Качает наш дом на весёлой воде…

Николай Бойков
КАЧАЕТ НАШ ДОМ
НА ВЕСЕЛОЙ ВОДЕ…
(пьеса в 2-х действиях
и 16-ти картинах морской жизни)
Тексты песен и стихов Н.Бойков
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Капитан, Александр Павлович, 45-50 лет.
Дед, старший механик, Григорий Мартемьянович, сверстник капитана.
Радист-старпом.
Веничка, Вениамин Васильевич, штурман с косичкой.
Боцман, Гена, 30-40 лет.
Кокша, Катерина Сергеевна, 35-45 лет.
Гриша, моторист.
Вахтенный матрос, молодой Иван Иванович.
Степа, механик-баянист.
Люба, героиня без паспорта.
Герои и лица в сценах второго плана:
Элизабет, кореец, хохол, моряки-рыбаки, музыканты из бара.
Женщина из писем и фантазий капитана, музыка и песни.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Каюта капитана: рабочий стол, капитанское кресло, диван, шкаф
и две книжные полки судовых документов и книг. Играет тихая музыка –
романтические мелодии на саксофоне. Входят, продолжая разговор, капитан и
старший механик.
Капитан (привычно опускаясь в свое кресло.) Присаживайся, дедуля.
Расслабимся, пока есть время. (Регулирует звук и вслушивается в мелодию.)
Вода? Кола? Виски не предлагаю. Чай-кофе?
Дед. Спасибо, нет. Посидим минутку. Расслабимся. Мы слышали, как
дышит океан!
Капитан. Расслабимся? Ты видишь, что здесь написано моим умным
предшественником? (Показывает пальцем за плечо и цитирует.) «Кресло
капитанское – эшафот. Путь к нему – только вверх. Опора его – одиночество».
И это – верно. Чем выше должность, тем меньше вокруг друзей и искренности.
Хорошо, что у меня есть ты, дедуля?
Дед. Ты что, капитан? Какой между нами счет? Мы – кто? Люди моря –
на воде стоим, по воде ходим. Нельзя нам о жизни серьезно. Моя философия –
ветер!
Капитан. Конечно, нельзя. Потому читай ниже.
Дед (читает вслух.) «Слава богу, мне хватило ума прожить мою жизнь
глупо. Фаина Раневская». Та самая артистка?
Капитан. Та самая.
Дед. Сильная женщина! Ты приписал?
Капитан. Я.
Дед. Учись! Время – великий клоун. Цирк, можно сказать. Только – в
городе за просмотр деньги платят, а в море у нас одна монета – Время! Время
собственной жизни. Полгода – рейс! Два рейса – год! Расплачиваемся. (Кивает
в иллюминатор.). Тунис в иллюминаторе! Причал из прошлого века.
Капитан. Вчера мы играли в футбол на прибрежном песке, из которого
торчали развалины Карфагена. Какая арена! Ей – две тысячи лет! Какие
декорации! (От собственных слов капитан приосанивается и играет голосом.)
Местные мальчишки несли нам в пакетах молодое вино – солнце последнего
урожая, дедуля! Нам?! Актерам времен Одиссея и лунных спутников!
Дед. Я понял тебя: мы пили вино, как будто мы пили Время! Наше
Время. Мечта!
Капитан. Кто может сказать – наше Время? Чье? Мы пили за причалы
Бизерты – последний приют российского флота столетней давности. За
русские могилы на местном кладбище.
Дед. За русскую бескозырку с надписью «севастопольский экипаж» на
голове мальчишки-водоноса. Вот бестия! А может – он правнук русского
матроса? Ему лет двенадцать…
Капитан. Крепости – лет шестьсот-восемьсот? Бескозырке –
девяно…сто. Крикам муэдзина над крышами – африканская ночь. Нам с тобой
– вечность... (Оба, на диване и в кресле, улыбаются как два ласковых змея.) О,
женщины Туниса! (Театрально играет голосом.) Гордые матроны Великого
Рима, выбирающие гладиаторов… Или – нас с тобой? Женщины ходят по
улицам города, будто гуляют из первого тысячелетия во второе, из второго –
в третье…
Дед. Как москвички в Ялте! А что им сделается?!
Капитан. И какая им разница – где они?! Страна, год, цивилизация – все
им пустяк. Женщины! Это мужику надо думать и помнить: кто он? Потянет –
не потянет?
Дед. Ну, и логика у тебя, капитан!
Капитан (продолжая с азартом и пафосом театральным.) Царица
Востока и госпожа моего сердца! Табун диких кобылиц! Бледнолицые
креолки! Темнокожие голубоглазки! Босоногие или в сандалиях! В броских
одеждах европейских городов или в длинных халатах пустынь…
Дед. Уличный ветер катит по песку чью-то белую шляпку...
Капитан. Шляпку? Какая шляпка? Верблюдица блудливая с глазами
навыкат! Булькающий вулкан на крутых бедрах. Какую ей шляпку? Это –
Африка!
Дед. Фурия – с черной ноздрей и лихорадкой танцующих ног. Лошадь
свадебная! Бездна раздвинутых мощно копыт… Готова взлететь или сесть на
асфальт. Ха! Вопросительным знаком хвоста!
Капитан. Спокойнее, друг мой. Не будем так плохо. Ты – нежно скажи!
Женщины Туниса… Ласково… Немое кино в душном зале… Ветер платков и
стремительных юбок. Солнце и время – остановились. Взгляды – надменные
или игриво потуплены. Любопытны, скромны, безразличны, крикливы – как
жаркое марево миражей над раскаленным песком.
Дед. У-уох, женщины! Яркие змейки укрытых тканями рук и пальцев – в
змейках украшений из африканского золота. Тень желтого солнца в
оранжевой пустыне…
Капитан. И все эти женщины – я же их насквозь вижу! – подглядывают
за мной... Я их чувствую. Я их – люблю даже? У-ух! Как глаза моей стервы
домашней.
Дед. Домашней? Ну, ты даешь! Ты перегрелся или переволновался,
капитан. Это потому, друг, что нам привезли дыни. Ты видел эти дыни на
палубе? Ты слышал их запах? Тунис, солнце! И дыни! Дыни – всему виной,
капитан! Когда привезли их и выгрузили на палубу – женским веером
взмахнул по пароходу этот аромат. Не запах… (Отрицательно водит перед
грудью указательным пальцем.) Аромат! Запах – это когда лет тридцать назад
нас, курсантов, вели строем, морозным осенним утром, из казармы в училище
мимо пирожковой, и кто-то из строя закричал, дурашливо зажимая пальцами
нос: «Тетка! Закрой форточку! Запах пирожка по улице гуляет – кушать
хочется…» А дыни – аромат. Дыни – колдовство и наваждение! Огромные.
Круглые. Оранжево-желтые. Притягивающие взгляд… А разрезали первую –
сочная! Липкая! Сладкая! Как – женщина! Сразу все заулыбались,
расслабились, глазки заблестели. Мысли, слова, приятные ассоциации – не
побежали, а потекли, подобно медовому соку, по губам, пальцам и по
широкому ножу, уже вскрывающему тайны второй красавицы. Звучит
шутливое: «Гюльчатай, открой личико…» …Вспомнилось есенинское, «Шаганэ,
ты моя, Шаганэ…» .
Капитан (напевая и подыгрывая.) «В том саду, где мы с вами
встретились…» И, конечно: «Если нравится флот красавице, никуда от нас не
уйдет…».
Дед. Такая волна душевного смятения и беспокойства…
Капитан. Руки тянутся к биноклю (смешливо хлопает ладонями по
пустому столу, будто ищет окуляры.) оглядеть еще раз набережную и
балконы домов на противоположной стороне бухты в надежде увидеть
силуэт, гордо посаженную головку в платочке, легкую походку…
Дед. Женщины! Как вы нужны. Как желанны. Как мучительно далеки…
Как легко вспоминаем вас, даже… глядя на дыни! Домой нам пора, домо-оой!
Капитан. А не нравится мне, когда по сладко расслабленному
воображению моему, отстучит телекс, пальчиком по височку:
«…максимальной скоростью следовать Одессу (Керчь, Туапсе, Севастополь…)
предъявления Регистру …частичной смене экипажа…». Не люблю я
преждевременные заходы в родные порты, да еще – с частичной заменой
экипажа.
Дед. Это точно.
Капитан. Ведь что получается? Только все мы притерлись в
нормальном море, успокоились между вахтами, прикачались от качки,
уравновесились, можно сказать. Без женщин…
Дед. Одна повариха на борту, а уже и на нее поглядывать стали.
Капитан. Повариха на борту – не женщина: кок, кокша – член экипажа.
Дед. Вот и я говорю: кок, а не женщина. А на дыни посмотрю – женщина.
Капитан! Капитан, успокойся. Все. Все нормально. Устаканились. (Пауза под
взглядом капитана.) А что, капитан? Что ты так смотришь на меня?
Устаканились! И это – очччень морское слово!
Капитан. Ладно. Устаканились. По глоточку. (Достает и наливает в
стопочки.) Меж морем и небом... За нас!
Дед (улыбаясь.) Мы тоже чего-то стоим… И огурчиком с хлебом…
(нюхает воздух из иллюминатора.) Африка!
Капитан. В порту пить – это как перед гаишником подставиться. В море
выйдем – там наши правила и права. За море и удачу. А сейчас – думать!
Каждую минуту – до прихода домой – думать и гадать… Что кого ждет в
родном порту? Как кого встретят? Дома ли. В конторе. Кого проводят в
отпуск?
Дед. Кому дома выставят чемодан на лестничную площадку?
Капитан. Кого из нас спишут на берег? Кого пришлют на замену? Как
долго мы будем настраиваться снова на рейс, на работу, на наше взаимное –
на борту и вместе. (Тревожно смотрит сквозь стекло иллюминатора на
причал.) Куда все побежали вдруг?
Дед. К ближайшему береговому телефону – звонить домой,
предупреждать, радовать, успокаивать… Готовить почву, типа: «Любовника –
за дверь! Окурки и чужие носки – в мусорное ведро. Детей – помыть,
переодеть и отправить к бабушке. Самой – в парикмахерскую и на рынок!
Встречайте оркестром, цветами и ванной!».
Капитан. Цветы можно заменить на «огурчиком малосольным», – очень
люблю, а оркестр – на две рюмочки с поцелуйчиком... Где Веничка-маг?
Гадает? Опять гирокомпас полюса перепутает и получится у нас как в той
старой морской песне: «Мы шли на Одессу, а вышли к Херсону…»?
Дед. Веничка нагадал на переход нам, до самых родных берегов, белые
простыни – к чему бы это?
Капитан. Белые простыни? Мама моя говорила, что белье во сне – это
хуже, чем три невесты на одной свадьбе. Где боцман?
Дед. Боцман? На месте, к отходу готовится. Минуту назад его видел
(оборачивается в коридор и кричит громко.) Старпом! Радист-артист! Где
боцман?
Радист-старпом (вырастая в проеме двери и выпячивая худую грудь.)
Разрешите, товарищ капитан? (Поворачивается в сторону старшего
механика.) Я – старший помощник! Да – бывший радист. Артист – это только
капитан сказать может, или – по вдохновению, когда сам я того пожелаю
(капитану.) Докладываю, капитан! Боцман убежал звонить домой. Жена у
него совсем на связь не выходит. Раньше на судах были настоящие радисты –
радист все знал и всех мог привести в меридиан. Если надо было – мог
причину придумать и успокоить страдальца. А теперь – новые технологии,
спутниковая связь. А спутниковая связь, скажу прямо, предательская. Номер
набираешь и слышишь сам, как скрипит кровать дома, или пыхтит малыш на
горшке. А хорошо ли это? Инфарктов стало больше. Разводам нет числа. А
радист был хранителем семейных тайн и вдохновителем счастья! В море –
семейное счастье должно быть дозированным. Иначе – крыша (показывает на
собственную голову), не выдержит. Зря нас переучивали на штурманов…
Дед. Хороших радистов в плохих штурманов – инновация!
Капитан. Не отвлекаться от темы! Радист. Артист. Вдохновитель и
Купидон. Все сказал правильно. Молодец. А теперь в словах своих старайся
соответствовать должности старшего помощника. Как будто ты играешь роль
на сцене, ну?!
Радист-старпом (улыбается и выпячивает грудь.) Р-рад стараться,
господин адмирал!
Капитан (не обращая внимания.) А через полтора часа прибудет агент с
документами на отход, и мы будем сниматься на Одессу. Что я требую от
старшего помощника?
Радист-старпом (грудь колесом, глаза навыкате.) От младшего
помощника – исполнительность. От второго – предсказуемость и надежность!
В работе и отдыхе. От старшего помощника – организованность! Старпом,
который сам себя организовать не может, никакую службу организовать не
способен.
Капитан. Вольно! Молодец! Действуй! Мои аплодисменты.
Дед (наклоняясь через стол и говоря душевно.) А что требуется от
капитана?
Капитан. От капитана? (серьезно.) Умение видеть главное и не
отвлекаться на мелочи.
Дед. А что есть мелочи в море, капитан?
Капитан. Вчера – трезвый экипаж в конце рейса: взрывоопасно. Сегодня
– трезвый экипаж из города: подозрительно. Завтра? Завтра, может быть,
настроение повара – от этого вкус пирожков на завтрак вызывает тоску по
дому. В море – мелочей не бывает. Поэтому капитаны – как акулы – спят
одним глазом: одно полушарие спит, а другое бодрствует. Знаешь?
Дед. Поэтому на флоте завели адмиральский час: чтобы капитаны спали
на один час больше, да?.. А машина работала на пол тона тише, да? (Улыбается
и кладет ладонь на грудь, вставая с дивана.) Я же от всего сердца, капитан,
поспи полчасика... А я пошел к дизелям. Пора поршня раскачивать на главном.
Капитан. Шевели, дедуля, шевели. Механический ты мой! В сторону
дома и собака быстрее бежит. Хорошо?
Дед. Хорошо бы хорошо. Только не слишком ли рано мы в эйфорию
возвращения домой впали? Еще неделя впереди? Торопиться не надо?
Механика знает усталость металла – наука целая! (Оборачиваясь.) Да? Я тебе
говорил, что сказать тебе что-то должен? Ладно – потом скажу, позже.
Напомни мне, если забуду. Слушай, эти дыни, как женщины под чадрой:
тайные-тайные, сладкие-сладкие. Эйфорр-рия!
Капитан. Не эйфория, а фурия, говорю я тебе! Не опоздай со своей
новостью, а то придется тебе менять квалификацию: из моряка-механика в
базарного спеца по дыням.
Дед. Успею, капитан. Не отвлекайся от курса, и дыньку – попробуй!
Раскачают они покой наш, чувствую. Ох, они…
Капитан. Кто – они?
Дед (выходит из каюты, напевая.) Красотки, красотки, красотки
кабаре…
Капитан. Да, дыни… Сколько хороших мужиков море свое потеряли –
из-за женщин… А как поддержать? Какими руками? Где это дерево поближе –
кругом одно железо?! (стучит по голове пальцем.) Чтобы не сглазить…
Кокша. К вам можно?..
Капитан. Заходите, доктор.
Кокша. Почему это я доктор? Я – повар.
Капитан. Я фигурально выразился: от ваших пирожков и борща с
пампушками, Катерина Сергеевна, наше здоровье, настроение, улыбки и
работа – все от них складывается. Я заметил: с того дня как вы у нас
появились – на обед и с обеда все идут улыбаясь. Так кто вы в экипаже?
Доктор и правая рука капитана.
Кокша. Красиво говорите, Александр Павлович. А я пожаловаться хочу.
Этот радист, который старпом, – насмешник просто. Вчера он назвал меня
Крошка. Крошка, говорит. А сам на мою талию смотрит.
Капитан. Так это он комплимент вам делает?
Кокша. Комплименты наедине женщине делают.
Капитан. Нет, Катерина Сергеевна. Может, вам бы хотелось наедине. Но
я, например, как капитан, всегда следую старому морскому правилу: ругаю
виноватого наедине с ним, без чужих ушей-глаз, а хвалить стараюсь,
комплимент делать, благодарить – это при всех, чтобы все слышали, чтобы
виновнику торжества от этого «при всех и громко» еще приятнее стало.
Крошка, говорите? А что – мне нравится. Очень идет вам: статная, красивая,
большая женщина – королева!
Кокша. Что-то я вас не поняла, товарищ капитан. Говорили: при всех,
при всех комплименты делаете. А сами – наедине? Ухаживаете, что ли?
Капитан. Извините, Катерина Сергеевна. Дыни на палубе аромат
пустили – мужиков на сладкое тянет. Извините. Если у вас все – мне на мостик
надо.
Кокша. Это вы меня извините. По пустякам отрываю. Только, мне
кажется, посторонние у нас на борту появились.
Капитан. Какие посторонние?
Кокша. Я не знаю. Только никогда такого не было, чтобы я оставляла
что-то для вахты в холодильнике, а кто-то съел.
Капитан. Когда?
Кокша. Сегодня ночью.
Капитан. Может, ребята отмечали чего-нибудь и взяли загрызть.
Кокша. На закуску – это я всегда найду. Все знают. У меня – как дома.
Что же я мужика не пойму, когда ему в каюте по-человечески хочется? А тут
кто-то чужой, явно. Наши «от вахты» не оторвут. Моряки.
Капитан. А эти – чужие – не моряки?
Кокша. Раз воруют – не моряки.
Капитан. Вы кому-нибудь говорили?
Кокша. Разве я дура? Я же понимаю. Если кто по глупости – зачем шум
поднимать? А если чужой на борту – осторожно надо. Мало ли кто:
террористы, беженцы, разносчики всяких болезней…
Капитан. Бдительная вы, Катерина Сергеевна. Идите пока к себе…Чтото еще?
Кокша. Проводите меня до каюты, Александр Павлович. А то я боюсь
одна.
Капитан. Вы что, кок-доктор? Правая рука моя! Чего вы так смотрите?
Кокша. Боюсь. Честно. Коридоры пустые. В столовой – никого.
Капитан. Хорошо. Пойдемте.
Кокша. Спасибо, что поняли. (Выходят из каюты.)
ТРИ ЧАСА СПУСТЯ. Каюта капитана. Продолжение…
С палубы доносятся звуки баяна и песня:
Качает наш дом на веселой воде,
Летят из трубы облака.
Куда нас несет? Остановит нас – где?
Никто не ответит пока.
О встрече далекой ты просто забудь –
От борта до борта качает звезду…
Капитан. Это кто поет? Степан?
Дед. Степан. Хороший третий механик попался, и человек – молодец.
Капитан. Слава Богу, вышли из порта, оторвались от берега… Ишь, как
хорошо покачивает. Это, дед, повезло нам. Каждый раз, когда новый человек
приходит, думаю: что лучше? Хороший специалист, но человек – так себе, или
специалист зеленый, а человек – золото.
Дед. С лица воду не пить, песней гайку не крутить.
Капитан. А все-таки: захочет – научится, приработается, а если гнилой
человек, то всем плохо.
Дед. Ясное дело: с дерьмом свяжись – сам дерьмом станешь.
Капитан. И всегда, заметь, лучшие спецы на другие суда попадают, а
нам работать и выживать приходиться с теми, кто на борту.
Дед. А вернемся домой – окажется, что эти молодые-зеленые – самые
золотые и ценные.
Капитан. Потому что – наши. И море нас любит. Наше место и наши
правила. Давай, по глоточку, за дорогу домой... За дом, пусть им сладко
икнется…
Песня.
Качает наш дом, а под ним глубина
И стаи кочующих рыб…
Отсюда родная земля не видна –
Родным здесь мне ветра порыв.
Такой же, как в нашем вишневом саду…
От борта до борта качает звезду.
Капитан. Давай, дедуля! За то, чтобы мы узнавали друг друга на улице.
Какие новости в экипаже? Как отдыхали ребята? Что покупали? Что пили в
баре? Что там с боцманом? Мне показалось с мостика, что концы швартовые
на баке тянул – как нитки рвал. Или показалось?
Дед. Радист-старпом уже все разведал – раскатал нашего боцмана на
полную осознанку. Старпом из радиста еще никакой, но с народом контакт
умеет наладить. Претензий нет. Пошел боцман на чистосердечное. Говорит:
домой не дозвонился… С соседкой разговаривал… Жена его с каким-то
мужиком живет, соседка сказала…
Капитан. Соседка сказала, это еще не факт. Мало ли что в жизни
бывает?..
Дед. А он поверил.
Капитан. Ну и дурак.
Дед. Дурак не дурак, а оказаться на его месте никому не пожелаешь.
Капитан. Это верно.
Дед. Теперь все зависит от того, как он сам себя поведет. Во-первых, ему
надо до нее дозвониться…
Капитан. Это не во-первых и, даже, не во-вторых. Потому что до нее
можно звонить и звонить, а ее то ли дома нет, то ли еще что… Может и
хорошо, что не может дозвониться. Может, она и сама не знает еще, что с ней
действительно происходит и как дальше быть, и что мужу ответить.
Встретятся – разберутся! Поэтому главное сейчас – ему – не потерять себя!
Крыши у нас у всех, после шести месяцев рейса, как паровые клапана, на
подрыве. В работу ему надо. Ни минуты перерыва. А звонить он, конечно,
будет. И дай Бог…
Дед. Может ему погадать?
Капитан. Скажешь еще…
Дед. А что? И это не исключено. Если он так легко поверил, значит легко
поддается внушению, а значит, если правильно все подать – он во что хочешь
поверит.
Капитан. А во что надо? Ты знаешь, что там действительно произошло?
К чему боцману готовиться надо? Чего ему пожелать?.. То-то. Хотя, чем черт не
шутит?
Дед. Гадальщик у нас есть – Веничка с косичкой. Он ему так мозги
высушит, что боцман имя свое забудет. Веничка сам не женат, правда. Это –
вопрос? Ответ: считает, что женщины питаются мужской энергетикой. Сам на
себя гадает ежедневно. Без этого на вахту не выйдет. А если, не дай Бог, в
пятницу или понедельник в море – беда! На эти дни особый амулет есть –
засушенные в целлофановом пакетике крылышки майской бабочки.
Капитан. Дожили! Кто в моряки идет?
Дед. Не скажи, капитан. В море мы все – с приветом. То, что Веничка без
юмора, это, конечно, опасный сигнал. На море без юмора нельзя. Помнишь,
когда радист-старпом на мостике шутил насчет необходимости «мужского
размагничивания» в море – имелось в виду: как мужику без женщины
выжить? Обычный морской треп про буфетчицу, секс-журнал, бордель…
Веничка подошел к вопросу серьезно: сделал себе металлический браслет на
руку, на ночь вывешивал в иллюминатор присоединенный к браслету медный
провод. То же самое на вахте: раз в час выходил на крыло и свешивал провод
на несколько минут за борт, до самой воды. Размагничивался…
Капитан. Ну, на этот счет мы все раз в год задумываемся. А Веничка,
надо сказать, по натуре – добрый. Воспитанный. Маму называет маменькой, а
ему за сорок.
Дед. Добрый. Воспитанный. И с боцманом они корешуют. Помнишь, на
переходе из Дакара на Англию, когда пошел кочевать по судну – с вахты на
вахту, из машины на мостик, с мостика на палубу – треп о степени
защищенности мужского организма в смысле сохранения мужской силы?
Диспут. Кино. Ток-шоу. Махабхаратта какая-то. А по сути – серьезно. Механики
мои, ребята башковитые, решили определенно, что любой организм, мужской
или женский, устроен как машина: главное – не останавливаться. С возрастом
– особенно. Остановился – труба. Любой шофер знает, что машина работает –
пока едет. Останавливаться – нельзя! Но Веничка с боцманом – аккуратисты.
Для одного – навигационные приборы гонять строго по регламенту и ни
минуты больше – ресурс! Для другого краску класть в два слоя и растирать –
для экономии! Короче – счет вести надо и «не превышать!». Отработал свое –
суши весла. Может, боцман и дома эту философию проводил – экономил
ресурс? Может оттого все и случилось? …Женщины – у них другой счет.
Капитан. Какой?
Радист-старпом (стучит в открытую дверь.) Прошу добро!
Капитан. Добро, старпом. Входите. Что у вас?
Радист-старпом. У боцмана крыша поехала… Слезы текут. Головой в
переборку бьется. Бред какой-то несет…
Капитан. Пьяный, что ли?
Радист-старпом. Трезвый! (восклицает и разводит руками, подчеркивая
собственное непонимание.) Все о жене своей плачет... Никогда от него такой
реакции не ожидал. Валерьянка не помогает.
Дед. Никто от этого не умирал еще. (Почесывая бороду и ухмыляясь.)
Если к другому уходит невеста (напевает), то не известно кому повезло…
(Опять чешет горло и бороду.) Придет домой. С ресурса своего тормоза
снимет, и все станет на место… (Подмигивает чифу и продолжает серьезно,
обращаясь к капитану.) Когда грузовые танки мыть начнем?
Капитан. Сразу после ужина. Пока погода позволяет. У нас двое суток на
мойку, до Греции. А там, между островами и в проливах, опять же, дай Бог
погоду, начнем краситься…
Дед. Нам вспомогач перебрать надо. И один шланг на гидравлике крана
сифонит.
Радист-старпом. Надо аварийное имущество проверить на приход.
Капитан. Вспомогач, гидравлику, аварийное имущество – это все вы
лучше меня знаете и сделаете. Но самое больное наше место – на сегодня –
боцман! Первый закон моря: с кем ушли – с теми и вернуться. Всем и
здоровыми! Поэтому – ему – ни минуты без чьей-то компании. А значит, если
сможет он работать – хорошо, а не сможет – мы не одного, а двух людей в
работе не досчитаемся, потому что за боцманом тогда еще и приглядывать
надо будет. А что – сиганет за борт? Икнется нам тогда его любовь…
Радист-старпом. Дела…(тянет с неудовольствием.)
Дед. Дела (поддакивает, подмигивает и опять напевает.) Если к
другому...
Капитан. Есть у меня родственник, очень далек от моря, в станице
живет, так он, когда бы к нему ни приехал – кроликов ли он кормит, о гусях ли
своих говорит, корову ли в стадо гонит или выезжает на тракторе в поле –
встречает меня одним и тем же вопросом: «Ты мне объясни, что может мужик
на этом вашем корабле цельные сутки делать? Ну, работу свою или как она
там называется…» – «Вахта». – «Во-во, вахта. Ну, поел. Поспал. А более что? Это
же с ума сойти от безделья?!.» – «Так и сходим с ума». – «От безделья?» – «Ага».
– «А вам за такое лентяйство еще и деньги платят?» – «Ага». – «Так ты
поделись опытом, или как это назвать – не придумаю даже. Может и я тут, на
селе, этой методой заработать могу?…». Как объяснить? Что? Теперь вот
шесть суток до дома одна забота – боцман и его проблемы. Ночью и днем. До
самого причала. А стоять вахту, мыть танки, красить надстройку и перебирать
вспомогач в машине – это, как пить и есть, само собой… Так, друзья мои, я на
мостик. Не смею задерживать. (Все выходят.)
Ночь. Ходовая рубка. Судно идет на авторулевом. Капитан в кресле на
правом борту. В иллюминаторы хорошо видно ночное море. Луна. Одинокая
туча над горизонтом. Судно мерно раскачивается. Иногда слышно как где-то
впереди, под баком, стукает якорь.
(Входит радист-старпом.) Докладываю, капитан: закончили мыть
танки моечными машинками, ушли мыться в душ и отдыхать до утра.
Капитан. Боцман как?
Радист-старпом. Работал. Ушел со всеми. Моторист от него ни на шаг.
Вместе ушли на бак якорь в клюз подтянуть и проверить по штормовому.
Капитан. Спасибо, чиф. Подождите, когда вернутся с бака, и можете
отдыхать.
Радист-старпом. До вахты четыре часа. Успею. Я пошел, Александр
Павлович?
Капитан. Добро, чиф. Спокойной ночи.
Радист-старпом. Спокойной вахты. (Уходит.)
Капитан. Добро… (мысленно, говоря сам с собой). Вот и боцман с
мотористом
с бака возвращаются. И якорь биться перестал. А зыбь усиливается.
Ночь. Низкая облачность. Звезд не видно.
Вахтенный матрос (продолжая наблюдать за морем и обстановкой.)
Что вы говорите, товарищ капитан?
Капитан. Это я так. Молодость вспомнил. Чтобы ночью не уснуть на
вахте, я вслух проговаривал все, что видел, например: бак обозначен белыми
струями усов из пенисто взрезанных волн, длинно вытягивающихся вдоль
обоих бортов. Видите? Звука нет. На экране радара две малоподвижных цели в
шести милях к северу, очевидно, рыбачки. Обычно, при хорошей видимости,
их кормовые огни на слипах проблескивают миль за шесть – восемь, а когда
на лов выходят десятки мелких судов, то промысловые банки в заливе
светятся маленькими городами. Но это не сегодня.
Клочья тумана или низких облаков выплывают из черноты ночи и снова
пропадают в ней, молчаливо – лохматые. Эфир молчит. Ровно жужжит
гирокомпас. И, слабо подсвеченная, бежит по кругу стрелка на штурманских
часах.
Вахтенный матрос. Я понял. Это как акын поет про все, что видит.
Капитан. Акын? Да-а… В мои молодые годы так капитану не говорили,
но, по сути, верно: «Капитан-акын и мелодии моря»… Это у вас первый рейс?
Вахтенный матрос. Первый рейс. В институт не захотел – не хочу я
менеджером, а теперь все – менеджеры. Хоть ты зубы дергаешь – зубной
менеджер. Хоть ты песни пой – пенный менеджер.
Капитан. Какой-какой?
Вахтенный матрос. Пенный. От слова петь.
Капитан. Понятно. Песенный. А в море ты кто?
Вахтенный матрос. В море я – внук деда.
Капитан. Как это?
Вахтенный матрос. Можно рассказать?
Капитан. Мы в море. Двое на вахте. Наблюдение за морем – ведем.
Авторулевой на контроле. Понимаешь. Тысячи лет до нас здесь проходили
другие суда и экипажи, в такую же ночь, и так же рассказывали друг другу,
будто доверяли, что у кого на душе есть. Рассказывай, внук деда.
Вахтенный матрос. У нас это семейное.
Капитан. Что – семейное?
Вахтенный матрос. Гвоздь.
Капитан. Гвоздь?
Вахтенный матрос. Гвоздь.
Капитан. Что можно сказать про гвоздь?
Вахтенный матрос. Дед уже давно умер. А в потолке, в нашем старом
доме, вбит рядом с люстрой большой гвоздь, я раньше думал, что это не
гвоздь даже, а костыль железнодорожный, который в шпалу вбивают.
Капитан. В детстве все крупнее кажется. Дети видят мир чистыми
глазами, и потому – выпукло и честно. Это – факт.
Вахтенный матрос. Я деда не помню. Бабушка рассказывала. Отец
рассказывал. Как ждали деда из рейсов. Привозил он подарки. Уходил в рейс –
заказывали, что надо купить: жене, детям, родственникам, соседям.
Капитан. Так ты по дедовым стопам решил: моряк-коммивояжер?
Вахтенный матрос. Нет. Совсем не так. Не то случилось. Стал дед мало
возить, стали его уговаривать списаться на берег. Место нашли. И сам он,
вроде как согласен был – решил попробовать без моря. Может быть?
Капитан. Может. И меня молодого наш капитан поучал: «Мальцы, не
торопитесь домой, там каждое утро начинается «минусами – из вашего
кармана. А на борту – совсем другое дело: на вахте ли, спишь ли, обедаешь, а
каждую минуту, будто капает с неба в карман: плюс! Плюс…». Но дома всетаки лучше. Пока деньги есть.
Вахтенный матрос. Вот и у нас, наверное, так было.
Капитан. И у тебя будет.
Вахтенный матрос. Проблемы?
Капитан. Проблемы типа «Папа привезет тебе из рейса вот такой
паровозик», – уговаривает мама ребенка. – «А я не хочу паровоз. Я хочу, чтобы
папа пошел со мною в кино. Сегодня!» – Торг. Торг затягивает детей. Дети
сейчас рано понимают слово «купи!».
Вахтенный матрос. И у вас, товарищ капитан?
Капитан (вопросом на вопрос.) А у деда как получилось?
Вахтенный матрос. Он решил попытаться сойти на берег. Устроился в
гастроном холодильщиком. Отработал он первый день, собрался домой, ему
завотделом – сверточек, там – пара курочек: «Это вам, Гришенька, за
работу…». – «Что вы, не надо…». – Не взял. На завтра – колбасу не взял. На
третий день двое грузчиков отозвали в сторонку и сказали просто: «Морячок!
Будешь выеживаться – лучше уходи сразу. Сам. Понял?..». С детьми тоже не
складывалось. Попробовал сыну помочь мотоцикл перебирать – выпроводил:
«Ты, – говорит, – батя, все равно ненадолго. Иди уж, отдыхай. Я сам
разберусь»… Дочь и того проще: «Ты, пап, скоро в море?» – «Не знаю, а что?» –
«Да мне косметика нужна, хотела заказать, и девочки валюту спрашивали…».
Хотел ремонт на кухне затеять, но жена сказала, что уже договорилась с двумя
мастеровыми, сделают как у соседей, ей нравится: «Сколько лет без тебя
обходились, – добавила. – Сиди уж. В домино иди». – Я потому так это
рассказываю, как по бумажке читаю, что в доме это слышал миллионы раз. В
домино во дворе дед играть не стал.
Капитан. Верю. Потому, наверное, что не было рядом с ним какогонибудь верного напарника типа нашего боцмана или старпома-радиста... Они
бы показали!..
Вахтенный матрос. Точно! Береговая жизнь не складывалась.
Капитан. Надо было ему куда-нибудь ближе к морю устраиваться – в
порт, на причалы, на судоремонт. Роднее все-таки. Хотя, многое не так тоже.
Море есть море. Недаром во многих странах, если больше пятнадцати лет
проплавал, то даже твои показания в суде уже не действительны, будто ты в
нормальных человеческих отношениях, вроде как ненормальный. Не
понимаешь чего-то. А как понять? Как понять, если ты эту сухопутную жизнь
только по долларовой цене и знаешь.
Вахтенный матрос. Вот и дед дома на скандал нарвался: «Ты что
выделываешься?! Ты чего это нас позоришь, перед людьми? Честнее других
быть хочешь?! Так из честности суп не сваришь! Шел бы в свое море тогда.
Толку от тебя никакого. Квартиру без тебя получали, детей без тебя рожали,
мебель без тебя везли…Гвоздя в этом доме ты не забил!!!». Отец мой тогда
выручил: «Дуй, батя, куда-нибудь. Пусть остынут. Им тетка из магазина
сказала, что кур не берешь, настораживаешь! А чего, правда, людей пугать?
Обязаловка. Все – значит все. Хоть в карман класть, хоть в тюрьме сидеть, хоть
дураком притворяться. Законы страны, как законы моря, батя? Соображай!
Погуляй, короче. Я прикрою. Скажу: «Дед позвал…». В смысле – прадед мой –
отец деда – он в море не ходил уже, слесарил на дому. По воскресеньям
приторговывал мелочевкой на рынке: сантехника, ключи, гаечки… Был
крепок. Осанку имел боцманскую, носил пышные белые усы и говорил важно:
«Мы – Ивановы, делая ударение на «а», – не юли чопиком1. Не цепляйся за
семью, а сам на ногах стой твердо, чтоб она вокруг тебя прибоем кипела.
Чтобы место твое было верным. А что не по-таковски живем, так вся жизнь –
исключение, исключение из правил! Умереть должны, а – живем! Еще и
улыбаться хотим. Потому, не за шмотками и подарками в море ходишь – за
гордостью! Вот тебе гвоздь верховой, кованый квадратным телом, смотри на
него, как на мой палец, и думай!». Вернулся домой. И забил этот гвоздь в
потолке рядом с люстрой хрустальной: «Не сметь трогать! Получали эту
квартиру без меня, и мебель ставили без меня, и жили без меня, но благодаря
мне и труду моему. И потому, чтобы честь мою в этом доме помнили!». И ушел
опять в море. Гвоздь – дед мой был.
Капитан. Так ты, значит, внук моряка? Теперь и вахта легче пойдет. Как
думаешь, Ваня? Иван Иванович? В честь деда, правильно понимаю?
Вахтенный матрос. А как вы догадались?
Капитан. Продолжай вахту деда, Иван Иванович. Все у тебя получится.
Вахтенный матрос. Я, товарищ капитан, хочу стать настоящим.
Капитан. Настоящим? Это как?
Вахтенный матрос. Чтобы на меня положиться можно было.
1
Деревянная затычка для заделки пробоин (выговор, взыскание); чопик – хитрец, подхалим (о человеке)
Капитан. Надежным, значит?
Вахтенный матрос. Надежным.
Капитан. Получится, Иван Иванович! Только – не слишком серьезно: не
советую – сил не хватит. А разбавить кофейком, чтоб веселее для глаз и
полезнее для вахты – не повредит. Как думаешь?
Вахтенный матрос. Я согласен. Я сейчас…(Улыбается в темноте
мостика.) Смотрите, Александр Павлович, небо какое темное. А море: здесь –
черное, а там – побелело совсем. Почему?
Капитан. Шквал идет. Позвони в машину, предупреди вахту…
Мостик. Продолжение.
(Входит Веничка.) Добрый вечер! Разрешите заступить на вахту? О, как
море побелело. Вот это будет ливень!?
Капитан. Добрый! Разрешаю… Посмотрим, какой он добрый…
Проверьте второй радар, шкалу дальности меньше сделайте… Что на
горизонте? Никого?
Веничка. Никого. Облачность стороной проходит. Разрешите кофейку
приготовить?
Капитан. Добро, помощник. Осваивайтесь. Кофе на вахте улучшает
ночное зрение… Что там боцман – слезу не пускает?
Веничка. Утомился. Затих. Смотрит в одну точку. Ребята пробуют его
разговорить, но он, как в трансе. Не видит и не слышит. Может, это его
психика защищается от перенапряжения, и отключила восприятие? Я читал о
таких случаях.
Капитан. Дай-то Бог. Но я, лично, после столь бурной первой реакции
боцмана, не очень верю в прочность его психики. Боюсь, нам следует за ним
присматривать. И вы, Вениамин Иванович, тоже подумайте. Ведь вы у нас кто?
Маг. Кудесник. Духовная защита. Вы уж тоже придумайте что-нибудь.
Боцмана поддержите. Правда-неправда …меня не интересует. Важно, чтобы он
свои силы вернул. В себя поверил.
Веничка. Я на картах ему погадать могу…
Капитан. На картах, на кольцах, на кофейной гуще – на чем угодно.
Главное, повторяю, чтобы он поверил.
Веничка. Во что? Ведь, если она на самом деле к другому ушла…
Капитан. Ушла – так и Бог с ней. Жизнь на этом не кончается. Баб много.
Это мужиков настоящих мало.
Веничка. А во что он должен поверить?
Капитан. Что он – настоящий. Вот такой! Моряк! (показывает
вытянутую руку со сжатым кулаком.)
Веничка. Я попробую…
Капитан. Я на вас надеюсь.
Веничка. На меня?
Капитан. На всех нас, дорогой мой. Все мы сейчас – как пальчики на
одной руке.
Веничка. Я понимаю.
Капитан. Вот и спасибо. Спокойной вахты. Если что – я в каюте. Да,
Вениамин Васильевич…
Веничка. Что, Александр Павлович?
Капитан. Извините, деликатный вопрос у меня… (Выходят на крыло
ходового мостика.) Вы не слышали разговоров о посторонних на борту?
Веничка. А что, есть посторонние? А я-то думаю: почему пасьянс
сегодня не разложился? Я пасьянс разложил на удачное возвращение: экипаж
известен – я на всех, кто по судовой роли…
Капитан. И что? Что не получилось?
Веничка (шепотом.) У меня людей больше получилось.
Капитан. Так. Может, пасьянс ваш предполагает встречающих? Тоже
ведь с нами, можно сказать, рейс отбывают?
Веничка. Как срок?
Капитан. Упаси Бог, Вениамин Васильевич! Хотя, конечно, в море мы все
под дядей прокурором, а судовая роль – наш скорбный лист, если что с нами
случиться.
Веничка (шепотом.) А что может случиться?
Капитан. Это, Веничка, агенты морские, во времена парусного флота,
когда судно в море уходило – судовые роли по ящикам прятали. Говорили: от
беды – для защиты судна и экипажа от морского сглаза. Чтоб не стал лист с
именами экипажа листом поминальным и скорбным. Море. Все – под Богом. А
более всего – друг от друга зависим. Какая в море главная статья
безопасности, знаете? Отвечаю: не подставлять товарища. В море – спишь ли
ты, кашу жуешь или о дынях задумался – кто-то за тебя отвечает. Кто? Тот,
кто на вахте. Косточкой ли ты подавился, или на пороге споткнулся, или –
хуже того – за борт выпал…
Веничка. Дела! Что-то ночь темная такая стала. И пасьянс не
разложился. И дыни всех совсем замучили – совсем сексуальный у них вид,
Александр Павлович. Каждая – как маленькая женщина перед тобой, покорная
и ароматная. Оттого и посторонние.
Капитан. Какие посторонние?
Веничка. Так вы же сами спрашивали? И кокша говорила, что котлеты,
которые ночной вахте оставлены были, исчезли из холодильника.
Капитан. Про котлеты я знаю. Думаю, кто-то проголодался.
Веничка. Может, боцман? Он нервничает очень, а от этого аппетит
зверский – сам не заметишь, как быка за рога возьмешь и съешь.
Капитан. Быка за рога? Да, котлеты… Спокойной вахты.
Дед (входя на мостик.) Саш Палыч, я к тебе.
Капитан. Говори, дедуля.
Дед. Пойдем в каюту?..
Капитан. На крыло выйдем, не отрываясь от вахты. (Вдали сверкают
молнии, высвечивая обрывки туч и волны.) Шквал идет. Что у тебя?
Минуту спустя. Продолжение….
Дед (улыбается.) Эка невидаль – шквал. Да мы их… Молчу-молчу,
капитан. Есть две новости, сам понимаешь какие. Начну с хорошей. В Тунисе
Веничка купил шубу, женскую. На продажу. Старпом-радист, в лучших
традициях радистов флота, решил поиздеваться. Скучно. Сначала устроил
демонстрацию для экипажа: вот какие шубы надо покупать женам! Целый
день к Веничке в каюты ломился народ: шубу вывесили для обозрения, особо
уважаемым – мне, кокше и еще двоим разрешили трогать и один раз
погладить. Шерсть искрила от удовольствия.
Капитан. Ближе к теме. Пойдем в каюту ко мне. (Заходят в каюту
капитана.)
Дед. Не торопись. Продолжение будет завтра. Должны пригласить на
сцену тебя и в твоем присутствии разыграть трагедию. Но – завтра.
Справишься с ролью?
Капитан. Постараюсь. А плохая новость?
Дед. Я к боцману заходил. Витек, моторист мой, там. Думаю,
лекарствами Гене не поможешь.
Капитан. Покрепче надо?
Дед. Само собой. Ты пойми меня, Саш Палыч, с ним разговаривать надо,
а какой же разговор без этого самого…
Капитан. А Гриша справится?
Дед. Обижаешь. Молодая кровь флота. Я за него, как за себя.
Капитан. Молодая кровь, говоришь? Не перехвали. (Достает из
холодильника бутылку водки, протягивает деду.) Я понимаю, что сейчас не
просто разговор нужен, а по душам. А главное, чтобы боцмана разговорить.
Он, когда говорить начнет, все для себя и прояснит. Сам для себя. Сумеет твой
Витек, такую задачу осилить, как думаешь?
Дед. Я объясню ему. Ты туда не ходи. Отдыхай. И это (почесал опять
горло и бороду), не беспокойся…
Капитан. Закуску возьмите… Или это они – котлеты умяли?
Дед. Боже сохрани, на своих подумать. Харча полный холодильник. Да
она, наверно, ухожера завела и прикармливает, как голубочка.
Капитан. Тогда бы сама скрывала. А что – завела?
Дед. Нет, я фигурально. Кто же в своем экипаже любовь крутит?
Служебный роман – сердцу обман. Безопаснее – дыни нюхать.
Капитан. А если эти дыни и на нее как соблазн действуют?
Дед. А если это любовь?
Капитан. А что – бывает…
Дед. Не-ет! Мы бы по борщу определили сразу: сол-персол, разговоров
колесо, любовь – она сразу пускает сок. А женщина на виду – по ней все видно.
Капитан. Это верно. Заметили бы. Да я и не против. Если любовь – дай
Бог, как говорится, на счастье. Что в кают-компании говорят?
Дед. Старпом-радист вокруг кокши прикалывается. Не любит она
разговоры про мужиков и ухаживания, так он при ней и извивается, как змейискуситель.
Капитан. Что это с ним? Заигрывает?
Дед. Нет. Это он так свою роль старшего помощника играет – отвлекает
экипаж от усталости и печали. Вчера рассказывал, как захотела одна повариха
женить на себе третьего механика.
Капитан. Нашего третьего – Степана?
Дед. Нет. Наш Степан сам себе пан.
Капитан. Ну, пан не пан, а баянист завидный. Так что она придумала?
Дед. Приходит радист-артист ко мне просит: отпусти Степана в артелку,
повару помочь мясо переложить. Я отпустил. А он – искуситель – с умыслом:
чтобы закрыть их там, случайно как бы, типа – замок на двери защелкнулся…
Капитан. Так это у нас, все-таки?
Дед. Не-ет, капитан. Не волнуйся. Это на другом судне было. Дверь
захлопнулась, а в артелке температура низкая. Замерзать механик с
поварихой начали. Пока их нашли там и открыли, они по пять кило в весе
сбросили…
Капитан. От холода?
Дед. Ты чего, друг, не понимаешь? От любви! Моментально у них там
любовь вспыхнула, как средство выживания при низкой температуре. Потому
и похудели…
Капитан. А повару нашему – Катерине Сергеевне – эта байка зачем?
Дед. А это вопрос не ко мне. Есть, значит, у нее интерес.
Капитан. А Степану, гармонисту-механику?
Дед. Вот. Правильно говоришь. В корень. Вчера в городе, третий
механик наш, Степан-баянист, землячку встретил. Вот это любовь! С первого
взгляда!
Капитан. Какую землячку? В Тунисе?
Дед. Ну, да, в Тунисе. Чему удивляться? Наш народ сейчас валом валит
из страны: кто на заработки, кто за товаром, кто в музеи походить, а кто в
баре посидеть. Как мы вчера. В баре сидели, смотрели, как корейские рыбаки с
двумя нашими в рейс провожались. Половину бара к себе переманили, пивом
угощали, русскую «катюшу» петь учили. Весело гуляли, скажу я тебе.
Капитан. И вы к ним?
Дед. По-морскому, как учили: бутылку взяли и поздравили хлопцев. А
Степан так распелся, что с улицы народ заходил. Ты ж его знаешь – когда
гармонь есть.
Капитан. А гармонь откуда? Со своей пошли, что ли?
Дед. Да сам все знаешь: половина африканцев в Советском Союзе
учились, женились, лечились, культур-мультур делали – гармонь русская в
каждом кабаке теперь есть. Загрустит землячок-морячок наш по родной
сторонке, а бармен уже из-под прилавка ему гармонь или балалайку
показывает. Бизнес. Чуткий народ – бармены, изобретательны. Знают черти,
чем нашего брата на стакан раскрутить – от музыки мы трезвеем враз и снова
питье заказываем. Психология. Представляешь? Сцена в баре. Столики, барная
стойка, якорь с русалкой и надписью: «Первый и последний Бар!» Только для
моряков и для свободных женщин! И мы – заходим…
СЦЕНА В БАРЕ.
Столики, барная стойка, якорь с русалкой и надписью: «EAST STAR. First
and last Bar». Трое русских заходят с улицы.
Радист-старпом (читает надпись): «Звезда востока. Первый и
последний бар». Это как понимать?
Дед. Объясняю: идешь с причала в город – первый бар. Заходи!
Возвращаешься на судно – последний! Не пропусти!
Степа. Пропустим по рюмочке, за море!
Радист-старпом. А народу-то!
Степа. И чего далеко идти? Первый – он и есть главный! Садимся.
Дед. И все наш народ – морсковатый, Степа! Вы слышали, как дышит
океан?!
Женский голос. Степа! Попа! Лево! Стопа! Ай ноу раша: Лева-стопо…
Сева-стополь…
Радист-старпом. Рули на голос, дед!
Дед. Не суетись. Мы медленно-медленно, как по классике сказано…
Радист-старпом. Бычара ты старый, не теряй время, его у нас просто
нет, а так много успеть хочется…
Степа. Правда, дедушка, – чего время терять?
Дед. Успеем. (Садятся за столик. Огладываются.) Медленно
включаемся в отдых.
Радист-старпом. Как солдат в противогаз.
Степа. Так пиво не принесли еще.
Дед. Уже несут, видишь.
К столу идут двое: официант несет пиво, чернокожая африканочка –
улыбку и грудь, выглядывающую из белой блузки.
Элизабет. Вы – русски? Я знаю три русски слова: ЛЕВО! СТОПА!
СЕВАСТОПОЛЬ! Губы ее смеялись над нами, дразня кончиком языка меж двумя
жемчужными рядами зубов. Похоже, она просто одурманивала нас, и верить ей
было нельзя. Но грудь и улыбка делали свое дело, и мы были согласны
обманываться. Говорила она на смеси английского с русским:
Элизабет. Меня зовут Элизабет.
Радист-старпом. Шоколадная?
Элизабет. Чоколада, чоколада! (засмеялась.) Один русски дедушка
Мурманск говорил мне: «Моя батерфляйчика-бабочка…». Лево! Стопа! Севастополь! (Протанцевала бедрами и грудью.)
В баре зажглись огни и яркая вывеска «Звезда Востока» с неоновыми
фигурами девушек на фоне неонового фонтана и улыбающегося неонового
кита. Джаз-бэнд гремел, завывая трубой, мелодией плачущей львицы, словно
последний раз в жизни.
Корейско-рыбацкое застолье набирало обороты. Стали очевидны лидеры
– одетый во все черное (брюки, рубашка, черная шляпа под киногероя) кореец и
белокурый полноватый парень, с улыбкой и висящими усами пройдохи-хохла.
Чувствовались определенные традиции компании – знать сидели не первый
раз. Говорили на смеси корейского, английского, русского, не особенно заботясь
о понимании. Но говорили от души, от души раскланивались и улыбались.
Произнеся тост, выпивали стоя и начинали разноголосо петь либо вальс «На
сопках Манчжурии», либо «Катюшу». Это было как восточный обмен
любезностями. Ритуал. Первую песню – «Тихо вокруг, сопки покрыты мглой…»
– пели возвышенно, осторожно переплетая слова, корейские и русские, и чьи-то
«мыы-мамаа-а» без слов, мягкие и замирающие, как ночной шелест. Вторую
песню, страшно уродуя произношение, старались воспроизводить на русском
языке: «Расцветали яблони и груши…». Старались. Но хохол, видать, и в море и
за столом не прощал халтуры и входил в азарт:
Хохол. Учитесь, кореезы! – Радостно кричал и обнимал рядом
сидящих друзей-корейцев. – Камсамида2, корееза-сан! Учитесь, мореманы!
Если выучите все слова правильно – я плачу за сегодняшний стол!
Второй славянин из корейского экипажа. Мы платим! Потому как
моряки – эта лучшая нация!
Хохол. Это смесь всех времен и племен человеческих – вместе! –
подхватывал первый.
Кореец в черной шляпе. Together! Месте! – кричал улыбаясь и показывая
вверх большой палец.
Хохол. Всем запоминать слова: «Ой, ты, песня, песенка девичья, ты лети
за ясным солнцем вслед и парнишке в море безграничном от Катюши передай
привет»… Не «ясы соце сед», а «ясным солнцем вслед». Солнце – the Sun – Ке покорейски, понимаешь? Давай, мужики, еще раз… Подпевай за мной!..
Получалось то хуже, то лучше. Кореезы улыбались и тоже радовались:
Drink! To us – from ocean! To ouers best condition – together! To Catyusha!3 «…пусть
он вспомнит девушку простую, пусть услышит, как она поет…»
2
Спасибо
– Молодцы, кореезы! – стонал вислоусый и обнимал корейца в шляпе,
которая сначала сдвинулась на затылок, потом упала, оголив лысину
«киногероя». – Катюша – это моя родина. Россия – Корея, понимаешь? Моя
мама. Девушка моя – Катюша. Понимаешь, мастер Ли?!
Мастер Ли, отбросил шляпу, забыл про лысину, расчувствовался и
повторял:
– Катюша-Корея…Катюша-мама… Девочка моя…
– Камсамида, мастер Ли… За Корею и Россию.
Когда компания пела, джаз-банд пытался аккомпанировать и всячески
выражать симпатию. Товарищ вислоусого хохла поднялся в очередной раз,
нащупал глазами джазменов и показал руками и пальцами клавиши и меха
воображаемой гармони. Те поняли и притащили откуда-то настоящий баян,
может проданный за стакан водки загулявшим славянином, а может,
забытый в угаре моряцкой драки. Товарищ присел, тронул меха, но пробежать
пальцами не получилось – он сконфуженно показал три обрубленных пальца
правой руки. Простите, хлопцы! Забыл, дурак, что их нет, а они же у меня так
играть просятся!? Три сыночка мои…– И заплакал.
Степа (бережно отстраняя шоколадную Элизабет, поднялся над
столом.) А ну, землячок, дай душу расправить! (и протянул руки к гармони.)
Шум в баре притих на полтона, и все смотрели, как гармонь передавали
из рук в руки, над столами и между людьми. Несколько раз, при этом, меха
издавали всхлипы и вздохи, будто была гармонь живая и помнила, как поцелуй,
три пальца обрубка на клавишах.
Степа не стал ждать, пошел навстречу ей, получил и приладил на грудь,
будто девушку прижал и обнял. И вдруг, не давая никому опомниться или
усомниться, сминая секундную тишину и тарелочный звон, Степа потянул
меха, побежал пальцами сверху вниз и опять вверх, и знакомая мелодия
заплакала по-русски: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали,
товарищ мы едем далеко, подальше от русской земли…» Корейцы тоже
понимали смысл песни про оставленную родину и про «напрасно старушка
3
Пьем! За нас – с океана! За наше лучшее состояние – вместе! За Катюшу!
ждет сына домой…» Вислоусый казался счастливее всех и повторял громко:
«Земляки! Славяне! Давай, к нам. Что нам делить? Море? Земляки, – глядя на
нашего деда и определяя его как главного среди нас, попросил: Скажи тост!»
Дед не стал томить и сказал просто: «За наших мам, – добавил, – чтобы
им не плакать…». Слово стало повторяться и множится звуками и взаимным
пониманием, будто все, каждый на своем языке, услышал, произнес, и понял
дорогой каждому смысл. Все встали и выпили стоя. Кореец долго говорил на
корейском и потом запел. Мелодией песня напоминала нашу, есенинскую: «Клен
ты мой опавший, клен заледенелый…». Девочки-проститутки сидели смирно,
грустили, будто жили одну жизнь вместе со всеми. Кто-то успокаивал, целуя,
смотрел в глаза, пытаясь унять моряцкую боль. Этот бар был похож на
заплеванное чистилище грешников и храм для молитвы смертных. Смертные
молились, поднимая бокалы с разбавленным виски и роняя пепел с обгоревших
сигарет, а грешницы расстегивали морякам вороты летних рубах и целовали
загорелые груди и шеи, шептали слова на непонятном языке, унося в поцелуях
угасающие блики сознания, печали, восторга… Розпрягайте, хлопцi, коней, тай
лягайте спочивать, а я пiду в сад зелений, в сад криниченьку копать.
Степа рубанул меха и запел громко и чисто: «Розпрягайте, хло-опцi,
коней… а я пiду в сад зелений…». Вдруг чистый девичий голос подхватил с
улицы: «…в сад криниче-еньку ко-опать…». Степа встрепенулся, как конь на
привязи, но бежать уже не нужно было, ибо девица явно южнорусского
происхождения вошла в бар и остановилась, выискивая поющего глазами.
Степа встретил ее вопросительный взгляд и показал рукой напротив себя, где
понятливый кореец уже подставлял ей стул и приглашающе улыбался.
Женщина, было ей лет за тридцать, полнолицая, загорелая, с живым
белым цветком в черных волнах роскошных волос, смотрела на Степу с
баяном, как на долгожданного родственника, ибо никого не замечала более.
Он сам налил себе и ей водочки. Подал. Пододвинул тарелку с рыбой:
«Звеняй, бо нема ни огиркив, ни сала».– Поднялся над столом: «За дом, та
дивчину в ём». – Улыбнулся ей, и оба выпили медленно, продолжая поедать друг
друга глазами. Она хватала ртом воздух, в поисках подходящей закуски, а он
осмелел, протянул руки и обнял ее: «А чи не лучшая закуска – поцелуй?!», – и она
только засмеялась в ответ и подставила губы. Крепко и откровенно. А когда
он отпустил ее – трудно было тянуться через стол – она упала на стул и
заплакала, уронив лицо в ладони.
Это была хорошая минута! Джазмены заиграли аргентинское танго,
пары потянулись из-за столов…
Ночь подходила к концу. Мы давно перемешались в компании корейцев и
соотечественников. Есть это понятие «облегчить душу». А чем ее облегчить?
Рассказать об опустевших родных причалах, городах без света, женщинахчелночницах и таможенных кордонах на Керченской переправе? Не нужна эта
правда позорная. Не поможет душе.
Но не можем без слов о политике. Сидит в нас этот ген –
ответственности и боли. И мы колупаем его, как гнойную рану, пока не пойдет
кровь:
– Почему Севастополь отдали?
– Да что Севастополь, когда целую страну, как семью, разрезали. Брат –
в Казахстане, сестра – в Прибалтике, могилы родителей – в Крыму остались…
– Демократия! Теперь достаточно, чтобы «адвокат шустрый попался»,
а «честь и совесть» – теперь не в моде.
– Нет потому что такого субъекта – «родина», есть – «государство».
Государство чиновников и политиков. Они его кроят и обрезают,
подгоняют под себя, как костюмчик. Плох будет – другой найдут…
– На Кипре…
– Ты тоже не дома.
– Я дело свое знаю и делаю. И только «при деле» я нужен и семье, и
стране, если об этом речь. И себя не уроню.
– Ты из дома ушел, потому что там тебе копейки платят.
– Там ничего не платят. А я – мужик. Мне семью кормить надо. И ждать,
когда государство обо мне вспомнит, не буду. А если отдельно от него
выгляжу, так это оно меня изжевало и выплюнуло. И меня, и тебя.
Только без нас это и не государство уже, а свалка. Дурное место. Безрадостное
и пустое пространство. Оно обескровило без нас. Жить перестало. Как океан,
когда был бы, представь, без чаек, рыб и кораблей. Мы – кровь!
– Резон.
– Каждый живет свой вариант. Выбирает свой риск. А когда меня
просят родственники: помоги устроиться. Помоги уйти на контракт. Помоги
получить сертификат… – Плати деньги, – говорю,– учись, получай
сертификат… – А где гарантия, что я получу контракт и верну деньги? Это
же риск!? – А риск будет всегда, – отвечаю: уйти на контракт – это еще не
значит получить деньги, получить деньги – это еще не значит, что довезешь
их домой, потому что и таможня, и рэкет, и собственная глупость… А привез
домой – новые проблемы: семья их уже, считай, израсходовала. Так что,
объясняю, риск в нашей профессии будет всегда.
– Согласен.
– А риск есть у каждого. У шофера, бухгалтера, у строителя, что стоит
под башенным краном… Только я выбираю – море. А что там, в этом море, со
мной происходит – это мое. Не трожь!
– Согласен!
– И этот мандраж, когда весь как струна вытянут, и нервы звенят и
вот-вот лопнут – это мне как чечетка души. Как второе дыхание. Как ген! Ген
нации, отличающий нас во Вселенной. Как «ура!» или «авось!» Как русское
«занюхать корочкой!». Да с огурчиком бочковым! Да чихнуть «на здоровье!» Да
уши надрать, чтобы отрезветь в момент – народное средство и проверено
народом! Чувствуешь ген в себе? Конгломерат! Не можем мы затеряться. Не
имеем права. Мы – умнее! Талантливее! Мощнее! В нас, в каждом, крупицы
души Менделеева, Пушкина, Разина, Теркина…Широта и размах, как степи на
фоне гор. Ген – смеяться и выживать. Возрождаться! Мыслью и делом!
– И дай Бог – с родиной!
– Ох, любишь красиво говорить… Родину ему… Пей, давай.
– А за женщину?!
– Конечно…
– А за моряков…
– А за пароход…
– А за…
– «Мы вернулись домой в Севастополь родной…» – потянул кто-то.
Корейцы пели свое.
Мы – свое.
Шоколадная Элизабет просила спеть какие-то песни, про «красивых
девочек» и про «птичку». Первой песней оказалась «Зачем вы, девочки, красивых
любите непостоянная у них любовь». Вторую песню угадать не удавалось.
Ребята слабели. Оркестранты собирали инструменты. Бармен устало
протирал фужеры и пялился в экран телевизора. Братья корейцы устали, и
кто ушел к девочкам, а кто спал. Вислоусый земеля попросил у Степы баян и,
будто отделившись ото всех, с трудом выводил на баяне обрывки мелодий.
Каюта кокши. Стол, диван, цветная занавеска отделяет спальный угол.
Катерина Сергеевна вышивает, сидя на диване и укрыв ноги пледом. Стук в
дверь и голос старпома:
Катерина Сергеевна! К вам можно? Мне очень надо поговорить… (Она
поднимается и идет к двери.) Заходите...
Радист-старпом. Катерина Павловна, добрый вечер! Извините, что я
так поздно. Ох, какой сейчас ливень ударит! Я каяться к вам пришел.
Кокша. В чем это, чиф? Ночь, ливень – к чему предисловие? Тебе перед
вахтой поспать надо. Влюбился?
Радист-старпом. Нет. То есть – да. Только по-другому. Я ваши котлеты
вчера съел. Такие котлеты вкусные, что я сам не заметил, как получилось.
Кокша. Ну. И на здоровье. Я рада. Только сказать надо было. Я весь день
голову ломала: кто съел? кто съел?
Радист-старпом. Знаю. Виноват. Видно, с устатку после бара. Слышали,
как мы там отметились? Степа наш – молодец оказался. На высоте, можно
сказать.
Кокша. Тоже влюбился?
Радист-старпом (переходя на «ты».) Заметила? Прости, Сергеевна. Да я
ради Степки на такое дело пошел… только ты помочь можешь.
Кокша. И ты – на дыни насмотрелся, на сладкое потянуло. Говори прямо
– что надо?
Радист-старпом. Умная ты, Катерина Сергеевна. Ничего от тебя не
скроешь. Влип я в одну историю. Любовь меня подвела.
Кокша. Говори прямо. Шприц надо?
Радист-старпом. Не-ет. Как предохраняться – это я знаю. Я женщину на
судно привел.
Кокша. В Тунисе? Африканку? Тайно?
Радист-старпом. Русская она. Приехала сюда на заработки и застряла.
Документы и деньги у нее украли. За час до отхода из Туниса пришла к борту.
Я ее и провел. Никто не видел. У них ведь не так как у нас – пограничников на
причале нет.
Кокша. А зачем ты ее привел? В каюте посидеть? Котлетами
накормить?
Радист-старпом. В Россию ее везу. Пропадет она здесь. Пожалел. Так
получилось.
Кокша. Как получилось? Ты в своем уме? Это же – контрабанда живого
товара. За это – в тюрьму. Кого? Капитана, в первую очередь. Тебя? Какой с
тебя спрос? Капитан тебя на свой страх и риск старпомом взял: вахту с тобой
стоит, груз за тебя считает. Учит тебя, радиста-артиста. Капитан за тебя и
расплатится – добротой и свободой. Жалельщик хренов. Женщину на причале
жалко стало? А капитана тебе не жалко? Куда ему теперь? Ты знаешь, что твоя
«любовь причальная» – это капитану нашему – приговор. За что?
Радист-старпом. Брось учить, Катерина Павловна. Сам все понимаю.
Кому я еще могу все сказать? Капитану – не могу. Степке-механику – не могу.
Кокша. А Степушка тут причем?
Радист-старпом. Так я же для него старался. Это же он Любу в баре
встретил, и любовь у них разгорелась.
Кокша. Какая Люба? Какая любовь, дурак ты! Какая любовь может быть
к этой девке в баре? Да я здесь, каждый день, каждую котлетку для него…
Радист-старпом. Ты чего, Катюша? Ты чего? Разве ты…
Кокша. Все! Хватит обо мне. Говори толком: что надо? Да не смотри на
меня так! Я – кокша, член экипажа. Ты – старший помощник. Что надо?
Радист-старпом. Во-первых, никто на борту не знает.
Кокша. А Степан?
Радист-старпом. И не догадывается. Да и все у нас сейчас боцманом
заняты. Боятся, что за борт прыгнет или вены почешет. Подумаешь – жена с
кем-то спит… Первый, что ли?
Кокша. Ты не только дурак, оказывается, а еще и предатель. Предатель!
Друга своего понять не можешь! По-мужски, по-человечески.
Радист-старпом. А для кого я стараюсь? Про боцмана я не мог знать –
без меня случилось. А Степан с Любой – это у меня на виду было. Знаешь, как
они пели? Как они радовались друг другу! Да такая любовь – она только раз в
жизни встречается. Какие тут границы с паспортами могут быть? Придумаем
что-нибудь. Чтобы стать капитаном, надо научиться принимать
ответственные решения! А Люба – наша, русская. Оказалась в чужой стране. В
трудном жизненном положении. Как я мог не пустить ее на борт? Я же не
знал, что дед ночью на палубу пойдет…
Кокша. А дед причем?
Радист-старпом. Дед нас заметил, но подумал, что это я с тобой был.
Кокша. Ты? Со мной?
Радист-старпом. А что – я? Не могу с тобой рядом стоять? Плох для
тебя?
Кокша. Размечтался. Ох, и дураки вы мужики. Дураки… Ну, и что же ты
надумал делать? Контрабандист-любовничек…
Радист-старпом. Во-первых, ее кормить надо. Регулярно. Горячим.
Ночью холодно.
Кокша. А где ты ее прячешь?
Радист-старпом. На самом видном месте, куда никто не смотрит: на
пеленгаторной палубе. Там, в основании мачты помещение есть, маленькое. В
нем раньше радио-ЗИП хранили.
Кокша. На палубе?! А дождь? А холодно? Страшно!
Радист-старпом. Днем – не страшно. А ночью – там звезды видно,
красиво…
Кокша. Какие звезды, придурок? Покушать? Какое покушать, когда
женщине в туалет надо? А Степан о чем думает? Степан-барабан, музыкант
дубовый!
Радист-старпом. Степан ничего не знает! И не догадывается.
Кокша. Какие же вы, мужики, тупые. Говорите: любовь горит… Забыть
не сможет… А представить на секунду, что девушка сейчас на ночной палубе
морской болезнью страдает, блеска фонаря боится – этого чувствовать ты не
можешь! Не о вечной любви и не о товарищах ты, артист, думал. Ты себя перед
ней героем видел: смотри, Люба, какой я всесильный и смелый – тебя через
море на родину перенесу! Ответственное решение принял – женщину на
родину везу. Так думал? А о том, что она волны морской под собой никогда не
испытывала, и сейчас там на палубе дрожит от каждого крена с борта на борт
– думал?! Какой ей теперь Степа нужен? Забыла она все за одну только
мокрую ночь. Сам говоришь: ливень будет! Какая любовь? Какое геройство за
чужой счет? – предательство. Товарищей своих и капитана – предал?! Вот и
все твое благородство. И все твое нутро – как котлетки с камбуза – вороватое.
Что делать будем, товарищ радиостарпом?
Радист-старпом. Надо Степке сказать. И капитану. Надо признаваться…
Капитан решит.
Кокша. Надо. Надо тебя в море макнуть. Мозги промыть. Холодом
проморозить. А только – не сейчас. Сейчас беги к ней. Быстро! Приведешь ко
мне в каюту. У меня и согреется, переоденется, успокоится, и слезами умоется.
И душ с туалетом, и одеяло теплое, домашнее.
Радист-старпом. Я сейчас Степу найду…
Кокша. Немедленно! Веди ее прямо ко мне! Она же с ума сойти может.
От страха, от темноты, от непонятности… От тебя, дурака. Понял?!
Слышно, как нарастает за бортом шум ливня и ветра. Гремит гром.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Каюта капитана. Дед и капитан.
Дед. Все, капитан, ухожу спать. Утро вечера мудренее. Да и сон хочу
увидеть сладкий…
Капитан. Дынь нанюхался. Пойдешь океан слушать?
Дед. Ясное дело: шумит, дружище океан! (понижая голос)
Средиземноморский… Слушай, кэп, а дыни эти – просто сексуальные какие-то.
Даже мухи, которые над ними вьются, обалдели и все, представляешь,
непотребным делом прямо на лету занимаются…
Капитан. На лету? Ночью? Видел?
Дед. Точно. Своими глазами. Там же, на корме, свет горит… Ой, домой
нам надо скорей! (Подмигивает, теребя бороду и закручивая ус.) Там я
вспомню про эти дыни… (Выходит.)
Капитан (один в своей каюте, раскрывает толстую тетрадь, читает
вслух и говорит сам себе, записывая): Говоришь, как акын: что вижу, о том и
пою? А это в традиции русского флота – делать записи морской жизни. О
погоде, о волнах, о людях на берегу и в экипаже. О дынях на палубе и
женщинах в сердце…
Ах, женщины! Теперь все разговоры на судне будут о вас. Теперь полетят
тормоза к черту. Надо остуживать экипаж. Кончай расслабляться, мальчики!
О чем размечтались!? О женах? О встречах? О домашней яичнице? Не
торопитесь. Чего домой рваться? Что вас там ждет? Кто? Чего там мужику
делать – дома? Ему бы работу не проморгать. Он только работой и красив, и
нужен, и в себе уверен. Вся история человечества тому учит. Война ли,
крестовый поход, великие географические открытия, стройки коммунизма,
угольные шахты или подводные лодки – чего только мы не проходили и не
осваивали ради этого самого «женский взгляд…мужское достоинство… она
еще пожалеет…вернется…посмотрит…» И запоминают, бедолагу, по
фотографиям, портретам, газетным вырезкам…И дети нас по фотографиям
узнают, пальчиками показывают…И жена меня такого, как на фотографии,
помнит и …любит?!..
Теперь-то обо всем говорят. И в части семейного интима. Чем
заменить? Как? И какое при этом удовольствие получается…Я этот фотосемейный секс, можно сказать, всю жизнь осваиваю, а вот с удовольствием –
не получается. Или, как моя жена говорит, с удовольствием – дороже?.. Да уж.
Не о цене. Какая цена – коль о собственной жизни! О собственной… любви. Или
это не любовь? Или это не жизнь?.. Потому так боюсь возвращения домой.
Поймите правильно. Боюсь первых минут, первых реакций. И вы бойтесь. И вы
готовьтесь и будьте терпимее к неожиданностям. Я не о том, что приходишь
домой, а жена не одна…Конечно, все может быть – предупреждать надо.
Телеграмма, звонок – много способов есть, зачем же без предупреждения? Так
можно и на инфаркт нарваться, и на скандал, и на, извините, синяк под глазом.
Зачем это? Это не нужно. Культурно предупреди: буду…позвоню…жди. Ей ведь
тоже останавливаться нельзя, помните?
И все равно боюсь. Женщины – непредсказуемы. Особенно первая реакция.
Я бывало к дому подхожу – позвоню дважды: первый раз – за две трамвайные
остановки (цветы покупаю), потом – за две минуты до входа в подъезд, из
углового автомата. А иначе как? Звонишь в дверь, представляешь, что сейчас
жена (любовь – можно сказать) двери откроет, бросится в халатике, халатик
распахнется… А она – открывает дверь, в чем-то не сексуальном, на лице
маска из зеленых огурцов…Голос – чужой. Это мне-то?! «Раздевайся на пороге.
Марш в ванную. Целоваться потом. Свою идиотскую бороду оставишь вместе
с грязным бельем и прочей дорожной дрянью на вынос…– Я хотел бороду детям
показать…– Выбирай: или я – или…»
Секса нет. Поэтому я этих первых минут боюсь, как черт ладана.
Понятно, что женщина ждет. Хочет выглядеть красивой. Хочет показать
себя хозяйкой. Но лучше тогда встретиться на улице, на виду у прохожих.
Чтобы у нее подкосились ноги от радости, и слезы потекли, и глупые слова: я
не успела в парикмахерскую… Дома картошки нет… Я хотела тебе сметанку
купить, и укроп… Ты любишь…Ты так пахнешь. Самолетом. Поездом. Я так
соскучилась по твоим запахам…
Это целое искусство – приготовиться к встрече. Этому учиться надо.
Возьмите проституток. Не зря эти девочки тысячелетия пережили? Они на
первооткрывателях и инквизиторах, на королях и коммивояжерах свое
искусство шлифовали. Эти женщины не телом берут. И телом, конечно, но,
главное – отношением. Отношением не к мужчине – она тебя не знает, не к
ситуации – ситуация примитивная: плати и получай. Отношением к
предназначению – дать! Счета еще нет, еще не известно, чем все закончится –
банальным сексом, выпивкой, мордобоем или любовью… А почему – нет? Из
проституток, между прочим, хорошие жены получались. Ведь от этой
предрасположенности – дать! – женщина видит и ведет себя по-другому. Она
– не умнее, не красивее. Она – осторожнее, внимательнее. Она – чужая, но
чуткая. В ней что-то от жрицы и врача. Доброжелательность? Нет.
Поощрительность? Да. Поощрение. Во взгляде. В голосе. В движении рук.
Дескать, да! Ты все делаешь правильно… Ты делаешь это лучше всех…(Это ято?) Она ломает наши представления о разности в возрасте, физических
возможностях… Но ломает – навстречу. Ломает, как если бы она ломала лед
вокруг вас, чтобы вы могли двигаться к берегу. И от этого сразу: какая
женщина!..
И говорю я не о славе древнейшей профессии. Я о женщине говорю. Умной.
Красивой. Красивой, в смысле умения красиво выглядеть в ситуации. Достойно
выглядеть.
К сожалению, от многих любимых бегут мужики искать минутного
успокоения. А находят – возвращаются к женам. Ибо не телесного ищут, а
душевного… Ведь глупо рассуждать, что, мол, мужику только «это» надо…
Мужику очень важно увидеть себя со стороны. Тогда он сразу понимает – кто
ему нужен рядом. Помните русское «не по Сеньке шапка», вот!.. Это жизнь нас
дурачит и путает, а в принципе мы – мужики – очень сообразительные. Как
мы на курорт приезжаем. Вечером – слепенькие, хроменькие, красивые,
длинноносые, русые, черные, в крапинку – все по стенкам стоят,
присматриваются. А утром – гляди-ка! – слепенькие к слепеньким, хроменькие
к хроменьким, красивые – тоже парами. И так до последнего денечка. И такая
любовь?! Почему? Потому как время ограничено и каждый со стороны, как на
ладони. А мы ведь все, и мужчины и женщины, более всего и именно со стороны,
боимся смешными выглядеть. А у жизни-то срока нет – этого самого
двадцати четырехсуточного, курортного. Как без срока определиться: чего
хочется? Что успею? Кто меня в этой жизненной карусели разглядит,
заметит, осудит? Бабушки перед подъездом? Контролерша в троллейбусе?
Таксист? И только, когда рядом с другой женщиной себя увидишь, –
задумаешься. А задумался – полдела сделал, считай. Это же неспроста
народная мудрость: левак укрепляет семью… Мы же не про тех говорим,
которые на чужих ошибках учатся, те – умные. Мы – о больных постоянной
влюбленностью…Правда, жены это по-другому называют. Ну, так, ясное дело,
– женщины!..
Сцена в судовом коридоре.
Ночь. Каютный коридор судна.
Тишину разрывает звонок тревоги: семь коротких, один непрерывный…
крики с мостика и объявление по спикеру: «Тревога! Посторонние на борту!..».
Трель звонка общесудовой тревоги заглушается топотом ног, шумом
открываемых дверей, вопросами и перекличкой: где? кто видел?.. С
пеленгаторной палубы побежали... Где-то здесь спрятались... Осматривайте
каюты! Они в каюты могли забежать?.. Да кто же? Кто?! На борту только
свои… Двое были: женщина и мужчина… Женщина и мужчина?! Не
выдумывайте, Вениамин Васильевич, вам показалось… Мне показалось? Если
это Катерина Сергеевна, то почему она побежала от меня?.. Пойдемте к каюте
повара… (Стук в дверь.) Катерина Сергеевна! Откройте!..
Капитан. Катерина Сергеевна, откройте.
Кокша. Сейчас, Александр Павлович. Сейчас. (Открывает дверь и
выходит в коридор.) Что случилось? Я слышала тревогу, но должна была
одеться. Кого-то ищут?
Капитан. Вы – выходили из каюты ночью на палубу?
Кокша. Да, выходила.
Капитан. Вы были одна?
Кокша. Александр Павлович, что за вопросы к самостоятельной
женщине?
Капитан. Простите, но мы здесь – экипаж. В вашей каюте есть
посторонние?
Кокша. В моей каюте находится старший помощник. Мы выходили с
ним на пеленгаторную палубу, и он мне показывал звездное небо. Кассиопею,
кажется. ( Из каюты выходит радист-старпом.)
Радист-старпом. Извините, Александр Павлович, что такой шум из-за
меня. Хотел в темноте за Катериной Сергеевной поухаживать, а весь экипаж
поднял.
Дед. Поухаживать? Дела. Дыни. Как в старой песне: если нравится флот
красавице…
Капитан. Отставить. Не надо пошлить. (Обращаясь ко всем.) Тревоге
отбой! Свободным от вахт – по каютам! Отдыхать… утро вечера мудренее.
Каюта капитана. Стук в дверь и голос Гриши:
Гриша. Александр Павлович!
Капитан. Кто там?
Гриша. Это я. Гриша-моторист… Извините…
Капитан. Что-то случилось?! С Геной? Живой?
Гриша. Живой. Не волнуйтесь…
Капитан. Ну, говори. Что там?
Гриша. Александр Павлович, нам это… нам водки не хватило…
Капитан. Как не хватило?.. Вы что там, всем экипажем клюете? Как
воронье на чужую беду?
Гриша. Мы же, как лучше хотели… каждый по-своему…
Капитан. Что он? Успокаивается?
Гриша. Непонятно. Глаза красные, как у карася пойманного. И мозги,
похоже, как у карася, будто тиной набиты… Слышит ли, понимает нас? Не
знаю.
Капитан. Вы пытались его из состояния выбить: разговоры, анекдоты,
житейские истории?..
Гриша. Рассказывали… что неизвестно, кому повезло… что худа без
добра не бывает… что одному – еще лучше…
Капитан. А это пели: без женщин жить нельзя на свете, нет…
Гриша. Нет…
Капитан. То-то. Не охать и вздыхать вокруг него надо, а нацеливать.
Понимаешь? Женщин красивых знаешь сколько? Особенно у нас. В эсэнговии.
Умницы. Умелицы. Самые красивые в мире. Это я тебе абсолютно точно
говорю. Национальное достояние! Африканки, вьетнамки, японки – тоже,
конечно, хороши. Но у нас-то все перемешаны. От Камчатки до Польши! От
Севера до Азии! Коктейль! Все – самое лучшее! Дыню видел? Сверху корка, а
аромат – вьется. Только улови его. Только помоги ему наружу прорваться.
Чуть-чуть помоги. Для этого ты и мужик. Понимаешь? Вот о чем ему говорить
надо. И в этом вопросе пошутил нету. Некогда раскисать. Пришел на эту
землю – делай свое мужское дело: расти, работай, люби. Но так делай, чтобы и
тебя любить хотелось! Ведь женщина без достойного мужика, как бутон без
солнышка – не расцветет. На нее смотреть надо. Вздыхать. Стихами говорить с
ней. Чтобы она улыбнулась. И все человечество от этой одной улыбки будет
множиться и улыбаться. Знаешь, почему мамонты вымерли? Не знаешь! Она
говорит: давай, миленький, будем любить друг друга. А он отвечает: давай
еще поспим. Гад такой! И вымерли. Понимаешь?! Понимаешь, какая на нас
ответственность. В глобальном масштабе, а?! Бери бутылку и начинай все
сначала. И выгони всех из каюты. Это не пьянка, а дело серьезное. Понял?
Смелей, Гриша, вы наша смена – молодая кровь флота! Вам останавливаться
нельзя… (Гриша выходит из каюты.)
Капитан. Что за ночь? Видно, не уснуть мне уже. (Берет в руки свою
тетрадь, пишет и читает вслух.)
Эх, молодо-зелено. А мы без женщин не могли ни дня. В том смысле, что
хоть поговорить о них, хоть вспомнить. И все мои друзья до этого дела
жадные были. Потому что без женщин – беда. Куда без них? Как?! И вино не
течет без них. И песня не в радость. А водка? Кому она нужна была бы, если бы
не за женщин пить надо? Надо! За любимых! «…Были когда-то и мы
рысаками…»
Эх, хорошая штука – жизнь!
К полтиннику, после тридцати лет плаваний, перестали сниться
полеты с крыльями и без крыльев, над домами, деревьями или под потолками
бесконечно открывающихся комнат. А стало сниться, что хожу по воде, и вода
меня держит, а с берега кричат и удивляются. А я не удивляюсь. Как не
удивлялся когда-то, когда летал… Я не удивляюсь. И иду себе, и иду. И только
иногда, когда качнусь, оглядываясь на берег, и одна нога зависнет на мгновение
в воздухе, а другая продолжает мягко погружаться… начинаю автоматически
считать, вспоминая условие полузабытой школьной задачи про давление под
гусеницей танка и под женским каблучком. И сразу просыпаюсь, понимая, что
это уже не сон. Ибо женский каблучок – это такая реальность, такое начало,
такая глубина чувств и воспоминаний, что только попал – тонешь…
Как приятно погружаться в свои воспоминания…
…При ста сорока килограммах веса она была удивительно подвижной и
легкой на подъем: «Пойдем завтра в горы? За тюльпанами. Уже тепло и
тюльпаны отходят, но я такие места знаю. И у меня уже кеды новые есть.
Чего ты смеешься? Про кеды? Я же не могу плохо выглядеть. Я же женщина
кокетливая. И хочу тебе нравиться. Если не хочешь в горы – пойдем на море. Я
хочу, чтобы меня видели с тобой… Хочешь, я с этой вышки прыгну? Не веришь?»
– И уже поднимается по лесенке, одной рукой придерживая широкополую
шляпу, и с верхней площадки бросая ее театральным жестом: Держи-и! – и
шляпа летит, привлекая внимание всего пляжа, – такая габаритная дама на
вышке для прыжков в воду – море из берегов выплеснется! – но ты уже вся в
движении: воздушный поцелуй, руки над головой, широкие бедра взлетают
вверх, ноги плотно вместе, носки вытянуты – откуда в тебе эта легкость и
смелость? – Понравилось? Не ожидал? Я хотела тебе понравиться… – Ох,
женщина!
И какой же это каблучок? Это откровенное забивание гвоздей в гроб
холостяцкой жизни. Но ножки? Ножки были. И розовые пяточки. И пальчики,
такие же игривые, как и все остальное в гипнотизирующем облаке щебетания
и ласк: тебе нравятся мои ножки?…а выше?..
Но меня не проведешь. Я знаю, что женщина – это совсем другой мир.
Это генетически, клеточно, от мозга до тембра голоса – другая Галактика. И
другое тысячелетие. И другой способ выражать себя. Ведь, как они смеются!?
Смотрят! Как пальцами касаются…Змея! Луч солнца! Кошка! И перо
взлетевшей перед носом птицы…Фантастика. И яд. И мед. И колдовство. Нам,
мужикам, как в темноте над пропастью идти и вдруг зажмуриться от
вспыхнувшего света – так женщину увидеть! Нельзя – расслабиться,
поддаться и ослепнуть! Не верь, мужик! Ищи в ней слабое звено. Противное.
Чем хуже – тем спокойней. Найдешь – она твоя. И будет не опасна, как у змеи
ты знаешь яд, у кошки – когти, а у солнца – жар. У женщины есть женская
душа. Она – и Богу тайна.
Ты должен эту тайну раскусить. Как яблоко. Увидеть косточку. Ее
никто не ест, но из нее, заметь, растет и расцветает сад. И даже червячок
внутри – не портит плод. Когда ты неприятное о женщине узнал, допустим,
что не любит гладить брюки, селедку чистить не умеет, или от шляпок
летних без ума… Достаточно! От этих безопасных слов вся женская душа
вдруг проступает, как берег сквозь туман, как только слышен стал прибоя
шум или туманный буй нам место обозначил. И все уже не страшно.
Коварство, тайна, красота, и поцелуй, и вздох – все можно пережить теперь.
Игра уж не опасна…Меня не проведешь…Я знаю твой изъян… Он есть. Он в
каждой. Он в любой. В тебе – нашел! Теперь ты можешь быть прекрасна. И
чарами своими колдовать. Просить подарки, сладко ворковать, закатывать
глаза, немножко врать. Теперь ты – милая! И можно целовать, расслабиться
и философствовать. О, проза философии мужской!
– Женщина должна уметь варить борщ, штопать носки и знать, сколько
метров ситца нужно мужу на трусы, – говорит наш старший механик.
– Мужчина должен быть худой и бегать, а женщина должна быть
полной, лежать и ждать мужа, – говорят арабы.
– Ой, дурят вашего брата эти бабы. Ой, дурят! – говорит мамуля. – Они
же хитрющие, а вы – дураки против них. И так вам и надо.
– Не слушай своих друзей, не читай пословицы…Слушай свою маму. Мама
правильно говорит. Ты очень доверчивый. Очень нежный. Тебя легко обмануть.
И я тоже хочу тебя обмануть и заманиваю в свои сети. Но я говорю тебе это
откровенно. – Смеется моя тяжеловесная и продолжает меня целовать. И я
не сопротивляюсь. А чего сопротивляться? Я вижу ее изъяны. Я себя
предупредил. Она толстая – это раз. Это первый недостаток. Но мне, правда,
это нравится. Я люблю видеть ее тело во всех зеркалах. И во всех зеркалах она
мне улыбается. Как она это успевает?
– Знаю, что ты любишь за мной в зеркалах подглядывать. Я еще одно
зеркало купила, ты заметил? Я у тебя, как целый гарем. А лицо одно, только
для тебя, любимый…– И опять улыбается мне со всех сторон…
Как она умела это сказать: лю-би-мый… Музыка, а не слово.
И как откровенно она пытается меня завлекать. Даже не скрывает.
Другие женщины молчали, ждали, вздыхали, таинственно закрывали глаза, а
эта – давит напролом. Как танк. Вот. Второй недостаток. Она на меня
давит. Не в буквальном смысле, конечно. Я не против тесного общения. А
психологически.
– Не можешь ничего мне сказать – не говори. Мне достаточно, что ты со
мной, любимый… Любимый. Мне так травится это повторять. – (А мне –
слушать) – Ты мой любимый. Я знаю, что ты уйдешь, что это ненадолго. – ( Я
тоже знаю) – Но зато я успею тебе сказать это столько раз, сколько буду это
чувствовать… Любимый…
И мне не хочется уходить…
Это третий недостаток – мне не хочется уходить. А я должен уйти.
Женщина – это другой мир. Другая Галактика. Это чуждая биологически и
клеточно микрофлора и фауна. И энергетически!.. Предупреждали меня:
смотри, кореш! Эта баба хочет тебя охмурить. Осторожно! Эта веселая баба
– ох, опасная штучка! Ей лишь бы петь, танцевать, радоваться. А чему
радоваться? Впереди, как бильярдная луза – семья. И ты собственным кием,
можно сказать, сам себя в эту лузу гонишь. Зачем? Тебе жить. Думай. И на
мать посмотри. Ты ее послушай:
– Ой, сынок, думай сам. И любит она тебя. Вижу. Очень любит. И
красивая. Но такая большая! Такая большая! Красивая девка. Ой, погубит...
А танк свое давит:
– Ты о чем это все думаешь, милый мой? Или считаешь что? Так нечего
считать. Вот ты – вот я. Чего нам считать–то? Богатство наше все в том,
что тебе со мной хорошо, я с тобой – просто счастлива. Ой, пережили голод –
переживем и изобилие! Задавлю сейчас!!!
Надо искать недостатки. Жениться можно только тогда, когда точно
и осознанно знаешь недостатки. Ну и конечно, если с этими недостатками ты
сознательно готов примириться. Отец мой как говорил? «Женщины делятся
ровно на две половины: которые для семьи и которые для блуда. С первыми –
надежно, с другими – весело. А как определить – где какие? – тут, сын, как
отец тебе говорю, никакой жизни не хватит…» Опять думать надо. Опять
искать. Шарада какая-то… Врет радист-артист. Врет Катерина Павловна.
Нет между ними ничего. А что есть? Утро вечера мудренее.
СЦЕНА на мостике. Утро. Море. Ходовая рубка. Разные слова и мысли под
хорошее настроение, рассказывающие о морских буднях. Море за бортом
чистое и яркое, будто умытое ночным ливнем. Небо, волны, чайки – все яркое и
первозданное, как в день сотворения мира.
Капитан. Всем доброе утро! Старпом, чтобы все расставить по местам и
забыть вчерашнее, какое-то объяснение приготовили?
Радист-старпом. Простите меня, Александр Павлович. Рано мне еще в
старшие помощники. Подвел я вас.
Капитан. Вы серьезно это затеяли – ухаживать за Катериной
Сергеевной?
Радист-старпом. Да она на меня и не смотрит. Смеется только. Тут все
не так, как вчера показалось. Потому и побежали. Стыдно.
Капитан. Стыдно? Стыдно, что не всю правду капитану говоришь?
Радист-старпом. Мне самому подумать надо, Александр Павлович.
Капитан. Ну, иди. Отоспись после ночи. Подумай. Время есть. До
прихода в родной порт еще пять суток. Да, а что там с шубой, по ходу пьесы? У
вас весь сценарий расписан?
Радист-старпом (чешет затылок). Так принято на флоте – над
неумехами посмеиваться. Другим – весело. Ему – наука.
Капитан. А в чем тема?
Радист-старпом. Да говорили ему: шубы покупают в Греции или в
Москве. В Греции – красивые, в Москве – теплые. А в Тунисе – какие шубы? От
жары, из шкуры крокодила? Пожадничал – слишком дешево хотел. А в море,
как вы говорите: за все приходится платить. Теперь – до самого дома будет
шубу развешивать и ладошами хлопать.
Капитан. А кому покупал?
Радист-старпом. Если б кому-то, то я бы не стал балаган устраивать, а
на продажу – всем свою долю улыбки получить надо. Надо? Да он сам потом
улыбаться будет, увидите!
Капитан (улыбаясь). Ну, если будет улыбаться – открывай занавес!
Радист-старпом. Я постараюсь. Спокойной вахты.
Капитан. Добро. (Входит старший механик.)
Дед. Прошу добро, капитан!
Капитан. Доброе утро! Рад тебя видеть.
Дед. Торопишься мысли разложить по полочкам?
Капитан. Не получается по полочкам. Не сходится. Не мог он за нашей
Катей-королевной ухаживать. Да и она его, разве что в слуги определить
могла. Так что ее на пеленгаторный мостик увлекло?
Дед. Тем более что вторую ночь…
Капитан. Вторую ночь?
Дед. Я тебе не говорил, что в ночь по выходу из Туниса тоже видел
двоих наверху. Темно было. Показалось только, что мужчина и женщина, а кто
именно – не увидел. Да и вообще думал, что показалось мне. Потому и не
сказал. Думал – дыни меня увлекли…
Капитан. Дыни, говоришь? Ладно, доживем до вечера. Тем более что у
нас еще боцманская эпопея в самом разгаре. Всю ночь сегодня с Гришей твоим
правду жизни искали. Выйдут ли на работу – философы – Гриша с боцманом?
Дед. Эти? Эти выйдут. Эти свое возьмут. И философию под водку. И
работу на закуску. Эти – могут!
Капитан. Ладно. Отдохну на вахте, посмотрю на море.
Дед. Ладно. Побегу в машину. (Уходит.)
Капитан садится около иллюминатора, смотрит на горизонт, пишет в
дневнике, который держит на коленях и читает:
С утра продолжали мыть грузовые танки. Стационарно установленных
моечных машинок у нас нет. И потому, операции сводятся к довольно
трудоемкому процессу перетаскивания шлангов, присоединения их к моечным
или пожарным палубным трубопроводам, одной стороной, и к опускаемым в
танк моечным машинкам, с другой. Бригадир моечной бригады – боцман.
Работа физически трудная и ответственная, поскольку перед погрузкой
качество мойки проверяется инспектором и только после его положительной
оценки, разрешается прием груза, а экипажу – дополнительная оплата за
выполненную мойку. А если вдруг танки не приняты под груз по причине
некачественной мойки, то судно попадает под штрафные санкции вплоть до
снятия фрахта или замены экипажа…
Жду – выйдет ли Гена. Вышел. Молчаливый. Но, как обычно, собранный и
работоспособный. Тянул за двоих. С каким-то остервенением, никому не
доверяя, сам лез в горловину, проверяя качество работы. Вылезая из танка, он
либо показывал большой палец, и тогда два матроса демонстративно
разводили руки в стороны и улыбались, либо – кулак, и тогда они, подхватывая
скребки, ведра и ветошь, вместе с боцманом исчезали под палубой.
Пароход живет своей жизнью. Бежит, покачиваясь. Охает, проваливаясь
или больно ударяясь на волнах. Свистит из машины напряжением турбин и
металла. Он напряжен как большой и раненый зверь, который ежеминутно
прислушивается и присматривается к себе: что болит? где болит? выдержу?
И осторожно продолжает двигаться, оберегая больное место.
…Стараясь не говорить в присутствии боцмана о больном, мы,
естественно, когда его не было рядом, только о женщинах и говорили. Все. И я,
конечно, тоже не святой – вспоминал аппетитно-большую и улыбающуюся
мне мою любимую и очень большую женщину, ее бесхитростно-откровенные
знаки внимания, над которыми когда-то смеялся. Но, даже в воспоминаниях, я
не позволял себе «потерять бдительность» и поддаться ей полностью. Даже
в моих воспоминаниях наши слова, мысли и обоюдные влечения были подобны
упругим потокам двух мощных магнитов, ежесекундно путающие свои полюса
и потому, то проникающих друг в друга своими струями, то
отталкивающихся.
– Что тебе приготовить? А варенье хочешь?…И такое тоже есть. И это
я умею. И пирожное тебе будет. Я люблю готовить, а для такого классного
мужичка готовить – одно удовольствие. И «наполеон» будет – пальчики
оближешь. Будешь, как я! Хорошего человека должно быть много…– и
показывает, смеясь, себя всю…
Наконец-то! Тысяча недостатков! Закормит! Буду толстый! Одышка
появится. Печень сядет от жирной и обильной пищи. Нет! Дураков нет. Это не
жизнь – самоубийство какое-то…
– Может, ты хочешь телевизор посмотреть? Последние известия?
Включай. Смотри. Я совсем не обижусь. Ты же мужчина. Это нам, женщинам,
политика неинтересна. У нас другой мир. Мы о другом думаем. Я все понимаю.
Включай. Или хочешь перед сном газету почитать? Или книгу? Не стесняйся.
Это же жизнь. Как есть, как спать. Я подожду… Я подожду.
Агитка. Хоть плакат рисуй: «Даешь – брак!»… Дураков нет. Хорошее дело
– браком не назовут…
А чего ждать? Во сне уже не летаю. По воде хожу. Чего еще ждать? Сам
лысый. Живота, правда, нет. Зато волосатый. Как обезьяна. «Все дяди и тети
от пап и мам появились, – говорит наша внучка, – а дедуля – от обезьяны…» И
возьми нашу внучку, к примеру. Это уже не танк – ракета! Ох, достанется
кому-то. Любого облапошит. А каблучок-то, каблучок! Еще и ножка-то
детская, а ,вишь, как вышагивает рядом с бабулей…Как каблучком-то… цокцок, цок-цок…У-у, Галактика…Система! Против нашего брата.
– А что это ты и телевизор не хочешь смотреть и читать не хочешь?..
Да не надо мне от тебя ничего. Отдыхай. Отдыхай. Набирайся сил. И не
намекаю я ни на что. И не трогаю я тебя. И ты меня не трогай. Лежи…Лежим.
Обнимаемся. Летим! Вместе… Здесь другой мир. И ты здесь другой. И думаешь
по-другому. И ведешь себя по-другому. Умный. Ласковый. Добрый. Доверчивый. И
умеешь быть большим и щедрым. Правильно: мужчина возбужден – голова не
работает. Смелее, любимый! Пережили голод – переживем и изобилие…
Я снова нащупываю дорогу к тебе. Женщина моя! В полете. На воде.
Взлетая. Утопая. Проваливаюсь. В другой мир. В другое тысячелетие. В другую
Галактику. К запаху твоих волос. К телу и улыбкам из тысячи зеркал. К
прикосновению твоих пальцев. К …соприкосновению нашему…
Боже, как долог этот рейс…
ВЕЧЕР третьего дня. МОСТИК.
Капитан. Как пел бы акын: вечер третьего дня. Закончили мыть танки.
Кажется, можно вздохнуть с облегчением. Но, недаром говорили в старые
времена: когда кажется – крестись… Тепло. Проходим греческие острова. В
эфире греческие слова и музыка сиртаки. Степан наигрывает на баяне, собрав
народ на корме судна. За кормой – кильватерная струя и две чайки, как
привязанные к небу и судну. Песня у Степана сегодня грустная, но с вызовом:
Я тебя лишь коснулся – ты сразу взлетела,
Убегающим по небу облачком белым,
И вдали, исчезая, спросила несмело:
Как зовут тебя, мой долгожданный Ромео?
Ты спросила, как звать, – и тебе я ответил.
Я ответил: я – ветер, я ветер, я ветер…
Ты – воздушное облако, полное света.
Я – твой вечный Ромео, я – ветер, я – ветер…
Нам с тобой кочевать, обгоняя планету,
И ни дома нам нет, и ни отдыха нету…
Никогда ты не будешь мне верной женою,
Никогда не присядешь ты рядом со мною.
Никогда не присядешь… Присядешь? Ответь мне.
Мы бежим друг за другом, по кругу, как дети:
Ты бежишь – догоняю… Я – ветер. Я – ветер!
Я тебя лишь коснулся и ты улетела…
Ты спросила, как звать, – и тебе я ответил.
Я ответил: я – ветер, я ветер, я ветер…
Ты – счастливое облако, полное света.
Я – твой вечный Ромео, я – ветер, я – ветер…
В каюте кокши. Обе женщины сидят за столом, пьют чай и слушают.
Люба. Это же Степан поет. Он для меня поет. Он даже не знает, что я его
слышу. Песня такая странная. Что мне делать? Как сказать ему, что я здесь,
близко. Что скоро мы будем рядом.
Кокша. Рядом? Скоро? Я же тебе объясняла: у тебя нет документов. На
судне о тебе никто не знает, кроме меня и старпома, который тебя провел на
борт. Как удастся пройти таможенно-пограничный контроль в России и
вывезти тебя с территории порта – это вопрос. Все может закончиться очень
печально. Тюрьмой, даже. Для тебя. Для капитана. Для старпома-радиста. Если
подключим Степана, то и для него. Чем больше людей втянуто в круг, тем
больше это похоже на умышленный сговор. Так что – сиди, моя дорогая. Сиди
и не высовывайся. Поняла?
Люба. За что ты меня не любишь? Я мужика у тебя не отбивала.
Прячешь – спасибо. Кормишь – спасибо. Что я еще должна? Я же не
напрашивалась на эту контрабанду: старпом предложил – я согласилась. А
что? А какие у меня были варианты попасть на родину?
Кокша. А ты хочешь на родину? Тебя там ждут?
Люба. Теперь и не знаю. Ждут, конечно. Только я же на заработки
уезжала. Меня с деньгами ждут. Паспорт новый куплю и снова уеду – у нас в
городе работать негде.
Кокша. А Степа тебе зачем?
Люба. Разве? Разве – зачем? Он – спасение мое. Душа у него – близкая
мне, родная. Я его не потяну за собой. Разве я не понимаю: у него работа,
жизнь, семья, наверное? (Смотрит на Катерину Сергеевну. Но та молчит.)
Наверное, есть семья? Разве я могу мешать его счастью?
Кокша. Ты не обижайся, я не со зла. Я и сама, можно сказать, как и ты –
на заработках. Только повезло больше. Степа – чего таить – парень завидный.
А только, в нашем положении, никто нас здесь не видит и не замечает. Они,
представляешь, целыми днями о дынях говорят, мол, сексуальные очень и
очень их соблазняют. Дыни. А я кручусь перед ними с утра до ночи – пирожки,
блинчики, тортики, котлетки, отбивные и соляночка, компотик и кофе на
мостик – никто. Никто! Я для них – член экипажа. Нет, вру, есть один. Капитан.
Не потому, что капитан, а потому что мужик. Спросит он меня потом, когда
судить его будут: ты знала, Катерина Сергеевна, чем ваше гостеприимство для
меня закончится? Что отвечу? Знала. А только не могла я по-другому
поступить.
Люба. А как поступают по-другому? Скажи! Ведь не я первая. Сотни и
тысячи бегут из африканских портов на попутных судах. Я знаю! Все в Европу
хотят. Думают – там их ждут. Карабкаются на борт, прячутся в трюмах и
лодках. Их находят и выбрасывают за борт. В ночь. В волны. К рыбам с
медузами. Как – по-другому?
Кокша. Недавно судили в Европе один экипаж, все – бывшие наши. Они
выбросили за борт человек 15-20 марокканцев, добивали до смерти. А
несколько человек выплыли, их подобрало другое судно. Они и рассказали на
суде. А что – суд? Озверели люди? Почему? Собаку на улице жалеют, а человек
– в мусорный бак. Почему?
Люба. Почему? В словах запутались. Я столько всяких слов слышала, а
где оказалась? Из родного села бежала – как с мусорки. В Африку попала – как
в мусор. Я - русская. Я на родину возвращаюсь. Украли у меня паспорт и
деньги. А как мне быть? В полицию идти боюсь – продадут куда-нибудь. Не
верю. В посольство – до него добраться надо. Да и тоже не верю – зачем я
нужна им? Хлопотно им. Вот и пошла к соотечественнику. По-человечески. А
ему – соотечественнику – как отказать мне? Не помочь? Отвернуться? Ты же –
не отвернулась!? Не нравлюсь, а рубашку и белье свое дала, не спрашивая.
Почему? Объясни! Ответь!
Кокша. Потому что мы бабы. И не спрашивай больше. Договорились?
Люба. Договорились… А можно попросить?
Кокша. Проси.
Люба. Пусть Степа играет по вечерам, а? Попроси его. Намекни ему. Ты
ведь можешь?..
Кокша. Могу. (Засмеялась вдруг.) Я все могу, пока на палубе дыни.
Люба. Какие дыни? Что ты на них зациклилась?
Кокша. Наши. Женского рода-племени. Ой, глупые эти мужики, Любка!
Просто глупые… дыни их возбуждают, а мы – нет! Мужики – виртуальные
стали, хоть плачь. (И расплакалась. Люба прижалась головой к плечу,
успокаивая.)
Люба. Я что придумала, Катерина, послушай. Капитана подводить не
хочу. Хоть и не знаю его. Просто, по-человечески, не хочу.
Кокша. Ему рассказать – он придумает. Они с дедом – не шаблонные.
Люба. Не шаблонные? Я, между прочим, чемпионкой по прыжкам с
вышки была. В институте. Давно. Но умею еще, умею. Точно тебе говорю.
Короче: прыгаю с борта. Ты – поднимаешь тревогу: «Человек за бортом! Вижу
человека!». Судно останавливается, и меня берут на борт. Так я попадаю на
судно второй раз. Легально. Со всеми записями в судовых документах,
журналах и прочее, что там у вас есть. А? я где-то читала, что капитан имеет
право регистрировать на борту рождение и смерть. А я? Я – второй раз
родилась, можно сказать?
Кокша. Роды твои еще продолжаются, если точно говорить.
(Улыбнулась.) А если мы тебя не сможем подобрать? Не увидим? Не найдем?
Что тогда?
Люба. Судьба, значит. Значит, занимайтесь проблемами боцмана. Что
там у него? Жена от него ушла? Или не ушла? Или у него истерика? Мужская
слеза от запаха дынь? Поллюции какие-то. От долгого воздержания, наверно.
А? Как тебе мой план? Или тебе на меня наплевать? Скажешь прыгать – я
прыгну! Море большое, не промахнусь...
Кокша. Сиди тихо и не вмешивайся. (Набирает номер судового
телефона.) Товарищ капитан! У меня срочное дело к вам. Вы можете зайти в
мою каюту? Пожалуйста. Я жду.
Люба. Ну, ты даешь. Точно как в старом анекдоте про мужиканачальника.
Кокша. В каком анекдоте?
Люба. Начальник делится бедой: секретарша пригласила подождать
минуту в прихожей, а потом войти в ее комнату.
Кокша. И что?
Люба. Подождал. Вошел. Сидят сотрудники отдела и поздравляют
начальника с днем рождения.
Кокша. В чем суть?
Люба. Представляешь, в каком виде он вошел?
Кокша. Это не о капитане.
Люба. Что? Идет в душ, не снимая фуражку, а погоны на голых плечах
руками держит? Кстати, это не он стучится?
Кокша. Он. Входите, Александр Павлович.
Капитан (входит, оглядывает обеих женщин.) Вы, я так понимаю, Люба
– знакомая Степана?
Люба. Да. Только он не знает, что я здесь.
Капитан. Верю. Иначе, отчего он так грустит, с баяном-другом. А кто
знает?
Кокша. Только я одна. Так получилось.
Капитан. Так получилось? Разберемся. А почему не таились до самого
дома? Что надумали?
Кокша. Люба имеет план: прыгнуть за борт – она хорошо плавает.
Сыграем тревогу, спасем неизвестную, поставим на довольствие, и сдадим ее
на берег в родном порту.
Капитан. А если не спасем? Это только дилетантам кажется: все утонут,
а я спасусь, прыгну за борт – переплыву океан, шторм до неба, а я не боюсь.
Люба. А я не боюсь.
Кокша. А вы говорили, что море дураков любит. Дуракам и пьяницам
везет?
Капитан. Я говорил? Мдда-а. Разберемся. За откровенность и доверие –
спасибо. Полагаю, вы знаете, что другой каюты и условий для вас нет – на
палубу, желательно, не выходить и за борт не прыгать. Спасение проведем
условно. Так будет безопаснее и теплее. Договорились? Извините, мне на
мостик. И пожалуйста, постарайтесь, чтобы экипаж из-за вас по ночам не
бегал? По ночам – спать надо, ясно?! (Вышел.)
Кокша. Что я говорила?
Люба. Я думала, он хоть раз, для порядка, голос повысит? Или голоса
командирского не имеет? Или он свою игру имеет и свой план? С медалью за
спасение?
Кокша. Перестань! Как не стыдно.
Люба. Стыдно? За что? Что за борт не надо прыгать? Зато теперь петь
можно?! «Ой мой милый вареничкiв хочет... Ой мой милый вареничкiв
хочет…» А могу я с тобой завтра на камбуз пойти? Помогать буду! И на
хлопцев твоих погляжу, а? Да брось серьезную играть – тебе не идет. Тебе
улыбаться надо. Мы, кстати, женщины. Нам улыбаться – природой обязано!
НА МОСТИКЕ. Судно идет в густом тумане. Звуки и голоса приглушены.
Скорость снижена. Каждые две минуты раздается сигнал тифона. Капитан
прилип к экрану радара.
Веничка. Туман уходит, Александр Павлович! Какое роскошное солнце!
Капитан. Греческое. Отбой тифону. Сообщите в машину: вышли из
тумана, добавляем ход….
Веничка. А острова какие?! Скалы – надгробия. Высота – метров по
восемьсот! Природа – ни кустика, ни деревца. Красота – девственная!
Капитан. Девственными здесь были леса еще при царе Одиссее,
наверное. Потом их на строительство парусных кораблей и галер срубили.
Рулевой. Все?
Капитан. Как видишь.
Рулевой. Столько кораблей?
Веничка. А сколько тысячелетий – какой лес устоит?
Рулевой. А у нас?
Капитан. И у нас. И после нас, лет через сто, может быть, цвет травы
станет белым, а цвет снега – зеленым… Может быть?
Веничка. Снег – зеленым?
Капитан. Или красным... Кстати, о наших баранах: тревогу расписали в
черновике? Хочу посмотреть.
Веничка. Тревогу «Человек за бортом!», спуск шлюпки, обнаружение и
спасение иностранки расписал подробно, как учили. Осталось выбрать: кто из
экипажа первым увидел, кто прыгнул за борт и сопровождал пострадавшую
до подхода шлюпки…
Рулевой. За это же и медаль могут дать?
Капитан. Само собой! И премию. И на берег спишут. А объяснений
сколько придется писать?! Да еще и на детекторе лжи отвечать на вопросы
типа: что вы увидели, прыгнув за борт?
Веничка. Прыгнул в воду, а там образ медали «За спасение
утопающего» плавает. Как медуза в тропическом море, цветная.
Капитан. И теплые тапочки на меху.
(Входит старший механик.) Саш Палыч, беда. Боцман говорит, что он за
борт выбросится – жить не хочет.
Капитан. Что? И этот туда же?! Где он? В каюте? Сам им займусь сейчас.
(Выходит.)
Веничка. Приглашаю записываться на медаль! Кто в очередь за
медалями? Записываю в очередь и организовываю награждение. Желающие
прыгать за борт – в очередь… Что-то желающих-то не густо. На геройство
народ не спешит. Спасение утопающих женщин – дело самих женщин…
КАЮТА БОЦМАНА. Боцман сидит за столом и разглядывает
фотографию жены. Стук в дверь и голос капитана:
Можно к вам, Гена?
Боцман. Входите, Александр Павлович. Присаживайтесь. Только не
говорите ничего.
Капитан. Так не пойдет. Ты что это дурью маешься!? Заканчивай с
этим! Все хорошо в меру. Можно и поскулить, можно и пожалеть. Хватит! Себя
пожалей. Самому жить надо. Подумаешь, жена ушла. Пусть теперь она
пожалеет: такого мужика потеряла. Дура.
Боцман. Она не дура, Палыч. Ну, что такое? Что такое? Почему все
говорят мне, что она плохая. Что она – гулящая. Что она… Она – хорошая.
Капитан. Может, и хорошая. Значит ты дурак. Не смог чего-то
разглядеть в ней. Или услышать что-то. У меня вот подруга была – мечта! Сто
сорок килограммов! Красавица! В кабаке танцевать выйдет: «Эх, Одесса,
жемчужина у моря…». Кабак гудит, палуба и стены волнами ходят. Столики с
закуской подпрыгивают, как костяшки домино. А публика – ревет, как на
стадионе. Вспоминаю – плакать хочется. Она мне прямо сказала: я, когда
выпью, без мужика не могу… так что – никаких морей! Обижайся – не
обижайся, а ждать тебя смогу только до первого праздника, до первой
рюмки…Что же мне на нее обижаться? Она ведь тоже – живой человек. Пусть
будет счастлива. А ты как думал? Только так.
Боцман. И мне жена говорила, что без мужчины не может долго…Что
такого?
Капитан. А зачем же ты в море подался?
Боцман. Я же за заработком. Все такое…
Капитан. За заработком!? А она тебе говорила, что не нужны ей деньги?
Что она и на копейки согласна, только с тобой чтобы. Говорила?
Боцман. Говорила. Но ведь это все женщины говорят. А деньги нужны в
семье.
Капитан. Правильно. Соображаешь. Но тогда и сообрази, что за все
приходится платить. Зубами, волосами, нервами, семьей… Женой – тоже.
Понимаешь? А всех денег не заработаешь. И это твое «за заработком» – ни от
нужды, а от зависти. Что, дескать, денег у кого-то больше. Так у этого «когото» денег, может быть, и больше, а жены, такой, как у тебя – нет! А ей – деньги
эти большие, когда ты годами в море – не нужны. Не греют ее. Ей ты нужен.
Она о слабости своей говорила тебе, просила остаться? То-то. Баба бабе
рознь… Я без первой жены остался – ушла – дело моряцкое, обычное, можно
сказать. Намучился. Двое детей. Мать больная. Беда… Нагулялся, конечно.
Меня на баб, как на мед, тянуло. Не мог без них. Но и остановиться ни на ком
не мог. Ни то, что не верю – не перегорел, не перебесился. А слегла мать
совсем, говорит: женись, не успокоюсь, пока рядом с тобой хорошую женщину
не увижу. А где ее возьмешь, хорошую? Кто за меня пойдет? Голь перекатную.
Что делать? Взял двадцать конвертов. Под копирку во все концы разослал
старым подругам: так, мол, и так… двое детей, мать больная… мне в море
надо… за матерью и детьми смотреть будешь – приезжай. Поехали. По две и по
три одновременно приезжали. Мать опять плачет: «Бессовестный, – говорит, –
разве можно так с женщинами?..». А они ничего. Все понимают. Вместе сидят,
обсуждают ситуацию. Каждая, вроде, согласна. Только согласна не здесь
оставаться, а забрать меня с моими детьми и мамулей и уезжать. А куда же я
мать из родного двора, где она с отцом почти полвека прожила. В Москву? В
Прибалтику? В Новосибирск? География большая, а только матушке моей, все
равно, как в могилу. Понимаешь? Куда ехать? Такая жизнь.
Боцман. Что такое? (Нелепо повторил боцман свою обычную присказку и
развел руками.) И как же вы, Палыч?
Капитан. Я? А что я? Услышала моя сто сорока килограммовая любовь –
приехала, разогнала всех невест, и стали жить поживать и добра наживать,
как говорится.
Боцман. А море как же? А рейсы долгие? А что такое – она же говорила…
Капитан. Я тоже спросил. А она отвечает: то ведь я любовница была, а
теперь – жена…
Боцман. Вот это да.
Капитан. Да. Это ведь для женщины разные ситуации. Разные силы. И
разные резервы. Понимаешь. А рассчитывать силы близких – ох, какая наука.
У тебя, от твоих неудач и заскоков может второе дыхание открывается,
крылышки прорастают – теперь, дескать, получится! Теперь смогу! – а у них, у
близких и родных, только руки опускаются. Вот. Сам теперь знаешь, как
женам трудно. Твоя-то…
Боцман. А что такое? Ну, почему вы думаете, что она плохая, что она
непорядочная?
Капитан. А кто говорит? Я и не думаю.
Боцман. Правда? Правда, Александр Павлович?! Палыч – вы человек! Вы
глаза мне открыли. Я теперь понял: она мне последнее предупреждение
делает, чтобы я все продумал и не оставлял ее больше?!
Капитан. Ну, увидишь – спросишь. Если не сопьешься за эти несколько
суток до прихода.
Боцман. Я?! Мне не наливать больше, Палыч. Все! И завтра с утра – в
работу! А что такое? Сколько нам идти осталось – пустяк. Я – выдержу. Только
меня, пожалуйста, в первый же день по приходу – отпустите. Мне очень надо.
Я успею. А что такое…
Капитан. Ладно-ладно. Давай, кофейку попьем. Удивил ты меня. Тебе
сколько лет? Тебе же тридцать шесть, если не ошибаюсь. Ты что, никогда
жене не изменял, что ли?
Боцман. Никогда. Она у меня единственная.
Капитан. Ты даешь. Тебе лечиться надо. От идеализации излишней. Так
нельзя. Жизнь – штука жесткая. Она расслабленности не прощает.
Боцман. Как лечиться? Изменять, что ли? Так я не хочу. Мне только она
нравится.
Капитан. Ты не изменяй. Но – вильни хвостом. Чтобы она
заволновалась. Левак укрепляет семью. Слышал такую мудрость? Крутани
разок – сразу и увидишь свою благоверную в истинном свете. Какая она есть.
А тебя будто солнцем затмило. Ты и сам на мир смотреть перестал.
Боцман. Она сразу догадается, если я только посмотрю на сторону.
Капитан. И хорошо. И пусть догадается. Ты даже в наглую. А домой
ночью возвращаешься – чесночину в зубы. Пусть у нее мозги набекрень
съедут. Вроде ты и от женщины, но запах чеснока – какая женщина может
быть? Алиби!
Боцман. Что такое? Разве можно? Разве так бывает? А вы? У вас?..
Капитан. А что у меня? И меня моя милая с моря выжать хотела, письма
в местком писала. Что, мол, дома не бываю, семьей не занимаюсь… Лучше,
говорит, я тебя каждый день из милиции забирать буду, чем на полгода из
дома в море отпущу…
Боцман. Вы же говорили, что она изменилась?!
Капитан. Так не сразу. Сразу – это агитка только. Знаешь такое слово?
Сколько мужиков хороших на этих агитках свои судьбы ломали. А жизнь
долгая. Не такое бывало…
Боцман. Да ну?
Капитан. Вот тебе и «да ну». Война была. С полной стратегией и
тактикой. Но, правильно говорят, бабий ум – короткий, где им против нас. Они
слишком серьезно гребут, а жизнь ведь – улыбку любит… Я домой
возвращаюсь. Поздновато, правда. Чесночину загрыз для исключения лишних
вопросов. Звоню. Моя – будто за дверью ждала – сразу открыла. Я
насторожился. Молчит. Подозрительно! Я на кухню. Борща налил. Молчит. В
коридор вышла. А у меня в прихожей зеркало висит – аккурат входную дверь с
моего места на кухне видно. Смотрю – дверь открывается. Без звонка!
Милиционер входит. Участковый. И моя его ведет: «Сюда, – говорит, – вот
он…» – На меня показывает. Только я-то не стал дожидаться, пока они из
прихожей двигались. Тарелку с борщом себе на голову надел, благо –
холодный, и жду реакции. Она – слов нет. С открытым ртом стоит. Участковый
спрашивает: кто это тебе? – Она! – отвечаю. – Ну, – говорит, – вы тут без меня
разбирайтесь… – И ушел…
Боцман. А что такое, как же после этого?
Капитан. Что как?
Боцман. Жить как?
Капитан. Я же тебе говорю: веселее смотри! Ты слишком всерьез все
воспринимаешь. Так нельзя. Так никаких сил на эту жизнь не хватит.
Это же по любви. Соображать надо! И левак. И борщ на голове. И ее письма в
местком и в милицию. У нее же вместо коврика под кроватью весы стояли,
плоские такие, видел, наверное. Многие женщины имеют. И первый шаг,
каждое утро, начинался с них. И первые слова: ой, на два килограмма похудела
за ночь! Трудолюбивый ты мой! Дай, я тебя поцелую… Пережили голод –
переживем и изобилие… Присказка у нее такая. А ты говоришь – как?
Боцман. Вы разыгрываете меня? Вы все это придумали, да?
Капитан. Придумал? Может, что и придумал, какой же морской
разговор без этого дела, а? (Треплет его пышную шевелюру.) Хорошая штука
жизнь, боцман. Хоррошшая!!!
Боцман улыбается. Пока еще нерешительно. Неуверенно. Но улыбается.
Будет жить.
Боцман. Александр Павлович, а Веничка мне нагадал – к удаче. А что
такое?
Капитан. На кольце обручальном, что ли?
Боцман. Нет. Он на гайке специальной…
Капитан. На гайке? Это что-то новенькое. Ну, отдыхай. Утро вечера
мудренее…
НА МОСТИКЕ. Веничка на вахте. Входит капитан.
Капитан. Вениамин Иванович, вы, что это боцману нагадали, что он так
сразу поверил?
Веничка. Поверил? Правда? Я – как вы сказали – к удаче…
Капитан. Молодец. А что это за новый способ гадания – на гайке?
Веничка. Я вам сейчас покажу. Это специальная гайка нужна.
Немагнитная. И я рассчитываю ваш меридиан. По дате рождения, знаку
зодиака, фазе Луны… я еще дополнительно беру в расчет наши координаты…
Я сам этот метод усовершенствовал. Надо гайку точно над ладонью держать.
Удача на ладонь, называется…
Капитан. Удача на ладонь?! Ну, молодец!.. Кстати, Вениамин
Васильевич, что там у вас с шубой произошло?
Веничка. Представляете – моль появилась?! Хорошо, что старпом
заметил. При мне убил. Просто, как лев за ней прыгнул и поймал: хлоп!
Ладонями… и убил.
Капитан. Как лев? И что теперь?
Веничка. Теперь профилактика: каждый день шубу надо вывешивать,
отряхивать. Обкладывать средствами от моли.
Капитан. А такие есть?
Веничка. Есть, Александр Павлович! Чтобы я без радиста-старпома
делал?! Он все знает! Можно перцем посыпать. Можно – лавровым листом.
Только Катерина Сергеевна перец и лист не дала. Старпом такое придумал,
такое придумал – никогда не догадаетесь?! Он придумал обкладывать
старыми газетами: типографская краска – это чистый свинец, быка убить
может!
Капитан. Быка? Силен, артист! А гайка на ладони не помогает?
Веничка. Представляете – гайка – бессильна. Можно попробовать
перепродать шубу кому-то из экипажа… Перепродать…
Капитан. Да кто же купит? Все ведь знают про моль?
Веничка. Радист сказал, что он знает секрет рекламы. Я ему верю. Он
контактен со знаками судьбы. Я проверял…
В этот момент в рубку заходит старший механик:
Дед. Ты здесь, командир? Пойдем дынькой побалуемся. Боцман на
камбузе дыньку режет – аппетит у него, видите ли, проснулся. Всех
приглашает. (Дедуля доволен и разглаживает бороду.) Аппетит к жизни, а?
(Улыбается. Продолжает, подмигивая.) А может и на женщин?
Капитан. Дай-то Бог, дедуля. Дай Бог.
Веничка. Григорий Мартемьянович (обращается Веничка к деду), а я
новый способ гадания освоил. К удаче…
Дед. К удаче? Удачу, дорогой мой, руками брать надо. Как рыбу. И
держать. Чтобы она не выскользнула. Видал, как ее командир держит?!
(обращаясь к капитану.) Ты что там боцману наговорил, признавайся?
Капитан. Не помню. Разве важно? Важно, что улыбается.
Дед. Не помнит он? Умный…
Капитан. А ты мне леща не кидай… (Улыбается в ответ на его улыбку.
Они с дедом хорошо понимают друг друга, им не нужны эти лишние слова, но
капитан продолжает, понимая, что это нужно для Венички, внимательно за
нами наблюдающего.) Что касается боцмана, то каждый сказал ему свое слово
и сделал свое дело. И Гриша, и ты – маг и кудесник наш, Вениамин Иванович.
И я тоже. Почему нет? Как дынька нарезанная – долька к дольке, и все вместе.
Дед. Вместе и на месте, командир.
Капитан. Спасибо, друг. Согласен. А кто это поет?
Дед. Так это Степан с Любой. Любовь у них… Пойдем, капитан, в каюте у
тебя посидим, послушаем.
Звучит песня:
Прости, любовь, что я люблю
И не даю тебе покоя,
Но и любовь, на счастье, бьют –
Коль хрупко счастье под рукою…
Ты приходи ко мне одна
И все, чем сердце обладает,
И все, чем я один страдаю –
Мы оба разопьем до дна…
И к черту нам гадать года –
Любовь имеет жесткий росчерк –
Понять себя нам будет проще,
Мы поцелуемся когда…
Ведь у любви – победы нет.
И меры – нет. И цен – не надо.
Моя любовь – лишь только мне –
Несчастье, счастье и отрада…
Ты приходи ко мне одна –
Не бойся больно ошибиться.
Любовь – слепая это птица…
Но как – взлететь – торопится она!
Капитан. Слушай, а моль-то откуда в шубе?
Дед. Моль? Из судовой артелки. Пищевая моль. Она в каждом мешке изпод муки или крупы есть. Это все моряки знают. Только моль эта мертвая –
одни крылышки. (Напевает.) Ты приходи ко мне одна – не бойся больно
ошибиться…
Капитан. А как она над шубой летала?
Дед. Не тупи, дружище! Радист – опытный морской кадр, хоть и глупый
в гражданском рвении оказался. Известное дело, инициатива на флоте
наказуема… Крылышки моли он в кулаке держал, когда руками размахивал и
ладонями хлопал… Меня больше волнует, как мы пассажирку без паспорта
спрячем?
Капитан. Мы и прятать не будем.
Дед. Что – дал радиограмму, что спасли из моря? Потеря неизвестного
судна. Временная амнезия. Ведем профилактику возвращения памяти
методами индийских йогов по системе Вениамина Васильевича?
Капитан. Мастера оккультных наук с международным дипломом?..
Дед (усмехаясь). Одесского образца?..
Капитан. Хватит изгаляться над ним. Нормальный морской псих. Как и
мы с тобой. Когда кончается рейс, и судно летит сквозь ночь, сквозь
пространство тайного и восторженного мира... Мы здесь затерялись в
пространстве и времени…
Дед. И каждый – как плачущий волк в полнолуние...
Капитан. А Луна – золотая и полная!
Дед. А на палубе лежат дыни. Лежат и покачиваются.
Капитан. И видятся из космоса несколькими лежащими, спящими,
необыкновенно живыми комочками, так напоминавшими нам женщин…
Дед. А мы с тобой просто два старых и мудрых змея… И я бы сейчас
прокричал: шумишь, бродяга океан?
Капитан. Помолчи… Искуситель.
Дед. Думаешь, молчуны умнее кажутся? Женщину – не проведешь!
Капитан. В конце рейса притворяться – цирк усталого клоуна…
Притомился я. Слушай, я разве говорил, что дуракам и пьяницам везет?
Дед. На море? Всегда!
Капитан. Да? Дела-а… Может, и вправду – возьмем в руки дыньку?
Два голоса поют на палубе:
…Друзья мои, все вы сегодня со мной –
Кто в сердце, кто в песне, кто рядом…
Качает наш дом океанской волной,
А мы ему – грешные – рады!
По палубе катится желтая дыня, будто убегает и прячется… Как
маленькая женщина.
… И все наше счастье – сейчас на борту…
От борта до борта качает звезду. (Затихли.)
Дед. Слышишь, капитан, тихо стало. Только волны под бортом шепчут.
А помнишь, как мы – молодые и наглые – мечтали вернуться домой и громко
сказать, эдак небрежно, на виду у красивой женщины: вы слышали, как
дышит океан?..
Капитан. Так и не сказали.
Дед. Да, неудобно как-то, при женщине.
Капитан. Скромный ты мой. При женщине. (Тихо напевает.) Качает наш
дом на веселой воде…
Дед. Дом – это там, где тепло.
Капитан. Где тепло? Тепло там, где мы. За это нас любят и ждут. Дома.
КОНЕЦ
Новороссийск. Ноябрь, 2014.
Новороссийск. Тел. 8-8617-619208;
8-918-3474147.
e-mail: cptnik@mail. ru