Беляева Автохтонный постмодерн в нравственной культуре

Беляева, Е.В. Автохтонный постмодерн в нравственной культуре незападных
стран / Е.В. Беляева // Пути Поднебесной : сб. науч. тр. – Вып. III. В 2 ч.
Ч. 1 / редкол.: А.Н. Гордей (отв. ред.), Гун Цзяньвэй (зам. отв. ред.). –
Минск : РИВШ, 2013. – С. 76–82. – 0,5 а. л.
БЕЛЯЕВА ЕЛЕНА ВАЛЕРИЕВНА
кандидат философских наук, доцент,
доцент кафедры философии культуры
Белорусского государственного университета
(г. Минск, Республика Беларусь)
АВТОХТОННЫЙ ПОСТМОДЕРН
В НРАВСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЕ НЕЗАПАДНЫХ СТРАН
Определение
исторического
статуса
современного
общества
представляет очевидные трудности. Среди таких его наименований как
«постиндустриальное»,
«информационное»,
«глобальное»
термин
постмодерн имеет некоторые преимущества, так как обозначает не только
этап исторического развития, но и тип общества, существенно отличающийся
от традиционного и модерного типов социума. Кроме того характеристика
современного общества как постмодерного позволяет осмыслить не только
экономическую или политическую, но в первую очередь культурную
составляющую социальных процессов. В то же время статус самого
постмодерна как исторического типа общества остается неопределенным.
Постмодернизация стран Запада на волне информатизации и глобализации
стала распространяться по всему миру и поначалу воспринималась
негативно, как очередное западное веяние, аналогичное модернизации.
Поэтому в поисках собственного «проекта современности» незападные
страны обратились к своему культурному наследию, стремясь обнаружить в
нем такое содержание, которое позволило бы им самостоятельно осмыслить
происходящие изменения. Если успешность модернизации в большой
степени зависела от того, как традиционные культуры осваивали ценности
модерна, то постмодернизация может рассматриваться как процесс
«модернизации на основе собственной традиционной идентичности» [1, с.
24], как самоорганизация социумов в хаотической среде глобального мира. В
этом контексте в культуре незападных стран обнаружились автохтонные
феномены, функционально подобные элементам культуры постмодерна, но
никак не связанные с ними происхождением. Так российский исследователь
С.С. Хоружий рассматривает исихазм – духовное течение в православной
традиции – как неклассическую этику, которая «могла бы развиться в
универсальную и общечеловеческую этику, при этом сохраняя свою
опытную, не-доктринальную природу» [2, с. 97].
Как китайскому, так и белорусскому народу есть, на что опереться при
решении задачи вхождения в глобальную цивилизацию, и есть, что
предложить мировому сообществу. Сходство между древневосточными
учениями, лежащими в основе китайской духовности, и идеями постмодерна
уже не раз отмечалось исследователями [3; 4]. Наличие же в белорусском
менталитете
элементов,
функционально
подобных
постмодерным
феноменам, еще только начинает выявляться [5].
Древняя мудрость даосизма оказалась весьма конструктивной при
осмыслении
социальных
и
духовных
проблем
современного
мультикультурного общества, для которого фундаментальной ценностью
стала толерантность. Ее утверждение необходимо для политического и
культурного сосуществования народов и отдельных людей. В этическом
аспекте толерантность является положительным моральным качеством,
побуждающим личность к соблюдению нравственных норм в отношении
человека других убеждений. Толерантность также способствует
взаимопониманию сообществ и препятствует их взаимной агрессивности.
Между тем обоснование идеи толерантности содержалось еще в даосских
текстах той эпохи, когда нынешние проблемы межкультурного
взаимодействия еще не были актуальны.
Родство современного видения моральных проблем и даосского
отношения к жизни прослеживается, в первую очередь, в утверждении
относительности добра. «Правильное станет неправильным, доброе станет
худым» [6, с. 288]. «Когда в мире узнают, что доброе – добро, появляется
зло» [6, с. 66]. Согласно даосизму, настойчивое утверждение нравственных
ценностей – это не столько признак морали, сколько симптом ее отсутствия:
«когда Великий Путь в упадке, являются “человечность” и “долг”» [6, с. 129].
И наоборот: «устраните “человечность”, отбросьте “справедливость”, и люди
вернутся к почитанию и любви» [6, с. 132]. Все конфликты в мире
происходят из-за того, что люди и их сообщества прочно держатся «добра»,
«человечности» и «справедливости», под которым они подразумевают свои
собственные убеждения, и считают необходимым бороться со «злом» чужих
убеждений. Даосская же мысль отвергает необходимость твердых
нравственных убеждений, так как они не столько позволяют познать мир,
сколько отгораживают их обладателя от всех остальных. «Кто имеет свой
взгляд, немного сможет понять. Кто имеет свою правду, немногих сможет
убедить» [6, с. 156]. Премудрый же человек «не имеет “своего взгляда”, и
потому просветлен, не имеет “своего мнения”, и потому всем светит» [6, с.
147]. Даосский мудрец способен «все вместить в себя» [6, с. 122] и за счет
этого разрешить извечную проблему противоречия между различными
историческими нравственными кодексами, каждый из которых полагает себя
«общечеловеческой моралью». Если история человечества «вместила» самые
разные моральные представления, то и нравственный человек должен
«вместить» это многообразие в свое сознание и исходить из него во
взаимодействии с другими людьми.
Другая ценность даосизма, которую можно рассматривать как в
постмодерной перспективе – это доверие в противовес подозрительности и
стремлению оценивать нравственные качества каждого человека. «В речах
благотворно доверие» [6, с. 90]. При этом доверие мыслится как ценность,
более важная, чем истина или добро: «Тем, кто заслуживает доверия, я верю.
Тем, кто доверия не заслуживает, я тоже верю: так торжествует доверие» [6,
253]. Для даосского мудреца нет добра вне доверия, а доверия нет там, где
обладатель
«истины»
занимается
разоблачениями
«обманщиков».
Симптоматично, что доверие приобрело статус категории современной
социальной философии [7; 8], превратившись в фундаментальную ценность
глобального общежития. Доверие, которое выглядит непрактичным в каждом
частном случае, высокоэффективно как долговременная стратегия
социальных макровзаимодействий, приводящая к сокращению обмана и зла.
Определенные аналогии прослеживаются также между даосским и
постмодерным представлением об управлении социальными процессами.
Даосизм отвергал государственную иерархию и контроль, полагая, что «чем
больше в стране законов и приказов, тем больше разбойников» [6, с. 284],
Так и постмодерные теории управления ориентированы на точечное
воздействие на ситуацию в точках бифуркации, а также на самоорганизацию
индивидов и сообществ. Проведенные параллели показывают, что имеет
смысл говорить не только об общности методологических и теоретических
оснований даосизма и посмодерна, но и о практическом значении, даосских
этических установок для жизни в «текучей современности».
Главное наследие китайской культуры – конфуцианство – также
обладает достаточно богатым содержанием и гибкостью, чтобы дать
ценностную ориентацию для жизни в постмодерном социуме.
«Обществоведы КНР постоянно подчеркивают, что конфуцианская этика
способна решить проблемы не только их страны, но и всего человечества»,
они «особо выделяют толерантность конфуцианской традиции, ее
синкретическую направленность и совместимость с требованиями
межцивилизационной и межрелигиозной гармонии» [9, с. 515].
Конфуцианские идеи взаимности и обязательности перед сообществом
представляются пригодными и для глобальной цивилизации [10, с. 38].
Конфигурация морали постмодерна определяется ее субъектами – сетью
сообществ, образованных самоопределяющимися индивидами. Такой тип
организации социальных отношений вполне может подпитываться
конфуцианскими идеями. Для процессов глобализации в Китае характерно,
что «в деловом мире крайне важны сети личных связей, основанные на
родственных и дружеских узах» [11, с. 32]. Так главная конфуцианская
ценнность – семейные связи – выступают готовой основой формирования
сетевых структур иного рода.
Конфуцианские идеи в высшей степени созвучны постмодерной идее
толерантности. Среди высказываний Учителя в «Лунь юй» много раз
повторяется ясно сформулированный принцип «единения через
разномыслие» [12, с. 160, 162, 208, 221, 235]. Он весьма похож на
современное содержание принципа толерантности, согласно которому в
мультикультурных обществах обладатели различных убеждений должны
выработать нравственные принципы сосуществования. Сосуществование в
глобальном мире невозможно без терпимости к разномыслию в вопросах
добра и зла. Мысли, по Конфуцию, действительно могут оставаться разными,
коль скоро люди соблюдают правила ли, т.е. ритуальные обязанности. И
наоборот, правильное соблюдение ритуалов позволяет людям с разными
убеждениями обрести единство действий. В глобальном мире граница
толерантности также пролегает не в области идей, а в области социальной
практики: события не являются злом, «пока они не угрожают утратой
основных свобод и открытых для всех возможностей» [13, с. 181].
Толерантность в каком-то смысле оказывается самодостаточной ценностью и
критерием морали: аморальным является то, что разрушает толерантное
взаимодействие, все прочее рассматривается как нравственно допустимое.
Подобно тому, как «благородный муж осторожно относится к тому, чего не
понимает» [12, с. 204], человек современной культуры должен стремиться к
взаимопониманию с другими людьми и избегать ксенофобии.
Нравственность, даже отличную от собственной, трудно не оценить по
достоинству. «В речах будь искренним и правдивым, в поступках – честным
и уважительным, и даже если отправят тебя в страну варваров, веди себя
именно так» [12, с. 216]. Только на основе нравственных принципов –
искренности и уважительности – можно найти взаимопонимание с чужими
людьми. Таким образом, специфика понимания Конфуцием толерантности
состоит в том, что она фундирована добродетелью.
В той степени, в которой конфуцианские и даосские установки
проявляются в менталитете современных китайцев, они могут
функционировать как элементы постмодерна в нравственной культуре.
Постмодернизация осуществляется за счет поиска в локальных культурах тех
автохтонных феноменов, на основе которых можно освоить нравственную
практику
неклассического
типа.
Специфически
истолкованное
конфуцианство и даосизм могут стать той нравственной программой, которая
позволит китайской культуре, сохраняя свою идентичность, органично
входить в глобальное постмодерное пространство, опираясь не столько на
западные идеи, сколько на собственную духовную традицию, содержащую
функциональные аналоги постмодерна.
Нравственные процессы в Республике Беларусь происходят, с одной
стороны, в условиях социальной трансформации, направленной на укрепление
суверенного национального государства, а с другой – в условиях
постмодернизации и глобализации современного мира. Система
нравственности современного белорусского общества складывается в
результате освоения модерных и постмодерных нравственных ориентаций на
основе собственной культурной традиции и автохтонных нравственных
концептов. Ее место в глобальном мире будет определяться способностью
транслировать свою аутентичность в условиях открытой коммуникации с
другими системами нравственности.
Вхождение Беларуси в глобальное культурное пространство приводит к
актуализации глубинных слоев ее идентичности, функционально сходных с
культурными
процессами
постмодерна.
Социологический
анализ
современного белорусского общества до некоторой степени позволяет
оценить степень постмодернизации его нравов. При этом изначально можно
выдвинуть гипотезу о том, что ценности глобального мира на белорусской
почве обретут специфическое наполнение, а их функционирование будет
обеспечено существенно иными, чем в западном мире, регулятивными
механизмами.
Главной функцией морали постмодерна становится обеспечение
толерантного сосуществования в едином мире различных культур и их
носителей. Глобализация и постмодерн породили насущную необходимость
взаимопонимания, как отдельных людей, так и систем нравственности. В
этом контексте можно показать, что толерантность является не новой, а как
раз традиционной особенностью белорусского национального менталитета,
которая исторически обусловлена пограничным положением страны между
Западом и Востоком, католицизмом и православием [14, с. 131–132].
Толерантность белорусов проистекает из такого их качества как
«памяркоўнасць» (рассудительность), которое проявляется в том, что
человеку проще согласиться с некоторыми вещами, чем тратить силы на
борьбу с ними. В любом случае эта ценность играет все более значительную
роль в жизни наших молодых современников. Даже тогда, когда некие
поступки другого человека они считают плохими, они мирится с этим, так
как значимость классических «добра» и «зла» отступает перед таким благом
как мирное сосуществование с окружающими [15, с. 100–101]. Потребность в
доброжелательных отношениях с другими людьми оказывается важнее, чем
соответствие их жизни неким абстрактным нормам и принципам. В целом
две трети современных белорусов считают толерантность чертой реального
белорусского менталитета [16, с. 157]. В основе их постмодерной
толерантности как способности адаптироваться к существованию в социуме
различных систем нравственных представлений лежит традиционная
«цярплівасць» (терпение) – общепризнанная особенность белорусского
национального характера.
Индивиды постмодерного сетевого общества характеризуются
стремлением образовывать сообщества, основанные на частных интересах и
личных привязанностях, объединенные особым образом жизни. Индивид
эпохи постмодерна не является одиноким и асоциальным субъектом, его
инаковость не разрушает микрогруппу, с которой он себя идентифицирует. В
этом плане традиционная приверженность белорусов аффективным типам
идентичности (семья, друзья, соседи) [17, с. 33] может сослужить хорошую
службу. На современном этапе в общественном сознании нашего общества
произошла переориентация с общественных проблем на личные интересы,
жизненное пространство и сфера самовыражения личности отождествляются
с микросредой, семейной группой, дружеским и, наконец, виртуальным
сообществом, роль которого постепенно растет. Постмодернизация в
белорусском контексте предполагает укрепление коммунальных социальных
связей. Таким образом, традиционный коллективизм малых групп,
устойчивая ценность низовых аффиляционных сообществ выступает
функциональным аналогом коммунитаризма как ценностной ориентации
постмодерного общества, предполагающего приверженность индивида ко
множеству избранных им локальных сообществ.
Процессы постмодернизации в целом связаны с ослаблением роли
национальных государств и усилением значения сообществ. Данная
тенденция также находит корреляцию в традиционной идентичности
белорусского народа, получившей название «тутэйшасці». Социологические
данные показывают, что идея патриотизма интерпретируется в
общественном сознании по преимуществу в традиционном ключе, в ней
акцентируется не национальный или государственный, а территориальный
аспект. Белорусская идентичность имеет слабую гражданскую и этническую
привязку; базовым интегрирующим фактором для белорусов оказывается
общая территория и совместное проживание [18, с. 8–14]. В результате
исторически преобладавший среди жителей Беларуси тип социокультурной
идентичности под метафорическим названием «тутэйшыя» остается
господствующим и в наши дни, составляя основу патриотических
переживаний и, как ни странно, постмодерных трансформаций
нравственности [18, с. 9; 17, с. 36].
Переход обществ на стадию постмодерна характеризуется также
переходом к постматериалистическим ценностным ориентациям, основу
исследования которых заложил Г. Инглегарт [19], среди которых особое
внимание уделяется экологическим ценностям. В Беларуси, при всей
актуальности для населения экологической тематики, экоцентрическая
ориентация сознания отнюдь не стала господствующей. Между тем
традиционный экоцентризм традиционной нравственной культуры,
предполагающий заботу о природной среде, неотторжимость жизни человека
от благополучия других живых существ, постепенно актуализируется в
постмодерном контексте.
Таким образом, в незападных обществах, к которым относится, как
Беларусь, так и Китай, наблюдаются автохтонные функциональные аналоги
феноменов постмодерна в нравственной культуре. К ним относится
нравственная ценность сети семейных и дружеских связей, приверженность к
низовым сообществам, доверие и толерантность. Они выступают залогом
успешного вхождения наших стран в глобальную цивилизацию, а также
решения проблем этой цивилизации на основе ценностей традиционной
культуры.
Литература
1. Федотова, В.Г. Типология модернизаций и способов их изучения /
В.Г. Федотова // Вопр. философии. – 2000. – № 4. – С. 3–27.
2. Хоружий, С.С. Кризис европейской классической этики в
антропологической перспективе / С.С. Хоружий // Этика науки / Рос. акад.
наук, Ин-т философии ; отв. ред. В.Н. Игнатьев. – М., 2007. – С. 85–97.
3. Духовный опыт Китая / сост., пер. и коммент. В.В. Малявина. – М. :
Астрель : АСТ, 2006. – 400 с.
4. Ильин
И.П.
Постструктурализм,
деконструктивизм,
постмодернизм / И.П. Ильин. – М. : Интрада, 1996. – 256 с.
5. Беляева, Е.В. Элементы постмодерна в нравственности современной
белорусской молодёжи / Е.В. Беляева // Трансформация мировоззрения в
современном транзитивном обществе: мат-лы Междунар. науч. конф., 23
ноября 2007 г. / Бел. гос. пед. ун-т им. М.Танка; редкол. В.В. Бущик [и др.] –
Мн.: БГПУ, 2007. – С. 169–171. – 0,15 п.л.
6. Дао дэ цзин / Пер., вступ. ст., комм. В.В. Малявина. – М. : Астрель :
АСТ, 2002. – 544 с.
7. Фукуяма, Ф. Доверие / Ф. Фукуяма. – М. : АСТ, 2006. – 736 с.
8. Штомпка, П. Доверие в эпоху глобализации (эскиз проблематики) /
П. Штомпка // Социология. – 2007. – № 3. – С. 51–57.
9. Ломанов, А.В. Поиски культурной идентичности / А.В. Ломанов //
Китай на пути модернизации и реформ. 1949–1999 : сб. ст. / Рос. акад. наук,
Ин-т Дальнего Востока ; [редкол.: М.Л. Титаренко (пред.) и др.]. – М., 1999. –
С. 498–517.
10. Chung, C. C. Korea, religious tradition and globalization / C. Chung. –
Yonsei : Yonsei University Press. 2001. – 67 p.
11. Яньсянь, Я. Управляемая глобализация: государственная власть и
изменения в культуре Китая / Я. Яньсянь // Многоликая глобализация :
Культурное разнообразие в современном мире / П.Л. Бергер [и др.] ; под ред.
П.Л. Бергера, С.П. Хантингтона ; пер с англ. В.В. Сапова под ред. М.М.
Лебедевой. – М., 2004. – С. 27–56.
12. Конфуцианское «Четверокнижие» («Сы шу») / пер. с кит. и
коммент. А.И. Кобзева [и др.] ; вступ. ст. Л.С. Переломова ; Ин-т Дальнего
Востока. – М. : Вост. лит., 2004. – 431 с.
13. Ильинская, С.Г. Толерантность как принцип политического
действия: история, теория, практика / С.Г. Ильинская ; [Рос. акад. наук, Ин-т
философии, Гос. ун-т гуманитар. наук, Фак. политологии]. – М. : Праксис,
2007. – 288 с.
14. Бабосов, Е.М. Структурная трансформация образа жизни населения
Беларуси в конце ХХ – начале XXI века / Е.М. Бабосов ; Нац. акад. наук
Беларуси, Ин-т социологии. – Минск : Право и экономика, 2005. – 229.
15. Яковук, Т.И. Динамика ценностных ориентаций белорусской
молодежи периода системной трансформации общества / Т.И. Яковук ; Брест.
гос. техн. ун-т ; под ред. Е.М. Бабосова, А.А. Павловского. – Брест : Изд-во
БГТУ, 2003. – 234 с.
16. Кириенко, В.В. Белорусская ментальность: истоки, современность,
перспективы / В.В. Кириенко ; Гомел. гос. техн. ун-т им. П.О. Сухого. –
Гомель : Изд-во ГГТУ им. П.О. Сухого, 2009. – 321 с.
17. Титаренко, Л.Г. Национальная идентичность и социокультурные
ценности населения в современном белорусском обществе / Л.Г. Титаренко ;
Республик. ин-т высш. шк. – Минск : Изд-во РИВШ, 2006. – 144 с.
18. Специфика
гражданского
и
этнического
самосознания
представителей трех поколений / Л.И. Науменко и др. ; Нац. акад. наук
Беларуси, Ин-т социологии. – Минск : Белорус. наука, 2005. – 28 с.
19. Inglehart, R. Modernization and postmodernization : cultural, economic
and political change in 43 societies / R. Inglehart. – Princeton, NJ : Princeton
University Press, 1997. – 504 p.