М . Г . З А... Михаил Григорьевич Зайцев был призван в действующую армию девятнадцатилетним юношей... бригаду 4-го воздушно-десантного корпуса. В феврале 1942 года корпус десантировался...

М. Г. ЗАЙЦЕВ
Михаил Григорьевич Зайцев был призван в действующую армию девятнадцатилетним юношей и зачислен в 9-ю
бригаду 4-го воздушно-десантного корпуса. В феврале 1942 года корпус десантировался в глубокий тыл крупной
вражеской группировки, действовавшей на Смоленщине. Пять месяцев сражались десантники во вражеском тылу,
затем с тяжелыми боями прорвались на Большую землю. Этим событиям и посвятил автор свои взволнованные
воспоминания.
Несмотря на тяжелое ранение, бывший десантник стал после войны инженером-проектировщиком, живет и
трудится в городе Иваново.
ПРЫЖОК
в ночь
Прежде чей начать воспоминания о фронтовых делах, хочу ко ротко рассказать о своем детстве и о
трех земляках-товарищах, вместе с которыми ушел на войну.
Родился я в 1922 году в глухом медвежьем углу, на юге Ниже городской губернии. Родился в
крестьянской избе на берегу овра га, у которого протекала говорливая прозрачная речка Медянка.
Пять мальчишек росли в нашей семье. Отец умер очень моло дым. Это произошло, когда нам с
братом-близнецом Николаем не было еще и пяти лет. Детей поднимала мать. И каждому она при вила
свои черты: научила доброте, трудолюбию.
В 1930 году уехал в Иваново старший брат. Ему только испол нилось восемнадцать. Через год вся
семья переехала туда же.
Нелегко пришлось нам в городе. Трудности и лишения рано за ставили повзрослеть детей.
Возможно, поэтому учились мы с Ни колаем хорошо, без особой опеки со стороны старших братьев и
матери. Семь классов закончил в 1937 году.
В школе я и познакомился с будущими боевым и друзьями. Первым из них был крепыш с широким
добродушным лицом Саша Агафонов. Не каждому ■ протягивал он руку дружбы, но уж, если
сходился с товарищем, не было друга вернее. Учился он не блестяще, хотя и старался. Особенно
трудно давалась ему матема тика. В классе Сашу любили за доброту и силу. Крепко достава лось от
него драчунам и забиякам, если те пытались обижать сла бых. Под стать Александру был и его
закадычный дружок Иван Климачев, с которым тоже надолго свела меня судьба. Этот худо щавый
смуглолицый паренек отличался веселым неунывающим характером и неуемной энергией. Учеба
давалась Ване легко, но учился он неровно: то пятерку получит, то двойку. А третьим дру гом, к кому
я питал особое доверие, был Виктор Смирнов. Этот высокий стройный юноша прев осходил всех нас
своей эрудицией. Он много знал и много читал, увлекался поэзией, особенно любил Лермонтова. На
школьных вечерах читал и свои стихи: о русских березах, о пионерском костре и звонком горне.
Мама его, Мария Васильевна, преподавала в нашей шко ле русский язык и литературу и была нашей
любимой учительницей.
К занятиям Виктор относился очень серьезно. Поблажек себе не давал. Но времени хватало на все,
даже на занятия конным спортом, которым он очень увлекался. Когда мы учились в пятом классе,
именно Виктор сагитировал всех нас записаться в кавале рийский клуб, где мы с удовольствием
занимались целых два года. Сказочными героями чувствовали себя, когда, прижавшись к гри вам
коней, скакали навстречу солнцу и ветру. В конце лета 1937 года начальник к луба Голубиное,
бывший кавалерист с кривой бухарской шашкой на боку, подаренной ему самим Михаилом Ва сильевичем Фрунзе, поздравил всю четверку с успешным завер шением программы и вручил каждому
значок «Ворошиловский всадник».
Многое дали занятия в клубе. Мы окрепли физически, закали лись духовно, приучились к
армейскому порядку, научились стре лять и подавлять чувство страха. Именно с занятий в кавалерий ском клубе начался для нас путь будущих солдат Великой Оте чественной.
А время летело. После окончания семилетки дороги друзей на время разошлись. Александр и Иван
пошли на завод, где работали их отцы. Первый стал кузнецом, второй — токарем. Виктор продолжал
учебу в восьмом классе — он твердо решил закончить среднюю школу и поступить в педагогический
институт. Мы же с братом поступили на первый курс Ивановского индустриального техникума. Я
никогда не пожалел о своем выборе: техникум стал д ля меня хорошей школой. Но связь между собой
мы поддерживали постоянно. Вместе играли в футбол, ходили на лыжах, купа лись в речках Харинке и
Талке... А на западе уже бушевала вторая мировая война, развязанная фашистами.
В середине июня 1941 года я защитил диплом в техникуме, а в воскресенье 22 июня началась
война. Многие призывники, в том числе и мы с братом Николаем, ки нулись в райвоенкомат, где уже
1
выстроилась очередь желающих отправиться добровольцами на фронт. Нам, разумеется, отказали.
«Идите домой,— приказал военком,— понадобитесь — вызовем!»
Вернулись разочарованные. Чтобы не болтаться без дела, вре менно устроились на
хлопчатобумажный комбинат рабочими по упаковке пряжи.
Первая рабочая смена! Она остается в памяти на всю жизнь. Потом была первая зарплата. И хотя
получил я тогда совсем не значительную сумму, чувствовал себя богачом. Все до копейки мы с
Николаем отдали матери. «Ну, вот и выросли»,— прослезившись и по-доброму улыбнувшись, сказала
она.
На комбинате я встретил Тамару. Это была первая девушка, которая очень понравилась мне...
В октябре нас с Николаем вызвали на призывной пункт. Гордые от сознания, чт о стали
защитниками Родины, оба начали собираться на фронт, а мать, с трудом сдерживая слезы, принялась
помогать нам. Сборы были в разгаре, когда вдруг распахнулась дверь и на пороге появились наши
друзья Александр Агафонов и Иван Климачев. Ребята были у же с вещевыми мешками.
— Служите хорошо,— пожелала мать на прощание.— Командиров слушайтесь, они плохому не
научат... А вы письма пишите чаще, не ленитесь! —сказала она мне с братом.— Для меня добрая
весточка от вас, сыночки, дороже всего...
Службы я не страшился, был даже к ней подготовлен. Знал устройство винтовки, ручного пулемета,
гранаты и стрелял подходяще. Боялся одного: как бы не кончилась война, пока нас будут обучать.
До Виктора все четверо добрались быстро. Напевая какой -то марш, он собирал рюкзак. Мария
Васильевна помогала сыну. Она старалась казаться веселой, но поминутно подносила к глазам но совой платок.
— Это же здорово! Вместе будем служить. Сообща фашистов бить легче, — радовался Виктор, пожимая
нам руки.
— Делитесь всем по-братски, выручайте друг друга из беды,— наставляла Мария Васильевна. — Не
лезьте зря на рожон, но и трусами не будьте. В обиду себя тоже не давайте...
В райвоенкомате нас послали на медицинскую комиссию. Все волновались и гадали, кого куда могут
определить. Вначале неуве ренно, а затем все более упорно вокруг стали поговаривать о де сантной
части, которая размещалась в районе Иваново.
Я мало верил этим слухам, не мог представить себя десантни ком, да еще парашютистом.
Парашютисты и летчики, в моем по нятии, были людьми особыми: отважными и сильными. А мы —
всего-навсего обыкновенные мальчишки. Но слухи сбылись. Меня и трех моих дружков зачислили в
воздушно-десантные войска. А Николая забраковал невропатолог.
И вот мы в гарнизоне. Новобранцев построили на плацу и за читали приказ, из которого явствовало,
что отныне мы являемся воинами Красной Армии и зачисляемся в 9 -ю воздушно-десантную бригаду.
Прибывших разбили на отделения, взводы, роты и батальоны. Мы, четверо, попали во 2 -е
отделение минометного взвода 2 -й роты 2-го батальона.
Костяк батальона, да и всей бригады, составляли Ивановцы, но много было бойцов из
Ярославской, Костромской и Тамбовской областей.
Командовал бригадой полковник И. И. Курышев, командир с волевым и мужественным лицом. Под
стать ему был и комиссар бри гады П. В. Щербина. Ну а взводным у нас стал лейтенант То порков,
невысокий, белобрысый и курносый, лет тридцати. Воен ной школы, по словам Топоркова, окончить
ему не пришлось, до всего дошел собственным горбом. Взводный не вызвал у меня осо бой симпатии.
Зато его помощник Николай Дмитриевич Петров сразу понравился мне. Он разбирался в любом деле,
давал умные советы.
Но еще больше пришелся по сердцу командир нашего отделения сержант Соколов. Звали его
Юрием Игнатьевичем. Был он родом из Новгорода. Наш Иван метко окрестил сержанта Садко. Он и
впрямь походил на былинного героя: светловолосый, голубогла зый, и рост имел подходящий.
За год до войны Юрий Соколов окончил лесотехнический тех никум и работал лесничим. Был он года
на два постарше нас и опыта жизни им ел побольше. В остальном же был нашего, комсо мольского
поля ягода.
Кроме нас, четверых, в отделении находилось еще два парня — студенты из Костромы, которые
тоже мечтали как можно скорей стать настоящими воинами.
Ротное и батальонное начальство состояло ц еликом из кадровых командиров, окончивших военные
училища. Все имели значки парашютистов. Наше уважение к ним было безграничным. Но са мый
высокий авторитет у нас завоевал позднее старший политрук Васильев. Было ему уже за тридцать, до
войны он работал журналистом. Васильев много рассказывал нам о поездках по стране, с большой
любовью отзывался о людях, с которыми довелось встречаться. Это был человек редких душевных
качеств.
Сурово, но справедливо солдатское суждение. Солдат видит и подмечает не только д остоинства, но
и слабости командира, которому свято верит, в чьи руки бестрепетно отдает свою жизнь...
Несмотря на страхи, мне льстило, что буду десантником -парашютистом. С представлением об этом
роде войск была неразрывно связана романтика подвигов и бе сстрашия. Немалый спрос на вой не с
солдата, а с десантника — вдвойне. Я хорошо понимал это и пытался подготовить себя к любым
трудностям и опасностям.
2
В первые дни службы мы занимались строительством земля нок, копали котлованы, таскали из леса
бревна. Через неделю справили новоселье. Перед этим побывали в городской бане, полу чили
обмундирование: кирзовые сапоги, диагоналевые и теплые брюки, гимнастерки, куртки, шапки ушанки с подшлемниками.
Во время присяги — это было в день 24-й годовщины Великого Октября — нам вручили боевое
оружие. Мне, Климачеву и всем первым номерам минометных расчетов дали переносные ротные
минометы и личное оружие — наганы. Вторым номерам — Смирнову, Агафонову и другим —
автоматы. И конечно же всем — необходимую принадлежность для десантника — ножи.
Наша жизнь потекла по законам военного времени. Днем за нимались в лесу и на стрельбище,
штыками кололи чучела, преодолевали различные препятствия, а по ночам несли караульную службу.
Уставали здорово, но, несмотря на это, с заня тий возвращались с песней.
Очень понравилась мне церемония развода, когда наш взвод назначали в наряд. Делалось это
торжественно, под бодрый марш бригадного духового оркестра.
Готовясь к будущим действиям в тылу врага, мы нередко со вершали ночные марши по 40—50
километров. На первых порах во время ночных подъемов случались казусы: одни выскакивали на
мороз в нижнем белье, другие — в сапогах не на ту ногу. Но эти мелочи жизни мы вскоре
преодолели, и, когда в морозную полночь раздавалось басовитое «В ружье !» — ровно через три
минуты мы пулей выскакивали из землянки, одетые по всей форме.
Чтобы в походе не обморозить ноги, нам выдавали для расти рания гусиный жир. Но многие
десантники, и я в том числе, имели на сей счет свою точку зрения. Жир мы употребляли в кашу, считая, что на сытый желудок не страшен никакой мороз. Походы завершались учениями, во время
которых один батальон находился в обороне, другой — в наступлении. Где было легче, сказать
трудно. Доставалось и тем и другим.
В ноябре бригада совершила марш-бросок к поселку, что находился в 45 километрах от места
нашего расположения. Шли всю ночь. В пути, укрываясь от условных самолетов и танков противника,
бросались в лес и, чертыхаясь, увязали в снегу.
Во время привала к нам подошел старший политрук В асильев:
— Ну как, молодцы, есть еще порох в пороховницах?
— Есть, товарищ комиссар!
— Знаю, ребята, вам несладко сейчас. А привыкать надо. Бои предстоят тяжелые...
Нелегко было позднее сделать шаг за борт самолета, но заня тия и марш-броски тоже стоили
немалого пота. Зато потом я добрым словом вспоминал дни учебы. Как пригодился этот опыт!
Не скупился на доброе слово и ротный старшина Федор Яков левич Рябов. Мастер спорта по легкой
атлетике, он очень любил
порядок и нас приучал к тому же. Придирчивого взгляда глаз старшины побаивались многие. А его
густой бас, гудевший, как набатный колокол, невольно заставлял каждого подтянуться...
В январе был получен приказ о передислокации. За день перед тем в нашем районе задержали
двоих неизвестных. Третий был убит в перестрелке. Одеты они были в форму десантников. Види мо,
кого-то заинтересовали наши леса!
Этот случай долго занимал наши умы.
За несколько дней до отъезда я получил письмо от брата. Из письма узнал, что вслед за мной ушла
на фронт медсестрой моя подружка Тамара. Я гордился этим и в то же время грустил, так как теперь
почти не оставалось надежды на встречу...
Ехали мы без остановок остаток дня и всю ночь. Выгрузились рано утром в подмосковном городке.
За несколько секунд выбрались из вагонов со всем своим имуществом.
В той стороне, где находилась Москва, среди еще не померкших звезд часто появлялись в небе
новые звездочки. Сверкнув на миг, они тут же гасли.
— Зенитки бьют,— догадался Виктор.
Но звуков стрельбы и разрывов не было слышно. Огоньки свер кали в темноте беззвучно и
таинственно, отчего все происходившее казалось каким -то нереальным.
Наш 2-й батальон разместили в помещении зрительного зала городского клуба. После короткого
отдыха батальон облетела но вость.: прыжки начались!
И вот наступил день, когда нашей роте приказали получить на складе парашюты и отправиться на
аэродром. День стоял морозный и солнечный, а на душе было тревожно.
Думаю, не только я испытывал это чувство. Взяв парашюты, мы зашагали к аэродрому, который
находился километрах в пяти от города. Через широко распахнутые воро та вышли на летное поле и
увидели, как взлетали и приземлялись «дугласы», У -2, ТБ-3.
— Не робей, ребята! — подбадривал нас комиссар Васильев. — Скоро прыгнем по разочку, а
понравится, можно и повторить.
Разделившись на взводы, подошли к взлетной полосе, где сто яли готовые к полету двухмоторные
«дугласы».
— Пристегнуть парашюты! — приказал инструктор. Помогая друг другу, пристегнули парашюты,
поднялись по лесенке в самолет, расселись по лавочкам.
А прыжок отменили.
3
Так повторялось три раза. И, видимо, не без умысла. Нас, как я понял, хотели приучить к мысли о
предстоящем прыжке, к самой обстановке. И делалось это не зря. Нам так надоели бесполезные
путешествия с парашютом на аэродром и обратно, что каждый искренне хотел одного: скорее бы
совершить прыжок.
Помню, когда в четвертый раз подошли к только что призем лившемуся самолету, из открытого
люка вышли трое бойцов из третьего взвода. Вид у них был растерянный и жалкий. Им не хватило
мужества преодолеть страх и про йти испытание на звание десантника.
Оказавшись на аэродроме в четвертый раз, мы наконец под нялись в воздух.
Все вокруг было новым и необычным: и дверца люка, и круглые иллюминаторы, и пилотская
кабина, а главное — ощущение полета.
Когда машина набрала необходимую высоту, раздалась коман да: «Приготовиться!»
Все встали, зажав в правой руке кольцо. А Трошин, от волнения или с перепугу, поторопился и
выдернул кольцо в самолете. Прыгать он уже не мог. И еще двое ребят, в смелости которых раньше
никто не сомневался, последовали примеру Трошина. Забегая вперед, скажу: все трое совершили
прыжок, только чуть позднее, во время другого полета.
По знаку летчика инструктор открыл дверцу люка и скомандо вал: «Пошел!»
Сердце заколотилось с удвоенной силой, а ноги словно приросли к полу «Дугласа». Труден первый
шаг по земле. Во много крат труднее сделать этот шаг за борт самолета. Говорю об этом с полным
правом. На земле рядом находилась мать, в самолете же с нами были лишь наше мужество и сила
воли. Здесь каждый словно бы проверял на прочность самого себя. Здесь, на борту самолета,
рождался десантник. Кому суждено было им стать, сжав зубы, бросался вниз. Кому этого было не
дано, побледнев, отходил в сторону. Таких отчисляли в пехоту.
В 1-м батальоне, как мы узнали поздне е, во время учебного прыжка было по -другому. Пять парней
проявили здесь неуверен ность и никак не решались прыгнуть.
Командир взвода и инструктор терпеливо уговаривали ребят, но это не помогло. И тогда
инструктор, в сердцах махнув рукой, направился в кабин у летчиков. Немного погодя он вышел оттуда
и уселся, словно бы огорченный, на лавочку возле выходного люка. В это время самолет вдруг начал
заваливаться на крыло, а из приоткрытой кабины летчиков показался дымок. С испуганным лицом
выбежал второй пилот: «Авария! Спасайся, кто может!» — и бросился открывать люк.
Парни, забыв обо всем, ринулись вниз. И все «спаслись», а точ нее сказать — удачно
приземлились...
Мне тоже нелегко дался первый прыжок. «Прыгнуть, прыгнуть!» — твердил я себе, шаг за шагом
продвигаясь вперед.
Только что совершил прыжок Виктор Смирнов. И вот стою у открытого люка мною бездна.
Стараясь не смотреть вниз, я сделал последний шаг. В грудь ударил ветер. Секунду или две я не мог
преодолеть его напора. Но, сделав усилие, оттолкнулся от борта самолета. Воздушный грохочущий
вихрь от винтов подхватил меня и так закружил, что я не мог понять, где небо, где земля и где я сам.
Сколько времени падал и когда выдернул кольцо, не запомнил.
Догадался об этом, почувствовав за спиной рывки строп. Неожи данно с силой рвануло в верх и
наступила оглушающая тишина. Никак не мог сообразить, что случилось. Только взглянув вверх и
увидев купол парашюта, понял: главный раскрылся. Набрав шись смелости, осторожно глянул вниз.
Там далеко виднелось белое поле и ярко-красный посадочный знак Т. Еще увидел много других
парашютов, которые тоже опускались к земле.
Меня охватили восторг и радость. Я что -то запел, а потом закричал во всю силу легких:
— Ребята, где вы?
Отозвались сразу и снизу и сверху.
Земля приближалась. Ноги коснулись пушистого снега. Купол на длинных стропах повалился набок и
протащил меня несколько метров. Погасив купол, отстегнул карабинчики лямок, снял пара шют и
уложил в чехол.
Счастье переполняло меня...
И вот снова застучали колеса тесных теплушек, замелькали сохранившиеся и разрушенные станции
и полустанки. Мы ехали на запад, к линии фронта.
В январе сорок второго прибыли в недавно освобожденную Ка лугу. Здесь я увидел сожженные
дома и разрушенные старинные соборы. Взорванный мост через Оку как бы завершал эту печальную
картину.
Горы разбитой техники на городской площади и многочислен ные развалины — все говорило о
жестоких уличных боях, которые гремели здесь совсем недавно.
В Калуге мы пробыли неделю. В эти дни «нерешительные» десантники учились прыгать с
парашютом, а мы получали боекомп лект, состоявший из пятисот патронов, двух гранат РГД, двух
противотанковых гранат и трехдневного неприкосновенного запаса продуктов. Наганы минометчикам
заменили на винтовки, так как минометы должны были сбросит ь на грузовых парашютах позднее,
после нашего десантирования.
Тщательно и основательно готовились мы к рейду во вражеский тыл. Настроение у всех было
исключительно боевое.
4
В первых числах февраля бригада перебазировалась на аэро дром, находившийся за Окой.
Размещался он за околицей деревни. Аэродром был временный, капитальные строения отсутствова ли,
и нас разместили в деревне.
В тот же день на аэродром доставили наше имущество: пара шюты, грузовые мешки с боеприпасами.
Все это штабелями сло жили на краю летного поля. Перед нашим прибытием с этого же аэродрома
была заброшена во вражеский тыл 8 -я бригада, но часть людей еще оставалась здесь. Самолеты,
транспортировавшие десантников 8 -й бригады к месту высадки, на нашу беду, прита щили за собой
«хвост». По утрам к нам стали наведываться лег кие немецкие бомбардировщики, сбрасывавшие
бомбы замедленного действия. В связи с этим большая часть местных жителей покинула деревню.
Приказ на боевой вылет был получен только в конце дня 22 февраля. Ночь выдалась мороз ная, с
обжигающим ветром. Звезды ярко и холодно мерцали на темном небе. С полной боевой выклад кой мы
молча шагали на аэродром. Там с ревом поднимались и совершали посадку самолеты. Началась
выброска во вражеский тыл нашей бригады...
Нами овладело лихорадочное возбуждение, всегда сопутству ющее изменению обстановки. Именно
в те минуты я вдруг остро почувствовал удивительную слитность десятков и сотен людей, го товившихся к бою, и с волнением ощутил, что с этого момента и сам связан с ними надолго и прочно.
Мы надели парашюты. Надежно привязали к себе вещевые мешки на длинных лямках. Стоять в
полном облачении было тя жело, поэтому расположились полулежа на снегу вокруг разогревателя
моторов. Жаркое пламя под порывами ветра колебалось из стороны в сторону, сло вно прощаясь с
каждым из нас.
— Давайте дадим друг другу клятву, — неожиданно предложил Александр Агафонов.
— Какую еще клятву? — повернулся к нему Иван Климачев.
— Обычную. Сами знаете, куда полетим. Всякое может слу читься. А потому предлагаю дать клятв у
молчания. Если с кем-нибудь из нас произойдет непоправимое, те, кто вернется, должны молчать и не
говорить родным о случившемся. Пусть считают по гибшего без вести пропавшим. Тогда у близких
останется хоть маленькая надежда.
Прав был Саша, затеяв этот разговор, хотя и веяло от его слов большой грустью. Я сам думал так
же, а поэтому первый протянул ему руку. На наши руки легли ладони Виктора и Ивана.
Не прошло и часа, как взвод получил «добро» на посадку. Не уклюже шагая, мы двинулись к
самолету. Поднялись внутрь и примостились на лавочках. Второй пилот втянул лестницу и закрыл
дверцу люка. Заработали моторы, машина зарулила к взлетной полосе. И вот мы в воздухе. Сделав
круг над аэродромом, взяли курс на запад, на фронт. Сознание, что летим' бить врага, о крылило нас.
Кто-то из ребят чистым звонким голосом запел: «Ши рока страна моя родная...»
Внизу, укрытая пологом ночи, расстилалась белая равнина с тем ными пятнами лесов. Огненным
ручьем ее прорезала линия фрон та. Она встретила нас лучами прожекторов, п унктирами очередей
зенитных пулеметов, разрывами снарядов. В иллюминатор было видно, как лучи прожекторов
скрестились на соседнем «Дугласе», в котором находились наши товарищи. Самолет тряхнуло, потом
он вспыхнул, вошел в пике и ринулся вниз.
Я сидел потрясенный, крепко зажав в руке кольцо парашюта.
Трагическая судьба десантников заставила почувствовать всю глубину беспощадной борьбы с
фашизмом, развернувшейся на нашей земле.
Фронт остался позади.
— Товарищ лейтенант, куда мы летим? — спросил кто-то из ребят.
— В Смоленскую область, громить тылы врага,— коротко ответил командир
взвода.
Ответ лейтенанта Топоркова удовлетворил всех нас, и других вопросов не
последовало.
На исходе был второй час полета, когда раздалась команда приготовиться к
прыжку. Лейтенант зажег фонарик и посмотрел на ручные часы. К нашему
удивлению, Генка Трошин решительно заявил, что будет прыгать первым. Никто
не возражал. Через несколько минут я вслед за товарищами шагнул в темноту
ночи,
Кольцо выдернул спокойно. Как и на тренировке, сильно встряхнуло: парашют
раскрылся. Я оглядел купол и стропы. Они были перекрещены. На всякий случай
раскрыл запасной парашют. Покачиваясь на стропах, я медленно опускался
навстречу неизвестности. На всякий случай расстегнул еще и сумку с гранатами,
проверил, легко ли вынимается из чехла нож.
Земля бережно приняла меня. Провалившись по пояс в снег, приземлился. Погасив оба купола, отстегнул
винтовку. Только взялся за карабинчики лямок, как впереди показался человек на лыжах. Вскинув винтовку,
я крикнул:
— Стой, кто идет? Пропуск!
Лыжник оказался десантником из 8-й бригады. Как выяснилось позже, я приземлился несколько в стороне
от ребят своего взвода. Поэтому ни с кем из них не встретился. Да и нелегко было различить их в
маскхалатах. Постоял несколько минут, прислушиваясь, не раздастся ли свисток командира взвода (это был
условный сигнал). Но так ничего и не услышал,
5
— Пойдем к нам в бригаду! Здесь недалеко, а завтра разыщешь своих,— предложил находившийся рядом
десантник. (Оказалось, что из их бригады послали целый взвод, чтобы встретить нас.)—А парашют оставь,
его подберет специальная команда,— посоветовал он.
— Нет, заберу!
— Ну и тащи, если тебе так нравится! — послышалось в ответ.
Идти с ношей было трудно, но я и не думал бросать парашют.
Светила полная луна. Ее не было, когда вылетали с аэродрома. В настороженной тишине под нашими
ногами довольно громко хрустел и искрился снег. Я волновался за друзей и не был расположен к
разговорам. Это заметил мой попутчик.
— Чего нос повесил? — спросил он.— Хочешь, расскажу забавную историю?
Я рассеянно кивнул.
— Так вот, смех и грех, но в 214-й бригаде обнаружили «зайца».
— Какого зайца? — удивился я.— Ты спятил, что ли? Ничего я не спятил,— обиженно протянул он.— А
«заяц»
тот — Вася Сехин, местный мальчишка из Смоленска. Он у них сыном бригады считался. Четырнадцать лет
пареньку, а с вышки не раз прыгал, ну и с парашютом научился обращаться. Так вот, в спешке сборов надел
он парашют и забился за топливный бак ТБ-3. А потом и выпрыгнул после всех.
— Вот это номер! Ничего не скажешь,— согласился я, хотя и не совсем поверил услышанному1.
Разговорившись, мы с попутчиком без происшествий дошли до деревни, где размещался 1-й батальон 8-й
бригады.
Утром от десантников, с которыми ночевал, я узнал, что 2-й батальон нашей бригады находится в
соседней деревне Велико-полье.
Встретили меня, как пришельца с того света.
— Товарищ лейтенант, Зайцев нашелся. Жив и невредим, даже парашют приволок! — радостно закричали
десантники, едва я перешагнул порог избы.— Ты, наверное, есть хочешь? Садись за стол.— И выставили
чугун горячей картошки.
Тронутый вниманием товарищей, я от смущения не знал, что делать. Все наперебой угощали меня самым
вкусным, что у кого нашлось. Тут я впервые по-настоящему понял и оценил солдат2 скую дружбу,,,
В деревне Великополье собрался весь наш батальон, кроме хозяйственного взвода: как оказалось, их
высадили далеко в стороне.
Ночью пошли на соединение с бригадой. Утром в деревне Остравка, где размещался штаб бригады,
воссоединились с остальными батальонами.
Только спустя много лет я узнал из мемуаров генерал-полковника П. А. Белова, что в тыл противника был
заброшен тогда весь 4-й воздушно-десантный корпус, в состав которого входила и наша бригада. Узнал, что
после трагической гибели командира корпуса генерал-майора А. Ф. Левашова, направлявшегося на самолете
в район десантирования, командование принял на себя начальник штаба полковник А. Ф. Казанкин. Узнал
также о тех больших задачах, которые во взаимодействии с войсками 50-й и 33-й армий должны были
решать гвардейцы-конники генерала Белова, местные партизаны и десантники нашего корпуса.
Тогда же, зимой сорок второго, я твердо знал лишь свое место во взводе и те конкретные скромные
задачи, которые ставил перед нами лейтенант Топорков. В ту пору с восхищением говорили у нас о событии,
которое произошло незадолго до нашего появления на Смоленщине. Событие было весьма важное: в ночь на
15 февраля партизаны отряда «Дедушка» во взаимодействии с конниками-беловцами и десантниками,
которые уже находились в этих краях, выбили фашистов из города Дорогобуж, захватив при этом склад
оружия и боеприпасов, склад с продовольствием, 30 автомашин, пять тысяч винтовок и многое другое... На
территории Дорогобужского района на несколько месяцев была восстановлена Советская власть...
Могу добавить к этому, что с появлением на Смоленщине 4-го воздушно-десантного корпуса отважные
действия партизан против оккупантов приобрели еще больший размах. Партизаны успешно громили
фашистские гарнизоны не только в деревнях, но и в районных центрах и даже в городах.
«Почти во всех партизанских частях имеются парашютисты... Многие военные руководители партизан и
почти все парашютисты снабжены радиостанциями»,— сообщал в ставку Гитлера начальник тылового
района группы армий «Центр» генерал фон Шен-кендорф. И сообщал не случайно: древняя смоленская
земля в буквальном смысле слова горела под ногами оккупантов...
Увлекшись рассказом, я невольно забежал вперед. А потому вернусь к тому моменту, когда мы в деревне
Остравка соединились с родной 9-й воздушно-десантной бригадой.
Наш 2-й батальон получил боевую задачу. Первая ее часть заключалась в том, чтобы выбить гитлеровцев
из деревни Ключи и оседлать большак, по которому со станции Вертехово фашисты подвозили к передовой
войска и снаряжение. Вторую часть задачи нам должны были сообщить позднее.
Деревню предстояло обойти с двух сторон. Шли лесом, в ночное время. Днем отсиживались под густыми
елями. Костров не разводили, чтобы не обнаружить себя. А холод был нешутейный, замерзла даже смазка в
затворах.
Красив зимний лес, особенно ночью. В темных провалах бурелома, в пухлом снегу чудились медвежьи
берлоги и волчьи логова. А цепочки заячьих следов будили воспоминания о лыжных прогулках в
1Случай этот впоследствии подтвердился: Василий Павлович Сехин живет и здравствует по сей день.— П р и м . авт.
2Случай этот впоследствии подтвердился: Василий Павлович Сехин живет и здравствует по сей день.— П р и м . авт.
6
окрестностях Иваново. Временами с деревьев срывались шапки снега. Это заставляло нас осматриваться по
сторонам и крепче сжимать оружие.
Сосредоточенно шагали рядом друзья. Может, и они вспоминали родной дом...
Порой до нас доносились звуки отдаленного боя. В темном небе отражались багровые всполохи пожаров.
Неожиданно впереди за лесом раздался грохот взрывов, высоко поднялись пляшущие языки пламени.
На какой-то миг мы остановились от неожиданности. И тут же раздалась команда: — К бою!
Взяв оружие на изготовку, развернувшись в цепь, бросились вперед, стараясь быстрее выбраться из леса и
схватиться с врагом. И все-таки мы опоздали. Когда приблизились к большаку, все было закончено.
После ожесточенного боя в Ключах с десантниками других батальонов нашей бригады фашисты, боясь
окружения, поспешно отошли. Часть немецкого обоза отрезала на большаке 1-я рота нашего батальона, а
нашей 2-й роте пришлось довольствоваться только созерцанием трофеев.
На узкой, расчищенной от снега дороге стояло десять — двенадцать внушительного размера повозок.
Убитые лошади темнели на снегу. Тут же валялись трупы гитлеровцев. Успей мы на полчаса раньше,
захватили бы весь обоз...
Фашисты, поспешно удирая, все же успели поджечь деревню, и, когда мы ступили на деревенскую улицу,
почти все избы были охвачены огнем.
В штабной повозке мы обнаружили два железных ящика. В одном оказались рейхсмарки, в другом —
гитлеровские награды. Остальные повозки разгромленного обоза были набиты хлебом, консервами, галетами
и, на радость курильщикам, сигаретами.
Собравшись всем взводом в уцелевшей избе, мы зажгли коптилку, растопили печь и присели у огня...
Итак, первая часть поставленной нам задачи была выполнена. Десантники очистили от врага деревни
Дерговичная, Татьяниха, Жердовка. Станции Вертехово и Угра удалось взять штурмом. Десантники 8-й
бригады захватили Мармоново, где уничтожили штаб 5-й танковой бригады фашистов. У нас даже говорили,
что генерал Манштейн еле успел унести ноги.
Вторая часть задачи предусматривала совместные действия десантников с воинами 50-й и 33-й армий. Но
обстановка сложилась неблагоприятная. Это было учтено командованием. Мы получили приказ громить
тылы врага, уничтожать его живую силу и боевую технику, удерживать захваченные районы, что было
весьма непросто: отразив удары советских соединений с фронта, фашисты обрушились на нас, имея
превосходство в живой силе и технике. Мы могли противопоставить им только маневр. И сделали это.
Завязались ожесточенные кровопролитные бои. Заполыхали деревни и села, освещая ночь зловещим светом
пожаров. Открывшийся в тылу врага фронт огромными дугами расходился в обе стороны от Ключей, образуя
гигантское огненное кольцо. Внутри этого кольца находились мы, а по его обводу — гитлеровцы, во много
раз превосходившие нас по вооружению и численности.
Утром предстоял бой. Мы поспешно начали сооружать из снега траншеи, которые подковой охватывали
околицу деревни. Когда забрезжил рассвет, никаких следов пребывания людей в Ключах не осталось и в
помине — маскироваться десантники умели.
Едва забрезжило, а мы уже на ногах. Проделав в снежном бруствере небольшую канавку, я удобно
приладил винтовку, вынул из сумки гранаты, вставил в них запалы. То же сделали и мои друзья.
— Ребята, будьте осторожней. Не теряйтесь и не горячитесь, Стреляйте прицельно. Фрицы полезут —
подпускайте поближе и бейте наверняка,— наставлял нас заботливый Садко.
1-я рота занимала траншеи справа от нас. 3-я расположилась еще правее, на другом конце деревни. Часов
в десять утра над нами просвистела первая мина. А потом началось... Ответить на этот удар нам было нечем:
на весь батальон мы имели единственный 122-миллиметровый миномет и две сорокапятки, да и те без
боеприпасов — их не успели еще доставить по воздуху. Поэтому приходилось вжиматься в снег и кланяться
каждой мине.
Интенсивный обстрел продолжался минут двадцать. Мы думали, тем дело и кончится. Ан нет. Минометы
умолкли, но застрочили пулеметы, да так застрочили, будто швейный цех заработал. На огонь мы не
отвечали — ждали, что предпримут фашисты. А в роте и взводе уже появились убитые и раненые. Среди
погибших оказался и Геннадий Трошин. Осколком мины был ранен в руку лейтенант Топорков.
Командование принял помощник нашего командира взвода Николай Дмитриевич Петров.
После непродолжительного пулеметного огня снова засвистели мины. Напористость противника стала
понятной, когда из леса показались цепи гитлеровцев в зеленоватых шинелях. Впереди них двигались два
танка, ведя огонь из пушек и пулеметов.
Я переставил прицельную рамку винтовки на отметку 300 метров.
— Не трусь, ребята! — крикнул Иван Климачев, поднявшись в траншее во весь рост.— Фашисты на испуг
хотят взять. Черта с два! Нас не испугаешь, не на таких напали! — яростно потрясал он винтовкой, не
обращая внимания на свист пуль.
Чаще и дружнее захлопали наши выстрелы. Но противник, невзирая на потери, продолжал наступать.
Бой кипел по всем линиям траншей. Особенно яростная стрела ба шла в центре нашей обороны, у начала
деревенской улицы, куда близко подошел передний танк. Там рвались гранаты, стучали бронебойки,
захлебывались пулеметы. Часть десантников 1-й роты попала под огонь пулеметов и начала отходить.
На помощь бронебойщикам 1-й роты направились наши во главе с командиром и комиссаром роты. Не
пригибаясь, с пистолетами и противотанковыми гранатами в руках бросились они в самую гущу боя, увлекая
за собой десантников.
7
Я старался стрелять только по целям, а мозг сверлила одна мысль: «Любой ценой не пропустить,
остановить врага...»
А вот и он! В прорези прицельной рамки приземистый гитлеровец в каске, бегущий за вторым танком.
Затаив дыхание, я плавно нажал спуск. Немец выронил автомат и упал в колею, пробитую гусеницами
танков. В это время загорелся танк, который шел первым. Из него повалил густой дым.
— Один испекся! — что было силы закричал я, приподнимаясь над траншеей.
Как злые осы, просвистели над головой пули.
— Пригнись! — дернул меня за ногу сержант Юрий Соколов. Я укрылся за бруствером и продолжал вести
огонь. Фашистов,
пытавшихся выбраться из горящей машины, мы расстреляли из винтовок. А уцелевший танк, огрызаясь,
отошел, остановился на безопасном от бронебоек расстоянии, снова открыл огонь. Гитлеровцы залегли.
Кто-то из десантников нашего взвода, охваченный азартом боя, пригнувшись над бруствером, помальчишески показывал им фигу. Ближайший к траншее фашист вскинул в его сторону автомат. Но парень
оказался не промах, он опередил врага и ловко сразил его короткой очередью.
Не успел я оправиться от волнения, как в небе раздался ровный нарастающий гул. Он неумолимо
приближался. Над лесом появились двухмоторные бомбардировщики с крестами на крыльях. Сделав
разворот, они зашли с правого, дальнего от нас фланга и начали прочесывать траншеи из крупнокалиберных
пулеметов, одновременно сбрасывая бомбы.
Все мы попадали на дно траншеи. Лежа на боку и затаив дыхание, я не спускал глаз с самолетов и вскоре
отчетливо увидел, как из чрева бомбардировщиков стали вываливаться черные бомбы. С пронзительным
визгом и грохотом они взрывались поблизости, сотрясая промерзшую землю.
У нас не было ни одной зенитной установки, чтобы отразить налет. В хаосе звуков комариным писком
звучали винтовочные выстрелы десантников, стрелявших с колена по воздушным разбойникам.
Не успела отбомбиться первая группа, как появилась вторая. Все снова закрутилось и завертелось в
бешеном хороводе.
Бомбардировщики долго ходили над нами. В ушах еще стоял звон и шум бомбежки, когда гитлеровцы
снова пошли в атаку. У нас уже появились потери, но ни упорства, ни злости не убавилось. Поднявшихся в
атаку гитлеровцев мы встретили таким огнем, что они залегли и не продвинулись ни на шаг.
Оставшийся невредимым танк тоже повернул вспять. Немцы откатились на исходные позиции, оставив на
поле боя десятки убитых. И тут я понял, что солдатом становишься тогда, когда встречаешь врага лицом к
лицу, когда умеешь хорошо стрелять, веришь в свое оружие, а главное — в своих командиров и товарищей
по окопу. Тогда не страшен любой враг.
Мы выдержали крещение огнем и стали солдатами...
Напряженно стучало сердце. Я поднялся в траншее, не веря наступившей тишине. Ветер приятно обдувал
разгоряченное лицо. Мои товарищи-десантники, не меньше, чем я, возбужденные только что пережитым,
громко переговаривались между собой.
Тяжелым оказался для нас первый бой, и тем радостнее было сознавать, что враг остановлен, а мы живы и
невредимы...
Голос нового командира взвода младшего лейтенанта Цветкова вернул нас к действительности. Он
приказал сержантам обеспечить наблюдение за противником и никого не отпускать из траншей. А потом
оглядел нас и уже совсем другим тоном добавил:
— Ребят надо хорошо накормить после трудов праведных. В трофейной кухне варится каша с мясом.
Подкрепиться сейчас самое время...
Благодаря заботам комиссара Васильева и нашего старшины мы почти каждый день получали хлеб,
который пекли жители освобожденных нами деревень. Солдатским сердцем чувствовали: Родина делает все
возможное, а порой и невозможное, чтобы обеспечить десантников всем необходимым. Но на войне, тем
более за линией фронта, не всегда получалось так, как хотелось. А потому мы никогда не роптали, если
случались длительные перебои с доставкой продуктов. Главное — оружие и боеприпасы. А с этим было все
в порядке.
Как только солнце опускалось за горизонт, наши траншеи оживали: ночью фашисты почти никогда не
предпринимали атак. И хотя усиливался беспокоящий огонь, хотя не переставая вспыхивали осветительные
ракеты, все равно ночь приносила облегчение и снимала дневное нервное напряжение. Что же касается
обстрелов, то к ним мы привыкли и особых неудобств не испытывали.
— Кто у нас сегодня дежурный? — спрашивал обычно сержант Юрий Соколов, во весь рост поднявшись в
траншее (ночью это можно было себе позволить).
Дежурили обычно четверо десантников. Двое заготавливали конину, двое отправлялись за водой, а потом
все вместе кашеварили.
Во время дежурства я всегда старался попасть в число водоносов. Хотя это было опасно (могло накрыть
миной или прошить пулеметной очередью), зато вносило разнообразие в траншейную жизнь. Было и еще
одно обстоятельство, из-за которого я любил эти вылазки. Возле самого ручья (из него мы брали воду)
метрах в двухстах от траншей стояла уцелевшая изба под соломенной крышей. В избе была русская печь.
Мы, набрав воды, любили посидеть возле печи. Здесь, в избе, находился своеобразный «пресс-центр»: сюда
заходили десантники и из других рот и взводов. И не удивительно, что самые свежие новости доходили
8
отсюда даже в дальние закоулки траншей. У горящей печи завязывались и добрые беседы, и жаркие споры, и
хорошо было вспомнить о своем доме.
Изба эта, словно заколдованная, долгое время стояла среди чернеющих воронок, пока однажды не сгорела
от угодившей в соломенную крышу мины. И мы лишились этого теплого уголка...
Атаковать нас фашисты больше не пытались, видимо, смирились с потерей дороги. А мы попусту не
стреляли, экономя боеприпасы. Выполняли свою задачу — удерживали деревню Ключи и проходивший
рядом большак, а заодно и фашистов держали здесь на привязи.
Все ребята из нашей ивановской четверки были живы, старались держаться вместе и помогать друг другу.
Сейчас уже и не скажу, по какой причине однажды мы не виделись несколько дней. Зато когда собрались,
каждому показалось, что находились в разлуке чуть ли не год. Крадет время война. Один день, прожитый на
фронте, порой вмещал в себя целый месяц мирной жизни.
!;
Первая декада марта была на исходе. Днем ласково пригревало солнышко, но вечера и ночи были
холодные. Весна выдалась поздняя. Нередко гуляли злые метели. Во время ночного дежурства некуда было
деться от колючего снега и пронизывающего ветра. Плащ-палатка помогала плохо. Коварно убаюкивало
шуршание поземки. Глаза слипались, голова клонилась на грудь. Сон туманил сознание. Чтобы не уснуть,
старались не стоять на месте. Но стоило остановиться на минуту — и сон опять наваливался свинцовой
тяжестью. Ночью дежурили по часу, по два. После отдыхали в пещерах, выкопанных в стенках траншей.
Несмотря на холод, сон тут же смежал веки, война на короткое время уходила прочь. И так ночь за ночью...
Десантникам, как известно, присущ атакующий стиль боевых действий, с внезапными ударами,
ошеломляющими врага. А мы вынуждены были сидеть в обороне, и ничего нельзя было тут изменить.
В минуты затишья вели нескончаемые разговоры о прошлой мирной жизни, и о будущей тоже. Никто из
нас не сомневался в конечной победе и в том, что каждый вернется домой. Поэтому и разговоры были полны
веры в будущее, надежды на жизнь. Единственным, что огорчало каждого, была наша вынужденная
бездеятельность. Гитлеровцы не предпринимали атак, будто забыли о нашем существовании. Но это только
казалось. На самом деле враг не мог смириться с нашим присутствием, и там, где не хватало сил, пускался
на хитрость.
Однажды в селе Преображенском у штаба нашего 4-го воздушно-десантного корпуса среди бела дня
приземлился У-2. Из него с подчеркнутой молодцеватостью выпрыгнули летчик и офицер связи. Они
привезли приказ командования Западного фронта о прекращении боевых действий и выходе на Большую
землю. К приказу был приложен маршрут выхода. Трудно представить, чем все это могло кончиться, если бы
не начальник особого отдела корпуса, который усомнился в подлинности приказа и попросил у командира
корпуса разрешения запросить Москву.
Москва ответила: «О каком выходе идет речь? Выполняйте поставленную задачу».
Так бдительность чекиста спасла многих десантников от неминуемой гибели, которая ожидала их в пути
следования по маршруту, указанному фашистами...
Прошел почти месяц, как десантники высадились во вражеском тылу.
За это время советские войска предприняли несколько попыток прорвать оборону гитлеровцев и
соединиться с нами. Однако все попытки заканчивались неудачей. Мы продолжали действовать
изолированно от главных сил фронта.
Слухи о десанте распространились по всей Смоленщине. К нам потянулись из деревень бывшие
окруженцы, причем многие из них приходили с оружием. Шли и пленные, бежавшие из лагерей смерти.
Страшно было слушать их рассказы о пережитом в концлагерях.
Все теснее взаимодействовали с нами партизанские отряды и соединения.
По-прежнему часто нас навещал комиссар Васильев.
— Ну как, хлопцы,— спрашивал,— живем?
— Живем, товарищ комиссар! Вот только хлеба, соли и табачку маловато.
— Что поделаешь, ребята, война! Не к теще в гости приехали. Только не падать духом! Придет праздник и
на нашу улицу. Все у нас будет. А пока — потуже затянуть пояса и побольше инициативы,— советовал он.
Набравшись духу, мы однажды спросили: можно ли нам разжиться провизией у фрицев.
— Каким образом вы собираетесь это сделать? — поинтересовался Васильев.
— Обоз фашистский на большаке подкараулим — и все
1
дела.
— Так и быть, переговорю с комбатом,— подумав, пообещал комиссар и слово свое сдержал.
Через несколько дней Васильев зашел снова и порадовал нас разрешением на вылазку.
Деятельно стало готовиться наше отделение к рейду на большак, что проходил километрах в пятнадцати
от нас. Подобрали лыжи по росту (их сбросили нам на парашютах), начистили автоматы, набили патронами
по три диска. Ко всему этому дополнительно вооружились трофейными парабеллумами. Двое суток
отдыхали и отсыпались, а на третьи, как только угасла вечерняя заря отправились в путь.
Спокойно и уверенно шел я вместе с товарищами-комсомольцами навстречу опасности, потому что был
уверен: такие не подведут и не оставят в беде.
9
Далеко за полночь подул свежий ветер и разогнал тучи. Зябким светом засветила луна. Делая короткие
остановки, мы шагали, сверяясь по компасу и карте, оставляя за собой серебристую от лунного света
дорожку. Под лыжами поскрипывал снег. Деревья, покачиваясь, отбрасывали расплывчатые тени.
Двигались друг за другом, готовые в случае опасности немедленно раствориться в заснеженном лесу.
С рассветом приблизились к большаку. Он дугой проходил вдоль самой кромки леса по пологой,
поросшей молодняком лощине. Дорога была расчищена. Чуть свернешь в сторону — и застрянешь в
глубоком снегу.
Остановились на опушке и, прячась за елями, огляделись. С возвышенности хорошо просматривались дали
заснеженных лесов и полей. У леса, за лощиной, виднелись избы деревушки. Особенно интересовали нашего
сержанта подступы к дороге. Осмотром он остался доволен.
Под густыми елками выкопали в снегу ячейки, настелили в них лапник и улеглись ждать. Между собой
решили: большой и сильно охраняемый обоз пропустим, а брать будем тот, что нам по силам.
Мороз пробрал нас до костей, когда на пригорке показались шесть высоких повозок. В каждую было
впряжено по две лошади. На козлах, закутанные во что попало, сидели по два немца в соломенных эрзацгалошах. От заиндевевших лошадей валил пар.
Сержант подал знак. Громом всколыхнулось лесное эхо и пошло перекликаться на разные голоса. Лошади
первых двух повозок рванули и понеслись. Остальных скосили очереди наших автоматов.
В трех повозках были только мешки с овсом. Зато в последней, похожей на фургон, мы нашли колбасу,
хлеб, консервы, сигареты и даже шоколад.
Нагрузившись трофеями, без задержки тронулись в обратный путь. Погони мы не боялись: знали,
фашисты не сунутся в лес.
Еще засветло устроили большой привал и даже вздремнули. А ночью за нами увязались волки. Их вой
раздавался все ближе.
— Колбасу, дьяволы, учуяли,— прошептал сержант.— Сейчас я их угощу.
Грохот автоматной очереди прокатился по лесу. Волчьи тени исчезли в густом ельнике.
Уставшие, но радостные, мы после полуночи добрались до Ключей. Всю провизию сдали в штаб
батальона. Консервы, хлеб, колбаса и сигареты были розданы десантникам, а шоколад отослали раненым.
Засады на дорогах проводились и позднее, но не всегда они кончались так успешно.
О планах командования нам обычно доводилось узнавать уже во время боя или после него. Но на этот раз
информация о намеченных боевых действиях дошла до нас раньше. Предстояло захватить деревню
Куракино. Для этой цели командование бригады перебросило в Ключи сильно поредевший 1-й батальон (в
нем было человек полтораста, не больше).
В помощь товарищам из нашего батальона был выделен взвод, куда направили меня и Виктора Смирнова
с ручным пулеметом. Честно говоря, не любил я возиться с пулеметом. Никакой тебе свободы. Но такова
солдатская доля: делать не то, что хочется, а то, что нужно. Был минометчиком, а пришлось стать
пулеметчиком.
Нам предстояло пройти по снежной целине километра четыре, выйти к деревне и захватить ее. Как только
стемнело, тронулись в путь, выслав вперед лыжников. Они выполняли функции разведки и одновременно
прокладывали для нас тропинку в снегу. По лыжне идти было легче. Не видимые на снегу благодаря белым
маскировочным халатам, мы двигались вдоль опушки леса. Нам было жарко, несмотря на сильный мороз:
кроме винтовок, автоматов и гранат пришлось тащить четыре ручных пулемета и один «максим» на лыжах.
Выйдя из леса, разделились и направились в обход деревни с таким расчетом, чтобы в условленное время
выйти на исходные позиции, а затем по сигналу красной ракеты подняться в атаку.
Наша часть отряда подошла к деревне метров на сто и залегла, ожидая сигнала. И тут случилось
непредвиденное: сухо и резко щелкнул выстрел. Ночь сразу превратилась в день: взвились ракеты, резанули
кинжальным огнем вражеские пулеметы. Послышались стоны раненых, но мы пока не могли им помочь.
Перекрещивающиеся, сверкающие пулеметные трассы рвали темноту над нашими головами. Я лежал,
вдавившись в снег, сжимая в руках пулемет.
Вскоре за деревней, в тылу у фашистов, слабой красноватой звездочкой загорелась ракета. Грозное «ура»
покатилось к деревне. Гитлеровцы, бросившие все силы против нас, не ожидали удара с тыла. Их огонь
сразу ослаб.
— В атаку, ура! — подали команду наши командиры.
Мы с Виктором подтянулись и одновременно рванулись вперед. Я бил короткими очередями по
метавшимся среди изб фашистам.
Бой скоро закончился. Лишь в отдельных местах, откуда не удалось бежать автоматчикам, происходили
короткие яростные стычки. На случай контратаки мы организовали круговую оборону.
1-й батальон занял оборону в Куракино, а мы на следующий день вернулись в Ключи. Но радость этой
победы была омрачена гибелью товарищей. В нашем взводе из сорока человек вернулось тридцать. Убитые и
раненые были и в 1-м батальоне.
Постепенно и незаметно я привыкал к войне, познавал ее далеко не романтическую суть: голодал, спал
урывками под грохотом обстрелов, ходил в атаки и уничтожал врагов. Без прежнего содрогания смотрел я
теперь на кровь и на мертвых. Не считал чем-то из ряда вон выходящим не есть по два-три дня. Забыл о
нормальном сне и тепле.
Десантники проявляли большое мужество и волю в борьбе с врагом. Я старался ни в чем не отставать от
товарищей...
10
В одну из холодных мартовских ночей я заступил на дежурство. Швыряя в лицо жесткий снег, сильный
ветер гнал по небу рваные тучи, из-за которых боязливо выглядывала луна.
Все было привычно и вроде бы спокойно. И вдруг небо над станцией Вертехово осветилось багровым,
полыхающим заревом и вспышками ракет. Даль прочертили разноцветные трассы пулеметных и автоматных
очередей. Послышался отдаленный гул боя.
Громыхало часа два, потом все стихло. Утром мы узнали подробности. Воспользовавшись непогодой,
гитлеровцы, уповая на внезапность и ночное время, напали на десантников, занимавших Вертехово. Но
ребята вовремя обнаружили врага и встретили как положено. Больше сотни фашистов навсегда осталось
лежать на снегу...
В середине марта мы оставили Ключи и перебрались в деревню Дубровка, что лежала километрах в
двадцати.
Здесь было десятка два домов. Одним концом деревня упиралась в пологий берег речушки, другим — в
большак. Деревянный мост, пересекавший речку, являлся как бы продолжением большака. На
противоположном высоком берегу стояли два сарая и амбар. За ними начинался лес. Возле большака и
сараев, метрах в семидесяти от леса, мы соорудили в снегу траншеи и заняли оборону.
Жители Дубровки, по совету нашего командования, заблаговременно, покинули насиженные места и
отправились к родственникам в соседние деревни. Оставаться в Дубровке им было опасно...
Вскоре наше отделение послали в засаду. В перелеске, у самого выхода дороги из леса, мы установили и
замаскировали два ручных пулемета с таким расчетом, чтобы держать дорогу под перекрестным огнем.
Ждали два дня. На третий, со стороны Дубровки, раздались выстрелы, а через несколько минут там уже шел
жаркий бой.
Сняв засаду, двинулись на выручку к своим. Пришлось идти в обход, через лес, по снежной целине. Чтобы
заглушить голод, жевали кончики липовых веток. Когда наконец выбрались на дорогу, которая вела к
деревне, попадали от усталости. Сержант объявил короткий привал. Протерли лицо снегом, почувствовали
себя бодрей и зашагали дальше.
К деревне мы подошли лишь с наступлением темноты. Бой уже закончился. Только зарево пожаров
поднималось к небу, да иногда раздавались одиночные выстрелы и короткие очереди. От всей деревни
уцелела только одна небольшая избенка. В ней разместился штаб батальона. Вокруг чернели воронки от
бомб и мин,
Цветков, увидев нас, просиял, но выглядел он очень усталым и постаревшим.
— Молодцы, что вернулись живыми... От взвода кроме вас осталось три человека... Все полегли, но никто
не сделал ни шагу назад... Как только похороним погибших, забирайте пулеметы — и в путь! Время не
терпит. Необходимо соорудить новую линию обороны. Утром гитлеровцы могут снова начать атаку...
Ситуация, к сожалению, сложилась так, что все прежние номера расчетов вышли из строя. Иван Климачев
и я остались первыми номерами, Виктор Смирнов и Александр Агафонов — вторыми. А наши минометы так
и застряли где-то на Большой земле. Мы превратились в пулеметчиков, но с автоматами не расставались.
Вдвоем с Виктором оборудовали в воронке от бомбы пулеметную ячейку. На дно настелили соломы,
смастерили из досок что-то похожее на шит с амбразурой. Набили патронами целых пять дисков и завернули
их в плащ-палатку, чтобы не попал снег.
В соседней воронке, метрах в двадцати от нас, расположились со своим пулеметом Иван с Александром.
В подполе разрушенного дома командир взвода устроил командный пункт.
К утру линия обороны была восстановлена. Противник молчал. Но тишина казалась зловещей. При свете
дня мы разглядели у самых траншей, захваченных фашистами, подбитый танк. Метрах в тридцати от него,
возле сгоревшего сарая, лежала на боку наша разбитая сорокапятка. А около нее полег расчет. Все вокруг
было исковеркано, неподвижно, мертво. Все говорило о недавнем ожесточенном бое. И хотя гитлеровцам
удалось захватить часть наших траншей, победы над десантниками они не одержали.
Мы ждали ночи, чтобы коротким и решительным ударом выбить противника и восстановить положение.
Перед началом атаки на взводном КП появились наш ротный и комиссар Васильев. Заглянули они и к нам.
— Как дела, пулеметчики? — вполголоса спросил ротный, спрыгнув в воронку.
—Ждем сигнала, товарищ лейтенант, — так же тихо ответил Виктор.
—Как только ударит пушка, открывайте огонь. Потом, по команде, на ту сторону, через ручей, и как
можно ближе подбирайтесь к траншее. А главное — побольше огня! Не давайте фашистам высунуть нос из
траншей. Поняли?
— Поняли, товарищ лейтенант!..
Командир и комиссар зашагали дальше по линии обороны, а мы с Виктором Смирновым еще раз
осмотрели пулемет и боеприпасы.
Вскоре выстрел сорокапятки разорвал тишину ожидания. Над нашими головами пронесся снаряд.
— Атака!
Я нажал на спуск. Десятки светящихся нитей, как щупальца, потянулись в сторону гитлеровцев.
— Вперед, ура! — первым бросился в бой Цветков.
Я подхватил пулемет, Виктор — диски, оба выбрались из воронки и побежали пригнувшись к
захваченным немцами траншеям. Под прикрытием пушки и двух станковых пулеметов мы одним духом
перемахнули через ручей и подобрались довольно близко к врагу. Влезли на подбитый танк, установили
пулемет на башню и обрушили огонь на фашистский пулемет, который яростно строчил по десантникам.
11
Удобно было стрелять с танка. Длинной очередью я, словно косой, срезал пучок светящихся трасс,
вылетавших из ствола. Вражеский пулемет смолк.
Воспользовавшись этим, десантники ворвались в траншеи. Закипела рукопашная...
Мы выиграли бой! Вскоре все стихло, как будто и не лилась только что кровь и людей не косила смерть...
Возбужденные боем, мы с другом не сразу услышали голос Цветкова.
— У вас все в порядке? Потерь нет? — взволнованно спрашивал командир взвода.
— Все в порядке, товарищ младший лейтенант.
— До утра оставайтесь здесь. Не вздумайте только спать! Фашисты могут устроить любую каверзу,—
предупредил Цветков.
И он оказался прав.
Отчаянные попытки предпринимали немцы, чтобы разделаться с нами, но всюду встречали упорное
сопротивление.
Бессмертный подвиг совершило отделение десантников под командованием младшего политрука Виктора
Спиридоновича Улитчева, оборонявшее окраину деревни Пречиста.
Семь фашистских танков с автоматчиками на броне атаковали отделение Улитчева. Положение создалось
критическое. Но десантники не дрогнули перед врагом.
— Нас шестеро, а вражеских танков семь, их надо остановить—сказал младший политрук своим боевым
товарищам — Помните, в двух километрах находится наш госпиталь. Там раненые. Если мы сдадим рубеж,
танки раздавят их. Будем стоять насмерть!
И герои стояли.
На окоп Улитчева двигался танк. Навстречу ему была брошена бутылка с горючей смесью. Загоревшаяся
машина прошла над окопом младшего политрука, обдав его гарью выхлопных газов. Изловчившись, Улитчев
бросил вслед ей связку гранат. Раздался взрыв, танк остановился.
.
С. Улитчев
Умело и отважно действовали десантники отделения. Пять фашистских танков вывели они из строя. Но
два оставшихся продолжали утюжить ячейки храбрецов.
Навстречу одному из них, оставляя на снегу кровавый след, выполз из окопа раненый Улитчев.
Прижимая к груди связку гранат, он прополз метр, другой и, собрав последние силы, бросился под
гусеницу стальной махины. Раздался взрыв — и машина замерла на месте. На помощь отважным
десантникам пришло подкрепление. Громкое «ура» раздалось над полем боя. Враг побежал.
Навстречу прибывшим комбригу Курышеву и комиссару Щербине из полуобвалившегося окопа поднялся
израненный бронебойщик. Из всего отделения он
был единственный, кто остался в живых. Попытался было доложить о прошедшем в бое, но силы оставили
воина, он упал навзничь.
На месте гибели героев-десантников догорали шесть подбитых вражеских танков. Возле одного из них
нашли на снегу чудом уцелевший комсомольский билет. Комиссар Щербина развернул его и прочитал:
«Улитчев Виктор Спиридоно-вич, год рождения 1916, город Актюбинск».
За этот подвиг Виктор Улитчев был посмертно награжден орденом Ленина. Именем бесстрашного
десантника названа ныне одна из улиц в поселке Угра...
Утро мы с Виктором Смирновым встретили лежа под подбитым танком. Гитлеровцы с рассветом
обрушили на нас шквал минометного огня. А танк был надежной защитой от осколков, он только вздрагивал
от ближних взрывов. Под танком было очень тесно, нельзя было приподняться даже на локтях. Забываясь,
мы то и дело стукались головой о днище. Но это было не самое страшное, оба боялись другого — как бы
наша «коробочка» не осела от очередного взрыва и не придавила нас.
К нашему счастью, обстрел вскоре прекратился. Дело в том, что несколько мин, пролетев над нами,
разорвались в окопах у гитлеровцев, которые недавно поселились метрах в ста от нас у самого леса. Они
подняли такой крик, что огонь тотчас прекратился.
— Кажется, утихло,— повернулся ко мне Виктор.— Что, товарищ «первый», будем делать?
— Ползи к нашим, узнай обо всем, и о довольствии тоже. Поинтересуйся, как там Ваня с Сашей.
— Будет исполнено!— шутя попытался отдать честь «второй», но так стукнулся о днище танка, что
застонал.
Виктор вернулся примерно через час. Принес хлеба, картошки и щепотку соли. Сообщил, что во время
атаки было ранено пятеро и убито шестеро десантников. А наши друзья живы и невредимы.
12
Вечером мы удлинили траншейку, дотянув ее до своих, и сразу почувствовали себя уверенно и спокойно.
Как и в Ключах, фашисты больше не возобновляли атак, но так же педантично вели обстрел, с той лишь
разницей, что не всегда освещали передовую ракетами.
После месяца ожесточенных боев командование бригады подвело итоги. В бывшем колхозном сарае были
собраны представители десантников из всех рот. Направили туда и нас с Виктором.
— Товарищи десантники, друзья мои! Поредела наша бригада. Землю обагрила кровь лучших сынов
Родины, чтобы мы, живые, еще крепче били врага! Будем же до конца верны клятве!— так обратился к нам
комбриг.
После него выступали комиссар бригады, многие коммунисты и комсомольцы. Они называли имена
отличившихся, клялись сражаться до последней капли крови. Виктор тоже взял слово. Он сказал, что
десантники-ивановцы полны решимости громить врага до полной победы.
Десантники, как известно, люди не робкого десятка. Но встречались у нас и такие, кто с самой смертью
был, как говорится, на «ты».
В соседнем взводе воевал парень из Тамбовской области. Нескладно он был скроен, но силенкой не
обижен: не зря, видно, вместе с отцом на Тамбовщине гнул дуги для колхозных коней. В бою он действовал
умело и ловко: где пулей, где прикладом, а где и просто кулаком. Но не имел ни ранения, ни одной
контузии, ни самой пустячной царапины. А после случая, о котором хочу рассказать, все мы поверили в его
счастливую звезду.
Возле самой опушки, метрах в пятидесяти от траншей, лежали двое убитых фашистов. Наверное —
офицеры, так как шинели на них были с воротниками. Не знаю почему, но нашему «тамбовскому волку», как
мы иногда называли его в шутку, пришла мысль поинтересоваться, чем «дышат фюреры». О своем
намерении он доложил взводному. Тот, поразмыслив, согласился, рассчитывая заполучить документы,
которые могли оказаться при убитых. Не откладывая дела, десантник, как только стемнело, выбрался из
траншеи, пополз по прочному насту и скрылся из глаз.
Прошло не так много времени, и тьму прорезал сдавленный хриплый крик:
— Бра-а-тцы, стреляйте!
А через минуту, сквозь непонятные глухие удары и вскрики, темноту снова прорезал тот же голос:
— Бра-а-тцы!.. Стре-е...— И все смолкло.
Разрывая мрак, со стороны соседнего взвода ударили пулеметы и автоматы. Трассирующие пули прошили
ночь. А через несколько секунд огонь прекратился.
Я был удручен случившимся, посчитав, что погиб наш товарищ, нарвавшись на засаду. Но в глубине души
все же теплилась надежда, что тамбовец жив. Вдруг у соседей раздалось дружное и радостное «ура».
Молчавшие до того фашисты, словно опомнив шись, яростно зачастили из пулеметов и минометов . Но
длилось это совсем недолго.
А чуть позже мы узнали, что приключилось с нашим тамбовцем. Благополучно добравшись до
убитых, он снял с одного планшет с документами, а с другого — компас-часы и собрался возвращаться. Но не тут-то было: на парня навалились сразу трое фашистов. Тогда он и подал голос,
решил, что лучше умереть от своих, чем в плену от пыток. Шансов остаться в живых в тот
критический момент было мало. Но не таков тамбовец, чтобы не воспользоваться хотя бы одним
шансом. Схватив в медвежьи об ъятия одного из нападавших, он прикрылся им, как щитом, и, вда вившись в снег, остался невредимым. А немцев скосило нашим огнем.
Документы, доставленные десантником, оказались довольно важными — медаль «За отвагу» зря
никому не давали, а он ее получил.
Стояли последние дни марта, а зима все еще не сдавалась. По ночам, чтобы согреться, мы
периодически вылезали из-под танка и бегали вокруг обледеневшей громадины. И так из ночи в
ночь...
Однажды младший лейтенант Цветков направил наше отделе ние в разведку. Надо было определить
силы противника на левом фланге, засечь его огневые точки. В тот день я шел на боевое за дание с
тяжелым чувством. На лыжах добрались до лесу. Фаши стов не было видно. Открыли огонь, но нам
никто не отвечал. Решили возвращаться.
— Юра, берегись! — крикнул вдруг Александр Агафонов, загораживая собой нашего сержанта. А
сам вскинул автомат в сторону высокой ели, но выстрел сверху раздался раньше. Саша покачнулся. Из
левого надбровья к виску поползла темно -красная струйка. Сержант подхватил его на руки, а мы из
нескольких автоматов ударили по ели. Посыпались сбитые ветки и снег. Вместе с ними камнем рухнул
фашист, видимо наблюдатель. Рядом упала снайперская винтовка с оптическим прицелом.
Убедившись, что гитлеровец мертв, мы бросились туд а, куда отнес Сашу сержант. По выражению его
лица поняли: Саша Агафонов мертв.
Тихо стоял зимний лес. Все вокруг было по -прежнему — сверкал снег, светило солнце. Только друг
детства, который несколько минут назад шагал с нами, лежал на снегу ко всему безу частный.
Тяжело переживали мы с Климачевым и Смирновым гибель Саши. И сейчас, когда пишу эти строки,
четко вижу перед собой заснеженный лес и бледное лицо мертвого друга...
Когда вернулись в деревню, мало кто обратил на нас внимание. Смерть на фронте была
обыденной...
13
Перед тем как опустить тело Саши Агафонова в воронку от бомбы, Виктор, как комсорг взвода,
достал Сашин комсомольский билет и молча передал его комиссару Васильеву. Тот поло жил билет в
планшет, взял под козырек и застыл по стойке «смир но». Так и стоял до тех пор, пока над погибшим
не прогремел наш салют.
— Вот и не стало Саши Агафонова, а сколько еще продлится война? — сказал Виктор Смирнов. Ему
хотелось отвлечься от тя желых дум и вызвать меня на разговор, но я не отозвался.
Добравшись до танка, мы привычно залезли под него и молча улеглись рядом...
Дня через три после гибели Александра ротный приказал нам с Виктором перебраться с пулеметом
в самый дальний конец траншеи, где был сооружен блиндаж из досок и снега.
На новом месте мы расположились по-хозяйски: установили пулемет, разложили диски, гранаты.
Все бы ничего, вот только соседи смущали. У стенок блиндажа и в траншее лежали уложен ные друг
на друга трупы фашистов. Не в пример живым, они ни сколько не беспокоили нас, но и радости не
вызывали.
Перемена места мало что изменила в нашей жизни, не считая того, что возросла опасность попасть
под пулю или осколок. Брони над нами теперь не было. И с этим можно было бы смириться, не
появись у фашистов снайпер. Стоило приподняться над траншеей, как тут же раздавался выстрел.
Рано утром я встретил у ручья Ивана Климачева. Наступала весна, южный ветер ласкал лицо. И
ручей журчал, словно радовался теплу.
Иван рассказал о своей жизни. Он только что вернулся из раз ведки и находился под впечатлением
недавних событий. Развед чики захватили вражеского офицера, взяли важные документы. Из шестерых
двое погибли, а одного ранило. Всех участвовавших в захвате «языка» представили к наградам.
— Ну а как вы с Витькой? — с интересом спросил он.— Все под танком лежите?
— Да нет. Нас давно перевели в самый ближний к фрицам блиндаж. Чуть не нос к носу теперь
сидим,
— Веселая у вас жизнь!
— И не говори, Ваня!..
Иван ушел, а я наклонился к ручью, чтобы вымыть руки. В этот миг с КП прибежал десантник и,
запыхавшись, выдохнул:
— Климачева убило! Прямо в сердце!
Не поверив услышанному, я со всех ног бросился на КП. Ваня лежал на дне траншеи. Лицо его было
спокойно. Я смотрел на него и думал: «Вот и нет второго товарища и школьного друга, с кем мечтал
об алых парусах и строил планы н а будущее...»
Когда над воронкой, ставшей могилой Климачева, вырос не большой холмик, рядом загрохотали
взрывы. Начался очередной обстрел. Я безучастно стоял у могилы. Виктор схватил меня за руку и
потащил в блиндаж. Обстрел усилился. Мины рвались по всей линии нашей обороны. Земля от
взрывов падала в траншею. Одна мина рванула так близко, что взрывной волной раз рушило
сооруженную нами дощатую амбразуру.
Как только прекратился обстрел, мы выбрались из блиндажа, в траншею. Сюда с КП прибежали Цветков,
ротный и комиссар Васильев. И вовремя: группа гитлеровцев численностью около роты высыпала из своих
траншей. Строча из автоматов, они с криками «Форвертс! Форвертс!» пошли в атаку.
Мы ударили из пулеметов и автоматов. Вот когда сослужил свою службу наш верный «Дегтярев». Я
строчил по врагу, не заботясь об экономии боеприпасов. Виктор стрелял из автомата и потому иногда
задерживал подачу дисков. За это я зло покрикивал на него.
Не продвинувшись ни на шаг, немцы залегли. Многие так и не поднялись больше. Те же, кому удалось
унести ноги, вперед пока не совались. У нас было ранено несколько человек...
Траншейная жизнь в Дубровке текла довольно однообразно. Целыми сутками мы вели наблюдение за
противником, а он за нами. Мелькнет в траншее каска — стреляешь. Зазевался сам — стреляют фашисты...
— Товарищ комиссар,— обратился я однажды к Васильеву,— объясните, пожалуйста, почему мы
действуем не как десантники, а как пехота.
— Да мы и есть пехота, дорогие товарищи, только крылатая,— по-доброму оглядывая ребят, сказал он. —
Нас забросили в тыл, чтобы уничтожать врага. В этом наша главная задача. Десантники освободили уже
целые районы и истребили немало гитлеровцев. В этом наша помощь войскам фронта и моральная
поддержка жителям Смоленщины. А разве не важно то, что мы лишили противника свободы маневра
резервами, которые он мог перебросить на другие фронты!.. В общем, делаем мы с вами на первый взгляд
будничное, но очень нужное дело. Одна эта мысль должна приносить каждому из нас большое моральное
удовлетворение.
Комиссар говорил с нами доверительно, ничего не приукрашивая, но и не сгущая красок. Говорил как с
людьми, которые понимают «свой маневр». Он делился с нами мыслями и соображениями, своей простотой
и человечностью все больше завоевывая сердца ребят.
Наступил апрель.
Выполняя приказ, мы цепко удерживали занятые рубежи и были готовы в любую минуту начать
совместные действия с войсками 50-й армии. Но для этого не было, пока необходимых условий. И мы попрежнему находились в гуще хорошо вооруженных и обеспеченных всем необходимым вражеских частей.
14
Гитлеровцы не жалели усилий, чтобы разделаться с нами. Поэтому мы часто прибегали к широкому
маневру, совершая выматывающие форсированные марши и многокилометровые броски...
А по земле, не считаясь ни с чьими планами, широким фронтом шагала весна. Под лучами солнца осели
снежные стенки траншей, на дне появились лужи. Нельзя было ни встать, ни сесть: сядешь — вымокнешь,
приподнимешься — получишь пулю...
Наш батальон, равный по численности роте мирного времени, ночью оставил Дубровку. Отход
прикрывали партизаны из отряда Жабо. Двое суток, не имея маковой росинки во рту, шагали мы лесом к
линии фронта.
Многие, и я в том числе, считали, что идем на прорыв.
На коротком привале поделился своими мыслями с Виктором Смирновым.
— Честно говоря, я думаю, нелегко будет,— сказал Виктор. И помолчав, добавил: — Если даже нам
помогут с той стороны. Уж больно измотались. Да вдобавок такое месиво вокруг, не поймешь, чего больше
— снега или воды...
И он был прав, последний оставшийся в живых, самый дорогой друг детства. Очень тяжело приходилось
нам в те дни, а силы были на исходе.
Запоздавшая весна брала свое. Тропинка, которую прокладывали идущие впереди, тут же заполнялась
водой. Шагали, стараясь не зачерпнуть воду за голенище сапог, которые два дня назад нам доставили с
Большой земли. Вода иногда доходила до пояса и выше, она сжимала тело, как ледяной обруч,
Двигаясь вместе со всеми, я нес на плече пулемет и от усталости с трудом передвигал ноги.
— Привал! — раздался наконец голос нашего взводного Цветкова.
Лес оживился, задымили костры, забулькала закипавшая в котелках вода, послышались шутки и смех.
Довольные, мы уселись возле костра, поворачиваясь к нему то одним, то другим мокрым боком.
Скоро на тропинке, а вернее, на водной дорожке появился наш сержант.
Виктор позвал его к нам. Юрий сел возле костра, вылил воду из сапог и подставил ноги к огню,
наслаждаясь теплом.
— Когда разобьем фашистов, я в первую очередь досыта наемся, потом отмоюсь и отосплюсь за всю
войну,— мечтательно заговорил Юрий Соколов, с удовольствием уплетая нехитрое, но вкусное варево из
конины (незадолго до привала пришлось пристрелить выбившихся из сил и рухнувших на землю двух лошадок, которые тащили на спинах ствол и плиту батальонного миномета).—А потом возьмусь за работу. Много
лесов перевели за войну люди. А леса — великое богатство наше, украшающее жизнь человека...
— Подъем! — пролетела по цепочке команда.
И мы снова зашагали вперед. В полутора-двух километрах двигалась параллельно и 8-я бригада.
На третьи сутки утром услышали треск пулеметов, автоматов, винтовочную пальбу.
Высланная вперед разведка доложила: «В километре от нас ведут бой за деревню Буду десантники
восьмой бригады». Позже выяснилось, что в этой деревне находился крупный фашистский гарнизон.
— Взвод, приготовиться к бою! — отдал команду младший лейтенант Цветков.
Мы ускорили шаг. Соблюдая осторожность, стали продвигаться к центру деревни. Я снял пулемет с плеча,
чтобы вставить диск. Пуля рикошетом ударила в пулемет и повредила защелку. Она перестала двигаться.
Страшно злясь, я сильно дергал ее, но все было напрасно. Пытаясь помочь, Виктор слегка нажал на защелку
прикладом, и она отлетела. Выругавшись, я схватил в каждую руку по гранате и побежал вперед. Рядом,
стреляя на ходу, бежал Виктор. Пробегая через огород, я наткнулся на убитого фашиста, лежавшего на
спине с винтовкой поперек груди. Убрав гранаты в сумку, я схватил винтовку.
От соседней избы к нам подбежал комиссар Васильев с двумя десантниками. Он и тут был рядом с
бойцами. И надо же такому случиться! Вражеская пуля выбрала из всех нас именно его. Мы с Виктором
подхватили комиссара, занесли его за угол дома и уложили на снег. Задыхаясь, Васильев прошептал:
«Прощайте! Умираю. Отомстите!»
Это были его последние слова. Убитые горем, мы словно окаменели на какое-то время и молча смотрели
на своего дорогого наставника.
— Что с комиссаром?! — крикнул подбежавший командир взвода.
— Погиб,— ответил Виктор.
Лицо младшего лейтенанта еще больше посуровело, жесткие складки сошлись на переносице. С криком
«Отомстим гадам!» он бросился вперед. Мы кинулись за ним. Бой продолжался. Я бежал, стрелял, валился
на снег и снова бежал. Свистели пули, падали раненые и убитые...
После очередной перебежки свернул за угол сарая и чуть не наскочил на двух фашистов. Они лежали за
ручным пулеметом спиной ко мне и вели огонь по десантникам 8-й бригады. От неожиданности я
остановился, а потом укрылся за сараем. Фашисты ничего не заметили. Я быстро достал гранату и швырнул
ее. Раздался взрыв, пулемет смолк.
Шаг за шагом мы продвигались вперед, занимая избу за избой. Гитлеровцы побежали, бросая оружие и
снаряжение.
В этом бою отличился Виктор Смирнов — убил снайпера, от пули которого погиб наш боевой комиссар. А
в доказательство принес снайперскую винтовку со множеством выжженных на прикладе знаков свастики.
Принес и на наших глазах вдребезги разбил об угол избы и прицел, и винтовку, чтобы следа не осталось от
ее владельца.
Отличился и наш сержант Юрий Соколов. Он уничтожил вражеское пулеметное гнездо, находившееся на
сторожевой вышке, пулеметчики которого не давали поднять головы десантникам 8-й бригады.
15
Мы выбили гитлеровцев из Буды, но после этого еще три дня находились в лесу.
Потом всей 9-й бригадой, побатальонно, снова отправились в путь, двигаясь параллельно линии фронта.
Шли лесной глухоманью. В некоторых местах лес был повален, словно прошел ураган. Огромные сосны и
ели в беспорядке громоздились одна на другую. По сравнению с этими завалами учебная полоса препятствий, которую мы преодолевали во время занятий, показалась детской забавой.
Наши муки продолжались несколько суток. Однажды на рассвете с востока донесся грохот тяжелых
орудий.
— Ускорить движение! — передали по цепочке командиры. Но и без команды, почуяв близость
Большой земли, мы зашагали в полную силу.
Лес вскоре поредел, и мы выбрались на опушку, невдалеке от Зайцевой горы.
Подоспели вовремя. Наши наступали. Но не войска фронта, а конники генерала Белова, которые
действовали в тылу врага еще с декабря. Беловцы, спешившись, атаковали фашистов с тыла, под частыми
разрывами мин и снарядов.
— В атаку... Ура! — первыми бросились вперед и наши командиры, а впереди всех младший лейтенант
Цветков с пистолетом в руке.
Мы устремились за ним. Позднее я слышал, что советские бойцы, находившиеся по ту сторону фронта,
уже видели нас. Казалось, еще одно усилие, и цель будет достигнута, мы прорвемся. Но тут словно
огненный заслон поднялся перед нами. Ревя моторами, навстречу выскочили фашистские танки, а с воздуха
обрушили удар самолеты. Фонтаны земли вздыбились к небу. Свистящие, клокочущие дымно-огненные
волны пошли по всему полю. Наша атака захлебнулась. Неся потери, пришлось отойти в лес. Фашисты нас
не преследовали.
Получив очередную боевую задачу от командования бригады, наш 2-й батальон снова, в который раз,
отправился в путь. Настроение у ребят было не из лучших. Ведь мы, образно говоря, были уже чуть ли не
на пороге родного дома...
Шли в каком-то яростном оцепенении, не давая себе передышки. И когда на землю опустились вечерние
сумерки, снова приблизились к линии фронта в районе деревни Новое Аскерово. С ходу попытались выбить
врага и прорваться к своим — и опять неудача. На нас обрушили огонь тяжелые пулеметы, минометные
батареи и вкопанные в землю танки.
На следующую ночь сделали вторую попытку — и снова безрезультатно. Особенно ожесточенный бой
завязался на позициях 4-го батальона нашей бригады, которым командовал капитан Бибиков. Гитлеровцы
непрерывно атаковали его десантников, засыпая позиции минами и снарядами. Но бойцы стояли насмерть.
Они не отступили даже тогда, когда на поле боя смертью храбрых погиб комбат.
Если при захвате Буды все решила внезапность, то здесь, на Аскеровских высотах, противник был
начеку, поэтому мы потерпели неудачу. Когда отошли в глубь леса, выяснилось, что нас во взводе осталось
пять человек, шестым был помощник командира второго взвода Савченко, запомнившийся мне своей
душевностью и какой-то спокойной неброской смелостью...
Все имущество приходилось переносить на собственных плечах. Самодельные носилки с ранеными несли
по затопленному вешней водой лесу четверо, а то и шестеро бойцов. Иногда на целом километре пути не
попадалось ни одной кочки, на которой можно было бы передохнуть.
Нелегко пришлось во время марша раненым. Досталось и Савченко, которому осколком мины перебило
ногу. Мы оставили товарища в деревне. И я долго ничего не знал о его судьбе. Только после войны стало
известно, что колхозники выходили его. Поправившись, Савченко снова попал на фронт, а после победы
вернулся преподавать в училище.
Во время второй попытки захватить Аскерово был тяжело ранен в живот наш сержант Юрий Игнатьевич
Соколов. Пока несли его, он все просил: «Ребята, дайте попить, всего один глоток!» А мы сквозь слезы
уговаривали раненого, что пить ему ни в коем случае нельзя и что в госпитале на Большой земле его в два
счета поставят на ноги.
Когда вышли на сухое место и носилки опустили на землю, сержант был мертв. Мы выкопали ножами
неглубокую могилу и похоронили его, нашего незабвенного Садко...
Мы с Виктором Смирновым и еще двумя десантниками тащили «максим» с коробками лент. Несли
попеременно: то ствол, то станину. И все же выбились из сил, отстали.
Наступил вечер. В темноте, спотыкаясь о корни и цепляясь за сучья, мы так крыли Гитлера и его
камарилью, что, если бы сбылись хоть некоторые наши пожелания, вся эта компания наверняка
провалилась бы в тартарары.
Выйдя из леса рано утром, направились прямиком через поле, к. видневшейся невдалеке сожженной
деревушке. В ней и разместился наш батальон.
От деревни не осталось ничего, кроме баньки. И как же мы были довольны, когда старшина устроил нам
баню — в прямом, а не в переносном смысле слова! Усталость с ребят как рукой сняло...
Недолго задержались мы в Богородском (так, как выяснилось, называлась деревня). Примерно через
неделю нашему 2-му батальону было приказано отрыть окопы и занять один из участков круговой обороны
у деревни Акулово, километрах в трех от Богородского. Из Акулово часть десантников, и меня в том числе,
отозвали на охрану штаба бригады, который находился в лесу возле Богородского. Здесь мы пробыли
несколько недель...
16
Однажды человек тридцать десантников (Виктор Смирнов в это число не попал) послали в засаду на
большак, километров задесять. Разведка располагала данными о том, что по этому большаку должна пройти
колонна автомашин с немецкими солдатами и боеприпасами. Командовал нами молодой лейтенант Ильичев
из 1-й роты, окончивший военное училище в Москве. Десантники говорили о нем как о смелом и отважном
командире.
Вышли рано утром и к полудню были уже на месте. По обе стороны дороги стоял густой лес. Лейтенант
выбрал для засады поворот большака. По обе стороны от него мы отрыли в шахматном порядке окопы,
находившиеся на расстоянии 20—25 метров один от другого. Общая длина их составляла метров сто—сто
двадцать. На флангах и посередине установили по ручному пулемету, а между ними — по два
противотанковых ружья. Окопы хорошо замаскировали зеленью. Перед поворотом дороги выставили
секреты. По сигналу зеленой ракеты надо было открыть огонь, а по сигналу красной — отойти. Сбор был
назначен на лесной вырубке, километрах в двух от засады.
Прошло четыре дня. Наступило утро пятого, а фашистов не было и в помине. Мы уже потеряли надежду
на их появление, когда из секрета прибежал наблюдатель и сообщил:
— Едут. Машин двадцать, а может, больше.
— К бою! — скомандовал лейтенант.
Каждый занял свое место. Я еще раз осмотрел противотанковую гранату, дослал патрон в патронник и
стал напряженно прислушиваться. Звенящую тишину, которая окутывала лес, вскоре нарушил монотонный
гул. Он рос и ширился, вытесняя тишину.
Из-за поворота дороги, разбрызгивая грязь, показалась первая крытая машина, за ней вторая, третья...
Всего их оказалось восемнадцать. Хлопнул выстрел ракетницы, и над лесом повис зеленый шар. Во
вражескую колонну полетели противотанковые гранаты, заухали противотанковые ружья.
Бросив гранату под радиатор первой машины, я присел на дно окопа и быстро поднялся после взрыва.
Машина с развороченным мотором горела. Рядом полыхали еще несколько машин. Те, что остались
неповрежденными, попытались объехать их, но тут же попали под наш огонь и загорелись тоже. В чадящем
дыму метались выскочившие из кузовов солдаты и падали, сраженные нашими пулями.
Вскоре все было кончено. Выполнив задание, мы отошли по сигналу красной ракеты. А за нашей спиной
поднимались над лесом черные клубы дыма и еще долго рвались боеприпасы...
Через несколько дней после описанного события вызвал меня комбат и приказал вместе с двумя
десантниками сопровождать офицера связи с важным сообщением для штаба одного из партизанских
соединений.
Сборы были недолгими. Перед тем как отправиться в путь, зашел попрощаться с Виктором Смирновым.
— До встречи,— сказал я, пожимая ему руку.— Если не приду ,помни о нашей
клятве. Скажешь: «Ушел в разведку и не вернулся».
— Знаю,— коротко ответил Виктор и как-то грустно взглянул на меня.
В штабе батальона к нашей группе присоединился проводник — крепкий
мужчина лет сорока с курчавой черной бородой и черными цыганскими глазами.
— Пакет не должен попасть в руки врага,— строго сказал комбат, передавая
сверток лейтенанту.
И мы поняли, что должны неусыпно беречь офицера связи.
Солнце едва показалось из-за горизонта, когда мы, еще раз проверив оружие и
снаряжение, отправились в путь. Идти предстояло через территорию, частично
занятую противником.
Около полудня пересекали заросшее сорняками поле. С вышки, на которую мы
как-то не обратили внимания, неожиданно ударил пулемет, а на тянущейся вдоль
опушки дороге, куда нам нужно было попасть, затарахтели мотоциклы.
— Перебежками — вперед!—скомандовал лейтенант. Подстегиваемые пулеметными очередями, мы
бросились к лесу.
Любой ценой нужно было опередить мотоциклистов, так как стычка с врагом не входила в наши планы.
До леса оставались считанные метры, когда на дороге показался первый немецкий мотоциклист. Он с
ходу открыл огонь из пулемета. Я вскинул автомат. Рядом послышались выстрелы. Крутанувшись в
сторону, мотоциклист упал, а мы тут же укрылись в лесу. Но на опушке фашистская пуля настигла моего
товарища-десантника, бежавшего последним. Мы с лейтенантом подняли его и понесли. Углубившись в
лес, остановились, бережно опустив товарища на землю. Раненый еще дышал, но печать смерти уже лежала
на его лице, покрытом восковой бледностью. Приоткрыв глаза, десантник долго глядел на склонившегося
над ним лейтенанта и наконец с трудом прошептал:
— Маме напишите.
Это были его последние слова...
П. Г. Зайцев
Лес, через который мы пробирались, был стар и дремуч. Огромные замшелые ели прикрывали нас
темным густым лапником. То шли участками, опушенными мхами и расшитыми узорами папоротника. То
попадались обширные болота, заросшие осокой и стройным камышом. Особенно сказочной стала картина,
когда стемнело: на болотинах начали мерцать голубые дрожащие огоньки.
Ночью вышли на большую поляну. Впереди светилось окошко избы лесника. Это была цель похода. У
крыльца нас встретил партизанский патруль. Обменявшись паролями, вошли в избу. Навстречу со скамьи
поднялась красивая девушка с седой прядью в волосах. Рядом с ней стоял статный партизан с бородой.
Лицо его показалось знакомым, и я силился вспомнить, где видел эти знакомые черты. Бородач тоже
пристально глядел на меня. И вдруг шагнул ко мне, протягивая руки:
— Миша, ты?!
— Павел! — бросился я к нему.
После смерти отца старший брат был для меня вторым отцом, он воспитал меня и поставил на ноги.
Не удивительно, что я не узнал Павла. Не виделись мы два года, встреча была неожиданной. Да и борода
очень изменила его облик.
Проговорили до утра. Павел воевал в соединении Ковпака, был комиссаром отряда имени Ворошилова.
Вспомнили о доме, о близких, от которых он тоже не имел вестей, а утром, распрощавшись, разошлись в
разные стороны.
Короткой, как все на войне, была наша встреча, а так она согрела душу, будто посидел под
любимой березкой у родного крылечка и послушал знакомую песню скворца...
Обратный путь показался мне вдвое короче. В полдень приблизились к большаку и тут неожиданно
услышали немецкую речь. Мы затаились в кустах у самой дороги, изготовившись к бою.
Из леса на большак неровным строем вышли человек двадцать. Изможденные, в разорванном
обмундировании, они едва передвигали ноги. По бокам шагали четверо вооруженных гитлеровцев.
Нетрудно было понять, что ведут русских пленных.
— Делай, как я! — негромко приказал лейтенант и, поднявшись во весь рост, громко скомандовал в
сторону пленных:— Ложись!
Пленные, подчиняясь команде, попадали на дорогу.
Воспользовавшись замешательством конвоиров, мы уничтожили их. Освобожденные нами бойцы
бросились нас обнимать, а некоторые плакали от счастья..,
Вскоре бригада получила приказ двигаться в сторону Дорогобужа. Путь нам преградила река Угра. Эта
своенравная красавица была особенно хороша ранним летом. Полноводная и широкая, она стремительно
текла меж обрывистых берегов, покрытых густым лесом. Когда приблизились к берегу, из-за леса наползла
тучка, ударил гром, землю оросил тихий теплый дождь. Он был недолгим и кончился довольно быстро, а в
небе появилась сверкающая всеми цветами радуга. Она, словно воздушный мост, перекинулась с одной
стороны реки на другую.
В раннем детстве, когда я жил в деревне, мы, мальчишки, верили, что тот, кто первым добежит до места,
из которого радуга «пьет воду», обязательно найдет там серебряную ложечку.
Эти воспоминания всколыхнули душу.
Появление девятки фашистских самолетов быстро вернуло меня к действительности. От их гула
заложило уши. Набежало облако, и радуга, словно испугавшись, исчезла.
Мы укрылись в зеленой чаще. Самолеты, кружа над лесом, беспорядочно сбрасывали бомбы. Кружили до
тех пор, пока небо не закрыла огромная черная туча.
Убитых у нас не оказалось, лишь несколько человек получили легкие ранения. В воздухе еще держался
гул бомбардировщиков, когда зашумел сильный дождь. Было самое время начинать переправу, тем более
что уже подогнали из ближайшей деревни несколько плоскодонок.
Набились в лодки так, что борта едва выступали над водой. А вода в Угре холодная. Да и гроза
разразилась нешуточная. Нависшую над нами тучу то и дело прорезали молнии. Гром гремел беспрестанно.
А мы продолжали плыть через Угру.
Все облегченно вздохнули, когда, вымокшие до нитки, наконец причалили к противоположному берегу.
Дождь вскоре кончился. Черная туча медленно уплывала за горизонт.
Оглядевшись, заметили, что на противоположном берегу появилась группа девушек, которые вели на
привязи коров. Только одна буренка, оказавшаяся без хозяйки, сиротливо топталась у реки, не решаясь
войти в воду.
Спустившись к реке, девушки разделись до нательных рубашек, привязали одежду к рогам своих
кормилиц, завели их в воду и поплыли в нашу сторону. Это было очень своевременно: почти на самом
берегу один за другим разорвались три снаряда. Но осколки не задели буренку. Не успела осесть земля,
поднятая взрывами, как из леса выбежал отставший десантник. Увидев, что опоздал, он растерянно
заметался по берегу.
Шум реки заглушал голоса. Послать за товарищем лодку мы не могли — все они с пробитыми днищами
лежали на дне Угры, чтобы не воспользовался враг. К счастью, парень быстро сориентировался. Надев на
шею автомат, он привязал одежду к хвосту буренки, столкнул ее в воду и, ухватившись за рог, поплыл к
нам.
Оба без происшествий добрались до берега. Первым, в костюме Адама, с автоматом на шее, выбрался
десантник, за ним его спасительница. Но... одежда, которая была привязана к ее хвосту, бесследно исчезла.
Посмеявшись, мы собрали с миру по нитке и помогли товарищу прикрыть наготу.
Девушки оказались комсомолками, работницами колхозной фермы. Они со своими подопечными
направлялись к партизанам и с удовольствием захватили с собой еще одну буренку. А мы пошли дальше.
В бригаде осталось слишком мало людей, чтобы действовать самостоятельно против регулярных войск
противника, поэтому было приказано прорываться оставшимися силами через линию фронта и выходить на
Большую землю.
Наш десант вписал небольшую, но славную страничку в историю Отечественной войны. И то, что
удалось сделать 9-й воздушно-десантной бригаде, безусловно, заслуживает внимания. Благодаря ее
действиям гитлеровцы, воевавшие против нас, не только не получили зимней передышки перед летним
наступлением сорок второго года, но и понесли ощутимые потери в живой силе и технике. И не случайно
генерал-полковник П. А. Белов отмечал позднее в своих мемуарах, что гитлеровцы были вынуждены ввести
в действие против десантников несколько дивизий...
Получив приказ на прорыв к своим, бригада опять двинулась к линии фронта. Предстояло снова
переправляться через Угру, но уже на другом участке. Приободрившись, мы прибавили ходу, строя планы
относительно будущего. Но мечтать о будущем всегда легче, чем что-то сделать. Первые же шаги начались
с препятствий: путь нам преградил большак.
Чтобы обезопасить людей от возможных неожиданностей, командование бригады приказало 2-му
батальону организовать оборону отрезка дороги, по которому намечался переход. От батальона оставалось
уже менее ста человек. Разделившись поровну, мы вместе с саперами принялись за дело. По обе стороны
дороги устанавливали фугасы, мины и пилили деревья, сооружали завалы и рыли окопы. Мысль о том, что
идем на прорыв, прибавляла сил и энергии. Хотя в душе я считал, что наши приготовления похожи на
перестраховку.
Я был неправ и вскоре убедился в этом. Не успела и половина десантников пересечь шоссе, как метрах в
двухстах вынырнули из-за поворота, лязгая гусеницами, два фашистских танка. За ними двигались три
автомашины с гитлеровцами, для которых встреча с нами, видимо, явилась неожиданностью.
Резко увеличив скорость, передний танк рванулся к завалу, рассчитывая протаранить его. Второй,
наоборот, сбавил ход, открыв огонь из орудия по нашим окопам.
Все произошло так быстро, что и испугаться-то никто из ребят, по-моему, не успел. Укрываясь за
брустверами окопов, мы били по врагу из пулеметов, автоматов и ружей ПТР. А в это время через шоссе
перебирались остальные десантники.
Мы стреляли по смотровым щелям, по перебегавшим за танками гитлеровцам. Метров за пять до завала
под гусеницами первого танка взорвалось сразу два фугаса. Машина, словно наткнувшись на невидимую
стену, остановилась. И тут же раздался еще один взрыв, но уже в самом танке. Огонь и дым столбом
взметнулись вверх, охватив машину.
Тогда второй танк сошел с шоссе и медленно пополз на наши окопы. Бежавшие за ним фашисты залегли
под огнем пулеметов, но продолжали стрелять из автоматов. Лязгая гусеницами, облепленными землей,
выбрасывая клубы выхлопных газов, танк всей своей тяжестью вдавил в землю бессильное против его лобовой брони противотанковое ружье с расчетом и, покачиваясь, пополз к следующему окопу, который
находился метров на десять впереди и чуть правее нашего. Двое десантников, растерявшись, выпрыгнули из
окопа и бросились бежать, но они были тут же сражены.
Земля прогибалась под танком. Его лязгающие гусеницы, словно гигантский утюг, подминали молодую
зелень и неумолимо приближались к нашему окопу. Огромным усилием воли я сбросил с себя леденящее
душу оцепенение и, не спуская глаз с танка, нагнулся, чтобы взять противотанковую гранату со дна окопа.
Ее не было на месте. Удивленный, вскинул глаза на своего друга. Повесив автомат на шею и держа в
каждой руке по гранате, он стоял, слегка пригнувшись, и неотрывно следил за танком. Я не успел до конца
понять, что задумал Виктор, а он легко выпрыгнул из окопа и, опираясь на локти, пополз навстречу
стальной громадине.
Пули вспарывали впереди и позади него землю, а Виктор все полз. Добравшись до окопа погибших
десантников, мой друг нырнул в него и притаился. Десятки глаз напряженно следили за ним. Приземистый
и широкий танк надвигался всей глыбой на чернеющий окоп. А когда до вражеской машины оставалось
метров пятнадцать, Виктор, молниеносно оторвавшись от бруствера, метнул гранату. Она упала и
взорвалась, не долетев до цели.
Затаив дыхание, я ждал развязки, Виктор снова приподнялся и, размахнувшись, хотел бросить вторую
гранату, но танк вдруг сделал рывок и наехал на окоп гусеницей. Из-под нее полыхнуло пламя
взорвавшейся гранаты. Гусеница лопнула и сползла с траков. Танк повернулся к нам боком и остановился,
вдавившись в окоп. Черный крест на белом фоне его борта был хорошей мишенью. Петеэровцы подожгли
машину. Пламя охватило и окоп. Все произошло так быстро, что трагизм случившегося не сразу дошел до
моего сознания.
Крик десантников, начавших атаку, вывел меня из полузабытья. Мозг пронзила страшная мысль:
«Виктор погиб!» Я выскочил из окопа и побежал вперед. Смутно помню, что бежал, стреляя по
выбиравшимся из танка фашистам. Все вокруг свистело и грохотало. Ширился и нарастал крик
десантников, пришедших нам на помощь с другой стороны большака. Оставшиеся в живых гитлеровцы не
приняли рукопашной и бросились к грузовику, который успел развернуться.
— Поджечь машины и быстро отходить! Не задерживаться! — прогремела команда нашего ротного
Чернова.
Два чувства владели мной: чувство гордости за друга, совершившего подвиг, и чувство невосполнимой
утраты. Причем второе чувство было сильней...
В числе последних перешел я большак, оглянулся. Танк и грузовики продолжали гореть. Чадящие столбы
дыма поднимались над ними. Наступила тишина. Только где-то высоко в небе пел жаворонок.
След бригады затерялся в лесной чаще, так же как затерялся среди смоленских лесов тот безымянный
большак, где осталась частица моей души и могила любимого друга.
Виктору Павловичу Смирнову было всего девятнадцать. Достойно и мужественно встретил он последний
в жизни бой, до конца выполнил солдатский долг перед Отчизной и погиб, когда до Большой земли
оставались считанные километры.
Рано утром мы вышли к берегу Угры. Не по годам суровые лица десантников, их одежда, прожженная у
костров и иссеченная осколками, оружие всевозможных систем — все говорило о нелегком боевом пути
бригады. Но ни трудности, ни лишения, ни смертельная опасность не сломили их отчаянной решимости
пробиться к своим.
Усталый и измученный ночным переходом, я прилег на высоком берегу. Подставив лицо ласковым лучам
солнца, ожидал очереди на переправу. К берегу стеной подступал лес. Вдали чуть слышно закуковала
кукушка и умолкла, вспугнутая пулеметной очередью. Где-то там, за лесом, был враг. Он шел по пятам за
нами.
К нашему приходу саперы бригады успели навести переправу из связанных попарно бревен. По этому
ненадежному мосту беспрерывной цепочкой шли десантники. Под тяжестью их шагов мост прогибался
огромной змеей, вода захлестывала ноги. А коп да на этом берегу нас осталось не больше сотни, вдруг
раздались крики: «Мост разорвало...»
С нашей группой был незнакомый лейтенант. Он и принял командование. С минуты на минуту нас могли
заметить гитлеровцы. Нелегко было в этой ситуации найти решение и без потерь вывести группу из-под
удара. Оставшихся на берегу десантников легко было обстрелять из леса. А наводить переправу под обстрелом и вступать с фашистами в бой не имело смысла. Поэтому мы двинулись вниз по берегу Угры,
рассчитывая переправиться в более подходящем месте.
Надежда встретиться со своими не покидала нас. Шли остаток дня и всю ночь. По пути к нам
присоединились человек двадцать конников из корпуса Белова. Порой мы так близко проходили возле
немцев, что слышали их голоса.
Рассвело. От реки поднимался сырой туман. Непроницаемая тишина стояла над водой, в заливчиках и
рукавах, в затопленных и поседевших от росы лугах.
Переправляться решили на участке, где река разделялась островком на два рукава.
Человек пятьдесят спустилось с обрыва к реке. Быстрая, бурная, она словно надвое делила мир. На этой
стороне он был полон опасностей из-за присутствия врага. На другой стороне находились наши десантники.
Спустившись к реке, начали раздеваться, чтобы перебросить одежду через протоку. Переправляться в
обмундировании боялись: вода холодная, а течение сильное. Как всегда, неожиданно раздалась дробь
пулемета. Пули огненными стрелами пронзали туман и неслись над нашими головами. Те, кто уже
разделся, прыгнули в протоку, переплыли ее и скрылись в лесу. Я задержался. Сапоги, брюки и
гимнастерку перебросил через протоку. А на куртку не хватило силенок, и она уплыла по течению. Не
повезло и с винтовкой: не долетев нескольких метров до берега, она скрылась в мутных водах Угры.
Изменить что-либо было невозможно, не раздумывая, я прыгнул в воду.
Сначала будто обожгло огнем. Потом стал коченеть от холода. Прибился к какой-то коряге. С трудом
вскарабкался на берег. Все так же строчил пулемет, в тумане сверкали трассы. Собрал в охапку одежду и
побежал через островок ко второй протоке —• она была меньше. Перебрался сравнительно легко. Дрожа от
холода, остановился на опушке леса. Стрельба прекратилась, но на душе было гадко. Чувство обреченности
гнуло к земле, словно хотело раздавить.
Беда за бедой обрушивались на меня, будто судьба решила до конца испытать, осталась ли у меня
солдатская сила.
Случилось то, о чем страшно было и подумать: оборвалась нить, связывавшая меня с десантникамипобратимами, с кем делил радость и горе. Остался один-одинешенек, плохо представляя, где нахожусь, где
свои, а где враг. Было от чего потерять голову. Где-то недалеко опять раздалась стрельба. Знакомые и
привычные звуки подействовали отрезвляюще. Быстро одевшись, зашагал в чащу.
Несколько суток блуждал я по лесу. Не раз натыкался на фашистов, но остался незамеченным.
Почувствовал себя немного уверенней, подобрав в кустах винтовку и десантную куртку. Забрел в
сожженную деревушку, пристроился среди развалин, развел костерок, чтобы испечь картофель. Тут-то на
меня и набрел обозник из корпуса Белова — дядя Ваня, богатырского вида мужчина, годившийся мне в
отцы. Я повеселел — кончилось одиночество, да и не так страшно, когда вдвоем. А вскоре мы повстречали
в лесу еще двоих, отбившихся от частей,— сержанта-кавалериста и десантника из родной 9-й бригады. Он
и рассказал, как обстояли дела после второй переправы через Угру. На подходе к Варшавскому шоссе, в
лесу около села Шуя, бригада, оказывается, соединилась с конниками Белова и с остальными частями 4-го
воздушно-десантного корпуса. Но пробиться через Варшавку смогла примерно половина бойцов и
командиров. Остальным пришлось отойти в лес, в том числе и двум нашим новым попутчикам.
Забегая вперед, скажу, что остававшиеся в тылу врага десантники под командованием заместителя
командира 8-й бригады подполковника Карнаухова, не без потерь конечно, тоже прорвались позднее на
Большую землю. Прорвались и те, кому не удалось сделать это у села Шуя. Эта большая группа под
началом командира 8-й бригады полковника Ануфриева действовала вместе с беловцами и выходила на
Большую землю с тяжелыми боями в конце июня.
Что же касается отбившихся от частей одиночек, то им пришлось самостоятельно переходить линию
фронта.
Это в полной мере касалось меня и трех моих попутчиков. А поскольку самым опытным из нас был дядя
Ваня, он и стал старшим.
Шли, ориентируясь на канонаду, доносившуюся с востока. Пересекая незасеянное поле, недалеко от леса
наткнулись на оставленный немцами штабель ящиков с зарядами для мин и снарядов. Разбив два ящика,
разложили между ящиками и вокруг них белые мешочки с порохом. Сверху все это тоже густо посыпали
порохом. Да еще захватили по десятку мешочков с собой и, посыпая дорожку порохом, направились к лесу.
На опушке дядя Ваня насыпал из пороха кучку побольше, высек кресалом искру и приложил к кучке
тлеющий парашютный шнур, служивший фитилем самодельной зажигалки. Порох вспыхнул, и огонь
змейкой побежал по полю.
Спрятавшись за деревьями, мы лежа ждали. Огненная змейка все ближе и ближе подбиралась к штабелю.
С грохотом взмахнуло к небу ослепительное пламя, рассыпая веер искр. Красивое было зрелище. Переждав
несколько минут и убедившись, что вместо штабеля чернеет земля и дымятся разбросанные по полю ящики,
пошли дальше своим путем.
Хорошее начало вдохновило нас и придало смелости. Мы, не таясь, зашагали по большаку.
Во время короткого привала дядя Ваня заявил, напуская на себя важность:
— Скоро будет станция Волоста-Пятница, мы обогнем ее справа, а там до фронта рукой подать.
Эти слова так подействовали на нас, что мы готовы были не идти, а бежать.
На закате вышли к невысокой железнодорожной насыпи. На путях стояли три вагона. Едва поднялись на
насыпь, услышали лающее «Хальт!». Нас словно ветром сдуло. Сорвав с плеч винтовки, стали быстро
отходить в лес.
Утром снова подобрались к насыпи. С нее хорошо разглядели колонны вражеских машин, двигавшихся
по дорогам. Поняли: через такое скопише не пройдешь. Отошли километров на пятнадцать, чтобы попытать
счастья в другом направлении. Соорудили шалаш и отлеживались целые сутки. А потом по перелескам, по
долам и низинам цепочкой двинулись опять на восток, навстречу разгорающейся заре...
На этот раз шли, соблюдая осторожность, выбирая самые труднопроходимые места, огибая деревни. На
второй день пути, около полудня, случайно набрели на лесную сторожку. Похоже было, что избушка
обитаема.
В разведку направился дядя Ваня.
— Не поминайте лихом, коли что...— попросил он и двинулся к сторожке.
На крыльцо вышел бородатый старик. Наше появление ничуть не удивило его. До войны дед Макар был
лесником, год назад похоронил жену и теперь в одиночестве доживал свой век.
— Чую, что вряд ли помру своей-то смертью...— оглядев нас, многозначительно сказал дед.— Прознают
обо мне фашисты и убьют, посчитав за партизана. Это уж точно... А вы, служивые, между прочим, оттуда
или туда? — кивнул он в сторону фронта,
— Туда,— ответил сержант.
— Ну что ж, дело хорошее, да только дюже нелегкое. Поймают— прикончат на месте или загребут в
лагерь, что один черт... Знаю я, правда, местечко, через которое можно проскочить. Да только болотина там
большая. Гиблое, прямо сказать, место. Сколько душ здесь сгинуло, не перечесть.
— А пройти все-таки возможно? — не утерпел сержант.
— Кому очень нужно, те проходят,— насупившись, ответил старик.
— Довел бы нас, дедушка, до этого болота.
— Это можно. Да ведь не все сразу. Вы-то, поди, с дороги. Передохнуть — оно тоже не мешает. Айда в
избу.
Чем ближе подходили к переднему краю, тем сильнее росло напряжение. Все громче раздавались
всплески пулеметных очередей, взрывы мин и снарядов.
Под вечер добрались до болота. Поредели деревья, потянуло прохладой, а затем и тяжелой сыростью.
— Топь дышит, — пояснил дед Макар.— Держитесь середины болота, а как доберетесь до речушки — на
той стороне наши.
Болото было обширное, поросшее ольхой, корявыми березками, дурманящими травами и какими-то
странными цветами. Вырезав березовые шесты, мы забрались в ольховник и сидели в нем в ожидании
темноты, отбиваясь от несметных полчищ комаров.
Как только над болотом опустились густые сумерки, сержант встал, оперся на шест и приказал:
— Давай за мной! — И первым шагнул в болотную топь. Одна мысль владела нами: любой ценой
пробиться к своим!
Справа и слева, далеко впереди рассекали темноту осветительные ракеты. С той и с другой стороны
доносились пулеметные очереди. Несколько взрывов сотрясли воздух. Но все это. будто не касалось нас.
Мы медленно, след в след, шли за сержантом, сверяя путь по вспышкам осветительных ракет.
Не знаю, сколько прошло времени. Вдруг двигавшийся за сержантом дядя Ваня по грудь погрузился в
трясину. Видимо, не выдержал его тяжести травяной покров. Болотина, утробно чавкнув, начала засасывать
жертву.
— Ребятки, не бросайте меня! — испуганно крикнул он.
— Сейчас вытащим,— спокойно ответил сержант и приказал:— Шесты сюда!
Выстелив из шестов подобие решетки, сержант улегся на нее и протянул самый длинный шест дяде Ване.
Ухватившись за шест, мы стали тянуть его на себя. Болотина пружинила и проседала под тяжестью наших
тел. Мириады комаров, словно осатанев, облепили наши лица и руки. Но мы тащили шест изо всех сил. И
хотя цепко держала топь свою жертву, мы вызволили дядю Ваню. А потом, уставшие до предела,
проклиная все на свете, обессилев, лежали на кочках, безучастно глядя в темное небо.
Отдохнув, зашагали снова, шатаясь от усталости и размазывая на лицах липкую грязь и кровь от
комариных укусов.
Когда впереди блеснула вода, мы едва выползли на берег речушки, который, судя по всему, являлся
ничейной полосой. С бешено колотившимся сердцем, стараясь не наглотаться болотной жижи, мы лежали в
осоке, хватая воздух открытыми ртами; выжидали момент для последнего броска на тот, на наш берег. Там
как-то по родному негромко застучал «максим». Его пули веером пронеслись над головой. Эти пули тоже
несли смерть, но они были своими. Со стороны врага, оттуда, где мы затаились, полетели в ответ зловеще
светящиеся пунктирные линии.
Пользуясь перестрелкой, мы скользнули в реку и, держа над собой винтовки, пошли, пригибаясь к воде,
благо было всего по грудь. Только добрались до противоположного берега, стрельба прекратилась.
Стараясь ничем не выдать себя, поползли к смутно видневшейся траншее.
Не успели одолеть и десятка метров, снова заговорил «максим».
— Не стреляйте, свои! — срывающимся от волнения голосом закричал сержант, когда умолк пулемет.
— Кто такие? — раздалось из траншеи.
— Десантники и беловцы.
Наступила томительная пауза, Наконец тот же голос приказал:
— Ползите сюда по одному!
Первым пополз дядя Ваня, за ним я, потом десантник и последним — сержант.
И вот мы среди своих: родные лица, крепкие объятия, ощущение счастья...
А потом были опять бои, и снова, подстегнутый командой, бежал я в атаку. И снова, как прежде,
вставала дыбом от взрывов земля, падали убитые и раненые, лилась кровь...
Мне не довелось дойти до Берлина и оставить автограф на стенах рейхстага. Мой фронтовой путь
оборвался далеко от логова врага.
У каждого солдата бывает первый бой и бывает последний. Только не дано знать, когда он наступит. Для
меня последним стал бой на земле Белоруссии...
Я лежал в холодном окопе и смотрел в звездное небо. Всполохами поднимались к облакам огоньки от
разрыва снарядов, темноту расчерчивали осветительные ракеты. Поземка забрасывала в окоп редкие
снежинки. Поздняя осень вступила в свои права. На рассвете наш батальон, входивший в 413-ю стрелковую
дивизию, должен был выбить противника из деревни, которая раскинулась на противоположном берегу
безымянной речки, еще не скованной ледяным покровом.
Перед рассветом чуть было задремал — разбудил грохот начавшейся артподготовки: грозно заговорили
наши орудия. Весь в ожидании, сжимая в руках винтовку, смотрел я на тот берег, где затаился враг.
— В атаку!— раздалась команда командира батальона.
Мы выскочили из окопов и с криком «ура» бегом достигли речки. В воздухе с оглушительным треском
рвались снаряды, землю стегала шрапнель. Подхватив обломок доски, я бросился в ледяную воду. В этот
момент что-то тяжелое ударило по ноге и на меня будто опрокинулось небо... /
Пришел в себя в
медпункте. С трудом открыл глаза.
— Наконец-то ожил!— услышал радостный возглас медицинской сестры...
Потом были медсанбат и военные госпитали в глубоком тылу.
...Санитарный эшелон доставил меня в родной город Иваново.
Непохожим на мечту юности оказалось возвращение с войны: не было восторженных голосов, не
сверкала медь духового оркестра. Но когда меня вынесли на носилках из вагона, хотелось плакать и
смеяться. Я вернулся с войны! Вернулся в то время, когда заря Победы уже поднималась над нашей землей.
Сознание, что в этом есть скромная доля и моего солдатского труда, вызывало гордость и грусть.
Грустно было при мысли, что нет в живых моих друзей-земляков — Александра Агафонова, Ивана
Климачева, Виктора Смирнова — и многих других замечательных ребят.
В госпитале узнал еще одну печальную новость: подруга детства и первая любовь Тамара погибла на
фронте.
На улицах шумела весна, война все дальше уходила на запад. И все-таки она еще цепко держала душу.
Каждую ночь во сне я ходил в атаки, громко кричал, ругался, пытался вскакивать с постели, пугая
соседей...
Прошло еще немало времени, и наступил однажды долгожданный день — последний день моей
госпитальной жизни. Меня выписали домой. В июне сорок четвертого, поскрипывая протезом, вышел я из
дверей госпиталя. В кармане гимнастерки лежало письмо из текстильного института. В нем сообщалось,
что меня зачислили на подготовительный курс.
Ярко светило солнце, в госпитальном саду пели птицы, свежестью пахли политые цветы...
Длинным показался мне путь от госпиталя до дома. Вот наконец и калитка в невысоком заборе. Отсюда
совсем молодым пареньком я ушел на войну.
Стараясь унять волнение, шагнул во двор. Моя любимица Жучка, сердито залаяв, тут же конфузливо
смолкла и, радостно повизгивая, завиляла хвостом. В тесовом сарае прокукарекал петух, да так голосисто и
звонко, что соседские петухи не смогли перекричать его.
Я осторожно поднялся на крыльцо, постучал в дверь. Открыла мама. Изменившаяся и постаревшая, она
все равно оставалась для меня самой лучшей и самой красивой на свете. Мама навещала меня в госпитале и
знала, что я скоро выпишусь. Но мое появление на протезе, да еще с костылем в руке, произвело на нее тяжелое впечатление.
— Вот и сынок... вернулся! — сквозь слезы сказала она и протянула ко мне руки.
Я неумело шагнул на протезе к ней навстречу и прижался лицом к огрубевшим от работы дорогим
ладоням. Так бывало не раз в раннем детстве, когда мне беспричинно хотелось плакать. А мама только тихо
повторяла:
— Живой... живой...
Многое пережил и передумал я за три с лишним десятилетия, минувшие после войны. Все было в эти
годы: и находки, и потери, и радость, и грусть. Были, конечно, испытания. А самым трудным из них
оказалось для меня выполнить клятву, которую в огненном сорок втором году мы, четверо друзейивановцев, дали друг другу, находясь в тылу врага.
Судьба распорядилась так, что в живых из нас остался только я. Сколько ни ломал голову, так и не смог
решить, как сказать родителям Саши Агафонова, Вани Климачева и матери Вити Смирнова, что каждый из
ребят ушел с товарищами в разведку и не вернулся. Может, я и смалодушничал, но не было сил, чтобы начать этот разговор с убитыми горем людьми. И все же спустя много лет решился. Однажды во время
разговора с Марией Васильевной Смирновой я, рассказав все о Викторе, утаил лишь правду о его гибели. А
потом, набравшись духу, повторил слова нашей клятвы.
— Так Витя ушел с товарищами в разведку и не вернулся!.. Может быть, мой сын жив?! — воскликнула
Мария Васильевна, сразу помолодев от вспыхнувшей надежды...
Довольно долго переписывался я с Марией Васильевной, переехавшей в Свердловск, пока однажды не
,пришло письмо от ее сестры, извещавшее о смерти матери Виктора, а моей любимой учительницы. Через
два года умерла и моя мама. А спустя несколько лет дошли до меня слухи, что не стало родителей Саши и
Вани. Агафоновым и Климачевым я так и не подарил хотя бы призрачного счастья верить в то, что их
сыновья «ушли в разведку»...
На всю жизнь запомнился мне март 1974 года. В те весенние дни поезд вез меня на открытие стелы,
установленной в честь десантников 4-го воздушно-десантного корпуса, в составе которого мне довелось
воевать в годы Великой Отечественной.
С удовольствием наблюдал, как проносились за окном покрытые снегом поля и леса, как мелькали
деревушки, украшенные сизыми дымками печных труб. Картина эта с детства была знакома и потому
особенно дорога сердцу.
— Станция Угра! Пассажирам приготовиться к выходу,— объявила проводница.
Услышав эти будничные слова, я вздрогнул словно от выстрела. В вагон будто ворвались звуки боя и
крики десантников, которые много лет назад штурмом брали эту самую станцию.
Открылись двери вагонов, на перроне грянул оркестр. Поседевшие и постаревшие подходили к месту
сбора приехавшие со всех концов страны ветераны-десантники. Мало осталось нас. Зато на поле у
Знаменки собрались сотни встречающих. Трогательно и радостно приветствовали нас жители поселка.
Прибыли в Угру и видные военачальники воздушно-десантных и других родов войск, журналисты,
молодые воины-десантники. Встретился я здесь и со своими командирами -— полковником Курышевым,
подполковником Щербиной, майором Базелевым. Все они прошли славный боевой путь. Тогда же мне
довелось повидать бывших десантников Евдокимова, Елесина, Холодова, Мордвинова, Чистякова, Машина,
Чугунова, Урсулова, Антонова и других.
Слитный гул, ширясь и разрастаясь, заполнил пространство вокруг. Все взгляды устремились в небо. Над
полем показались пять АНТ-2. От них отделились крохотные точки. Через считанные секунды над каждой
из точек вспыхнуло белое облачко. Все новые и новые купола парашютов раскрывались в голубом, залитом
солнцем небе. Еще находясь в воздухе, воины-десантники пустили в ход автоматы, диски которых были
заряжены учебными патронами.
Один из десантников приземлился возле самой стелы. Глядя на сильного и смелого воина, каждый из нас
вспомнил свою юность далеких военных лет.
Отстегнув парашют, юноша четким шагом подошел к стеле, отдал честь и положил к ее подножию
букетик мимозы.
Десантировалось более трехсот человек. Отстегнув парашюты, крылатая пехота устремилась вперед.
Раздались автоматные очереди, послышались взрывы гранат, грянуло могучее «ура!».
Потом у железнодорожного переезда состоялся митинг, посвященный открытию стелы, воздвигнутой в
честь воинов-десантников, героически сражавшихся с немецко-фашистскими захватчиками здесь, на
смоленской земле... Спадает покрывало, и перед нами предстает десятиметровая, стального цвета стела с
огромным белым парашютом. В верхней ее части слова: «Десантникам 4 В Ц К от благодарных угранцев».
Перед стелой вспыхивает Вечный огонь. Над полем воцаряется минута молчания...
Неумолимо течет время. Меняясь день ото дня, проходит жизнь. А память сердца всегда неизменна и
неразлучна с человеком до последнего вздоха.
Никогда не забуду я день открытия стелы... А закончить свой короткий рассказ о пережитом хочу
словами из статьи в прошлом командующего воздушно-десантными войсками Героя Советского Союза
генерала армии В. Маргелова «Атакующие с неба», опубликованной, в «Красной звезде». В этой статье
дается оценка боевым делам авиадесантных соединений, в том числе и нашего 4-го воздушно-десантного
корпуса. Сам я не смог бы сделать этого, да и не имею морального права на подобные обобщения. «Осенью
и зимой 1941 года авиадесантные соединения защищали родную столицу,— писал командующий.— А когда
лось контрнаступление наших войск под Москвой, в районы Ржева и Вязьмы, в глубокий тыл отступающих
гитлеровцев было выброшено крупное соединение десантников под командованием генерала А. Ф.
Казанкина.
Десантирование проходило в исключительно сложных условиях — десять тысяч человек были
выброшены ночью, в сильные морозы. Однако воины-десантники, беспредельно преданные Родине, с
честью выполнили боевой приказ. В течение шести месяцев, сражаясь в глубоком вражеском тылу, они
громили подходящие резервы, рвали коммуникации, управление. Десантники прошли с боями около 650
километров, уничтожили 15 тысяч гитлеровцев, много различной техники, освободили более 200
населенных пунктов».
Горжусь, что был участником тех славных дел.