От Киркегора до Иригарей. Работы Джудит Батлер по истории субъекта

От Киркегора до Иригарей. Работы Джудит Батлер по истории субъекта
Judith Butler. Senses of the Subject. Fordham University Press, 2015
Я – субъект, то есть подозрительный, странный тип. Я знаю, что я не родился собой, но
сформирован ансамблем общественных отношений. Есть ли что-либо во мне такое, что не
сводится к продукции этого ассамбляжа, и что я могу контролировать, так, чтобы
вытащив у бабушки в трамвае кошелек, я не мог сказать, что это не я, а это совокупность
общественных отношений украла? Ну и, наконец, если ли в этом я, о котором вы читаете,
что-то кроме рассказчика обо мне самом? Субъект – без сомнения продукт сомнения. Но
его установившийся картезианский покой вдруг беспокоит сомнение новое.
Последняя на сегодня, этого 2015 года, книга Батлер – сборник статей, начиная с 1993-го,
посвященных теме субъекта и субъективации у философов, для которых тема тела и
авторепрезентации в ее горизонте оказывалась достаточно значимой, чтобы привлечь
внимание автора перформативной теории субъекта. Декарт спрашивает, как он может
отрицать, что это – именно его тело, это – именно его руки? (How Can I Deny That These
Hands and This Body Are Mine?) Да легко! Литературно-философский опыт ХХ века
показывает, как это возможно. В конце концов, это тело навязала мне власть. Но если есть
власть – есть и сопротивление. Да, я, наверное, не могу без тела, но я могу выбирать свое
тело – как и его когда-то незаменимое в теле, то, что в теле по-настоящему было от тела,
тела как непроницаемого и немыслимого, но одновременно парадоксальным образом
прозрачного для мыслительных операций в своей объективности и сводимости к внешним
измерениям, тело самого тела – его пол.
Зачем нужно абстрактное понятие интенциональности, если есть конкретное понятие
тела? (Merleau-Ponty And the Touch of Malebranche) Но тогда тело – не просто плоть, а
сеть, условие возможности множества прикосновений: чтобы что-то меня касалось, а чтото не касалось совсем. Батлер читает, как Мерло-Понти читает Мальбранша, бога
которого касалось буквально все.
Субъектоцентричная эгоистическая этика Спинозы (The Desire to Live: Spinoza's Ethics
Under Pressure) нуждается в защите от атак как со стороны гуманистов вроде Левинаса,
так и со стороны радикалов-делезианцев, ведь ее основа – самосохранение – так же мила
либеральной индивидуалистке Батлер, как и Ленину известный рассказ Джека Лондона. В
конечном итоге, голосующий за арабскую компартию израильский еврей все делает
правильно – ведь он повторяет неусвоенный урок немцев, которые не понимали, что
именно ради самосохранения надо было выступить за евреев в 1933 году.
Вот статья о Гегегеле (To Sense What Is Living In the Other: Hegel's Early Love) и любви –
стала бы отличным приквелом к статье Жижека о Гегеле и браке для потенциального
сборника "Гегель и человеческая жизнь". Журнал "Логос" заказывает статьи: Гегель о
рождении и смерти, Гегель об отрочестве, Гегель и дети, Гегель и внуки, Гегель на
пенсии, Каникулы Гегеля и проч.
В статье о Керкегоре (Kierkegaard's Speculative Despair), которая в сущности является чемто вроде редакторского вступления к полному собранию сочинений, Батлер оборачивает
"экзистенциалистсткие" аргументы против самого Керкегора. Не слишком ли много
Керкегор пишет? Не слишком ли дискурсивно его отчаяние? И не носит ли оно
откровенно спекулятивный характер? В Керкегоре слишком много рационального, все
еще гегелевского, чтобы принимать его критику Кегеля всерьез. Кстати, если Керкегор
остается гегельянцем, то не является ли современный, столь популярный в мире
скандинавский кинематограф, вышедший из шляпы протестантского писателя, также
насквозь гегельянским? Нет ли еще статьи на тему "Доктор Гегель и доктор Лектер", или
"Киркегаард и Скарсгард", а также "Hegel Brothers: К оценке вклада Миккельсенов в
культуру и кино"? В конце концов, глядя иногда на представителей североевропейских
наций, не возникает ли ощущение, что они лишь только внешне разыгрывают эмоции по
определенным правилам, оставаясь внутри нордическими, неэмоциональными типами. И,
кстати, писавший о любви Гегель достоин куда больших комплиментов за
"экзистенциализм", нежели Киркегор.
Карать карателей, пардон, стирать стирателей – Батлер читает, как Иригарей читает
Мерло-Понти (Sexual Difference as a Question of Ethics. Alterities of the Flesh in Irigaray and
Merleau-Ponty), если быть точным, пытается стереть то стирание гендерного различия,
которым запускается феноменология Мерло-Понти и, одновременно, результатом которой
является. Батлер подвергает уничтожающей критике как само "чтение" (она так и пишет в
кавычках) Иригарей, так и ее программу этики сексуального различия, упрекая
последнюю в недостаточной радикальности. Допустим, что кантовская этика на самом
деле не работает, и операция по подстановке себя на место другого при исполнении
категорического императива и его редуцированных для повседневной практики форм не
производит необходимого "этического отношения". И если сама эта операция
подстановки – исключительно маскулинная по генезису и содержанию, то этика полового
различия требует отношения к женщине исходя их ее радикальной инаковости. С этим
Батлер вполне может согласиться. Но в конечном итоге, почему именно женщина должна
обозначать фигуру радикально иного, а не инопланетянин, араб или… существо того же
самого пола? Почему фундаментальной является этика именно полового различия, а не
какого бы то ни было еще? Атакуя "чтение" Иригарей, Батлер спасает явно симпатичного
ей Мерло-Понти, феноменологии которого перформативная теория субъекта явно обязана.
В последней статье сборника (Violence, Nonviolence. Sartre on Fanon) мы застаем Батлер за
чтением двух предисловий к книге Франца Фанона "Весь мир голодных и рабов"– ЖанаПоля Сартра и Хоми Баба. Разделяя мнение Сартра (и Фанона) о том, что насилие лучше
ненасилия в вопросе о деколонизации, а также мнение о том, что деколонизационное
насилие в сущности не является собственным насилием колонзированных, но лишь
отражением насилия колонизаторов, Батлер задает вопрос о том, что делать с этим
насилием, если деколонизацию можно признавать как свершившийся факт? Ведь если
насилие деколонизации ставило себе целью не просто освобождение от колониального
гнета, а изменение самого человека (его искалеченного тела, его гипермаскулинных
желаний), то так ли уж важно сохранение насилия для самоизобретения человека при
постколониализме?
Из этого сборника статей о субъекте и субъективации будет трудно получить
представление о философском проекте, подписанном именем Батлер, как, например,
получить представление о метрополии, сидя в колониях. Тексты, собранные Батлер в этой
книге, результаты интеллектуальных интервенций, разведки боем, выставленные блокпосты и небольшие плацдармы, созданные как для расширения пространства ее
интеллектуальных инвестиций, так и для их защиты. Которая тем более важна, чем в
большей степени мысль Батлер становится политической.