают. Благодаря такой методике удается гораздо глубже
проникнуть в смысл поступков, внутренних убеждений, систему
символов. При этом исследователь должен войти в чужую
культуру и стать в ней «своим», но в то же время должен
сохранить различия для объективности исследования318.
Примеры блестяще проведенного включенного наблюдения
предоставляет деятельность западногерманского журналиста
Г. Вальрафа, который с помощью такой методики изучал в 70-е
годы ХХ в. положение турецких рабочих в ФРГ, в 80-е годы
ситуацию с неонацизмом, а в 90-е — изготовление
сенсационных новостей концерном «Бильд».
Интерпретативный
анализ
—
это
методика,
сопровождающая
практически
любое
качественное
исследование. В его основе лежит чрезвычайно продуктивная
идея,
сформулированная
Дж.
Г.
Мидом,
лидером
символического интеракционизма, о том, что социальный мир
— это мир постоянной рефлексии: принятия на себя роли
обобщенного другого (оценка себя с точки зрения социума)319.
А. Щюц, родоначальник социологической феноменологии,
выявил основные типизации мира повседневности и
используемые в социальном действии два вида мотивов: «для
того чтобы» и «потому что». Первый относится к внутреннему
миру человека и направлен в будущее, тогда как второй — это
приписывание мотива действующему субъекту с точки зрения
наблюдателя, он относится к прошлому (объяснению поведения
с позиции прошлого опыта). Отсюда вытекает неизбежное
различие смысла социального действия для действующего
субъекта, для взаимодействующего с ним партнера и для
наблюдателя, не включенного в эти действия. Полная картина
смысла социального действия должна включать оба вида
мотивов320.
Близкие идеи были сформулированы в 1974 г. И. Гофманом и
А. Сикурелом. Первый в
работе
«Анализ рамок
взаимодействия» показал, что в повседневной жизни
Девятко И. Ф. Указ. соч. С. 27.
См.: Mead G. Geist, Identität und Gesellschaft. Frankfurt am Main, 1973.
320 Schütz A. Der sinnhafte Aufbau der sozialen Welt. Eine Einleitung in die
verstehende Soziologie. Frankfurt am Main, 1974. S. 115—123.
318
319
126
существуют структуры, незримо управляющие нами. Это схемы
интерпретации,
позволяют
обозначать,
опознавать
и
воспринимать происходящие ситуации. Они организуют наш
опыт и руководят нашими действиями. Проявляются они в
наших предположениях о том, что мы видим в социальном
мире, проводя аналогию между той ситуацией, в которой мы
находимся, и той, которую хотим квалифицировать с
известными по личному опыту образцами ситуаций. Рамками
взаимодействия как раз и являются имплицитно или
эксплицитно задаваемые определения ситуации321. Похожую
мысль высказал в работе «Когнитивная социология»
А. Сикурел, сформулировав понятие «народной модели».
Последняя
представляет
собой
систему
общих
и
приспособленных к ситуации правил того, как необходимо
действовать в ней (определенной ситуации). Другими словами,
это культурные образцы для обыденных действий. У каждого
человека существует база данных (знаний) — народных
моделей — пригодных для поведения в различных
типизированных
ситуациях,
которые
соотнесены
с
личностными, биографическими знаниями, личным опытом322.
Таким образом, интерпретативный метод, заимствующий
многие эвристически ценные идеи из герменевтики, социальной
феноменологии, направлен на обнаружение того, как люди
описывают свой опыт и какой смысл они вкладывают в свои
действия. При этом интерпретативный анализ не может
ограничиваться лишь констатацией этого: он должен включать в
себя и соотнесение субъективного смысла с господствующими в
данной культуре значениями и со значениями, существующими
в других культурах.
Биографический метод — это изучение личного опыта
человека на разных стадиях (этапах) его жизни, как правило, в
нетипичных, экстремальных ситуациях. Можно сказать, что
биографический метод — это изучение соответствующего,
интересующего нас явления в преломлении его восприятия
конкретным субъектом. Этот метод применяется, например, для
изучения социальных групп, которые не поддаются массовому
опросу. Для этого изучаются личные документы (например,
321
Goffman E. Rahmen-Analyse. Frankfurt am Main, 1993. S. 16.
Cicourel A. Cognitive Sociology. Language and Meaning in Social Interaction N.Y., 1974.
322
127
эпистолярный жанр), автобиографии, проводится глубинное
интервью. В обязательном порядке полученная информация
проверяется по другим источникам323. Этот метод отличается от
исследования истории отдельной жизни (монографического
жезнеописания) более широкими обобщениями.
В качестве еще одной методики качественного исследования
можно выделить этнометодологию. Данный термин, который
означает выявление методов, применяемых в обыденной жизни
для конструирования социальной реальности, т. е. методов
повседневной жизнедеятельности, ввел в научный оборот Г.
Гарфинкель в 1967 г.324. Метод напоминает этнографический и
интерпретативный анализ, однако отличается от них специально
разработанными Г. Гарфинкелем так называемыми кризисными
экспериментами. Суть их в попытке выявить типизированные
представления о нормальном через их соотнесение с
ненормальным. Так, студентам предлагалось вести себя дома
как в гостях. Это естественно вызывало недоумение у
домашних. Их оценка поведения студента и способы, которыми
они пытались вернуть положение дел в нормальное русло, и
есть скрытое (воспринимаемое в качестве естественной
установки) от рефлексии представление о нормальном и те
рецепты поведения, которые воспринимаются как нормальные.
Другими словами, «кризисные эксперименты» — это
сознательное провоцирование на выявление механизмов,
поддерживающих нормальный порядок жизнедеятельности.
Г. Гарфинкель известен также своими исследованиями
порядка протекания коммуникации, которые демонстрируют
подразумеваемое знание и способы прояснения неясностей в
ходе, например, телефонной беседы325.
К качественным методикам также могут быть отнесены
некоторые
исследования,
проводимые
в
рамках
психолингвистики —
междисциплинарного
направления,
соединяющего достижения лингвистики и психологии и
Семенова В. В. Указ. соч. С. 91—97.
См.: Garfinkel H. Studies in ethnomethodology. Englewood Cliffs, 1967.
325 См.: Garfinkel H. Das Alltagswissen über soziale und innerhalb Strukturen //
Alltagswissen, Interaktion und gesellschaftliche Wirklichkeit. Bd. 1. Reinbek, 1973.
323
324
128
проясняющего способы использования человеком языка, т. е.
как функционируют речь и язык326.
Одной из таких методик можно считать интент-анализ —
выявление позиции (интенции, направленности на некоторый
объект) субъекта в зависимости от особенностей его речи327. Для
этого, например, используется протокол структуры беседы,
фиксирующий реплики оппонентов: развернутый ответ,
односложный ответ, уклонение от ответа, отказ от ответа,
оспаривание,
встречный
вопрос,
вторичная
реплика,
перебивание, оспаривание. Показатель позиции (интенции) в
таком случае — это средний объем ответных реплик, число
переключений, число перебиваний и число накладывающихся
реплик. Отсюда делается вывод об эгоцентристской,
сбалансированной или партнерской позиции328.
Небезынтересен интент-анализ политических выступлений,
выявляющий способы выставления себя или своей партии в
лучшем свете (апологизации), критики оппонентов и анализа
положения дел в стране и на международной арене. Тут
фиксируется с помощью контент-анализа количество
высказываний об этих трех аспектах и их содержание. Отсюда
можно сделать вывод о характере политика и о том, на какую
аудиторию рассчитано его выступление329.
Значительный интерес для оценки восприятия политических
лидеров на подсознательном уровне представляет методика
ассоциативного эксперимента330. Такое исследование на
протяжении 1996—1999 гг. было проведено Е. Б. Шестопал (в
1996 г. вместе с М. Грунд-Новиковой)331. При этом проводилось
326 См. подробнее: Красных В. В. Основы психолингвистики и теории
коммуникации. М., 2001; Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. М., 1999;
Петренко В. Ф. Основы психосемантики. М., 1997; Слобин Д., Грин Дж.
Психолингвистика. М., 1976.
327 См. подробнее: Слово в действии. Интент-анализ политического
дискурса / Под ред. Т. Н. Ушаковой и Н. Д. Павловой. СПб., 2000.
328 Там же. С. 150—174.
329 Там же. С. 196—207.
330 О словесной ассоциации см. подробнее: Слобин Д., Грин Дж. Указ. соч.
С. 139—144.
331 Шестопал Е., Грунд-Новикова М. Психологический и лингвистический
анализ восприятия образов 12 ведущих российских политиков // Полис. 1996.
№ 5; Шестопал Е. Психологический профиль российской политики 1990-х.
Теоретические и прикладные проблемы политической психологии. М., 2000.
Гл. 8.
129
фокусированное интервью, направленное на выявление как
сознательных, вербальных, так и неосознаваемых установок в
восприятии политиков по ассоциациям их с животными,
запахами, цветами и литературными героями. При ассоциациях
с животными оценивалась их сила и слабость, размер,
агрессивность, а также символическое значение некоторых из
них. При ассоциациях с цветами в расчет принимались такие
индикаторы, как светлый—темный, теплый—холодный,
яркий—тусклый. Запахи характеризовались как приятный—
неприятный, женский—мужской (сладкий, терпкий и т. д.),
естественный—искусственный. Литературный герой оценивался
как активный—пассивный, положительный—отрицательный.
В результате такого исследования было показано
расхождение (порой значительное) между восприятием
политика на рациональном, вербальном, уровне и на
бессознательном. Так, Г. Явлинский на рациональном уровне не
слишком высоко оценивался с точки зрения внешней
привлекательности, его наиболее уязвимым местом считалась
внешность, хотя положительно воспринималась сила и
активность. На бессознательном же уровне привлекательность
не ставилась под сомнение, хотя сила оценивалась не слишком
высоко. В. Жириновский оценивался на рациональном уровне
как внешне привлекательный политик, но моральнополитические качества воспринимались крайне негативно. Сила
и агрессивность признавались всеми, но большинством со
знаком минус. На бессознательном уровне его мужественность
не подвергалась сомнению, хотя запахи вызывали самые
неприятные ассоциации, а цвета — самые темные.
Литературный прототип — отрицательный. Активность —
высокая, имеющая агрессивный оттенок. Главный вывод этого
исследования состоял в том, что оценка привлекательности для
российского избирателя основывалась на личностных,
человеческих, а не профессиональных качествах политика332.
Психолингвистические методики, такие как семантический
дифференциал,
кластерный
анализ
фразеологизмов,
множественных идентификаций, могут быть чрезвычайно
плодотворны при исследовании обыденного правосознания,
стереотипов межличностного (межгруппового, межэтнического
332
Шестопал Е., Грунд-Новикова М. Указ. соч. С. 179.
130
и межкультурного) восприятия, а также для изучения
нерефлексируемых смысловых оттенков правовых явлений и
могут активно использоваться в юриспруденции.
Так, семантический дифференциал — это измерительная
техника, основанная на применении факторного анализа к
исследованию значений. По мнению ее разработчика Ч. Осгуда,
это применение процедур шкалирования к контролируемым
ассоциациям. С помощью многочисленных исследований им
были выделены три универсальных фактора, с помощью
которых можно измерять различные проявления человеческой
деятельности: оценка, сила и активность333. Тем самым они
выступают универсальной эмоционально-оценочной формой
любой классификации и на их основе можно построить частные
семантические пространства для любых понятийных классов с
неограниченным расширением набора ведущих базисных
факторов, используя набор прилагательных-антонимов334.
Кластерный анализ фразеологизмов состоит в свободной
классификации некоторого количества фразеологизмов с
последующим объяснением основания такой классификации.
Это достаточно сложный по выполнению анализ, позволяющий
определить семантические значения объектов и явлений в
рамках определенной культуры335.
Методика множественной идентификации состоит в
исследовании
степени
корреляции
объекта
психолингвистического эксперимента, (например, политика,
набора поступков, ситуаций, себя) с выделенными «социально
значимыми другими», типовыми ситуациями. В этой связи
весьма интересны результаты социально одобряемых и
333 Ч. Осгуд в качестве показателей оценок использовал такие антонимы,
как хороший—плохой, радостный—грустный, красивый—безобразный, для
анализа силы им использовались антонимы сильный—слабый, храбрый—
трусливый, твердый—мягкий, а для характеристики активности—быстрый—
медленный,
напряженный—расслабленный,
горячий—холодный.
(Osgood C. E., Suci G. J., Tannenbaum P. H. The measurement of meaning. Urbana,
1957).
334 Петренко В. Ф. Указ. соч. С. 111—112.
335 Там же. С. 298—310.
131
неодобряемых поступков с точки зрения представителей
различных культур336.
Таковы достаточно перспективные, как представляется,
методики
качественного
юридического
исследования.
Большинство из них являются новыми для юридической науки,
требующими специальной проработки для адаптации к
правовой реальности. Однако их эвристическая ценность не
вызывает сомнения, поэтому чем раньше они войдут в
инструментарий юридических исследований, тем быстрее
следует ожидать от них научных результатов, адекватных
вызовам современности.
336 Результаты сравнительного анализа одобряемых и неодобряемых
поступков у представительниц азербайджанской и русской культур см.: Там
же. С. 269—279.
132
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Алексеев С. С. Общая теория права. T. 1. M., 1981.
Алексеев С. С. Философия права. М., 1997.
Алмонд Г., Пауэлл Дж., Стром К., Далтон Р. Сравнительная политология
сегодня. Мировой обзор. М., 2002.
Асмолов А. Г. По ту сторону сознания: методологические проблемы
неклассической психологии. М., 2002.
Батыгин Г. С. Обоснование научного вывода в прикладной социологии.
М., 1986.
Бауман 3. Философия и постмодернистская социология // Вопросы
философии. 1993. № 3.
Берка К. Измерения: понятия, теории, проблемы. М., 1987.
Берман Г. Западная традиция права. Эпоха формирования. М., 1995.
Венгеров А. Б. Теория государства и права. Ч. II: Теория права. T. 1. M.,
1996.
Вернан Ж.-П. Происхождение древнегреческой мысли. М., 1981.
Вопросы философии права / Под ред. Д. А. Керимова. М., 1973.
Гадамер Г.-Х. Истина и метод. М., 1988.
Гревцов Ю. И. Очерки теории и социологии права. СПб., 1996.
Гревцов Ю. И. Социология права: Статус. Метод. Предмет // Правоведение.
1996. № 1.
Девятко И. Ф. Методы социологического исследования: Учебное пособие
для вузов. Екатеринбург, 1998.
Денисов Ю. А., Спиридонов Л. И. Абстрактное и конкретное в советском
правоведении. Л., 1987.
Джентиле Ф. О роли философии права в изучении юриспруденции в
Италии // Государство и право. 1995. № 1.
Доган М., Пеласси Д. Сравнительная политическая социология. М., 1994.
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М.,
1991.
Ельмеев В. Я. Социологический метод: теория, онтология, логика. СПб.,
1995.
Ельмеев В. Я., Овсянников В. Г. Прикладная социология: Очерки
методологии. СПб., 1994.
Ивин А. А. Интеллектуальный консенсус исторической эпохи // Познание в
социальном контексте. М., 1994.
Ивин А. А. Средневековый стиль мышления и «нормальная наука»:
внешние ценности научной теории // Исследования по логике научного
познания (материалы международного симпозиума). М., 1990.
133
Ильин В. В. Теория познания. Введение. Общие проблемы. М., 1993.
Ильин В. В. Теория познания. Эпистемология. М., 1994.
Ильин В. В. Критерии научности знания. М., 1989.
Казимирчук В. П. Право и методы его изучения. М., 1965.
Карбонье Ж. Юридическая социология. М., 1986.
Керимов Д. А. Философские проблемы права. М., 1972.
Керимов Д. А. Теория государства и права: Предмет, структура, функции.
М., 1977.
Керимов Д. А. Философские основания политико-правовых исследований.
М., 1986.
Керимов Д. А. Предмет философии права // Государство и право. 1994. № 7.
Керимов Д. А. Методологические функции философии права // Государство и
право. 1995. № 9.
Керимов Д. А. Методология права (предмет, функции, проблемы философии права). М., 2000.
Козлов В. В., Суслов Ю. А. Конкретные социологические исследования в
области права. Л., 1981.
Козлов В. В. Проблемы предмета и методологии общей теории права. Л.,
1989.
Комплексные социальные исследования. Л., 1976.
Красных В. В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. М.,
2001.
Кудрявцев В. Н, Казимирчук В. П. Современная социология права. М.,
1995.
Кун Т. Структура научных революций. 2-е изд. М., 1977.
Лапаева В. В. Конкретно-социологические исследования в праве. М., 1987.
Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. М., 1999.
Лукич Р. Методология права. М., 1981.
Мангейм Д. Б., Рич Р. К. Политология. Методы исследования. М., 1997.
Невважай И. Д. Философия права: проблема рациональности права //
Правоведение. 1995. № 3.
Нерсесянц B. C. Философия права. М., 1997.
Новые направления в социологической теории. М., 1978.
Орехов В. В., Спиридонов Л. И. Социология и правоведение // Человек и
общество. 1969. № 5.
Орзих М. Ф. Содержание методологии юридической науки //
Правоведение. 1973. № 1.
Петренко В. Ф. Основы психосемантики. М., 1997.
Поляков А. В. Общая теория права. СПб., 2001.
134
Поляков А. В. Общая теория права. Феноменолого-коммуникативный
подход: Курс лекций. 2-е изд. СПб., 2002.
Поппер К. Нищета историцизма // Вопросы философии. 1992. № 10.
Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992.
Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с
природой. М., 1986.
Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6.
Проблемы методологии и методики правоведения. М., 1974.
Процесс социального исследования: вопросы методологии, методики и
организации марксистско-ленинских социальных исследований. М., 1975.
Пэнто Р., Гравитц М. Методы социальных наук. М., 1972.
Рабочая книга социолога. М., 1976.
Рикёр П. Герменевтика. Этика. Политика. М., 1995.
Рикёр П. Торжество языка над насилием. Герменевтический подход к
философии права // Вопросы философии. 1996. № 4.
Рогозин Д. М. Когнитивный анализ опросного инструмента. М., 2002.
Росс Л., Нисбет Р. Человек и ситуация. Перспективы социальной
психологии. М., 1999.
Роулс Д. Теория справедливости. Новосибирск, 1997.
Садмен С., Брэдберн Н. Как правильно задавать вопросы: введение в
проектирование массовых обследований. М., 2002.
Семенова В. В. Качественные методы: введение в гуманистическую
социологию. М., 1998.
Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1976.
Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса / Под ред. Т. Н.
Ушаковой и Н. Д. Павловой. СПб., 2000.
Сморгунов Л. В. Сравнительная политология: Теория и методология
измерения демократии. СПб., 1999.
Сморгунов Л. В. Современная сравнительная политология: Учебник. М.,
2002.
Спиридонов Л. И. Социальное развитие и право. Л., 1973.
Спиридонов Л. И. Теория государства и права: Курс лекций. СПб., 1995.
Спиридонов Л. И. Избранные произведения. Философия и теория права.
Социология уголовного права. Криминология. СПб., 2002.
Суслов Ю. А. Конкретные исследования и развитие социологии права. Л.,
1983.
Сырых В. М. Метод правовой науки: Основные элементы, структура. М.,
1980.
Сырых В. М. Логические основания общей теории права: В 2 т. Т. 1:
Элементный состав. М., 2000.
135
Тадевосян Э. В. К вопросу о социологии права // Социс. 1997. № 1.
Тадевосян Э. В. Социология права и ее место в системе наук о праве //
Государство и право. 1998. № 1.
Тернер Д. Структура социологической теории М., 1985.
Тернер Р. Сравнительный контент-анализ биографий // Вопросы
социологии. 1992. Т. 1, № 1.
Уолтон Д. Аргументы ad hominem. М., 2002.
Хеллевиг О. Социологический метод. М., 2003.
Человек как объект социологического исследования. Л., 1977.
Честнов И. Л. Действенность и действие юридических теорией // Ученые
записки СПб ИВЭСЭП. Т. 1. СПб., 1999.
Честнов И. Л. Теория права и государства как наука // Проблемы теории
права и государства: Курс лекций / Под ред. В. П. Сальникова. СПб., 1999.
Честнов И. Л. Онтологический статус юриспруденции в современном
мире // Место юриспруденции в системе общественных наук: Первые
Спиридоновские чтения: Труды юридического факультате СПб ИВЭСЭП.
Вып. 3. СПб., 2000.
Честнов И. Л. Диалогическая онтология права в ситуации постмодерна //
Правоведение. 2001. № 3.
Честнов И. Л. Диалог трансцендентного и имманентного в праве // Труды
СПб ЮИГП. 2001. № 3.
Честнов И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна // Правоведение.
2002. № 2.
Честнов И. Л. Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002.
Честнов И. Л. Социально-правовые основания гражданского общества //
Гражданское общество: истоки и современность / Под ред. И. И. Кального,
И. Н. Лопушанского. 2-е изд. СПб., 2002.
Чилкот Р. Х. Теории сравнительной политологии. В поисках парадигмы.
М., 2001.
Шестопал Е. Психологический профиль российской политики 1990-х.
Теоретические и прикладные проблемы политической психологии. М., 2000.
Шестопал Е., Грунд-Новикова М. Психологический и лингвистический
анализ восприятия образов 12 ведущих российских политиков // Полис. 1996.
№ 5.
Ядов В. А. Стратегия социологического исследования: описание,
объяснение, понимание социальной реальности. М., 1998.
136
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПОСТКЛАССИЧЕСКАЯ
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
В
ЮРИСПРУДЕНЦИИ (Вместо введения)………………..
Раздел
1.
МЕТОДОЛОГИЯ
ЮРИДИЧЕСКОГО
ИССЛЕДОВАНИЯ…………………………………………....
3
1
3
1.1. Предмет юридической науки………………..……
1
4
1.2. Методы изучения государства и права…………..
2
6
1.3. Структура юридической науки………………...…
3
9
1.4. Юриспруденция в системе общественных наук...
5
7
1.5. Критерии научности юриспруденции …………...
6
0
Раздел 2. МЕТОДИКА КОНКРЕТНОГО ЮРИДИЧЕСКОГО
ИССЛЕДОВАНИЯ…………………………...
7
5
2.1.
Программа
конкретного
юридического
исследования………………………………………………………..
2.2. Отдельные традиционные методики конкретного
юридического исследования………………………..…
—
1
02
2.3. Качественные методики конкретного юридического
исследования………………………………..………
1
14
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА………………….
1
24
137
138