"Наполеон-Магомет" в романе "Преступление и наказание"

Подосокорский Н. Н. Об аналогии «Наполеон-Магомет» в романе «Преступление и наказание» // Достоевский и современность. Материалы XXI Международных Старорусских чтений 2006 года. - Великий Новгород, 2007. - С. 234-244.
Н. Н. Подосокорский (Великий Новгород)
Об аналогии «Наполеон-Магомет» в романе «Преступление и наказание»
В. Гюго в одном из своих афоризмов, приведя изречение Магомета, гласящее, что
«солнце взойдет с заката своего», спрашивал, «не про Наполеона ли хотел он сказать?»1.
Наполеон в начале XXI века продолжает удивлять мир своим магнетизмом. Дом Инвалидов
в Париже, где покоится тело императора, уже давно стал местом особого поклонения, своеобразной «Меккой» почитателей Наполеона. Достоевский на протяжении всего своего
творчества пытался разгадать тайну души своенравного властителя и тех плодов, которые
произросли из ее земного присутствия. Наиболее капитально наполеоновская тема была
затронута писателем в романах «Преступление и наказание» и «Идиот». В первом из них
Наполеон прямо или косвенно сопоставлен с Ликургом, Солоном, Цезарем, Магометом и
др. Наиболее заметно из это ряда выделяется аналогия «Наполеон-Магомет». Можно сказать, что два этих образа даже сливаются воедино в уме Родиона Раскольникова: «О, как я
понимаю «пророка», с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся «дрожащая» тварь! Прав,
прав «пророк», когда ставит где-нибудь поперек улицы хор-р-рошую батарею и дует в правого и виноватого, не удостоивая даже и объясниться! Повинуйся, дрожащая тварь, и – не
желай, потому – не твое это дело!..» (6; 212).2 В этих словах события 13 вандемьера IV года (5 октября 1795 г.) в Париже, когда генерал Бонапарт при помощи пушек утопил в крови
роялистский мятеж, существенно переосмысливаются героем. Студент Раскольников видит
в Наполеоне, причем уже на начальном этапе его умопомрачительной карьеры, нового Магомета со свойственными мусульманскому пророку чертами: фанатизмом, безжалостным
отношением ко всякому, кто встает на его пути, непоколебимой верой в собственное призвание, долженствующей изменить мир.3
Основатель исламской религии на своем родном арабском языке называется Мухаммед. Но уже с царствования Екатерины II в России вошло в употребление взятое с
французского и устаревшее ныне - «Магомет». Такой вариант, служивший к тому же символическим обозначением всех мусульман, уже использовали в своих сочинениях Я. Б.
Княжнин, М. М. Херасков, В. И. Майков, А. Н. Радищев, Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин и
др. Преимущественно под этим именем мусульманский пророк выведен и в романах Ф. М.
Достоевского.
Имена Наполеона и Магомета, слившиеся в «Преступлении и наказании» в отчетливую аналогию, впервые писатель планировал сблизить в петербургской поэме «Двойник».
1
Так, в черновых набросках к предполагавшейся ее переработке Голядкин-старший мечтал
вместе с младшим «сделаться Наполеоном, Периклом, предводителем русского восстания»
(1; 434). Эти мечты героя существенно дополнили бы его суждения об исламе, к которым
он прибегал, «не соглашаясь, впрочем, с иными учеными в иных клеветах, взводимых на
турецкого пророка Мухаммеда, и признавая его в своем роде великим политиком» (1; 158).4
В «Преступлении и наказании» имя Магомета впервые всплывает в разговоре Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем на квартире последнего. Вспоминая содержание своей статьи «О преступлении», Раскольников перечисляет наиболее известных законодателей и установителей человечества, которые «начиная с древнейших, продолжая
Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники» (6; 199-200). В этом перечислении имена двух деятелей стоят вплотную рядом,
хотя жизнь Магомета от жизни Наполеона отделяет двенадцать веков. Немногим далее
Порфирий также заостряет внимание на образе пророка, говоря уже о возможных попытках
повторить его путь: «Ну как иной какой-нибудь муж, али юноша, вообразит, что он Ликург
али Магомет… - будущий, разумеется, - да и давай устранять к тому все препятствия…» (6;
203). Это заставляет, в конечном счете, главного героя объясниться: «Позвольте вам заметить, - отвечал он сухо, - что Магометом иль Наполеоном я себя не считаю… ни кем бы то
ни было из подобных лиц…» (6; 204). Если вспомнить, что вскоре Раскольников, вернувшийся от Порфирия в свою каморку, признает правоту пророка, ставящего «поперек улицы
хор-р-рошую батарею», то становится ясно, что для него путь к славе и могуществу заключается не просто в подражании Наполеону, но - Наполеону, в котором сокрыт Магомет.
Б. Н. Тихомиров, комментируя перечисление Раскольниковым имен великих преступников, справедливо отметил, что мысль героя, стремящаяся объять всю всемирную историю человечества, «базируется на фактах внехристианской истории». 5 Образ «Наполеона-Магомета», которым восторгается герой, можно интерпретировать и как образ антихриста в квадрате. Большинство христианских авторов считало Магомета не просто жестоким
завоевателем, но лжепророком и самозванцем.6 Высоко почитаемый Достоевским Данте
Алигьери в «Божественной комедии» помещает Магомета в девятый ров восьмого круга
ада, где обитают те, «кто, разделяя, копит гнет», то есть зачинщики раздоров, тела которых
постоянно рассекаются лезвием дьявола за их злодеяния. Сама фамилия «Раскольников» и
совершаемое героем убийство приобретают дополнительный смысл при прочтении Данте,
описывающего чудовищную расправу над Магометом и ему подобными:
Несчастный, взглядом встретившись со мной,
Разверз руками грудь, от крови влажен,
И молвил так: «Смотри на образ мой!
Смотри, как Магомет обезображен!
2
Передо мной, стеня, идет Али,
Ему весь череп надвое рассажен.
И все, кто здесь, и рядом, и вдали, Виновны были в распрях и раздорах
Среди живых, и вот их рассекли...»7
Согласно логике великого флорентийца виновники расколов подлежали такому
наказанию за рассечение единого народного тела, за разрешение проливать «кровь по совести». Магомет, появившись уже после христианства, внес в мир новый раскол, Али, при
котором ислам распался на направления, – виновник раскола в самом исламе (поэтому
Данте и изображает его с рассеченной головой). Таким образом, преступление Раскольникова, зарубившего топором Алену Ивановну и сводную сестру ее Лизавету, выглядит своеобразной пародией на преступления Магомета: совершив убийство, следуя теории раскола
человечества на два разряда, герой не только отсекает себя от окружающего мира, но и обрекает на те же самые мучения в аду. Этим моментом объясняется болезненное ощущение,
настигшее его после преступления в полицейской конторе, когда у него раскалывалась голова «точно гвоздь ему вбивали в темя» (6; 82); а также собственное его признание: «Разве
я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя,
навеки!» (6; 322). Однако герой Достоевского, мечтает пройти не просто путь раскольника
Магомета, но путь его западного последователя – Наполеона, виновного в раздорах и войнах, сотрясавших Европу в начале XIX века.
Глубинно связь Наполеона и Магомета чувствовал великий учитель Достоевского А.
С. Пушкин. Исследователями уже отмечалось8, что, соединяя в идейную пару имена Магомета и Наполеона, Раскольников при этом, словно соединяет и два контекста с «тварью» у
Пушкина – «дрожащую тварь» первого стихотворения из цикла «Подражания Корану»:
Люби сирот, и мой Коран
Дрожащей твари проповедуй9,
с «двуногих тварей миллионами» 14-ой строфы из II-ой главы романа «Евгений Онегин»:
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы…10
Важнейшая задача, по мнению Раскольникова, для нового властелина умов и сердец толпы
– заставить эту последнюю трепетать при одном звуке своего имени, о чем Наполеон говорил своему младшему брату Людовику: «Брат мой, когда о каком-нибудь короле говорят,
что он добр, значит, царствование не удалось».11 При рассмотрении образа «дрожащей твари» важно также акцентировать внимание на первом слове – «дрожащей».
Возможно, что образ дрожащей, т. е. напуганной твари, был навеян Достоевскому (а
до него - Пушкину12) вольтеровской трагедией «Фанатизм, или Пророк Магомет» (1741), в
3
которой Магомет уделяет пристальное внимание моменту устрашения толпы.13 В трагедии
Вольтера верный Магометов военачальник Омар, согласно заветам учителя, дает шерифу
Мекки Зопиру (или Сафиру) следующий совет:
Народ, слепой и слабый, осужден
Нам верить, слушать нас и обожать.
Боишься быть рабом – так царствуй с нами,
Дели величье наше, а толпе
Не подражай – дрожать ее заставь».14
Схожесть общей мысли Магомета и Раскольникова в этом пункте позволила С. П.
Боброву перевести другие знаменитые слова Магомета о напуганных, устрашенных народах («annoncer l' alcoran aux peuples effrayés») следующим образом: «Дрожащей твари Алкоран поведай…»15 (Ср. перевод В. Луговского и А. Голембы: «И, возвестив Коран дрожащим племенам…»16).
Трагедию Вольтера, в которой Магомет представлен коварным обманщиком и жестоким тираном или, говоря словами самого писателя из его письма к прусскому королю
Фридриху II, - «Тартюфом с оружием в руках», можно считать, на ряду с напрашивающейся умозрительной контаминацией пушкинских текстов, опосредованным источником формирования аналогии «Наполеон и Магомет» в европейской культурной традиции. Это произведение вызывало неподдельный интерес и у самого Наполеона. Так, во время встречи
европейских монархов в Эрфурте (1808), в числе постановок лучших французских драматургов ставилась и эта пьеса Вольтера. Талейран (на тот период времени великий вицеэлектор империи), со свойственным ему остроумием написал об этом в своих мемуарах:
«Но любимой его [Наполеона] пьесой, лучше всего объясняющей причины и источник его могущества, был «Магомет», так как ему казалось, что в ней он заполняет собой
всю сцену.
Уже с первого действия, со слов [я привожу здесь сразу русский перевод – Н. П.]:
«Смертные равны, не рождение, - а одна лишь добродетель создает среди них различие. –
Существуют души, отмеченные небом, - которые свое значение создают сами и ничем не
обязаны своим предкам. – Таков, одним словом, человек, которого я выбрал себе господином; - он один во всей вселенной заслужил им быть; - всякий смертный должен будет некогда подчиниться его законам и т. д.» взоры всего зрительного зала устремлялись на него;
слушали актеров, но смотрели на Наполеона. Каждый немецкий принц, естественно, должен был применять к себе следующие стихи, которые Лафон17 произносил мрачным голосом: «Посмотри на Римскую империю, повсюду рушащуюся, - на это великое и растерзанное тело, рассеянные члены которого – чахнут, разбросанные, лишенные чести и жизни; -
4
на этих развалинах мира мы воздвигаем Аравию. – Нужна новая религия, нужны новые
узы, нужен новый бог для слепой вселенной».
Аплодисменты сдерживались лишь почтением, но они готовы были разразиться еще
громче при стихах: «Кто сделал его царем? Кто короновал его? Победа».
Когда Омар прибавлял: «К имени победителя и триумфатора – он хочет прибавить имя миротворителя», то присутствующие разыгрывали умиление. При этих словах
Наполеон умело изображал волнение, показывая, что именно этим местом он хотел объяснить всю свою жизнь».18
Вместе с тем, сравнение Наполеона с Магометом, о котором с иронией писал Талейран применительно к 1808 году, исторически возникло гораздо раньше и если не в период
13 Вандемьера, как это представлялось Раскольникову, то уже год спустя, во время первой
Итальянской кампании Бонапарта. Так, Стендаль в «Жизни Наполеона» отмечал, что некоторые «малодушные лица» упрекали французского полководца за его действия в Северной
Италии в 1796-1797 гг. «Они утверждают, будто Наполеон насаждал в Италии свободу теми же способами, какими действовал Магомет, проповедовавший Коран с мечом в руках.
Новообращенных восхваляли, им покровительствовали, расточали им милости, а неверных
безжалостно подвергали всем ужасам войны: грабежу, непосильным поборам...».19
Однако уподобление победоносного французского генерала пророку Магомету получило свое теоретическое обоснование лишь после военных кампаний, проведенных Бонапартом в Египте и Сирии в 1798-1799 гг. Во время движения французской эскадры до
Египта Бурьенн, секретарь Бонапарта, читает последнему в каюте флагмана «Ориент»
(«l’Orient», то есть «Восток») Коран, на который по прибытии главнокомандующий будет
ссылаться как на основу своего мышления.20 Султан Эль-Кебир (Великий султан), как прозвали Бонапарта каирские шейхи и улемы, в воззваниях и прокламациях к народам Востока
не раз объявлял о своей любви к Пророку и Корану.21 С взятием Каира он часто беседовал с
учеными старцами-мусульманами и «старался внушить им доверие обсуждением Корана,
приглашая их разъяснить ему наиболее важные места и высказывая большое восхищение
Пророком».22 Не случайно эта книга стояла у него в библиотеке в разделе «Политика». Если верить воспоминаниям Наполеона, в народе утвердилось мнение, что султан Кебир является истинным служителем Каабы, что он намерен воздвигнуть величайшую мечеть в
мире, что к нему является сам пророк Магомет.23
Произошедший с ним на Востоке переворот в сознании ощущал сам «надменный
герой». «Только в Египте, - скажет он, будучи пожизненным консулом, - я чувствовал себя
свободным от пут сковывающей цивилизации, я воочию видел средства осуществить все
свои мечты. Я видел себя едущим на слоне с тюрбаном на голове и новым Кораном в руках, написанным в соответствии с новой религией, которую я основал». 24 Раскольников,
5
идея которого сосредоточена на аналогии «Наполеон-Магомет», особо выделяет Египетский поход из биографии своего кумира. И если сперва эта веха наполеоновской карьеры
лишь дополняет другие: «Нет, те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому всё разрешается, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне» (6; 211); то
вскоре «посторонняя мысль» героя отдает ей явный приоритет: «Наполеон, пирамиды, Ватерлоо – и тощая гаденькая регистраторша…, - ну каково это переварить хоть бы Порфирию Петровичу!..» (6; 211). В последних словах героя «пирамиды» символизируют важнейший этап возвышения Наполеона, контрастирующий с фатальным поражением под Ватерлоо. В этой же 6-ой главе III-ей части романа Раскольников сравнивает с «пирамидой
египетской» (6; 210) и возможную против него улику, просмотренную им стотысячную
черточку. Позднее, в разговоре с Соней, герой вновь сопоставит события египетского похода со своим преступлением: «что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и
не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна
какая-нибудь смешная старушонка…?» (6; 319).
Поведение Бонапарта в Египте, интересующее Раскольникова, породило устойчивые
слухи о его обращении в ислам. Во время участия России в 4-ой антинаполеоновской коалиции Святейший Синод в своей анафеме «неистовому врагу мира и благословенной тишины» Наполеону поставит в числе прочего в вину то, что «в Египте приобщился он гонителям Церкви Христовой, проповедовал алкоран Магометов, объявил себя защитником исповедания неверных последователей сего лжепророка мусульман».25 В духе этого объявления святитель Филарет (Дроздов) в «Рассуждении о нравственных причинах неимоверных
успехов наших в настоящей войне» (1813) назовет Наполеона «непорфирородный царь,
возжелавший быть еще непомазанным пророком».26 Поскольку сама анафема Наполеону
объявлялась в России также в 1812 и 1815 годах, то содержание ее могло быть известно
Достоевскому хотя бы в пересказе других лиц.
Среди иных литературных источников аналогии «Наполеон-Магомет», которые
могли повлиять на автора «Преступления и наказания», можно выделить роман Стендаля
«Красное и черное» (1831), главный герой которого Жюльен Сорель подобно Раскольникову восторгается Наполеоном. Известно, что было «три книги, в которых заключался его
[Жюльена] Коран»27 - это Собрание реляций великой армии, «Мемориал Святой Елены»
Лас-Каза и «Исповедь» Ж. Ж. Руссо. Кстати тот факт, что Руссо (имя которого также звучит в «Преступлении и наказании» (6; 88)) был «кандидатом в Магометы» для впечатлительных молодых людей, был отмечен еще Н. М. Карамзиным в «Письмах русского путешественника»: «Один молодой француз, восхищенный творениями Жан-Жака, - пишет Ка6
рамзин, - вздумал проповедывать его учение в Азии и сочинил на арабском языке катехизис, который начинается так: «Что есть правда? Бог. Кто ложный пророк его? Магомет. Кто
истинный? Руссо».28 Важно помнить, что и Наполеон, возжелавший поставить себя на место «истинного пророка», в юности считал себя учеником Руссо.29
Другим литературным источником аналогии «Наполеон и Магомет» можно назвать
роман А. Дюма «Граф Монте-Кристо» (отдельное издание, 1845-1846), который Достоевский читал и неоднократно упоминал в своих сочинениях (2; 357. 19; 163). В романе Дюма
один из персонажей, помощник королевского прокурора де Вильфор, скажет о Наполеоне
следующее: «…У них [бонапартистов – Н. П.] есть одно качество, заменяющее все наши, это фанатизм. Наполеон - Магомет Запада; для всех этих людей низкого происхождения, но
необыкновенно честолюбивых, он не только законодатель и владыка, но еще и символ –
символ равенства».30
Кроме перечисленного выше, стоит упомянуть и цикл лекций английского историка
Т. Карлейля «Герои, почитание героев и героическое в истории» (1840), с которыми Достоевский был, вероятно, знаком.31 Карлейль, весьма противоречиво рисующий портреты своих героев, увидел в Наполеоне «чудовищную помесь героя с шарлатаном», бóльшего «фанатика-лицемера», чем Кромвель и Магомет.32
Через аналогию «Наполеон-Магомет» у героев Достоевского просматривается и соответствующий взгляд на человечество вообще, состоящее из материала («человекаподлеца», боящегося «нового шага и нового собственного слова») и человека, «право имеющего» этот материал употребить ради высшей цели устроения всего рода людского. Последний разряд всеми способами стремится обосновать право своего владычества над «материалом» («тварью дрожащей»), как бы повторяя заключительные слова героя трагедии
Вольтера «Магомет»:
Я царствовать над миром должен! Если ж
О человеке вспомнят – мне конец.33
Впоследствии М. Горький в пьесе «На дне» (1902) оттолкнется от этой мысли-идеи
Раскольникова, противопоставив ей другое понимание человека – самодостаточной правды, освобожденной от пут метафизики: «Человек может верить, и не верить…, - восклицает
Сатин, обращаясь к Барону, - это его дело. Человек – свободен… он за все платит сам: за
веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за все платит сам, и потому он – свободен!..
Человек – вот правда! Что такое человек?.. Это не ты, не я, не они… нет! – это ты, я, они,
старик, Наполеон, Магомет… в одном! Понимаешь? Это – огромно! В этом все начала и
концы… Всё в человеке, всё для человека! Существует только человек, все же остальное –
дело его рук и его мозга! Чело-век! Это – великолепно! Это звучит… гордо!».34
7
В последующих за «Преступлением и наказанием» романах Достоевского сближение Наполеона и Магомета присутствует имплицитно и связано с образами двух героевэпилептиков. Так, в романе «Идиот» князь Мышкин косвенно соотносит себя и с Наполеоном, и с Магометом. А в «Братьях Карамазовых» почитатель Наполеона Смердяков, сожалеющий, что Россия выиграла войну 1812 года, с помощью казуистики будет доказывать,
что никакого греха в перемене христианской веры на магометанскую попросту нет.
Цит. по: Козловский Л. С. Наполеон и романтизм // Отечественная война и русское общество в 7 т.
Т. 6. / Под ре. А. К. Дживелегова, С. П. Мельгунова, В. И. Пичета. М., 1912. С. 155.
2
Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 томах. Л., 1972-1990. Здесь и далее произведения Достоевского цитируются по этому изданию. Том и страница указываются в скобках после цитаты.
3
На наш взгляд не стоит резко разграничивать содержание «идеи-страсти» Раскольникова и Магомета, а также взгляд на Магомета Раскольникова и Достоевского, как это делает признанный достоевсковед В.
В. Борисова. См.: Борисова В. В. синтетизм религиозно-мифологического подтекста в творчестве Ф. М. Достоевского (Библия и Коран) // Творчество Ф. М. Достоевского: Искусство синтеза / Под ред. Г. К. Щенникова, Р. Г. Назирова. Екатеринбург, 1991. С. 63-87. – В «пушкинской речи» писатель еще раз высказался об исламе, как религии, основанной на кровавой силе меча: «…вот рядом с этим религиозным мистицизмом религиозные же строфы из Корана или «Подражания Корану»: разве тут не мусульманин, разве это не самый дух
Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная сила ее?» (26; 146).
4
Позже в стихотворении на европейские события в 1854 году Достоевский отметит религиозный аспект разгорающегося военного конфликта, заметив о Наполеоне III: «Христианин за турка на Христа! // Христианин – защитник Магомета!» (2; 405).
5
Тихомиров Б. Н. «Лазарь! гряди вон». Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении: Книга-комментарий. СПб., 2005. С. 237.
6
Об образе Мухаммада (Магомета) в западной литературе Средневековья и Нового времени: Журавский А. В. Христианство и ислам. Социокультурные проблемы диалога. М., 1990. С. 25-39.
7
Данте Алигьери. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 1: Божественная Комедия / Пер. с итал. М. Лозинского. М., 2001. С. 152.
8
Благой Д. Д. Достоевский и Пушкин // Достоевский – художник и мыслитель. Сборник статей. М.,
1972. С. 394-395; Бочаров С. Г. «Ты человечество презрел» Об одном сюжете русской литературы и его актуальности // «Новый мир», 2002, №8; Борисова В. В. «Тварь дрожащая» // Достоевский: Эстетика и поэтика:
Словарь-справочник / Сост. Г. К. Щенников. – ЧелГУ. Челябинск, 1997. С. 118.
9
Пушкин А. С. Подражания Корану: Посвящено П. А. Осиповой // Пушкин А. С. Полное собрание
сочинений: В 10 т. Т. 2. Л., 1977. С. 188.
10
Пушкин А. С. Евгений Онегин: Роман в стихах // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т.
Т. 5. Л., 1978. С. 36.
11
Тарле Е. В. Наполеон // Тарле Е. В. Наполеон. Талейран. М., 2003. С. 75.
12
О том, что Пушкин был знаком с трагедией Вольтера, пишет С. А. Фомичев. См.: Фомичев С. А.
«Подражания Корану»: Генезис, архитектоника и композиция цикла // Временник Пушкинской комиссии,
1978. Л., 1981. С. 41.
13
Достоевский, с большим вниманием относившийся к сочинениям Вольтера, мог ознакомиться с
этой трагедией на языке оригинала или по одному из переводов на русском языке (П. С. Потемкина, 1798, Н.
Ф. Остолопова, 1810). К тому же о ней есть упоминание в другом произведении Вольтера «Кандид, или оптимизм», которое писатель знал досконально.
14
Вольтер. Магомет / Пер. с франц. С. Боброва // Вольтер. Избранные произведения. М., 1947. С. 292.
15
Там же. С. 305.
16
Вольтер. Магомет, или фанатизм / Пер. с франц. В. Луговского и А. Голембы. // Французский театр
эпохи Просвещения. Сборник пьес. Т. 1. М., 1957. С. 158.
17
П. Лафон – один из ведущих актеров «Comedie-Francaise» того времени. Был приглашен играть в
театральных постановках в Эрфурте.
18
Талейран. Мемуары / Ред. Е. В. Тарле. М., 1959. С. 202. - Известно, что сам Наполеон все же критически высказывался об этом произведении, ставя в вину автору искажение исторической правды. На острове
Святой Елены император даже продиктует замечания к этой трагедии, предлагая исключить два эпизода, где
Магомет отравляет своих врагов, и переделать всю пьесу таким образом, чтобы она читалась «просвещенными людьми, как Константинополя, так и Парижа без всякого возмущения». Вейдер Б. Блистательный Бонапарт; Вейдер Б., Хэпгуд Д. Кто убил Наполеона? М., 1992. С. 292.
19
Стендаль. Жизнь Наполеона // Стендаль. Собрание сочинений в 15 т. Т. 11. М., 1959. С. 16.
20
Объясняя же как-то в Каире мотивы своего поведения, Бонапарт напишет, что «от Аллаха исходит
все хорошее, он дарует нам победу». Людвиг Э. Наполеон / Пер. с нем. Е. Михелевич. М., 1998. С. 113.
1
8
Так, после вступления французских войск в Александрию по городу были расклеены прокламации
на французском, арабском и турецком языках, в которых от имени Бонапарта, в частности, говорилось: «Вам
скажут, что я пришел погубить религию ислама… отвечайте, что я люблю Пророка и Коран, что я пришел
восстановить ваши права…». Наполеон Бонапарт. Кампании в Египте и Сирии (1798-1799 гг.) // Наполеон
Бонапарт. О военном искусстве. Избранные произведения. Речи. М., 2003. С. 462.
22
Там же. С. 508.
23
Там же. С. 511. - До наших дней сохранилось даже изображение Наполеона в восточном одеянии и
характерном головном уборе, выполненное неизвестным аквалеристом – участником Египетского похода. На
нем Бонапарт держит правую руку на книге (Коране?), а с левого бока виден эфес его сабли.
24
Цит. по: Людвиг Э. Наполеон. С. 118.
25
Цит. по: Гуминский В. Гоголь, Александр I и Наполеон // «Наш современник». 2002, № 3. С. 222. Это объявление, согласно именному указу от 6 декабря 1806 г., русское православное духовенство обязано
было читать в храмах каждый воскресный и праздничный день по окончании литургии.
26
Там же. С. 220.
27
Стендаль. Красное и черное / Пер. с франц. С. Боброва и М. Богословской. М., 1982. С. 41.
28
Карамзин Н.М. Избранные сочинения в двух томах. Т. 1. М.-Л., 1964. С. 496.
29
Сам Наполеон на острове Св. Елены в беседе с гофмаршалом Бертраном отдавал приоритет исламу
перед учением Христа, утверждая, что мусульманский рай «побуждает к битве и обещает блаженство тем, кто
погибает в ней. Крылья ангелов врачуют раны. Таким образом, религия Магомета во многом способствовала
успехам его оружия ‹...› Христианская религия не возбуждает отвагу. Как генерал, я не любил христиан в своей армии. Непредвиденная смерть так опасна; нужно столько труда, чтобы попасть в рай, такое значение придают последним моментам жизни, что это мало согласуется с воинственным духом и неожиданной гибелью».
Цит. по: Тарасов Б. Н. Комментарии // Тютчев Ф. И. Полное собрание сочинений и писем: в 6 т. Т. 3. М.,
2003. С. 469. - В другом признании тому же Бертрану император обратил внимание на общности исторических условий, благодаря которым могли выдвинуться такие личности, как Магомет и он сам: «После революции люди способны на большие дела. Если Франции удалось подчинить Европу, она обязана этим революции. Конечно, я ею руководил, но пользуясь теми элементами, которые я обнаружил. Возможно, что так дело
обстоит и с Магометом». Цит. по: Далин В. М. На острове Святой Елены // Далин В. М. Люди и идеи. Из истории революционного и социалистического движения во Франции. М., 1970. С. 101.
30
Дюма А. Граф Монте-Кристо: Роман в 2 томах . Т. 1 / Пер. с франц. Л. Олавской и В. Строева. М.,
1990. С. 67-68.
31
Лекции Карлейля были опубликованы в журнале «Современник» в середине 50-х гг. XIX века и
были исключительно популярны в русском обществе. Об этом см.: Лебедев Ю. В. О некоторых этических
истоках поэзии Некрасова // Ф. М. Достоевский; Н. А. Некрасов. (Сборник научных трудов). Л. 1974. С. 136 и
след. - Как показал Б. Н. Тихомиров, знакомство с концепцией Карлейля, изложенной в этих лекциях, определенно прослеживается в теории Раскольникова. Тихомиров Б. Н. К вопросу о «прототипах» образа идеи в романах Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. Т. 10. СПб., 1992.
32
Герои и героическое в истории. Публичные беседы Томаса Карлейля / Пер. с англ. В. И. Яковенко.
СПб., 1891. С. 333.
33
Вольтер. Магомет / Пер. с франц. С. Боброва. С. 340.
34
Горький М. Собрание сочинений в 30 т. Т. 6. Пьесы 1901-1906. – М., 1950. С. 169-170.
21
9