Мишель Альба Вулкан - Сверхновый литературный журнал

Выпуск 77.
Содержание:
Мишель Альба
Вулкан (окончание)
Ольга Бэйс
Похищение Вероники
Михаил Максаков
Камо грядеши
Наталия Ипатова
Эта хрустальная тишина
Евгений Добрушин
Бездонный колодец
Юрий Юров
компромисс)
Дикость (впрочем как и любой
Елена Недожогина
У Вас есть прекрасная возможность
*
* *
Мишель Альба
Вулкан
Глава 13
Франция, 2006
Я дико устала. От этих фантастических прыжков на столетия назад и обратно. От массы
впечатлений. Но, самое главное, от неизвестности и безрезультатности. У меня ос-тавалось все
меньше дней, а шар, словно издеваясь, продолжал загадочно булькать, сообщая мне тем самым о
продолжении странствий.
Я ломала голову - где и когда произошло то роковое собы-тие, вогнавшее в страх нашу семью? Все
те приключения в прошлом, где я уже побывала, мало соответствовали моим представлениям о
преследованиях злого рока и, кроме того, далеки были от истины - в нашем роду не наблюдалось выходцев из России и, насколько я знаю, никто особенно не стремился уйти от мирских соблазнов в
монастырь.
Получается, я должна была найти ту, от которой впоследствии образовались будущие поколения,
так сказать, мои потомки.
Тогда почему шар забрасывает меня в те воплощения, которые к моим потомкам данной семьи не
просто не имеют никакого отношения, а еще больше запутывают?
Я задумчиво перебирала трофеи – крестик, листочек с автографом, лоскут от сорочки Жюстин - не
подозревая, что в них разгадка.
Неожиданно пришла мысль – если я тащу с собой сувени-ры из прошлого в мое, пока грустное,
настоящее, так, наверное, возможна и обратная процедура? А не взять ли мне в следующее
путешествие, ну, например, газовый балончик. Мало ли что меня поджидает там! Я не была уве-рена,
что "таможня" меня пропустит, но попробовать стоило.
Пора было снова собираться в путь. Время поджимало.
Куда на этот раз?
Глава 14
Испания, 1449
Я играла с самодельной куклой, скрученной из лоскута мешковины, из того же материала
приделала ручки и нож-ки. Углем нарисовала лицо. Получилось даже очень непло-хо. Но я
затруднялась с именем, поэтому это была просто Кукла.
- Карла! Где ты опять, дрянная девчонка?
Значит, здесь я Карла.
Но как я ненавидела этот голос. Спрятав куклу под кро-вать, выбежала из комнаты.
- Перебери овощи, - женщина лет сорока с тусклым незапоминающимся лицом и с выбившимися
из-под чепца неопрятными седеющими волосами, указала на огромную корзину, доверху
наполненную овощами.
Я привычно уселась на пол возле нее и занялась делом, не забывая поглядывать вокруг.
Довольно просторную комнату с узкими окнами-бойницами приспособили под подсобное
помещение для хранения продуктов и их обработки, о чем говорили вы-строенные у стен корзины
всех мастей с овощами, фруктами и зеленью. В бочках лениво плавала уже засы-пающая рыба. На
большом квадратном столе у окна ждали своего часа круглые аппетитные сыры.
В центре у длинного разделочного стола чистил рыбу прыщеватый подросток с нечесанными
длинными волоса-ми, постоянно спадавшими ему на лоб, что его ужасно раздражало – он
взбрыкивал головой, словно отгоняющая мух лошадь.
Я поймала его взгляд. Неприкрыто вожделенно-облизывающийся. Это еще что за новости! Я
нахмурилась.
- Карла, помоги мне, - девушка с милым кукольным личиком, чуть подпорченному разноцветными
глазами -один голубой, другой карий - пыталась приподнять бадью с водой.
Я нехотя поднялась, почему-то уверенная в какой-то ка-верзе с ее стороны, что немедленно и
последовало.
Она же, как бы не удержав бадью, выпустила ее, и я, лишившись поддержки с обратной стороны,
чуть не уронила ее себе на ноги. И расплескавшаяся вода замочила мне весь передник.
- Господи, ну как можно быть такой неуклюжей, - вос-кликнула девушка, насмешливо
подбоченившись.
Я не знаю, как среагировала Карла в свое время, но я, Валери, не стерпела подобного выпада.
Мало того, что мне чуть не отбили ноги, так еще и заработала "комплимент", совершенно не
соответствующий действительности.
Я, взглянув на нее кристально-чистым, без подвоха взглядом, нарочито громко парировала:
- Я рада, что спальня герцога помогает тебе быть более уклюжей.
Откуда я это взяла, понятия не имею.
Воцарилась мертвая тишина.
Уличенная, видимо, до этого известными всем, но замалчиваемыми сведениями, девушка
задохнулась от возмущения и готова уже была, судя по воинствующей стойке, ринуться на меня, но
тут ее остановил чей-то властный и резкий голос, раздавшийся с порога:
- Розита, оставь ее.
Я обернулась.
Проем двери заслонил высокий, крупный мужчина в от-тороченном серебристым мехом плаще.
Опершись о косяк и сложив руки на груди, он ощупывал меня взглядом с ног до головы, щурясь изпод тяжелых век. Будто приценивался.
А это еще кто? Да уж, не скучно жилось моей Карле.
- Это что, новенькая? – голос смягчился.
Розита, отступив, переводила взбешенный взгляд с него на меня. Ее раскрасневшееся лицо с
закушенной губой яснее ясного говорило, что она пытается подавить в себе не одно чувство ко мне,
связанное с желанием отправить меня в ад.
Все присутствующие, включая полноватого мужчину, все это время точившего в углу
многочисленные ножи, с почтением приветствовали вошедшего.
- Как давно она у нас? – он не отрывал взгляд от меня.
- С Успения Богородицы, - поспешно ответила женщина с тусклым лицом.
- Сегодня она обслужит герцога за ужином... вместо Рози-ты, - и, повернувшись, вышел.
Та растерянно смотрела ему вслед, а я, ничего не понимая, принялась за оставленные вразброс
овощи.
- Я убью тебя, гадина, - прошипели у меня за спиной.
Не надо было обладать дедуктивными способностями, чтобы догадаться, что это Розита.
Глава 15
В голове сразу щелкнуло - может, это оно? То самое проклятье. Но, с другой стороны, что я такого
страшного сделала, чтобы все последующие поколения моей семьи расплачивались за это. Поставила
на место разгневанную подружку герцога? Мелковато.
Скоропалительное решение неизвестного дядьки, в одну минуту определившего мою судьбу, в
корне изменило от-ношение ко мне присутствующих.
Прыщавый юноша старательно избегал на меня смотреть. Женщина в чепце заискивающе
заулыбалась, от чего мне стало ужасно неловко. Розита, явно, отошла на десятый план.
Если это все-таки именно та ситуация, которую я должна была исправить, то в чем состояло
исправление? Я ничего не понимала. Пока не понимала.
Не отвлекаясь от овощей, я мысленно недоумевала, когда услышала ненавистный голос за спиной,
но на этот раз без покровительственных ноток, а, скорей, наоборот. Ищущего покровительство:
- Ты… оставь это. Иди-ка, займись собой.
Я удивленно подняла голову. Женщина в чепце, вытирая руки передником, кивком головы указала
на дверь.
- Но у меня еще полно работы, - посмела я ей возразить, хотя я бы и минуты здесь не осталась,
если бы не мои братья мал мала меньше.
- Иди, тебе говорят. Когда надо будет, я позову тебя, - она отвернулась, бросив как бы невзначай, и не забудь надеть свое лучшее платье.
Ситуация разворачивалась странным образом для Карлы, но не для меня. В отличие от нее, еще не
выросшей из подросткового возраста, я, конечно разобралась, к чему клонил утративший стыд
приспешник герцога - заменить Розиту. И не только на ужине. Брошенная мной фраза о спальне
герцога по иронии судьбы прилепилась теперь напрямую ко мне.
Я поднялась и, отряхивая юбку, направилась к двери. Оглянувшись уже на выходе, встретилась со
взглядом Ро-зиты, полным ненависти. Не хватало мне еще стать сопер-ницей смазливой служанки. На
самом деле, к ней я не ис-пытывала ничего, кроме жалости. И, неожиданно для себя, подмигнула ей.
Мол, ничего, выкрутимся.
Через пару часов, приодетая, в мантилье с черепаховым гребнем – подарок матери – я была готова
предстать пред светлыми очами герцога, как десерт к обильному ужину.
Газовый балончик, благополучно пропущенный на границе времен и предусмотрительно
припрятанный под подушкой, перекочевал в карман простенького, стального цвета платья. В другом
кармане удобно устроилась Кукла. Она внушала почему-то чувство безопасности.
Мне вручили огромное блюдо с паэльей, которое я должна была внести в покои моего хозяина и
предполагаемого лю-бовника. Сердце сжималось от жалости и к Карле. Я-то зна-ла, как поступлю, а
эта девочка, которой я когда-то была, наверняка, выполнила данное ей "поручение".
Коридор, освещенный вставленными в специальные уг-лубления факелами, упаковали трофеями
герцога-охотника – огромная голова кабана с хищно приподнятой верхней губой, ощерившаяся пасть
волка, рога многочисленных оленей. Вот бы где потрудиться Обществу защиты живот-ных.
У громадного зала, где трапезничал мой повелитель, я задержалась, чтобы подпитать
решительность и напомнить себе, Валери Патрисии Анне, о цели пребывания здесь.
Ну, что же, с Богом!
Гости герцога, уже достаточно подогретые местными го-рячительными напитками, шумно, как и
положено в состоянии повышенной возбудимости в данных обстоятельствах и без разницы к
текущему веку, увлеклись междусобойчиком, не обращая на меня никакого внимания.
И я уже засобиралась под шумок поднести блюдо к засто-лью, когда вынуждена была покрепче за
него же и ухва-титься, дабы не уронить, сраженная узнаванием.
Я была здесь! Когда-то, будучи студенткой. Определенно, это было здесь. Я узнала этот замок и
этот зал по камину, размерами сродни небольшой студии в Латинском кварта-ле. Но тогда он удивил
меня не габаритами, а высеченными по краям головами монстров. Что-то среднее между "чу-жим" в
одноименном фильме и Фредди Крюгером. Так я в Валенсии.
А владелец камина, получается, тот самый герцог?...
А та легенда, рассказанная мне одной из жительниц со-седней деревушки, вовсе и не легенда?
Глава 16
Когда-то, никто тебе, доченька, и не скажет, когда, в этом замке жил герцог – Хуан Мария де ла
Родригес. Гово-рят, был он так красив, что затмевал красотой солнце днем и месяц ночью. Но и
жесток. Чуть что не по его, казнил...
Сеньора Бланка, нагнетая адреналин, выдержала продолжительную паузу в леденящей кровь
истории. Удовлетворившись произведенным эффектом, она продолжила.
Но не этим запомнился он на многие годы. А своей рас-пущенностью и безнаказанностью.
Не пропускал ни одной юбки. Но, и юбки за ним ходили стаями, если уж по правде. А теперь,
представь, голубушка, юную неопытную девочку, которая проводит ночь с герцо-гом, а потом, на
следующее утро, ее выбрасывают за ворота замка.
Говорят, многие из них потом или сошли с ума – уж не знаю, что такое вытворял там этот герцог, но
девчонки выходили оттуда уже другими, ну..., поломанными, что ли – или ушли из жизни по своей
воле.
Так вот...
Бланка вытянула ноги, устроившись поудобнее на низеньком стульчике.
Однажды, заприметил герцог очередную жертву, четырнадцатилетнюю служанку. Сказочно
красивую, говорят.
Ну, а если заприметил, так это, считай, дело сделано. Затащил в свою спальню, и что ты думаешь?
Стражники пришли, как всегда, утром за девочкой, а дверь-то им никто не открывает. Стучали они,
стучали, и решили дверь-то взломать...
Бланка пересказывала легенду, как и положено, с интонациями сказочницы – и после этой фразы
она хитро улыбнулась, чтобы дать мне возможность предугадать продолжение.
Ворвались они в герцогскую спальню, и ...
Она сделала большие глаза, сыграв стражника.
… увидели хозяина в одном исподнем. Он забился в угол, и никакие силы не могли его оттуда
вытащить.
С ума сошел, бедолага!
В ее голосе звучало торжество.
А девочку ту...
Бланка понизила голос до шепота.
... так и не нашли.
Вот и знай, что там случилось – поговаривают, ведьмой та девчонка была.
Глава 17
Стряхнув оцепенение, я деревянно (потрясение не по-щадило нервную систему) двинулась к
возглавляющему пиршество невообразимо красивому мужчине лет сорока (Бланка не отступила от
истины) в увешанном драгоцен-ными камнями колете с золотыми пуговицами. Видимо, этого ему
показалось мало, и он украсил себя еще и толстой золотой цепью с огромным круглым медальоном.
Без со-мнения, тоже золотым.
Герцог активно участвовал в застольной беседе, не забывая отрывать зубами истекающие жиром
куски мяса от ножки зажаренного кабанчика, едва виднеющегося под обильно засыпавшей его
зеленью.
Кто-то, вероятно, сквозь винные пары все-таки разглядел новоприбывшую, поделившись
информацией с собутыль-никами, от чего гул голосов и звон серебряных кубков по-степенно затих.
Меня заметили. И, наконец, разговоры почти сошли на нет.
Мужчина с цепью забросил наполовину обглоданную ножку несчастного кабанчика, сравнив,
видимо, не в пользу последнего видимые невооруженным глазом мои преиму-щества. А таких глаз я
никогда не видела. Это факт. Ог-ромные, пронзительно-черные, с щиплющей душу поволокой,
опушенные такими длинными густыми ресницами, что им позавидовала бы любая голливудская
дива. Прямой изящный нос с изысканно очерченными ноздрями. Картину дополняли призывно
изгибающиеся чувственные губы, в данный момент лоснящиеся от жира кабанчика.
Он онемел, уставившись на меня. Я, не скрою, тоже.
Так мы и разглядывали друг друга, пока тот самый незнакомец в плаще, посетивший нашу
подсобку, откашлявшись, не произнес:
- Хуан, Розита сегодня приболела.
Тот машинально перевел на него глаза и тут же вернулся к моим.
Меня же напоминание об отведенной мне роли взбодрило. И, надо сказать, вовремя. Влюбиться в
этот образчик мужской красоты дело пары секунд. Вдвойне посочувство-вала Розите.
Уставившись на блюдо с паэльей, кстати, достаточно тя-желое, я приблизилась к столу. Туда, где
восседал герцог.
Он, забыв об участниках многолюдного собрания, не упускающих ни одной подробности из
забавной сценки обоюдного обольщения, поспешно подхватил блюдо, как бы нечаянно коснувшись
моих пальцев. Проказник.
Смутившись, я заставила себя покраснеть, что у меня, видимо, получилось вполне правдоподобно,
поскольку ошалелый герцог, когда я уже развернулась уйти, остановил меня тихим, приятным
голосом, куда вплелись и нотки едва сдерживаемого желания:
- Подожди.
Он улыбался:
- Возьми, - и протянул мне кисть винограда, - ешь.
Предложение отведать лопающиеся от янтарного сока ягоды прозвучало как приказ. Нападает.
Знал бы на кого, и чем ему это грозит. Придется подыграть.
Я намеренно лениво перебирала виноградины, перебегая пальчиками с одной на другую, выбрав,
наконец, самую крупную. Хуан аж облизнулся. Не на ягоду.
Будто нехотя поднесла ее к губам, не торопясь надкусить.
Он даже подался чуть вперед, чтобы мимо не прошел ни один пунктик из священодействия
подбирающейся к лаком-ству соблазнительной простушки. Что мне, собственно, и нужно.
Достаточно было едва царапнуть зубками тонкую про-зрачную кожицу ягоды, чтобы брызнувший
сладко-приторный сок оросил приоткрытые губы медовыми ка-пельками, что еще более разгорячило
до нужной точки кипения пресыщенное рутиной воображение герцога.
Я поднажала еще чуть-чуть - наблюдая за ним доверчиво чистым взглядом, без намека на тайные
козни, аккуратно и о-очень медленно язычком собрала с губ виноградный нек-тар.
Сбитый с проторенной дорожки "ухаживания" и раззадоренный эротическими манипуляциями
герцог до неприличия громко вдруг лязгнул зубами, рефлекторно повторив то же движение, что и я,
но забыв об отсутствии у него во рту продукта, к коему приложились бы его зубы, чтобы смягчить
лязг.
Я знаю, что месть нехорошое средство обучения правилам поведения, но судьба бедной Карлы
мне, по известным причинам, была гораздо ближе, нежели предстоящие стра-дания похотливого
сладострастного насильника.
Прикончив виноградину, я потянулась за следующей порцией, но герцогу уже не терпелось. Резко
поднявшись, он объявил:
- Ужин продолжайте без меня. Я должен отдохнуть перед завтрашней охотой.
Он кивнул мужчине в плаще и, не глядя на меня, удалился. Мне ничего не оставалось как положить
виноградную кисть обратно в чашу с фруктами и отправиться восвояси. Проигравшей я себя не
чувствовала. Наоборот. Что доказал уже знакомый голос, догнавший меня у входа в тот самый
коридор с мертвым зверинцем:
- Направо, красавица. Я провожу тебя, а то еще заблу-дишься.
Мужчина в плаще галантно предложил мне руку.
Если бы месяц назад мне кто-нибудь сказал, что меня ждет карьера фаворитки герцога, и не гденибудь, а в Испании пятнадцатого века, я бы решила, по меньшей мере, что этот кто-то страдает не
просто шизофренией, а самой ее сложной неизличимой формой.
Но вот я иду по средневековому замку с человеком, след которого давно простыл на земле, туда,
где меня жаждет не кто-нибудь, а красавчик герцог, воспылавший ко мне пагубной страстью.
Я усмехнулась про себя - будет о чем писать мемуары, если... доживу.
Наконец, мы подошли к спальне герцога. Мужчина в плаще отступил на шаг, преграждая путь
назад. Я, якобы беспомощно, оглянулась на него, ища поддержки. Он же гротексно изогнулся в
поклоне, головой чуть ли не подтал-кивая меня вперед.
Ну, сами виноваты. Я решительно толкнула тяжелую дверь.
Посмотрим, что там за страсть.
Глава 18
Кровать, гордо вздымающаяся в центре спальни - единственный предмет мебели в этой
завешанной гобеле-нами и портретами комнате - компенсировала отсутствие еще каких-либо
бытовых "аксессуаров" совершенно не-объятными размерами и роскошью. Это было поистине
королевское ложе со струящимся балдахином, с бельем из тончайшего полотна, с разбросанными во
множестве подушками, вышитыми нитками с позолотой.
На ступеньках, бегущих к возвышению, небрежно раскинулась шкура какого-то животного,
кажется, волка. На ней и возлежал заждавшийся меня герцог.
Нащупав за спиной запримеченную щеколду, задвинула ее, чтобы никто не мешал
воспитательному процессу, я с интересом рассматривала вальяжно развалившегося секс символа
здешней округи.
Явно, существовал повторяющийся с незначительными изменениями сценарий соблазнения им
невинных девушек. Видимо, согласно этому сценарию, я должна быть очень напугана и слезно
умолять герцога отпустить меня. Но – я сбросила маску.
Приняв позу возмущенной матроны, выдала ему такую тираду, что герцог, определенно, не
привыкший к подобному развороту событий, буквально на глазах менял милость на гнев.
- Что ждем? Ты что тут разлегся? Привык к горизонтали? Тебя этикету учили? Дама перед ним
стоит, а он, видите ли, к ней позой притомившегося странника. Не рановато ли? Видела бы тебя
сейчас тетушка Полин! Она бы вправила тебе мозги. Ну-ка, быстренько встал и отвесил поклон даме.
Хуан облизнул пересохшие губы и, онемев, медленно приподнялся.
Я не скажу, что мне не было страшно. Кто его знает, может, у него где-то припрятан кинжал на
всякий случай? И мой случай как раз этот?
Нащупав балончик, я неотвратимо на него надвигалась:
- Тебе лет-то сколько? Может, хватит молоденьких-то щупать? Как у вас тут с законом о
совращении малолетних? Управы на тебя нет. И здесь, видно, коррупция.
Герцог судорожно сглотнул, и его неотразимое лицо исказила такая гримаса, что звериная
выставка, представленная в коридорах замка как знак его доблести, оставлена была далеко позади.
Под моим неутомимым натиском он отступил на шаг, едва не споткнувшись о ступеньку, что,
видимо, и привело его в чувство:
- Молча-ать! – заорал потерпевший, покраснев от натуги, - Ты что... ? Ты полоумная?
Он рванулся к подушке.
Ну, вот, кажется, и кинжал. Я похвалила себя за предусмотрительность. Балончик пригодился.
- Экспертиза покажет, кто из нас полоумный, - я несла чушь, лишь бы потянуть время.
Шар держит меня какое-то строго определенное время в ситуации прошлого, и по моим подсчетам
оно вот-вот должно было закончиться. Может, поэтому я и расхрабри-лась? Сколько веревочке не
виться… . Правда, до сих пор не совсем было понятно, зачем я здесь.
Балончик приятно холодил ладонь.
- Мирно разбежаться не хочешь? О тебе пекусь.
Я читала на его лице страх, удивление, поражение, что и толкнуло его, вероятно, на крайность. Он
бросился на меня, замахнувшись коротким, с узким лезвием кинжалом.
Я в долгу не осталась. Струя газа, брызнувшая ему в лицо, заставила его завертеться на месте
волчком. Рыча и подвы-вая, он остервенело тер немедленно заслезившиеся от не-стерпимой боли
глаза. Мне даже стало его жаль, но по-мочь… . Быстренько нашла отмазку - времени почти не осталось.
Я подбежала к окну, единственному здесь. Зарешечено. С той стороны.
Неудачливый искуситель, размазывая слезы в надежде избавиться от застилающей глаза режущей
пелены орал так, что его, конечно же, услышали.
За дверью гремело многоголосье, заклинившееся в основном на имени герцога.
Прижавшись к окну, я лихорадочно искала выход. Если они ворвутся сюда, балончика на всех не
хватит.
Дверь, сдерживаемая щеколдой, затрещала под мощными ударами. Господи, что же это такое! Я
заметалась по комнате. Что там себе думает шар? Вот тут я по-настоящему испугалась. Почему-то в
голову ни разу не приходила мысль, что в какую-то из вылазок в прошлое есть реальная опасность в
нем и остаться. Я не предусмотрела такую веро-ятность.
Подобрав край шикарного покрывала, застелившего и пол у кровати, с облегчением обнаружила,
что могу протиснуться в щель между ней и полом. Что я и сделала, собрав по дороге всю пыль,
наверное, годами там копившуюся. Боясь вдохнуть слишком глубоко, чтобы не оказаться
упакованной пылью еще и изнутри, я притаилась, с волнением ожидая завершения спектакля,
разыгравшегося не по плану дона Хуана.
Дверь треснула, и в спальню ввалилась немалочисленная толпа, окружившая несчастного герцога,
переживающего весьма плачевное состояние и выскуливающего одну и ту же фразу:
- Ведьма! Она выжгла мне глаза. Где она? Ведьма…, ведьма… . Искать! Черт возьми!
А потом начались поиски меня. И поскольку искать осо-бенно было негде, то не одна пара ног
направилась прями-ком в сторону кровати, где я уже не могла сдержаться и разразилась
непрекращающимся чихом...
Глава 19
Франция, 2006
…благополучно завершившемуся у меня дома, в Париже, поскольку, благодаря тщательной уборке
тетушки Полин, дом благоухал и сверкал чистотой, то есть, пыль отсутствовала здесь как таковая…
В дверь кто-то настойчиво стучал. Я, еще пребывая под впечатлением от общения с герцогом, на
минуточку решила, что, возвращаясь, прихватила с собой и всю свою средневековую компанию,
общение с которой доставило мне столько волнительных минут.
Поняв, наконец, что мне ничто не угрожает, я чуть раздвинула оконные шторы подсмотреть, кто же
за ними.
Мадлен. Неожиданно ужасно обрадовалась ее приходу. Мое добровольное заточение становилось
небезопасным. Последние события, когда шар заставил меня запаниковать из-за, как мне показалось,
задержки во времени Карлы, требовали задуматься. И подруга появилась как нельзя кстати.
- Заходи, дорогая, - я распахнула перед ней дверь.
Мадлен, изящная, с ленивой грацией пантеры, в свои сорок лет многих вводила в заблуждение
относительно ее возрастного ценза благодаря утонченно-нежным чертам ли-ца и великолепно
подтянутой фигуре, несмотря на то, что она уже дважды мама.
Перешагнув порог дома, она, с любопытством оглядев меня, высказалась, как всегда чуть
растягивая слова:
- Этот наряд тебе очень идет. Новая коллекция от Cop Copine? C испанским колоритом?
- Ты о чем?
Надо же так свыкнуться с Карлой, что не сообразила переодеться – ее выходное платье, собрав всю
средневековую пылюку под кроватью обиженного судьбой герцога, уже годилось, ну, лишь для
реквизита захудалого театра. Мантилья сдвинулась набок, и гребень еле держался на растрепанных
волосах. Интересно, до сих пор я все атрибуты моих странствий оставляла там, где им и положено
было быть. Что же случилось в этот раз? Почему мне позволили захватить все это с собой? А как же
Карла? В чем она-то осталась? Неужели...?
Мадлен прервала мои размышления:
- Ты куда-то собираешься? На какую-то вечеринку?
Она двумя пальчиками сняла с меня прилипший комочек пыли пятисотлетней давности:
- А это откуда? – и, аккуратно опустив его на комод, отошла в сторону и критически меня
осмотрела, сделав вывод, - все бы ничего, но такое впечатление, что одев все это, ты занялась
генеральной уборкой во всех подвалах Парижа и его окрестностях. Ты в порядке?
И, действительно, пребывание под кроватью герцога вполне можно было бы назвать генеральной
уборкой, но в одном, локально взятом месте.
- Мадлен, мне нужно тебе что-то рассказать. Пойдем, сидя безопаснее. Заодно сварю кофе, - я
повела ее за собой на кухню.
Подруга, успев по дороге задать еще не один вопрос, включая – "почему безопаснее?" - с
удовольствием устроилась за столом в самой уютной части моего дома, выполненной в старофранцузском деревенском стиле.
У нас с Мадлен давний стаж подруг. Она когда-то наме-тила посетить Израиль и, обратившись в
нашу фирму, заполучила сопровождающей меня. Иврит я знала довольно сносно, что, несомненно,
повлияло на решение Эмиля. И мое желание, конечно, тоже.
Для меня эта страна оставалась загадкой, которую я так до конца и не смогла разгадать. Да и не
только я. Где бы мы ни бродили, будь то окутанный древностью Старый Город в Иерусалиме, или
набережная Яффо, пропахшая рыбой и водорослями, или неожиданно аристократические закоулки
южного Тель-Авива – везде витал призрак чуда. Непереда-ваемое ощущение.
Разлив кофе по чашечкам, я, чтобы переодеться, на время покинула заинтригованную Мадлен,
согласившуюся подождать ровно пять минут и не больше.
Стаскивая тесноватое платье (девочке-то было пятна-дцать, и, хотя я по комплекции недалеко ушла
от ее три-дцать четвертого размера, тем не менее, чувствовала себя в нем не совсем комфортно),
нащупала что-то в кармане. Бог мой! Кукла! Подозрение, возникшее у меня прежде, все более
подкреплялось.
Не иначе, я забрала с собой Карлу! То есть саму себя, спасая от опасности.
- Лер! Где ты застряла? – Мадлен нервничала.
Я быстро натянула джинсы, топик. Мысли лихорадочно прыгали. Где в таком случае моя одежда, в
которой я заснула? Или я не засыпаю, а, действительно, перекочевываю в прошлые жизни, исчезая в
этой?
Подбежав к заветной кушетке, не поверила своим глазам - шорты и голубой блузон, бывшие на
мне перед историей с герцогом, смятые и небрежно брошеные, никуда не пропали.
Я их пощупала, даже понюхала. Нет, это мои вещи.
Невероятно, но я, кажется, на самом деле материализовалась там. Скорее всего тогда, когда
пряталась под кроватью (платье ведь до того не жало).
И утащила саму себя, а заодно и Карлу, в мое настоящее. Вот уж точно, бедолага герцог! Мало того,
что строптивая служанка изувечила его неизвестным миру оружием, так еще и потерялась в запертой
комнате. Какой же шок он ис-пытал!
Я не меньший. Натурально побывать черт его где. Как? Может, это связано с тем, что уж очень я
запаниковала из-за шара, "забывшего" обо мне? И, кто его знает, может, саккумулировалась какая-то
энергия, пришедшая мне на помощь?
Мысль работала дальше.
Почему это не случилось в Равенсбрюке? И тут же нашла ответ - потому что потеряла сознание. Что
это значит? Очень просто – в стрессовой ситуации стараться изо всех сил держать себя в руках. И
тогда… . Дальше я просто по-боялась додумать.
Шар подкидывал все новые загадки.
Глава 20
За что я люблю Мадлен, так это за ее рассудительность. Выслушав явный бред, она не бросилась
названивать в службу спасения, хотя на ее лице отразилось все, что она обо мне думала - страх за мое
здравомыслие, восхищение моей неуемной фантазией, отчаяние от запоздалого опо-знания
душевной болезни,, зревшей во мне по видимому уже давно, судя по несущимся мистическим
вывертам.
Но под напором продемонстрированных сувениров из прошлых времен Мадлен вдруг
успокоилась, признавшись в диагностической ошибке, и немедленно взяла "быка за рога" :
- Невероятно! - заключила она, - столько возможностей для самореализации!
Вот она – женская логика в чистом виде. "Memento mori"* отступило на второй план.
- Да уж, - я рассмеялась, - если для этого тебе дано всего лишь от пятнадцати до двадцати часов.
Правда, при этом неизвестно – а, вернешься ли ты вообще? Вот в этом случае времени для
самореализации хоть отбавляй.
- Покажи шар, - Мадлен рвалась в бой.
- Пойдем!
Он мирно светился на столе.
*Помни о смерти (лат.)
- Не приближайся! – предостерегла я ее, - а то потом неизвестно, где тебя вылавливать.
- Потрясающе! – и тут она спохватилась, - а, зачем ты мне все это рассказала? Я могу чем-то
помочь?
- Да, можешь, - я отдернула штору окна. Люблю парижскую осень. Тихая как подрагивающие
искорки в затухающем костре, - ... к моему возвращению – это можно вычислить – ты должна быть
здесь. Что происходит в мо-мент перехода – я не знаю. Или я остаюсь здесь, или... нет. Но, в любом
случае, понаблюдай за шаром. Издалека. Близко не подходи. Если время истечет, а я... останусь там,
может что-то тебе подскажет, что надо делать. И если си-туация будет безвыходная, и я все равно не
появлюсь к на-значенному времени, ты летишь в Брашов. Найдешь ту цыганку. А уж она-то, я думаю,
знает что делать.
Мадлен притихла. Мне показалось, что на этот раз она прониклась всей сложностью ситуации.
Я объяснила ей как найти цыганку.
- Так, сейчас 18.40. Ровно в 20.00 я телепортируюсь. Значит, приблизительно к обеду завтрашнего
дня вернусь обратно. Постарайся быть здесь. Только помни – к шару не подходить. В руки не брать.
Не страшно?
- Да нет, - натянуто улыбнулась Мадлен. Желание само-реализоваться где-нибудь во временах
Калигулы пропало.
- А сейчас пойдем-ка перекусим что-нибудь по-быстрому. У меня нет времени. Осталось всего пять
дней.
Мы сообразили яичницу-глазунью. Мадлен нарезала пару салатов, исподтишка поглядывая на
меня.
Поужинав, я приняла душ, и, улегшись на кушетке, настроилась на путешествие.
Мадлен стояла поодаль, наверное, все-таки, до конца не веря в происходящее.
Я уже не увидела, как она перекрестила меня.
Глава 21
Германия, 1140
- Что будем делать? – герцогиня Гертруда, возглавившая наше маленькое собрание, скрестила руки
на груди. Абсо-лютно спокойная, будто она решала, сколько и какую птицу доставить к столу сегодня
к обеду.
Я поражалась ее хладнокровию. Наши мужья, баланси-рующие на грани жизни и смерти,
нуждались в срочной помощи или хотя бы в чашке бульона, о которой оставалось только мечтать.
Продукты закончились дня два назад. Три оставшиеся черствые лепешки мы поделили на маленькие
кусочки и, смачивая в воде, кормили ими раненых.
- Шарлотта, - услышала я за спиной шепот. Кто-то слегка дернул меня за рукав когда-то одного из
самых дорогих мо-их платьев, вышитому тонкими золотыми проволочками по темно-зеленому
бархату и давно потерявшему за дни зато-чения свой необыкновенно изумрудный оттенок.
Я обернулась. Эльза, одна из первых красавиц Вайнсберга, с темными кругами под глазами,
похудевшая, но сохранившая, не смотря ни на что, лучистый взгляд серо-голубых глаз, протягивала
мне что-то, завернутое в ее гербовый платок.
- Это от меня и... Гейдриха, - пояснила она.
Я недоуменно взглянула на нее. Гейдрих, ее муж, уже едва дышал, держась только благодаря
Эльзе.
- Возьмите, мне это уже не нужно, - только сейчас я заметила следы от слез на ее когда-то
мраморной, а сейчас бледно-желтой коже, не видевшей солнца уже несколько недель.
Приняв сверток, откинула ткань. Блеснули многоцветьем драгоценные камни.
- Я останусь с ним, - она застывшим взглядом уставилась куда-то мимо меня, мимо всех
собравшихся здесь на совет женщин, составлявших цвет теперь уже поверженного го-рода.
- Что случилось, Эльза, дорогая? – я уже догадалась. И, хотя, я, Валери, никогда не видела
Гейдриха, как и саму Эльзу, и до недавнего времени, а, точнее, десять минут назад и понятия не
имела об их существовании, прочувствовала ее боль и страх перед тем, к чему она себя готовила.
Она опустила голову и, встав, молча вышла, не ответив на прозвучавший вслед вопрос:
- Эльза, куда вы? – Гертруда выпрямилась, пытаясь остановить ее, но я, расправив платок,
положила на середину стола драгоценности.
Все было понятно без слов.
Статная властная Гертруда вдруг поникла и, помолчав, обвела нас взглядом.
Каждый реверс в прошлое был для меня полной неожи-данностью, но я была несказанно
удивлена, что красивая баллада, услышанная в студенческие годы в Сорбонне о Вайнсбергских
женах, и к содержанию которой я тогда от-неслась довольно скептически, не была выдумкой
романтически настроенного неизвестного готического поэта.
Но если бы только это. Я, как одно из действующих лиц этой душещипательной истории! Это было
слишком даже для моего богатого воображения.
- Я предлагаю... , - герцогиня вновь замолчала, обдумывая фантастическое решение, пришедшее
ей в голову.
Я знала, что она сейчас скажет. И, безусловно, согласилась с ней, как и присутствующие здесь
дамы:
- Эбба, сведущая более всех из нас в промывании ран и их залечивании практически без каких-то
вспомогательных средств,
- Диана, самая юная, но, пожалуй, самая стойкая – никто не видел и слезинки в ее широко
распахнутых карих глазах,
- Кэтрин, тихая, незаметная, но достаточно ей было просто укоризненно посмотреть, хотелось тут
же немедленно про-валиться сквозь землю – столько чистоты и неподдельной искренности таилось в
этом взгляде,
- Анна... ,
- Абигайль...
Все мы - пленницы короля Конрада, неожиданно про-явившего "сердобольность" и позволившего
нам, женщинам, беспрепятственно выйти из поверженной крепости. Более того, он снизошел даже
до того, что разрешил нам захватить с собой то, что мы посчитаем для себя самым дорогим.
Нашим же израненым мужьям была уготована другая участь, и не надо было быть особенно
догадливой, чтобы понять, что их ждет.
Наконец, Гертруда решилась.
- Шарлотта, что ценно для вас, и без чего вы не сможете прожить?
Я, не раздумывая, ответила:
- Альфред.
Мой муж был в более сносном состоянии по сравнению с остальными. Но и он потерял много
крови и был очень слаб.
- Диана?
- Фридрих.
- Эбба?
- Генрих.
Опросив всех, Гертруда поднялась:
- Ну, что же, Бог нам в помощь.
Глава 22
Эльза, сидя на ледяном полу рядом с Гейдрихом, гладила его безжизненную руку.
Я тихонько положила возле нее сверток с драгоценностя-ми.
Она все поняла и благодарно на меня посмотрела уже почти ослепшими от слез глазами.
Ее решение вынести мертвого мужа, не оставив тело на поругание солдатам Конрада, всеми
воспринялось как само собой разумеющееся.
Я вернулась к Альфреду. Он полусидел, прислонившись к стене этого огромного зала,
предназначенного ранее, до вторжения Конрада, для празднеств, а сейчас мрачного и темного.
Об особенностях исполнения пожелания короля наши мужья еще не знали. Нам, мне, во всяком
случае, предстояло еще уговорить Альфреда на вынос его отсюда на моих хрупких плечах. Ведь
ценнее и дороже у меня ничего и ни-кого не было!
Я погладила его жесткие, спутавшиеся волосы. Он приоткрыл глаза, слабо улыбнулся и сделал
движение поднести мою руку к своим губам, но я опередила его, опустившись рядом на колени и
прижав его голову к груди.
- Альфред, - прошептала я, - мне нужно сообщить вам очень важную новость. Нет, нет, не
перебивайте меня, - я накрыла его губы ладонью и заторопилась, - наш мучитель дал нам ночь на
размышление. Он готов освободить меня, вашу жену, как и всех остальных женщин.
Мой муж поцеловал мою ладонь:
- Благородный поступок, - он едва шевелил потрескавшимися губами.
Я чуть было не ляпнула: "Засунул бы он свое благородство... " , но во время спохватилась. Вряд ли
бы Альфред меня понял. С точки зрения семантики. И быстро продолжила, боясь его протестов на
мое решение:
- Вы правы. Он настолько благороден, что готов поощрить наш уход отсюда с нашими
драгоценностями.
Я замолчала, обдумывая, как изложить следующую часть монолога.
Альфред коснулся моей руки. Его тяжелый, литой пер-стень с огромным алмазом легко скользнул
на мой палец.
- Ах, милый муж мой, граф Альфред, - голос неожиданно задрожал, - не торопитесь. Вспомните, в
чем поклялась я вам (я, кстати, понятия не имела, в чем я ему клялась, и неплохо было бы это узнать),
а вы мне, когда Бог соединил нас?
Вконец обессиленный воин, больше похожий сейчас бес-помощного ребенка, кивнул мне, тем
самым давая знать, что помнит все, что было сказано нами когда-то перед алтарем.
- Так вот, позвольте вас уверить, что моя верность вам безгранична. Подождите, это еще не все. Я...
, то есть мы все, и Диана, и Абигайль, и Гертруда..., все приняли решение... да, спасти наши
драгоценности.
- Вы правы, любовь моя, - Альфред согласно кивнул, - вы молоды, и они вам пригодятся. Не
волнуйтесь за меня, я...
Я скользнула губами по его губам:
- Я рада, что у нас одно мнение по этому поводу, а поэтому... подготовимся к нашему спасению.
Только, прошу вас, не задавайте мне никакие вопросы.
Надо было облегчить немножко его вес, для чего я сняла с него верхнюю одежду, хоть как-то
согревающую в этом промозглом от холода зале – плащ, подбитый мехом, и котт, с которым
пришлось повозиться из-за длинной до локтя шнуровки - оставив в одной нижней рубашке.
Альфред настолько ослабел за эти дни, что у него не было даже сил на возражения. Он только
молча пытался загля-нуть мне в лицо, как бы спрашивая, что задумала его всегда такая кроткая жена.
А я во время этого вынужденного стриптиза успокаиваю-ще приговаривала:
- Вот, так, умница. Теперь эту руку. Осторожнее. Холодно? Ну, потерпи. Это ненадолго.
Время от времени я поглядывала в сторону подруг. Там происходило приблизительно то же самое.
- Ну, вот и все. Мы готовы предстать перед светлейшим королем Конрадом. Вы - моя
драгоценность, Альфред. И вас я заберу с собой.
Я не знаю, какие мысли бродили у него голове в тот мо-мент, когда я принимала меры для выхода
из крепости, но эта, явно, его не посетила.
Его глаза расширились, и он яростно, насколько это было возможно в таком состоянии, замотал
головой в знак про-теста.
- Нет, нет, и нет. Я воин и не собираюсь прятаться под вашей юбкой, дорогая. Никуда я отсюда не
выйду. Я защитник этой крепости и этого города.
Он устало откинулся, изнеможенный совершенно.
И именно этой речи я и ожидала от него, поэтому подго-товилась. Не Шарлотта, а Валери взяла
ситуацию в свои руки:
- Значит так. Ваша задача, любовь моя, быть послушным и тихим как мышь. Сейчас я глава нашей
семьи. И я выпол-ню то, что решила.
По знаку Гертруды мы взвалили наших мужей на плечи. Альфред при этом попытался
воспротивиться, на что я, мило улыбнувшись, сказала:
- Вы же не хотите, чтобы я вас связала, не правда ли, мой повелитель?
Он был невероятно тяжел. Медленно, с остановками, чтобы поправить сползающее тело
Альфреда, я добрела до ворот крепости, открытых настежь. Многие уже вышли.
Первое, что я увидела, это нахмуренный лоб короля. Он, набычившись, взирал на идущих стайкой
прекрасных дам, согнувшихся под тяжестью своих мужей, измученных, обессиленных, но оставшихся
для них самыми сильными и непобедимыми.
Опустив осторожно Альфреда на разостланный кем-то плащ, я склонилась к нему:
- Как вы себя чувствуете, любовь моя?
Ответ я уже не услышала.
Глава 23
Франция, 2006
- Лер, Лер, ты слышишь меня?
Голос Мадлен. Откуда-то издалека.
- Пора. Просыпайся. Лер!
Чем она так обеспокоена? Что ее так взволновало? Я медленно приходила в себя. Сжала, разжала
ладони. Как будто жива.
- Ну, наконец-то. Я тут четыре часа уже наблюдаю за то-бой. Вся издергалась. Лер, ты в порядке?
Мадлен, словно в зыбком тумане, колыхалась чуть по-одаль от меня, и понадобилось время, чтобы
я смогла собрать ее в кучку.
Она облегченно вздохнула и присела на край кушетки:
- Ну, как? Что было? Я уже начала волноваться. Ты... спала восемнадцать часов.
- Сделай, пожалуйста, кофе, - я поморгала для верности, придав призрачной Мадлен более четкие
формы, - а мне надо принять душ. Все потом.
Я, конечно же, рада была оказаться снова дома, но... расставание с Альфредом далось не легко, и
мне, хочешь не хочешь, необходимо было прийти в себя.
Мадлен послушалась, но у порога остановилась и нерешительно спросила:
- Лер, а ты уверена, что тебе не снился сон?
По голосу было слышно, что она засомневалась.
- Хочешь проверить? – я не расположена была что-то сейчас доказывать. Особенно после всего, что
Конрад со-творил с моим мужем.
- Нет, - уж очень быстро Мадлен отказалась, - у меня двое детей. Не забывай.
- Тогда, займись, пожалуйста, кофе. Я сейчас приду.
В душевой задержалась у зеркала. Да, выглядела я не лучшим образом. Да, оно и понятно. Такое
пережить.
Рука замерла на полпути к крану. Боже, на этот раз я утащила перстень Альфреда! И какой
перстень! Я вспом-нила его прикосновение.
- Мадлен!
Мы столкнулись в дверях кухни. Я только шлепала губа-ми, не в состоянии выразить смятение
чувств:
- Ты… х-хотела… доказательств? Этого не достаточно?
Она в изумлении ахнула, рассматривая гордо красующийся перстень, достойный королев - желтый
бриллиант размером в пятиевровую монету переливался всеми своими гранями. По ободку, словно
эскорт, созвездием рассыпались сверкающие, желтые опять же, бриллиантовые капельки.
- Это же целое состояние, - выдохнула Мадлен, - откуда это у тебя?
- Это… подарок моего мужа и господина, - грусть верну-лась.
Мадлен, наконец, оторвалась от созерцания драгоценности:
- Какого мужа? – она вынуждена была опуститься на стул, - ты меня пугаешь. Лер, миленькая,
прости, но ты не замужем.
- Любимого. Спасенного мной, - комок подкатил к горлу, и я... разревелась.
Мадлен подскочила налить в стакан воды.
- С тобой можно сойти с ума! Так это оттуда? И где такие мужья прячутся? Мне немедленно надо
проверить мое прошлое.
Я проплакала ей последнюю мою историю, использовав кучу салфеток.
В итоге, мы вместе рыдали над событиями, покрывшимися пылью времени, но для меня бывшими
реальными и настоящими.
- Ну, хорошо, - Мадлен, наконец, последний раз высморкалась, - а что с проклятьем-то?
А, действительно, что? Любовь любовью. А я пока там же, где и была, если не считать массы
впечатлений и "подарков" на память, которой осталось функционировать всего три дня.
Шар звал дальше… назад. Куда уже назад? К сотворению мира? Зачем я должна была пройти весь
этот путь? Не проще ли было начать оттуда, откуда все и началось, то есть с конца, а потом я бы с
удовольствием познакомилась с последующими подружками "я" ? Так сказать, в спокойной
обстановке.
- Мадлен, ты могла бы остаться здесь на эти три дня? Кто его знает, может, это мои... последние
три дня... в этой жизни? – с усмешкой закончила я. Усмешка, правда, получилась кривая.
- Конечно, - поспешно ответила верная подруга, - я буду здесь. Дети останутся с нянькой. Все в
порядке. Но... твой фатализм меня пугает.
- Да при чем тут фатализм? Я не сторонница, ты же знаешь. Но остаться здесь одной за три минуты
до конца… не хочу.
Страх лип ко мне, не отпуская ни на минуту. И, чтобы не пугать уж слишком Мадлен, и так не
обделенную чрезмер-ной чувствительностью, нарочито задорно рассмеялась:
- Ну, в конце концов, следующая жизнь мне гарантирована. Доказано. Так, ладно. Я должна
отдохнуть и... снова в путь.
Огненная гора накалялась.
Глава 24
Нортумбрия (Англия), 793
- Бьерг, где ты? Будь ты добычей троллей!
Я чистила, нет, чистил, меч, подаренный дядей Синдри перед самым моим первым походом.
Тот преподнес мне его со всеми положенными ритуалами и напутственными словами: "Помни,
сынок, у викинга нет дома. Твой дом – ладья, а твоя жизнь – походы".
Хавдинг Ульв, набирая команду для очередного похода, объезжал фьорды, и Синдри, не
интересуясь чьим-то согласием, включая моим, решил поспособствовать моему взрослению, вручив
мне меч и напутственные слова.
Мать, не пролив и слезинки, повесила мне на шею оберег S – образной формы с изображением
мифического зверя, борющегося со змеей.
Так началось мое мужание.
Что же касается меня, Валери, принявшей мужское обличие, то я восприняла сей "конфуз" сначала
с ужасом (я же должна как-то освоиться с особенностями мужского тела), но потом с некоторой
долей иронии (наконец-то я получу ответ на вопрос – не стесняют ли их эти самые особенности при
ходьбе? ).
Мой меч это моя гордость. Он показал себя верным дру-гом и в Греции, и в Серкланде, и в
Ирландии, о чем я сообщал кольчугой, на которой рунами были выбиты названия этих земель.
- Хэй, мой друг, вот ты где! – Трюггви, небольшого роста, но крепко сбитый малый, подсел ко мне, уже подплываем. На этот раз хочу поискать себе подругу. Что скажешь?
- Ну, если ты уже созрел для этого, желаю удачи.
Ответ прозвучал двусмысленно, но Трюггви то ли не по-нял, то ли не захотел лезть на рожон.
Если честно, я его не долюбливал. Слишком уж ретиво он размахивал мечом, не утруждая себя
избирательностью – женщина ли перед ним или готовый к защите мужчина. Я предпочитал честный и
равный бой.
- Мне нужно еще поговорить с Хегни. Увидимся на бере-гу.
Я встал и, не взглянув на Трюггви, направился в сторону высокого фигурного носа нашего корабля,
где кучка разго-ряченных молодцов о чем-то спорила. Наверное, как обычно, о первенстве в
доблести.
На самом деле, я ни с кем не хотел сейчас разговаривать. Меня охватило, как это всегда и было
перед спуском на бе-рег, волнение и возбуждение. Что нас ожидает? Какой добычей на этот раз мы
овладеем?
Драгоценности для нас не столько цель обогащения, сколько символ успеха и счастья рода,
поэтому каждый старался набрать их как можно больше, не брезгуя ничем.
Красные четырехугольные паруса нашего корабля натуж-но надувались под попутным ветром, с
каждой минутой приближая нас к острову. Уже можно было разглядеть ни-зенькие постройки, а чуть
дальше, на лесистом холме, стены крепости, оказавшейся, как выяснилось позже, женским
монастырем.
И именно здесь Трюггви остался навсегда. Благодаря мне.
Глава 25
Мы появлялись всегда как смерч, оставляющий за собой выжженные поселения, разрушение и
пустоту. И этот раз не составил исключения.
Я чувствовала себя в мужском теле довольно неплохо, и даже сказала бы, как ни странно,
привычно. Но это касалось только физиологической стороны дела. То, в чем я участвовала и как, не
доставило мне, мягко говоря, удовольствия.
Мы ворвались в монастырь, все круша на своем пути. Правда, мой меч, к счастью, не нашел пока
себе применения. Как и всегда, я пользовался им только в целях защиты. Но защищаться тут пока
было не от кого. Перепуганные монахини попрятались в кельях, откуда их за волосы вытаскивали мои
озверевшие соплеменники.
Здесь им вряд ли чем удастся поживиться. И этот факт распалял их еще больше. Отовсюду неслись
крики, плач, просьбы пощадить.
Я, поняв бесполезность, с моей точки зрения, нападения на монастырь, уже собирался его
покинуть, когда увидел низкую резную дверь в конце коридора. Здесь еще никто не успел побывать.
Толкнув ее ногой, я попал в небольшое темное помещение, служившее монахиням, по-видимому,
складом для белья. Ну, здесь мне делать точно было нечего, и я повернулся уже, чтобы уйти, когда
услышал за спиной сдерживаемый приглушенный плач.
Обернувшись, я обнаружил, что одна из стопок аккуратно сложенных холстов как-то странно
покачивается. Кончиком меча я разворошил эту кипу, и моим глазам предстала юная, еще подросток,
монахиня, уставившаяся на меня огромными заплаканными глазищами, кричащими о таком ужасе,
что, казалось, сделай я к ней шаг, она просто умрет от остановки сердца.
Не знаю, как Бьерг поступил в этой ситуации, но я, Валери, преисполнилась жалости к этому
перепуганному существу и скороговоркой выпалила:
- Я ухожу, ухожу. Не бойся.
- А я остаюсь, - Трюггви задышал сзади, - какая девчонка! Иди, Бьерг, иди. Вот она, моя Уна.
Он грубо оттолкнул меня и набросился на нее. Придав-ленная его тяжелым телом, она только чтото мычала, но и это длилось недолго. Кто же может справиться с непобеди-мым Трюггви!
Не без усилий оторвав насильника от бедной девочки, я отшвырнул его в сторону. Но, не совсем
рассчитав расстояние (не было времени), закинул чуть дальше, чем надо было бы. Да так, что он,
встретившись головой с косяком двери, мгновенно отключился. Бедолага так и не успел понять, что
ему помешало в столь ответственный момент выбора невесты.
Трюггви обмяк и застыл в позе выползающего из норы рака.
Но мне было не до него. Я наклонился над несчастной "уной" , чтобы проверить ее сердцебиение,
и... взвыл от жуткой боли.
Девчонка вцепилась зубами мне в ухо, да так крепко, что, отдирая ее от такой важной для меня
части тела, я рисковал без нее же и остаться. Страшная боль буквально сковала меня. Казалось,
ничего больше не существовало, кроме этой разрывающей на части, прожигающей каждую клеточку
беспощадной боли.
Глаза накрыла красная пелена.
Я вынужден был применить прием по разжатию ее зубов коротким ударом, увенчавшимся
успехом. Ухо, значительно поврежденное, если не сказать больше, наконец, отдохнуло от захвата,
но… и от меня. А, проще говоря, оно мне уже не принадлежало.
Нокаутированная девчонка кулем скрючилась у моих ног. Но помощь теперь уже нужна была мне –
во избежание инфицирования (зубы-то у этой малявки годами не чище-ны) сочащейся кровью раны,
ее надо было бы срочно промыть.
Разорвав полотно, я прижал кусок ткани, слава Богу, чистой, к тому, что осталось от уха. Почти
вслепую от застилавших глаза пота, крови и боли, пошатываясь, я направился к выходу.
Меня остановил ее голос - второе ухо поработало за оба. Она, очухавшись, разобралась в ситуации,
оценив ее правильно – недвижимый, а, соответственно, безвредвый Трюггви, окровавленный, за
просто так пострадавший, я, и мое, ну, совсем уже ни в чем не виноватое, ухо, потерявшее пару.
- Я буду молиться за вас.
Подобное заявление разбудило дремавшую до сих пор точку зрения Валери о
непоследовательности желаний не-состоявшейся уны.
- Дура, - я с трудом разжимала губы, - ты бы такая крутая была бы с этим, - я кивнула на Трюггви, не пришлось бы замаливать нанесенный мне убыток.
Она не поняла ни единого сказанного слова, несмотря на то, что я изьяснялась на чистейшем
диалекте Северного графства Англии. Ну, это и не мудрено. Мне было не до вежливых приседаний
из-за причиненного ущерба.
Ее округлившиеся от искреннего недоумения глаза было то последнее, что я увидела в этой моей
жизни.
Глава 26
Франция, 2006
Я так и очнулась с прижатой к уху тряпкой. Ничего себе, сколько крови! Причем, свежей! А…
почему свежей-то? Ухо ведь его. Хотя, спорно – его-мое.
Отгоняя мрачное предчувствие, подобралась, по-тараканьи перебирая пальцами (если не найду то,
что ищу, так уж не сразу) к - Слава Богу – живой и здоровой мочке.
Капелька крови, пробежав по проторенному руслу, угро-жающе повисла на краю тряпки. Не
хватало еще запачкать кушетку восемнадцатого века, доставшуюся мне по наследству.
Вытянув руку до вне досягаемости каплей кушетки, при-поднялась встать, за чем и застала меня
Мадлен.
- А это что еще такое? Ты что, поранилась?
- Да, больше тысячи лет назад. Вот, до сих пор кровоточит. Дай-ка быстрей журнал, вон там.
Может, сдадим ее на экспертизу. Воссоздать, так сказать, мою мужскую ипостась.
- Ты была мужчиной? – глаза Мадлен загорелись нехорошим блеском, - можно поподробней?
Она с любопытством рассматривала кусок окровавленного холста, будто он мог дорисовать
недостающие фрагменты владельца крови.
- Чуть позже. Сначала вымоюсь. Я все-таки вымазалась. Правда, как это возмож…
- Лер! Это еще не все! Посмотри! – вопль Мадлен развер-нул меня у выхода.
Ошеломленная, она уперлась взглядом в кушетку.
А там… , вдавленный в спинку, скромно поблескивал... меч Бьерга.
Признаться, руки дрожали, вторично принимая подарок Синдри - настоящий, тяжелый (как же я
его поднимала? ), с грубовато вычеканенной рукояткой меч, пробивший тыся-челетие.
- Ну, так как ты выглядела, или он, я уж не знаю? – Мадлен, вконец запутавшись, умирала от
любопытства.
- Статен, белокур, благороден, - я вошла в роль и, сложив оружие перед Мадлен, опустилась на
одно колено в знак преклонения перед дамой.
- Боже, мужчина моей мечты! А не могла бы ты нырнуть туда еще раз, но вернуться им? – она
подыграла мне.
- Да нет проблем. Правда, без одного уха – доказательство перед тобой, - я приподняла краешек
тряпки, - я пытался, о Господи, пыталась остановить кровь там, где прежде находилась откушенная
остренькими зубками незащищен-ная часть моей головы, то есть, его головы. Но должен же быть у
человека хоть один недостаток, не правда ли?
- Ах, да? Существенная поправка, - засомневалась подруга, - мне бы не хотелось напрягать
голосовые связки. Что ж, - она притворно вздохнула, - придется отказаться.
И, выразительно осмотрев меня, добавила:
- Бедненький!
Мы расхохотались, придя к единому мнению, что одноухий мужчина, как бы белокур он не был, не
достоин быть предметом нашей страсти.
Но за запоздалым обедом веселье сошло на нет - у меня остался ровно один день до…
Глава 27
Возвращаясь, я сразу бросалась к шару, каждый раз убеждаясь, что цель не достигнута. Он упорно
светился, тем самым сообщая мне о сложности поставленной задачи, может быть решаемой, а,
может быть, и нет.
Мадлен задумчиво кружила у моих "приветиков" из прошлого, выстроенных ею на столе один за
другим в ка-ком-то ведомом только ей порядке – самодельный алюми-ниевый крестик, послание
Пушкина, оторванный от рубашки Жюстин кусочек ткани, чумазая кукла Карлы, бесценный (для меня)
перстень Альфреда, а теперь и прибавившийся к коллекции запачканный в крови Бьерга кусок холста
и его меч.
- Иди-ка посмотри. Что скажешь?
- Ничего не скажу. Кроме того, что уже сказала. Ты уже битый час колдуешь над ними.
- Ты не видишь здесь ничего странного?
Я усмехнулась:
- Подруга, не издевайся.
- Нет. Связи не наблюдаешь?
Мадлен пальчиком прочертила ровную невидимую линию под "сувенирами", придавив жирную "
точку" перед игрушкой Карлы, после чего пальчик взмыл по кривой вверх.
- Все это… когда тебе перепало?
- Мадлен, прекрати придуриваться. Мне не до шуток.
- Да я серьезно, - она вдруг разволновалась, - вспомни точно, до минуты. Что ты такое сделала,
чтобы получить крестик, например?
- М-м…, странно ты ставишь вопрос. Я не делала "чтобы".
- Ну, хорошо. Не "чтобы". "После чего" тебя устроит? Повторяю для особо продвинутых – после чего
тебя ода-рили "подарком" ? Сосредоточься. Ну?
- Когда… я приняла решение спасти тех несчастных женщин. Я не могла допустить их гибели. Я что,
должна была продолжать делать вид, что меня это не касается?
- Очень хорошо. Не кипятись. Но ты же не знаешь, как поступила та Таня, настоящая? Это ты,
Валери, спасла их. А в действительности, вполне вероятно, ты, как Таня, струсила, и те женщины, да,
погибли. И, вот, пожалуйста – тебе презент. Прости, Господи. Но это так.
- Подожди… , - забрезжила ясность, - это что получается? Я исправила то, в чем провинилась когдато? Но тогда меня никто не проклинал. Даже наоборот.
- А за что тебя было проклинать? Причины не было. Ты успела до того как. Понимаешь? Теперь,
этот твой ухажер – Пушкин. Ты там тоже кого-то спасла?
- Да..., дочку лакея.
- Ну, вот видишь? – Мадлен заторопилась, - а, эта девочка..., как ее?... Жюльетт?
- Жюстин, - я уже понимала, куда клонит Мадлен.
- Ты въезжаешь? Ты попадала именно в ту историю, где надо было что-то исправить. И всякий раз
тебя поощряли очередным "призом".
Она аж задохнулась от такого открытия. И я вместе с ней.
Действительно, все просто - я ждала и искала ситуации проклятья, но ее не могло быть как таковой,
потому что я меняла картинку прошлого таким образом, что погибший когда-то по моей вине
человек, благодаря Валери, оставался жив. Проклинать было некому. Что предельно ус-ложняло
поиски – проклятья я так и не услышу. По сердо-больности своей – кинусь выручать из беды
очередную жертву моего же малодушия.
И если шар снова и снова звал все дальше в прошлое, значит, не эти жизни грозили мне этой. И,
как бы прочитав мои мысли, Мадлен пригорюнилась:
- Да, подруга, ну и наследила же ты в своем прошлом. Шар тебе просто расчищает дорогу. Ты
должна, видимо, подойти к той основной ситуации проклятья чистая как стеклышко, иначе все
бессмысленно. Если ты была винов-ницей – прямо или косвенно, не важно – гибели людей, ты не
можешь зайти в источник своей проблемы с таким гру-зом. Тебя ничто не спасет.
Вероятно, она была права. К сожалению.
- Обрати внимание еще на одну деталь, - явно наступил звездный час Мадлен, идеи так и сыпались
из ее умненькой головки, - с чего ты начала и до чего докатилась!
- Это ты про смену пола?
- Не будь дурой. Я про тяжесть, дорогая.
Я ничего не понимала.
- Тяжесть предметов, добытых тобой. Вес прибавляется. Ты не заметила? – она вернулась к началу
незримой про-черченной линии, - следи за мной. Крестик – листик – лос-куток. Весят грамм. Дальше –
больше. И еще больше. По-чему? У тебя есть какие-то соображения по этому поводу?
Соображений у меня не было.
- Готовься, - она многозначительно подняла палец, - в следующий раз ты принесешь что-то более
весомое, чем все это. Все. Я закончила.
Блестящий бенефис!
Пора собираться в… последний путь. Как это ни смешно звучит. Последний потому, что через день
я не отмечу ро-ковую дату – тридцать пять. Время истекло. Я сделала все, что могла для того, чтобы
затушить эту огненную гору под названием смерть. Но...
Я написала письма – тетушке Полин, Эмилю и близким друзьям. Составила завещание, которое
Мадлен должна была заверить у адвоката.
Хотелось побродить еще по моему Парижу, заглянуть в кафешку у университета, поболтать с Клер,
хозяйкой этого уютного заведения – кафешки, конечно. Но время подсте-гивало.
Хотя... я уже ни на что не надеялась.
Часть третья
Завершение или... продолжение?
Глава 1
Помпеи. 79 год, 24 августа
8.00
Боже, как солнце слепит глаза. Это лето страшно жаркое и засушливое. За все время не пролилось
ни дождинки. И даже в эти ранние часы уже так припекало, что появилось желание убежать к морю и
пробыть там до вечера.
Я потянулась и осмотрелась. Приятная комнатка. Неболь-шая, но уютная, расписанная фресками.
Где только можно. Включая потолок, усеянный вперемешку диковинными птицами и экзотическими
цветами (отличная идея для моей спальни в Париже).
Вновь обежала взглядом стены и тут же ахнула - Бог мой! – всмотревшись в толпившиеся детали
художественной росписи. "Камасутра" – это всего лишь введение в сексологию по сравнению с
широтой и глубиной развернутого здесь курса по разновидностям и вариациям совокуплений,
поражающих изощренностью и безграничностью человеческой смекалки.
Прямо скажем – я не пуританка. Но даже и предположить не могла, сколько мне еще не ведомо.
Где это я? Да еще и в чем мать родила под стать картин-кам.
Тишину утра разбил не терпящий возражений голос, требующий к ответу какую-то Лавинию.
Ожидаемого диа-лога не последовало, что добавило голосу недовольную звенящую нотку:
- Сколько я еще буду тут стоять? Лавиния!
На грубо сколоченном деревянном топчане у кровати на-шлась небрежно брошенная сорочка с
завязочками по бо-кам. Вероятно, моя. Других претенденток на столь легко-мысленную одежонку
рядом не просматривалось. Скрыв наготу, на цыпочках подкралась к узкому оконцу – надо же
разобраться в "что, где, кто"?
Женщина лет тридцати в кокетливо задрапированном платье цвета охры, эффектно облепившему
округлые формы ее тела, громогласно атаковала пустынную улицу.
"Ортензия" , - немедленно всплыло в голове.
- О, появилась. Не долго ж я ждала.
Так это ко мне.
Я высунулась. Рыжие, взбитые высоко кверху волосы, за-видно классической формы нос, чуть на
выкате глаза, затененные густо накрашенными длиннющими ресницами, полные, вызывающе
напомаженные губы – весьма коло-ритная девица, эта Ортензия.
Притворно зевнув, я лениво спросила:
- Ну, и чего ты в такую рань? Чего не спится? Или работы не было?
Память Лавинии тут же восстановила события ее, то есть, моей прошедшей ночи, от чего у меня,
Валери, слегка поплыло все перед глазами. Я поняла, зачем Господь возжелал приблизить меня к
себе в качестве настоятельницы монастыря в одной из будущих моих жизней.
- Да, я смотрю, ты вся при делах, что ничего до сих пор не знаешь. В городе нет воды. С ночи. У
Аполлона собрали на-род и объявили, что к обеду, может, фонтаны забьют. Ты видела такое? На
моей памяти этого еще не было. В Неаполе и Мизенах ее уже дня два как нет. Это мне сказал
Бриттий. Спрашивается, акварий нам тогда зачем? Короче, готовь кувшины.
И уже на ходу бросила:
- Я скоро зайду за тобой.
Не выспавшись, я туго соображала:
- А термы?
- Что "термы" ? Чем ты слушаешь? Я же тебе говорю, воды нет. Нигде. Нам еще повезло, Помпеи
без воды только ночь, а в других местах ее уже давно нет.
Что? Помпеи? Какие Помпеи? Память, не позаботившись о поступенном осознании опрометчивого
попадания на этот раз в эпицентр надвигающейся катастрофы, быстренько вытащила информацию об
извержении Везувия, начавшегося вот с таких, казалось бы, мелких неполадок в городе.
Внезапная остановка в регулярном поступлении в город воды, на самом деле, было событием
исключительным. Помпеи, как и все прибрежные города – Геркуланум, Нола, Ацерра и другие – жили
за счет бесперебойной работы аквы Августа, несущей воду в населенные пункты в неограни-ченном
количестве, поэтому даже кратковременный пере-рыв в ее работе был равносилен нешуточному
бедствию. При наличии испепеляющего солнца города просто вымрут.
Так меня угораздило попасть сюда точнехонько перед из-вержением.
Я окончательно растерялась. Но ведь это произойдет бук-вально через пять часов. Как раз к обеду.
О чем думал этот чертов шар? Мне же не выбраться! Если он выдернет меня отсюда через пятнадцать
часов, как обычно, то Мадлен обнаружит на кушетке мой хладный труп. Как раз в мой день
рождения. Все совпадает. Вот тебе и огненная гора! Ни что иное, как вулкан Везувий! Боже, какая же
я была идиотка, доверившись этой цыганке.
- Эй, подруга, не расстраивайся, - Ортензия, поняв мое состояние, но, естественно, не подозревая,
чем оно вызвано, принялась меня успокаивать, - починят акву, да я думаю, что даже уже и сегодня.
Главное, чтобы у нас перебоев в работе не было, - она хитро мне подмигнула.
- Да ты не понимаешь... , - я запнулась. Как сказать ей о надвигающемся несчастье? - Ортензия,
послушай. Зайди в дом. Нам надо поговорить.
- Некогда, мне еще прибраться надо до вечера. Да и вы-спаться бы тоже не мешало. Я еще не
ложилась. После сего-дняшней ночи еле живая.
Она усмехнулась и, попрощавшись, устремилась по своим делам.
Я должна была что-то срочно предпринять. Опасность, за две тысячи лет до моего рождения, но
для меня вполне ре-альная и близкая, надвигалась со страшной силой. Я должна была спастись во что
бы то ни стало. Знание того, что я еще появлюсь на свет, и не один раз, не успокаивало. Я боролась за
жизнь Валери, все остальные меня сейчас не интересовали.
Именно Валери находилась в шаге от небытия.
Глава 2
11.00
В порту суетящийся с гвалтом и руганью народ спешил выбраться из города. Невыносимо воняло
протухшей рыбой и залежавшимися отходами.
Впопыхах я чуть не растянулась на тушке дохлой крысы, с отвращением отдернув ногу. Недалеко
успокоилась еще од-на. Вот они - знаки надвигающейся беды.
Но как я не торопилась, мне не удалось успеть на корабль, отплывший какие-то полчаса назад в
Мизены. Совершенно убитая этим обстоятельством и потерявшись в лабиринте страха, я тоскливо
наблюдала за галдящей толпой, обте-кающей меня с обеих сторон, недовольно подталкивая и грязно
ругаясь.
Беспомощно оглянулась на город и чертыхнулась – буд-нично сбегающий терракотовыми
крышами к заливу, он напоминал рекламную открытку средиземноморского ку-рорта. Но ровно
через сутки он исчезнет с лица земли. И… я вместе с ним.
Мозги плавились. И от палящей жары, и от безысходности ситуации. Что предпринять? Есть еще
путь по суше, если раздобыть где-нибудь лошадь. Но кто мне подарит сейчас даже самую захудалую
клячу? Кроме того, если я даже и выйду из города, я уже не успею перегнать Везувий – он достанет
меня где-бы я ни находилась.
Вот и прогноз цыганки в тему: " Ты сидишь на огненной горе. И она хочет сжечь тебя".
Тогда ее слова прозвучали как некая метафора. А, оказы-вается, она говорила о совершенно
конкретной горе. Ну и влипла же я!
В порту мне уже нечего было делать, и я, не спеша (а куда уже спешить? ), повернула обратно в
город. Мысли кружились вокруг одной только эфемерной зацепки - как-то обезопасить себя на эти
часы, отведенные мне шаром в моей прошлой-сегодняшней реальности, и продержаться до
возвращения домой.
Но и эти жалкие цепляния за любые способы самосохра-нения вышибла вдруг качнувшаяся подо
мной земля. Это было похоже на пьяный вираж вырвавшегося на свободу судна, потерявшего
управление. Я едва успела схватиться за придорожный куст, иначе царапинами бы не отделалась.
Город замер, но, чуть-чуть выждав, как ни в чем не бывало, задышал обычной жизнью. Подобные
подземные толчки давно не удивляли жителей - визитная карточка Везувия лежала на видном, и я бы
сказала, почетном месте.
Но я-то знала, что это начало. И, как подтверждение, налетела сухая разрушающая волна горячего
воздуха, при-гнувшая деревья и сорвавшая пока еще считанные крыши с домов.
Я, прихрамывая, продолжила мой трудный подъем в ад.
Глава 3
12.50
Вылив остатки воды в плошку, жадно выпила. Воздух нажарился до такой степени, что и внутри,
казалось, все пропеклось.
Борясь изо всех сил с желанием найти угол потемнее и за-лечь там в ожидании, может быть,
снисхождения ко мне лично, в порядке исключения, от зреющего Армагедона, я осмотрела дом в
поисках покрывал, чтобы обезопасить се-бя от пепла и удушающего дыма, и обнаружила еще и
деревянную стиральную доску, вполне годную, чтобы защититься и от камней.
Я понимала, что все мои приготовления смешны. Чудо-вищное по силе извержение сметет все на
своем пути и уничтожит город, но! определенный процент жителей, да, избежит участи остальных, и
я очень надеялась войти в этот процент.
- Еле добралась до тебя, - Ортензия, обмахиваясь само-дельным веером из куска ткани, натянутого
на две палочки, скрепленных узелком из той же ткани, войдя, тут же упала на скамью у двери.
Кувшин для воды с грохотом, рискуя разбиться о каменный пол, приземлился рядом, - что творится,
ты даже не представляешь. Все несутся к ко-лодцам, к фонтанам, люди обезумели. Меня чуть не
сбили. Это меня-то, которая сама кого хочешь собьет.
Она хлопнула себя по объемным бедрам, зовуще обтяну-тых платьем уже зеленых оттенков, и
звонко расхохоталась.
Я криво усмехнулась… своим мыслям.
- А ты чего уборкой занялась? Нашла время, – отсмеявшись, вероятно, в последний раз в жизни,
Ортензия заметила, наконец, мои сборы, - бери кувшин или что там у тебя для воды и пошли. Да
поторопись.
Я устало присела рядом с ней и уже было открыла рот по-откровенничать о будущем ее города,
как, вдруг, стены дома сотряс такой, не похожий ни на что, гром, что все, что плохо лежало или
стояло, включая кувшин Ортензии, подскочило, попадав и частично разбившись.
Мы переглянулись, и моя бесстрашная подруга, долго не раздумывая, подхватила подол платья и
вылетела наружу навести порядок. Больше мы не встретились.
Надо было выбираться отсюда, и я, нагрузившись всем, чем не попадя, уже на выходе последний
раз оглянулась на мое пристанище в этой жизни. Фрески, без сомнения, жалко, несмотря на их
откровенно фривольное содержание. Кто-то старался, и очень. И все насмарку.
Я вышла, и как раз вовремя. То, чему я стала свидетельницей, не шло ни в какое сравнение с теми
описаниями апокалипсиса, которые я изучила в свое время, готовясь к одной из поездок в Италию,
сопровождая группу студентов, собирающих материал для дипломной работы по истории Помпеи.
Улицы запрудили толпы онемевших от ужаса людей, па-рализованных невиданным зрелищем,
разыгрываемым проснувшимся не в духе Везувием.
"Жаль, нет камеры, получился бы отменный репортаж с места событий" , - "черный" юмор,
пожалуй, единственное, что могло меня хоть как-то удержать на плаву в подаренной шаром
ситуации.
Я буквально разинула рот от фантастического буйства ликующей стихии, скороспело рождающейся
из чрева кор-чащегося в муках вулкана.
Вершину подрагивающей в судорогах горы спеленало ежесекундно разрастающееся грязно-бурое
облако, неумо-лимо наползающее на жмущиеся остатки потускневшего неба, сверкающе-голубого
каких-то два часа назад.
Глухо ворчащее взбесившееся дитя природы поднатужи-лось и на глазах у изумленной публики
вдруг разорвалось грохочущим воплем, выбившему из измученного зева Везувия столб черных
камней, смерчем устремившихся непрерывно-громадной массой на притихший город, за-стывший в
оцепенении перед неподвластными никому могущественными силами земли.
Толпа всколыхнулась. Разом со всех сторон понеслись крики, плач, яростные ругательства и,
влекомые животным страхом скрыться от надвигающегося ужаса, люди ринулись к выходу из города,
к Стабиевым вратам, давя и круша все на своем пути.
Глава 4
15.00
Каменный дождь усиливался. Город погрузился в су-мерки, все более сгущающиеся от летящих
хлопьев сажи и пепла, от падающих стеной прожженных камней, грохочущих пополам с треском
ломающихся крыш и раздирающими душу воплями несчастных, не успевших защититься.
Я поняла, что такое ад. Не особенно веря в сказки о Боге, в эти минуты я обращалась только к нему,
умоляя о спасе-нии.
Продравшись не без синяков от тумаков и ссадин сквозь беснующуюся толпу, стадно хлынувшую в
места наименьшей степени безопасности – до ворот доберутся далеко не все, или погибнув под
камнепадом, или под ногами сограждан, и даже, если кто и выскочит из города-заложника, вряд ли
сможет продержаться без потерь в кипящих от лавы водах уже совсем не лазурного моря - я
помчалась в обратном направлении от выхода из города. Просто потому, что избранный ими путь
спасения сокращал шансы продержаться еще часов десять в этом безумии. Десять часов до моего
возвращения домой.
Что для этого придется сделать – я не знала. Но точно уж не утонуть в людской реке, несущейся
прямиком к гибели.
Прикрываясь стиральной доской, частично принявшей на себя неумолкающую барабанную дробь
отскакивающих от нее камней разного калибра, я в панике мчалась сломя го-лову куда-нибудь,
только бы подальше от творившегося во-круг кошмара.
Перескакивая через перегородившие улицы сломанные деревья, взбираясь и скатываясь с
наваленных горой кам-ней, я рыдала во весь голос. И от очередного болезненного пореза, и от
задыхающихся легких, забитых гарью и пылью, и от… одиночества в борьбе за жизнь. Мою, Валери,
жизнь.
Вконец истерзанная, черная от налипшей на потную кожу сажи и еще черт знает чего, я заскочила в
одно из уцелев-ших пока зданий, чтобы хоть на пять минут перевести ды-хание и дать отдых
израненным в кровь ногам.
Но передохнуть мне не удалось. Мое временное убежище от очередного резкого толчка
ненасытной утробы Везувия раскололось на моих глазах как хрупкое яйцо, осыпав меня каменными
осколками, и в образовавшийся вдруг провал в только что казавшемся прочным каменном полу
ускоряясь заскользило то, что прежде называлось стенами и потолком.
Едва успев ухватиться за нижний выступ дверного про-ема, я выпустила из рук доску и куль с
полотном, немедленно исчезнувших в разверзшейся пропасти, где через секунду должна была бы
оказаться и я, если бы не вздыбившаяся вдруг подо мной каменная плита, подбросившая и
выкатившая меня все под тот же неумолчный град.
Глава 5
17.00
Забыв о дикой боли во всем теле, я неслась, падая и снова поднимаясь, уже в неизвестно каком
направлении и напрочь потеряв представление о времени.
Меня провожали, корчась от стонущих вздохов вулкана, опустевшие дома с мертвыми зрачками
окон, покореженные от вспучивающейся земли полисадники, изломанные словно спички деревья.
И как в этом вселенском хаосе я услышала ее захлебы-вающийся, прерываемый булькающим
кашлем хрип, одному Богу известно.
Не замедляясь - "Какого черта! Тут себя бы спасти!" – я чуть было не наступила на ее почерневшую
руку, что меня сразу же отрезвило.
Она, раздавленная обрушившейся стеной, еще цеплялась за жизнь, но лишь для того, чтобы
вытолкнуть из-под себя маленькое посиневше-чумазое существо, задохнувшееся от крика.
- Моя девочка! Возьми ее!
Страх тащил меня дальше вперед, и, скорее всего, меня не пришлось бы уговаривать унести
отсюда ноги несмотря ни на что, но содрогнувшиеся от резкого толчка остатки раз-рушенной стены
недвусмысленно накренились, угрожая похоронить и эти человеческие останки, и потерявшую сознание малютку.
Вот она-то и остановила меня.
Рванувшись к женщине, я подхватила девочку, и, крепко прижав малышку к себе, попятилась,
принимая благодарный взгляд затухающих глаз ее матери.
Огненная кипящая лава уже подступила к окраине города, заливая его улицы, и с немыслимой
скоростью гналась за мной.
Я сжала девочку еще крепче:
- Потерпи, дорогая, потерпи… , я… сейчас…, сейчас что-нибудь придумаю…
Озираясь в поисках хоть какой-то лазейки из безвыходно-го тупика, я опрометчиво промедлила, не
успев проскочить рухнувшее прямо передо мной полыхающее дерево.
Ну, что же…
Страх, уже не только за себя, а и за эту малышку, доверчиво меня обхватившую, понес меня
вперед.
Я шагнула в огонь.
Глава 6
Франция, 2006.
- Ой, какая хорошенькая!
В ушах гудел шум, словно отдаленный рокот горной реки. Противная резь слезила набитые сажей
глаза.
Мадлен, милая Мадлен! Я дома! Господи, какое счастье! Господи, спасибо тебе!
С трудом разлепив губы, прошептала:
- Хочу пить…, пожалуйста…
- Да, да, да, - затараторила Мадлен, - сейчас, милая. Вот, только верну тебе твою крошку.
Она осторожненько уложила рядом со мной что-то, что немедленно разразилось басовитым
плачем.
Я попыталась приподняться. Тело запротестовало болью.
А это еще что такое?
Прелестная чумазая девчушка требовательно надрывалась в крике.
Не может быть! Этого просто не может быть!
Это она! Та самая малышка из Помпей!
Я не верила своим глазам. Зажмурившись, подождала пару секунд, уверенная, что видение
исчезнет.
Но оно, это самое видение, вполне ощутимо, так, что моментально исчезли все сомнения, схватило
пухлой ручкой мою, соперничающую по "чистоте" с ее, и, притянув к слюнявому ротику,
удовлетворенно зачмокало.
Мне ничего не оставалось, как только тихо ахать.
- Лер, это как раз то, что тебе не хватало, - Мадлен умильно улыбалась, глядя на нас, - ну, ни дать,
ни взять, сюжет для рождественской открытки. Вот видишь, я была права. Может, ради этой куколки
ты и вынуждена была лазить… м-м… там? А?
- Какое сегодня число? – я скосила глаза на стол.
А… где шар?
- Да, подруга. Да. Пятнадцатое сентября.
Она обняла нас - меня и мою маленькую неожиданную... дочку.
Вчера был мой день рождения. Мне ИСПОЛНИЛОСЬ тридцать пять. Я перешла рубеж. Но уже не
одна!
Прав был мудрый Бернард.
Не будь у нас своей воли и не стало бы ада!
Ольга Бэйс
Похищение Вероники
Предисловие, которое можно пропустить
С тех пор, как появился Интернет, для газет и журналов, издаваемых на бумаге, наступили
непростые времена. Они перестали быть главным источником информации. Газетная публикация
превратилась в своеобразный вид литературы. Пусть на меня не сердятся строгие ценители изящной
словесности, но человек все меньше времени уделяет чтению в спокойной домашней обстановке.
Ритмы нашей жизни стали такими напряженными, что подобное удовольствие доступно немногим.
Но вот мы по какой-то независящей от нас причине сбиваемся с обычного ритма: застреваем в
пробке, оказываемся в очереди, ждем опаздывающего партнера, или клиента, к сожалению, список
этих ситуаций можно продолжать и продолжать. Именно тогда помирить нас с явлением напрасно
уплывающего времени может чтение. Но не толстых томов, перенасыщенных излиянием чьей-то
несомненной мудрости, а именно газет, или журналов.
Вот тут наплаву оказываются те издания, которые уже сообразили, как удовлетворить именно этот
все более возрастающий спрос.
Все это я говорю к тому, что хотя газеты я читаю все реже, но иногда именно в них впервые
появляется сенсационная информация по поводу тех дел, специалистом по которым меня уже стали
признавать не только мои друзья.
Все началось с того, что, придя утром в контору, я услышала от своего секретаря, вместо
привычного приветствия, сообщение, которое не могло меня не заинтриговать.
А вот так все началось
- Вам звонил комиссар Катлер, он просил, чтобы вы просмотрели свежие газеты, - Ари выделил в
своем кратком докладе слово «просил».
- Ну, если просил... У нас есть свежие газеты? - не слишком заинтересовано уточнила я.
- Они у вас на столе, - серьезно, чтобы не сказать сердито, ответил Ари.
- Отлично, - обрадовалась я, - с этого и начнем. Ты случайно не знаешь, что комиссар имел в виду?
- Я думаю, что речь шла о краже в галерее «Уникум», - подсказал мой секретарь тоном, который
должен был подчеркнуть уровень его профессиональных достоинств, без которых я не могла бы
заниматься своим бизнесом ни одного дня. А кто спорит?
Я легко нашла нужный материал, так как он светился на первых полосах почти всех изданий. Если
верить газетам, история была просто невероятная.
Галерея «Уникум» - это действительно единственный в своем роде выставочный зал. Там
демонстрируются произведения искусства, которые, как правило, входят в состав частных коллекций.
Выставить там часть своего фонда для коллекционеров весьма престижно, да и выгодно. Макс Торес,
владелец «Уникума», платит приличные деньги за аренду предметов, выставляемых в его галерее.
Приглашение на показ тоже стоит недешево. Мне, во всяком случае, такое развлечение не по
карману. Чаще всего посетителями выставок Тореса становятся богатые туристы или те же
коллекционеры, которые могут иногда пополнить свои запасы за счет покупки какого-нибудь
выставляемого в «Уникуме» редкого экземпляра. Иногда кому-нибудь удается склонить владельца
уникального экспоната не только к продаже, но и к обмену.
В общем, место это достаточно необычное, но очень хорошо охраняемое.
Последнее время там были выставлены лаковые миниатюры Фениори. Это очень редкое собрание
работ великого мастера принадлежит сейчас его, можно сказать, боковому потомку Шему Файну.
Часть миниатюр он получил в наследство, часть скупил у разных случайных владельцев за большие
деньги. Самым ценным считается крохотный портрет одной из дочерей художника Вероники. С ним, с
этим портретом, и произошла неприятность.
Посетителей в этот день было всего девять. Среди них был и хозяин коллекции. Впрочем, в этом не
было ничего необычного. Файн прошелся по галерее уже перед закрытием. Все миниатюры были на
месте. Он подошел к портрету Вероники, чтобы лишний раз полюбоваться этим чудом, так, во всяком
случае, говорит он сам. И тут он увидел, что вместо его драгоценного экспоната лежит грубая
подделка. Естественно, он поднял крик.
Сразу же вызвали полицию, но почти ничего не удалось обнаружить, кроме предмета, весьма
странного для столь респектабельного места. Окурок дешевой сигареты на полу шикарного
выставочного зала нашел комиссар Катлер, приехавший на место происшествия раньше следственной
бригады.
Как там мог оказаться окурок? Этот вопрос серьезно озадачил комиссара, особенно, когда стали
выясняться некоторые сопутствующие факты.
Так уж получилось, что среди девяти посетителей выставки не было курящих. А даже если бы и
были? Курить в этом месте строго настрого запрещено. Дым в таком маленьком помещении сразу бы
заметили охранники. Но никто ничего не видел. Окурок, конечно, мог принадлежать кому-нибудь из
рабочих, обслуживающих здание, но перед открытием залы тщательно проверяются. Маловероятно,
чтобы служащие могли допустить такую небрежность. Однако, кроме этого злосчастного окурка,
никаких улик не было.
Все миниатюры лежали в специальных витринах. Верхнее стекло витрины легко поднимается по
просьбе посетителя, нет никаких замков, но чтобы его поднять, нужно отключить сигнализацию. Как
это сделать, знает только Торес. Код отключения меняется каждый день.
Впрочем, в данном конкретном случае вся эта информация лишняя, так как в этот день, до того
момента, когда поднялся переполох, никто не прикасался к витрине, где была Вероника.
Как мне казалось, версия о том, что в зал проник неизвестный вор, куривший дешевые сигареты, и,
отключив каким-то таинственным образом сигнализацию, похитил лучшую миниатюру коллекции,
была несколько нелогичной. Но полиция, похоже, плотно занялась поисками таинственного хозяина
брошенного окурка. Эксперты уже сообщили пол, группу крови, состояние зубов, перечень некоторых
хронических заболеваний и кое-какие гастрономические пристрастия незнакомца. Жаль, что
современная наука не способна таким же образом определить адрес и телефон...
Мои размышления по этому поводу прервал комиссар, вошедший в мой кабинет.
- Я вижу, коллега, вы уже в курсе...
- О, да, очень занятное дело. Я подозреваю, комиссар, что вы каким-то образом хотите включить и
меня в это расследование, ведь так?
- Видите ли, слишком мало данных, чтобы получить информацию о преступнике обычными
методами... А у вас иногда бывают такие парадоксальные повороты в размышлениях... Тем не менее,
результаты... Я, кстати, нашел вам приличного клиента, готового заплатить солидный гонорар.
- Неужели Файн готов воспользоваться услугами частного детектива? Или Торес?
- Нет, основным пострадавшим по данному делу можно считать страховую компанию «Монус»,
которая должна теперь заплатить Файну весьма солидную сумму. Эта Вероника – самый дорогой
предмет в экспозиции, ее предварительная стоимость при продаже с аукциона превышает стоимость
всей остальной коллекции!
- Но ведь тот, кто ее украл, вряд ли рассчитывает продать миниатюру с аукциона...
- Да, и это наводит на определенные мысли...
- Вы уже нашли человека, бросившего окурок?
- Мы же не волшебники... Конечно, проверили всех, кто был в галерее, и не только в тот день...
- Ну и...?
- Список небольшой, но никто не подходит... Сейчас не модно курить вообще, а уж эти сигареты
курят только... Даже не знаю, что нам дает этот чертов окурок!
- Зато я знаю, что он дает преступнику.
- Что вы хотите этим сказать?
- Что пока полиция занимается этой сомнительной уликой, кое-кто получает несомненный
выигрыш по времени.
- Пожалуй, вы правы, коллега. Я даже думаю, а не подкинул ли он нам эту, как вы говорите,
сомнительную улику специально? Но тогда получается, что преступника нужно искать в составе
публики, посетившей в этот день галерею.
- Не думаю, что можно полностью исключить и самого хозяина «Уникума».
- Полностью – нет... Но все же маловероятно. Что он выигрывает в этой ситуации?
- Разве он не коллекционер?
- Скорее, он притворяется им, так лучше для его бизнеса.
- Понятно. Тогда, пожалуй, вы правы. Итак, страховая компания «Монус» готова нанять меня для
расследования этого дела, а полиция будет проводить расследование по заявлению господина
Файна, так?
- Нет, по заявлению господина Тореса, а в остальном все правильно.
- Давненько мы не работали вместе. Когда я смогу увидеть место происшествия?
- Сегодня ближе к вечеру.
***
Я первый раз увидела эту знаменитую галерею изнутри. На улице было уже темно, поэтому в залах
горел довольно яркий свет. Все было похоже на самый заурядный музей. Начищенный до блеска
паркет, стеклянные витрины на массивных тумбах, сделанных из темного лакированного дерева.
Впрочем, наверное, когда здесь выставлялись картины, все выглядело несколько иначе. У меня вдруг
появилась навязчивая мысль, которая, казалось, не имела никакого отношения к делу.
- О чем это вы задумались? - отреагировал на мою задумчивость Катлер.
- Комиссар, скажите, какого цвета мой свитер? - ответила я вопросом.
-?
- Ну, скажите...
- Я не художник, но вижу, что цвет лиловый, так он вроде называется, ааа...
- Нет, комиссар, он – розовый, хотя вы видите его лиловым! Во всем виновато освещение! Как
можно показывать художественные изделия при таком свете?!
- Нет, нет, госпожа Адамс, - вмешался в наш разговор хозяин галереи, - мы демонстрируем наши
экспонаты только в дневное время, причем окна расположены так, чтобы даже дневной свет не
мешал восприятию цвета и не отражался в витринах, стекла здесь тоже не простые.
- Постойте, значит, когда все происходило, свет не горел?
- Конечно, нет.
- Значит, если бы в этот момент на короткое время отключилось электричество, этого бы никто не
заметил?
- Это бы заметили охранники у входа, там есть телекамеры, кроме того, прозвучал бы аварийный
сигнал.
- А давайте проведем эксперимент... Сколько времени нужно подготовленному человеку, чтобы
поднять стекло витрины, схватить миниатюру? А спрятать ее легко, она ведь маленькая, поместится и
в ладони.
- Я думаю, если порепетировать, хватит и трех секунд, – Торес уже понял мою мысль.
- Но сигнализация?
- Свет можно отключить на пару секунд: телекамеры только мигнут, охранники вряд ли на это
обратят внимание, да и не все же время они смотрят на мониторы, а то, что не сработала аварийная
сигнализация, никто не заметит, если ее вовремя отключить и включить.
- Но это значит...
- Я бы на вашем месте, комиссар, допросила бы еще раз дежурного электрика, так, на всякий
случай.
***
На следующий день меня разбудил ранний звонок Дэвида.
- Слушай, ты, оказалась права! - буквально закричал он в трубку.
- А через час ты не мог об этом сообщить? - возмутилась я.
- Ну, ты и соня! Ты не дослушала, ты оказалась права насчет электрика, только допросить его уже
не удалось. Его нашли мертвым в его собственном доме. Арестован Файн, но улик против него нет.
Комиссар тебе, наверное, тоже позвонит… - Дэвид спешил все выложить, словно боялся, что я положу
трубку.
- Постой, тебе известно только это? Вы дали материал у себя в газете? - спросила я, уже полностью
проснувшись.
- Нет, пока нет разрешения от полиции, но кое-что все же сообщалось в утреннем выпуске. Так ты
поедешь на место преступления? Тебя, наверняка, туда допустят - в голосе моего друга удивительным
образом проступали уверенность и надежда.
- Хорошо, сейчас приведу себя в порядок и позвоню Эрику, спокойно отреагировала я, так и не
ответив на вопрос.
Впрочем, ответа я и не знала.
Через десять минут, я была уже готова говорить о деле с полицейским комиссаром.
- Приветствую вас, коллега, - услышала я знакомую фразу, свидетельствующую о том, что мой голос
узнали сразу.
- Доброе утро, комиссар, - ответила я, - вы сейчас не в доме убитого?
- Я в доме господина Смоллера, но почему вы решили, что он убит?
- А что, это не так? - удивилась я.
- Пока нет заключения медэксперта, рассматриваются две версии: самоубийство и убийство.
- Как он умер? - уточнила я, понимая, что есть какие-то особые обстоятельства этой смерти.
- На первый взгляд он отравился газом, но, как я уже сказал, это требует проверки.
- Понятно, - ответила я, хотя еще ничего понятно не было, - я могу приехать к вам?
- Дэвид уже выехал за вами, - удивил меня комиссар.
Не успела я положить трубку, как звонок в дверь возвестил о прибытии моего друга.
- Мог бы сказать, что едешь за мной, - проворчала я.
- А ты уже готова? - игнорируя мое возмущение, спросил Дэвид.
- Почти, через пять минут выйдем, - вздохнув, ответила я.
Дом господина Смоллера
Дом Пауля Смоллера располагался в живописном южном пригороде Сент-Ривера. Чувствовалось,
что Смоллер, не смотря на свою скромную должность, был достаточно обеспеченным человеком. Мы
увидели основательный особняк в два этажа, на коих располагалось семь комнат: четыре - на первом
и три - на втором. Все комнаты были заставлены старой, но дорогой, добротной мебелью. Вообще все
выглядело здесь весьма солидно. Впрочем, это было моим первым впечатлением. Комиссар
рассказал мне, что раньше здесь, кроме Пауля, жили его жена и двое взрослых детей: сын и дочь, но
с женой господин Смоллер развелся год назад, выплатив при этом немалые деньги. Дети его еще до
развода родителей уехали в Австралию. С дочерью он, судя по найденным в его кабинете письмам,
поддерживал постоянную почтовую связь. Возможно, и с сыном отношения господина Смоллера
были вполне нормальными, но это еще предстояло уточнить. Не смотря на то, что Смоллер уже год
был единственным обитателем этого большого особняка, здесь было чисто и уютно, что наводило на
мысль о присутствии женщины, которая должна была бы здесь появляться, если не постоянно, то хотя
бы регулярно.
Пауль Смоллер, судя по всему, умер вечером, то есть за восемь-десять часов до того, как был
обнаружен. В полицию позвонил его сосед, который утром шел на работу и увидел, что дверь дома
Смоллеров открыта. Это показалось ему подозрительным, он подошел к двери и позвал несколько
раз Пауля, но никто не ответил.
Когда прибыли полицейские, это был дежурный инспектор и участковый сержант, то хозяина дома
они нашли не сразу. Он лежал на полу кухни, ноги его упирались в дверь, поэтому эту дверь удалось
открыть с трудом, на кухне чувствовался запах газа, но газ уже не поступал в помещение довольно
давно, предположительно, потому, что сработал таймер газовой плиты. Полицейские включили
вытяжку и вызвали следственную бригаду.
К моменту моего появления в этом доме, тело умершего дежурного электрика галереи «Уникум»
уже положили на носилки, а вокруг копошились эксперты и съемочная группа. Собственно, мое
присутствие здесь было совсем необязательно, но, видимо, мне что-то нужно было увидеть
собственными глазами. Молоденький инспектор помог мне найти комиссара Катлера, который
осматривал помещение кухни.
- Посмотрите сюда, - сказал Эрик Катлер, едва увидев меня, - вот два бокала в мойке, а в шкафчике
начатая бутылка вина. Бокалы чистые, даже слишком. Как вы думаете?
- Вы хотите сказать, что на них нет отпечатков пальцев? - уточнила я.
- И это тоже, - ответил комиссар, - но любопытно, что они явно вытерты полотенцем, или бумажной
салфеткой.
- И что тут любопытного?
- Ну, допустим, он вечером принимал у себя гостя, они выпили, он убрал со стола, автоматически
ополоснул бокалы, но зачем бы он их стал вытирать? А, если вытер, то зачем поставил в мойку?
- Вы хотите сказать, что их вытирал не хозяин, - догадалась я, - но зачем поставил их в мойку тот,
другой, тем более, если он убийца?
- Пока мы об убийстве не говорим, и все же я отвечу на ваш вопрос. Вы видите, что на кухне нет
больше никакой посуды, кроме разовой, она там, в шкафчике. Гость господина Смоллера, как я
предполагаю, просто не знал, где обычно стоят эти бокалы, не видел, откуда их принес хозяин дома.
А, может, когда он пришел сюда, эти бокалы уже стояли на столе, возможно, гостя ждали?
- А на столе больше не было никакой посуды?
- Был стакан с остатками прозрачной жидкости, его забрали на экспертизу в лабораторию. На
стакане были отпечатки пальцев Смоллера.
- А почему вы думаете, что эти бокалы вымыты и вытерты именно минувшим вечером, а не деньдва назад.
- Это сказал эксперт.
- Тогда, похоже… и даже очень, кто-то здесь был вчера, но я бы пока воздержалась от мысли об
убийстве.
- Да, подождем результатов вскрытия.
Банальное устранение свидетеля?
Еще несколько минут я побродила по дому господина Смоллера. Настроение у меня скисало на
глазах. Что осталось от интересного, на первый взгляд, дела? Ну, да, пока не найден похититель и
возможный убийца. Но это уже задачка для полиции, то есть, дело времени и удачи. А загадка?
Понятно, что похищение было организовано при помощи короткого отключения электричества. Что в
этом был замешан дежурный электрик. Дальше всего два варианта: если окажется, что имело место
убийство, то имеем банальное устранение свидетеля. Если самоубийство - сложности психологии
случайного соучастника, скорее всего. А так интригующе все начиналось. Окурок? Глупая
дилетантская попытка увести следствие в сторону, хотя выигрыш во времени был таки получен. А,
впрочем, был ли?
Мне уже не хотелось заниматься этим делом, но я согласилась расследовать это похищение и
имела обязательства пере страховой компанией «Монус». Поэтому мне нужно было ответить хотя бы
на два вопроса: кто похитил Веронику и где сейчас находится украденная миниатюра?
Однако ответить на эти вопросы было не так уж просто. Судя по всему, полиция остановила свой
выбор на самом простом варианте решения. Шем Файн просто просился в подозреваемые. Когда
Файн поднял шум, Вероника могла еще быть на месте... Именно во время суматохи он мог подменить
миниатюру. Если бы ему не удалось сделать задуманное, или электрик подвел бы его,... что ж....
всякий может ошибиться, даже неудачная попытка поднять стекло была бы списана на волнение... Но
зачем тогда ему вообще нужен был электрик? Нет, что-то тут явно не так. Надо бы выяснить у
комиссара, что вменяется в вину Файну? Афера для получения страховки - это одно, а убийство - это
совсем другое.
Но разговор с Эриком Катлером мне придется отложить: во-первых, комиссар пока еще суетится на
месте происшествия, а во-вторых - мне нужно бы и самой все продумать в спокойной обстановке, да
и не мешало бы еще собрать некоторые факты.
Я разыскала Дэвида, бесцельно слонявшегося по дому Смоллера, и мы с ним поехали ко мне в
контору.
***
Большую часть пути я просто молчала. Если Дэвид задавал мне вопросы, я отвечала или
однозначно, или невпопад, так как была сосредоточена на неожиданно посетивших меня мыслях.
Мой интерес к этом делу не просто восстановился, а стал заметно возрастать. Однако, это вовсе не
значило, что я уже знала, что делать и как выстроить в некую логическую цепочку уже установленные
факты. Эти самые факты скорее запутывали дело, чем его проясняли. Впрочем, это свидетельствовало
лишь о том, что главная информация еще неизвестна, во всяком случае, мне.
- Послушай, - обратилась я к Дэвиду без всякого вступления, едва мы переступили порог моего
кабинета, - ты не мог бы собрать для меня сведения о коллекциях лаковых миниатюр? Да, и еще,
возможно, были какие-то публикации о коллекции Фениори, принадлежащей Файну, а, может быть,
она как-нибудь упоминалась еще до того, как он стал ее владельцем.
- Ага! - воскликнул мой друг, - теперь мне понятная твоя рассеянность, у тебя появилась версия?
- Нет, пока только некий ориентир из подсознания, - важно произнесла я.
- Понятно, - неуверенно проговорил Дэвид, - ладно пойду, пороюсь в информационных потоках,
чтобы помочь твоим озарениям.
Оставшись одна, я опять вернулась к своим размышлениям. Прежде всего, я подумала о том, что
смерть электрика необязательно связана с похищением миниатюры, и это тоже нужно учитывать в
построении версий случившегося. Похитить Веронику, с помощью электрика, или без, мог только ктото из посетителей, если исключить участие в этом преступлении хозяина галереи. Впрочем, рисковать
своим бизнесом и добрым именем, ради вещи, которую и продать-то невозможно, такой человек,
как господин Торес, вряд ли станет.
Я попыталась воспроизвести в памяти все, что я видела в «Уникуме». Мысленно я представила, как
галерея выглядела днем, когда в нее приходили посетители. Мои мысли стали еще смелее. Я
представила, что хочу похитить одну из миниатюр. Что меня удержит, в первую очередь, если
оставить в стороне нравственные принципы?
Галерея «Уникум» состоит из трех комнат, не очень больших, но и не очень заставленных.
Охранника можно увидеть только при входе, это нам объяснял Торес. Когда посетитель осматривает
экспонаты, он с ними остается один на один. Никто не должен мешать. Это принципиальная позиция
владельца. Но я-то знаю, впрочем, не только я, что все уголки этого уникального выставочного зала
тщательно просматриваются с помощью специальных вебкамер, причем ведется запись того, что
«видит» каждая камера. Как можно было обмануть эту систему? Невероятно. И, тем не менее, комуто это удалось.
Я должна понять, кому. Ответ на вопрос, «каким образом?» - это, скорее всего, информация
вспомогательная, но необходимая.
Я вдруг подумала, что мне, прежде всего, нужно узнать, от кого лично зависела надежность
системы наблюдения и охраны в «Уникуме» Кроме того, необходимо выяснить, не было ли каких-то
сбоев в работе этой системы.
Нет, в тот момент я была еще очень далека не только от решения этой головоломки, но и от маломальски толкового предположения, как ее решить.
Однако, я позвонила господину Торесу, и мы договорились о том, что завтра я смогу осмотреть его
галерею днем, в то время, когда она открыта для посетителей. Еще мне было обещано, что я смогу
задать свои вопросы человеку, который обеспечивает сохранность выставляемых экспонатов.
Интересная подробность
Этим вечером я чувствовала себя усталой, когда раздался звонок в дверь, я испытала чувство,
очень похожее на досаду. Поздним посетителем оказался Дэвид. Он заметил, что я не в восторге от
его визита, но, по-видимому, был искренне уверен, что сможет повлиять на мое настроение.
- Я нашел кое-что любопытное в архивах журнала «Коллекционер», - почти радостно воскликнул
он.
- И что это? - я попыталась изобразить заинтересованность.
- Я тебе распечатал этот материал, но если коротко, то суть такова. Некий господин Макгроу,
разбогатев слишком стремительно, чем это принято у порядочных людей, решил свои деньги
вложить в коллекцию лаковых миниатюр. Он скупал миниатюры без какой-либо системы, но деньги
могут иногда тоже творить чудеса. В общем, он стал обладателем весьма неплохой коллекции разных
мастеров. Но у него не было ни одной работы Фениори. Он предлагал Файну такие деньги, что
отказаться от такой сделки мог только сумасшедший. Причем, купить он хотел именно Веронику!
- Очевидно, Файн все же ему отказал? - на всякий случай уточнила я.
- Да, отказал…
- Нужно посмотреть, был ли этот Макгроу в числе посетителей «Уникума» в тот день, когда была
обнаружена подмена, - произнесла я, хотя могла бы этого и не говорить, - что ж, завтра это и
выясним.
- Но ведь не обязательно эту, как ты ее назвала, подмену совершили в тот же день, - заметил
Дэвид.
- Я тоже так думаю, но… - впрочем, проверить нужно все мыслимые и даже немыслимые версии.
***
Действительно при дневном свете галерея «Уникум» производила совсем другое впечатление. Я
прошлась по трем небольшим залам так, как это обычно делают посетители. Сейчас все эти
миниатюры смотрелись вполне «натурально». Ну, я имею в виду, что цвета не были искажены и
изменены электрическим освещением. Наличие стекла можно было заметить только, как следует
присмотревшись.
Вебкамеры я увидела лишь после того, как мне их показал господин Торес. Они были
вмонтированы в деревянные панели, которые служили своеобразным эстетическим оформлением
стен и потолка, так ловко, что посетители их наверняка не замечали.
Я подходила к витринам, наклонялась к ним, словно рассматривая поближе заинтересовавший
меня экспонат, иногда, словно ненароком касалась тумб, на которых под специальным стеклом
лежали миниатюры. В общем, я попыталась изобразить практически все, что можно проделать
вблизи этих редкостей, но так, чтобы не сработала сигнализация. Этот эксперимент не был мною
задуман заранее, просто я постаралась представить, что бы меня заинтересовала в первую очередь,
если бы я задалась целью украсть какую-нибудь из миниатюр в этой галерее.
Хозяин «Уникума» ходил за мной и с интересом наблюдал за моими действиями. Хорошо, что он
ни о чем не спрашивал, не хотелось бы его разочаровывать.
И все же я не зря потратила это время, как оказалось. Это я поняла тогда, когда разговаривала с
начальником охраны галереи «Уникум» Тэдом Мораном. Оказалось, что на этой должности господин
Торес держит не бывшего чемпиона по боксу, или какой-нибудь экзотической борьбе, а толкового
программиста. В кабинете Тэда стоял компьютер, соединенный с несколькими мониторами.
- Но вы ведь не все время смотрите на эти экраны, - совершенно справедливо заметила я в начале
нашей беседы.
- В этом нет никакой необходимости, - пояснил господин Моран, - за мониторами следит
специальная программа, которая не только фиксирует все неординарные, или близкие к таким,
случаи, но и при необходимости включает сигнализацию и передает сообщение на полицейский пост.
В конце дня я просматриваю все записи камер слежения в графическом режиме. Вот, посмотрите, как
выглядит график вашего посещения выставочных помещений.
Я увидела на экране график, состоящий из нескольких линий, это было похоже на графики
метеорологов, мне как-то приходилось их видеть, впрочем, я не уверена, что это было именно там и
именно так.
- А почему, - спросила я, - здесь несколько линий, я вроде одна была в этот момент в залах галереи,
нет, вдвоем с господином Торесом, - исправилась я, - но здесь линий гораздо больше.
- Датчики реагируют не на человека, а на последствия его взаимодействия с пространством вокруг
охраняемых объектов, если так можно выразиться, программа фиксирует малейшие отклонения от
нормы, температуры, влажности и некоторых более сложных параметров. Ваши графики внушили бы
мне подозрение, и я бы обязательно проверил, кто вы, если бы не знал. Слишком уж нестандартно вы
себя проявили, - улыбнулся Тэд Моран.
- Понятно… - и в этот момент меня осенило, - а не было до неприятности с Вероникой у кого-нибудь
из посетителей столь же неординарного графика?
- Я только хотел вам сказать, действительно был, дней за пять до неприятности, как вы ее назвали.
- И можно выяснить, кто в это время посещал залы «Уникума»?
- Да, это был Гарри Макгроу, но тогда ничего не пропало, просто он оказался слишком
темпераментным человеком, не обремененным излишками воспитания и образования.
- Макгроу?! - не удержалась я от восклицания.
- Вы его знаете? - господин Моран явно был удивлен.
- Ну, не то, чтобы знаю… Но слышала, - улыбнулась я.
Наверное, в этот момент я чувствовала, что потянула за нужную ниточку, и клубок событий вокруг
Вероники вот-вот распутается. Во всяком случае, меня уже не интересовали особенности охранной
системы галереи, меня очень интересовал господин Макгроу. Версий похищения, точнее подмены
миниатюры, у меня пока не было, но появился подозреваемый. Я поблагодарила Тэда Морана за
интересную беседу и, не попрощавшись даже с господином Торесом, отправилась в полицейское
управление, разумеется, не пешком, а на такси. По дороге я связалась по телефону с комиссаром
Катлером и попросила его никуда не уходить, поскольку у меня к нему очень срочное дело. Мне
удалось его заинтриговать, но события приняли неожиданный оборот.
Подозреваемые
- Ну, выкладывайте, коллега, что вы там накопали? - встретил меня комиссар вполне ожидаемым
вопросом.
Я рассказала Эрику Катлеру о фактах и своих соображениях по поводу этих фактов, и тут же поняла,
что несколько увлеклась догадками и совпадениями, а вот подлинной, вполне логичной, версии у
меня как не было, так и нет, на это обратил внимание и комиссар.
- Я согласен, - прокомментировал он мои рассуждения, - что господин Макгроу - личность весьма
любопытная и в качестве подозреваемого почти идеальная. Но не вижу ответа на главный вопрос. Как
и когда он мог подменить Веронику? Есть еще пару вопросов, не менее интересных. Например, какое
отношение может иметь этот Макгроу к убийству Смоллера? А как вы впишите в свои предположения
тот факт, что после того, как господин Файн поднял переполох, электричество в «Уникуме» было
действительно отключено на несколько секунд. А ведь о подмене экспоната, до этого момента никто
даже и не подозревал.
- А что уже установлено, что Смоллер был убит? - решила уточнить я, хотя интересовало меня
сейчас совсем не это.
- Ну, не так однозначно, однако некоторые факты заставляют рассматривать эту версию в первую
очередь, вы ведь тоже не любите совпадений, - усмехнулся Катлер.
- Вынуждена согласиться, что, если это самоубийство, то очень удобное и своевременное для того,
кто все это затеял…
- Вот именно!
В это время на столе комиссара зазвонил внутренний телефон. Эрик Катлер выслушал довольно
длинное сообщение и ответил единственным словом: «Пропустите»
- Ну, вот, - обратился он ко мне, положив трубку, - на ловца и зверь бежит. Сейчас мы сможем
побеседовать с господином Макгроу, поскольку он настоял на встрече со мной и сейчас появится
здесь.
В этот момент дверь резко распахнулась, и в кабинет вошел человек, которому трудно было бы
подобрать более неподходящую фамилию, чем Макгроу. Он был небольшого роста, худощав, смугл,
темноволос, да еще и носил очки с внушительными стеклами, свидетельствующими о сильной
близорукости.
- У меня к вам убедительная просьба, комиссар, не заявлять прессе о ваших подозрениях по
поводу моей особы до послезавтра, - зачастил он буквально с порога.
- Откуда вы взяли, что вас подозревают? - Эрик Катлер не смог скрыть своего удивления.
- Странно было бы, если бы этого не произошло, - прозвучал неожиданный ответ, - у меня самая
значительная коллекция лаковых миниатюр, и я вот уже год пытаюсь выкупить у Файна его Веронику,
разве вам еще это неизвестно?
- Известно…
- Ну, и кого же вам еще подозревать?!
Мне стало почти весело.
- А почему до послезавтра? - вмешалась я в этот бесподобный диалог.
- Это уже деловой подход, - господин Макгроу переключил свое внимание на меня, -я решил
продать свою коллекцию с аукциона и не хочу чтобы неосторожные измышления журналистов сбили
мне цену! После торгов - я к вашим услугам!
- В эту коллекцию вы включили и Веронику? - не слишком удачно пошутила я.
Но нашему посетителю моя шутка пришлась по вкусу, и он рассмеялся неожиданно громко и очень
весело, настолько, что и мы с комиссаром не удержались от улыбок.
- Никаких заявлений прессе я не планирую пока, - ответил, наконец, комиссар, - но обещать, что
журналисты не докопаются до информации о вашей коллекции, не могу.
- Ну а я могу обещать, что попрошу не писать об этом Дэвида Сомса, - добавила я.
Тем не менее, Макгроу, похоже, остался вполне доволен результатом своего визита в полицию и,
перед тем как покинуть кабинет, горячо поблагодарил нас за понимание.
Все это представление, по идее, должно было усилить мое подозрение, но я решила, что настало
время обсудить другие версии.
- Так что нам сказала экспертиза о причинах смерти господина Смоллера? - спросила я, как только
мы опять остались вдвоем с комиссаром.
- Умер он от отравления газом, - ответил Эрик Катлер, - но перед этим принял большую, однако не
ставшую прямой причиной его смерти, дозу снотворного. Вино он тоже употреблял в этот вечер, и
закуска была легкой, какую иногда подают к хорошему десертному вину: фруктовый салат и шоколад.
Но на столе стоял только стакан с остатками снотворного растворенного в воде.
- Он не выпил то снотворное, которое себе приготовил? Или он думал, что в стакане просто вода?
- Ход ваших мыслей мне понятен, но господин Шульц, именно он делал вскрытие, предположил с
большой долей вероятности, что Смоллер вообще не пил этого снотворного, то есть того, что было в
этом стакане, он считает, что снотворное попало в организм покойного с вином.
- Тогда действительно есть все основания считать, что электрик «Уникума» был убит, причем кто-то
хотел, чтобы все выглядело как самоубийство, или хотя бы могло так выглядеть, - произнесла я и
задумалась.
Понятно, что этот свидетель был очень неудобным. Рано или поздно полиция все равно должна
была бы его заподозрить, но этого не мог не понимать и сам Смоллер. Значит, существовало какое-то
другое решение этой проблемы. Тогда почему же совершено убийство? Для похитителя Вероники,
наверняка лучше было бы, если бы электрик просто исчез. Был бы реальный шанс увести следствие
по ложному следу. Нет, тут что-то не так. Может, действительно все это было сделано Файном?
- Скажите, комиссар, а где был господин Файн в тот вечер, когда произошло убийство Смоллера? задала я вопрос, вытекающий из моих размышлений.
- Да, это очень важный момент. В связке с возможностью устранения свидетеля и соучастника,
Файн вполне бы всех устроил, как подозреваемый. У него был и великолепный мотив и несомненная
возможность для похищения Вероники и получения приличной страховки. Кроме того, нам удалось
выяснить, что он последнее время очень нуждался в деньгах. Все бы могло сойтись на нем, если бы
не его алиби.
- У него есть алиби? И оно непоколебимо? - произнесла я с сомнением и надеждой в голосе.
- Дело в том, что именно в то время, когда господин Смоллер принимал у себя гостя, который,
скорее всего, был и его убийцей, Файн торчал в аэропорту Мэрвика из-за грозы.
- Но он вполне мог воспользоваться и машиной, купив билет на самолет, чтобы обеспечить себе
алиби.
- Вряд ли он мог обеспечить себе грозу, вам не кажется? - усмехнулся комиссар, - кроме того, его
видели суетящимся в аэровокзале человек десять. Теоретически все могло быть, но с очень большой
натяжкой.
- Пожалуй, следствие опять зашло в тупик, - невесело заключила я.
- Ну, не так все плохо, - неожиданно возразил мне комиссар, - давайте попробуем разобраться, как
всегда, с мотивами и возможностями, глядишь - что-нибудь важное и поймем.
Особого энтузиазма эта реплика у меня не вызвала. Слишком странным и ненадежным выглядел
тот набор фактов, которым мы располагали.
- А что нам еще остается? - тем не менее, заметила я, - но давайте пока разделим похищение, или
подмену экспоната в галерее и убийство Смоллера.
- Это понятно, - согласился Эрик Катлер, - с чего начнем?
- Лучше с Вероники, хотя здесь, скорее, нужно говорить о возможностях, поскольку повод - сама
миниатюра, ее несомненная ценность.
- Но это только для коллекционера. Кроме того, повод Файна - получение страховки, впрочем, он
ее получает именно благодаря ценности предмета.
- Согласна. Тогда коллекционеры, побывавшие в галерее на выставке миниатюр Фениори,
интересуют нас, прежде всего. А неплохо бы получить список этих подозреваемых и собрать всю
информацию о них, насколько это окажется возможным.
- Это поручение я уже дал одному из инспекторов, а вы поговорили бы с Дэвидом, чтобы он
посмотрел и в своих источниках.
- Надеюсь, что он уже этим занимается, - улыбнулась я, - правда, его внимание отвлек господин
Макгроу, такой подозреваемый!
Удивительно, как иногда события оказываются просто продолжением наших мыслей и слов. Не
успели мы упомянуть моего друга, как увидели его на пороге комиссарского кабинета.
- Надеюсь услышать, чем закончилось дело о похищении в галерее «Уникум» - бодро заявил
Дэвид.
- Очень жаль тебя разочаровывать, но пока мы даже не приступили к расследованию, можно
сказать, всего лишь составляем план действий.
- А Макгроу? Неужели мимо?! Ну, так не бывает.
- Представь себе, бывает. Кстати, я передаю тебе его просьбу и присоединяюсь к ней, впрочем, из
своих соображений.
- И что за просьба?
- Не сообщать о возможных подозрениях в его адрес в твоей газете до послезавтра.
- Значит, подозрения все-таки есть?
- Попробуем тебе объяснить, но лучше бы ты это видел и слышал сам, - я едва сдержалась, чтобы
не рассмеяться.
Не то, чтобы я считала в этот момент, что Макгроу совсем выпадает из числа подозреваемых, но
было в ситуации с этим персонажем что-то слишком гротескное, а потому вероятность того, что
именно этот человечек совершил дерзкое похищение драгоценной миниатюры, казалась мне не
столь значительной. Я попыталась все это объяснить и Дэвиду. Не уверена, что он меня достаточно
хорошо понял, но он пообещал мне, что в их газете ни слова не будет сказано о подозрениях в адрес
Гарри Макгроу.
***
К сожалению молниеносного успеха в расследовании обстоятельств похищения Вероники не
случилось. С убийством Смоллера тоже ни я, ни полиция не разобрались, вернее, мы даже не
продвинулись в понимании того, что произошло. Не продвинулись ни на шаг с момента, когда было
принято решение считать случившееся именно убийством.
Предстояла не слишком увлекательная, но необходимая работа по сбору информации и опросу
всевозможных свидетелей, не ждать же очередной вспышки озарения со стороны моей
забуксовавшей интуиции!
Я понимала, что для успешного распутывания этого клубка событий мне нужен какой-то главный
факт, которого у меня или пока нет, или… А действительно, может я просто не замечаю что-то очень
важное? Ведь так бывало. Память услужливо подсунула мне эпизод для примера.
Сентиментальная история
Письмо, с которого все началось, пришло обычной почтой и едва не затерялось среди
многочисленных счетов и напоминаний о несвоевременных платежах по некоторым из них.
Я не смогла на него не ответить, хотя понимала, что дело будет не из легких, а приличный гонорар
мне вряд ли тут перепадет. Но в краткости и сдержанности этого послания было что-то трогательное.
Я решила попробовать помочь этой женщине. Вот письмо, о котором идет речь:
«Уважаемая госпожа Адамс.
Никогда не думала, что мне придется обращаться к частному детективу. Но что поделаешь, если
полиция не желает мне помочь. Я разыскиваю свою дочь, хотя по всем документам она считается
умершей в первые минуты после рождения.
Десять лет назад я родила девочку. Роды были тяжелыми. Мне сказали, что моя малышка прожила
всего несколько минут. Я поверила. И все эти годы молилась за упокой ее безгрешной душеньки. Но
вот три недели тому назад я получила странное письмо.
Так после этого письма ни спать, ни есть не могу. Чует мое материнское сердце, что жива моя
крошка.
Полиция считает, что это чья-то жестокая шутка. Но я не верю им. Зачем кому-то причинять мне
такую боль, нет у меня такого врага. Помогите мне. Я не очень богата. Но ничего не пожалею, чтобы
найти дочь.
С уважением Марта Дордж»
Ответ я отправила тоже обычной почтой, написав его собственной рукой и вложив в белый
бумажный конверт.
Через пару дней Марта Дордж появилась в моем кабинете.
- Я надеюсь, что вы принесли с собой и письмо, и конверт, в котором оно пришло? – начала я наш
разговор с вполне понятного вопроса.
Однако, на то, что сохранился конверт, я не слишком надеялась. И была не права.
- Конечно, - моя посетительница открыла сумочку и достала оттуда и то, и другое. – в полиции у
меня даже не приняли заявления. Сказали, что никаких доказательств того, что это не розыгрыш, они
не видят, - горько заметила она.
- Мне придется задать вам несколько вопросов, и я заранее хочу извиниться, так как некоторые из
них могут показаться вам... слишком личными, - стандартно предупредила я.
- Не волнуйтесь, - улыбнулась госпожа Дордж, - я понимаю и отвечу на любые ваши вопросы.
- Тогда, быть может, мы начнем с того, что вы сами расскажите мне обо всем, что было тогда,
более десяти лет назад, как получилось, что вас могли обмануть? Согласитесь, это не так просто...
- Да, вы абсолютно правы, я вам попытаюсь все объяснить... Прошло так много лет, а я все помню,
словно это было всего несколько дней назад. - Она замолчала, задумалась, затем продолжила с
интонациями хорошо подготовленного рассказчика, - я приехала в Сент-Ривер из очень маленького
городка, Тотриджа, известного многим только благодаря небольшому туристическому комплексу,
который, впрочем, вряд ли можно считать процветающим. С работой у нас там было туговато. Я из
многодетной семьи, да еще младшая. Вы можете представить, как нелегко мне было получить какуюнибудь стоящую профессию. Еще в школе я мечтала уехать в столицу. Как только мне удалось утрясти
свои планы с родителями, я покинула Тотридж. Мы договорились, что я получу небольшую сумму на
дорожные расходы и еще двухмесячное содержание, пока не устроюсь на работу. Вот так я и
оказалась здесь. Мне везло, уже через две недели я устроилась помощницей повара в дом одного
богатого человека...
- Если вы хотите, чтобы я вам помогла, то вы должны мне доверять. Думаю, что у этого богатого
человека есть имя. Не так ли? – Чувствовалось, что ее смутил мой вопрос, но она быстро справилась с
собой.
- Не думаю, что это так уж важно, но если вы настаиваете, то я назову его. Я работала в доме Эди
Тернера...
- Вот как?!
- Да, но ведь тогда он еще не был министром. Впрочем, я с ним и не встречалась. Всеми делами в
его огромном доме управляла экономка, пожилая и очень добрая женщина, я же говорю, что мне
очень повезло. Работа на кухне, конечно, была для меня тяжела. Конни (так все в доме называли
госпожу Констанцию) сразу заметила это. Она также обратила внимание на мое старание, я ведь
очень боялась потерять работу, да и вообще боялась снова столкнуться с необходимостью что-то
искать в большом городе. Короче говоря, уже через неделю я получила место горничной. Все
складывалось замечательно. Через пару месяцев я привыкла к этому новому для меня миру,
перестала его бояться. В выходные дни я уже не сидела весь день в своей комнате перед
телевизором. Я подружилась с девушкой, которая работала в антикварном магазине, расположенном
рядом с нашим домом. По воскресеньям мы вместе гуляли по аллеям городского парка, того, что на
набережной. С Жанет было очень интересно. Она старше меня, получила очень хорошее
образование, знала массу интересных вещей и очень любила рассказывать всякие увлекательные
истории. Я же была благодарной слушательницей. Счастливое было время. Вы извините, может, я
говорю много лишнего...
- Вот уж нет, продолжайте. И чем подробнее будет ваш рассказ тем лучше.
Казалось, она смутилась, почувствовав мое внимание, щеки ее порозовели, и я подумала, что,
наверное, в то время, о котором шла речь, она была очень симпатичной девчушкой. Впрочем, и
сейчас моя собеседница вовсе не потеряла своей женской привлекательности. Только, быть может,
исчезло то своеобразное обаяние, которым, по-моему, наделены юные провинциалки,
появляющиеся время от времени в Сент-Ривере и пребывающие в полной уверенности в том, что
здесь, если не центр вселенной, то его филиал точно.
- Хорошо, тогда я продолжу... Когда погода была настолько плохой, что мы не могли совершать
свои прогулки, мы заходили в маленькое кафе на старой набережной, знаете, возле самого моста.
- Да, конечно, знаю, там очень вкусное ореховое мороженое, - я улыбнулась нашим общим
воспоминаниям.
- Так вот, в тот день шел противный мелкий дождь, - продолжила свой рассказ Марта, - такой
холодный и колючий... В кафе никого не было. Мы сели за наш любимый столик, благо некому было
его перехватить, и заказали кофе с бисквитами. Жанет - сластена, но принадлежит к той счастливой
категории людей, чья фигура совершенно не зависит от того, как они едят. Поэтому чуть позднее она
заказала для себя еще и миндальные пирожные, из-за них мы и задержались чуть дольше, чем
всегда. Честно говоря, выходить из теплого и уютного помещения не очень хотелось. Не помню, о чем
мы тогда говорили, когда вошли еще двое посетителей. Это была супружеская пара, мы это сразу
поняли, так ссориться могут только муж с женой. Не смотря на перебранку, пара великолепно
смотрелась. Оба высокие, красивые, но... В прочем, это не важно, в этом вопросе я могу быть и
необъективной, сейчас вы поймете, почему. Их ссора закончилась тем, что женщина вызвала себе
такси и уехала, а мужчина сел за столик и сделал заказ. Знаете, он заказал тоже миндальные
пирожные и кофе. Конечно, в этом кафе не подавали крепкие напитки, но для мужчин было пиво и
ликеры... А он заказал... Мне это сразу в нем понравилось, и не только это. Я продолжала свой
разговор с подругой, но взгляд мой постоянно находил этого человека. Сейчас мне понятно, что
Морис заметил мой интерес к нему и поэтому подошел к нашему столику. Но тогда я ни о чем не
могла думать, да и не хотела. Вы верите в любовь с первого взгляда?
- Не знаю что вам и ответить... Раз вы испытали это чувство, значит, оно существует.
- Да... мне кажется, что даже сейчас, когда прошло столько лет, я не перестала его любить. Я
понимала, что моя любовь не имеет будущего, что для Мориса я всего лишь забавная игрушка, но я
была счастлива... И пусть мое счастье было кратковременным, но оно было... Простите, мои чувства к
делу не относятся вернее... – тут она окончательно смутилась, я решила ей помочь.
- Он отец вашей девочки?
- Да. Когда я поняла, что беременна, я... обрадовалась.
- Вы сказали ему об этом?
- Что вы! Конечно, нет. Я вовсе не хотела усложнять ему жизнь. О своем положении я сказала
только Кони и Жанет. Кони должна была знать... Я ведь понимала, что не смогу работать через
некоторое время, а Жанет и сама обо всем догадалась. Я боялась неизбежных объяснений... Когда
скрывать уже было невозможно, я просто уехала обратно в Тотридж.
- К родителям?
- Да, а куда же еще?
- Но как вы все... Как вы это уладили?
- У меня замечательные родители... Мне только пришлось скрыть от них, что я сама убежала от
отца моего будущего ребенка. Кроме того, я ведь приехала с деньгами, мне удалось накопить
некоторую сумму, да и господин Тернер сделал мне щедрый подарок, узнав причину моего отъезда.
Это, конечно, нельзя было назвать состоянием, но первое время я могла бы позаботиться и о себе и о
своем малыше.
- Вы рожали там же, в Тотридже?
- Да. А где же еще? У нас великолепная больница. Небольшая, правда... Но все на уровне.
- Попробуйте вспомнить все, что сможете о том дне, когда на свет появилась ваша малышка. Это
очень важно. Особенно меня интересуют люди, которые вас тогда окружали. Кто принимал роды?
Кто оказывал вам помощь...
- Да, я понимаю, постараюсь... Но это не так просто. Это, наверное, покажется вам странным, но я
не помню, что я испытывала... Нет, я знаю, что мне было больно... Но, понимаете,... знаю, а не
помню... Мне трудно это объяснить... Но главное не это. Конечно, мне помогали... и до и после...
Особенно - после. Но помню я только сиделку Энни. Она сейчас живет по соседству со мной. Я уже
пыталась ее расспросить, да только что она может знать? То же, что и я. Еще я знаю доктора, который
был там в день, когда я уходила домой. Он... В общем, с ним говорил человек из полиции. Он их
уверил, что все было правильно, ну, что, мол, девочка умерла, ее тело взяли родственники, так как
мать была в тяжелом состоянии. Но тут что-то не так! Поймите, это письмо написано неспроста.
Я еще раз перечитала:
«Ваша дочь жива. Больше ничего сообщить не могу»
- Странно...
- Вы мне не верите? - забеспокоилась моя потенциальная клиентка.
- Дело не в моей вере, я также как и вы хотела бы знать правду, но так мало фактов, которые
подтверждали бы то, что здесь написано. И в то же время... Я чувствую, что написавший это письмо
знал что-то и, по какой-то причине, уже не мог держать это втайне. Знаете, есть у меня одна идея. Вы
и сейчас живете в Тотридже?
- Нет, сейчас я живу в Сент-Ривере. Я вышла замуж и переехала к мужу пять лет назад.
- Вот как... А муж знает о Ваших поисках?
- А как же? Он очень хороший и добрый человек. Господь был милостив ко мне.
- У вас есть еще дети?
- Да, сын, ему сейчас два года.
- Хорошо, я попробую вам помочь, но вы должны быть готовы принять правду, какой бы она ни
была.
- Я понимаю, но... Вы должны мне поверить... Моя девочка жива. Я это чувствую.
- Я сделаю все, что в моих силах.
- Спасибо.
- Пока не за что. Ваши родители ведь живут в Тотридже?
- Да, конечно. А еще две старшие сестры со своими семьями. Если вы хотите поехать туда... Да, вы,
конечно же, должны туда поехать! Я позвоню Сильвии, это моя сестра, они с мужем вас встретят.
Только Сильвия знает, что я обратилась к вам... Остальные вряд ли меня поймут.
- Хорошо, договорились. Да, самое главное забыла спросить, как имя отца вашего ребенка, и где он
сейчас? – она опять смутилась и покраснела.
- Его звали Морис. Вы вряд ли меня поймете, но больше я о нем ничего не знала. Где он сейчас, я
тоже не знаю. Надеюсь, что у него все хорошо.
- И еще, где вы встречались? Ведь...
- У Мориса была небольшая квартирка в районе старой набережной, впрочем, возможно, он ее
снимал.
- Адрес вы помните?
- Конечно, я могу вам его написать.
Когда Марта Дордж покинула мой кабинет, я вдруг подумала... О любви – вот о чем я подумала.
Вот за что можно так полюбить мужчину?!
***
Через два часа, обедая в небольшом ресторанчике недалеко от моей конторы, я задала этот
вопрос Дэвиду.
- Ну, когда приходит любовь, люди обычно не задумываются... - попытался ответить на мой вопрос
мой друг.
- А ты сам влюблялся когда-нибудь?... Впрочем, ты не женщина!
- Так, по-твоему, я не могу влюбиться?
- Ты не можешь родить.
- В этом вопросе я спорить не стану, Чего не могу, того не могу.
- Понимаешь, что-то не стыкуется во всей этой истории. Она его любила, понятно... А он? Допустим,
он не знал о ребенке, но неужели ему было наплевать, когда женщина, с которой его связывали
довольно близкие отношения, вдруг просто исчезла, уехала, не оставив адреса...
- Ты забываешь, что он был женат.
- Это он об этом забывал... А когда уехала Марта, вспомнил?
- Не пойму, куда ты клонишь.
- Да никуда, просто пытаюсь понять.
- Чтобы что-то понять, нужна информация. Что ты собираешься делать?
- Ехать в Тотридж. Поедешь со мной?
- Я уже и сам хотел напроситься...
- Тогда на машине?
- Ну не трястись же в поезде.
- Я забегу на пару минут домой...
- Пару минут? Гм...
- Хорошо, пятнадцать!
- Ты – оптимистка...
***
Вот тут, мой внимательный читатель, я должна признаться, что все мои последующие действия не
были обязательными, хотя мне и удалось проникнуть в некоторые тайны людей, связанных, так или
иначе, с этой историей. Но я могла догадаться обо всем и, не предпринимая почти ничего. Версия
могла появиться сразу, если бы я оставалась в рамках простой логики, а не поддалась романтическим
настроениям.
***
Перед тем, как выехать в Тотридж, мы заехали по адресу, указанному Мартой. Это был старый
пятиэтажный дом, расположенный в глубине уютного дворика с ухоженными палисадниками и
аккуратно подстриженным кустарником. Не без труда мы отыскали хозяйку. Дэвиду пришлось
использовать и свое несомненное обаяние, и ссылку на газету, в которой он работал, и какую-то
сентиментальную чушь, чтобы получить нужные нам сведенья. Впрочем, узнать нам удалось немного.
Точнее ничего существенного, кроме фамилии этого парня.
- Да, молодой человек по имени Морис снимал у меня квартиру на третьем этаже, очень приятный
был постоялец и всегда вовремя платил.
- А вы не знаете, где он сейчас?
- Он съехал еще лет пять назад... Иногда съезжающие жильцы оставляют свой новый адрес, ну для
почты...
- А Морис?
- Он никогда сюда ничего не получал.
***
В Тотридж мы въехали под вечер. Семейство Сильвии беспокоить не стали. Еще не наступил сезон
отпусков, и пока полупустующие мотели были в нашем распоряжении.
Все более или менее важные дела мы решили отложить до следующего дня. Приятно было просто
погулять по этому маленькому и уютному городку, расположенному среди гор, которые в лучах
заходящего солнца невольно наводили на мысль о каких-то инопланетных пейзажах.
Вечером мы с Дэвидом набрели на маленькое кафе в самом центре города. В сезон оно наверняка
не пустовало. Сейчас же кроме нас здесь какое-то время вообще никого не было. Это позволило
поговорить с хозяином. Надо сказать, народ в таких небольших курортных местечках всегда
отличается приветливостью и желанием развлечь приезжающих интересным разговором. Главное
зацепить нужную тему.
- Какое уютное у вас кафе, в сезон, наверное, столик приходится заказывать заранее... - завела я
разговор с хозяином этого милого местечка, когда он подошел к столику, за которым мы
расположились.
- Да, тогда работы много, приходится брать дополнительный персонал: официанты, посудомойки,
бармен... А сейчас с женой и дочкой вполне управляемся.
- У вас одна дочь?
- Что вы! У меня шестеро детей: четверо сыновей и две дочери, только ведь молодежь нынче у
дома не удержишь, каждый свой путь ищет, только вот младшенькая пока с нами, а закончит учебу,
того и гляди, тоже куда-нибудь упорхнет...
- А вы давно здесь живете?
- Я? Да всю жизнь. Здесь родился. Жена вот моя сюда приехала с побережья.
- Она, наверное, здесь отдыхала?
- Да, приехала отдохнуть, и тут мы с ней познакомились. С побережья едут отдыхать в горы, а
отсюда на побережье... Забавно, не правда ли? А вы откуда?
- Мы из Сент-Ривера.
- Из столицы? Что же это к нам? Есть курорты посолиднее...
- Да мы не отдыхать, а по делу.
- А... Понятно. Да для отдыхающих еще и не время, хотя погода в этом году стоит...
- Да, вы правы.
- А вы чем занимаетесь? Если не секрет, конечно, по какому делу в наш городок наведались?
- Не секрет. Мы журналисты. Хотим написать о вашей больнице. Этот материал нам заказал один
человек, жена которого, так уж получилось, родила дочь именно в таком небольшом курортном
городе. Вот он и захотел привлечь внимание общественности к медицинскому обслуживанию в таких
вот маленьких отдаленных местах отдыха...
- А что,... случилось что-то серьезное?
- Да нет, все как раз обошлось, но...
- У нас-то больница хорошая. Да случается всякое...
- Конечно, и в больших городах все бывает...
- А почему именно наш город выбрали?
- Тут причин, как минимум две: во-первых, мы здесь несколько раз отдыхали, и Тотридж нам очень
нравится, а во-вторых, мы тут знакомы с одной семьей, что всегда бывает полезно...
- Что же это за семья, может, и я их знаю?
- Их фамилия Дордж. Знаете таких?
- Еще бы мне не знать! Моя жена все свои наряды у Сильвии Дордж шьет. У Сильвии золотые руки,
правда теперь, когда она вышла замуж, с шитьем у нее чуть медленнее получается, семья ведь тоже
внимания требует. Постойте, а ведь у Дорджей была неприятность с младшенькой, вы знаете?
Правда, это было давно, лет, пожалуй, десять прошло...
- Какая неприятность? Впрочем, мы, наверное, слишком любопытны.
- Да это как раз с больницей и связано.
- Тогда расскажите, если это не тайна...
- Да какая тайна, весь город об этом знает. Марта уехала в столицу, да это и понятно там всегда
устроиться попроще. Там, видать, нашла себе дружка, она ведь прехорошенькая. В общем, через
некоторое время приехала к родителям, как говорят, в интересном положении. Дорджи не слишком
горевали по этому поводу, ребенок – это всегда благословение Божье. Пришло время ей родить.
Роды, говорили, случились тяжелые, бедняжка почти двое суток мучилась. Родила девочку... Да
только малышка недолго прожила...
- Что случилось? Ошибка врача, или, может, чего важного в больнице не оказалось?
- Кто ж это знает... Иногда такое происходит, опять же, роды-то были тяжелые. Так вот Господь
распорядился... Странная штука жизнь.
- Да, но ведь Марта не случайно здесь оказалась, она родилась в этом маленьком городке и...
- Хотите сказать, что приезжим труднее? Может, вы и правы, но и приезжие бывают разные... А
ведь знаете, в то самое время вот о чем еще судачили... В тот самый день, когда бедняжка Марта так
страдала, еще одна роженица была в нашей больнице, та уж точно не местная...
- Из отдыхающих?
- Отдыхала она тут, или специально ко времени приехала, не скажу, не знаю, да только уехала она
без ребенка...
- Неужели тоже тяжелые роды с печальным исходом? В один день?
- Как все было до точности, я не могу знать, но ребенок был жив.. Только она этого ребенка не
захотела взять, сбежала ночью из больницы, записку оставила, чтобы не искали. В полиции, конечно,
как положено дело открыли, да сильно, видать, не старались...
- А ребенок?
- Ребенка определили в приют. У нас-то приюта нет, так что увезли, видать, в Стренчфилд.
В этот момент в кафе зашли несколько новых посетителей, и этот любопытный разговор пришлось
прервать. Но информация была получена весьма интересная и, как мне показалось, важная, так как
сразу натолкнула меня на вполне приемлемую версию.
- Слушай, Дэвид, а ведь Стренчфилд очень симпатичный городок, и горы там тоже есть...
- Ясно. Но, я надеюсь, мы туда можем отправиться завтра?
- Конечно.
***
В Стренчфилд мы отправились утром, настолько рано, насколько позволил нам инстинкт
самосохранения, ведь за рулем был Дэвид. В городе оказалось два приюта (хорошо, что не больше).
Сначала я хотела использовать уже наработанный опыт и представиться журналисткой, пишущей о
проблемах... Но когда меня провели в кабинет директора, я поняла, что лучше всего держаться как
можно ближе к правде.
Хозяйкой кабинета оказалась женщина лет пятидесяти. На первый взгляд она была именно такой,
какой ожидаешь увидеть начальницу подобного заведения. Очки, гладко зачесанные назад волосы,
строгий серый костюм...
Вот чего явно не ожидаешь, так это слегка насмешливого взгляда, навстречу которому просто
невозможно бросить какую-нибудь глупую выдумку...
- Здравствуйте, меня зовут Мэриэл Адамс, я частный детектив, - честно представилась я.
- Здравствуйте, весьма неожиданный визит, - улыбнулась моя собеседница, - И что же могло
привести вас к нам? Я понимаю, что дело, но надеюсь не преступление?
- Если быть откровенной, я пока не знаю, связаны ли мои поиски с преступлением.
- Что же вы ищите? Или кого?
- Я ищу ребенка, девочку, которой сейчас должно быть десять лет. Ее привезли из Тотриджа... Она
была брошена матерью сразу после появления на свет...
- Десять лет? Да, думаю, этот ребенок здесь, если это не совпадение. Это Эвелин Гросс. Мать
сбежала, оставив малышку в больнице. Она даже не оформила документы, как положено. Видимо,
очень боялась огласки. Что поделаешь, такое иногда случается.
- Гросс – это настоящая ее фамилия? Или точнее, фамилия, которой назвалась в больнице ее мать?
- Нет, мы имели право дать ребенку другую фамилию и мы этим правом воспользовались. Свое
имя ей дала женщина, которая с первого дня и до недавнего времени заботилась о девочке. Видите
ли, появление такой крошки в приюте случилось впервые за все время, что я тут работаю. Одна из
наших воспитательниц сразу взяла на себя заботу о ребенке. Понятно, что малышка стала для нее
ближе и роднее других. Из-за этой привязанности она оставила работу у нас, я надеюсь, вы
понимаете, почему... К сожалению, по закону она не могла удочерить и забрать из приюта Эвелин, но
посещать девочку и заботиться о ней она продолжала. До этого времени.
- Нельзя ли с ней встретиться и поговорить? Я понимаю, что она вряд ли что-нибудь знает о матери
малышки, но, возможно, какие-нибудь факты все же ей известны, хотя бы случайно, я...
- Она уже два месяца как не появлялась здесь. Девочка очень тоскует и плачет по ночам, но
формально... Вы понимаете?
- Может, с ней что-нибудь случилось?
- Ее сестра работает в больнице в Тотридже, мы позвонили ей... Она пару дней назад получила
письмо. В общем... с Бэрри Гросс все в порядке. Просто ей надоело одиночество, а будущий муж,
видимо, не заинтересован в чужом ребенке.
- Вы не поможете мне встретиться с сестрой вашей бывшей воспитательницы?
- Я дам вам номер ее телефона. Вы уже близки к разгадке вашей тайны?
- У меня есть более или менее приемлемая версия, но не хватает фактов...
- Что ж, удачи вам.
***
Сара Коен (так звали сестру Бэрри Гросс) не сразу согласилась дать нам необходимые координаты.
Мне пришлось рассказать ей все, чтобы убедить, что мы не собираемся разрушать жизнь ее сестры.
Что ж нам предстояло еще одно путешествие, теперь уже на побережье.
Общеизвестно, что Мэрвик – это один из самых шикарных городов-курортов на океанском
побережье. Отдых здесь не всем по карману. Поэтому нам было чему удивиться.
Отправившись по адресу, который дала нам Сара, мы оказались у дверей дорогого
высококлассного отеля. Пришлось обратиться к администратору.
- Скажите, пожалуйста, у Вас остановилась госпожа Гросс, Бэрри Гросс? – я думала, что он станет
искать ответ на наш вопрос в регистрационном списке, отель огромен, запомнить всех постояльцев
просто невозможно, но он ответил, не сверяясь ни с какими источниками информации, только надо
было видеть его лицо!
- Она была здесь, но разве вы не знаете?... Она ведь умерла...
- Умерла? Когда? Как это произошло?
- Но ведь… Она страдала от неизлечимой болезни... Доктор сказал, что она об этом знала...
- Она не оставила никаких писем? У нее есть сестра. Она еще ничего не знает...
- Все ее вещи забрал полицейский чиновник, он должен был сообщить ее близким.
- Да, конечно, я не подумала, спасибо.
Такого поворота я не ожидала. Прежде чем отправиться в полицию, целесообразно было
позвонить комиссару Катлеру, возможно, он сможет мне помочь.
Эрик Катлер, конечно не отказал мне в услуге и позвонил в полицейское управление Мэрвика.
Однако, не смотря на это, мне там пришлось нелегко
Но все же удалось убедить местных служителей закона, что не случится большой беды, если мне
покажут вещи умершей в отеле госпожи Гросс. Я и сама толком не знала, что это может дать. К тому
же, я уже не сомневалась в своей версии событий.
Вещей было немного. В чемодан я не стала заглядывать. Мое внимание привлекла лишь записная
книжка покойной. Там я надеялась отыскать какой-нибудь полезный адрес или хотя бы имя... Но едва
я взглянула на первые записи, как поняла, что здесь кое-что поважнее.
Почерк! Хотя я видела только один раз и всего одну строчку, написанную человеком, пославшим
письмо Марте Дордж, у меня не возникло ни малейшего сомнения, что эти записи делала та же самая
рука! Но что могла знать о дочери Марты госпожа Гросс? Даже Сары, ее сестры, не было в больнице в
тот день. Она поступила на работу туда значительно позднее. Это я выяснила, еще находясь в
Стренчфилде. Впрочем, ей вовсе не обязательно было что-то знать. Выяснить, где родилась Эвелин,
она могла и в приюте… Остальное могло быть просто стечением обстоятельств.
***
На следующий день уже из Сент-Ривера я стала собирать осколки необходимой мне информации
из всевозможных источников. Нет, Бэрри никогда не была в Тотридже. Она не была убита, и даже о
самоубийстве не возникало никаких предположений. Бэрри прошла свой трудный путь до конца.
Врач, проводивший вскрытие, подтвердил, что женщина умерла от тяжелой болезни, а также он
заверил меня, что умершая никогда не рожала. Все мои первые версии разлетались, не успевая
оформиться. Ни Бэрри, ни ее сестра Сара никогда не жили в столице и не могли иметь ничего общего
с Морисом. Но о рождении и смерти дочери Марты Сара все же знала, ей об этом рассказали в
больнице. Она и поведала историю девочки своей сестре. О печальном случае, имевшем место в тот
самый день, когда родилась и Эвелин, Бэрри слышала от своей бывшей начальницы, а той рассказала
медсестра, сопровождавшая ребенка в приют. Все эти сведения успешно укладывались только в одну
единственную версию, которую я и изложила Марте Дордж.
- К сожалению, я не могу утверждать, что Эвелин Гросс – это ваша дочь. Скорее всего, женщина,
которая написала эту записку, просто хотела заставить вас поверить в это. То, что в тот день родилось
две девочки, выяснить было достаточно легко. Бэрри знала о своей неизлечимой болезни. Она
хотела, чтобы малышка попала в семью. В семью, где будут ее любить. Вот фото ребенка, мой друг
Дэвид сделал его, когда мы были в приюте. Я не нашла ни одного факта, который бы указывал на то,
что детей могли поменять местами. Кроме того, то обстоятельство, что в письме Берри не написано о
том, что девочка находится в приюте, косвенно подтверждает ее желание представить все так, будто
информация исходит из источника, связанного скорее с прошлым, чем с настоящим. О почерке она
просто не подумала. А может, решила, что ее, скорее всего, не станут связывать с событиями, к
которым она действительно не могла иметь никакого отношения. Я ведь и сама толком не знаю,
зачем мне нужно было смотреть ее записную книжку...
- Но нет ведь и фактов решительно опровергающих то, что эта девочка - моя дочь? – Марта
внимательно рассматривала фотографию Эвелин. – Мы с мужем решили забрать ее из приюта. Я
искала свою дочь и считаю, что вы помогли мне ее найти.
Когда-нибудь, когда я стану старой и знаменитой, я буду часто рассказывать эту сентиментальную
историю так и не расследованного мною до полной ясности дела.
А сейчас она помогла мне вернуться к мысли о том, что прежде чем броситься на поиски новой
информации, неплохо бы сначала понять, о чем могут свидетельствовать факты, которые уже нами
собраны.
Коллекционеры
К необходимости проанализировать и обдумать все, что я знаю, меня привела обычная лень. Я
надеялась, что мои рассуждения помогут мне минимизировать объем необходимой скучной и
рутинной работы, без которой, я это прекрасно понимала, в этом деле не обойтись.
Начнем с времени. С момента, когда в галерее «Уникум» началась демонстрация работ Фениори,
до того мгновения, когда было установлено, что Веронику кто-то сумел подменить, прошло восемь
дней. Это тот период, который и должен нас интересовать. Нужно составить список всех посетителей
«Уникума», кои за это время могли приблизиться к витрине, в которой была выставлена миниатюра.
Нужно учесть и возможности обслуживающего персонала галереи, мотив для похищения тут
маловероятен, а вот помочь кому-то за вознаграждение, почему бы и нет? Среди посетителей
больший интерес представляют те, кто обладают коллекциями лаковых миниатюр, или коллекциями,
которые включают в себя хотя бы что-то подобное. Хотя и туристы могут иметь интерес к экспонатам
этой выставки, нужно проверять практически всех, вопрос в очередности. Только и всего…
Да, не густо у нас с фактами. Нужно бы продолжить беседу с программистом, как его? С Тэдом
Мораном. И все его графики за эти восемь дней придется внимательно изучить. Да и просто ролики с
записями просмотреть не помешает. И все же начать нужно со списка посетителей!
Приняв это решение, я потянулась за телефонной трубкой. Господин Торес с пониманием отнесся к
моей просьбе и обещал, что к завтрашнему утру я получу нужный мне список. Всех посетителей
регистрировали в специальном журнале, каждая страница этого журнала, кроме всего прочего,
дублировалась в компьютере Морана. Так что, подготовить нужные сведения было несложно.
***
За те восемь дней, которые нас интересовали, галерею «Уникум» посетило 30 человек. Некоторые
посетили ее дважды, а господин Макгроу побывал там, как оказалось, четыре раза. Тэд Моран очень
помог мне, составив на основании записей, сделанных вебкамерами, график передвижения каждого
из посетителей. Это помогло сразу исключить из списков подозреваемых троих туристов, они
попросту не подходили к тому месту, где была выставлена Вероника. Очевидно, это были люди,
которые не слишком интересовались этой экспозицией, им было важнее рассказать, вернувшись на
родину, что они посетили знаменитую галерею. Эти господа понятия не имели, что они прошли мимо
самой ценной миниатюры из всей коллекции, даже не взглянув на нее. Ну, и прекрасно. Однако,
оставалось еще двадцать семь человек. И опять самым подозрительным представлялся Гарри
Макгроу.
Все материалы, которыми меня обеспечили Торес и Моран, были посланы и комиссару Катлеру.
Разумеется, в полиции шли практически тем же путем. Поэтому я не стала заниматься дублированием
действий, которые полицейскими инспекторами могли быть выполнены и быстрее и качественней. Я
позвонила комиссару, и мы договорились обсудить дальнейший план совместных действий у него в
кабинете.
***
Встретиться нам удалось только к вечеру. Но зато в нашем импровизированном совещании
принимал участие и Дэвид. Причем, он пришел не с пустыми руками. Хотя Дэвид, по-прежнему, не
мог уйти от мыслей о Макгроу, его материалы были весьма любопытны и убеждали нас, что до
выбора единственной рабочей версии нам еще очень далеко. Большинство фактов, представлявших
для нас интерес в этом деле, Дэвид выловил из архива журнала «Коллекционер». У меня даже
мелькнула мысль о том, что и мне и полицейскому комиссару неплохо бы на этот журнал
подписаться. Я не знаю точной статистики, но преступления, связанные с коллекциями и
коллекционерами составляют внушительный процент в общем объеме криминальных происшествий.
- Ну, что ж, давайте обсудим все, что удалось выяснить и по Веронике и по убийству Смоллера, сказал комиссар, очевидно, чтобы сразу придать нашей встрече очень деловой и почти официальный
характер.
Мы преисполнились осознанием важности этого момента, но нас грубо вырвало из этого
благотворного состояния неожиданное вторжение еще одного участника событий. Нетрудно
догадаться, кто это был, правда? Да, конечно, Макгроу.
- Я заезжал в редакцию «Интерньюс», чтобы встретиться с вами, господин Сомс, но мне сказали,
что вы отправились в полицию, поэтому я здесь, - весьма эмоционально заявил он.
- И зачем это я вам понадобился? - не скрывая своего удивления, спросил мой друг.
Он, как мне казалось, в этот момент еще не понял, с кем говорит.
- Я хотел поблагодарить вас за честность и профессионализм! - ничуть не смущаясь, продолжил
наш посетитель.
- Спасибо, но…
- Дело в том, что только в вашей газете не было ни слова о подозрениях в мой адрес, а госпожа
Адамс вчера говорила, что попросит именно вас обойти стороной эту тему в публикациях вашей
газеты. Вы могли не внять ее просьбе, но вы поступили благородно и разумно. Поэтому, именно вам я
готов дать любое интервью, ведь меня обязательно будут подозревать?!
- Дэвид, это и есть господин Гарри Макгроу, - вставила я в бурный монолог нашего гостя
необходимое пояснение.
Нет, моих литературных способностей явно недостаточно, чтобы описать удивление и
разочарование, отразившиеся во взгляде Дэвида.
- Может быть, вы не откажитесь ответить и на наши вопросы? - спросил комиссар.
- С удовольствием, - улыбнулся Макгроу и, похоже, он был вполне искренен.
- Тогда объясните нам, почему вы посетили выставку миниатюр Фениори четыре раза? - задал Эрик
Катлер первый вопрос.
- Я надеялся встретить там господина Файна, чтобы попробовать убедить его продать мне
Веронику, - не стал лукавить наш посетитель.
- Но вы же продаете свою коллекцию! - удивленно воскликнула я.
- Я уже продал ее! И здорово на этом заработал! Я думаю, что это из-за газет столько народу
привалило на торги… Но тогда, когда я хотел соблазнить Файна хорошими деньгами, - Гарри сделал
паузу, оглядел всех нас, затем продолжил, -правда, нужно быть таким дураком, как этот упрямец,
чтобы отказаться от такой суммы! Так тогда-то я еще не знал, что захочу все это продать!
- Допустим, - вмешалась я в разговор, - но неужели вы не могли найти Файна где-нибудь в другом
месте? Он, что отказывался встречаться с вами?
- А вот это, милая девушка, уже психология. Он ведь все время разговаривал со мной как владелец
шедевра, и был необычайно горд только самим этим фактом, а тут он мог видеть за какую мелочь я
ему предлагаю такие неимоверные деньги!
Мы не выдержали и расхохотались к полному недоумению господина Макгроу. Но было еще коечто важное, что необходимо было уточнить.
- Вы не могли бы сказать, где вы находились с десяти вечера и до полуночи во вторник 11 апреля?
- Почему это не могу? Легко! Я был на приеме у господина Шолтера. Он купил яхту и пригласил
туда тех, кто ему симпатичен. А мы с ним почти друзья. Однажды он попытался меня обокрасть, и я
выиграл дело против его фирмы в суде.
- Вы считаете это хорошим началом дружеских отношений? - удивилась я.
- Конечно, людям имеет смысл дружить только тогда, когда они хорошо представляют, что можно
ждать друг от друга, - спокойно и убежденно ответил наш гость.
- А яхта этого Шолтера, между прочим, была в десятке километров от берега, - продемонстрировал
свою осведомленность Дэвид.
- Вот именно! - весело подтвердил Макгроу.
***
Формально с Гарри Макгроу снимать подозрение в похищении, или точнее, в подмене миниатюры
причин не было, но непричастность его к убийству электрика «Уникума» была очевидна.
Теоретически он, разумеется мог удрать с яхты приплыть к берегу вплавь, или на чем-то, что осталось,
видимо, по какой-то причине незамеченным, впрочем, это стоит проверить, но из Мэрвика еще
нужно было попасть в Сент-Ривер, а исчезнуть незаметно на достаточно долгий промежуток времени
вряд ли бы ему удалось. В этот момент мы уже понимали, что нужно искать другого подозреваемого.
- Сейчас наши ребята ищут изготовителя копии миниатюры, но, боюсь, это будет довольно сложно.
Копию делал явно простой ремесленник, странно, что сам Торес не заметил столь грубую подделку.
Хотя, если не знать… Не рассматривает же он каждый день все, что выставляется в его галерее. медленно, словно раздумывая, проговорил комиссар, едва мы опять остались втроем, - давайте пока
разберемся, что мы имеем по убийству Смоллера.
- Собственно, там как раз фактов маловато, - печально констатировала я.
- Да, - согласился Эрик Катлер, - но у меня кое-что есть, некоторые факты для размышления.
- Что вы имеете в виду, - оживился Дэвид.
- В компьютере господина Смоллера наш программист нашел любопытную папку. Собственно она
была не на диске, а на почтовом сервере.
- Ваш программист проник в почтовый ящик покойного? - догадалась я.
- Да, тут все же убийство…
- И что же там оказалось? - вопрос и у меня, и у моего друга вырвался почти одновременно.
- Ну, я не большой специалист в программировании, поэтому скажу только то, что может
интересовать нас. Похоже, Смоллер неплохо разбирался в некоторых вещах, короче, наш специалист
считает, что электрик «Уникума» в свободное от основной работы время подрабатывал тем, что
взламывал кое-какие программы, проникал на закрытые ресурсы.
- Вот как? - искренне удивилась я, - но тогда его убийство может и не иметь отношения к краже в
галерее.
- Не могу не согласиться с вами, коллега, но вряд ли это понимание упрощает нашу задачу, прокомментировал мои слова комиссар.
- Конечно, но я так не люблю совпадения!
- Да, такое совпадение крайне подозрительно, и тем не менее, мы не можем не принимать в
расчет мотивы, связанные со странным хобби убитого.
- Тогда давайте поговорим о всех возможных мотивах этого убийства, - приступила я к тем,
рассуждениям, ради которых мы и собрались в кабинете комиссара Катлера. - Первым я все же
назову мотив, связанный с похищением, хотя почему-то у меня вызывает протест мысль о том, что это
было устранение свидетеля. Не похоже, что это устранение было так тщательно подготовлено, как это
должно было быть. План самого похищения ведь оказался почти безупречным.
- Он оказался весьма удачным, но мы не сможем судить о его достоинствах, пока не проясним для
себя все детали, - возразил мне Дэвид.
- Да, согласился с ним комиссар, - похищение могло оказаться удачным и вопреки задуманному, а
вовсе не потому, что все было лихо спланировано и выполнено.
- Принимается, - вздохнула я и продолжила, - вторым я считаю мотив, связанный с хакерской
деятельностью Смоллера, впрочем, тут может быть целый букет разных вариантов, пожалуй, тут
неплохо бы еще поработать хорошему программисту, или даже хакеру.
- Эта работа продолжается, - сообщил Эрик Катлер.
- Но, если уж на то пошло, бытовые мотивы мы тоже не можем исключить, а поэтому не мешало бы
пообщаться с родственниками покойного. Он был небедным человеком, наверняка, кто-то получит от
него неплохое наследство.
- Он не составил завещания, - уточнил комиссар, - его деньги и недвижимость перейдут по закону в
собственность его детей. Там не предполагается никаких осложнений. Дети господина Смоллера
тоже неплохо обеспечены, и они уже обо всем договорились.
- Ну и на последнее место я ставлю так называемый романтический мотив, женщина, ревность,
соперничество…
- Да, это больше для романов, но чего не бывает в этом мире, - философски подвел итог Дэвид.
- Пора перейти к обсуждению возможностей, - продолжила я деловую часть нашего разговора, Судя по тому, что Смоллер явно кого-то угощал, причем на кухне, по-свойски, убийца из числа
знакомых ему людей. Тут, мне кажется, маловероятен кто-то из детей, впрочем, они вроде вообще
были в своей Австралии. Все зависит от истинного мотива, но, строго говоря, убийцей может
оказаться кто угодно, любой сообщник, если это связано с похищением Вероники, и любой клиент,
если это результат его компьютерной деятельности.
- Да, - невесело подвел итог комиссар, - боюсь, что наши обычные методы в этом деле не
срабатывают. Кстати, дочь Смоллера в Сент-Ривере, и на завтра я пригласил ее сюда.
- Предлагаю такой план действий, - решила я все-таки проявить инициативу, - завтра поговорим с
дочерью покойного, а затем возьмемся за список посетителей «Уникума». Нужно выяснить, не
встречался ли Смоллер с кем-нибудь из них в частном порядке. В первую очередь нужно проверить
коллекционеров. Да и важно бы выяснить, кто и что коллекционировал.
Берта Смоллер
Берта Смоллер оказалась очень симпатичной миниатюрной блондинкой. Ее нельзя было назвать
яркой, но Берта была из тех женщин, которые притягивают взгляд. Посмотришь - вроде ничего
особенного, но так трудно не смотреть…
- Я понимаю, что должна ответить на ваши вопросы, но я, право, не знаю чем моя информация
могла бы вам помочь, - произнесла она примерно то, что сказал бы любой, или точнее, любая на ее
месте.
Это словно ритуал. Особенно, если в кресле свидетеля оказывается женщина.
- Мы не станем донимать вас чрезмерным проявлением любопытства, - привычно успокоил нашу
посетительницу комиссар.
- О, я вовсе не хотела сказать…- она смутилась.
- У нас всего несколько простых вопросов, - вмешалась я, - например, давно ли вы видели вашего
отца в последний раз?
- Я была у него в гостях всего месяц назад, он немного приболел, но все обошлось… Тогда.
- Скажите, а кто помогал ему по хозяйству?
- Вы имеете в виду уборку?
- Да, видимо, ну, еще возможно, приготовление пищи…
- Нет, готовил он себе сам, и делал это очень неплохо. А вот содержать дом в порядке ему
помогала Джин Эрвин, она была к нему очень привязана, мы даже надеялись, что они поженятся, но
не судьба, - девушка вздохнула, однако глаза ее остались сухими.
- Где же сейчас эта Джин? Вы встречались с ней? - это спросила я.
Комиссар наверняка имел уже информацию об этой женщине, но, поскольку он не упомянул вчера
о ней, вряд ли там было что-то интересное.
- Она, наверное, у себя дома. Живет она здесь в Сент-Ривере… - тем не менее, попыталась
удовлетворить мое любопытство госпожа Смоллер.
- Да, я уже разговаривал с ней, - подтвердил мою мысль комиссар, - она медсестра, работает в
госпитале св. Варвары. В ту ночь, когда случилась беда с господином Смоллером, она была на
дежурстве. Причем, уйти, даже на несколько минут, не могла точно. Да и госпиталь довольно далеко
расположен от места происшествия.
Я кивнула в знак понимания, но подумала о том, что поскольку женщина была, судя по всему, в
довольно близких отношениях с покойным, она могла что-то знать о его дружеских и деловых связях,
поэтому неплохо бы с ней поговорить еще раз.
- У нас сложилось впечатление, - по тону Эрика Катлера я поняла, что он приступает к главным
вопросам, - что ваш отец неплохо знал программирование.
- Вы правы, - спокойно ответила Берта, - Сэмми, это мой брат, считает отца гениальным
программистом, считал…
- Но почему он тогда работал электриком? - с изрядной долей удивления спросила я, ведь работа
программиста оплачивается значительно лучше.
- Господин Торес платил отцу не меньше, чем он мог бы заработать на своих программах, да и
программированием заниматься, в частном порядке, ему никто не мешал. Например, он выполнил
несколько заказов для той фирмы, в которой работает мой брат.
- А чем он занимается? Если это не секрет…
- Сэмми? Нет, какой секрет? Он работает в «Сириусе», понятно в австралийском филиале.
- Вы имеете в виду телевизионную компанию? - уточнила я.
- Ну, да. Он делал для них программы антивирусной защиты, я не очень это понимаю, но Сэмми
говорит, что отец был автором очень интересной идеи, его защитная система была, если я правильно
поняла, основана на превращение вирусов в самоуничтожающиеся системы. Впрочем, я
действительно, возможно, говорю какую-нибудь глупость.
- Ну, почему же? - улыбнулся Эрик Катлер, - идея действительно интересная, судя по всему…
Разговор продолжался, но я ничего из дальнейшего его течения просто не помню. Образ
одинокого мужчины, тело которого было обнаружено в кухне его собственного дома, все усложнялся.
Из абстрактного мелкого служащего этот человек в моем сознании постепенно превращался в весьма
загадочную фигуру. Я интуитивно понимала, что все это имеет значение, но собрать осколки
информации в, более или менее, ясную картину не удавалось. Чего-то в этом наборе фактов явно не
хватало. Но и к своему мыслительному аппарату у меня были претензии.
Неожиданная находка
Вечером мы вернулись к обсуждению втроем: я, комиссар и Дэвид. Начали мы свою работу с
рассмотрения списка посетителей галереи «Уникум» Я не стану вам излагать все подробности этого
разговора, поскольку это было не так уж интересно. Скажу только, что в результате наших
размышлений, подкрепляемых дополнительной информацией о тех, или иных именах и людях из
этого списка, у нас осталось всего три кандидата в подозреваемые:
1. Одилия Россель - туристка из Италии, как удалось выяснить, специально приехала посмотреть
коллекцию работ Фениори, так как сама художница, работающая, в том числе, и над созданием
произведений, стилизованных под старинную лаковую миниатюру.
2. Эдвин Кафф - коллекционер портретной живописи, остался в кандидатах только потому, что
посетил галерею дважды, хотя живет далековато от Сент-Ривера на острове Пирс Пармского
архипелага. Подозрительным, кроме этого, оказался график его перемещений во время его первого
визита.
3. Уиллис Вуд - попал в список не потому, что был коллекционером, а именно из-за того, что было
совершенно непонятно его присутствие на этой выставке. Постоянно живет в столице, работал
программистом в «Интерсервис» был уволен за попытку взлома каких-то секретных ресурсов, его
даже арестовали, но суд не принял доказательств преднамеренности его действий, представленных
следствием. Правда, сам Вуд встречный иск против компании тоже не выдвигал.
Эти трое стали наиболее вероятными кандидатами в подозреваемые, были еще кандидаты
второго плана, в их число попадали и Макгроу, и Файн и еще четыре посетителя, чьи имена я даже не
стану здесь упоминать, поскольку очень скоро стало ясно: из этого списка их можно вычеркнуть.
План наших дальнейших действий мы согласовали в таком виде:
Полиция доведет до логического финала расследование вокруг подозреваемых второго плана, а я
встречусь с главными кандидатами.
Такое решение только на первый взгляд может показаться странным. На самом деле круг
вопросов, которые может официально задать комиссар этим троим, достаточно узок, что,
несомненно, дает преимущество преступнику. Вор и убийца может в результате получить от полиции
гораздо больше необходимой ему информации, чем получит полиция, допрашивая его.
В частном же порядке, все упрощается. Я не связана необходимостью действовать официально,
мне даже не обязательно представляться этим господам в качестве детектива. Да, мне будет трудно
получить правдивые ответы на некоторые вопросы, но и преступнику будет затруднительно что-либо
выяснить в разговоре со мной. Так, или иначе, но мне предстояло приключение, чему я понастоящему обрадовалась, поскольку это дело уже начало мне казаться безнадежно скучным. Мы
уже практически начали прощаться с комиссаром, когда я услышала сигнал своего телефона. Мне
звонил господин Моран, начальник охраны и программист «Уникума». Это меня удивило, а вернее
будет сказать, заинтриговало.
- Мне нужно вам кое-что сообщить, - сказал Моран, - вы не могли бы приехать в галерею, я не
хотел бы говорить по телефону, я тут кое-что нашел.
- Хорошо, но я не одна, а с другом, рядом со мной еще комиссар Катлер.
- Это еще лучше, приезжайте втроем, если можно.
***
Моран встретил нас на входе и сразу провел в свой небольшой кабинетик, который, между
прочим, он раньше делил с Паулем Смоллером. Двери в демонстрационные залы, естественно, были
закрыты. В кабинете стояло два компьютера, и сейчас они оба были включены.
- Я тут проверял содержание всех файлов и папок компьютера Пауля, - начал сразу объяснять он, меня об этом просил господин Торес. Я уже почти закончил эту работу. Ничего интересного, но тут
наткнулся на странный файл. Записана одна строчка, вот посмотрите.
Мы действительно увидели на экране странную запись:
Конфета 3248 Абракадабра
- Может, это просто ничего не значит, - пожала я плечами.
- Ну, сказать, что вероятность истинности вашего утверждения равна нулю, я не могу, - довольно
своеобразно возразил мне Моран, - однако в памяти этого компьютера не было ни одного лишнего
знака. В этих вопросах Пауль был очень аккуратен. Заметьте, что этот файл появился на четвертый
день после начала демонстрации работ Фениори. Впрочем, вам сейчас станет понятно, почему эта
дата вызвала у меня тревогу? Или недоумение… Даже не знаю, как это назвать поточнее. Пожалуй,
мне нужно кое-что вам рассказать, признаться. Мне не хотелось докладывать об этом случае, так как
я думал, к происшествию в галерее это не имеет отношения, но…
- Но сейчас ваше мнение, как я понимаю, изменилось, - закончил фразу комиссар.
- Точнее, у меня появились сомнения. Хорошо, слушайте. За день до того, как, судя по
проставленной тут дате, появилась эта странная запись, произошло одно, можно сказать,
происшествие. Посетителей в это время уже не было. Вообще мы были в здании галереи вдвоем с
Паулем, да и то собирались уже уходить. Вдруг со всех камер стали поступать сигналы тревоги, так
словно возле каждой витрины кто-то вдруг появился, да и еще вел себя самым бессовестным
образом, понимаете? Все это длилось несколько секунд, а потом прекратилось. Сигнализация нигде
не сработала. Мы удивились, но поднимать шум не стали. Ведь, если бы экспонатам что-то угрожало,
на место уже прибыла бы полиция. Наутро действительно все оказалось на своих местах. Это,
конечно, нарушение инструкции, но мы не знали, как объяснить случившееся, поэтому просто
договорились никому об этом не рассказывать. Ведь тогда ничего не пропало.
- Вы в этом уверены? - не удержалась я от вопроса.
- Ну, мы утром все проверили, все миниатюры лежали в своих витринах. Ничего не пропало,
только…
- Что? - Спросил Дэвид.
- Когда Пауль пошел проверять залы, я включил монитор и следил за его передвижением
практически непрерывно, но когда он был почти у той самой витрины, в которой лежала Вероника,
опять замелькали сигналы, и опять все длилось лишь несколько секунд. Мы просмотрели
внимательно записи со всех камер. Нигде! Понимаете? Нигде никого не было! Ни души! Ну что мы
могли доложить, даже если бы поступили так, как было положено по инструкции? Кто бы нам
поверил. Да и на тот момент все было на месте, я сам еще раз проверил в тот день!
- Но в этот момент миниатюру, возможно, уже заменили, - предположил Эрик Катлер.
- Нет, - уверенно заявил Моран, я видел эту подделку. Под стеклом лежало не это. Для того, чтобы
это сказать не нужно быть специалистом.
- Но неужели вы никак не объяснили это явление? Хотя бы для себя? - спросила я.
- Пауль сказал, что возможны две причины: или какие-то атмосферные явления, таким образом
нарушающие работу электронных приборов, или сбой в работе программ, он даже собирался с этим
разобраться, проверить все программы, но потом обиделся на господина Тореса за что-то…
- А господин Торес знает об этом? - удивился комиссар.
- Да, я толком не знаю, спросите его, если знает, то скажет, почему нет?
Тут я посмотрела на Дэвида и заметила, что он явно сосредоточился на какой-то мысли, причем, я
чувствовала, что эта мысль может оказаться и, скорее всего, окажется очень продуктивной. Я уже
собиралась вывести его из задумчивости, когда он сам заговорил.
- Первое слово само по себе, как мне кажется, не несет никакой информации, если бы эта самая
конфета имела какие-то признаки: большая, шоколадная, определенного сорта, дорогая, или
дешевая, ну, понимаешь?
- Не очень, - призналась я.
- Ну, проще говоря, это просто слово на букву К!
- Очень точное наблюдение!
- Да! Теперь посмотри на эту запись так: К 3248, ну, сообразила?
- Согласна, что это вполне можно назвать абракадаброй...
- Ты когда-нибудь пользовалась автоматической камерой хранения?
- А ведь и вправду! Похоже! Сектор К, номер 3248! Но где? В аэропорту? В банке?
В большом супере? Да, где только не стоят эти камеры?
- Ну, сектор К? Нет, это не в магазине. В аэропорту пятизначные номера. Скорее всего, это на
железнодорожном вокзале. Погоди!
Дэвид достал свой бумажник, открыл одно из его отделений и вытащил оттуда цветной листочек.
- Вот видишь, - показал он мне запись, - М 2228, в этой ячейке я оставлял недавно свой чемодан,
когда ездил за документами в редакцию, я забыл кое-что, а мой поезд был еще через пару часов с
минутами, ну, ты должна помнить, я тебе звонил из такси.
- Похоже, - согласилась я.
- Что вы тут обсуждаете, - спросил комиссар, наконец, обратив внимание на нашу дискуссию.
Я ему объяснила, конечно, результат, опустив ход мыслей моего друга, поскольку считала, что эти
мысли были явно не при чем. Просто, Дэвида, если, конечно, его догадка подтвердится, осенило по
ассоциации с недавно пережитым опытом. Мужчины всегда свои озарения прикрывают, как им
кажется, логическими рассуждениями.
Разумеется, мы тут же сели в машину и поехали на центральный вокзал. Ячейку автоматической
камеры хранения мы нашли очень быстро. Естественно было предположить, что слово абракадабра это код. Не буду морочить голову достаточно искушенному и мудрому читателю. Хотя очень жаль, что
словами невозможно описать те ощущения и чувства, которые читались на наших лицах в момент,
когда тяжелая дверца ячейки со скрипом и тихим повизгиванием медленно открылась, и мы увидели
небольшую пластиковую коробочку для бутербродов. Я осторожно взяла ее в руки, словно боялась,
что она может взорваться. Не знаю, сможете ли вы в это поверить, но я в тот момент уже знала, что
мы найдем внутри этой незатейливой упаковки.
Миниатюра была аккуратно обернута в специальную бумагу, которую всегда можно получить на
почте, если вы отправляете посылку с предметами, поверхность которых нуждается в защите. Я почти
не сомневалась, что держу в руках подлинник Вероники, но мнение специалистов, было просто
необходимо. Было уже довольно поздно, когда мы приехали к дому господина Шайна. Но, судя по
освещенным окнам, здесь еще спать не ложились. Поэтому комиссар без особых колебаний нажал на
кнопку электрического звонка.
Кто и почему убил Смоллера?
- Это она! - радость, светившаяся в глазах коллекционера, заставила меня испытать чувство вины,
ведь у меня были подозрения, что все это затеял сам Файн, чтобы получить страховку, - но как вам
удалось ее найти? Где? Комиссар, я ваш должник на всю жизнь!
- Ну, о долгах мы поговорим как-нибудь потом, - комиссар все же не сдержал улыбки, - а сейчас я
хотел бы быть уверенным, что это действительно оригинал миниатюры, а не очень искусно
выполненная копия.
- Можете мне поверить, - Файн сиял как утреннее солнце, - я не могу ошибиться, я знаю на этой
поверхности каждую точечку!
- Но для передачи информации в следственный отдел все равно необходимо будет заключение
эксперта.
- Вы хотите сказать, что сейчас заберете у меня…
- Неужели вы думали, что мы ее оставим здесь? - искренне удивился Эрик Катлер, - кстати, у меня к
вам убедительная просьба, о нашей находке пока никому не сообщать.
- Нет, я понимаю… - голос Файна слегка дрогнул, но здравый смысл ему не изменил.
***
- Вас развезти по домам? - спросил комиссар, когда мы опять оказались в его машине.
- Не знаю, - с изрядной долей сомнения промямлила я, - пожалуй, если вы не возражаете, я бы
поехала с вами в управление, сомнительно, чтобы сейчас я смогла спокойно уснуть…
- Я тоже, - коротко поддержал мою мысль Дэвид.
- Нет проблем, - усмехнулся Катлер, - едем в управление!
Оказавшись в кабинете комиссара, я почувствовала себя спокойнее, словно до этого момента
опасалась чего-то. Это был какой-то иррациональный страх, он исчез только после того, как Вероника
была помещена в сейф.
Прежде чем расположиться вокруг большого комиссарского стола мы позаботились о кофе, без
которого дальнейшее развитие событий было бы просто немыслимым. Дэвид занялся кофеваркой, я
чашками, а Эрик Катлер извлек из ящика стола коробку с ванильными сухариками.
- Теперь, насколько я оцениваю ситуацию, главной проблемой становится убийство Пауля
Смоллера, - начала я тот разговор, ради которого мы отказались от домашнего уюта и нормального
отдыха.
- Но загадка похищения нами пока тоже не разгадана, - возразил Дэвид.
- А я думаю, что все это настолько связано, что нет смысла разделять эти проблемы, - заметил
комиссар, - ответив на один вопрос, мы, как минимум, получим возможные варианты ответов на
другие.
- Тогда, - приняла я эту точку зрения, - давайте решим, на какой из вопросов нам сейчас легче
найти ответ.
- О похищении мы уже многое знаем, как мне кажется, - заявил Дэвид, - наиболее вероятный
сценарий выглядит так: Похищение миниатюры было заказано одним из коллекционеров, ведь
продать эту вещь фактически невозможно, а самому Смоллеру зачем она нужна? Электрик сам
осуществил подмену оригинала на копию. Скорее всего, это было тогда, когда он ходил проверять,
все ли на месте, после непонятного сбоя в работе оборудования, причем этот сбой в работе
электронной системы наблюдения устроил он сам. Как он это сделал? Это уже вопрос к
специалистам.
- К каким специалистам? - спросила я.
- Электронщикам, например…
- Моран все тщательно проверял, и не один раз, - возразил комиссар.
- А, может, Моран был в сговоре? - предположил Дэвид.
- Ну, да, - усмехнулась я, - а затем придумал для нас забавную сказочку в надежде, что мы верим в
существование привидений, как минимум, виртуальных.
- Кстати, коллега, - неожиданно воскликнул Катлер, - вот программисту бы не мешало задать
несколько вопросов. Но не Морану, тут нужен компьютерщик несколько другой специализации.
- Давайте вернемся к теме убийства. - я снова попыталась перехватить инициативу и вывести наш
разговор в практическое русло, - самое время разобраться с мотивом и возможностями. Первое, что
приходит в голову, это устранение свидетеля. Но подобный мотив сейчас вызывает сомнение,
поскольку он был бы логичен только в том случае, если бы заказчик получил то, что хотел. Но мы уже
установили, что Вероника хранилась в камере хранения на центральном вокзале, а знал об этом,
скорее всего, только убитый. Значит, логичнее будет предположить, что…
- А ты не думаешь, что его как раз и убили за обман клиента? - опять возразил мне мой друг.
- Как сюжет для фильма о гангстерах, это бы еще можно было рассмотреть, но не думаю, что об
этом стоит говорить серьезно. Давайте подумаем вот о чем. Смоллер наверняка понимал, насколько
он рискует, причем, именно рискует быть убитым своим сообщником. Возможно, именно поэтому он
и не отдал похищенное сокровище, а оставил его у себя, как гарантию безопасности. Как бы это
сделала я? Я бы тоже спрятала миниатюру, и предупредила бы своего заказчика, что координаты
места, где находится нужная ему вещь, он узнает только тогда, когда я окажусь для него
недосягаемой. Например, я ему пошлю эти координаты по электронной почте.
- Хороший ход, - согласился комиссар, - но тогда почему Смоллера все же убили? Да еще в его
собственном доме, а не на каком-нибудь экзотическом и далеком острове?
- Пока у меня нет ответа на это вопрос, - я вздохнула, - возможно, убийца считал, что сам сможет
отыскать эти координаты…
- На самом деле, ваша мысль очень хороша, но нам явно пока не хватает некоторой информации, было понятно, что комиссаром овладела какая-то идея, - нам стоит вернуться к тому плану, который
мы уже обсуждали. Сообщника нужно найти. Вот тогда прояснится и мотив этого убийства. Правда, с
Файном говорить уже не о чем. Лучше я побеседую с одним знакомым программистом, из отдела по
борьбе с хакерством. Ну, а вы не откажетесь побеседовать с нашими подозреваемыми?
- Конечно, не откажусь. Начну с полета в Италию.
Одиллия Россель
В Италию я прилетела впервые. Но там побывали все мои друзья и знакомые, да и вообще, у меня
такое ощущение, что, кроме меня, там были все. Ну, вот теперь я тоже увидела ту часть этой
замечательной европейской страны, которая зовется Римом. Описывать свои впечатления я не буду,
никаких особых впечатлений у меня не было. Погода там в апреле примерно такая же, как в СентРивере. В архитектуре я ничего не смыслю, а люди вокруг такие же, только большинство говорит поитальянски. Еще из аэропорта я позвонила Одиллии, и мы договорились, что я приеду к ней в
мастерскую, где мы сможем спокойно пообщаться. Я ей представилась по имени и уже хотела
соврать, что журналистка, пишущая о светских развлечениях и увлечениях, но она вдруг воскликнула:
- Мэриэл Адамс?! Вы не шутите? Вы расследуете кражу в «Уникуме»? Это просто невероятно!
Вот она слава. Приходит тогда, когда ты меньше всего ее ждешь, да еще так некстати… Хитрость не
удалась.
По адресу, который мне назвала Одиллия, я отправилась на такси. Водитель прилично говорил поанглийски, и мою поездку можно было назвать очень приятной, поскольку я, оказывается, не знала,
сколько восторженных слов можно сказать по поводу женской привлекательности. Жаль, что я не
догадалась записать все его словесные шедевры на диктофон.
Район, в котором располагалась мастерская художницы, я бы не назвала респектабельным, но
здесь присутствовал своеобразный стиль. Старые дома, словно присевшие на корточки вдоль узкой и
длинной улицы, можно было назвать и безликими, и колоритными, в зависимости от того, с каким
настроением их рассматривать.
Одиллия меня удивила, но еще больше меня поразила большая светлая комната, в которой она
работала. Здесь можно было увидеть и картины, причем выполненные в разной манере, в разных
жанрах и даже разными способами, не знаю, как это объяснить правильно. Тут же была глина и
начатая странная скульптура, я бы не взялась угадать, что именно получится в результате работы над
ней. Огрызки древесины, обломки камней… В общем, я не уверена, что смогу сейчас назвать все, что
я там увидела. Как оказалось, этот хаос отражал внутренний мир художницы и ее мучительные
поиски себя в искусстве. Маленькая и хрупкая, с коротко подстриженными черными волосами и
огромными карими глазами на очень смуглом личике, Дилли, как зовут ее друзья, действительно
выглядела здесь потерявшимся ребенком.
Теперь представьте себя на моем месте. Ну, какие вопросы я могла и должна была ей задать?
Я предоставила событиям развиваться в свободном режиме.
- Я так рада вас здесь приветствовать! - восторженно заявила хозяйка странной мастерской.
- Мне тоже приятно, что благодаря вам я оказалась в Италии. Да и здесь мне нравится…- не
слишком бойко сочинила я ответ.
- Правда?! И мне здесь ужасно уютно, как здорово, что вы это заметили - не совсем заслуженно
одарила меня комплиментом Одиллия.
- Но спрашивать вас мне придется о вещах не столь приятных…
- Ой, а мне так интересно! Настоящее приключение. Вы меня тоже подозреваете? Нет, я не
обижусь, это ведь ваша работа.
- Я просто хотела бы выяснить некоторые моменты, - мне было суждено разочаровать юную
искательницу приключений.
- Да, я понимаю…
- Вы ведь тоже, - я замялась, не зная, как это назвать, - рисовали такие миниатюры?
- Ну, - рассмеялась девушка, - если бы я рисовала, как вы выразились, такие миниатюры, я бы уже
давно стала знаменитостью, и мне не приходилось бы подрабатывать в рекламных агентствах…
- Ну, вы же меня понимаете?
- Да, конечно, но почему бы не помечтать?
- Мечтать, разумеется, не грешно, - улыбнулась я, - так как.
- Нет, это у меня не пошло, я могу вам показать свои жалкие пробы, но когда я увидела работы
Фениори, я решила бросить свои попытки.
- Значит ли это, что миниатюры этого мастера вы видели на этой выставке впервые?
- Конечно. Ну в альбомах… Но это не то, поверьте мне.
После этих слов я уже мысленно вычеркнула Одиллию Россель из списка подозреваемых. Но мы
неплохо поговорили об искусстве, о любимых книжках, об Италии и Сент-Ривере. Затем мы гуляли по
весеннему Риму, пили кофе в маленьком уличном кафе. Дилли проводила меня в аэропорт и мы
расстались с мыслью о том, что мир прекрасен, если в нем могут иногда встречаться столь
родственные души.
Ирма Смоллер
Полет из Рима в Сент-Ривер длился достаточно долго, чтобы дать мне время, наконец, не только
привести в порядок мои мысли, но и ощутить слабые попытки моей интуиции направить эти самые
мысли в нужное русло. Я вдруг поняла, что прежде чем разговаривать со следующим
подозреваемым, мне нужно бы поговорить с двумя женщинами, прекрасно знавшими Пауля
Смоллера. Какая-нибудь, мелочь, упомянутая одной из них, могла изменить мои дальнейшие планы,
или придать им гораздо больше смысла. Понятно, что обе дамы были допрошены полицией, и
протоколы этих допросов Эрик Катлер предоставил в мое распоряжение, но это было совсем не то,
что разговор между двумя женщинами, когда в памяти вдруг всплывают какие-то пустячки. Очень
любопытные и даже, порой, важные пустячки.
О решении встретиться с Ирмой Смоллер и Джин Эрвин я сообщила комиссару по телефону, едва
только переступила порог своей квартиры. Он не стал со мной спорить и снабдил меня
необходимыми координатами. Кроме того, мы обменялись информацией, или точнее, сообщениями
о том, что ее не прибавилось за последние пару дней в результате предпринятых нами действий.
Пока все, что мы делали, не приводило ни к новым версиям, ни к новым озарениям.
***
Госпожа Смоллер без лишних вопросов согласилась меня принять в своем доме. Правда, мое
первое предложение, прийти для разговора ко мне в контору, она решительно отклонила, сказав, что
всегда лучше себя чувствует на своей территории. Мы договорились, что я приеду к ней вечером.
Меня это вполне утраивало, поскольку я получила моральное право не появляться конторе с самого
утра. Я позвонила своему секретарю, чтобы отменить ранние визиты, если они были им кому-то
обещаны. К счастью, ничего подобного не было, и свое недовольство Ари выразил вялым ворчанием
по поводу патологической лени, свойственной всем женщинам.
Встретила она меня очень приветливо, я бы даже сказала, на высшем уровне. Кофе был ароматен,
а испеченные ее руками пирожные, были такими вкусными, что слово диета ни разу не потревожило
мою память за весь этот вечер.
- Так что вы хотите услышать? - Сама начала нашу беседу бывшая жена господина Смоллера, - Я
давно уже не виделась с Паулем. Я узнавала кое-что о его жизни время от времени, но только от
детей.
- Извините, если мой вопрос покажется вам нескромным, - осторожно приступила я к разговору,
который мне хотелось вести без лишнего официоза и без упоминаний о смерти того, кого я
стремилась сейчас хотя бы в воображении выдернуть из царства мертвых, чтобы он сам выступил в
качестве свидетеля.
- Спрашивайте, в отношении моего бывшего мужа, запретных тем уже давно не может быть.
- Почему вы ушли от него? Он был плохим мужем?
- А почему вы решили, что это я от него ушла?
- Не знаю, - призналась я, - просто другие варианты не приходили мне в голову.
- И напрасно. Мы прожили с отцом моих детей двадцать лет. Я просто постарела, и он прямо
заявил мне, что как женщина я его больше не интересую. Он всегда был прагматиком и никогда не
жертвовал своими интересами, или своими желаниями. Знаете, сейчас я уважаю эту его позицию, я
стала мудрее…
- А тогда?
- Тогда мне было очень больно, но я ему благодарна за ту боль. Все познается в сравнении, без
боли не узнаешь, что такое счастье.
- А вы узнали?
- Да, и свое счастье я встретила именно в тот самый день, когда мне казалось, что мир вокруг меня
рушится, а от жизни остались лишь жалкие остатки никому ненужных воспоминаний. Хотите, чтобы я
вам об этом рассказала?
- Честно говоря, хочу.
- Тогда вам придется выслушать сентиментальную историю в духе телесериалов для домохозяек.
Разница только в том, что все это было в жизни сидящей перед вами женщины.
- Тем более, интересно.
- Хорошо, слушайте. Как я уже говорила, все произошло вдруг и настолько неожиданно для меня,
что я не знала, как реагировать на череду последовавших за этим странным разговором событий.
Адвокаты, соглашения, бесконечные попытки понять и объяснить - все это длилось целых полгода.
Так что, когда наступил день развода, я даже испытала некоторое облегчение.
- Это было очень тяжело?
- Наверное, но своих переживаний я уже толком и не помню. Женщина в строгом темно-синем
костюме зачитала решение суда. И я, наконец, поняла, что все закончилось. Что мы оба свободны.
Свободны друг от друга, от наших ссор и обид, от общих бытовых проблем, от всего, что нас раньше
связывало. Если бы еще освободиться от памяти. Мой бывший муж виновато улыбнулся на прощанье
и поспешил к своей машине. Его очаровательная подружка проявила тактичность. Она ждала его в
авто, и я лишь мельком увидела ее изящный локоток в районе неплотно занавешенного окошка. Я
села в свою машину, и через несколько минут уже подъезжала к нашему дому. Впрочем, уже не
нашему, а к моему.
- Мы с вами сейчас в том же доме? - зачем-то уточнила я.
- Да, - подтвердила моя собеседница и продолжила свой рассказ, - все не так уж плохо. Развод - это
неприятно, но когда люди не заходят за определенные рамки, можно не доводить ситуацию до
трагедии или фарса. Едва я переступила порог этого дома, я услышала, как в гостиной зазвонил
телефон. Странно, что я так четко помню все эти мелочи. Звонила моя начальница, которая была
прекрасно осведомлена о моих делах, хотя я никогда с ней не откровенничала. Я взяла трубку и
ответила, но разговаривала как автомат. Фразы, которые я произносила проходили мимо моего
сознания: «Да, я уже дома, - говорила я, - все нормально. Нет, не я слишком расстроена. За полгода
как-то уже подготовилась. Нет, в отпуск мне уходить не стоит. Ну если вы считаете, что так будет
лучше... Да, спасибо. Конечно, позвоню. Пока не могу сказать, как поступлю, скорее всего, поеду к
маме в Австралию, дети сейчас тоже там ... Я еще позвоню...» Я положила трубку и облегченно
вздохнула. «Ну вот, - подумала я, оказавшись один на один со своим эго, - подведем итоги: я свободная независимая женщина, средних лет. Но пока вовсе не старуха. Мое материальное
положение вполне стабильное. На работе меня ценят. У меня двое очаровательных детей. Значит, в
любом случае жизнь прошла не бесполезно». Вот так размышляя, я поймала себя на том, что
бесцельно брожу по комнатам. Без детей в доме было ужасно пусто. Только ли без детей? Ну да
ладно, когда мы не можем изменить обстоятельства, главное - выработать правильное отношение к
ним. Вот такая полезная штука - философия. Я вдруг подумала, что от события, которое произошло
этим утром, осталась не только горечь в душе... Еще у меня появилась некоторая сумма, на которую я
не рассчитывала. Сгоряча я хотела от нее отказаться, слишком было похоже на то, что мне просто
заплатили за услуги, предоставляемые мною в течение двадцати лет. Но, просчитав ситуацию, я
поняла, что меня не поймут, ибо существует некая практика. Итак, деньги... От них иногда может быть
существенная польза. А неожиданные, шальные деньги, если их правильно употребить, могут
доставить массу удовольствия. На этой полезной мысли я тогда и решила остановиться. Психологи
советуют бороться с депрессией до того, как она овладевает вами. А как? Это каждая женщина
решает по-своему.
- И как же эту проблему решили вы?
- Не слишком оригинально, но вполне действенно, по крайней мере, на несколько часов мне
удалось отложить подступившую к глазам и сердцу истерику. Сначала я поехала в парикмахерскую.
Девушка, у которой я постоянно причесывалась, разумеется, была в курсе... Ее сочувственный взгляд
не оставлял никаких сомнений. Я все понимала, но мне было наплевать. «Дорогая Аликс, - сказала я, сделайте мне сегодня на голове что-нибудь необычное, праздничное...» Великое дело - женская
солидарность! Аликс превзошла себя! Я посмотрела в зеркало!... Этому не было названия!
Следующим местом моего паломничества был косметический салон. Здесь меня никто не знал, но
оставленная там сумма сделала свое дело. Затем были магазины. Дорогие магазины, о
существовании которых я никогда даже не задумывалась. Я купила себе костюм, о котором давно
мечтала, заплатив за него столько, сколько могла бы стоить небольшая спортивная машина в
хорошем состоянии. После посещения обувного магазина, денег у меня осталось на бутылку
шампанского и торт. О диете я решила не вспоминать больше никогда!
- Ну, - не удержалась я от комплимента, - глядя на вас, вряд ли вспомнишь о диете, тем более о ее
необходимости.
Кстати, хочу заметить, что Ирма Смоллер - женщина достаточно привлекательная, а о ее возрасте
красноречиво свидетельствует разве что существование взрослых детей. История ее семейной драмы
меня увлекла. Моя собеседница оказалась прекрасной рассказчицей. Я с удовольствием слушала ее,
и она продолжила свое повествование.
- Дома я почти целый час вертелась перед зеркалом и убедила таки себя, что у меня еще все может
быть... И может быть хорошо! Планы на вечер были весьма расплывчаты, но не зря же я так
постаралась. В одном из магазинов мне сунули вместе с покупкой рекламный буклет какого-то
ночного клуба. «А почему бы и нет? - подумала я, - не пропадать же всей этой красоте». Времени для
принятия решения у меня было более чем достаточно. Сварив себе крепкий кофе и отрезав
приличный кусок торта, я забралась на диван, включила только что купленный мною новый диск
моей любимой музыкальной группы и наслаждалась всем этим, пока не услышала странный звук,
доносившийся из-за входной двери. Выключила музыку и прислушалась... Кто-то возился на моем
крыльце и жалобно постанывал.
Это был рыжий лохматый щенок. С радостным визгом он ворвался в дом, едва я приоткрыла
дверь, но затем стал беспокойно осматривать мое жилище, словно пытался что-то найти. «Э, да ты,
похоже, потерялся» - подумала тогда я. Щенок сел у моих ног и посмотрел, как мне показалось,
одновременно и с тревогою и с надеждой. Я стала с ним разговаривать, что для меня было гораздо
важнее, чем для него. «Ну ничего, - постаралась я успокоить его, - мы обязательно отыщем твоего
хозяина. А пока хочешь молока?» Щенок выпил молока и съел большой кусок торта. Настроение его
явно улучшилось. Но время от времени он все же подбегал к двери, будто ждал, что кто-то вот-вот
придет. «Глупый малыш, - продолжала я говорить не то ему, не то себе, - твой хозяин вряд ли
способен отыскать тебя по запаху. Вот завтра мы дадим объявление в газете...» В это время раздался
звонок в дверь. Не знаю, насколько справедливо утверждение, что между хозяином и собакой есть
определенное сходство, но мужчина, стоявший на пороге моего дома и вертевший в руках поводок,
был рыжий. Глаза у него были веселые и добрые, хотя взгляд оставался встревоженным.
«Извините, - быстро заговорил он, словно боясь, что я не дам ему договорить до конца, - я купил
коттедж рядом с вами, так что мы соседи. Вы случайно не видели...» Тут он заметил щенка, радостно
виляющего хвостом и хрипловато визжащего от переполнявших его чувств. Он оборвал свою речь,
обращенную ко мне, и тут же произнес: «Джерри! Ах ты проказник!» Затем опять ко мне: «Мы только
сегодня переехали... Пока выгружал вещи он и убежал. Дома рядом, вот он и перепутал...»
Ирма так искусно передавала интонацию этого человека, что в моем воображении стал
прорисовываться некий почти зримый образ.
- Когда я закрыла за ними дверь, то поняла, что никуда я сегодня не пойду. Это было странно,
впервые за весь этот трудный день я заплакала. Хотите, верьте, хотите - нет! Но больше всего мне не
хватало тогда смешного рыжего Джерри!... В дверь опять позвонили, на пороге стоял все тот же
сосед. Возможно, он вернулся, чтобы меня поблагодарить. Я всегда умела хорошо владеть собой, а
тут... Слезы капали и капали из моих глаз... Сильные мужские руки обняли меня. Я уткнулась в
широкую грудь совершенно незнакомого человека и дала волю эмоциям, накопившимся не только за
прошедший день, но и за все эти шесть трудных месяцев. «Ради Бога! - прошептала я, - простите
меня. Мы сегодня развелись с мужем, но не в этом дело... Правда, не в этом...» И в этот момент я
действительно уже не думала ни о Пауле, ни о его подружке, ни о проклятом разводе.
«Я знаю, - вдруг сказал этот симпатичный и, как показало будущее, очень добрый человек, - пару
лет назад я тоже пережил нечто подобное, но теперь я уверен, что все, что ни делается, все к
лучшему. Знаете... У меня ведь... что-то вроде новоселья, да и Джерри так удачно нашелся. Есть
повод - отправиться в одно очень милое и уютное местечко» Через час мы сидели за столиком
маленького ресторанчика. На мне был новый костюм, жаль только, что не удалось сохранить
прическу.
- А как сложились ваши отношения в дальнейшем? - не удержалась я от вопроса.
- Все было не так просто, как в день знакомства. В нашем возрасте трудно ломать свою жизнь и
преодолевать стереотипы, но мы справились. Я даже благодарна Паулю за то, что он подарил мне
возможность, пусть и не в юности, а в достаточно зрелые годы, узнать счастье любви, настоящей
любви и, что даже важнее, взаимопонимания.
- А сам Пауль? Почему он так и не женился на своей подружке?
- Он и не собирался этого делать. Зачем? Его вполне устраивали те отношения, которые сложились
между ними, да и сама Джин не настаивала, разделяя его взгляды, или притворяясь, что их
разделяет.
- Вы говорите о Джин Эрвин? - решила уточнить я.
- Да, - подтвердила Ирма, - именно о ней.
Джин Эрвин
Джин Эрвин тоже не захотела встречаться со мной в официальной, или полуофициальной,
обстановке в моей конторе, но и к себе приглашать не стала. Мы договорились пообедать вместе в
маленьком кафе на Старой Набережной. Условились на полуденное время, когда там не должно
было быть много посетителей.
К этому разговору мне нужно было кое-что подготовить. После встречи с бывшей женой Смоллера
я понимала, что Джин была не просто женщиной, которая помогала Паулю по хозяйству и избавляла
иногда от чувства мужского одиночества. Судя по всему, она могла быть его союзником и
единомышленником. Во всяком случае, видимо, она старалась, чтобы он так считал. Да, это могло
значительно снизить мои шансы на получения от нее правдивой информации, но попробовать
стоило.
Утром мы провели небольшое совещание в кабинете комиссара Катлера. Мы с Дэвидом приехали
в управление без предварительной договоренности, но комиссар, как оказалось, нас ждал.
- Мне почему-то кажется, - заявила я, входя в знакомый кабинет на седьмом этаже, - что у вас есть
новости по делу Смоллера.
- Не знаю, можно ли это назвать новостью, - ответил Эрик Катлер на мою реплику, - но есть
некоторые соображения нашего специалиста из отдела безопасности информационных систем. По
моей просьбе он изучил те программы, автором которых был Пауль Смоллер и высказал
предположение, весьма интересное, на мой взгляд. Это касается способа похищения Вероники.
- И что же он предполагает? - спросила я.
- Он считает, что Смоллер мог создать вирус, который изменял действие программы, управляющей
камерами наблюдения в «Уникуме» таким образом, что они начинали подавать сигналы тревоги не
тогда, когда в наблюдаемом пространстве что-то происходило, а наоборот, когда там устанавливался
стабильный, относительно, конечно, режим. Причем вирус создавал эти изменения в программе
только на короткое время, а потом все возвращал к прежнему состоянию и самоуничтожался. Он
запустил свой вирус дважды: в первый раз для того, чтобы создать ситуацию, которая позволит ему
проникнуть в галерею рано утром, якобы для того, чтобы убедиться в сохранности всех экспонатов, а
второй раз вирус сработал в момент этой проверки, что и позволило ему совершить замену
миниатюры копией. Так ли это было на самом деле? Во всяком случае, эта версия вполне объясняет
хоть что-то.
- Этого объяснения недостаточно, чтобы найти убийцу, - справедливо заметил Дэвид.
- Да, - согласилась я, - миниатюру-то мы нашли, и теперь не так уж важно каким способом ее украл
Смоллер, хотя версия сама по себе очень интересная, особенно для господина Тореса.
- Ну, возможно, вы и правы, - вздохнул Эрик Катлер, - но других новостей у меня пока нет.
Собственно больше ничего интересного в этом обсуждении не родилось. Я попросила комиссара
сделать для меня распечатки изображений наших подозреваемых, сделанных по записям с вебкамер,
и получив их отправилась в свою контору, поскольку до встречи с госпожой Эрвин у меня еще было
достаточно много времени.
***
Джин уже ждала меня за столиком. Я сразу узнала ее, хотя мы никогда не встречались. Ее очень
точно описала дочь Смоллера. Глядя на нее, я невольно подумала о справедливости утверждения,
что мужчина всю жизнь ищет одну и ту же женщину. Джин была очень похожа на Ирму, только
моложе и взгляд был совсем другим, более закрытым, что ли. Впрочем, мнение мое было слишком
уж субъективным.
- Надеюсь, вы не думаете, что это я убила бедного Пауля? - даже не обменявшись со мной
приветствиями, спросила госпожа Эрвин.
- Нет, такая мысль не приходила мне в голову, - невольно усмехнулась я.
- Извините, просто никак не могу… Может, он и вправду сам это сделал?
- Вы считаете, что это было в его характере? Или у него были на то серьезные причины?
- Скорее, я бы подумала о характере, но нет, я сказала глупость, - вдруг решительно заявила Джин.
- Почему?
- Он не мог этого сделать, поскольку это противоречило его жизненным принципам.
- Каким именно принципам?
- Понимаете, он не был религиозен, в привычном смысле этого слова, но считал, что человек не
должен нарушать основных заповедей, не из страха перед какой-то высшей силой, а потому, что
любое нарушение законов, влечет за собой дисгармонию, что-то нарушается в мире. Он всегда
говорил, что это возвращается к тому, кто преступил. И еще он говорил, что человек свободен в
выборе жизненного пути, но не волен распоряжаться самой жизнью. Каждый из нас приходит в этот
мир, когда ему положено по высшему закону и так же из этого мира должен уйти.
- Вы хотите сказать, что он был в вопросах жизни и смерти фаталистом, но придавал огромное
значение проблеме нравственного выбора? - попыталась я сформулировать более четко довольно
путанное объяснение, которое только что услышала, но не совсем поняла.
- Я не умею так объяснить, как надо, но главное - это то, что он осуждал покушение на жизнь, свою,
или чужую, не важно.
- Допустим. Тем более, что от версии самоубийства следствие отказалось и по другим причинам.
Мы хотим отыскать убийцу. Посмотрите на эти снимки, возможно, кого-то из этих людей вы видели в
окружении господина Смоллера, - я передала девушке распечатки, а пока она их рассматривала,
подозвала официанта и заказала кофе и фруктовый салат для себя и для Джин, прекрасно осознавая,
что еда ее сейчас интересует в последнюю очередь.
- Вот его, я, кажется, видела! - вдруг воскликнула моя собеседница.
Я посмотрела на снимок, это был Эдвин Кафф.
- Где вы его встречали?
- Я не уверена, снимок очень нечеткий, но, похоже, именно этот господин приходил к Паулю. Их
разговора я не слышала, он только сказал, что у него дело конфиденциальное, мне пришлось уйти.
Только это было давно, еще зимой.
- А позднее вы его не видели?
- Нет. Точно нет.
Эдвин Кафф
Изображение действительно было очень плохим, но это можно было исправить. В наше время
сфотографировать человека - не проблема. Только что нам дает знание того факта, что Кафф и
Смоллер встречались? Тем более, что встреча эта произошла за пару месяцев до того времени, когда
произошли похищение и убийство. Понятно, что заказать похищение Вероники Кафф мог. И мог это
сделать тогда, если он знал, о том, что коллекция Фениори будет выставляться в «Уникуме» Но,
допустим, знал, и, допустим, заказал. Зачем? Как эта миниатюра вписывается в его коллекцию
портретной живописи? И еще одна нелепость, зачем ему нужно было мелькать тут, в галерее? Сидел
бы на своем острове и ждал, а потом получил бы свой заказ где-нибудь на нейтральной территории,
и уж точно не стал бы привлекать к себе внимание. И все же на сегодня это единственная деталь, за
которую можно попробовать зацепиться. Нужно побольше узнать об этом человеке. Он богат.
Наверняка ведет светский образ жизни. Странно было бы, если бы о нем ни разу не сообщалось в
прессе. Нужно собрать все факты, которые может дать Интернет. Просмотреть архивы журналов и
газет. Сделать запрос в полицейский участок острова Пирс. Насколько я помню, это один из самых
маленьких островов Пармского архипелага. Он, к тому же, не слишком густо населен. Такой человек
как Кафф может быть там довольно известной личностью Поскольку этот человек был включен в наш
список кандидатов в подозреваемые, у комиссара Катлера уже должны были быть те сведения о нем,
которые просто можно получить по официальным полицейским каналам. В общем, план моих
действий был очень прост: разговор с комиссаром, лучше всего, в его кабинете, звонок Дэвиду с
просьбой собрать материалы в сети и в СМИ, а затем, вооружившись всевозможной информацией о
об Эдвине Каффе, я отправляюсь на остров Пирс.
***
- Кафф? - удивился комиссар, - он, конечно, попал к нам на заметку, но все, что мне удалось о нем
узнать, не вписывается в обстоятельства этого похищения. Во-первых, его коллекция никакого
отношения не имеет к лаковым миниатюрам. Во-вторых, его уважают и очень жалеют на том острове,
где он сейчас вынужден жить.
- Вынужден? - теперь удивилась я.
- У него большая беда. Два года назад он потерял жену, женщину, которую, как все говорят,
буквально боготворил. Все это мне рассказал старший инспектор Генри Бартон, начальник
полицейского участка на острове Пирс. Так вот, госпожа Кафф умерла от какой-то неизлечимой и
скоротечной болезни крови. Генри даже сказал мне название, но я не запомнил. Женщина оставила
мужу дочку, тогда девочке едва исполнился год. А полгода назад выяснилось, что ребенок тоже
унаследовал это страшное заболевание. Врачи борются за жизнь малышки, дочке Каффа сейчас три
года. Надежда есть, медицина ведь развивается, а это направление особенно. Кафф купил дом на
острове, поскольку там почти круглый год практически одна и та же погода, доктор, который лечит
ребенка, утверждает, что в таких условиях девочка должна себя чувствовать лучше. Сейчас уже есть
препараты, которые позволяют надеяться, что болезнь отступит, и дочь Эдвина Каффа будет жить,
возможно, даже выздоровеет. Но пока еще ситуация достаточно тяжелая. Так что, подумайте сами,
может ли он думать сейчас о пополнении своей коллекции?
- Я готова с вами согласиться, но тогда зачем он приезжал в «Уникум»? К тому же дважды. И Джин
Эрвин, которая была близкой подругой Смоллера, предполагает, что именно господина Каффа она
видела в доме покойного. Правда, она не очень уверена из-за плохого качества снимка, который я ей
показывала, да и было это еще зимой. И, тем не менее, все это очень странно.
- Да, действительно странно, - задумчиво произнес комиссар, - пожалуй, стоит спросить об этом
самого господина Каффа. Я полагаю, вы собираетесь на остров?
- Да, вот только подожду материалов, которые обещал для меня поискать Дэвид.
***
В сети и в периодике оказалось не так много сообщений об Эдвине Каффе. В основном, рассказы о
трагедии в жизни этой некогда вполне счастливой семьи. Удалось найти несколько фотографий. Жена
Каффа была очень красивой женщиной. В одном журнале Дэвид нашел снимок супругов, сделанный
во время их свадебного путешествия. Он скопировал это фото для меня. Я смотрела на восторженные
лица молодых людей, и сердце мое сжималось от чувства острой жалости. Я думала о
несправедливости судьбы, разлучившей их в момент, когда они были так нужны друг другу.
Какими бессмысленными вдруг показались мне мои подозрения.
Но на остров Пирс я все-таки отправилась.
Джун
Остров Пирс такой маленький только на карте. А когда я там оказалась, у меня появилось
ощущение, что это просто далекая необжитая планета. Нет, там есть все современные блага
цивилизации, но это не меняет впечатления некоторой оторванности от всего того, что существует и
живет своей суетливой жизнью на континенте. Боюсь, мне вам толком ничего не объяснить. Просто
здесь исчезает ощущение времени. Вы мне можете, сказать, что то же чувство человек испытывает на
всех островах. Из чего я сделаю вывод, что вы, по-видимому, никогда не были именно на этом
острове.
Я вышла из здания аэровокзала и оказалась на небольшой площади. Огляделась в поисках стоянки
такси. Но ничего подобного вокруг не было. Не видно было и никаких признаков существования
общественного транспорта. Где искать гостиницу? Спросить тоже было не у кого. Правда, время моего
прилета на Пирс оказалось не очень удачным, практически полдень, без нескольких минут. Я так
ушла в свои размышления, что не заметила, откуда появился маленький двухместный
автомобильчик, стоявший теперь в двух метрах от меня. Из состояния задумчивости меня вывел голос
симпатичной невысокой девушки, которая, видимо, только что была за рулем этой похожей на
дорогую игрушку машины.
- Здравствуйте, меня зовут Джун, вас подвезти в гостиницу? Или вы приехали к кому-то в гости?
- Я надеялась взять такси, - зачем-то объяснила я.
- Такси у нас нет, - улыбнулась моя собеседница, - но все автомобили, которые вам здесь
встретятся, в вашем распоряжении. Ну, так куда вас подбросить?
- Можно и в гостиницу, - я тоже, наконец, облегченно улыбнулась, - но я приехала, чтобы
поговорить с господином Эдвином Каффом.
- Тогда, зачем нужна гостиница? Поедем сразу в Шхуну!
- В Шхуну? - естественно, удивилась я.
- Да, так называется вилла господина Каффа и малютки Салли.
- А, понятно, но удобно ли без предупреждения?
- Здесь у нас не приняты лишние условности. Вы приехали, чтобы встретиться с человеком - я вас к
нему доставлю. Мне тоже туда, я там работаю.
- Спасибо, на самом деле мне близки ваши принципы, - это было сказано мною совершенно
искренне.
Я ожидала увидеть что-то экзотическое, но необычным было только названия этого привычного
для наших широт одноэтажного белостенного строения с большими окнами, и почти всегда
полуприкрытыми жалюзи. Вокруг дома росли вперемежку цветущие кустарники и фруктовые
деревья. Это не сад в привычном для европейца, например, смысле, это естественное растительное
окружение таких домов.
Было уже достаточно жарко, и я с понятным удовольствием вошла внутрь виллы Шхуна, где царил
приятный полумрак и относительная прохлада.
- Эй, есть тут кто-нибудь?! - неожиданно выкрикнула Джун.
- Есть! - услышали мы звонкий голосок, звучание которого мне показалось немного необычным, поднимайтесь на борт, доктор! Мы вас давно ждем!
- Со мной гость из далеких стран, мой капитан, - продолжила девушка привычную, судя по всему,
игру и вопросительно посмотрела на меня.
Я кивнула, показывая, что готова поддержать это действо и заслужила благодарную улыбку моей
новой знакомой.
Мы прошли по небольшому коридору, который, как мне показалось, возник вдруг, но это
впечатление легко объяснить, как моей некоторой растерянностью, так и эффектом чисто
зрительным, мы ведь вошли в это полусумрачное пространство из мира, ярко освещенного
полуденным солнцем.
Комната, в которой мы оказались, была обычной детской спальней, со стандартным набором
мебели, если не считать инвалидной коляски, которая из-за своих размеров казалась ненастоящей. Я
не была готова к этому зрелищу. Появилось неприятное ощущения комка в горле. Но, слава Богу, я
быстро взяла себя в руки.
Девочка была такой крошечной, а ее кровать казалась такой огромной…
Мне захотелось прервать свой визит, уйти от необходимости вторгаться в этот и без того очень
непростой мир. Я почувствовала себя не только инородцем на этом острове, а существом,
враждебным, нарушающим хрупкую гармонию с таким трудом выстроенную людьми, живущими на
этой Шхуне. Именно Шхуне, ненадежно дрейфующей в маленькой бухте, куда в любой момент может
ворваться бездушная и безжалостная стихия жизни большого мира.
- Как тебя зовут? - вопрос был обращен ко мне, а глаза девочки с любопытством взрослой
женщины осматривали мое лицо.
- Мэриэл - ответила я и улыбнулась.
- Что привело тебя на борт моего корабля? - слишком серьезно произнесла малышка, или мне это
показалось.
- Я путешествую по свету, капитан, - включилась я, как сумела, в не очень понятную мне игру, - мое
судно потерпела крушение.
- Мы рады тебе, - произнесла девочка, но в голосе ее было нечто совсем другое.
Господи! Как я жалела в этот момент, что не задала свои вопросы господину Каффу по телефону.
- Мне сказали, что у нас гости, - услышала я низкий хрипловатый голос и обернулась.
- Да, незваные… - попыталась я пошутить, но это плохо получилось.
- Мы могли бы и позвать, - усмехнулся господин Кафф, - если бы знали…
- Извините, что вторглась без предварительной договоренности, - от понимания своей неправоты,
я совсем растерялась.
Передо мной стоял высокий мужчина, лицо которого я еще недавно видела на нескольких
фотографиях, и, тем не менее, я растерялась. Нет, я не сомневалась, что передо мной тот, кому я
должна задать свои вопросы. Мало того, чувствовала, предвосхищая события, что он ответит на них и
ответит правду. Однако, я не была уверена, что хочу эту правду узнать.
Мое внутренне напряжение было столь велико, что я сейчас не помню как мы переместились из
спальни ребенка в комнату, выполнявшую, очевидно функции гостиной.
- Давайте сразу откажемся от лукавства, я не собираюсь ничего утаивать, но вы должны понимать,
что я не допущу, чтобы меня разлучили с моей дочерью.
Я совершенно точно уловила в его голосе интонацию характерную для речи человека, который
принял решение. Почти физически я ощутила тяжесть ответственности: и не только перед своей
совестью. Я понимала, что с памятью об истине, которая мне сейчас готова открыться, мне предстоит
потом жить.
- Я хотела бы, чтобы вы не видели во мне врага, - мне действительно было очень важно, чтобы
каждое сказанное мною в тот момент слово мой собеседник воспринял с полным доверием, - кроме
того, я не являюсь лицом официальным, а значит, у нас с вами будет шанс попытаться найти выход из
сложного положения, в котором вы сейчас оказались, как я понимаю.
- Я вижу, что вы о многом уже догадались, но знать всего вы просто не можете.
- Вы слишком высокого мнения о моих способностях, - не стала я блефовать, - все, о чем я
догадалась - это ваша договоренность с господином Смоллером по поводу похищения Вероники из
галереи «Уникум»
- Это не мало, - грустно усмехнулся Кафф.
- Знаете что, - решительно заявила вдруг я, - расскажите мне то, что считаете возможным, а я
обещаю, что буду действовать в интересах вашей дочери, даже, если это потребует от меня
нарушения каких-то моих принципов и даже закона.
- В интересах моей дочери, - тихо, почти шепотом произнес Эдвин Кафф, - до конца жизни быть со
мной рядом. Ладно, попробую объяснить, но доказательств у меня нет и допрашивать Салли я не
позволю.
- Я вам верю.
Исповедь и ее неожиданности
- Моя дочь больна. У нее болезнь крови, которую называют синдромом Кромма. Более двух лет
назад от этой болезни умерла моя жена, - он замолчал и продожил говорить только после довольно
длительной паузы, - но у Салли появился шанс выжить. Вы ее видели, она очень хорошая и умная
девочка. Болезнь сделала ее старше и мудрее, чем обычно бывают дети ее возраста. Но, в основном,
она нормальный ребенок, который любит играть и очень верит в чудеса. Доктор Димитр Миров,
который лечит Салли, постоянно твердит мне о том, как важно, чтобы девочка была психологически
настроена на выздоровление. Запомните, пожалуйста, это важно…
- Да, - кивнула я, - понимаю.
- Ну вот, как большинство детей, моя малышка любит книжки с картинками. Причем, кроме
обычных детских книжонок, она любит рассматривать журналы. Особенно «Коллекционер». Два
месяца назад в этом журнале она увидела фотографии некоторой части коллекции работ Фениори.
Картинки она смотрела вечером, да так и заснула. Журнал остался лежать на подушке. Утром, когда я,
как обычно, пришел к ней в комнату, она с восторгом показала мне на ту страницу где был
увеличенный снимок портрета Вероники, и стала рассказывать, что эта красивая тетя приходила к ней
ночью и обещала, что скоро ее ножки опять будут ходить. Понятно, что ребенку что-то пригрезилось,
но она в это поверила!
- Но я не понимаю, зачем вам понадобился оригинал миниатюры, ведь к девочке приходила живая
женщина, а не ее портрет?
- Салли попросила меня купить эту миниатюру, а когда я попытался ей объяснить, что это может
оказаться невозможным, она так помрачнела, что я испугался и обещал ей, что обязательно куплю.
- Вы действительно могли бы попробовать это сделать, предложить господину Файну продать вам
этот портрет, объяснив ему ситуацию, или вы могли заказать хорошую копию!
- Слово «копия» могло все испортить, а Файну я звонил, но рассказывать о своей беде не стал, он
так со мной разговаривал… Что мне было делать? Если бы он мне не поверил? Предъявить ему Салли,
чтобы он ее допрашивал? И даже, если бы поверил, это ведь еще не гарантия того, что он согласился
бы в этом случае на мое предложение. В общем, сыграл свою роль и тот факт, что я жутко разозлился
на этого самодовольного индюка.
- Я понимаю, какая мысль затем овладела вами, но как вам пришло в голову обратиться к
Смоллеру?
- Я прочитал в газете, что Файн собирается выставить свою коллекцию у Тореса. Оценив все
возможности, понял, что сделать это, вы понимаете, о чем я говорю, могут только два человека:
Моран и Смоллер. Я познакомился с каждым из них. Свой выбор остановил на Смоллере, и не
ошибся. В том смысле, что этот мерзавец сразу согласился. Я предложил ему хорошую цену. Но когда
миниатюра оказалась в его руках, он стал требовать больше. Да, я бы ему заплатил, но столько у меня
просто не было. Мы договорились, что я приеду к нему и мы обо всем поговорим.
- Ваш разговор, видимо, оказался не таким удачным, как предполагалось, - догадалась я.
- Да, конечно, он начал мне нести какую-то чепуху о том, что я нарушаю законы мироздания и
должен платить за это соответствующую цену. По-моему, он был не совсем нормален. Но я его не
убивал! Он был так доволен собой, что даже показал мне миниатюру.
- Вы хотите сказать, что когда вы от него уходили он был жив? А где находилась миниатюра?
- Безусловно, он был жив! Он спал. Я принес с собой бутылку вина, мы выпили понемногу, а когда
он еще раз разлил, я сказал, что сейчас выпишу ему чек на ту сумму, что он просит, но сказал, чтобы
он дал мне свою ручку, моя, дескать, не пишет. Пока он искал ручку, я влил в его бокал снотворное,
оно совсем безобидное, но быстродействующее. Он заснул прямо на стуле, положив голову на стол.
После того, как я убедился, что он крепко спит, я действительно выписал ему чек, но на ту сумму, о
которой мы договаривались изначально, и положил этот чек рядом с его рукой, из которой
осторожно извлек миниатюру. А когда я прочитал в газете о смерти Смоллера, я понял, что меня
могут обвинить не только в похищении, но и в убийстве. Кто бы мне поверил? Насколько я понимаю,
чек исчез, а он был на предъявителя.
- Вы не проверяли, чек был вложен?
- Проверял пару раз, пока им еще не воспользовались. И это тоже может быть фактом против меня.
- Во-первых, я вам верю. А во-вторых, вы не виноваты и в похищении, поскольку то, что вы вынесли
из дома Пауля Смоллера - это всего лишь очень искусно сделанная копия. Правда, кто ее сделал, мы
вряд ли теперь можем узнать.
- Копия? Вы в этом уверены?
- Мы нашли уже оригинал, можете не сомневаться, но девочке, говорить об этом не стоит.
- Она все равно узнает, я не могу ее обманывать, неужели вы не понимаете?
- Я все понимаю, но.. Вы сможете завтра приехать в Сент-Ривер? Не бойтесь. Убийство мог
совершить только один человек. Я знаю имя этого человека. Так как?
- Хорошо, я приеду.
***
В Сент-Ривер я вылетела не сразу. Меня еще накормили необыкновенно вкусным обедом, который
приготовила Джун. Затем мы катались на машине господина Каффа по острову, и маленькая хозяйка
Шхуны рассказывала мне сказки, которые она сама придумала о некоторых волшебных местечках,
существующих только на острове Пирс. Мне показалось, что в машине девочка чувствовала себя
гораздо лучше, чем в своей комнате, надеюсь, что это было хорошо известно и ее отцу.
В аэропорт меня отвезла Джун, по дороге она мне рассказывала о талантах своей маленькой
воспитанницы, причем с интонациями нескрываемого восторга, так, как обычно о гениальности своих
детей рассказывают молодые матери.
Мотив и возможность
Еще с острова я позвонила комиссару и предложила ему пригласить на завтра в управление
несколько человек для заключительного разговора. Еще я предложила ему сделать кое-что…
несколько неожиданное. Его удивила моя просьба, но он не стал возражать. Позвонила я и Дэвиду.
- Ты уже все поняла? - высказал предположение мой друг.
- Почти, - не стала я с ним спорить.- Надеюсь, ты не ждешь, что я начну тебе все объяснять по
телефону.
- Нет, я подожду до твоего возвращения, ты ведь не останешься там на неделю?
- Не останусь. Завтра в 12 часов буду в кабинете комиссара Катлера.
- Тогда и я там буду.
***
На следующий день в здании полицейского управления, в кабинете на седьмом этаже к полудню
собрались все участники этой драмы. Мы пригласили сюда всех, кто имел право и желание получить
информацию о том, что, как и почему было на самом деле. Вы же, мой проницательный читатель,
почти все уже знаете. Осталось только назвать имя убийцы. Итак, в кабинете Эрика Катлера были:
господин Торес, Шем Файн, Тэд Моран, Пэрси Миллис, который представлял здесь интересы
страховой компании «Монус», дети Смоллера: Семюэль и Берта, его бывшая жена Ирма и его подруга
Джин Эрвин, приехал господин Кафф, ну и, разумеется, были мы с Дэвидом.
Когда все расположились в приготовленных специально для этого случая креслах, комиссар
передал слово мне. Я предлагала провести это импровизированное собрание ему самому, но он
настоял на том, чтобы все объясняла я.
- Уважаемые господа, мы пригласили вас сюда для того, чтобы отчитаться об успешном
завершении дела о похищении лаковой миниатюры великого мастера Альберто Фениори,
знаменитой «Вероники». Эта загадка состояла из двух частей: собственно, похищения и убийства
господина Смоллера, дежурного электрика галереи «Уникум» Следствие велось как силами
полицейского управления Сент-Ривера, так и мною в качестве частного детектива, представлявшего в
этом деле интересы страховой компании «Монус». Поскольку все началось именно с похищения, да и
моя задача состояла в том, чтобы найти упомянутое произведение искусства, то будет логично
сначала вернуть миниатюру ее владельцу.
Комиссар достал из сейфа коробочку с «Вероникой» и торжественно протянул ее Шему Файну, тот
быстро взял ее, словно боялся, что комиссар сейчас передумает. А я пока продолжила свой рассказ.
- Миниатюра была похищена Паулем Смоллером, очень хитрым способом, с использованием
самоуничтожающегося компьютерного вируса. Похищенную драгоценность он поместил в камеру
хранения центрального железнодорожного вокзала, там мы ее и нашли.
- Но зачем, - удивленно воскликнула Берта. Зачем это нужно было отцу? Его никогда не
интересовало никакое собирательство…
- Да, - согласилась я, - ему не нужна была «Вероника» равно как и любая другая миниатюра из этой
коллекции, и из любой другой. Но ему нужны были деньги.
- Постойте, - раздраженно заговорил Сэмюэль Смоллер, - отец был прекрасно обеспечен, да и ему
ничего не стоило заработать любую сумму, он делал такие программы…
- Вот тут молодой человек, я должен вас немного огорчить, - вмешался комиссар, - одна из фирм,
для которой ваш отец сделал защитную программу, подала на него в суд, поскольку сделанная им
защита оказалась легко преодолимой. Он иногда брался за работу, которую просто не умел делать.
По суду ему нужно было выплатить огромную сумму за причиненный ущерб, таких денег у него не
было, а предавать широкой огласке этот инцидент он не хотел. Бывали у него и другие финансовые
проблемы, у каждого человека может быть черная полоса в жизни.
- Видимо, поэтому, - продолжила я свои объяснения, - он и принял предложение господина Каффа,
у которого были свои обстоятельства.
Я повернулась в сторону Эдвина Каффа и попросила:
- Господин Кафф, расскажите сами, как все было, только объясните присутствующим тут господам
причину, по которой вы, едва не совершили преступление.
- Что значит, едва не совершил?! - вдруг вскочил со своего места Сэм Смоллер, - если он заказал
это похищение, значит, он и убил отца!
- Не спешите с выводами, - я на всякий случай сделала шаг в сторону молодого человека, послушайте сначала. Господин Кафф не убивал никого, да и в похищении его сейчас не обвинишь.
Надеюсь, что все присутствующие с этим согласятся, в противном случае, я готова представлять
интересы господина Каффа и в качестве его адвоката.
- Хорошо пусть объясняет, - Сэмми опять опустился в свое кресло.
Пока все слушали рассказ, содержание которого уже приведено в моем повествовании, я
внимательно следила за лицами тех, кто был в кабинете Эрика Катлера. Особенно меня интересовало
лицо убийцы. От того, что я увижу на этом лице, зависело очень многое. Когда господин Кафф
завершил свой рассказ, я уже знала, что сейчас сделаю.
- И вы ему верите? - опять резко выкрикнул сын Смоллера, - куда же девался этот чек?
- А что вы скажите, Джин? - повернулась я в сторону молодой женщины лихорадочно мявшей в
руках свою сумочку, - от вас сейчас зависит судьба этого человека и его маленькой дочери. Готовы ли
вы взять на свою душу этот грех?
- Нет, - глухо произнесла Джин Эрвин, - я все скажу… Я надеялась, что он не умрет, он сам сделал из
меня фаталистку.
- Давайте я вам помогу, - предложила я, понимая ее состояние, - поправьте меня, если я в чем-то
допущу неточность. Вы ведь часто приходили к нему поздно вечером и оставались на ночь, на
секретности этих отношений, видимо, настаивал, он сам, хотя это очень странно.
- Да, - подтвердила Джин, - я надеялась, что после развода со своей женой он на мне женится, но
это не входило в его планы. Поэтому он так заботился о моей репутации.
- В тот день, когда к нему пришел господин Кафф, вы тоже были в доме, так?
- Да, я слышала весь их разговор, я видела, как этот господин что-то вылил из ампулы в бокал
Пауля, сначала я решила, что это яд.
- Почему же вы не вмешались? - спросила Берта, - Это могло спасти ему жизнь, впрочем, о чем я? она махнула рукой.
- Нет, такой порыв у меня был, - ответила Джин на эту реплику, - но сначала я просто испугалась, а
потом… Да, какая собственно разница?
- Вы дождались, когда господин Кафф уйдет и зашли в кухню, тогда вы и увидели, что Смоллер
просто спит, - опять включилась я в разговор.
- Я поняла уже к тому моменту, что это было снотворное, зачем бы он покойнику оставлял чек?
- Это вы помыли и вытерли бокалы?
- Да, я это сделала автоматически, потом сообразила, что их нужно оставить, но оставлять чистыми
на столе не имело смысла…
- А где вы взяли снотворное, чтобы добавить в стакан?
- В его собственной аптечке.
- Случайное совпадение, коллега, - заметил комиссар, - а вы их так не любите!
- Да, кто бы мог подумать, - прокомментировала эту мысль я, затем продолжила, обращаясь к
Джин, - вы не смогли отказаться от возможности завладеть чеком на такую сумму…
- Да, а почему я должна была отказываться? Он держал меня возле себя в качестве бесплатной
шлюхи и прислуги. Он ни разу мне даже флакончика духов не подарил!
- Он был скупым? - удивилась я.
- Нет, своей дочери он делал постоянно дорогие подарки, и даже первой жене в каждое рождество
посылал что-нибудь в подарок. Просто, таким образом он давал мне понять, какое место я занимаю в
его жизни.
- Но вы ведь могли просто украсть этот чек?
- А на утро он проснулся бы и позвонил… Долго, что ли, этот чек отменить?
Маленькое послесловие
Эта история все же попала в газеты. Впрочем, о ее неожиданном финале сообщил своим читателям
именно Дэвид.
Когда Джин Эрвин подписала свои показания, в кабинете комиссара, оставались, кроме нас с
Дэвидом, еще двое: Файн, которому предстояло написать расписку в получении своей ценности и
Кафф, который все порывался, что-то мне объяснить.
Файн выполнил все формальности, а затем вдруг подошел к Эдвину Каффу и протянул ему
коробочку с «Вероникой»
- Возьмите, это я дарю вашей дочери, она обязательно поправится, я в это верю, дайте мне слово,
что непременно пригласите меня на ее свадьбу.
Файн ушел, а Кафф все продолжал стоять, прижимая к груди бесценный подарок…
***
Когда я на следующий день пришла к себе в контору, меня ждал сюрприз. Ари протянул мне
конверт, в котором было письмо:
«Уважаемая госпожа Адамс. В знак благодарности я посылаю Вам этот пригласительный билет, по
которому вы можете посетить вместе со своим другом мою галерею в любое удобное для Вас время.
С глубочайшим почтением Макс Торес»
В конверте лежал пригласительный билет и чек от страховой компании «Монус».
Михаил Максаков
Камо грядеши
Был у Миши Максакова сосед, звали его Владимир Петрович. Осилив за более чем восемь десятков
лет войну, разруху и перестройку, доживал он теперь тихо-мирно с сыном Виктором, врачом «скорой
помощи», и снохой Дашей, бухгалтершей какой-то задрипанной фирмы, их дети, а его, стало быть,
внуки, тоже давно уже выросли, выучились всяким премудростям и разъехались по городам и весям
нашего бывшего великого Отечества.
Зимой Владимир Петрович почти что и не выходил на улицу. Только поздней весной, когда солнце
успевало уже изрядно прогреть иззябшую землю, а деревья пышно зеленели листвой, он аккуратно
сползал со второго этажа по узенькой заплеванной лестнице в старых валенках с обрезанными
халявами, просторном солдатском бушлате, в котором еще Виктор когда-то вернулся домой
горластым «дембелем», и натянутой на уши лыжной шапочке, щеголевато изукрашенной
всевозможными иноземными надписями. Отворял расхлябанную дверь подъезда, выбирался
наружу, неторопливо озирался, удовлетворенно кивал головой – мол, все в порядке, ребята! – и
осторожно усаживался на потемневшую от времени, отполированную многими поколениями
старушек и влюбленных парочек скамейку, где и дремал под разноголосицу озорующей детворы и
монотонное жужжание бабьих сплетен.
К Мише старик был определенно неравнодушен. Завидя его, он непременно махал рукой и
приглашал:
– Борисыч! Садись посиди со старым пнем, не побрезгуй…
Делать нечего, Миша деликатно пристраивался на краешек скамьи и в тысячный раз выслушивал,
как распрекрасно жилось в стародавние времена и какими новыми хворями и напастями наградила
судьба Владимира Петровича за прошедшую зиму. При этом морщинистые, покрытые старческими
светло-коричневыми пятнами щеки соседа заметно розовели, а в блекло-синих прищуренных его
глазах под седыми, похожими на истертые зубные щетки бровями загорались то ли слезы, то ли
искры былого огня.
И вот однажды майским вечером, когда измочаленный за день Миша добирался домой, мечтая
поскорее поужинать и залечь на диван, Владимир Петрович как-то особенно живо окликнул его со
скамейки.
– Борисыч! Глянь, какую книгу мне подарили!
Миша, тяжело вздохнув, взял в руки толстенький томик в ярко-зеленой бумажной обложке и вслух
прочел:
– «Помоги себе сам. Целительные настрои».
– Слышь, Борисыч! – продолжал между тем восторгаться старик. – Этот мужик, что книгу-то
написал, – почитай мой ровесник. Тоже воевал, имеет ранения и контузию. А потом, значится, на
врача выучился, уже после армии. Как мой Витька. И стал лечить от всех болячек добрым словом… А
первым делом он эту свою методу проверил на себе. И теперь организм у него фун… функци-онирует, как у тридцатилетнего! Ей-богу! Его даже академики проверяли и официально это
удостоверили!
– Так чем он лечит-то? – устало поинтересовался Миша.
– Так я ж тебе говорю – добрым словом! Он составил такие настрои… Это – ну как тебе сказать –
что-то вроде молитвы… Или заклинания. Надо их каждый день по многу раз читать вслух. И организм
под их воздействием начинает выправляться и молодеть!
– Ну, что ж, дядя Володя, лечись, – отдавая книгу, сказал Миша. Бог тебе в помощь! Только когда
помолодеешь, гляди – на девок-то сразу не кидайся, пообвыкни сперва.
Владимир Петрович игриво хохотнул и подмигнул левым глазом.
– Мне бы годков хоть десять сбросить! Тогда бы я еще ого-го!
И энергично потер сухие, сморщенные ладошки…
Прошел май, накатила середина июня. Лето радовало жаркими днями, светлыми вечерами,
молодым лучком да картошечкой. Владимир Петрович все так же сидел у подъезда на лавочке в тех
же валенках и лыжной шапочке, но вместо бушлата надевал теперь толстый-претолстый свитер
домашней вязки.
– Ну, что, дядя Володя, все молодеешь? – вместо приветствия кидал ему на ходу Миша.
– Стараюсь! – откликался старик, ощеривая в улыбке беззубый рот.
И вдруг он пропал…
Сперва Миша не обратил на это внимания. Ну, нет и нет, может, приболел или еще чего. А когда
начался июль, слегка обеспокоился: не помирает ли дед? Столкнувшись с вечно спешащим на
подработки Виктором, полюбопытствовал насчет его отца, но тот лишь отмахнулся и пробурчал что-то
невнятное, но успокоительное.
А как-то субботним вечером Мишу окликнул на улице у пивной будки крепкий мужик лет
шестидесяти с пышной шевелюрой, кустистыми бровями, белозубой улыбкой и веселым взглядом
светло-серых глаз. Ростом он вымахал на полголовы выше Михаила. Обтерханные джинсы
индийского пошива едва прикрывали ему щиколотки, полосатая «бобочка» с застежкой «молния»,
какую Миша и сам носил в молодости, лет двадцать назад, туго обтягивала плечи и бицепсы.
– Борисыч! – звонким баритоном крикнул мужик. – Не торопишься? Гуляй сюда, пивка попьем!
Миша приостановился, недоуменно вгляделся.
– Дядя Володя… Никак ты?
– А кто же еще! – Владимир Петрович раскатился заливистым смехом. – Что? Здорово я
подлечился?
– Невероятно! – растерянно пробормотал Миша. Если бы я не видел твои старые фотографии, ейбогу, не узнал бы! Это что же, все те твои настрои? Из книги?
– А что же еще?.. Да ты бери, пей на здоровье! – он всучил Мише крышку от бидона, щедро налил
туда пива. Они присели тут же, у будки, на брошенных бетонных балках. – Сперва-то, знаешь ли,
никакого эффекта. Читаю , читаю целыми днями – и хоть бы хны. Но я особо и не расстраивался:
делать-то мне все равно нечего было, а так все занятие… А потом вдруг как прорвало!
– Прямо как в сказке! – сдувая пену, пробормотал Миша. – И как ты себя теперь чувствуешь?
– Не поверишь – лучше, чем в молодые годы! – Владимир Петрович провел ладонью по шее и
груди. – Вот знаешь, как будто тащил на горбу пудов пять-шесть груза – и вдруг разом сбросил. Легко
так, весело! Сердце тикает, как часы, сплю как убитый. Только вот под утро… – он огляделся по
сторонам, понизил голос. – Под утро сны срамные стали сниться… Ну, с бабами… В общем, думаю
присмотреть себе какую-нибудь вдовушку.
Распрощавшись с соседом, Миша еще долго хмыкал на ходу, пожимал недоуменно плечами и
кривил губы: бывает же!
В конце июля Миша на пару недель съездил к матери в деревню, потрудился там по хозяйству, а в
начале августа, загоревший и посвежевший, вернулся в город. В первый же день встретил Виктора.
– Привет! Как отец? – окликнул он соседа.
Против обыкновения Виктор не промчался метеором, а остановился, взял Мишу за локоток и отвел
в сторонку.
– Слушай, с дедом черт-те что происходит! – громким шепотом сообщил он.
– Что? – засмеялся Миша. – Все молодеет?
- Увидишь – не узнаешь! – развел руками Виктор. – Я его таким и не помню. На вид – моложе нас с
тобой. Ну, просто парень лет тридцати, не больше!
– Гуляет?
– Не то слово! Ну, ты же знаешь мужскую эволюцию: сперва бабы, потом бабы и водка, потом
водка и бабы и наконец одна только водка. А у него все в обратном порядке. Сейчас он уже почти не
пьет, зато ни одной юбки не пропустит!
– Так это же хорошо, – заметил Миша. – Разве плохо, что он здоров и полон сил?
– Да ты не понимаешь! – Виктор сморщился, обреченно махнул рукой. – Он же продолжает
молодеть! И чем дальше – тем быстрее! Так чем это кончится?..
– Да, это философский вопрос, – рассудительно отозвался Миша. – Камо грядеши? В смысле – куда
идешь. Мы все к старости, а он, выходит, в обратную сторону? К молодости?
– Да уже и не к молодости, а к детству!
– Откуда вышел – туда и возвращается? – посерьезнел Миша. – Да-а, проблема… Кто-то, кажется,
Вольтер, говорил: мол, если хотите узнать, что вас ждет после смерти, вспомните, что с вами было до
рождения. И там, и там – одно и то же: тьма кромешная…
– Я просил его сходить к геронтологу, – уныло заговорил Виктор. – Есть у меня знакомый парень,
вместе учились. Он здорово во всех этих вопросах разбирается, кандидатскую пишет. Может, что-то
посоветовал бы. Ни в какую! Даже слушать не хочет!.. Кстати, тебя он вроде уважает. Поговори с ним,
а? Убеди врачу показаться.
– Ладно, при случае попробую…
Но Владимир Петрович на глаза Мише больше не попадался. Только уже в начале октября,
тоскливым вечером, когда по роняющим листья деревьям мерно долбил беспросветный дождь,
Миша, зайдя в мрачный, пропахший всяческой мерзостью подъезд, вдруг услышал поскуливающий
детский плач. Какой-то пацан тулился в закутке рядом с лестницей, у двери, ведущей в подвал, и,
уткнувшись лицом в ладони, тихо и безутешно всхлипывал.
– Эй, парень! – нарочито бодрым голосом окликнул его Миша. – Ты чей? Чего ревешь?
Пацан поднял голову.
– Борисыч, ты, что ли? – тоненьким дискантом отозвался он.
Миша ощутил, как желудок стремительно ринулся к горлу, а сердце, наоборот, камнем ухнуло
вниз. Он схватился дрожащей рукой за перила и сипло спросил:
– Эй, ты кто?
– Дед Пихто! – угрюмо ответил пацан. – Не узнаешь? Сосед я твой, Владимир Петрович… Дядя
Володя… Хотя теперь впору уже Вовиком звать.
Все еще не веря глазам и ушам, Миша с трудом зашевелил губами:
– А чего ты здесь-то? Чего домой не идешь?
– А-а, - махнул рукой пацан. Его неустоявшийся голос то и дело срывался на фальцет. – Чего мне
там делать? Тоска! – он снова спрятал лицо в ладони. И ругаются…
– Да ладно, дядя… – Миша запнулся. – Да брось ты, Петрович. Пошли! – он взял пацана за хлипкое
плечико. Что ж ты будешь тут шастать, как беспризорник?
Владимир Петрович тяжело вздохнул и выпрямился. Ростом он оказался Мише едва по грудь.
– Ладно, пошли, – еле слышно выговорил он. – И в самом деле – куда же мне деваться-то? От себя,
Борисыч, не убежишь!..
Больше Миша Владимира Петровича не встречал. Только из-за стенки от соседей все чаще
доносился заливистый детский плач. А однажды навстречу Мише попалась Даша, жена Виктора, с
позвякивающей сумкой в руке.
– Вот, – сказала она, поздоровавшись, – видишь, чего теперь покупаем отцу?
Она раскрыла сумку: там громоздились бутылочки с детским питанием.
А в середине ноября зябким и хмурым полднем к Мише постучался Виктор.
– Давай к нам, – пригласил он. И уточнил: – Отца помянем.
– Помер?! – ахнул Миша.
– Да нет, хуже, – сморщился Виктор.
– Что уж может быть хуже?
– А вот то! Продал я его…
– Да ты что говоришь!
– Да! Да! Да! – Виктор закрыл глаза и, схватив Мишу за грудки, затряс его изо всей силы. – Ты
понял? Продал! Родного отца!..
– Тихо…Тихо… – умиротворяюще проговорил Миша, прикусив себе от тряски язык. – Остынь!
Виктор бессильно уронил руки, скрежетнул зубами.
– Извини, тошно мне… Я ведь не вру. Я и в самом деле его продал… Американцам… Сперва-то
хотел его пристроить в нашем мединституте. Куда там! Денег нет, условий нет, то-се, пятое-десятое. А
ведь жалко отца-то! Он уже стал совсем, как младенец. Месяцев пяти-шести. Целыми днями, если не
спит, то гугукает и пузыри пускает… А что дальше? До чего он докатится? До яйцеклетки?.. Ну, и
позвонил одному знакомому мужику в Штаты. Мы вместе учились, а он теперь там устроился очень
даже прилично. Так американцы мигом ухватились! И знаешь, сколько мне отвалили? Сто тысяч!
Баксов, естественно. Так что я теперь богатей! Вот, брат, какие пироги… – Виктор отвернулся, вытер
глаза ладонью. – Пойдем, Миша, помянем отца моего родного, которого я, поганец, заживо продал
за сто тысяч сребреников!
– Ладно, Витя, – растерянно отозвался Миша. – Я только рубашку другую надену…
Наталия Ипатова
Эта хрустальная тишина
Где-то есть место, где все, что ты выдумал – правда.
Ветром, трамваем, небом, небесным телом
Тянет рожки-дорожки чернильный равлик,
Заполняя пробелы.
Тянет-потянет, кирпичики и законы,
Дым от костра, терпимую скорость света,
Вот проступает углами мир заоконный,
Вот наступает лето,
Вот серебрянка домик свой пеленает,
Мир признавая приемлемой мастерскою,
и осторожно ложится волна речная следующей строкою.
Елена Михайлик
Не следует ожидать слишком многого от конца света.
Станислав Ежи Лец
На улицах в этот час было удивительно малолюдно, и, не дождавшись маршрутного дракона,
Соланж потащилась с покупками пешком.
Было жарко, ветрено и пыльно, пакеты оттягивали руки, и от прогулки на каблуках разболелась
спина, и Соланж несколько раз помянула про себя Септима тихим неласковым словом, тем паче, что
он не оценил бы ее подвига. Справедливости ради – он о подвиге и не просил.
Этот засранец даже не заметит, что кто-то кормит его. И чем. Можно было не брать на себя эту
ношу, предоставить ее обслуживающему персоналу Дома Шиповник – Септим как Младший своего
Дома все-таки шишка немалая! – но тогда стоило ли ему вообще покидать Цитадель Шиповник и
вписываться на съемную квартиру?
Соланж поднялась на этаж и отперла дверь персональным сим-сим, во всеуслышание заявив: «Я
дома!» Ответа не последовало, впрочем, она его и не ожидала. Скинула туфли с дымящихся ног и
упала в кресло, упершись неподвижным взглядом в занавеску, вздувающуюся на открытом окне.
Ватная тишина легла на уши.
Соланжи авторов питают. Но не прямо сейчас. Прямо сейчас пусть весь мир подождет.
Септим согласился войти в команду своего отца как автор законопроектов фракции, и глава
Великого Дома считал это существенным шагом вперед. До сих пор Септим с отцом если и не
сталкивался в прямом конфликте, то в любом случае никакого энтузиазма к Великому
Предназначению не проявлял. Возможно, иронически рассуждала Соланж, отец Септима мог бы
расценить конфликт, буде бы тот случился, именно как проявление Предназначения, однако Септим
был кроток и утекал сквозь пальцы. Гракх не махнул на сына рукой только потому, что эльфы
бессмертны и взрослеют поздно – времени у них полно.
Гракх Шиповник возглавлял в Палате Лордов фракцию, ратующую за модернизацию общественных
отношений, а потому само собой разумелось, что им нужен разработчик проектов – акула пера! – и
то, что таковым выступит его единственный сын, чье зачатие было омрачено проклятием, а рождение
ознаменовалось чудом, должно было что-то значить в глазах магического сообщества.
Септим пошел навстречу, но взамен выторговал себе право на собственное гнездо, ссылаясь на то,
что его старший родич Люций уже давненько пользовался относительной самостоятельностью и жил
отдельно. Он не один жил, и у благопристойных Шиповников не принято было о том говорить.
О степени интимности отношений Септима и Соланж окружающим предоставлялось гадать.
Соланж вздохнула. Красивая независимая женщина тридцати лет. Я его кормлю, можно ли
представить себе большую интимность?
Дверь в кабинет была приоткрыта, оттуда доносился скрип пера. Работа в самом разгаре, Септим и
не заметил, что она пришла. Творит прекрасное далеко. Определенно увлечен.
− Что?
− Сварить тебе кофе? – повторил Септим, склоняясь над ней. Она, оказывается, задремала,
погрузившись в свой внутренний монолог.
− Ладно уж, − великодушно сказала Соланж, поднимаясь с кресла не просто на ноги, а на высокие
полупальцы − показать, насколько она воздушна, и какое это в самом деле одолжение. – Сейчас понастоящему обедать будем.
Квартиру для Септима, разумеется, сняли в хорошем районе, в ней было аж три светлые комнаты –
гостиная, спальня и кабинет! – но вот кухня тут была совсем крохотная, вдвоем не уместиться, толькотолько кофе сварить. Видимо, предполагалось, что обитатели этого квартала могут позволить себе
каждый день питаться в ресторанах. Покой жильцов оберегался незримо: с помощью камер класса
«наливное яблочко», системы волшебных слов-открывашек, и еще − тролля-консьержа, мирно
дремавшего за стеклянной стеной своего блока всякий раз, как Соланж доводилось его видеть.
Обжегшись пару раз на кухонных заклинаниях, она, наконец, поставила на стол жаркое. К нему,
правда, уже в тарелках пришлось применить чары «мягкости» и «соли», но в целом это была почти
удача. Мы куда-нибудь выберемся в следующий раз, когда Септим сдаст очередной проект, и у него
организуется небольшая передышка.
− Ты купила газеты?
− Разумеется.
Септим немедленно уткнулся в передовицу, где был напечатан обсуждавшийся в Палате
законопроект. Соланж подумала, что коли так, можно было и не признаваться в том, что ее стряпня
требует доводки: ему все равно, что он ест. Шарит по тарелке вилкой, даже не прицеливаясь, что
подцепил – в рот. И благодарит.
Септим остался недоволен: в одобренном и спущенном в Палату Общин проекте поменяли пару
слов в одном месте и выкинули абзац в другом, и он желчно жаловался на то, что фраза приобрела
совершенно другой смысл – его чуткий авторский глаз страдал.
− Ты же прекрасно знал, что в исходном виде закон о трудовых квотах ни за что не протащить мимо
Папоротников.
Тут Соланж подумала о Тануки, текстовых рейнджерах, но озвучивать эту мысль не стала. Вот уж
кто способен был протащить что угодно куда угодно – в тексте! − но поскольку она мнила себя в
некотором роде ответственной за свою реальность, ей хотелось бы и дальше тешиться мыслью о том,
что все под контролем. В какой-то степени. Кто-то вот припрягает Септима, а кто-то нанимает Тануки…
А там, где порылись Тануки, никто первоисточника не отыщет.
− Парламент уходит на каникулы, − услышала она. – Я полагаю, мы с тобой тоже могли бы сделать
перерыв.
Как любезно с его стороны, учитывая, что на Парламент работает Септим, а она, Соланж – так,
кордебалет. Потому что «пуп Земли» − это не профессия, а из девочки на посылках – в Межстраничье!
– она уже выросла.
У нее не было профессии. Образование было, но, обремененная своими талантами и
предназначениями, Соланж не нуждалась в том, чтобы долбить в одну точку – строить свою карьеру
на том же направлении, на котором начинала когда-то учиться. Она слишком многое могла такого,
чего никто другой не мог, и это стало непреодолимым препятствием для того, чтобы стать частью
общественного механизма. Пусть не винтиком, но шестеренкой на своем месте. Она прожила тысячи
чужих книжных жизней. Она не представляла, что делать со своей.
Определенная проблема была также в том, что Соланж ни с кем не могла об этом поговорить. Кто
знал ее в девичестве, кто знал ее семью, только удивились бы, почему она не идет спасать мир.
Благо, мир надо спасать постоянно, этот или какой-нибудь другой. Она, Соланж, могла бы и другой
спасти – без проблем.
Кто ее не знал, списал бы на кризис среднего возраста, а эти разговоры о среднем возрасте Соланж
ненавидела. То-сё, осознание своего потолка, утрата иллюзий, уход с первого плана, дорогу
молодым. Скажите еще – горизонт замкнулся.
Кто не читает книг, иной раз думала Соланж, тот в своей собственной книге главный герой. А кто
читает, тот и в своей жизни так… безмолвный свидетель, чисто по привычке. Хотя это она, скорее, со
зла. Соланж ни за что не призналась бы, что ею движет отчаяние.
Пока пообедали, пока Соланж вымыла посуду, жара спала. Септим с наслаждением запустил
писчее перо через комнату и вынырнул из моря канцелярита, в котором он мастерски умел плавать,
однако душа его жаждала совсем иного. Когда-то он в шутку сказал, что от всех этих
«вышеизложенных», «упомянутых», «допущенных к производству» и прочих эльфизмов он жутко
чешется и мечтает забраться в ванную и вымыться с заклинанием, выводящим блох.
− Хочешь, − спросил Септим, − прогуляемся?
Соланж недоверчиво хмыкнула. Она умела ходить по мирам, двери в которые открывались через
книги. Септим же умел писать эти «двери». Да и не только писать. Они могли гулять с ним где угодно,
хоть в лесу, хоть по берегу моря – находясь при этом посреди пыльного города, где под ногами
плавился асфальт, а крыши тонули в дымке угольного смога. Соланж хмыкнула не потому, что не
верила, а потому, что это было у них с детства. Детство Септима, с которым эльф никак не мог
расстаться, нечто вроде позднего коклюша. Детство, которое он делил только с ней.
Впрочем, это лирика. Все равно делать было нечего, и Соланж милостиво согласилась уделить
своему эльфу еще толику этого вечера, ничем не отличимого от прочих. Они вышли в парк и побрели
по аллее под липами, смыкавшимися над их головами.
− Жила-была королева, − начал Септим.
− Рыжая? – стервозно поинтересовалась Соланж.
Он бросил на нее взгляд искоса и кивнул.
− Пусть будет рыжая, как пожелаешь.
− А был ли у нее король? – фраза была как минимум провокационной, словно Соланж вываживала
своего автора, попавшегося на крючок.
− Король? А зачем нам король? Впрочем, если и был, особой роли в нашем сюжете он не играет.
Допустим, что он даже есть… О, вот, он властелин своего собственного государства, а королева
законно унаследовала свое, и брак их политический и взаимовыгодный, заключен однажды, а живут
они порознь. Не нужен нам король.
В этот момент Соланж показалось, что они не одни. Какие-то фигуры, размытые, не в фокусе,
толпились на периферии взгляда. Она не стала даже пытаться их рассмотреть: свита и есть.
− И вот однажды зимой…
Соланж обнаружила себя укутанной в легкие серебристые меха. Капор облегал голову, рыжие
пряди выбивались из-под него. Стекло, вделанное изнутри в дверцу кареты, показало ее кожу более
бледной, а тень от ресниц – более глубокой, чем она помнила этим летом. Соланж даже показалось,
будто ресницы вычернены специально, и ей понравился этот эффект. Она куда-то ехала по делам, а
по бокам кареты следовала конная охрана.
При этом само собою разумелось, что кто-то хочет ее убить. Имея в родителях следователя и
прокурора, на которых многие точили зуб – а иной раз и нож! − Соланж совершенно не желала
удовлетворять подобные желания, хотя не вникать в их причины было бы глупо, если она хотела быть
хорошей королевой.
Собственно, прямо сейчас это и начинало происходить. Сначала движение кареты ускорилось, ее
трясло по ухабам, и Соланж внутри пришлось ухватиться за ременные петли: но она все равно
чувствовала себя мешком картошки. Потом движение прекратилось вовсе, а голоса охраны
приблизились. Потом зазвенела сталь. Соланж стиснула руки у груди жестом, который до сих пор не
был ей свойственен, и постаралась дышать ровнее. Непохоже, чтобы она могла что-то изменить
своим личным вмешательством.
В сущности, она была уверена, что помощь придет: иначе и огород бы городить не стоило, но там,
за тронутыми инеем шаткими дверцами каретки так хрипели и умирали, что Соланж впервые
ощутила, насколько детской была ее уверенность в счастливом конце.
Так что когда дверь рванули снаружи, и чья-то рука выволокла ее на растоптанный снег, Соланж ни
в чем не была уверена. И только потом, когда ее потащили с дороги, под прикрытие кустов и
деревьев, в ближайший овраг, сообразила, что заколоть ее спокойно можно было бы и там, на
диванчике в карете.
Гамма была белой и черной: Септим против обыкновения почти не использовал эпитетов. Белый
снег, на пригорках сметенный ветром – из-под него торчала черная земля. Черный рисунок ветвей.
Человек – в нем Соланж узнала одного из своих гвардейцев – тащил ее подальше от схватки, без
особой деликатности, в то время как оставшиеся возле кареты отвлекали внимание напавших.
Полягут все, мельком подумала она.
Рокировка не осталась незамеченной, а коли бы и так – их выдали бы следы. Видимо, он
рассчитывал выгадать сколько-то времени, а значит – за помощью послали. За ними поспешили, а так
как по глубокому снегу королева была никакой ходок – настигли быстро. Человек толкнул ее себе за
спину, под козырек обрыва, опушенный редким кустарником, а сам с мечом заслонил ее.
Те подошли так близко, что Соланж видела их лица и глаза, и слышала, как они переговаривались
между собой. Теперь они как будто уже не спешили. Они, видимо, ценили свою жизнь или ждали
старшего. Им даже как будто было весело. Из того, что они не лезли на рожон и не собирались
проявлять излишнюю жестокость, Соланж решила, что ничего личного, а просто их для этого дела
наняли, и даже успела еще задуматься, является ли убийство поводом для развода.
Человек, за чьей спиной она пряталась, был точно таким же. Лично ей он ничего не был должен.
Она даже не знала, как его зовут.
Ему сделали знак отойти: его голова ничего не стоила. Проигрыш был очевиден. К тому же у тех
был арбалет.
Первую стрелу он отбил клинком. Трюк этот поразил нападавших, они некоторое время
разглядывали своих жертв и тихо переговаривались меж собой.
Вторая стрела вошла ему прямо в лицо, он рухнул вперед, в одно мгновение превратившись из
неприступной стены в довольно жалкую груду выделанных кож.
Вероятно, где-то в это время подоспела помощь: Соланж не помнила, как ее спасли. Как
подкосились ее колени, и она упала в снег, едва посмев коснуться рукой тела того, кто выиграл ей
жизнь…
В дальнейшей своей жизни она почти не участвовала. Некоторое время просто выпало у нее из
сознания. Она что-то подписывала, где-то присутствовала, но сознание ее осталось там, в этом
зимнем лесу, заполненное до отказа тем временем, пока летела стрела. Это ее состояние создавало
неудобства ее Коронному Совету; те проконсультировались с врачом, специалистом по женским
нервным расстройствам, и вышли к королеве с предложением почтить подвиг ее защитника,
установив ему памятник на месте, где был совершен его подвиг.
Проект памятника доставили в покои королеве: она выгнала всех и осталась с ним в одиночестве.
Долго вглядывалась в лицо героя, вполне отдавая себе отчет, насколько скульптор в пафосном
восторге его приукрасил. Саму королеву за его спиной не изваяли, обозначили лишь нечто условнопрекрасное, вроде солнца с лучами. Скульптор маялся в приемной, а королева не говорила ни «да»,
ни «нет»…
Соланж так и не узнала, чем все закончилось, потому что очнулась на газоне, стоящей на коленях,
руками гладящей траву. Ей казалось, что она мертвая, каменная внутри, и лишь помаленьку начала
отходить. Оживать.
− Почему ты так любишь убивать тех, кого я готова… полюбить?
− Почему ты так легко готова полюбить тех, кто лишь пара моих слов?
− Казалось бы, это должно тебе льстить.
Она помолчала. Она оттаивала с существенным облегчением: хорошо чувствовать себя живой.
− Я не люблю истории о безумии.
− Прости, она рассказалась именно так.
− Ничего, − с усилием выговорила Соланж. − Это ничего.
В конце концов, это вопрос уважения к автору.
***
Выдалось ленивое и расслабленное лето, о котором нечего написать, кроме того, что о нем нечего
было и написать. Все кругом закрылось на вакации, газеты выходили нерегулярно, и стало трудно
найти возле дома магазинчик с табличкой «Открыто». Соланж валялась на диване, грызла яблоки и
читала детективы. Читала тоже лениво, не погружаясь и не вмешиваясь в сюжет, полностью
отдавшись на волю автора. Внутри нее росла какая-то пустота, но сперва Соланж не придавала ей
значения, списывая ее всего лишь на отсутствие занятости.
Она не замечала, что кругом пусто, пока не опустело все вокруг. Позвонила родителям и
наткнулась на автоответчик, сообщавший, что Марджори и Дерек перезвонят вам, если вы оставите
сообщение. Эльфы Дома Шиповник также никак себя не проявляли, как и эльфы из других Домов.
Тишина стала звонкой, словно Соланж оказалась внутри хрустального бокала. Можно было
наслаждаться ею, и бездельем, и свободой, и, сидя на полу, любоваться тем, как падает свет.
Перебирать глянцевые журналы, наблюдая, как они стареют на глазах. Гулять вечерами в парке,
покупать продукты и обновки в супермаркете, расплачиваясь в автоматической кассе исправно
щелкавшей кредиткой.
Можно было что-нибудь учудить, но было лень.
Хрустальный бокал превращался в хрустальный гроб, в котором Соланж не то бодрствовала, не то
грезила.
− …не замечала, что люди, которые хотят, чтобы их непременно поняли, и люди, в принципе
способные понять – всех или многих! − суть множества непересекающиеся?
− А? Извини, что ты сказал?
− Ну, опровергни.
Соланж положила вилку, готовясь немедленно оспорить это провокационное утверждение.
− Не могу, − беспомощно сказала она. – У меня мать из первых, а отец из вторых. Может, потому
они идеальная пара?
Она стала чертить ногтем по столешнице, разнося родственников и знакомых направо и налево, по
категориям. Септим терпеливо ждал.
− А сама ты?
− Ну я-то из первых, − задумчиво сообщила Соланж, − не вопрос.
− Этого-то я и боялся.
− Можно подумать, ты этого не знал. Кстати, я думаю, есть еще те, кто ни туда, ни сюда. Наверное.
А с чего это ты?
− Я же автор, − скромно признался Септим. – Мне интересен уровень восприимчивости моей
аудитории. А это законотворчество штука такая интересная. Тут важно не только сделать всем
хорошо, но и чтобы эти все это поняли.
− И Хорас Папоротник?
− Это было бы высшим признанием моего таланта.
Таланта. Соланж задумалась. Септим сейчас казался счастливее нее: он был занят делом. Стоп,
разве до этой минуты она чувствовала себя несчастливой?
− Версионность, − продолжал Септим, делая перерывы на то, чтобы прожевать. – Посмотри, как это
выглядит с точки зрения топологии. Представь себе систему вложенных пузырей. Каждый из них
характеризует юридическое состояние общества в момент действия его основного комплекта
законов. Новый законопроект это своего рода врата, точка перехода во внешний модуль.
− У которого в свою очередь существует своя точка выхода на более высокий уровень, −
поддержала Соланж. – То, что было, остается за дверью, а пользователь учится существовать в новом
правовом поле с новыми правилами.
− И с моей точки зрения было бы правильно не ограничиваться одним таким полем, первым, а
смотреть в перспективу. То есть прогнозировать подвижки, которые можно было бы обеспечить, стоя
уже на новом непротиворечивом законодательном базисе.
− Следующие врата?
− Типа того. Только в движении это и интересно.
Соланж замолчала и уставилась в окно.
− Смысл жизни в том, что жизнь должна улучшаться, да?
− Одна из возможных формулировок, − вежливо кивнул сытый и щедрый Септим. – По крайней
мере она не вызывает отторжения на интуитивном уровне. Хотя на философском можно оспаривать,
но философский уровень – не общий, а посему им можно пренебречь. То есть я размышляю о
массовой интуитивной потребности разумного существа в осмысленном существовании.
Осмысленность существованию придает цель. Цель – улучшение существования на любом уровне,
каковой существу потребен. Патологии исключаем. Когда вокруг темно, ты идешь на свет.
− Нда. А свет пробивается оттуда, из ворот.
Соланж встала и потрогала кружевную занавесь на окне.
− Ну что, − спросила она неожиданно усталым голосом, − мне тебя раскрыть, или оформим явку с
повинной? Где они все сейчас блуждают?
Септим пожал плечами и руками развел.
− Они блуждают не во тьме.
− Ну разве что. Ты еще скажи: это был осознанный выбор каждого.
− Да. Я открыл им двери, и они ушли. Все. Потому что там лучше. Я не хотел тебе говорить, но,
возможно, они даже не заметили разницы. В том смысле, что ничего не потеряли. Извини. Скажи чтонибудь, мне больно быть перед тобою виноватым.
− Ты опустошил мой мир. Я даже не знаю, какая статья Кодекса тут применима. Если измена, то
чему?
− Я бы все равно это сделал, понимаешь?
− Понимаю, чего уж. После того, что ты сделал с Грейс Папоротник, можно было ожидать, что ты не
удовлетворишься частностями.
− Улучшать мир нужно эффективно.
− Ты не улучшил. Ты просто отправил всех в лучший мир.
− В буквальном смысле этого слова и совершенно добровольно.
Соланж помолчала, вспоминая, какие именно инициативы партии расписывал Септим, и что из
этого было опубликовано. Кого-то прельстила более справедливая система налогообложения, кого-то
– отмена квоты на образование, кого-то – кардинальное улучшение системы здравоохранения, вот
так просто, за здорово живешь. Разве мог Септим этого не сделать? Разве не должен был: перед
обществом, мирозданием и собственным талантом?
Да что она, подрядилась его понимать? Это мой мир! Это был мой мир…
За окном по улице ветер повалил на бок и гнал по дороге пустую баночку из-под йогурта. Соланж
только сейчас обратила внимание на то, что город, очевидно, давненько никто не убирал. Разумеется,
те, кто был в нашем обществе на нижнем уровне, свалили первыми. Она мимоходом удивилась, что
они, оказывается, тоже умеют читать.
Или им рассказали? Если подумать, у нее нет никакого представления о том, как формируется
реальность. С другой стороны, устное народное творчество – тоже тираж.
Какая разница, как это сделано. Что теперь с этим делать?
А ничего. Соланж сардонически искривила губы. В силу ее особого дара она могла бы свалить в
любой написанный мир по своему выбору уже давно и без всякого Септима. Но в силу другого своего
дара…
Это был ее мир, который она не выбирала. Такие вещи невозможно объяснить, не скатившись в
сентиментальный пафос, они бывают искренними лишь тогда, когда ощущаются нутром. Ее мир пуст,
но благодаря ей он есть.
Должен быть выход. Весь опыт ее странствий по приключенческой литературе вопил, что
побеждает/спасается лишь тот, кто упорно карабкается, даже если там, наверху, нет даже света, но
сейчас слово «выход» имело неприятную коннотацию. Выход есть. С вещами и с досвиданием. Но вот
вернуться будет некуда. Это как лодка, из которой она теперь в одиночку вычерпывает воду. Она,
Соланж, как пробка в днище: вынь ее − и затопит. Вместо воды − небытие. А так ничего не мешает, не
держит.
Может, это истерика? Да вроде нет. Ясность мысли была ужасающей. Сознание сделало несколько
моментальных снимков, в которых она, Соланж, стояла в проеме рухнувшей стены и озирала руины.
Нигде не было ничего, кроме руин, и дым уже растаял в прозрачном небе.
Она сморгнула. Не было никакого дыма, никаких руин. Было мирно и… тихо.
− Пойдем, − сказал Септим, материализуясь за ее левым плечом, − погуляем.
***
На удивление странно было рассматривать привычные глазу дома как объекты исторического
наследия. Построен таким-то в таком-то году, характерный образец стиля, конструктивные элементы,
примененные впервые, уникальный декор… мемориальная доска в память такого-то, проживавшего
здесь с когда-то до самой смерти… или до конца света, последовавшего в таком-то году. Тьфу!
Тихие скверы, пустые фонтаны… Все вокруг свободное, все вокруг мое.
− Понимаешь, − сказал Септим, − сейчас это единственное место в мире, где не нужны никакие
законы. А если не нравится это – напишем себе другое.
− Нравится, − ответила Соланж. И не сказала больше ничего: так силен был запах травы под ногами
и перегретой пыли, что говорить о них – за них! – казалось ей бессмысленным и бестактным.
− Почему ты не говоришь со мной о том, что тебе больно?
− Мне не больно.
Это была правда, но прозвучало удивленно. Соланж оглянулась кругом и села на траву. Септим
остался стоять перед нею. Как дурак.
− Я немного отдохну, − сказала она буднично, − а потом подумаю, как я буду жить.
− Если ты захочешь уйти, я напишу для тебя рай. Если ты останешься, я останусь с тобой.
Соланж пожала плечами. Вокруг еще был мир, который она не слишком ценила, пока не осталась в
нем наедине с собой. Миры, о множественности которых она была осведомлена лучше многих и
многих, вдруг отдалились и сделались не нужны. Кто-то другой покорит их.
− Я остаюсь.
Домой шли медленно и долго, в сумерках, и, кажется, взявшись за руки. В темноте, потому что с
приближением ночи город не озарился огнями. Соланж сбросила туфли в передней и сразу легла на
диван. Септим маячил чуть поодаль, готовый отозваться, если что, но она не звала. И не спала, а
просто смотрела в окно. Если надо было бежать спасать этот мир, то она никуда не побежит. Ну,
может, полежит и побежит, но чем дальше, тем это выглядело сомнительнее.
Так прошла ночь, и солнце встало в дымке так лениво и медленно, как будто его энергия тоже
иссякла, или же ему просто некому было светить. У Соланж озябли ступни ног. Она уж и не помнила,
о чем подумала за ночь, будто мысли были водой, а разум ее – решетом.
Что такое мир? Базальтовая основа под ногами, правильно расставленный свет, комплект
физических законов в качестве основных аксиом, набор более или менее устойчивых химических
соединений для форм жизни − а дальше? Следующий ход был очевиден. Дальше – существа. Разум.
Социум. Инфосфера. Детские голоса на улице. Поворот таблички «Открыто/Закрыто» рукой,
протянутой из темных глубин частного магазинчика. Тысячи существ, которыми ты пренебрегал,
счастливый тем, что причастен к ежедневному общению с Настоящими Героями. И даже другие, кого
и видеть-то не рад, кого лучше и вовсе бы не было, и такие даже, что вот только доведись мне
встретить его в тихом месте с оружием в руках…
А ведь в какой-то момент эта пустота принесла ей облегчение. Какое-то время весь этот мир
принадлежал только ей, и это было на высшем уровне честно, потому что если она одна была
гарантом его существования, то претензии остальных − кто бы они ни были − выглядели смешно.
Следом Соланж обдумала мысль, условно поименованную как «сколько я протяну». Физически это
упиралось в изготовление еды своими руками… Соланж представляла себе этот процесс весьма
относительно, и, уделив ему немного мыслительной энергии, отмахнулась от него ресницами: «Я
подумаю об этом завтра!»
Солнце погладило ее щеку. Соланж улыбнулась от удовольствия и закрыла глаза. Вставать не
хотелось. А, собственно, куда? Когда Септим заметил, что в этом мире больше нет законов – и даже
надобности в них! − не подозревал ли он, что и смерти тут тоже нет?
Он был очень забавен с его встревоженным голосом. Как будто полагал, что тут может случиться
что-то еще, кроме того, что случилось до сих пор. Все было предельно ясно. До сих пор она, Соланж,
просто не была готова. А теперь, кажется, да. Еще несколько шагов… впрочем, это уже не шаги,
потому что шаги предполагают мускульное усилие и волю к нему. Нет, это уже просто течение
времени, которого тоже, скорее всего, больше нет.
Соланж глубоко вдохнула сладкий воздух и закрыла глаза.
***
Проснулась она от настойчивого звонка в дверь, и пока соображала, что к чему, Септим открыл,
переговорил в прихожей и сбегал на кухню за банкой кофе, каковую и одолжил соседу, немного еще
послушав, как тот вернулся из отпуска и не нашел в «этом клятом квартале» ни одной открытой лавки,
и покивав в ответ.
О кофе потом сожалели, кофе пригодился бы и самим – очнуться, прийти в себя, оглядеться по
сторонам. Без кофе жить нельзя, как говаривала матушка Соланж, а матушка Соланж знала толк в этих
вещах. Пришлось заваривать чай, крепкий и сладкий, и, попивая его на кухне, прислушиваться к
хлопнувшему окну, к гулу подъемника, к детскому голосу оттуда, снаружи. Сперва Соланж пребывала
при всем этом сущим овощем, наслаждаясь простейшими ощущениями, но потом с долей яда в
голосе поинтересовалась у автора реформ, как это понимать.
− Вернулись, − просто сказал Септим. И добавил:
− Я удивлен.
Он и сам поймет. Было сущим эгоизмом считать, что настолько этот мир нужен только ей самой,
которая за него в ответе. Граждане – люди и прочие твари – вышли в открытые двери, посмотрели,
где там и как; им, наверное, понравилось. У них сложилась новая норма, которая, возможно, не
влезет уже в обветшавшие рамки. Диапазон от «можно лучше» до «нет, так не пойдет!»
Соланж улыбнулась и промолчала. Сдается, они только что вместе пережили самый
оптимистичный конец света.
Евгений Добрушин
Бездонный колодец
Телефон звонил не переставая. Черт! Я вчера опять забыл его отключить.
На будильнике было четыре часа утра.
- Але? – я взял трубку.
- Мишак! У меня получилось! – заорала она голосом Шмулика.
- Иди ты к дьяволу! – огрызнулся я в ответ. Теперь точно не усну…
- Мишель, это открытие века!
- Какие могут быть открытия в четыре часа утра?
- Ты не поверишь – моя машина заработала!
- Да ну?!
От неожиданности я сел в кровати. На другой половине недовольно заворчала жена. А из трубки
несся голос моего приятеля:
- Представляешь? Скоро я стану миллионером! Мультимиллионером!
- Ты же давным-давно забросил эту идею?
- На словах. Дурил я вас всех, понял? Потому что не верил. Но сейчас – система работает. Аппарат
выдал уже сто тысяч баксов. Тысячу стодолларовых купюр!
- А они не поддельные?
- Ты что, так и не врубился? Это настоящие доллары. А захочу – будут рубли, или золотые монеты,
или шекели – любая валюта!
- И ты хочешь сказать, что лепишь их напрямую из информационного поля Вселенной?
- Ну да! Как у Шефнера, помнишь? Тот сгущал время, а я информацию перевожу в деньги.
Напрямую!
- А по-моему, ты купил обычный ксерокс, цветной, японский…
- Да пошел ты!
Он бросил трубку.
Я выдернул штеккер телефона из розетки. До подъема осталось всего три часа. Может, удастся еще
поспать?
Слова Шмуля не шли у меня из головы. Неужели это правда?
А идея была проста.
Если девяносто процентов высоких технологий основаны на том, чтобы, путем обработки
информации, зарабатывать на этом деньги, то почему нельзя получать эти деньги напрямую,
выкачивая их из этой самой информации? Если тысячи программистов зарабатывают сотни тысяч
«зеленых», просто записывая на память компьютеров ряды двухзначных цифр (ведь именно это
представляет из себя любая программа), то почему нельзя создать такой компьютер и такую
программу, чтобы они получали деньги минуя посредников в лице фирм, акций, опций и другого
дерьма, называемого бизнесом в сфере хай-тек?
Кстати, насчет акций. После небывалого подъема, последовал не менее ахренительный спад на
всех биржах высоких технологий! О чем это говорит? Что многие акции были непомерно раздуты. А
потом пришло отрезвление…
Здесь же каждый бит информации дает ровно столько в денежном эквиваленте, сколько он стоит.
Без всякого обмана. Но вот, сколько в нашей вселенной этой информации? Можно ли ее черпать без
ограничений, или когда-нибудь этому придет конец? И что будет тогда?..
С этими мыслями я уснул.
Проснулся я без пяти семь…
Впрочем, чего об этом рассказывать? В течение года после этого разговора, ничего не изменилось.
Разве что Шмулик стал самым богатым человеком в мире. Круче шейхов из Арабских Эмиратов, круче
Била Гейтса (тоже, кстати, разбогатевшего на информации, хотя и более тривиальным путем).
На меня он обиделся. Шмулик этот. Вообще, люди, когда богатеют, становятся очень обидчивыми.
Я продолжал работать обычным программистом, получать свои жалкие десять тысяч в месяц, а
мой бывший приятель купался в роскоши и сорил деньгами направо и налево. А мне-то что? Пусть
жиреет!
Только вот с компьютером у меня последнее время стали происходить странные вещи – исчезали
целые файлы, кластеры на харддиске стали вылетать один за другим…
В общем-то, обычное дело. Многие юзеры с этим сталкиваются.
Я проверил свой комп. Вирусов нет. А хард стремительно пустеет. Ну, поменял я его. Поставил
самый новый, «скази». Та же картина. И, что интересно, не только у меня! Фирма стала нести убытки.
А потом, вообще, стало происходить что-то невероятное – стали исчезать уже распечатанные
тексты! Открываешь книгу – а она чиста, как свежевыпавший снег! Только вчера читал вот на этой
странице развязку детектива, и вот – нате! – она пуста! Газеты перестали выходить… Не о чем писать!
Телевидение отрубилось…
И тут я понял!
Бездонный колодец информации, из которого Шмуль гнал бабки, оказался вовсе не таким уж и
бездонным! Машина его продолжала качать, а финал-то – вот он, совсем близко! Не будет
информации, как же мы проживем? Информационный голод страшнее голода обычного! Если все
знания, все-все забрать у человека, что ему останется?
Так. Надо остановить эту чудо-машину!
А для этого надо разыскать Шмулика.
Он сейчас, наверняка, где-то далеко. Но его родители живут в нашем городе. На улице
Жаботинского. Дом 32. Они-то знают, как его найти!
Я выбежал на улицу. Пройдя несколько кварталов, я заметил, что все вывески с домов исчезли! Как
и номера домов. Как же я найду адрес родителей… этого… ну, как его?..
Кстати, а зачем мне их искать? Забыл что-то… Может, вы мне подскажете?
Юрий Юров
Дикость (впрочем как и любой компромисс)
Надувной крокодил, коричневого цвета; мяч в черно-белых шестиугольниках; теннисные ракетки и
желтые мячики; кубики и лото; конструктор и шарики, а так же куча солдатиков самых разнообразных
цветов и размеров, и бесчисленное множество машинок. Но нету хоккейного снаряжения, нет, ни
приличной клюшки, даже шайбы порядочной - и то не имеется. Обидно. Очень обидно для
мальчишки в двенадцать лет, который с ума сходит от хоккея. Да к тому же залит новый каток,
недалеко совсем от дома. Все друзья играют до изнеможения в эту замечательную игру на льду, а он,
видите ли, должен только наблюдать за поединком дворовых команд. Не поиграешь ведь без
коньков… Да и без клюшки тоже как-то не удобно.
- Вот видишь, Митенька, - сказала мама. – Потратили деньги на игрушки, которыми ты и не играешь
вовсе. И не на что купить тебе коньки с амуницией. А ты бери и откладывай, понемножку денежку.
Надо накопить денег на свою мечту.
Маленький Митя послушал маму. Он стал копить деньги. Не покупал больше себе разные игрушки
ненужные, а эти не потраченные деньги складывал в баночку. Очень хотелось купить ему коньки
вместе с формой. Каждый день, если получалось, он докладывал деньги в баночку. Прошло много
дней, да что там дней, месяцы проходили, а нужная сумма всё никак не набиралась. Вот уже и зима
закончилась, а накопил Митя всего только на конёк, один конёк. Притом и не лучшего качества, а так
– дешёвый и не качественный атрибут, который вряд ли принес бы удовольствие от использования
его по назначению. Митя, в очередной раз пересчитывая деньги и видя что до нужной суммы не
достает ещё очень много, расстроился. Разозлился даже. Так и сказал маме: - Да что же это такое?!!
Мама!!! Все коплю, коплю я эти деньги!!! А ведь не накопил… Уже и зима на исходе, а я и ни разу не
катался на катке. Ребята смеются. Обидно очень!!!
- Ну сынок! Ничего страшного!!! Не все сразу!!! – ответила добрая мама, - копи сыночек, зато на
следующую зиму купишь самую лучшую форму и коньки свои долбаные!!! Понемножку откладывай и
соберешь нужную сумму!!! Зато купишь то - что захочешь… А сейчас не трогай меня, у меня голова
болит очень… Иди, лучше, погуляй…
Мама лежала на кровати и смотрела телевизор. Папы ещё не было. Папа вообще рано не приходил
домой. Приходил поздно и очень уставший. Еле на ногах держался – так нарабатывался за день,
оттого и шатало его во все стороны.
И Митя продолжал копить. Почти ничего себе не покупая, а только собирал денежки. То мама даст
на мороженое немножко, то дедушка с пенсии подарочек денежный сделает. А то папа расщедрится
и вялой усталой рукой вынет из кармана помятую купюру и вручит Митеньке, обдав его запахом
самогона.
- На сын, держи… Помни – папка добрый!..
К концу лета и вправду собрал маленький Митя необходимую сумму. И так обрадовался, что почти
сразу же, как пересчитал деньги и поняв, что денежек достаточно, сразу же хотел побежать в магазин
за покупкой. Но не побежал. Митя подумал, что раз уж так хорошо получилось, то зачем торопиться!?
Деньги-то уже есть. Что с ними сделается!!! Купить-то можно в любой момент. А что если еще
подсобрать немного?!!! А?! К этой сумме ещё немного… Так это можно… Это… можно… О-го-го чего
купить будет можно!!!
И Митя продолжал копить деньги, уже не так часто пересчитывая их. Теперь иногда. Через разные
промежутки времени, заглядывал Митя в свою копилку и удивлялся всякий раз, тому, что сумма
становилась всё больше и больше. И Митя не хотел уже тратить эти деньги, эти уже по-настоящему
большие деньги, на какие-то там коньки. Нет! Он уже загорелся новой мечтой. Он хотел купить…
Хотел купить… купить… теперь он хотел…
Умер дедушка. Так внезапно. От сердечно приступа. «Наконец-то!!!» - прошептал отец в Митино
ухо, обслюнявив его. На этот раз папа был ещё более уставший, хотя он в этот день на работу не
ходил по случаю кончины тестя. Мама проплакала целый день. Ночью тоже собралась было плакать,
но видимо так устала, плача днём, что уснула. И Митенька в темной спальне слышал, как она храпела,
громко но всё равно как-то очень печально.
- Митенька, сыночек, - сказала заплетающимся от горя языкам грустная мама с опухшим от плача
лицом, - умер дедушка. Твой дедушка, Митенька!!! А у нас нету… Нет возможности его похоронить
по-человечески… Ты же ведь собирал – там на коньки свои… Вот и выручи родителей, дай денежки на
похороны твоего дедушки… Он тебя так люби-и-и-ил!.. (и опять заголосила).
Мите на похоронах дедушки очень понравилось. Вкусные пирожки и окрошка с квасом. Но не
только вкусной пищей понравились ему похороны и поминки деда. А понравились тем, что все
говорили такие хорошие вещи про дедушку, все были такие серьёзные и торжественные поособенному. Мама плакала, тетя Валя плакала; Дядя Алик стоял с таким печальным и бледным
лицом, что хотелось и его уложить в гроб вместо дедушки, ну или рядышком: так они с дедом были
похожи. А еще, кроме всего прочего, кроме того, что чересчур уставший от песен и танцев отец
свалился под стол, увлекая туда за собой и тетю Женю; кроме всего этого буйства и великолепия
траурной церемонии Мите понравилось то, что всё это было устроено за его деньги. Это как-то
облагораживало и возвышало его над всеми присутствующими… Даже над собственными
родителями.
********
Мите уже давно минуло шестнадцать. Получил паспорт. Заканчивал школу. Выпускные, праздники,
поступление в институт. Все суета, да суета. Приятная, а иногда не очень. Многое менялось в это
время. Многое и поменялось за это время. Только Митя всё продолжал копить деньги. Это вошло в
его жизнь. Стало его привычкой, стало его натурой. Он во многом ограничивал себя, во многом себе
отказывая. Обычные развлечения сверстников были не для него – слишком много денег тратится на
них, так он считал. Учился не то, чтобы хорошо, но с усердием, по крайней мере, с показным
упорством и старанием. Стал старостой группы. Висел на доске почета. Товарищи его уважали, но не
любили. Ну, а может, и не очень то и уважали, скорее – так, просто связываться не хотели, от того и не
обижали. Как других ребят.
Теперь у Мити была другая, большая мечта. Он хотел купить мотоцикл. Хороший мотоцикл,
дорогой. «БМВ» или «Ямаха», уж очень нравились ему мотоциклы этих производителей.
Но и этой мечте не суждено было сбыться, так как умер отец. Старый труженик и алкоголик. Сгорел
на работе, в спиртовом чаду, ни за грош пропал батяня. И что(?!) – делать нечего, у матери зарплата –
три копейки. Пришлось хоронить отца на свои деньги. Опять разбивать копилку и оплачивать
похороны и поминки. А поминки получились классные!!! Что ты!!! Весь цех, где батя работал, пришел
помянуть закадычного товарища и старого работягу Степаныча. Сколько водки было выпито!!! ПЯТЬ
РАЗ(!!!) в магазин бегали – не хватало!!! Сколько всего на столе было, скорее уж чего только не
было!!! Тут тебе и рыбка холодного и горячего копчения, и нарезка колбасная. И окорока свиные и
говяжьи, и уха и соляночка… Три дня поминали!!! Так ведь как поминали!!! Всех родственников
поили-обпаивали, на полу стелили: так все скопом и спали под столом, который ломился от яств
разнообразных. Милицию соседи несколько раз вызывали – вот как расходились оплакивающие
бедного и безвременно ушедшего Ивана Степановича, Митенькиного папку.
********
- Да лето… - вздыхала, кареглазая Наташка, прижимаясь к плечу Мити, - все на море уезжают…
- Угу, - подтверждал Митя. Он обхватил своею правою рукою, худенькие плечи девушки. Они
сидели на лавочке вдвоем и смотрели в светлое июньское небо. Митя был очень доволен, он
пребывал в каком-то упоительно блаженном состоянии, такое впечатление как будто бы пьяный,
только ничего не выпивши спиртного… примерно так.
- И я хочу на море, - сказала Наташа и повернула свое бледное, в каких-то темных пятнах, лицо к
Митрию. - Мить, слышь, я на море хочу!!!
- И я хочу Наташа… - и Митя мечтательно посмотрел в звездную высь, - вот куплю машину и
поедем.
- Машину, - обрадовано воскликнула девушка и её лицо, с мелкими и некрасивыми чертами, стало
ещё более отвратительным. - Машину-у-у-у!!! А я и не знала!!! А когда ты её купишь?
- Да вот собираю, - гордо и немного надменно проговорил Митя, - собираюсь… где-то примерно…
лет через пять… В лучшем случае… Ну это если повезет конечно и не…
- А!!! Через пять лет, - перебила его Наташа. Она отодвинулась от него. - Лет через пять с кем-то
другим съездишь…
Ушла Наташа. «Ну и дура, - думал про себя Митя, - ведь всё сразу не дается… Вот так через пять лет.
Надо четко наметить себе цель и идти к ней. Так значит – ПЯТЬ ЛЕТ!!!».
Через три года умерла мама. Она объелась грибов и умерла за один вечер. Митя забирал её тело
после вскрытия в морге. Он долго смотрел на неё и думал: «Вот и съездил к морю…» Грузный и
флегматичный патологоанатом грубо оттолкнул Митю от стола и накрыл тело его мамы клеёнкой,
потом крикнул кому-то громко и жутко: «Убирайте её нах… отсюда. У меня еще работы – резать и
резать». На крик врача спустились откуда-то сверху двое санитаров и вынесли Митину маму на улицу.
Там и оставили.
- А как же? – спросил Митя у этих людей, которые совершенно беспардонно и оскорбительно
обращались с его мамой и с его чувствами.
- А это уж как-нибудь сами, - ответил вяло один из санитаров. Потом они оба ушли куда-то.
Митя сам организовывал похороны. Он уже хорошо знал, как это делается. Наученный горьким
опытом. И в этот раз организовали и помянули всё чин почину. Дядя Алик постаревший и
поседевший, но всё равно очень бледный, стоял возле гроба своей сестры и всё всхлипывал: «Теперь
я… теперь моя очередь… Леночка… Теперь мне пора». И от этого причитания всем становилось очень
грустно, но все соглашались с дядей Аликом, все были не прочь, что ему уже пора. Даже кивали
головами, подтверждая справедливость и неизбежность его пророчеств. Но грустнее всего было
самому дяде Алику: он всё больше бледнел и так низко наклонялся над гробом, всматриваясь в
восково-белую физиономию Митиной матери, что всё волновались, что он грохнется в этот самый
гроб, ну или, по крайней мере, опрокинет его вместе с покойницей. Тетя Валя, жена дяди Алика,
очень скептически отнеслась, по-видимому, к обещаниям своего мужа, так прошептала не подоброму: «Ты всех нас ещё переживешь, скотина!!!» Дядя Алик, кажется, услышал это восклицание,
потому что побелел ещё больше.
Теперь, когда, казалось бы, хоронить больше некого, Митя стал с ещё большим усердием собирать
деньги. Теперь он откладывал каждую копейку, буквально. Он даже питался плохо. Настолько он стал
экономным. Он собирал на квартиру. Причем он хотел купить не просто квартиру, просто квартира у
него уже была, та, в которой он прожил всю свою сознательную жизнь; нет, он хотел купить квартиру
в столице. Именно в столицу он хотел переехать жить. Там ему и работа порядочная сразу же
предложится, так он думал. Вот так он и копил, всё копил, хоть до нужной суммы было очень далеко…
Но он копил.
И он умер. В возрасте тридцати двух лет. Глупо и очень нелепо: захлебнулся слюной во сне.
Квартиру взломали и нашли его посиневшим и разложившимся на старой и грязной кровати.
Хоронили его на скопленные им деньги. Похороны получились хорошие. Дядя Алик распоряжался
ими. Наняли зачем-то духовой оркестр. Дядя Алик шагал бледный и тощий за гробом и всхлипывал
под траурный марш, выдуваемый мощными губами военных музыкантов, он причитал: «Ай-яй-яй, кто
бы мог подумать, что Митенька уйдёт раньше меня!!! Ну кто?!» И опять он низко склонялся над
гробом, соревнуясь по бледности с лицом спокойного и тихого Митрия. А позади всех стояла тётя
Валя и шептала: «Скот-тина!!! Всех нас переживет, скотина, никого после себя не оставит».
Елена Недожогина
У Вас есть прекрасная возможность
«У ВАС ЕСТЬ ПРЕКРАСНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ» - сияла надпись на двери моего подъезда, тонувшего в
сером мраке дождливого вечера.
Уж о чем - о чем, а об этом я знала не понаслышке.
Надвинув капюшон поглубже на лоб, я продолжила свою вынужденную прогулку под
аккомпанемент сентябрьской мороси, медленно переходящей в туман. Дорога к метро исчезала
прямо на глазах; было в этом что-то магическое, страшное, неизбежное. Где-то там, вдалеке, может,
и вход в подземные норы, вырытые людьми, размоет; останутся только тени камней, и трава между
плитами, зеленая и сочная, и призраки туннельного света, его далекие отголоски.
Как всегда, праздные фантазии сократили путь вдвое; метро было на месте, как и люди,
магазинчики, автоматы с кофе. Дождь не забрал ничего, кроме моего настроения.
Жетон выскользнул из пальцев и покатился по мраморному полу.
- Ох, извините, - выдохнула я, когда пластмассовую монетку таки удалось остановить у ног какой-то
девушки. Ноги были обуты в кожаные сапоги на шнуровке.
- Да ничего, все путем, - раздался голос сверху. Кстати, здорово похожий на мой собственный – но
только со щепоткой хрипотцы и уверенности.
Не оглядываясь, я спустилась на станцию.
План был незатейлив и прост – поездить с одной ветки на другую, выйти прогуляться в
ботаническом саду, вытрясти лишний мусор из головы, чтобы наконец-то совершить то, что хуже
всего давалось мне в жизни. Принять решение.
Да и выбор-то был не так уж сложен – оставаться летом дома или поехать куда-нибудь учиться.
Всего-то. По сравнению с выводом войск из Афганистана или глобальным потеплением это были
даже не цветочки – так, пыльца на лепестке мироздания. Но мысль цеплялась за мысль, пока я
входила в вагон и устраивалась на сиденье, и вот я уже пыталась решить, кем быть в жизни, куда
направить усилия по борьбе со своей неиссякаемой ленью. Лучше остаться там, где я есть? Может,
бросить все – и будь что будет? Отправиться работать на кругосветных круизах, как я мечтала всего
месяц назад? Или на раскопки, как в детстве представлялось?
…писать для газеты…
…путешествовать…
…или работать на радио…
- У вас есть прекрасная возможность, - пробормотала я устало. У вас есть прекрасная возможность,
и еще одна, и еще – но какая же из них наипрекраснейшая? Варианты и последствия перекатывались
валунами в моем бессильном мозгу и, если честно, вряд ли я могла придумать хоть что-нибудь
путное, когда вместо головы на моих плечах в мутном стекле дверей отражался гудящий миксер.
«Это ваш выбор!» - улыбалась мне с противоположной стены девица в баварском костюме с
куском мяса наперевес.
- Заткнись, - пробормотала я ей.
- Простите?
Я подняла глаза. Надо мной возвышалась девушка в огромных очках с черными дужками; в ее
ушах покачивались в такт движению разноцветные сережки, волосы были коротко острижены.
Симпатичная, в некоторой мере. Уверенная.
Одна странность – у неё было мое лицо.
«Вот это поворот» - пронеслось бегущей строкой в моей голове. И все замерло. Я пыталась
примириться с реальностью.
Наверняка, это галлюцинация.
Почему она так пялится на меня?
Ах да, она же что-то спросила.
- Извините, я не…
Девушка толкнула локтем в бок своего спутника, броско одетого парня с пирсингом и тубусом для
чертежей.
Я отчетливо услышала ее шепот – сквозь вакханалию гудков и стуков, в душном вагоне, несущемся
ореолом слепящего света навстречу лицам, выглядывающим из-за мраморных колонн.
Она сказала:
- Ты это видишь?
Парень недоуменно перевел взгляд на меня.
- Да у неё же мое лицо!
В ее взгляде было что-то яростное и напуганное; она, казалось, всего за секунду возненавидела
меня всей душой.
- Ах ты, мелкая…
Я не стала ждать продолжения и метнулась к открывающимся дверям.
К счастью, успела. Меня вынесло на гребне людской волны и выкинуло на берег станции. Под
невоспроизводимое бормотание кондуктора двери закрылись за моей спиной; я пыталась
отдышаться, но, не сумев побороть любопытства, обернулась. Всего в полуметре от меня, отделенная
толстым стеклом, стояла моя двойняшка. Ее глаза пристально ловили каждое мое движение, губы
были сомкнуты, пара прядей выбилась из безупречного каре.
…И пока поезд спешно покидал станцию, этот взгляд преследовал меня, этот осуждающий,
ненавидящий взгляд. Последний вагон скрылся в туннеле; с ним, мне показалось, унеслась часть
меня.
Я побрела в сторону выхода, старательно избегая всех встречных прохожих. Никаких логичных
объяснений в голову не приходило. Людской поток струился бесперебойно, пока мой взгляд не упал
на одну женщину. Она была беременна.
Удивительно, как такие вещи завораживают иногда. Женщина с трудом продвигалась в моем
направлении, да еще и с сумками; ее лицо вспотело и немного осунулось. Оно было добрым, но не
очень приятным; без косметики и этакого блеска в глазах ей было далеко до среднестатистической
уроженки города.
И все же это тоже было мое лицо.
Она схватила мою руку и сжала что есть сил. Было видно по глазам – ей хотелось причинить мне
боль; мой страх приносил ей удовлетворение и помогал справиться с собственным. А она боялась, это
точно. Ее левая рука судорожно скорчилась на огромном животе, словно пытаясь защитить его – и в
то же время понимая всю тщетность и никчемность своих попыток. В этой руке было столько жалости
к себе, стыда и несчастья, что мне захотелось расплакаться – наверное, просто за компанию.
Женщина, одевшая мое лицо, словно украденное платье, зашипела:
- Только попробуй это сделать, мелкая дрянь!
Надо сказать, я всегда теряюсь, когда меня оскорбляют.
Ничего не ответив, я попыталась избавиться от ее хватки. Худые, но удивительно сильные пальцы
не хотели разжиматься. Мне стало даже интересно, что будет дальше.
Беременная довольно долго смотрела в моё лицо, словно искала там признаки понимания,
сочувствия… да чего угодно. Но я не чувствовала ничего – бывает такое; вероятно, именно это
напугало ее еще сильнее.
Она заканючила:
- Ну, пожалуйста, у меня же ребенок скоро будет, - и слезы внезапно – словно кран открыли –
заструились по ее бесцветному, измученному лицу. - Дай время, еще чуть-чуть. Что тебе, сложно?
- Женщина, - высокомерно начала я, чувствуя себя Безумным Шляпником, - выход к автобусной
остановке в той стороне.
Думаю, только замешательство от этой глубокомысленной фразы и помогло мне скрыться.
Перед турникетами меня обогнала еще одна двойняшка; она казалась выше меня из-за каблуков,
да и серьёзнее – из-за строгой обтягивающей юбки, папки в руках, целеустремленности во взгляде.
Не успело мое сердце пропустить удар, как она пронеслась, даже не оглянувшись, мимо; в воздухе
повис аромат апельсинов и жасмина.
- Чертовы воры, - зачем-то пробормотала я.
Под потолком надрывалось радио.
…При дневном тусклом свете, омытом дождливым небом, все показалось дурным сном. Злые
двойники, шипящие угрозы, сведенные судорогой пальцы и мольбы о пощаде – что за бред? Можно
найти тысячи объяснений, ясно одно – неплохо бы обуздать свою неуемную фантазию.
И все было хорошо, пока я не поняла, что за мной следят.
При спуске в очередной подземный переход я обернулась – просто машинально. Солнечный луч,
пробившийся сквозь тучи, очень лирично сверкнул на черной оправе очков; моя знакомая двойняшка
злорадно улыбнулась. Она была не одна. Несколько других девушек составляли ей компанию; я не
видела их лиц, но могла поклясться, что все они чем-то похожи.
Я – их общий знаменатель.
Шаг ускорился, сердце забилось. Побежать? Хорошо бы. Но тяжесть сковала мои уставшие ноги,
сердце буквально тонуло в жалости к себе, остром приступе меланхолии и внутреннего нытья. Ну
почему все не могло оставаться как раньше?
Моя тень внезапно слилась с общим мраком – здесь лампочку выбили или украли.
Я знала, что должна бежать, но побоялась споткнуться.
Все, на что меня хватило – это начать считать.
Раз, гулко отозвалось в моей голове. Все будет хорошо.
Два. Я не сумасшедшая.
Три. Надо взять себя в руки. Как назло, некого рядом попросить о помощи.
Четыре. Это ведь тайна. Я всегда убеждала себя, что люблю тайны; думала, что, может быть, стану
детективом, когда вырасту. Вот он, мой золотой шанс. Напросилась.
Пя…
Но я не досчитала.
Меня вырубили ударом по голове и проворно утащили во тьму несколько тонких, до боли
знакомых рук.
***
Я очнулась на каком-то пустыре. Руки были связаны за спинкой стула, да и все тело довольно
ощутимо ныло. А голова – это была просто симфония непередаваемых ощущений.
Дождь все еще немного накрапывал, из чего я сделала поспешный вывод о том, что времени
прошло немного. Тьма еще не успела накинуть вуаль на черты реальности, сделать ее неразличимой,
серой, однородной. Но скоро наступит ее час.
Все они стояли вокруг; ближе остальных – пресловутая рокерша в тяжелых сапогах и еще одна я –
неприметно одетая, зачуханная девушка с кобурой под мышкой. В моей гудящей голове возникло
смутное подозрение. Подозрение, которое лишь окрепло, когда я окинула взглядом остальных – эту
разношерстную толпу, переговаривающуюся, возбужденную, сыплющую невразумительными
мольбами-угрозами.
Я ведь хотела стать детективом. И вот она, моя мечта во плоти, стоит на расстоянии вытянутой руки
и с некоторой смиренной безысходностью смотрит на меня. Позади всех, под тенистой ивой, явно не
понимая, что она здесь забыла, стояла другая двойняшка в запыленной одежде – загорелая,
поджарая, излучающая веселость. В первую же секунду я каким-то образом поняла – она археолог. С
ней мирно беседовала бедно одетая поэтесса; только эти двое не обращали внимания на
происходящее. Все остальные пытались перекричать друг друга, что в исполнении моего невзрачного
голоса было довольно уморительно.
Я оклемалась достаточно, чтобы тихо сказать:
- Ну что, наговорились, милые?
…и на пустырь опустилась тишина. Они переминались с ноги на ногу – почти синхронно, вполне
изящно, мои прекрасные и множественные возможности; но выбрать спикера пока не смогли.
Вперед выступила девушка с папкой; обычно, когда я вижу человека с папкой, мой разум
отключается на некоторое время. Так, я, например, заметила чудовищно беременную себя, тихо
плачущую на коленях нагловатого вида официантки. Неужто я и официанткой хотела быть?
- …Так что как бы сложно тебе ни было поверить, но мы – это все твои непринятые решения, твои
промедления, страхи и апатии. Мы пришли через двери, которые ты открыла, но которыми не
воспользовалась. Да, можно сказать, мы – фантомы вариантов твоей жизни, но мы – ты по себе
знаешь – чрезвычайно уперты. И мы не хотим уходить.
- Так в чем проблема? – удалось мне вклиниться в этот кошмарно-драматичный монолог. Все таки
литературные склонности во многих профессиях играют с тобой злую шутку.
- Проблема в том, что мы встретились. Проблема в том, что ты решила наконец сделать выбор. Щеки девушки раскраснелись, придав ей несуразный и немного страстный вид. Ну и странно же я
выгляжу со стороны.
- И?
- Твой выбор отменит существование каждой из нас.
Осознание распространялось по моему телу, словно яд.
- И я убью вас?
Во мне бурлила слабость и тошнота; мои собственные глаза сверлили меня со всех сторон – в них
было осуждение, неприятие и страх, они знали все про меня. Их определенность подавляла мое
безволие.
- Мы тебе не позволим, - ропот поднялся со всех сторон; они, очевидно, понимали, что было на
уме у девушки с папкой. Ее лицо было решительным и пустым – как у меня, когда я не позволяю себе
чувствовать.
- Что вы сделаете? – вопрос прозвучал приязненно, с интересом. Мне было противно от самой
себя, от своего понимания. Я уже видела, как эти множественные разветвления и варианты живут
своими жизнями, растаскивая меня по кусочкам, и все же все они были частью меня. А это значит,
что, не сделав ни одного выбора – все мои выборы станут реальностью, все они оживут.
Десятки моих лиц не будут мучиться моими вопросами; для них откроются многие пути.
Но пока эти альтруистические размышления струились потоком в моей голове, девушка с папкой
что-то сказала – и явно ожидала ответа.
Пришлось извиняться:
- Прости, что?
- Я говорю, - мученически вздохнула она, - что мы убьем тебя, и тогда ты уж точно не примешь ни
одного решения. Думаю, это разумный выход. Арифметика, уж извини, не на твоей стороне. Нас тут
десятки.
- Эммм, - вклинилась интеллигентного вида двойняшка, скорее всего – библиотекарь, - а тебе не
кажется, что с ее смертью и наши ответвления усохнут – так как будет срублен ствол?
- А все равно, - равнодушно пожала плечами папконосица, - и так и так помирать.
- А как же арифметика? – возмущенно откликнулась я. - Хоть мне-то дайте шанс!
- А ты мне не нравишься, - осклабилась моя двойняшка. - Почему это тебе достается все? Почему у
тебя есть выбор, а у нас – нет? Потому что ты настоящая? Да посмотри на себя в зеркало, ты, чудище!
– она мстительно ткнула мне в нос маленький блестящий овал.
Я увидела свое лицо и поняла. Я соединяла всех них; это лицо – и как я раньше не замечала – было
одновременно милым, безвольным, жестоким, хитрым и вдохновенным – ужасающее сочетание.
Столько черт проглядывало из-под маски, что мне становилось страшно; как будто все
присутствующие двойники решили одновременно перестать прятаться и выйти из-за скрывавшего их
угла – только углом было мое лицо. И это лицо перестало существовать: была только круговерть и
свистопляска, и пыль дальних стран, и старые книжные полки, и честолюбивые мечты, и дикие
фантазии – всего понемножку.
- Ну ты и сволочь, - восхищенно протянула я, - по крайней мере, я не хочу быть тобой.
Смертельная бледность нахлынула на лицо девушки с папкой – мое лицо. Я продолжила.
- Я не хочу быть тобой, и не хочу быть всеми вами, или большинством из вас – неважно. Главное, я
решила, - театральная пауза, - летом останусь дома.
Рука невзрачной девушки потянулась за пистолетом, но все та же апатия, что нападала и на меня
изредка, сковала ее движения; она смирилась и даже блекло улыбнулась мне напоследок.
Я сидела одна, привязанная к стулу, посреди залитого уже звездным светом пустыря, и про себя
честила все и вся – как мне теперь выбираться?
…Но тут это чувство опять вернулось – словно многие, многие лица смотрели на меня из-за
непробиваемого стекла вагона; их невыразительные, но укоряющие взгляды следят за движениями
моих пальцев. Они молчат; знают, что я их не услышу. И когда поезд неспешно начинает свой бег
прочь от платформы, словно морская волна, они все так же неподвижны и непреклонны в своем
отчуждении. Я протягиваю руки и кричу – вернитесь, не оставляйте меня! Я зову свои мечты, бегу и
спотыкаюсь на ходу, но медленно, слишком медленно. Мне не суждено их догнать. Выбор
приковывает якорем и тянет на дно; а бесчисленные части меня уже летят вдоль светового коридора
– вдаль, в бесконечность.
Я закрываю лицо руками и начинаю тихо всхлипывать...