Перестройка Бесконечный ремонт
advertisement
Перестройка: Бесконечный ремонт Валерий Зубов Владислав Иноземцев 10.04.2008, №65 (2087) Начавшись в СССР более 20 лет назад, перестройка и сегодня, по сути, не завершена. Похоже, реформы нельзя закончить, если только не прекратить. Отсюда и неверие народа в преобразования и тем более в реформаторов, для которых они стали профессией. Изменит ли судьбу российских реформ новая команда реформаторов, выстраивающаяся ныне на пороге Кремля? Это первая статья в цикле о российских реформах. Реформы 1990-х гг. стартовали почти одновременно в разных частях планеты. В 1989-1990 гг. начались перемены в Восточной Европе; в феврале 1992 г. «южное турне» Дэн Сяопина дало новый толчок преобразованиям в Китае; летом 1993 г. в Бразилии Фернандо Кардозо ввел в действие свой Plano Real. Полтора десятилетия спустя можно признать: итоги реформ в России и других странах весьма различны. Почему? Вызовы, стоявшие перед реформаторами, были схожими. Следовало разрушить плановое ценообразование, либерализовать финансовые рынки, обеспечить передачу в частные руки значительной собственности, привлечь передовые технологии с помощью иностранных инвесторов и, наконец, сделать необратимой поддержку реформ. Начать и закончить На наш взгляд, успех реформ в большинстве указанных стран и их относительная неудача в России обусловлена рядом факторов. Во-первых, и в восточноевропейских государствах, и в Китае, и в той же Бразилии элиты и народ были едины в стремлении отвергнуть и забыть собственное недавнее гнетущее прошлое. Во-вторых, реформаторы готовы были обратиться к народным массам с ясными и четкими предложениями и убеждать их в правильности таковых. В-третьих, план реформ предполагал высвобождение инициативы предпринимателей. Вчетвертых, преобразования были проведены быстро, а последующее развитие закрепило их результаты. И наконец, в-пятых, необратимость перемен была гарантирована стремительной интеграцией всех вышеперечисленных государств в мировую экономику и международное разделение труда. В Восточной Европе и Китае все эти шаги были сделаны в 1990-1992 гг. Отказ от регулирования цен породил инфляцию, достигавшую в 1989-1991 гг. в Венгрии 35%, в Болгарии — 340%, а в Польше — 650% в год. В КНР пик был пройден несколько раньше — в 1988-1989 гг., когда темп прироста цен достигал 18%. Однако по мере того, как доля товаров, реализуемых по регулируемым ценам, снизилась (в Восточной Европе — до 15%, в Китае — до 25%), конкуренция и эффективность экономики выросли (переход к рыночным ценам на топливо и энергию снизил удельную энергоемкость ВВП Польши, Чехии и Венгрии к 2000 г. на 30-37% по сравнению с 1989 г.). Приватизация в Восточной Европе открыла доступ к производственным и финансовым активам как национальным, так и международным инвесторам; в Китае с 1993 г. было допущено создание компаний и корпораций со 100%-ным западным капиталом. В результате к 2001 г. на принадлежащих иностранцам компаниях было занято 16% промышленных рабочих в КНР, 22,4% — в Польше, 24,9% — в Чехии и 29,6% — в Венгрии. Реформы были проведены быстро. Контроль над ценами, в том числе и на энергоносители, был отменен не позже 1 января 1994 г. Началась демонополизация. Массовый приход иностранного капитала в экономику состоялся еще в 1993-м; в последующие два-три года были приватизированы (в Восточной Европе) или основаны (в Китае) компании, ныне находящиеся в иностранной собственности. Реформы закреплялись рядом базовых законов (в Венгрии таких было девять, в Польше — 11, в Чехии — 13, в Китае — не более 10), на протяжении последующих 10 лет в них не вносилось существенных изменений. Государство не считало период реформ исключительным: в Восточной Европе продолжалась нормальная политическая жизнь, с 1995 г. правые правительства начали уступать место левым, с начала 2000-х пошла обратная волна; даже китайская компартия не провела ни одного чрезвычайного съезда. В 1995-1996 гг. восточноевропейские страны вступили в ВТО; Китай вошел в ее состав с декабря 2001 г. Последняя точка в Восточной Европе была поставлена в 2004-2007 гг., когда все государства бывшего Варшавского блока и страны Балтии вступили в ЕС. Период транзита уложился в 10-12 лет, собственно реформы заняли 3-6 лет, остальное время экономика и общество привыкали к их итогам. Результаты впечатляют: с 1991 г. ВВП Китая вырос в 4,8 раза, промышленность — в 7,1 раза. В 1998-1999 гг. все страны Восточной Европы вышли на дореформенный уровень развития экономики, а к концу прошлого года ВВП Венгрии, Польши и Чехии превышал показатели 1989 г. соответственно на 27%, 30% и 49%. Доля экспорта в ВВП выросла во всех указанных странах в 6-9 раз. В 2007 г. Китай поставил на мировой рынок промышленных товаров более чем на $1 трлн. Экспорт из Венгрии, Польши и Чехии (стран без природных ресурсов и населением в 60 млн человек) достиг в 2007 г. $308 млрд и вплотную приблизился к российскому показателю, обеспеченному нефтью и газом. При этом от 53% до 64% граждан восточноевропейских стран поддерживают реформы (хотя и выступали против них в свое время), считая их ушедшим в прошлое эпизодом истории своих стран. Начать и не закончить В России ни одно из преобразований, начатых в конце 1980-х, не было быстро и решительно доведено до конца. Стабилизация рубля, почти достигнутая в 1995-1996 гг., рассыпалась в прах в 1998-м. Борьба с монополиями закончилась, не начавшись. Приватизация крупнейших компаний состоялась только в 1996 г. и до сих пор вызывает споры. С 2003 г. доля государства в бизнес-проектах стала расти — вплоть до ренационализации. С проведением пенсионной реформы бюджет Пенсионного фонда стал дефицитным, хотя коэффициент замещения зарплаты пенсией ниже 28% (в 2001 г. он достигал 32%) и постоянно снижается. Правительство провело десятки реорганизаций, а число чиновников выросло почти вдвое — с 950 000 чел. в 1991 г. до 1,69 млн в 2007-м. Их цель — препятствовать развитию экономики, дезориентируя ее субъекты: после «завершения» налоговой реформы в 2005-2007 гг. в Налоговый кодекс внесено 76 изменений (по одному каждые две недели). Законодателей реформировали не меньше: ни один парламент СССР или России в 1987-2007 гг. не избирался по той же процедуре, что предшествующий. Интеграция в СНГ провалилась, а вступление России в ВТО стало самым долгим за всю историю организации. Можно ли проводить реформы ради реформ? Судя по нашему опыту — да, можно. Но каков смысл? ВВП России только в прошлом году превысил уровень 1989 г. — и то благодаря ценам на энергоносители. Их доля в экспорте превышает советские показатели, а доля машиностроения упала с 14% до 3,6%. За чертой бедности в стране живут более 26 млн человек — около 18% граждан. Конкуренция с иностранными компаниями проиграна: авиа- и судостроение находятся в коме, более 50% автомобилей, 85% лекарств ввозятся из-за рубежа, как и качественная компьютерная техника и средства мобильной связи. Инфраструктура не развивается: за годы реформ в Китае было построено 485 000 км новых дорог с твердым покрытием (из них 160 000 км автострад); в результате протяженность дорожной сети выросла на 139%, в России же она сократилась (!) на 12%. Наука деградирует, вузы становятся прибежищем дилетантов. Почему в России продолжаются реформы, давно закончившиеся там, где их начали одновременно с нами? Прежде всего потому, что российские реформаторы — не контрэлита, боровшаяся за свои идеалы, а простой продукт разложения советского общества. Именно поэтому правящий класс не смог отринуть «достижения» прошлого и перестать лить притворные слезы по советской эпохе. Именно поэтому политику захлестывает популизм и не делается ничего для обретения поддержки среднего класса и формирования подлинной демократической среды. Именно поэтому возник целый слой государственных мужей, способных выдвигать реформаторские идеи, но вовсе не заинтересованных в воплощении их в жизнь. Задача любой реформы — создать новые условия для жизни общества и дать обществу приспособиться к ним. Гарантия их необратимости — обеспечение конкуренции, открытость мировым рынкам, интеграция в международные организации, создание демократической (как в Восточной Европе и Бразилии) или меритократической (как в Китае) системы отбора управленцев. Успешны реформы, заканчивающиеся быстро и создающие систему, не нуждающуюся в немедленном дальнейшем реформировании. Нескончаемость же реформ — это верный признак несостоятельности реформаторов. Авторы — профессор, депутат Государственной думы; директор Центра исследований постиндустриального общества, издатель и главный редактор журнала «Свободная мысль» Мнения, публикуемые в колонке «От редакции», не влияют на выбор и освещение новостей в остальной части газеты. Другие мнения, публикуемые на полосе «Комментарии», могут не совпадать с позицией редакции. Комментарии online — cтатьи, которых нет в бумажной версии, повестка дня, все колумнисты. ---------------------------------------- Перестройка: Разучились работать Владислав Иноземцев Виктор Красильщиков 17.04.2008, №70 (2092) Если реформы начинает страна, индустрия которой практически ограничена военно-промышленным комплексом, производственные фонды изношены, а импорт жизненно важен, создание конкурентоспособной — по структуре и качеству — экономики становится главной задачей. Этот процесс во всем мире именуется модернизацией. О подходах к модернизации — вторая статья цикла, посвященного будущему российских реформ. (Первая, «Бесконечный ремонт», вышла в номере от 10.04.2008.) Когда речь заходит о модернизации, вспоминаются примеры Германии конца XIX в., СССР 1930-х гг., Японии 1960-1970-х гг., Бразилии того же периода и, наконец, «азиатских тигров» 1970-1980-х гг. и Китая в последние 20 лет. Во всех этих случаях речь шла, во-первых, о «догоняющем» развитии, нацеленном на сокращении разрыва с передовыми державами, и, во-вторых, об индустриальной модернизации, так как сосредоточение ресурсов (в основном при деятельном участии государства) позволяло решать лишь задачи развития промышленности. История показывает: «постиндустриальные модернизации» невозможны — информационная революция совершается не сверху, а снизу, а творчество плохо поддается мобилизации. Гонка за лидером Все эти страны проделали схожий путь: они хотели уйти от отсталости, а порой и нищеты (в конце 1950-х подушевой ВВП Южной Кореи и Тайваня был ниже, чем в большинстве стран Африки) и на равных интегрироваться в глобальную экономику. Важным стимулом было обеспечение безопасности и преодоление угрозы быть «съеденным» своими соседями или кем-то из крупных игроков в годы холодной войны. Как строилась стратегия модернизации? Везде начинали с заимствования технологий и организации производства сложной продукции в своей стране. Иногда (как в части государств Латинской Америки) это заводило в «ловушку импортозамещения», но чаще (как в странах Юго-Восточной Азии) начиналось завоевание внешних рынков. На каких элементах модернизационной стратегии следует особо остановиться? Выделим четыре момента: отказ от «изобретения велосипедов» и смелое заимствование технологий; готовность ограничивать текущее потребление во имя инвестиций; обеспечение условий для наращивания экспорта; и наконец, развитие сначала среднего профессионального, а затем и высшего образования, а также прикладных исследований. Модернизаторы начинали с заимствований. До 1985 г. Япония расходовала на покупку лицензий и патентов в восемь раз больше, чем получала от продажи собственных. Банк Японии кредитовал закупки технологий по ставке вдвое ниже рыночной, и вплоть до середины 1970-х 28-30% всего японского импорта составляли технологии. В Южной Корее даже в начале 1990-х гг. 85% предприятий работали по зарубежным лицензиям. В Китае сегодня доля собственного know-how не превышает 7%. Импорт технологий создал рабочий класс, сформировал новую культуру труда. В 1970 г. в Южной Корее, Малайзии и Индонезии крупнейшим работодателем было сельское хозяйство — там были заняты соответственно 30%, 29% и 35% работников. А в 1989 г. главным работодателем стало машиностроение: 23,5%, 27,2% и 20,4%. Этот сдвиг происходил и за счет притока инвестиций из-за рубежа: в критически важный для «азиатских тигров» период 1987-1992 гг. их объем в малайзийской экономике вырос в девять раз, в тайской — в 12,5, а в индонезийской — почти в 16 раз. Все силы были брошены на индустриальный прорыв. Доля накоплений в ВВП в 1990-х достигала в Южной Корее, Малайзии и Сингапуре 35-37%, в Таиланде — 40%, а в Китае она и сейчас близка к 50%. С середины 1970-х по конец 1980-х гг. в Таиланде, Малайзии и Индонезии реальная заработная плата не росла вообще; в Южной Корее в середине 1980-х гг. она составляла 15% от японского уровня и 11% от уровня США. Сегодня средняя заработная плата промышленного рабочего в КНР — $278 в месяц. В целом заработная плата росла на 25-40% медленнее, чем производительность труда. Ставилась задача обеспечения конкурентоспособности на глобальном, а не внутреннем рынке. Практически все страны дотировали экспорт своей промышленной продукции, но результат был достигнут: если в 1960 г. доля экспорта в ВВП Южной Кореи составляла всего 3,4%, в Индонезии — около 6%, а на Тайване — 11,6%, то к 1980 г. эти показатели достигли 30,1%, 30,2% и 46,8% соответственно. К середине 1980-х Япония обеспечивала 82% мирового выпуска мотоциклов, 80,7% производства видеосистем и 66% факсов и копиров; позже пальма первенства перешла к Южной Корее, Малайзии и Китаю. За 1990-2007 гг. объем экспорта из КНР в США вырос в 60 раз — с $5,3 млрд до $316 млрд, а профицит китайско-американской торговли достиг $253 млрд. Одним из приоритетов стало образование. В Южной Корее в 1970-е гг. доход школьного учителя сравнялся с жалованьем армейского капитана. Успехи в этой сфере сопрягались с задачами модернизации: готовились грамотные исполнители, способные осваивать новые, главным образом заимствованные, технологии. Свой путь Россия и тут демонстрирует свой «особый путь». На протяжении всей «эпохи реформ» индустриальная политика отсутствует. Если в «азиатских тиграх» темп прироста промышленного производства в среднем в 1,7 раза превышал темп прироста ВВП, то у нас промышленность растет медленнее ВВП, подталкиваемого развитием сферы коммуникаций и связи (в 1999-2007 гг. ее валовой продукт вырос в 10 раз), предоставлением финансовых услуг (рост в 6,7 раза), оптовой и розничной торговлей (в 4,3 раза) и строительством (в 2,1 раза). Быстрее ВВП растут лишь производство труб и металлоконструкций, строительных материалов, а также пищевая промышленность. В сфере высокотехнологичного ширпотреба, на котором «выехали в люди» все новые индустриальные страны, очевиден провал: импорт занимает 55-90% рынка. Причины неудач, заметим, лежат на поверхности и сводятся к нескольким основным моментам. Прежде всего, Россия страшится открытости и конкуренции. В 1899 г. граф Сергей Витте, докладывая императору Николаю II о положении дел в промышленности (на тот момент доля иностранных инвестиций в металлургии достигала 42% всех капиталовложений, а в угледобыче — 70%), заявил: «Россия не Китай! Только разлагающиеся нации могут бояться закрепощения их прибывающими иностранцами». Россия сейчас, похоже, боится именно этого. Только в 2008 г. 25% «АвтоВАЗа» наконец продано иностранному инвестору — с решением тянули до тех пор, пока наша страна не стала производить меньше автомобилей, чем Чехия и Словакия! Монополии (в основном государственные) диктуют растущие цены, и о конкурентоспособности говорить уже не приходится. Доходы населения растут быстрее ВВП: в 2001-2007 гг. разрыв составил небывалые 2,4 раза! Доля накопления в ВВП находится на уровне никуда не спешащих стран ЕС: около 17,5%. Неудивительно, что на продукцию глубокой переработки приходится 14% экспорта, а на высокотехнологические товары — 3,7%. Российская элита слепо верит в ею самой сочиненные мифы о возможности технологического прорыва; она не хочет понять, что технологии покупают лишь у тех стран, которые могут довести их до промышленного использования и тем самым доказать их применимость, если не эффективность. Образование в его нынешнем виде не отвечает целям развития. Система профессионального обучения разгромлена, в обществе культивируется пренебрежение к любому труду, кроме управленческого; восторг вызывает не самоограничение, а безудержная роскошь. Элита не намерена нести жертвы во имя модернизации. Если в США между 1929 и 1968 гг., когда страна совершала индустриальный прорыв, число миллиардеров снизилось с 32 до 13, то в России оно выросло на 32 человека за один лишь 2007 год! Сложившаяся в России экономическая система предполагает государственное перераспределение финансовых потоков, генерируемых в добывающих отраслях, напрямую в потребительский сектор (или импорт), минуя машиностроение, производство технически сложных товаров и сельское хозяйство. Сегодня даже успешные предприятия не могут выполнить размещенные у них заказы; примеры тому — срыв модернизации военных кораблей для Индии и судостроительного контракта с Норвегией, задержки с полетом SuperJet. Россия превратилась в страну-рантье, а элита не приемлет модернизацию потому, что промышленное развитие может подорвать положение сырьевого сектора как единственного — и уже монополизированного властью — источника «кормления». Итоги последних лет сделали индустриальный прорыв в России невозможным — как бы ни утверждали обратное наши оптимистичные лидеры и их преемники. Авторы — директор Центра исследований постиндустриального общества, издатель и главный редактор журнала «Свободная мысль»; завсектором Центра проблем развития и модернизации ИМЭМО РАН Мнения, публикуемые в колонке «От редакции», не влияют на выбор и освещение новостей в остальной части газеты. Другие мнения, публикуемые на полосе «Комментарии», могут не совпадать с позицией редакции. Комментарии online — cтатьи, которых нет в бумажной версии, повестка дня, все колумнисты.
