Святотатство - Русский Париж

Гийом Аполлинер.
СВЯТОТАТСТВО.
Отец Серафим, сменивший знатную баварскую фамилию на это монашеское имя, был высок
и худ. Смуглокожий, с золотистыми волосами и небесной голубизны глазами, он говорил пофранцузски без малейшего акцента, и только люди, слышавшие, как он служит мессу,
догадывались о его франконском происхождении 1, ибо латинские слова святой отец
произносил на немецкий манер.
С рождения предназначенный к военной службе, он, окончив мюнхенский Максимилианум,
где размещается школа кадетов, целый год проносил мундир легкой кавалерии.
Пережив раннее разочарование, офицер удалился во Францию, поступив в монастырь
Святого Франциска, и, спустя немного времени, получил сан священника.
Никто не знал, какая авантюра толкнула отца Серафима искать убежища среди монахов.
Было лишь известно, что на правом предплечье у него вытатуировано какое-то имя.
Мальчики из церковного хора увидели татуировку в тот момент, когда у отца Серафима,
произносившего проповедь, высоко задрались широкие рукава его темной рясы.
Вытатуировано было имя Элинор — именно так звали фею в старых рыцарских романах.
Через несколько лет после событий, которые превратили баварского офицера в живущего во
Франции монаха-францисканца, слава отца Серафима как проповедника, богослова и
разрешителя спорных вопросов в делах веры достигла Рима, куда его призвали, чтобы
поручить деликатную и неблагодарную должность адвоката дьявола.
К своей службе отец Серафим отнесся всерьез, и за время его “адвокатуры” никто к лику
святых причислен не был2. Со страстью, которую можно было посчитать сатанинской, если
бы не благочестие отца Серафима, он проявил такое упорство в борьбе против канонизации
блаженного Иеронима из Ставло, что с тех пор напрочь отказались от этой мысли. Он также
доказал, что экстазы преподобной Марии из Вифлеема были приступами истерии. Иезуиты,
страшась грозного адвоката дьявола, сами взяли назад обоснование канонизации отца Жана
Сэйе, считавшегося преподобным с XVIII века. Что касается Хуаны из Лобрега, этой
кружевницы с острова Мальорка, прожившей жизнь в Каталонии, которой богородица,
кажется, являлась по крайней мере раз тридцать — в одиночку или в компании святой Терезы
из Авилы или святого Исидора3, то отец Серафим обнаружил в ее жизни такие пороки, что
даже испанские священники отказались от того, чтобы ее провозгласили преподобной. Имя
Хуаны если и вспоминается теперь, то в определенных, пользующихся особенно дурной
репутацией, домах Барселоны.
Разъяренные фанатизмом, с каким отец Серафим чернил заслуги чтимых ими покойников,
различные конгрегации4, преследующие собственные интересы в делах святости, плели
интриги, стремясь прекратить его инквизиторство. И наконец-то одержали победу! Отец
Серафим был вынужден вернуться во Францию. Но сомнительная слава адвоката дьявола
последовала за ним. Люди трепетали, слушая проповеди отца Серафима о смерти или
пребывании в аду. Когда он поднимал правую руку, на которой остались лишь большой и
безымянный пальцы, — в какой авантюре он потерял другие, неизвестно, — его ладонь
казалась рогатой головкой дьявола-карлика. Голубоватые буквы имени Элинор, издали
неразличимые, представлялись ожогом адского пламени, и, если отец Серафим произносил
на готический манер какую-нибудь латинскую фразу, верующие, дрожа от страха,
крестились.
Копаясь в жизни будущих святых, отец Серафим стал с презрением относиться ко всему
человеческому, он презирал всех святых, убедившись, что их таковыми никогда бы не
объявили, если б на процессе их канонизации ему выпала роль адвоката дьявола. Хотя он и
не признавался в этом, поклонение святым казалось ему сродни ереси; поэтому отец Серафим
по любому поводу взывал только к святой троице...
Всем были ведомы его высокие добродетели, и он стал постоянным духовником
архиепископа. Живя в эпоху антиклерикализма, отец Серафим не преминул заняться
поисками средств, могущих исцелить всеобщее безверие. Раздумья привели его к убеждению,
что вмешательство святых не оказывает на бога почти никакого воздействия.
“Чтобы мир вернулся к богу, — убеждал он себя, — нужно, чтобы сам бог сошел к людям”.
Однажды ночью, проснувшись, он изумился:
— Как же я посмел дойти до такого богохульства? Разве не каждую секунду бог пребывает
среди нас? Разве не даровано нам святое причастие, которое, если все люди его вкусят,
сокрушит на земле безверие?
И монах вскочил с постели, ибо спал он в своей грубошерстной рясе; пройдя по
монастырским галереям, он разбудил брата-привратника и вышел из монастыря.
На улицах еще не рассвело; фонарики ветошников казались блуждающими огоньками, а
гасильщики фонарей уже спешили к газовым языкам, которые танцевали на перекрестках.
Иногда красным отблеском вспыхивало подвальное окно пекарни какой-нибудь булочной;
отец Серафим подходил к нему, простирал руки и торжественно возглашал:
— Придите, ядите, сие есть тело мое, сие есть кровь моя, — тем самым освящая полные печи
хлебов.
С рассветом он почувствовал усталость и убедился, что освятил количество хлеба,
достаточное, чтобы приобщить к святым тайнам около миллиона человек. Все это множество
людей сегодня же вкусит евхаристии? Причастившись, люди вновь обретут доброту и сразу
же после полудня на земле воцарится царство божие. О, чудеса и веселие духа!
Все утро бродил монах по роскошным улицам и около полудня оказался возле
архиепископства. Очень довольный собой, он прошел к архиепископу, который как раз
принимался за завтрак.
— Садитесь, отец мой, — предложил прелат, — откушаем вместе. Вы пришли весьма кстати.
Отец Серафим сел за стол и в ожидании куверта стал разглядывать длинный, тонкий батон,
завернутый в салфетку. Архиепископ отрезал от него ломтик, и этот кружочек показался отцу
Серафиму белым, словно облатка. Епископ положил в рот кусочек хлеба с мясом и, пожевав,
сказал:
— Вы пришли весьма кстати. Мне была необходима ваша помощь. Ведь сегодня утром я не
успел вознести святой молитвы. После завтрака я исповедуюсь.
Монах вздрогнул, уставился на архиепископа и хриплым голосом спросил:
— Монсеньор, но разве это не смертный грех? Однако тут вошел слуга, неся дымящиеся
тарелки, и поставил их перед монахом, которого прелат, подняв палец к губам, призвал к
молчанию. Слуга удалился, отец Серафим встал и снова спросил:
— Разве не смертный это грех, монсеньор, что вы вкусили святого хлеба?
Архиепископ с удивлением смотрел на него, скатывая из хлебного мякиша маленькие
шарики, которые подбрасывал вверх. И думал: “Что за фанатик! Надо мне сменить
духовника”.
— Разве не смертный это грех, монсеньор, — не отступал монах, — что вы вкусили
причащенного хлеба?
— Вы плохо меня поняли, отец мой, — отнекивался прелат, — я же вам сказал, что утром не
успел вознести святой молитвы.
Но отец Серафим, молитвенно сложив руки, упал на колени и вскричал:
— Это я, монсеньор, это я — великий грешник... Нынче утром я освятил все хлебы в
булочных всего города. И вы вкусили освященного хлеба. Сколько же людей, многие из коих
пребывают в грехах смертных, вкусили от плоти господа нашего! И божественное яство
осквернилось из-за меня, святотатца...
— Будь ты проклят, монах! — вскричал архиепископ, в гневе поднявшись с кресла.
Потом, вспомнив службу отца Серафима адвокатом дьявола, продекламировал по-латыни:
“Advocat infame vatem dici”, что в переводе на французский означает: “Изыди, мерзкий
адвокат”. И расхохотался.
Однако отцу Серафиму было не до смеха.
— Исповедуйте меня, монсеньор, — попросил он, — потом я исповедую вас.
Они отпустили друг другу все грехи. Затем по предложению провинившегося францисканца
были запряжены все кареты архиепископства, и слуги вместе с мелкой церковной челядью,
что заполняет епископские дворцы, отправились скупать по всем булочным хлеб, который
они были обязаны свозить в монастырь совершившего святотатство монаха.
В монастыре же собрались монахи, и отец настоятель вопрошал:
— Куда же девался отец Серафим? Он был преисполнен многих добродетелей. Может быть,
подобно нашим братьям-францисканцам, которых во времена оны сбило с толку пение птиц
небесных и они навеки забылись в экстазе, отец Серафим еще вернется к нам лет через сто...
Монахи осеняли себя крестным знамением, и каждый старался вспомнить что-либо подобное.
— В Хайстербахе один монах, который сомневался в существовании вечности, загляделся на
играющую в лесу белку. Он думал, что пробыл в лесу минут десять. Но, вернувшись в
монастырь, обнаружил, что крохотные, окаймлявшие аллею кипарисы, стали могучими
деревьями...
— А один итальянский монах, — рассказывал другой, — полагал, что он лишь на минуту
заслушался пением соловья, но, вернувшись в монастырь...
Молодой монах, большой придира, ухмыльнулся:
— В истории грехов можно легко найти немало подобных историй, и, как знать, уж не
переселилась ли в средние века в этих птиц душа языческих сирен...
Тут в ворота монастыря постучали, и появилась процессия церковной челяди из
архиепископства, которая с бесконечной осторожностью несла освященные хлебы
всевозможных форм. Здесь были длинные, тонкие, словно флейты, батоны, польские,
похожие на круглые экю, хлебцы с золотистой поджаристой корочкой, присыпанной
серебром муки — пусть и пекли их неучи, не сведующие в нумизматике, круглые венские
хлебцы, напоминающие бледно-желтые апельсины, хлеба домашней выпечки — пышные, как
караваи, и плоские, как доски...
И мимо монахов, затянувших “Tantum ergo”, мелкая епископская сошка пронесла свою ношу
в часовню и взгромоздила на алтарь гору хлебов... Tantum ergo (латинский) — начальные
слова благодарственной молитвы.
Во искупление святотатства отца Серафима священники и монахи провели ночь в молитве.
Утром они причастились, и так продолжалось много дней, вплоть до того часа, когда
кончились святые облатки, которые уже хрустели на зубах, потому что хлеб зачерствел...
Отец Серафим в монастыре больше не появлялся. Никто не смог бы сказать, что с ним стало,
если бы в газетах не появилось сообщение о гибели при штурме Пекина безымянного солдата
Иностранного легиона; на его правом предплечье была татуировка — женское имя Элинор,
именно так звали фею в старых рыцарских романах.
...о его франконском происхождении... — Франкония — историческая область Германии (ныне в составе
ФРГ), большая ее часть в 1803 году отошла к Баварии.
2
...к лику святых причислен не был. — Процесс приобщения к лику святых с соответствующими
формальностями возник в начале XI века.
3
Святая Тереза из Авилы (1515—1582) — испанская святая, известная благодаря своим мистическим трудам и
реформаторству ордена кармелиток, была склонна к пылкой экзальтации и видениям. Святой Исидор
Севильский (ок. 570—636) — испанский епископ, церковный писатель и историк.
4
Конгрегация — объединение католических монастырей, принадлежащих к одному и тому же монашескому
ордену.
1
Новелла “Святотатство” (Париж, 1907) переведена на русский язык впервые по изд.: Apollinaire G. Oeuvres
complètes. Paris, 1965
...о его франконском происхождении... — Франкония — историческая область Германии (ныне в составе
ФРГ), большая ее часть в 1803 году отошла к Баварии.
2
...к лику святых причислен не был. — Процесс приобщения к лику святых с соответствующими
формальностями возник в начале XI века.
3
Святая Тереза из Авилы (1515—1582) — испанская святая, известная благодаря своим мистическим трудам и
реформаторству ордена кармелиток, была склонна к пылкой экзальтации и видениям. Святой Исидор
Севильский (ок. 570—636) — испанский епископ, церковный писатель и историк.
4
Конгрегация — объединение католических монастырей, принадлежащих к одному и тому же монашескому
ордену.
1
Новелла “Святотатство” (Париж, 1907) переведена на русский язык впервые по изд.: Apollinaire G. Oeuvres
completes. Paris, 1965