Финансовый аспект инновационного развития мира и России
реклама
Горюнов И.А. старший преподаватель Московского финансово-юридического университета [email protected] ФИНАНСОВЫЙ АСПЕКТ ИННОВАЦИОННОГО РАЗВИТИЯ МИРА И РОССИИ Американский экономист, лауреат Нобелевской премии по экономике Эдмунд Фелпс в одной из своих статей заметил, что представления европейцев о капитализме прежде всего как «свободном рынке» (laissez-faire) не верны. Капитализм сам по себе – восходящая инновация [1]. Казалось бы, это наиболее очевидно стало с начала 1970-х годов, когда в западном мире зародилась так называемая инновационная экономика (ее также называют постиндустриальной экономикой, обществом знания, информационным обществом и т.д.), которая стала стремительно преобразовывать накопленные знания (прежде всего фундаментальные) в коммерчески успешные продукты и услуги. Вариант капитализма, возникший на Западе в 1970-е годы, был связан не только с техническими и организационными новациями, но и новшествами в финансовой сфере. Стремительный экономический рост обеспечивался за счет: – новых технологий (создаваемых на базе научных знаний, прежде всего фундаментальных); – новых форм организации производства и труда (перенос производства продукции в страны с низкой оплатой труда и льготной налоговой нагрузкой; корпоративная реорганизация – создание имеющих гибкую организационную структуру и нацеленных на реализацию различных проектов компаний, в которых «все работники чувствительны к давлению и запросам, исходящим от клиентов» [2, с. 89]; – глобализации хозяйственных связей (стремительное продвижение товаров, капиталов и технологий на новые рынки с обратным потоком в развитые страны прежде всего финансовых ресурсов и квалифицированных кадров); – современной маркетинговой и рекламной политики, использующей самые последние достижения ИКТ; – создания инновационных финансовых продуктов (высокодоходные облигации, современные деривативы, электронные деньги, кредитные карты, система электронных платежей и др.) и дерегуляции финансовой сферы (отмена регулятивных ограничений в 1 банковской системе США и либерализация, под давлением МВФ, финансовых систем в других странах, прежде всего в государствах с развивающейся рыночной экономикой). При этом важнейшим драйвером развития наряду с глобализацией (создание единой мировой экономической системы) и инноватизацией (создание инновационной экономической системы) стал процесс монетизации (финансизации) экономики – превращение денег, точнее кредитов, в главный двигатель хозяйственного развития. В современном мире без значительного и сложного по структуре финансирования невозможно реализовывать не только большие, но даже средние и малые инновационно-инвестиционные проекты. Необходимым условием для создания финансовой системы, способной решать подобные задачи, было наращивание масштабности финансового сектора вообще и укрупнение ведущих банковских учреждений в частности. Что касается укрупнения банков, то оно происходило за счет их выхода на новые направления бизнеса, освоения новых для них географических регионов и, самое главное, слияний и поглощений. Наращивание масштабности финансовой системы происходило за счет увеличения заимствований в нефинансовой сфере – у домохозяйств и в реальном секторе экономки. Но, как, в частности, отмечают С. Джонсон и Д. Кавак, «фактически значительная часть роста финансового сектора была достигнута увеличением «монетизации» экономики – превращения одного доллара, кредитованного реальному сектору экономики, в несколько долларов финансовых сделок» [3, c. 77]. Эти авторы приводят следующие цифры: «в 1978 году финансовый сектор занял на кредитных рынках 13 долларов за каждые 100 долларов, занятых в реальном секторе экономики; к 2007 году этот показатель вырос до 51 доллара» [3, с. 77–78]. Комментируя приведенные данные, С. Джонсон и Д. Кавак пишут: фактически «при прежней сумме заимствований частными лицами и нефинансовыми компаниями объем заимствований финансовых учреждений вырос в четыре раза» [3, с. 78]. Если в 1978 году активы всех коммерческих банков США в совокупности стоили 1,2 триллиона долларов, что было эквивалентно 53 % ВВП США, то к концу 2007 года стоимость активов коммерческого банковского сектора выросла до 11,8 триллионов долларов, или 84 % ВВП США. Одновременно стоимость ценных бумаг у брокеровдилеров (инвестиционных банков) выросла с 33 миллиардов долларов в активах (1,4 % ВВП США) до 3,1 триллиона долларов, или 22 % ВВП США. Такие ценные бумаги, как облигации, обеспеченные долговыми обязательствами, которых в 1978 году практически не существовало, в 2007 году стоили 4,5 триллиона долларов, или 32% ВВП США [3, c. 77]. 2 По мнению С. Джонсона и Д. Кавака, к этим цифрам еще «стоит добавить данные по деривативным позициям, которые финансовые учреждения создали за последние 30 лет, так как деривативы, сделки с которыми определяются стоимостью других активов, таких как акции или валюты, обычно в балансовых отчетах банков не отражаются. Тем не менее, в масштабах всего мира объем внебиржевых сделок с деривативами, которых в 1978 году по существу не было, к концу 2008 года вырос до более 33 триллионов долларов в рыночной стоимости – сумме, вдвое превышающей ВВП США» [3, c. 78]. Понятно, что такая мощная финансовая система могла позволить себе финансировать долгосрочные, сверхсложные и сверхрискованные, но одновременно и сверхдоходные инновационные проекты. Вообще основная функция денежной системы состоит в финансовом посредничестве – перемещении денег из тех сфер хозяйственной деятельности, где они в настоящее время не приносят дохода или приносят малый доход, туда, где они сейчас необходимы и способны приносить большую прибыль. Действительно «любая современная экономика нуждается в финансовой системе, и не только для обработки платежей, но и для трансформации сбережений, накопленных в одной части экономики, в производственные инвестиции в другую часть экономики» [3, c. 3]. Поэтому, по мнению С. Джонсона и Д. Кавака, «ключевым вопросом в отношении любой финансовой инновации является следующий: приводит ли она к улучшению финансового посредничества и насколько она вообще является полезной» [3, c. 144]. Но возможен и другой взгляд на финансовые инновации. И его придерживается определенная часть банковского сообщества, не желающая играть «скучную»1 роль технического посредника в обеспечении эффективной деятельности домохозяйств и реального сектора экономики. Вот как описывает финансовую систему США в середине 1950-х годов министр финансов в администрации Джорджа Буша-старшего и в прошлом инвестиционный банкир Николас Брейди: «В то время финансовые потребности нефинансовых корпораций были относительно простыми, по крайней мере по сравнению со множеством продуктов и услуг, доступных сегодня: они получали краткосрочные ссуды, беря займы в банках, «длинные» деньги им обеспечивал выпуск облигаций, а капитал они получали через размещение акций» [3, c. 81–82]. 1 Как отмечают С. Джонсон и Д. Кавак, с 1930 по 1970 г. работа в банковской сфере имела «скучный характер» в силу принятых администрацией Ф. Рузвельта ограничений в деятельности финансовой системы, резко сокращавших поток финансовых инноваций [3, c. 82]. 3 Как показывают исследования, меньше всего математические навыки и умение принимать сложные решения были востребованы в период с 1940 по 1970 год [3, c. 82]. По словам С. Джонсона и Д. Кавака, в те времена «коммерческие банкиры стали стереотипом консервативного профессионала, действующего в условиях, где уровень риска был низким. Инвестиционные банковские услуги, конечно, были более рискованными, но не шли ни в какое сравнение с рисками эпохи «веселой» банковской деятельности, предшествовавшей наступлению кризиса 2008 года. Фирмы, занимающиеся ценными бумагами, большую часть своих доходов зарабатывали на традиционном бизнесе – андеррайтинге, т.е. гарантированном размещении акций и облигаций (они искали покупателей для новых ценных бумаг, выпущенных корпорациями), предоставлении брокерских услуг для корпоративных клиентов и богатых частных лиц, а также консультировании компаний по слияниям и поглощениям. Эти виды бизнеса были построены вокруг долгосрочных отношений с клиентами, где повышенное значение имеет репутация» [3, c. 81]. Однако с начала 1970-х годов креативно настроенная и жаждущая больших денег часть банковского сообщества (прежде всего американские финансисты) захотела инноваций в своей сфере и стала последовательно и настойчиво добиваться вывода финансовой отрасли из-под контроля регулирующих органов. Что происходило с банковской сферой в 1980-е годы (именно тогда банковская сфера ускоренными темпами начала вырываться на свободу), наиболее ярко иллюстрирует пример действовавшего в то время американского инвестиционного банка Solomon, который стал «воплощением новой породы инвестиционных банков Уолл-стрит». Основой его деятельности стали рискованные операции с облигациями, которыми с блеском учреждений аналитики занимались приглашенные из научно-исследовательских рынка, использующие математические модели для предсказания цен. Им помогали «финансовые инженеры», занимавшиеся разработкой новых продуктов. Стратегия банка строилась на следующем принципе: он был готов брать большие риски на себя, а не просто взимать плату за предоставление консультативных услуг или выполнение сделок [3, c. 74–75]. Успеху устремлений финансового сектора (и его мейнстрима – банковского сообщества) в навязывании обществу и властной элите (прежде всего американской) представлений, что Америка «нуждается в больших, сложных, стремящихся действовать рискованно, очень прибыльных банках» [3, c. 5], способствовала громко заявившая о себе в последней трети ХХ века тенденция общественного развития, в соответствии с которой «посредничество – искусство соединять людей и извлекать 4 выгоду из самых разнообразных и далеких связей – стало самостоятельным типом деятельности, отдаленным от других (за которыми оно скрывалось прежде)» [2, c. 86]. Со временем эта посредническая деятельность – торговая (например, в России именно торговля является наиболее динамично развивающейся отраслью, на нее приходится 19% ВВП, больше 10% консолидированного бюджета по налогам, больше 12 млн. занятых [4, c. 12]), юридическая, консалтинговая, маркетинговая, рекрутинговая и прежде всего финансовая – стала занимать все более и более доминирующие (в том числе и властные) позиции в обществе и даже формировать его идеологию. Идеология неолиберализма как мировоззрение, призывающее вернуться к либерализму в его истоках1, а как экономическая политика – к максимальному ограничению, а в идеале вообще к устранению регулирующих функций государства ради расширения возможностей рынка [6, c. 103], есть идеология слоя посредников, которых можно назвать спекулянтами, а неолиберализм – мировоззрением образованных спекулянтов, прежде всего финансовых, требующих полной свободы для осуществления своей посреднической деятельности. Предложенный неолиберализмом проект сводился не столько к ограничению роли государства (с точки зрения проведения дисциплинарных репрессий, прежде всего экономических, неолиберальное государство вполне «конкурентоспобно» с любым тоталитарным режимом ХХ века), сколько к трансформации сущности государства ради «распространения логики рынка за пределы рыночной сферы» [6, c. 108], т.е. мировоззрение посредников (финансистов, торгашей, спекулянтов) должно абсолютно господствовать в обществе. Иначе говоря, все граждане современного неолиберального государства должны руководствоваться мировоззрением посредников – стремлением купить необходимые им ресурсы как можно дешевле и продать свои компетенции как можно дороже. Все в современном мире, по логике неолибералов, должно иметь цену и все должно продаваться и покупаться. Причем на жесткой конкурентной основе. Здесь не следует забывать отмеченный еще К. Марксом факт, что «конкуренция есть торговое, а не промышленное соревнование. В наше время промышленное соревнование существует лишь ради торговых целей. Бывают даже такие фазы в экономической жизни современных народов, когда всех охватывает особого рода горячка погони за прибылью, получаемой без производства. Эта периодически наступающая вновь и вновь спекулятивная горячка обнажает подлинный характер 1 По словам Ф. Нэмо «философия либерализма, выраженная в самом общем виде, заключается в том, что свобода личности не противоположна всеобщему интересу, а представляет собой его главную пружину» [5, c. 263]. 5 конкуренции, которая старается избежать необходимости промышленного соревнования» [7, c. 115]. То есть «спекулятивная горячка» (в новейшей истории период, предшествовавший кризису 2008–2009 гг.) тормозит промышленное соревнование и его главную составляющую – инновационное преобразование, если говорить марксистским языком, производительных сил и производственных отношений, т.е. инновационное преобразование технико-технологических и организационных условий производства продукции и услуг. Иными словами спекуляции тормозят процесс инновационного развития общества. И чем сильнее спекулятивный бум (в том числе и финансовый), тем более сильный механизм торможения инноваций он запускает. Несмотря на присущие всем нам эмоции, происходящие в последней трети ХХ века в обществе социальные процессы надо стремиться рассматривать максимально объективно без навешивания различных идеологических ярлыков и создания ярких и запоминающихся образов. Трансформация финансовой сферы из области «бухгалтерского учета» в «сверхинновационную отрасль» началась со стремления наиболее дальновидных банкиров создать современную, соответствующую вызовам времени и технологического развития финансовую систему. И эпоха 1947-1973 годов действительно породила такую фундаментальную финансовую инновацию, как венчурный капитал, сыгравший весомую роль в финансировании технологических инноваций. Развитием этого направления деятельности и должно было стать создание современной финансовой системы, призванной обеспечить устойчивое развитие современной инновационной экономики. К примеру, Ллойд Бланкфейн из Goldman Sachs высказывает следующее мнение относительно деятельности представляемого им банка: «большинство выполняемых нами видов деятельности служит реальной цели, хотя, если вы читаете популярную прессу, у вас может сложиться совсем другое представление. И если [изменить эти виды деятельности], это не пойдет на пользу ни общественности, ни финансовой системе» [3, c. 283]. Современная финансовая система должна была состоять из объединенных единой целью инновационных финансовых инструментов, обеспечивающих устойчивое (в том числе, а может быть и прежде всего, безопасное финансовое, экологическое, технологическое, генетическое) инновационное развитие общества. Но эти финансовые инструменты (деривативы, высокодоходные заимствования, арбитражные сделки, секьюритизация кредитов, электронные платежи и др.) вследствие отсутствия контроля со стороны 6 общества и государства были приватизированы банкирами и превращены в машины для зарабатывания денег, причем очень больших денег. Как это случилось? Секрета здесь нет. Все произошло в полном соответствии с открытым еще в XIX веке английским профсоюзным деятелем Т. Даннингом законом: «Капитал боится отсутствия прибыли или слишком малой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50% положительно готов сложить себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому» [8, c. 770. Примечание 250]. На «шуме и брани» современные СМИ (прежде всего электронные) зарабатывают приличные деньги. А банкиры зарабатывают на финансовых операциях и финансовых инновациях. Расширению поля финансовых операций и созданию финансовых инноваций как раз и мешало принятое еще в 1930 годы администрацией Рузвельта банковское законодательство, призванное защитить финансовую систему, а вслед за ней и американскую экономику от деструктивных процессов, подобных происходившим в период Великой депрессии в США. Тогда именно финансовый кризис 1929 года привел к банковской панике, вызвавшей значительное сокращение предлагаемых денег и кредитования, что, как считается, и привело к Великой депрессии. Основной мишенью американских финансистов с начала 1970 годов была система регулирования банковской сферы. И как показал кризис 2008 года, дерегулирование существовавших на тот момент финансовых рынков происходило с целью обеспечения стремительного и неконтролируемого роста прибыли и бонусов в финансовой сфере. Как показывает статистика, «с 1930 годов до приблизительно 1980 года прибыль финансового сектора росла примерно с той же скоростью, как и прибыль в нефинансовом секторе. Но с 1980 по 2005 год прибыль финансового сектора возросла, если сделать поправку на инфляцию, на 800 процентов, в то время как прибыль нефинансового сектора выросла лишь на 250 процентов» [3, c. 78]. Один из результатов этого процесса: в 2007 году служащий финансового сектора США зарабатывал в среднем в два раза больше, чем работник американского частного сектора [3, c. 79]. Естественно, что в этой ситуации лучшие кадры, прежде всего выпускники престижных университетов, стали тянуться в финансовый сектор. 7 Сейчас мало у кого из специалистов вызывает сомнение тот факт, что движение в пропасть кризиса 2008–2009 годов началось в 1970 годы, когда американские банки «захотели» быть самостоятельными и они этой самостоятельности (точнее отсутствия контроля со стороны регулирующих органов) последовательно и успешно добивались с целью играть все более значимую, а потом и ведущую роль в определении курса экономического развития общества. Суть этого курса сводилась к тому, что «ничем не сдерживаемые финансовые инновации и нерегулируемые финансовые рынки – это благо и для Америки, и для всего мира» [3, c. 4]. Идеологическим обоснованием этого курса был следующий выдаваемый за аксиому тезис: свободный рыночный капитализм может дать правильный ответ на любой вопрос, поэтому ему не надо мешать. Важными этапами в идеологическом и организационном оформлении этого курса были «тетчеризм» в Великобритании и «рейганизм» в США. Побочным, но весьма важным элементом в утверждении этого курса в странах Запада стала «перестройка» в СССР, и особенно ее последующий крах, давший импульс к коллапсу Советского Союза. Центральной идеей Р. Рейгана, как он сказал в своей первой инаугурационной речи, было утверждение: «правительство не занимается решением возникшей у нас проблемы, потому что оно само является этой проблемой. Вариант, при котором правительство становится меньшим и более слабым, приведет не только к повышению личной свободы, но и освободит от пут творческие и производительные силы частного сектора» [3, c. 93]. В том числе, а может быть и прежде всего, эти посреднические структуры, в том числе и финансовые. Для финансового сектора политика Рейгана означала отмену правил, которые сдерживают деятельность финансовых учреждений. При этом как наделенное властью административное лицо Р. Рейган в значительной степени трансформировал академические теории (созданный американскими профессорами и читаемый в университетах курс «научные финансы», в рамках которого была выдвинута гипотеза эффективного рынка1) и «здравые» мнения профессионалов (предположения, что «свободное движение капитала способствует более эффективному распределению глобальных сбережений и помогает направлению ресурсов туда, где они используются В рамках исследований в области направления научных финансов была выдвинута гипотеза эффективного рынка, согласно которой трейдеры ищут неэффективные цены активов, чтобы воспользоваться ими, поэтому эти неэффективности сохраняются лишь в течение короткого периода времени, в результате чего цены всегда являются «правильными». На базе этой гипотезы (а не доказанной и подтвержденной фактами теории!) был сделано следующее умозаключение: если свободный рынок всегда создает принципиально правильные активы, то в финансовый сектор можно не вмешиваться – он сам со всем справиться. Этот принцип применяется непосредственно к ценным бумагам, и к деривативам на их основе [3, c. 90]. 1 8 наиболее продуктивным образом) в идеологию неолиберализма, которая играла важную роль в политике США по крайней мере до кризиса 2008–2009 годов [3, c. 98]. А точнее, как убедительно показывают С. Джонсон и Д. Кавак, продолжает играть и в настоящее время. Гипотеза эффективного рынка и доктрина свободного капитала давали аргументы банкирам, утверждавшим, что «у банков должна быть возможность поступать так, как им нравится, что все финансовые инновации являются хорошими, и что свободные финансовые рынки всегда будут приводить к оптимальным социальным результатам» [3, c. 92]. На базе этих теоретических представлений началось создание идеологии «слабого государства» (неолиберализма), реализацией которой как раз и стали «рейганизм» и «тетчеризм». Что касается Франции, то в силу специфики этой страны (где с 1981 года практически без перерыва у власти стояли социалисты), здесь возникла идеология сети «свободных» (т.е. легко устанавливающих и прерывающих контакты) диверсифицированных и дифференцированных производств [2, c. 76–102]. В конечном счете, образ «сетевых структур», как и «свободного рынка» выражал идею абсолютной свободы посреднической деятельности, хотя и прикрывался фразой о необходимости создания сетевых проектных структур, позволяющих компаниям и отдельным индивидам свободно выстраивать вектор своего развития. Тем не менее, революции в области мировоззрения (создание идеологии неолиберализма) и политики («рейганизм» в США и «тетчеризм» в Великобритании) не смогли бы привести к той ситуации, с которой столкнулся мир в 2008–2009 годах, если бы не произошла революция в самой посреднической сфере, и прежде всего в финансовом секторе экономики. Как отмечают С. Джонсон и Д. Кавак, «банковская индустрия прошла через собственную революцию, развитию которой частично способствовали мейнстримовские академические теории типа научных финансов1 и начавшееся дерегулирование хозяйственной жизни, но главным образом ее проведение обеспечили творческие подходы нового поколения талантливых банкиров и их настрой на соперничество. Серийно предлагавшиеся ими инновации привели к созданию новых Прикладные исследования в области научных финансов оказали огромное влияние на ведение бизнеса. В частности, компьютерно-математическое исследование структуры капитала способствовало значительному увеличению задолженности корпораций; разработка различных стратегий финансирования компаний (в том числе с использованием методов компьютерного моделирования) значительно расширила возможности реализации различных инновационно-инвестиционных проектов, но и создала рынок консультирования компаний, чем, естественно, и воспользовались инвестиционные банкиры; модель Блека-Шоулза, содержащая простую формулу расчета цены финансового дериватива, способствовала стремительному росту рынка деривативов и т.д. В конечном счете, на базе научных финансов были созданы важные финансовые инструменты, которые привели к появлению новых рынков и источников доходов для финансового сектора [3, c. 89]. 1 9 машин по производству денег (рынка высокодоходных заимствований, секьюритизации, арбитражных сделок, деривативов, электронных платежей и др.), которые обеспечили быстрое и осуществляемое в широких масштабах увеличение размеров, прибыльности и богатства финансового сектора за последние три десятилетия» [3, c. 98]. Базой для создания «эффективных машин по производству денег» стало конструирование финансовых инноваций, прежде всего за счет использования компьютерного моделирования и на базе современных информационно- коммуникационных технологий. «Этот взрывообразный рост числа новых продуктов привел к появлению новых возможностей получения прибыли финансовыми учреждениями. Однако на практике эти возможности в основном были доступны лишь нескольким инвестиционным и крупным коммерческим банкам, которые могли инвестировать в новые мощные компьютерные технологии и привлекать высококвалифицированных математиков и ученых других специальностей из ведущих исследовательских университетов» [3, c. 108–109]. В результате было создано большое количество новых финансовых инструментов, которые по большей части были непонятны не только рядовым потребителям, но и высокопоставленным менеджерам крупных производственных компаний. В конечном счете «финансы стали сложной и запутанной сферой, сущность которой до конца понимали только банкиры» [3, c. 10]. В конечном счете «неспособность регулировать не только деривативы, но и многие другие финансовые инновационные инструменты привела к финансовому безумию, которое продолжалась около десяти лет и закончилась для всего мира самым тяжелым финансовым кризисом и глубочайшей рецессией со времен Второй мировой войны» [3, c. 10]. То есть, стиль мышления и логика действий образованных (имеющих дипломы самых престижных американских университетов) неолибералов (выражавших интересы стремительно набиравшего финансовую и политическую силу слоя посредников, прежде всего финансовых) и привели к глобальному финансово-экономическому кризису 2008-2009 годов. И этот кризис принял столь угрожающие размеры (и огромный кризисный потенциал) в том числе и потому, что, как отмечал глава Комиссии по торговле товарными фьючерсами США Б. Борн, сложившееся в стране положение дел «способствовало распространению мошеннических действий, а отсутствие прозрачности мешало обнаруживать риски, которые могли быть у этого сектора бизнеса, где уже возникли свои метастазы» [3, c. 9]. 10 Как образно выражаются С. Джонсон и Д. Кавак, банки создали машины по производству денег, сущность которых сводилась к тому, чтобы «приватизировать прибыль и перенести убытки на общество» [3 с. 236] и использовали свое влияние во властных структурах для защиты этих машин от государственного регулирования. Но самое интересное даже не в этом, а в том, что «когда эти машины по производству денег взорвались, банки использовали свои большие размеры и значимость для того, чтобы заставить правительство их спасти» [3, c. 242]. По словам С. Джонсона и Д. Кавака, тот факт, что крах крупных банков (а по сути всей банковской системы) может повлечь за собой потерю миллионов рабочих мест, позволил банкам диктовать условия их спасения [3, c. 248]. Как писал Б. Френк, «новые финансовые инструменты позволили финансистам взять большую часть экономики в заложники. И теперь нам придется заплатить им выкуп, нравится нам это или нет» [3, c. 248]. Причем в глобальной финансовой системе придется платить не только американцам, но и всем гражданам планеты. Причем платить по нарастающей, т.к. если ничего не менять в мире, где американский «политический истеблишмент будет полностью верить в идею, что Америка нуждается в больших, сложных, стремящихся действовать рискованно, очень прибыльных банках» [3, c. 5], то череда следующих глобальных финансово-экономических кризисов (причем все более и более сильных по сравнению с кризисом 2008–2009 годов) неизбежна1. Есть ли выход из этого замкнутого круга? С. Джонсон и Д. Кавак считают, что есть, но при этом предупреждают, что значимые перемены произойдут только тогда, когда «изменится общее мировоззрение, царящее в Вашингтоне, когда люди там перестанут считать, что финансовые инновации и свободные финансовые рынки всегда являются благом» [3, c. 262]. Обуздание финансовой вакханалии, как мы уже отмечали, является необходимым условием перехода к истинному инновационному развитию, когда деньги (и квалифицированные кадры) попадут в реальный сектор экономики и производящую радикальные новации фундаментальную науку. Продуцируемые современной банковской системой «финансовые инновации» не только порождают локальные и глобальные кризисы, но и тормозят инновационное развитие общества. К примеру, в 1990-х годах в США «кратчайшим путем к огромному богатству считались новые Интернет-компании, стартапы, и немногие счастливчики, М. Вульф писал в газете Financial Times буквально следующее: «То, что сейчас создается, является лишь прежним вариантом финансового сектора с немного повышенным уровнем капитала, но при этом еще более концентрированного и получающего больше выгод от гарантий государства, предоставляемых в явном виде. Поэтому никакого прогресса в этой области нет, из чего следует, что в ближайшие годы нас ожидают еще более крупные и многочисленные кризисы» [3, c. 261]. 1 11 создававшие такие компании действительно стали богачами. К 2000-м годам основным путем, ведущим к богатству, стали инвестиционные банки и хедж-фонды, где умные выпускники колледжа могли рассчитывать заработать миллионы долларов» [3, c. 155– 156]. Наиболее талантливые специалисты начинают заниматься видами деятельности, ориентированными не на создание богатства, а на получение ренты за счет перераспределения существующего богатства. Более того, установка на получение спекулятивной сверхприбыли приводит к тому, что, как отмечает, к примеру, Джагдиш Бхагвати, сообщество американских политиков, экономистов и банкиров «не в состоянии изучать происходящее, если оно выходит далеко за пределы интересов Уолл-стрит, которые эти люди отождествляют с благами мира» [3, c. 158]. Что касается России, то ее инновационный потенциал развития оценивается высоко. В вызвавшей широкий отклик статье «О стратегии устойчивого экономического развития экономики России» С. Глазьев и Г. Фетисов пишут: «Имеющийся в России объем национального богатства, сохранившийся научнопроизводственный, кадровый и интеллектуальный потенциал позволяют воспользоваться открывшимися в условиях глобального кризиса возможностями для прорыва к новой волне экономического подъема» [9, c. 5]. Однако до реального использования этого потенциала в целях инновационного индустриального развития весьма далеко. В результате «проведения криминальных реформ под лозунгом свободы рынка» (так их называет академик Б.Е. Черток), наша страна оказалась в капкане «кланового капитализма». Сущность этого явления современная социология трактует так: есть ряд стран, точнее правящих режимов (Таиланд, Малайзия, Пакистан и др.), которые не принимают ни модель социалистической плановой экономики советского типа, ни систему «свободного конкурентного рынка» развитых стран Запада. В таких странах существует квазидиктатор (довольно часто даже в роли президента, как, например, Сухарто в Индонезии), окружающий себя небольшой группой частных предпринимателей (близких друзей и членов семьи), чей бизнес становится основой экономики страны. Вследствие этого «в экономическом развитии страны доминирует небольшая экономическая элита, принадлежность к которой определяется личными связями с ближайшими родственниками и окружением правителя (так называемой «правящей семьей»), которая обменивала эти отношения на политическую поддержку и наличные деньги (получение соответствующих трендов на выполнение работ, 12 получение кредитов на льготных условиях, вливания бюджетных средств в акционерный капитал частных компаний и т.д.)» [3, c. 58]. Глава подобного режима ориентирован на следующие цели или точнее их комбинацию, зависящую от местных условий: поддержание порядка (т.е. сохранение существующего режима, который по своей сути является коллаборационистским, т.к. политическая и экономическая элита, опасаясь потерять «бизнес и деньги» в своей стране, хранит свои финансовые активы в зарубежных банках, фондах и т.д. Соответственно, такая элита, в том числе сам квазидиктатор и «правящая семья», внимательно прислушивается к «мнениям», исходящим из властных структур стран хранения денег), обогащение приближенных властителя и (если получится) улучшение экономического благосостояния обычных граждан. Ясно, что при таком положении дел успех в бизнесе в меньшей степени зависит от новаций (отсюда пренебрежительное отношение к фундаментальной и прикладной науке), инноваций (отсутствие преференций и недоступность кредитов для перспективных инновационных проектов) и рационального использования имеющихся средств производства и рабочей силы, а от «дружеских» связей, позволяющих получать от правительства крупные государственные заказы, госсобственность, льготы, субсидии и т.д. Как отмечают С. Джонсон и Д. Кавак, «хотя олигархия иногда может вписываться в отдельные периоды роста, в целом она не способствует появлению новых предпринимателей и коммерциализации новых технологий. Фактически экономические элиты с прочными позициями в общем заинтересованы в ограничении конкуренции со стороны новых идей и новых людей. А политические элиты, зависящие от этих экономических элит, которые оказывают им поддержку, вряд ли будут проводить политику усиления конкуренции. Но без бизнес-среды, способствующей инновациям, и конкуренции со стороны новых участников … даже периодически возникающие ситуации экономической экспансии, подпитываемой заимствованиями, не будут способствовать устойчивому экономическому росту. Для проведения фундаментальной реформы требуется больше, чем перестановка мест в государственной спасательной шлюпке. Нужно добиться ослабления экономической и политической власти олигархов и создания здоровой, более конкурентоспособной экономической системы. Это может сделать только правительство с независимой базой поддержки и настолько легитимное, что оно может бросить вызов экономической элите. Создать такие условия очень трудно, но в то же время они не относятся к категории невозможных» [3, c. 66–67]. Об этом, в частности, свидетельствует опыт 13 Венесуэлы (приход к власти Уго Чавеса), Южной Кореи (победа на президентских выборах реформатора Ким Дэ Чжун в 1997 г.) или Аргентины (президенты Нестор Киршнер и Кристина Киршнер). Далее С. Джонсон и Д. Кавак продолжают: «если нынешняя элита завела страну в глубокий кризис, то настало время для перемен. Такой кризис предоставляет уникальную, но сохраняющуюся недолго возможность для осуществления изменений» [3, c. 73]. Совет этих авторов по выводу страны из кризиса таков: «для достижения устойчивого роста нужно прекратить близкие отношения между экономическими и политическими элитами, из-за которых искажается конкурентная среда, и происходит нерациональное использование капитала. Поэтому одной из центральных задач у всех стран с развивающейся рыночной экономикой является успешное прохождение такого переходного периода» [3, c. 68]. Кризис, тем более такой как нынешний глобальный финансово-экономический, дает возможности для подобных крупномасштабных изменений – проведения радикальных социально-экономических и политических реформ в стране. Более того, внешняя обстановка также требует радикальных перемен и для стран, способных их осуществить открывает самые широкие перспективы. Как верно отмечают С. Глазьев и Г. Фетисов, при оценке перспектив мирового экономического развития «необходимо исходить из понимания структурной составляющей кризиса, которая определяется сменой технологических укладов и соответствующих им длинных волн экономического роста. Выход из этого кризиса связан со «штормом нововведений, прокладывающих дорогу становлению нового технологического уклада. При этом изменится не только технологическая структура экономики, но и ее институциональная система, а также состав лидирующих фирм, стран и регионов. Преуспеют те, кто быстрее сможет выйти на траекторию роста нового технологического уклада и вложиться в составляющие его производства на ранних фазах развития» [9, c. 5]. Одна из важнейших особенностей современной ситуации в мире – зарождение новой технологической волны. Поэтому Россия должна максимально использовать для своего ускоренного развития и качественной трансформации потенциал стремительно набирающей силу этой волны, которая должна привести к созданию основ VI технологического уклада примерно к 2040 году. Контуры нового технологического уклада предсказать в настоящее время довольно сложно, но его базой, безусловно, станут фундаментальные научные открытия в математике, физике, химии, биологии, информатике, изучении мозга, 14 поведении нелинейных систем; неклассическое компьютерное моделирование и конвергенция био-, нано-, информационных и других технологий. Здесь важно помнить о том, что «в большинстве новейших отраслей высоких технологий размер фирмы по-прежнему остается важнейшим фактором конкурентоспособности, и лидером современной технологической гонки может стать только очень крупная компания. Выживаемость крупной компании наукоемкой отрасли промышленности становится возможной только при условии достижения определенного критического уровня в финансовом отношении, который постоянно растет. Не случайно приоритетным для предприятий являются задачи ускорения компании, увеличения ее торгового оборота, завоевания лидерства на мировом рынке. Отсюда непрекращающийся с 1990 годов процесс слияний и поглощений, затронувший практически все мировые компании» [10, c. 95–96]. Что касается России, то «в условиях рынка низкая доходность большинства отраслей обрабатывающей промышленности, включая ее высокотехнологичный сектор, создает барьер на пути на пути модернизации экономики. Преодоление этого барьера невозможно без проведения активной государственной политики»[9, c. 5]. В том числе, а может быть и прежде всего денежно-финансовой. Ведь чтобы удержаться на гребне новой технологической волны (обеспечивающий экономический рост не только в будущем, но и настоящем) «инвестиции в развитие производств нового технологического уклада должны увеличиваться ежегодно не менее чем в 1,5 раза, а доля расходов на НИОКР – достигать 4% ВВП» [9, c. 5]. Между тем «необходимый для успешного развития уровень инвестиционной и инновационной активности, как минимум, вдвое превышает имеющиеся возможности ныне сложившейся финансово-инвестиционной системы» [9, c. 6]. Поэтому необходимо срочное «формирование институтов финансирования проектов создания и развития производственно-технологических комплексов нового технологического уклада и сфер потребления их продукции» [9, c. 8]. Для формирования таких финансовых институтов и проведения соответствующей финансовой политики государство обладает всеми необходимыми инструментами: налогово-бюджетными, денежно-кредитными, ценовыми, антимонопольными и др. Инновационные преобразования в российском хозяйстве требуют и долгосрочной стабилизации реального обменного курса рубля, расширения сферы его использования в международных расчетах, «создания зоны устойчивого развития в регионе ЕврАзЭС и при наличии политических условий – в СНГ» [9, c. 7]. 15 Стоит особо отметить, что развитие российской экономики (перевод хозяйства на инновационный путь развития; проведение научно-технической, инновационной, промышленной и кредитно-финансовой политики; подъем инвестиционной активности и т.д.), как и российского социума в целом, при всей важности внешних факторов прежде всего определяется той политикой, которую будет проводить российская власть. При этом надо отдавать себе отчет, что повернуть вспять процесс деиндустриализации и примитивизации экономики, деградации науки, образования и культуры, снижения этических и профессиональных требований, которые предъявляют к себе российские граждане, будет чрезвычайно сложно и затратно в денежном, трудовом и моральном отношении. Всем гражданам России, особенно ее обновленной элите, необходимо будет проявить огромные волевые и нравственные усилия по созданию современного (отвечающего VI технологическому укладу) материального базиса общества и соответствующих XXI веку институтов организации общественной жизни. Для этого нужны новые люди, новые подходы, новый стиль мышления и деятельности. Список литературы 1. Фелпс Э. Есть ли у капитализма будущее? - http://www.project- syndicate.org/commentary/does-capitalism-have-a-future-/russian. 2. Болтански Л., Кьяпелло Э. Новый дух капитализма // Логос. 2011. - № 1. 3. Джонсон С., Кавак Д. 13 банков, которые правят миром. В плену Уолл- стрит и в ожидании следующего финансового краха. – М., 2013. 4. Горюнов И.А. Основные направления и конкретные планы по дальнейшему регулированию торговой деятельности // Директор по маркетингу и сбыту. 2012. - № 9. 5. Нэмо Ф. Либерализм // 50/50: Опыт словаря нового мышления / Под общ. ред. М. Ферро, Ю. Афанасьева. – М., 1989. 6. Дардо П., Лаваль К. Неолиберализм и капиталистическая субъективация // Логос. 2011. - № 1. 7. Маркс К. Нищета философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.4. 8. Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. 9. Глазьев С., Фетисов Г. О стратегии устойчивого развития экономики России // Экономист. 2013. - № 1. 10. Мировая экономика: прогноз до 2020 года / Под ред. акад. А.А. Дынкина. – М., 2007. 16
