Как только я приехал в Ресифе, я стал жить в маленькой
advertisement
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Механико-математический факультет Московсого Государственного Университета, сокращённо мех-мат, гудел как растревоженный улей. Всё началось с того, что мой однокурсник Миша Лейкин посмел критиковать советское правительство в полной народу гостиной студенческого общежития. Конечно, все мы критиковали правительство, но потихоньку, а он стал выступать открыто. Кто-то из присутствующих тут же побежал в партком (комитет Коммунистической партии) мех-мата, и партком стал требовать сурового наказания для Миши Лейкина. Было назначено собрание комсомольцев нашего курса, чтобы для начала исключить Мишу Лейкина из комсомола (Коммунистического Союза Молодёжи). Разумеется, все мы были комсомольцами, для некомсомольца было почти невозможно поступить в университет. На собрании преобладала дружеская атмосфера, Лейкину дали слово, но он говорил так тихо, что я ничего не услышал. Впрочем, никого это и не интересовало. Лейкина слегка пожурили и вынесли ему выговор, что было самым мягким наказанием. Но этим дело отнюдь не закончилось. Тут надо сказать об истинной подоплёке этого дела. Это были годы правления Хрущёва. Общая либерализация коснулась и университетов и где-то в верхах было решено вернуться к практике выборов деканов факультетов, а не назначать их приказами сверху, как было все сталинские годы. Уже был намечен кандидат в деканы мех-мата, Николай Владимирович Ефимов – добрый и умный человек, хороший администратор, компетентный математик. Его специально пригласили из другого города и назначили заведующим кафедрой математического анализа. Парткому вся эта либерализация была поперёк горла и он ухватился за случай с Лейкиным и стал его раздувать. Многие преподаватели получили партийное задание – уговаривать студентов своих групп исключить Лейкина из комсомола. Тогдашний декан мех-мата Слёзкин обещал, что, если мы исключим Лейкина из комсомола, то он не будет исключать его из университета. Образовалась маленькая группа студентов, включая меня, которая пыталась путём «челночной дипломатии» примирить враждующие стороны. Ефимов просил нашего совета, но при этом сильно переоценивал наши, во всяком случае мои умственные способности. Ничего определённого мы ему не посоветовали. Я в свою очередь просил совета родителей и тоже ничего путного не услышал. В сущности, мои родители были боязливее меня, потому что они пережили сталинский террор, а я нет. Мы ходили к Лейкину в общежитие уговаривать его «покаяться», но не достигли этого. В чём он должен был каяться? Хоть убей, не помню. Помню только одно его высказывание – что если бы во главе Советского государства стоял не Никита Хрущёв, а Илья Эренбург, то наша политика была бы более миролюбивой. Это предполагало, что политика Советского Союза была несовершенной, а все мы были обязаны считать её совершенной. Ах да, ещё Лейкину не понравилось выступление Шолохова на очередном съезде Коммунистической партии. Сказать по правде, оно никому не понравилось. Вот ещё: незадолго до этого покончил с собой секретарь одного из обкомов, то есть областных комитетов Коммунистической партии. Покончил он с собой потому, что выяснилось, каким способом он добился стопроцентного выполнения плана по сдаче мяса – путём полного уничтожения какого-то редкого вида крупных животных, находившегося под охраной в заповеднике. Лейкин об этом тоже сказал что-то неподобающее. И вот состоялось следующее комсомольское собрание нашего курса. В начале выступил специально присланный функционер из горкома комсомола. Примерно помню, что он сказал по поводу выступления Шолохова: «Вам не понравилось его выступление? Ну что ж, мне оно тоже не понравилось. Так в этом и состоит преимущество нашей эпохи: в прежнее время Шолохова могли бы скрутить за такое выступление, а теперь – молчи! Не понравилось – ну и молчи!» В общем этот функционер очень ясно нам показал, что за ним стоит большая сила и что нам лучше не высовываться. Потом выступали некоторые преподаватели. Один из них, Жидков, вместе с Березиным написавший двухтомный учебник методов вычислений, сказал прямо: «Во главе государства стоит тот, кого поставила Партия. Если бы Партия поставила Эренбурга, был бы Эренбург. Но Партия поставила Хрущёва, и во главе государства – Хрущёв. Вашего мнения не спрашивают.» Тeпeрь я ценю это выступление больше, чем тогда. По крайней мере оно было откровенным. Кстати, учебник они с Березиным написали хороший. Потом было голосование, что делать с Лейкиным, и большинство проголосовало за исключение из комсомола, а меньшинство, включая меня, – за строгий выговор с занесением в личное дело – последняя инстанция перед исключением. Был и комический момент. Какой-то дурак выступил и сказал, что даже если Лейкин и скажет, что изменил свои взгляды, это ничего не значит, так как взгляды можно приспосабливать. Тут вскочил один из «представителей рабочего класса», пришедших вместе с функционером, и разразился негодованием – как это взгляды можно приспосабливать? Тут весь зал смеялся, негромко, но вполне заметно. Функционер понял, что пора заканчивать. В конце выбирали новое бюро комсомола и в него неожиданно включили меня. Потом один из моих друзей сказал мне с осуждением, что не ожидал такого от меня, а другой возразил: «Понимаешь, им надо было срочно очеловечить бюро.» Очеловечить бюро у меня тоже не вышло: всё пошло по рутине. В бюро меня назначили ответственным за агитацию и пропаганду. Я пытался протащить под этим видом мои занятия математическими олимпиадами, но Костюченко, глава комсомольской организации факультета, сказал, что это не пойдёт. Пришлось мне посылать студентов ходить по квартирам и уговаривать всех идти на выборы. Ходили ли они на самом деле, я не проверял. Надеюсь, что нет. Мысленно подводя для себя итоги всей этой истории, я самому себе не понравился. Уж очень я был промежуточный – и нашим и вашим и пятым и десятым. Как только Лейкин был исключён из комсомола, Слёзкин, нарушая своё обещание, исключил его из университета. Лейкин был направлен на какую-то из «великих строек коммунизма». Несколько лет спустя я случайно встретил его в одном из московских музеев. Он рассказал мне, что никак не может поступить в университет, потому, что в том месте, где он работает, ему не дают для этого характеристики, всё подозревают, что он не до конца исправился. А выборы декана всё-таки состоялись. Выбран был Ефимов и годы его правления стали светлым пятном в истории мех-мата.
