Интервью с Верой Бурденко

Интервью с Верой Бурденко
1
Интервью
с Верой Бурденко
Интервью с Верой Бурденко. 11 апреля 2002 года, город Киев.
Скажите, пожалуйста, когда вы родились и где?
Я родилась в Киеве, в 1929 году. Я, к сожалению, не помню родословную свою полностью, но я знаю, что
родители моей мамы приехали из Польши.
В каком году?
Я, к сожалению, не помню, потому что меня тогда не было. Я не помню, но знаю, что это было очень давно.
Даже приблизительно не могу вспомнить, но знаю, что мама родилась в Киеве. Это Верхомирская, это линия
Верхомирских.
Давайте начнем последовательно с вашей бабушки по линии мамы.
Я тоже о ней знаю очень мало.
Ваша бабушка по линии мамы, как фамилия была?
Верхомирская, а девичью я не знаю.
Итак, Верхомирская после совершения брака с вашим дедушкой по имени?..
Верхомирский Василий, отчества я не знаю. Василий, очевидно, так он был Вацлав.
А где они в Польше жили в каком месте?
Не знаю. Я не знаю, потому что я не застала уже ни бабушки, ни дедушки, только это, по фотографиям.
И вы не знаете, Верхомирские чем занимались, кем они были, к какому сословию принадлежали?
Тоже не знаю. Я знаю, что дедушка был служащий, был Герой труда, и когда он приехал сюда, он работал,
были где-то железнодорожные мастерские. Он был, очевидно, с высшим образованием, потому что иначе в
Киеве нельзя было ему жить.
Вы сказали, что дедушка Верхомирский был Герой труда?
Был Герой труда.
Это, Герой труда, звание он получил?..
До революции.
Это звание он получил от Российского правительства?
Думаю, что от Российского. Потому что, по-моему, там было по-русски написано, потому что иначе я бы не
поняла.
Это лента?
Это красная лента была, и я ее видела. До войны.
Обрисуйте ее, пожалуйста.
Красная лента, довольно большая, она была чем-то закреплена вот так.
Там было что-то написано?
Не помню, к сожалению, дети не очень интересовались такими вещами, и я не могу сейчас вспомнить. Где-то в
переездах, в разъездах, я не знаю…
За какие заслуги дедушка получил такое высокое звание?
Тоже не знаю. Знаю, что тут где-то он работал в мастерских железнодорожных. Вот. А бабушка моя, наверное,
не работала вообще.
Итак, у Верхомирских сколько детей?
Мама была одна. Одна дочка была. Тут она кончила гимназию.
Как звали вашу маму?
Евгения Васильевна.
В каком году родилась ваша мама и где?
Не могу сказать точно, в каком году. Это надо сейчас вычислить. Мама родилась в 1890-м году.
Где мама родилась?
Думаю, что она не Киеве родилась, думаю, что в Польше. Что они приехали, она уже была.
Известно вам, что послужило переезду из Польши в Россию семьи ваших бабушки и дедушки?
Нет, неизвестно. Я не знаю, потому что я не застала ни дедушки, ни бабушки, а мама этого могла и не знать.
Вам известен хотя бы период – они приехали в Россию до Октябрьской революции или после нее?
До революции. Они приехали до 14-го года, потому что я помню, как мама говорила: «В мирное время стоила
селедка пять копеек», а мирное время – это было до 14-го года, до войны. Вот это я хорошо запомнила.
Кто ваш отец? Его имя и фамилия?
Каролик, Ерашмиль Мордухович.
Какого года рождения он?
Он на 10 лет моложе мамы, значит, отец родился в 1900-м году.
Где он родился?
Интервью с Верой Бурденко
2
Он родился в Киеве. В Киеве, в семье очень богатых людей. Это были купцы первой гильдии. Они прожили всю
жизнь, у них тут была недвижимость всякая, деда отец построил даже синагогу.
Какая фамилия была у дедушки отца вашего?
Каролик.
Звали дедушку как?
Не помню.
А бабушку Каролик как звали?
Голда Ицковна. Исааковна она была, но по паспорту она была Голда Ицковна. Городецкая!
Городецкая – девичья фамилия?
Это фамилия бабушки, а дедушка был Каролик.
Какого года была Голда Городецкая, вам известно?
Нет, я этого не могу сказать.
А Каролик какого года был?
А Каролик – тоже не могу сказать. Я знаю, что она умерла в 46-м году, и ей было 74 года.
Раскажите, пожалуйста, все, что вам известно о деятельности, чем занимался, какая жизнь была в семье
дедушки Каролика. Вы сказали, что он купец первой гильдии?
Да. Но чем они занимались, я не знаю. Я знаю, что потом экспроприация была, все забрали у него, уже ничего
не было. Остался только дом.
А до революции?
А до революции, я не знаю.
Где ихний дом находился?
Дом, в котором они жили, это была где-то Керосинная улица, такая была. Туда детьми нас привозили на
праздники.
Опишите, пожалуйста, этот дом. Какой это дом был?
Это был двухэтажный, была деревянная лестница, по которой мы, дети, поднимались. Я очень хорошо помню
праздник, на котором давали нам, детям, какую-то денежку, потом пирожки с маком.
Сколько комнат было в этом доме?
Это было два этажа, я не знаю, сколько комнат.
Удобства были в этом доме?
Наверное, были.
При доме была усадьба, сад, участок земельный?
Ну, какой-то земельный участок был, наверное.
Фруктовый сад?
Нет, я не могу сейчас вспомнить, потому что мы приходили, поднимались. Запах печеных пирожков, такого
деревянного дома, непривычный нам.
Вы сказали, что этот дом находился в Киеве на улице Керосинной?
На Керосинной, да.
Эта улица относилась к центральным или к периферийным районам города?
Она, по-моему, и сейчас есть.
Тогда, в те годы, была окраина или центральный район города?
Не знаю. Мы ездили на извозчике, мы ехали туда. Я думаю, что это был не совсем центр, но это была и не
периферия. Я знаю только, что проезжая уже с папой когда-то мимо больших домов, мне папа говорил, что вот
эти дома строил дедушка, и там сдавались квартиры, но у меня в памяти ни дома не остались, ни эта улица, я не
помню ничего. Просто знаю, что сдавались квартиры в каких-то домах. А вот синагога была на территории
сегодняшнего, по-моему, «Транссигнала».
Завода «Транссигнал»?
Да, да. На той территории, по-моему, была синагога, которую строил дедушка Каролик. Да.
Вы эту синагогу видели в последующие годы, после войны?
Нет, я уже не видела ни синагоги, ничего я там не видела. Я просто там не была. Никогда не была. Это уже для
нас было историей далекой.
Ваш дедушка Каролик был верующий?
Думаю, что да.
Он соблюдал Субботу, Шаббат?
Не знаю, мы не жили вместе. Но я только помню, как в ящике у папы была какая-то такая большая белая
накидка. Это было тоже с чем-то связано.
Талес?
Да. Но папа не давал нам ее трогать, и что она значила, я уже не знала. Я только знала, что это дедушкино и что
это нельзя трогать.
Интервью с Верой Бурденко
3
Как проходили еврейские религиозные праздники в доме дедушки? Подробней, пожалуйста.
Трудно мне сказать. Нас приводили детьми туда, я с сестрой, затем были еще дети. Это дети сыновей
дедушкиных. И помню только запах пирожков. Я не могу точно сказать, как проходил праздник, потому что
мы, дети, собирались, баловались, валяли дурака. Нас кормили пирожками, и нам давали какие-то денежки. Я
не знаю, очевидно, было так положено.
Предполагается, что это праздник еврейский Ханука?
Наверное. Они были такие квадратные… Нет, треугольные, с маком.
Пирожки? Это Пурим.
Пурим.
А деньги вам давали, наверное, на Хануку.
Может быть, это разные праздники, но у меня сложилось все вместе.
А вы помните, какая музыка была?
Нет, не помню. Но музыка была, это точно.
А свечи зажигались в доме дедушки?
Тоже не помню. Наверное, зажигались, наверное. Но мы, было нас несколько детей, разного возраста, были
двоюродные братья и сестры, и мы баловались, конечно, бегали.
Дедушка в этом доме жил до Октябрьской революции?
Думаю, что да.
А после Октябрьской революции этот дом у него не забрала власть?
Нет, потому что мы там были после революции.
До какого года дедушка жил в этом доме?
Не могу сказать, до какого года, потом уже не было ни дома, ни дедушки.
Когда не стало дома и дедушки?
Когда не стало дома, я не знаю, а дедушка умер примерно в 32-м, 33-м году.
Сколько лет было дедушке?
Нет знаю. Бабушка еще жила.
А вы были во время похорон дедушки?
Нет.
Вам рассказывали кто-нибудь?
Нет. Нам не рассказывали, детям не рассказывали. Мы были в школе в это время.
А чем занимался дедушка в годы советской власти?
Думаю, что ничем он не занимался. Я не могу сказать, чем он занимался, я не знаю. Там были еще сбережения,
наверное, какие-то. Я не знаю. Во всяком случае, экспроприировали все, что можно было, и то, что оставалось
уже, в семье оставалось…
Расскажите, пожалуйста, как проходила жизнь вашей мамы. Ваша мама какого года рождения?
Мы же посчитали, это был 1890-й, да. Вот. Ну, она училась в гимназии. Она кончила гимназию, которая была
на улице сегодняшней Ленина, а тогда Фундуклеевская.
Сколько лет она училась в гимназии?
Ну, столько, сколько положено. И в это время она занималась еще в частной музыкальной школе. Была такая
тут знаменитая музыкальная частная школа Турковского. Вот. Она ее кончила очень успешно и за свой счет,
хотя семья была небогатая, семья служащего, они ее отправили сдавать экзамены экстерном в Санкт-Петербург.
Вот. И она великолепно там сдала экзамены, получила диплом с подписью Глазунова.
Как дальше складывалась жизнь вашей мамы?
А дальше мама, очевидно частные уроки были, потому что она как учительница музыки попала в семью
Кароликов. Таким образом она познакомилась с моим будущим папой. Она была учительница у него и его
сестер.
Значит, после окончания Петербургского музыкального образования…
Санкт-Петербургской консерватории.
Санкт-Петербургской консерватории, она вернулась?..
Она вернулась в Киев. Да. И, очевидно, она занималась преподаванием. У нее частные уроки были. И я знаю,
что таким образом она попала в дом Кароликов, как учительница музыки. И познакомилась там с отцом.
Какие-нибудь подробности ихних добрачных отношений вам известны?
Я знаю только, что родители отца были очень против, потому что это было, ну, достаточно небогатая семья
была. Это была интеллигенция еврейская, а это было купечество,
Это были разные сословия совершенно, и они были очень недовольны, но отец не посчитался. В один
прекрасный день он взял свою бритву, томик стихов и пришел к маме. Таким образом они поженились, и
семья…
Интервью с Верой Бурденко
4
Какие взаимоотношения были в дальнейшем, после заключения брачного союза, между родителями вашей
мамы и купеческой семьей вашего отца?
Были не очень хорошие. То есть, отец никогда, по-моему, не мог простить того, что не приняли так его жену,
как ему хотелось бы. И они не были очень хорошими, отношения. Но, во всяком случае, насколько я помню, мы
бывали в гостях, но большой радости не было.
А чем занимались родители вашей мамы?
Вот я же говорила, что дедушка был, работал в мастерских железнодорожных, а мама, то есть, бабушка моя,
вообще не работала.
Это до Октябрьской революции?
До.
А после Октябрьской революции?
После, я думаю, что ничего уже не делали, может быть, дедушка работал, продолжал, может быть, работать
еще. Но я уже этого не знаю, я не застала ни дедушку, ни бабушку. А вот бабушку Каролик мы застали.
А вы не знаете, свадьба ваших родителей была по еврейскому обряду?
Не знаю.
В каком году эта свадьба состоялась?
Я не знаю. Я знаю, что это было для бабушки так нежеланно. Я не думаю, что делали свадьбу, думаю, что это
был просто гражданский брак. Я подробно не знаю.
Что вы знаете о жизни в юные годы вашего отца? Он выходец из купеческой семьи?
Да.
Какое образование и где он получил?
Я не могу сказать. Когда он перешел к маме, мама настояла на том, чтобы он учился, и он поступил в институт
строительный. Кончил институт, стал инженером-строителем, работал.
А какой институт он закончил?
Строительный. Я не могу точно сказать, потому что потом война, а потом с переездами там все
переполошилось… потом он работал, тогда не было министерств, в Наркоматах он работал, и во время войны.
Давайте более последовательно перейдем к биографии отца.
Он просто работал инженером.
Ваш отец, его имя, фамилия.
Иерахмиль Мордухович.
Год рождения 1880-й, вы сказали?
Да.
Его детство проходило в купеческой семье с родителями?
Да. Потом, женившись…
Он образование начальное получил какое? Было у него религиозное образование?
Не думаю. Хотя впрочем, я не знаю. Знаю, что потом он, женившись, он уже кончил институт, уже… А вообще,
он писал стихи, он был очень красив, достаточно богат, и была жизнь у него такая, привольная, с родителями. А
потом уже начались серьезные будни в семье.
Вы не знаете, как семья Каролик восприняла приход советской власти, как отразилось это на ихнюю судьбу?
Как они восприняли, я не знаю. Но то, что отразилось не в лучшем виде – наверное, потому что все забрали. Я
помню, как бабушка рассказывала, как снимали кольца, как обыскивали квартиру, забирали серебряную посуду.
Это то, что рассказывала бабушка?
Ну, вот, забирали серебряную посуду, сняли кольца… Ну, в общем, все, что можно было, забрали, все что на
виду, вот так вот. Всю недвижимость, все такое. Так что я не думаю, что было восторженное отношение. Но
зато отец мой был очень патриотически настроенный человек, и потом он вступил в партию, и все говорил, что
все будем замечательно.
Так вот ваш отец образование получил до революции?
После.
После революции.
После революции уже.
Кто он был по профессии?
Инженер-строитель.
Кто первый ребенок ваших родителей?
Первый ребенок был мальчик, который умер.
Как его звали?
Я не знаю. Маленький был совсем. Потом уже родилась я.
Вы родились в 1929-м году?
Да. Потом родилась вторая сестра.
Интервью с Верой Бурденко
5
В каком году? Как ее звать?
Людмила. То есть, Лиля, просто Лиля.
В каком году родилась Лиля?
В 31-м. Потом родились еще девочки-близнецы, которые родились в 33-м году. Итак, нас было четверо.
Вы сказали, что в 33-м году родились близнецы. Как звали близнецов?
Ася и Тася. Они сейчас живут в Израиле с семьями. А Лили уже нет.
Скажите, пожалуйста, вот ваше детство, четырех сестер, с вашими родителями, было в Киеве?
Да, в Киеве. Вплоть до оккупации Киева. Мы уехали в 42-м году, наверное. И приехали, когда папу вызвал
нарком, мы приехали в 45-м году, сразу после войны.
Вы хорошо помните жизнь Киева довоенного периода?
Я могу сказать, что нас было четверо. Было материально довольно сложно, потому что четверо детей было.
Папа работал.
В каком доме вы жили, расскажите, пожалуйста.
Мы жили на углу Тарасовской и Жилянской.
Это центральный район города?
Это центральный район города. У нас была квартира.
Вас было шесть человек семьи. Какая у вас была квартира?
Это квартира была вначале моих дедушки и бабушки. Там было четыре комнаты, но потом в две комнаты
подселили, и у нас было две комнаты.
Вот вы сейчас сказали, что эта квартира была дедушки и бабушки. Это дедушки и бабушки по линии мамы?
Да. Это было четыре комнаты…
Когда ваши родители там жили, уже родились дети, дедушка и бабушка жили там?
Нет. Уже не было.
Почему из четырех комнат, вы сказали, стало две комнаты?
Потому что туда подселили.
Кого подселили и почему?
Ну, в одной комнате жила комсомолка, поселили какую-то, и в другой тоже.
Эти комсомолки, которым отдали две комнаты, они были семейные?
Одна потом уже вышла замуж, родились дети. А вторая не была семейная. Но, в общем, жизнь была по тем
временам сносная.
Итак, когда подселили, вы сказали, комсомолок?..
Да, она была повязана всегда косынкой красной, потому я понимаю, что комсомолка.
Уже были дети у ваших родителей, тогда, когда у них забрали эти две комнаты? Если были дети, сколько
было детей на тот период?
Я помню, когда у нас было две комнаты только. Уже помню, когда было две комнаты, значит, подселили еще
до моего рождения. Так я понимаю, потому что когда я была, уже было две комнаты.
Это две комнаты были маленькие, или достаточно большие?
Достаточно, были нормальные комнаты, тогда довольно большие квартиры были. Две комнаты, они были
смежные, но тогда все уже жили достаточно, ну, я не знаю, четыре комнаты – это было бы достаточно странно.
В вашей квартире музыкальный инструмент был? Ваша мать была музыкантом?
Да.
Какой был?..
Пианино вот это, которое стоит и сейчас, и был рояль, который подарил дедушка, свекр, когда мама кончила
консерваторию. Значит, у нас в большой комнате стояло пианино и рояль, потому что приходили ученики, надо
было два инструмента. Вот было два инструмента в доме. А вторая комната была спальня.
Кухня и места общего пользования были вместе с соседями?
С соседями, да. Пользовались вместе, но не было никаких…
А на чем готовили еду?
По-моему, на примусе.
А ванная комната была в квартире?
Ванная была, но она не функционировала как ванная.
А как семья купалась, где?
Ну, грели воду, тазики грели, ну, купались.
А взрослые тоже в тазиках купались?
Ну, они в баню, наверное, ходили, но нас, детей, купали в больших тазиках, потому что ванной как таковой…
То есть, комната ванная была, но там ничего не было. И потом, в общей квартире это… Ну, в общем, нас, детей
мыли в тазике.
В каком году вы пошли в детский сад?
Интервью с Верой Бурденко
6
Я в детский сад не ходила.
Ваши сестры ходили?
Сестры тоже не ходили. У нас была домашняя работница, потому что мама работала, вот. И была домашняя
работница.
Какой национальности была ваша домашняя работница?
Она… думаю, что она была русская.
Много лет она жила в вашей семье?
Много лет жила, и мы на дачу летом ездили к ней в село даже.
Она была приходящая каждый день, или она жила у вас?
Нет, она жила у нас.
Как она жила в двухкомнатной квартире с таким количеством членов семьи? Где было ее спальное место?
Она спала на диване в большой комнате. В спальне были мы и родители. Очевидно, она спала на диване.
А дети где спали?
В спальне, тоже в спальне.
Там, где родители?
Да.
А она спала?..
Очевидно, в большой комнате, там диван стоял.
Она занималась с вами, ваша домработница, подготовкой к грамоте, подготовкой к школе?
Нет. Она с нами гуляла, она ходила на базар, вот такое. А занималась с нами мама. Она очень хорошо знала
французский язык, учила нас языку, говорила с нами по-французски…
Со скольких лет мама начала заниматься с вами французским языком?
Ну, думаю, маленькие мы были. Потом уже было потруднее, когда нас было четверо, тогда уже было ни до
чего…
А все ж таки, сколько вам было лет?
Думаю, что как только мы что-то стали соображать, мама стала с нами пытаться говорить, пытаться учить. И
музыке мама нас учила, и языку она нас учила.
В семье разговаривали на каком языке?
На русском. А в папиной семье, у Кароликов, там чаще говорили по-еврейски. А в нашей семье – только порусски.
Вообще были случаи, чтобы мать с отцом разговаривали на еврейском языке?
Нет, не было, потому что мама не знала еврейского языка.
А отец?
А отец знал, и у себя дома он разговаривал с родными по-еврейски. А дома – нет, потому что мама не знала
языка. Поэтому они…
Вам в детстве кто-нибудь из родителей рассказывал историю еврейского народа, происхождение еврейских
праздников?
Нет.
Чем это объяснить, почему?
Тогда это было не принято. Тогда все были советский народ. Мы же все были советский народ, и потому мы
учили историю партии, историю Советского Союза. В историю еврейского народа никогда не учили. Все учили
одно и то же.
В семье отмечали еврейские праздники?
Нет, нет, не отмечали. То есть, отмечала бабушка… Бабушка, вот когда мы туда приходили, там отмечали
еврейские праздники. А в нашей семье мы отмечали советские праздники.
В вашем доме, у ваших родителей маца была на Песах?
Если бабушка передавала, то была. Бабушка передавала.
А сами родители приобретали мацу?
Нет, нет, только бабушка передавала.
Вы сообщали своим сверстникам, когда были еврейские праздники, что, вот, завтра начинается такой или
такой еврейский праздник?
Вы знаете, как-то ничего тогда не сообщали, потому что я помню школу, я помню класс. 80%, даже больше
детей было еврейских детей. И они все знали так же, как и я знала. Им не надо было сообщать это было
процентов 80.
Кто были ваши друзья по школе, подруги?
Разные, всякие. Независимо ни от чего.
Разных национальностей?
Да, абсолютно. Тогда…
Интервью с Верой Бурденко
7
Но в основном, какой национальности?
Трудно сказать. Я даже не могу сказать, вот уже будучи в консерватории, я не могу сказать, с кем я больше
дружила. Потому что тут уже был подход уже не по национальности, а по тому, насколько человек тебе близок,
приятен.
Скажите, пожалуйста, на каком языке вы общались со своими друзьями в школьные годы?
На русском. Мы просто не знали другого языка.
Как вы отмечали государственные праздники, революционные праздники?
Ну, наверное, как все. Ходили на демонстрации, потом шли в гости, где накрывали столы, и где все
праздновали. Я и помню, в праздники это был ритуал такой, когда первый тост поднимался за здоровье
Сталина. Это я помню. Причем, иногда очень иронично, иногда очень сдержанно, но все-таки это был ритуал.
Это был такой же ритуал, как в консерватории, когда начинался концерт, и мы все, стоя, должны были петь
песню «Із-за гір із-за високих…», про Сталина.
А вы помните эту песню?
«Із-за гір, з-за високих орел летить, не зламати крил широких, того льоту не спинить...», и так далее. Мы это
пели каждый раз, причем старались.
А вы последующие куплеты можете вспомнить?
Нет, конечно, этого я уже не помню.
В каком году вы пошли в школу?
О, да я уже не могу вспомнить! Я, наверное, пошла в восемь лет, как все дети.
В восемь лет? Будем считать, что это 37-й год.
Да, да, страшный 37-й год!
Вот вы сказали «страшный 37-й». Чем он был страшный, пожалуйста, расскажите.
Я сейчас вспоминаю, когда приходил папа, бледный, и они с мамой закрывали дверь и о чем-то говорили. Нас,
конечно, не посвящали ни во что, мы все-таки слышали, что кого-то посадили, кого-то забрали… И было очень
страшно и очень неприятно, и мы, дети, чувствовали это. Нельзя было говорить об этом. Мы уже тогда
понимали, что говорить нельзя об этом. И все это знали, все понимали, но не говорили. Потому что тихонечко
папа и мама об этом говорили, стараясь, чтоб мы не слышали, не произносили.
Кто-то из близких ваших был репрессирован в тот период?
В тот период – да, у мамы был двоюродный брат, который тоже приехал из Польши. Он был разговорник, то
есть, актер разговорного жанра. И, очевидно, он сказал что-то такое, чего нельзя было говорить, то ли анекдот
какой-то, то ли шутку какую-то. И он исчез. Мама потом выяснила, что его посадили, и он там погиб.
Как его имя, фамилия?
Не знаю даже, потому что он носил актерскую фамилию, а его личную…
А актерскую фамилию вы его помните?
Кардиани.
Как звали?
Не знаю, как звали. Дочка и сын у него, сын уде умер, а дочка жива. Она тоже актерская такая, он Раймунд, она
Виолетта, в общем, такой странный в этом отношении человек, и детям дал имена, дети так и носили их, и не
фамилию, а его псевдоним. Вот это я знаю.
Вы в школе были в какой-нибудь организации?
Конечно! В пионерской.
Расскажите, пожалуйста, если вы помните, как вас принимали в эту организацию?
Это было очень торжественно, это было очень тревожно. Примут или не примут, повяжут ли тебе галстук, и
достаточно ли хороший галстук у меня. И потом, когда нас всех собрали, нам завязали галстуки, и нас приняли
в пионеры, это было очень торжественно, это было очень почетно. Уже с комсомолом, там было немножко
попроще.
Что вам памятно в те годы, в конце 30-х годов, что было связано с приближением войны? Что вы помните из
статей в газетах?
Ничего не помню.
Было ли вам известно, что?...
Я знаю только, что папа говорил: «Никогда нам не тронут! Мы такие сильные, мы такие великие!.. – папа был
очень уверен. – А Киев вообще никогда не сдадут, нечего волноваться, и никакой войны не будет!». И когда,
вот, вызвал нарком, когда он уже знал о том, что делается, что евреям надо уезжать, он его вызвал и сказал:
«Забирай семью и уезжай моментально!». Он пришел домой, сказал собирать вещи. И за один день, мама
бросала в чемодан, потом закрыли квартиру на ключ, взяли ключ с собой, что приехать – это ж будет ненадолго,
все понимали.
Нарком вызвал вашего отца уже после начала войны?
Интервью с Верой Бурденко
8
Да, да. Войны уже шла, и папа сказал, что ничего подобного, Киев ни за что не сдадут, как это так, Киев
сдавать.
А вам вообще памятен первый день войны? Когда он был?
Он был памятен, этот день, но, видите, дети как-то воспринимали это по-детски. Где-то что-то бухало, где-то
стреляли: «О, там стреляют! Ого!». И впереди ждали какие-то перемены, потом куда-то ехать… Мы еще не
понимали. Мы еще не понимали, насколько это страшно, и какие перемены нас ждут.
После сообщения о начале войны продолжалась учеба в школе? Вы ходили в школу после первого дня войны?
Ну, это же было лето, были каникулы.
А где вы находились в этот день?
Мы находились дома, у себя в квартире, на Жилянской, да. Собирались на дачу, и вдруг такое…
У вас была дача до войны?
У нас дачи не было, мы просто ездили в село, там, где жила наша работница. Она к себе забирала нас, там был
хороший воздух, была речка.
А чем вы добирались в это село?
На вокзал мы ехали на извозчике, это было тоже очень интересно.
Расскажите, пожалуйста.
На извозчике – очень интересно. Вот, впереди лошадь, и так высоко, и все… неустойчиво. А потом, по-моему,
поездом, а потом – телегой, запряженной лошадкой. И таким образом обратно.
Итак, вы рассказали, что после того как началась война, ваша семья поехала в эвакуацию.
Да, конечно.
Ваша семья когда отправлялась в эвакуацию, отец был с вами?
С нами. Но потом его, мы в селе остановились, в село нас привезли.
На чем вас привезли в село?
На поезде. Вагон – товарняк.
В какое село?
Это было в России, Корзово. Я помню сейчас село это, Корзово, а потом папу мобилизовали оттуда, и его
перевели как строителя, он уже был в возрасте, в Куйбышев. И он нас забрал потом в Куйбышев, и там уже
продолжали учиться, там уже была другая жизнь. А в селе мы жили, работали в колхозе, растили поросят,
собрали урожай.
Вы когда приехали в Куйбышев? Вы с папой приехали в Куйбышев?
Нет, папа раньше уехал, а потом он приехал за нами. Уже была квартира. Ему дали квартиру.
Тогда мы вернемся к периоду эвакуации в селе. Вот это село в какой области находилось в России?
Не знаю. Знаю, что это было Корзово.
Село Корзово?
Да. Это было довольно такое… Там уже не было близко железной дороги, ничего такого не было. Это было
глухое село…
Вы жили в селе в доме?
Да.
А кто еще, кроме вас, жил в этом доме?
Не было никого.
Чей это дом был?
Это был пустой дом, пустой. Я не знаю, почему он был пустой, но это был пустой дом. Мы топили такую печку
большую, потом растили поросенка там. В колхозе работали, урожай убирали. Все, как полагается в колхозе,
жили.
Все дети работали в колхозе? Ваши сестры?
Ну, сестры были моложе, Лиля была больна, она не работала.
Из детей работали только вы, да?
Да.
А ваша мама?
Мама – нет, она не работала, она сидела дома. А работал папа, пока его не демобилизовали. Он работал на
колхозной… ну, там учет какой-то вел, я уже не знаю, что он там делал.
Но на полях отец не работал?
Нет, на полях не работал. Папа даже в сельсовете работал.
Какую заработную плату вам выдавали за работу в колхозе?
Не думаю, чтоб это была заработная плата, но нам давали то муку, то какую-то крупу давали. В общем, чтобы
можно было жить, не голодая.
Вы хлеб пекли сами?
Интервью с Верой Бурденко
9
Пекли сами. И пекли сами.
Ваша мама умела печь хлеб до войны?
Нет, конечно она просто научилась печь хлеб. Если она научилась играть на рояле, то хлеб она тоже научилась
печь.
Как дальше складывалась ситуация?
А дальше мы переехали все в Куйбышев, и жили там. Я там училась.
Где вы жили там, в каком доме?
Большой дом на набережной Волги, прямо на набережной был дом. Вот.
Вы с кем-то еще жили в этой квартире?
Да, это была квартира, большая была квартира коммунальная, у нас была огромная комната. Сестра болела
тогда очень, в больнице была. Вот. Сестрички ходили в школу. Я тоже училась. Ну, мы жили, жили, жил, пока
кончилась война. Папу вызвал нарком опять-таки. Вызвал в Киев, он уехал, потом забрал нас.
Когда вы жили в Куйбышеве, чем занимался отец? Где он работал?
Я не знаю. Но чем-то он занимался, его мобилизовали в Куйбышев, значит, у него там были какие-то
специальные задачи.
На фронте ваш отец не был?
Не был. По возрасту уже не был.
Вы сказали, что его вызвал к себе народный комиссар.
Да.
Народный комиссар какой отрасли?
Не знаю.
По строительству?
Наверное, по строительству, да. Потому что он последнее время работал.
В каком году вы покинули Куйбышев?
Мы уехали, как только кончилась война, его вызвали. Это было конец 45-го или начало 46-го года. Это было
как раз, когда Киев был еще в разрухе весь, Крещатик весь лежал в руинах. Дома были разбиты. Мы приехали
тогда.
Когда вы приехали в Киев, вы направились в свою довоенную квартиру?
Да. Мы направились в свою довоенную квартиру, а она уже была занята. Там поселились чужие люди. Там
стояло наше пианино это, вот это, и стоял рояль. И пришлось судиться для того, чтобы его забрать. Но нам в
этом же доме дали другие две комнаты. А потом папа получил уже вот эту квартиру отдельную.
Как вы чувствовали, взаимоотношения людей, отношение киевлян нееврейской национальности к прибывшим
из эвакуации евреям, было такое же, как было до войны, или что-то изменилось?
Я думаю, что не изменилось. Я во всяком случае этого не чувствовала, я не могу сказать, что это чувствовала.
Какие-то эпизоды, связанные с антисемитизмом?..
Я этого не знаю. Я, во всяком случае, не сталкивалась. Я была в музыкальном училище, где было очень много
евреев, потом я была в консерватории, где было 90% евреев, которые вернулись после эвакуации, там очень
много евреев, пианистов. Но там ничего подобного не было. Директор был еврей, а потом вот, были трудные
годы такие, несколько…
Какие трудные годы? Чем они характеризуются?
Они характеризуются тем, что история с врачами была, все это…
Скажите, пожалуйста, история с врачами в каком году была? В 1953-м?
Думаю, что раньше. Раньше, потому что я… Но это было до смерти Сталина?
Перед смертью Сталина.
Да, это я уже была в консерватории.
Расскажите, пожалуйста, что вам памятно с кремлевскими врачами?
Дело в том, что как-то с опаской стали относиться к врачам.
К врачам каким?
К врачам, вот всем…
Еврейского происхождения?
Да, конечно. Я лично не чувствовала, потому что я не обращалась тогда, но, во всяком случае, было ощущение.
И потом, при распределении.
Вот расскажите поподробнее все, что с этим связано.
Потом с космополитизмом была эта история, когда многих педагогов сократили, и кто-то уехал сам.
Вы имеете в виду педагогов еврейского происхождения?
Да, еврейского происхождения.
В консерватории, да?
В консерватории, да.
Интервью с Верой Бурденко
10
Так вот, рассказывайте подробно.
Я подробно не могу сказать, но было несколько педагогов, которые уехали, которых ущемляли, и они должны
были уехать. Но это тоже все мимо студентов проходило.
Куда они должны были уехать?
Кто куда, кто уехал на Север куда-то. За границу тогда еще никто не уезжал.
То есть, в период дела кремлевских врачей, как я понял, началось преследование евреев любых других профессий.
Да. И очень неприятно это было, когда при распределении евреев не оставляли в Киеве. Вот это было
действительно, так ударило по нам, потому что я должна была остаться в Оперном театре, в Киевском, и меня
не оставили, хотя педагог очень хотел это сделать. Но тогда нельзя было, он не мог никакими силами и тогда
великолепные музыканты, великолепные скрипачи, это все были скрипачи, пианисты, все получили назначение
кто куда, кто в Россию… Во всяком случае, в Киеве почти никого не оставили. Я уехала в Донецк, хотя по идее
я должна была остаться в Киеве. Вот это ударило непосредственно, а до этого мы, в общем, не чувствовали.
Было очень много педагогов-евреев и студентов-евреев, мы себя чувствовали нормально. Не было никаких
ущемлений.
А после разоблачения авантюры 53-го года изменилась ситуация по отношению к евреям?
Ну, думаю, что да. Как-то изменилась, но во всяком случае…
В лучшую или в худшую сторону?
Даже трудно сказать, это смотря как у кого. Есть люди, которые…
Вот именно у вас как сложилось?
Ну, я…
Вы приехали на Донбасс…
Я приехала в Донецк, попала в оркестр, очень хорошие условия, ко мне очень хорошо относились. И все было
нормально, трудно сказать. Там было тоже много евреев, в Донецке.
А имели место среди ваших коллег обиды, я имею в виду евреев-коллег?
Нет.
Обиды на власть?
Нет, не было. Среди музыкантов не было.
Может быть, вы слышали, знаете другие случаи?
Нет, нет. Ничего такого не было, мы жили, работали. Единственное что, должны были уехать из Киева многие,
хотя по идее их надо было оставлять в Киеве, потому что это были хорошие, большие даже музыканты. Это
была такая местная, по-моему, дурацкая история, которая очень повредила Украине, потому что очень много
хороших музыкантов…
А ваше распределение в консерватории проходило до смерти Сталина или поле смерти Сталина?
До смерти Сталина, потому что я помню день, когда умер Сталин. В зале театра, это было после распределения,
я работала в театре, в Оперном, собрали полный театр. Траур, траурный митинг, и выходили актеры, плакали,
рыдали, били себя в грудь… Это была такая смешная история, что я не удержалась. Я сидела с подругой, и мы
хохотали так, что нас чуть не вывели из зала. Потому что нельзя было смотреть на это лицемерие, на эту
жалкую картину, когда демонстративно, на всем виду плакали, стонали, били себя в грудь – как мы будем
дальше жить. А мы сидели, хохотали, нас чуть не вывели, но все обошлось. Тогда все обошлось.
Вы лично не испытывали больших переживаний к тому, что умер Сталин?
Даже наоборот. Какие переживания, даже наоборот.
Вы говорите, даже наоборот. А с чем связано?
Мы уже тогда знали. Мы уже понимали, мы все это знали, что было, чем это грозило нам.
Нам – вы имеете в виду евреев?
И евреев тоже, знали уже, что евреев чуть не выслали.
Куда? Вы имеете в виду, чуть не выслали до смерти Сталина?
Да.
Хотели депортировать?
Евреев, да.
А куда?
Куда точно – я не знаю, но во всяком случае, уже вагоны стояли вроде.
То есть, вы имеете в виду, в отдаленные районы государства?
Да, именно. И знали все несправедливости, и знали про лагеря уже тогда. А в начале мы ничего не понимали,
когда нам говорили, что лагеря какие-то… Почему, какие лагеря? Пионерские лагеря, ну, где тут лагеря? Мы
понимали уже к тому времени, уже все знали. Ко времени смерти Сталина. Мы уже все знали.
Как дальше складывалась ваша личная жизнь? Вот вы попали в Донецк, бывший город Сталино. Дальше?
Я работала.
Что дальше было в вашей жизни?
Интервью с Верой Бурденко
11
А дальше уже было то, что было дальше. Это уже не имеет отношения ни к еврейству, ни к прошлому, ни к
чему. Это личная жизнь.
Ваша личная жизнь складывалась благополучно?
Относительно да. То есть, как каждая личная жизнь чревата осложнениями, сложностями, и все прочее.
Вы помните период разоблачения культа личности Сталина, который начался с 1956 года?
Я помню, да.
Какие изменения происходили?
Я только помню, как пришел папа, он уже был член партии, пришел папа и стал подробно рассказывать маме.
Причем, рассказывал шепотом, потому что еще не верилось, и было неясно, как это и что, и как к этому
отнесутся, правда ли это. Но мы, дети, уже подслушивали, мы уже были в курсе, и мы уже были на стреме.
Ждали изменений.
Как вы можете охарактеризовать изменения? В какую сторону произошли изменения?
Ну, тут мне трудно сказать.
Повлияли ли эти изменения лично на вас?
Лично на меня это не могло повлиять. Повлияло другое: моя личная судьба, мои личные дела, мои всякие
личные взаимоотношения. Но разоблачение это никак не могло повлиять. Все это тогда было где-то далеко.
Стало ли более либеральным отношение властей к евреям в тот период, в вопросе трудоустройства,
например?
В вопросе трудоустройства, думаю, что нет, не знаю. Я только знаю, что когда сын поступал в консерваторию,
то есть, в Киевскую консерваторию мы даже не рискнула поступать, потому что это было почти невероятно
евреям попасть туда. И мы когда поехали в Ленинград, то там это тоже сыграло очень неприятную роль, потому
что он прошел по специальности великолепно, и его на истории партии срезали и не приняли. Причем это было
так заметно.
В каком году это было?
Это было, ну, он пошел в 8 в школу, лет тогда, наверное, 17 ему было.
А он в каком году родился?
В 64-м. Вот, там его не взяли, но потом он отслужил армию, и уже на Украине было совершенно другое
положение. Было уже спокойнее в этом отношении.
В каком году это было?
После армии, это было… Он поступил уже в Киевскую консерваторию, легко, нормально, никто его ни за что
не…
Это уже начался период перестройки?
Это было… сейчас посчитаю. В 19 его забрали в армию, значит, в 83-м году он пришел из армии.
Он сразу начал поступать в консерваторию?
Сразу, да. В 83-м году. Да. Еще до перестройки он поступил, и никаких осложнений не было. В Киевскую
консерваторию.
Как зовут вашего сына?
Александр.
Фамилия?
Бурденко.
Как дальше сложилась судьба вашего способного сына к музыке?
Он окончил консерваторию, блестяще кончил консерваторию. Но в Киеве с трудоустройством трудно.
Почему?
Потому что как-то вот сейчас музыка не в ходу на Украине. Серьезная, хорошая музыка сейчас не в ходу. И он
женился, жена тоже пианистка.
Он женился, какой национальности?
Еврейка. Причем была, папа был в восторге, и мама тоже, вот. И они посмотрели-посмотрели, и уехали в
Германию. И сейчас там они уже десять лет, и они работают.
Десять лет живут в Германии?
Да.
В общем, удовлетворены условиями жизни?
Да, они нормально, они работают.
Вы посещали их?
Да, мы уже три раза там были.
Нравится вам Германия?
Германия, мне нравится Украина. Я хочу жить тут, чтоб тут было хорошо. Я не хочу жить в Германии, но пока
тут не очень хорошо. Но я бы предпочла жить на Украине, и чтобы здесь было хорошо. Но пока детям лучше
там, потому что тут нет работы, у них не было работы.
Интервью с Верой Бурденко
12
Я хотел бы узнать имя и фамилию вашего мужа.
Мой муж Бурденко Валерий Абрамович.
Чем занимается Валерий Абрамович?
Он работает. У него малое частное предприятие, он хозяин этого предприятия. Это монтажно-строительное
предприятие, которое называется «Вера».
В честь вас?
В честь жены. Вот. И вот он трудится, а с ним вместе трудится старший сын.
Ваш старший сын какого года рождения?
55-го.
Как его звать?
Евгений Валерьевич Бурденко.
Какое образование у него?
У него неполное высшее. Он окончил три курса института и сказал, что больше не хочет.
Ваш муж, как я понял, предприниматель?
Да.
В его компании ваш сын?
Наш сын.
Как они относятся к изменениям общественного строя в Украине?
Вообще они хорошо к этому относятся, потому что появилась какая-то свобода, свобода инициативы, свобода
деятельности, свобода слова. Но хотелось бы, чтоб было лучше. Потому что еще много очень трудно.
Вы, ваша семья участвует в еврейской жизни в Киеве? Если да, в чем это заключается?
Честно говоря, я даже не знаю, в чем она выражается, еврейская жизнь, даже не знаю.
Вы бываете в синагоге?
Муж – да, а я нет. Он говорит, что женщинам не обязательно.
Муж в синагогу ходит систематически?
Нет, не систематически.
На праздники он посещает синагогу?
Не всегда. Но иногда по душевной потребности.
Вы еврейские праздники в доме отмечаете сейчас?
Нет. Мы не привыкли к этому, нам не привили этого. Ведь такие вещи прививаются с детства. А нам – мы все
советские люди, и мы отмечали советские праздники. А еврейские праздники нам…
Сейчас в городе немало еврейских театральных коллективов. Вы посещаете ихние спектакли, концерты?
Нет, я не посещаю, во-первых, потому что я не знаю языка, во-вторых, потому что я вообще не посещаю
концерты, которые сейчас проходят, мне не нравятся.
То есть, вы на это смотрите с профессиональной точки зрения?
С профессиональной.
А вас не тянет быть хотя бы короткое время в национальной среде?
Тянет, и вы знаете, где я попадаю в такую среду? На кладбище, когда мы приходим на еврейское кладбище.
Как это ни печально звучит.
Скажите, пожалуйста, ваша сестра Лиля, 31-го года рождения, она жива?
Она умерла.
Близнецы, сестры Ася и Тася?
Ася и Тася живут в Израиле с семьями, с детьми, с внуками.
В каком году они выехали?
Тася выехала 12 лет тому назад, Ася выехала 3 года тому назад.
Вы были у них в гостях в Израиле?
Были.
Какие ваши впечатления?
Впечатления очень, тогда было очень приятно. Я когда вышла в Израиле после самолета, меня поразило
ощущение, что я попала домой. Это даже трудно сказать, вот это чувство, я даже не знаю почему, я не знаю
языка, я не знаю обычаев. Но у меня было ощущение невероятное, что я попала домой. Вот. Они живут…
конечно, там трудно сейчас, с этой войной, со всем. Но они тоже приезжают, вот была племянница недавно с
мужем у нас.
Спасибо за ваш рассказ. Всего доброго!