Елена Анатольевна Вишленкова, Денис Анатольевич Сдвижков

Елена Анатольевна Вишленкова,
Денис Анатольевич Сдвижков (Москва)
НАШ XIX ВЕК:
ОЩУЩЕНИЯ И МОДЕЛИ ВРЕМЕНИ
ЗАМЫСЕЛ
«Н
аш XIX век» — именно так называлась международная
конференция, по результатам которой был сформирован этот сборник1. Первым желанием организаторов
и было — прояснить исследовательские отношения с веком как мыслительной категорией и аналитическим конструктом.
Темпоральные модели давно являются объектом изучения исторических социологов, историков повседневности и сторонников
культурной антропологии, однако фокус их интереса, как правило,
простирается не далее до- или предмодерной эпохи и не распространяется на модерн. Антропологический подход к прошлому как иному, характерный для нынешнего понимания Средневековья и раннего
Нового времени, не заходит за грань XVIII–XIX столетий. Дальше инаковость ощущаться перестает, и XIX век кажется гомогенным, понятным и данным нам почти что в ощущениях. В отношении культуры
российский XIX век воспринимается как непротиворечивое «наше
все», синоним русской классики, подобно, скажем XVII веку — Grand
siecle для французов или Gouden Eeuw для голландцев2.
См.: Файбышенко В. Международная конференция «Наш XIX век. Феномен
культуры и историческое понятие» // Новое литературное обозрение. 2011. № 112.
С. 474–483; Сдвижков Д.А. Наш XIX век. Заметки с конференции // <http://net.
abimperio.net/node/1935> (10.02.2013).
2 Савельева И.М., Полетаев А.В. Классическое наследие. М., 2010. Об общих
принципах создания культурного канона: Assmann J. Das kulturelle Gedachtnis: Schrift ,
Erinnerung und politische Identitat in fruhen Hochkulturen. Munchen, 1992. «Это слишком близко», — отвечал В.М. Живов на вопрос, почему его предпочтения не заходят далее XVIII века <http://www.pravmir.ru/viktor-zhivov-o-literaturnyx-biografi yaxevangeliiv-sovetskix-xrestomatiyax-i-simpatichnyx-90-x-foto-video> (30.05.2013).
1
6 Введение
Но насколько XIX век целостен и для кого он действительно «наш»
и «золотой»? Как произошло это присвоение или признание? О чем
мы вспоминаем, говоря о XIX веке сейчас? Как он «собирался» из разрозненных событий и явлений прошлого? Как соотносится русский
XIX век с западным Moderne/modernity и как соотносится современность/модерность XIX века с веком XX и с новым тысячелетием?
Можно ли по аналогии с «первой глобализацией» говорить о «первой современности» — или скорее о «множественных модерностях»
в ином понимании этого термина3?
Длительность и преемственность имеют в глазах историков преимущество перед прерывным и уникальным. Организация прошлого в периоды и блоки, использование концептов конечного времени
представляются неизбежным злом в изучении и дидактике истории,
уступкой атомистическому мышлению Нового времени. Одновременно предлагается держать в уме, что с точки зрения эвристики подобные конструкты характеризуются «абсолютной никчемностью для
исторического по знания»4.
Вот уже несколько десятилетий доминирующей практикой в историческом цеху остается деконструкция всех «измов», которые были
выпестованы XIX веком в качестве мнимо естественных оснований
истории, таких как органицизм, национализм, евроцентризм. При
этом собственно временная семантика XIX века в расчет не принимается, ибо сам этот век учил нас видеть в истории историю процессов,
a не историю эпох и учил не видеть настоящего. Поэтому из всех условностей хронологии XIX век кажется едва ли не самой очевидной условностью.
Однако постмодернистский демонтаж основ уже подступает
и к каузальности, детерминизму «исторических закономерностей»
как необходимого условия научности истории в «классическом» понимании XIX века. Им противопоставляется прерывистость и случайность, только входящая в наш лексикон «контингентность»5. Она работает с иным пониманием исторического времени и, если не входить
См.: Eisenstadt S.N. Multiple modernities // Daedalus. Vol. 129. 2000. Winter.
P. 1–31.
4 Остерхаммель Ю. Транформация мира: История XIX века. Главы из книги //
Ab Imperio. 2011. № 3. С. 21–140, здесь с. 23. Полная версия книги Юргена Остерхаммеля в русском переводе запланирована к выходу в настоящей серии Studia
europaea в 2014 г.
5 См. на русском языке: Кречетова М.Ю. О понятии «контингентность» //
На пути к новой рациональности. Томск, 2000. С. 43–45.
Наш XIX век: ощущения и модели времени 7
3
в детали, как минимум обращает внимание на конечное и субъективное в нем.
Это стимулировало наши вопросы — только обертон был иной,
поскольку, как мы видели, деконструировать во временн ой модели
XIX века особо нечего. Наоборот, в качестве основы для исследования
здесь нужна ре-конструкция, о методологической потребности которой мы уже слышим голоса6.
Временные модели — модели временные, они живут эфемерной
жизнью мотыльков истории; это материал, неочевидный для потомства и сомнительный для исследователя как рецидив «духа эпохи»7.
Но отделяя хронологическую условность истории от «реальности»
историй — национализма, модернизации, войн, институций и т.п.,
исследователи игнорируют голоса участников этих процессов и событий, для которых привязка к потоку времени имела экзистенциальное значение и которые мыслили себя людьми XIX века. Реконструкция синхронных смыслов требуется тут хотя бы из уважения
к их выбору.
В отличие от антропологов и исторических социологов с их акцентом на разломах и переходных периодах, с фокусом на маргинальном
и аномальном8, наше обсуждение началось с выявления временных
континуумов, которые использовались для социальных идентификаций. И это первая общая рамка — реконструкция временных моделей
XIX века как самоописания эпохи и факта социальной жизни.
Вряд ли оправдан в избранной области и другой современный
тренд — переключение пространственного фокуса с нации и Европы
на микро- (регионы, сети и т.п.) или макроуровни. Глобальная перспектива, которой оперирует в своей истории XIX века Юрген Остерхаммель, еще может констатировать универсальность раннего Нового времени9, но дальше она скорее высвечивает одновременность
неодновременного (Gleichzeitigkeit des Ungleichzeitigen ) и, наоборот,
Живов В.М. Гуманитарные науки: чем мы страдаем и как лечиться [Отзыв
на статью Кевина Платта] // Новое литературное обозрение. 2010. № 106. С. 43–48.
7 Об «эпохе духа эпохи» (age of the spirit of the age) начала XIX века в Англии
см.: Chandler J.K. England in 1819: Th e Politics of Literary Culture and the Case of
Romantic Historicism. Chicago, 1998.
8 Lechner D., Reusch N. Breaking up Time. Settling the Borders between the Present,
the Past and the Future. 07.04.2011–09.04.2011, Freiburg // H-Soz-u-Kult, 12.07.2011
(<http://hsozkult.geschichte.hu-berlin.de/ tagungsberichte/id=3726> [30.01.2013]).
9 См.: Osterhammel J. Uber die Periodisierung der neueren Geschichte // BerlinBrandenburgische Akademie der Wissenschaft en, Berichte und Abhandlungen. Bd. 10.
Berlin, 2006. S. 45–64, здесь S. 61–64.
6
8 Введение
разновременность подобного между Европой и не-Европой. История
«глобального XIX века» возможна тогда только как история «переходов и трансформаций», «непрерывностей»10.
Поскольку наша цель была иной, то в качестве второй общей рамки сборника мы решили не выходить за пределы Европы, но понимая
их расширительно, то есть относя сюда и Россию.
КОНФЕРЕНЦИЯ КАК РЕВИЗИЯ
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ПОЛЯ
Итак, в центре нашего внимания оказалась специфика русского
XIX века, проявляющая себя в условиях контекста. За этим не было
намерения искать особость «русского XIX века» как части Sonderweg’
а11 — нас интересовали моменты и условия слияния потоков/культур времени.
На их выявление специально нацелены как исследования российской рецепции, так и тексты о начале «долгого» XIX века Линн
Хант (одной из основательниц «новой культурной истории») и Питера Фрицше о «меланхолии истории» в первой половине XIX века.
Материал для сопоставления с ближайшим соседом Российской империи, также исчезнувшим с исторической арены, предоставил обзор
XIX века Габсбургов, подготовленный Яном Сурманом и Францем
Филлафером.
Бытование временных моделей логично отслеживать в динамике.
В сборнике аккордно звучит «начало», то есть фаза их формирования.
Хронологически это конец XVIII — первая четверть XIX века (статьи
Дениса Сдвижкова, Вадима Парсамова, Андрея Андреева и Елены
Корчминой). В контраст с «началом» семантика «конца» века, fi n de
siecle, осталась скорее desideratum. Такой же лакуной оказалась история
бытования и трансформаций временных моделей в течение столетия.
Многие участники конференции описывают их в духе столь любимой
XIX веком диалектики и анализируют противоречивые характеристики, которыми этот век был щедро награжден современниками.
Мы коснулись темы поколений как основной для культурной
антропологии времени XIX века. Для начала века Елена Марасинова
10
11
Остерхаммель Ю. Трансформация мира. С. 24.
Живов В.М. Время и его собственник в России раннего Нового времени
(XVII–XVIII века) // Под ред. В.М. Живова. Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени. М., 2009. С. 27–101.
Наш XIX век: ощущения и модели времени 9
релятивировала «поколенческую» парадигму, проследив амбивалентность противопоставления екатерининских «стариков» и «людей нашего времени», привычную нам по «Горю от ума». Реальное же становление этой парадигмы происходило, как показывают Татьяна
Сабурова и Анна Серых, уже в пореформенной России, прежде всего
в мемуарах и в профессиональном историческом дискурсе.
Мы увидели, что напряжение, порожденное осознанием историчности времени, выражено бинарной оппозицией «прогресс–разочарование». Обе составляющие, как показывают статьи данного
раздела, конститутивны для самопонимания современников, обе
связаны с новыми практиками отношений со временем — эмоциональным переживанием, технизацией жизни, новой мобильностью,
возникновением массового досуга (статьи Питера Фрицше, Виктории Файбышенко, Веры Дубиной, Светланы Малышевой и Фритьофа Беньямина Шенка).
Если Шенк пишет о влиянии новых пространственных параметров на временные, то большинство других участников диалога говорят о временном феномене XIX века и темпоральных моделях, исходя
из пространственных координат и идентичностей. Такая оптика позволяет препарировать темпорализацию пространственных представлений. В результате обсуждения стало очевидным, что освоение
времени имеет много общего с «ментальной географией», укладывается в схожие схемы, использует те же допущения и абстракции — и что,
скажем, складывание понятия XIX век в русском варианте тесно увязано со становлением и наполнением понятия Запад12.
В сборнике широко представлен «имперский» императив XIX века.
На примере «сибирского короткого XIX века» Анатолий Ремнев показал, что периферийное положение региона воспринималось современниками не только как пространственное, но и как временное.
Анализируя специфический казус, Маргарита Фабрикант (Минск)
представила белорусский XIX век как сконструированный постфактум, асинхронно «золотой век» национализма.
Конференция подтвердила, что для оформления модели XIX века
исключительную роль сыграл пафос канонизации, классики — ключевой механизм формирования коллективной исторической памяти вообще (Ян Ассманн). Для русского XIX века этот механизм
См. в общем: Lewis M.W., Wigen K.E. Th e Myth of Continents: a Critique
of Metageography. Berkeley, 1997; Schenk F.B. Mental Maps. Die Konstruktion von
geographischen Raumen in Europa seit der Aufk larung. Literaturbericht // Geschichte
und Gesellschaft . Bd. 28. 2002. S. 493–514.
12
10 Введение
связан с образами «золотого века» (дворянской по духу) культуры
и со становлением образованного общества — интеллигенции и интеллектуальных, в том числе научных, сообществ. Легенды и тропы,
с этим связанные, a также способы сборки собственного группового
прошлого в единый гомогенный век или «традицию» анализируются в статьях Ольги Эдельман, Татьяны Сабуровой и Елены Вишленковой.
Мы ставили перед участниками обсуждения вопрос, насколько
уникальна или универсальна временная модель «XIX века» и как мыслят, чем обосновывают и укрепляют временные рубежи специалисты
по иным периодам. С распадом цельности мира предыдущей эпохи,
как бы ее ни называть (пусть останется Средневековьем), осмысление
времени стало ключевой проблемой европейской культуры. Правомерность «раннего Нового времени», как утверждает Павел Уваров,
лежит в решающей для становления «социального времени» катастрофе распада христианской ойкумены в Европе, начавшегося в XVI столетии. В этой перспективе дальнейшее развитие семантики времени
предстает своего рода преодолением коллективной травмы, влияющей и на временные модели XIX века13.
Единство «долгого XVIII века» Анна Ананьева мыслит не в категориях когерентности или связности, a в терминах динамики, видит
его как поле, где решающую роль играют коммуникативные процессы. Ее версия близка к трактовке Просвещения как «общественности» Хабермаса. «Долгий XVIII век» предстает здесь как своего рода
лаборатория для рождения модерна: он проектировал, обсуждал,
отбрасывал или проводил в жизнь дискурсивные фигуры и модели
нового, которые следующим веком были осмыслены как «современность».
XX век, который со всем своим драматизмом мастерски рисует Николаус Катцер, долго представлялся «прошедшим будущим» века XIX.
С окончанием «века-волкодава» предыдущее столетие освободилось
из плена демона классификации и закономерностей — этого «коммивояжера в веках, подающего нам прейскурант истории»14. Так что мы,
ищущие пространство свободного существования истории вне тисков
О временных моделях XIX века как преодолении коллективной травмы см.
выступление А.Л. Зорина «Зарождение ностальгии по “золотому веку русского
дворянства” во второй половине XIX века» (Гуманитарные чтения РГГУ-2011 //
<http://www.gumchtenia.rggu.ru/section.html?id=8018> [12.12.2012]).
14 Набоков В.В. On generalities [1926] // Звезда, 1999, № 4. C. 12.
13
Наш XIX век: ощущения и модели времени 11
детерминизма, присутствуем как бы при рождении нового XIX века.
«История XIX века снова должна была стать открытой», — подводит
Катцер итог, который мог бы стать итогом всей конференции.
ПОСЛЕВКУСИЕ
За три дня конференции российский XIX век оброс коннотациями, метафорами, расслоился, раздробился и вновь собрался в целост-
ность. Но даже собранный, он стал восприниматься как организованная множественность и рукотворный продукт. В таком знании
и признании мы приблизились к ощущениям и замыслам современников, людей XIX века.
Отвечая на вопрос императора Александра I о том, как «обустроить Россию» в будущем, Михаил Сперанский предварил описание
конкретных проектов и реформ любопытной прелюдией:
Человек создан для общества и предназначен к вечности. Ему дан
разум, чтобы понимать сие двоякое назначение, и воля, чтоб желать
его достигнуть; и сверх того, ему дана особенная сила, свобода воли,
посредством коей, всегда стремясь к бесконечному, он может бороться
с собственными желаниями, предпочитать будущее настоящему, вечность времени и во времени полагать пределы своего и чуждого. Он
есть самостоятелен15.
В начале XIX века казалось естественным, что наделенный волей
субъект станет творцом времени, главным героем истории и соединит
в себе «общественное» и вечное. Имея привилегию ретроспективного
взгляда, мы можем констатировать, что в реальности «самостоятельный» универсум оказался в XIX веке подавленным и вытесненным
различными коллективными проектами вроде нации или социализма.
Век начался в России с утверждения времени общества наряду с вечностью, прошел в попытках найти равновесие между ними и закончился намерением заместить одно другим.
Оптимизма ради хочется предположить, что цезура 1917–1991 годов дает исследователям «первой современности» XIX века в России эксклюзивную возможность отчуждения, без которой не может
Сперанский М.М. О союзах (ОР РНБ. Ф. 731. Ед. хр. 1365. Л. 7–7 об.). Цит.
по: Морозов В.И. Государст венно-политические взгляды М.М. Сперанского (Историко-теоретическое исследование). СПб., 1999. С. 181.
15
12 Введение
быть анализа. Как и в исторической семантике имперской России
в целом, в семантике времени важна релевантная постановка объекта изучения, важна способность исследователя судить о «русском как
иностранном»16. Только отойдя на почтительную дистанцию от языка
эпохи, мы можем адекватно воспринимать синхронные смыслы и идеи
его носителей. А заодно это позволит определить наши собственные
координаты между «обществом и вечностью».
Надеемся, что те, кто уже ушел от нас, знают об этом больше. Мы
посвящаем сборник светлой памяти участника нашей конференции,
замечательного историка и хорошего человека Анатолия Викторовича
Ремнева (1955–2012).
16__