Шоманова Гульнар,

Шоманова Гульнар,
старший преподаватель
кафедры иностранных языков
Павлодарского государственного
педагогического института,
Павлодар, Казахстан
Г. Шоманова
КУРСИВ КАК ФОРМА ВЫРАЖЕНИЯ АВТОРСКОЙ ПОЗИЦИИ У А.
БИТОВА
(НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА «ПУШКИНСКИЙ ДОМ»)
Время создания романа А. Битова «Пушкинский дом» 1964 – 1971 годы.
Запрещённый к опубликованию в течение 20 лет, роман был издан в американском
издательстве «Ардис», распространялся в самиздате и квалифицировался «компетентными
органами» как антисоветское произведение.
Постановка проблемы курсива как формы выражения авторской позиции обусловлена
не только постмодернистской стратегией русской литературы, обнаруживающей цитатный
слой как доминирующий эстетический знак, проявление интертекстуальности, но и
возможностью выявления своеобразия метода А. Битова.
Прежде всего, обращает внимание роль курсива как художественной стратегии
автора. С одной стороны, это явная отсылка к Н.Берберовой. Об этом пишет, в частности, И.
Скоропанова: «В многочисленных лирических отступлениях, выделенных курсивом и
цитатно (по отношению к книге Нины Берберовой) озаглавленных «Курсив мой», автор как
бы перевоплощается в литературоведа…» [3: 129-130].
В настоящей работе обоснована мысль о функции курсива как художественноэстетического и культурологического фактора, реализующего философскую концепцию
романа. Внимание к хронологической последовательности курсива в структуре романа
позволило выявить эволюцию художественных приёмов Битова.
Курсив автора к «Прологу» развивает в романе линию авторских размышлений о
кризисе старого письма и попытке создания новой поэтики. «Мы склонны в этой повести,
под сводами Пушкинского дома, следовать освященным, музейным традициям, не опасаясь
перекличек и повторений, — наоборот, всячески приветствуя их, как бы даже радуясь
нашей внутренней несамостоятельности» [1]. Здесь нашло отражение не только
обозначение жанра, но и ирония и репрезентация перекличек и повторений как жанровой
стратегии автора.
Признание: «Итак, мы воссоздаем современное несуществование героя, этот
неуловимый эфир, который почти соответствует ныне самой тайне материи, тайне, в
которую уперлось современное естествознание» реализует постмодернистскую стратегию
симулякра (Ж. Бодрийяр). Характерное для курсива формульное «итак» придаёт обобщению
реалистический статус приёма типизации.
Битов осуществляет строение художественного мира по принципу симулякра. В
частности, метафора: «И мы разливаем этот несуществующий эфир в несохранившиеся
бабушкины склянки» вводит в роман романтически заданную константу. Оксюморон: мыльно
и хрустально выявляет отход Битова от реалистического решения: сочетание
сентименталистской сентенции с ироническим осмыслением прошлого являет интересный
пример деконструкции. Создаётся ощущение ностальгии по «рукодельному» детству: луч
детства, желтоватая скатерка, анисовые капли и градусник со старинным цветом ртути,
тонкая замотанная шея, мамин поцелуй в темя и великий роман «Три мушкетера». И суета
как знак современной нереальной действительности, не имеющей ничего общего с тем
детством.
Газетный фрагмент из книги по стиховедению как опыт реконструкции «большой и
полезной книги» - противопоставление, являющееся источником иронического снижения
собственного авторского опыта создания романа-музея. И здесь разрозненные на первый
взгляд рассуждения соединяются в единый фокус - опыт автора и читателя.
Вторая разновидность курсива – эпиграф. Он предваряет первый раздел и
представляет собой фрагмент из романа И. Тургенева «Отцы и дети», воспроизводящий
визиты родителей Базарова на могилу сына. Выбор безнадежно драматического момента не
случаен: это лейтмотив к трагедии отцов и детей во времена автора и героев «Пушкинского
дома». Прогностический характер эпиграфа – повод для Битова создать ощущение вечной
драмы - конфликта поколений, конфликта, имеющего характер исторической перспективы.
Эпиграф, выделенный курсивом, встречается как вступление ко второму разделу
«Герой нашего времени». Здесь обнаруживается такая особенность курсива: эпиграф как
прямое цитирование коррелирует с названием части романа Битова, апеллирующего к
отечественной литературной традиции. Это подтверждает и выделенный курсивом эпиграф к
главам «Фаталист». Эпиграфы к главам «Альбина» и «Любаша» нарушают эту традицию и
становятся способами сконцентрировать сюжетные коллизии глав.
Эпиграф к главе «Отец отца» являет уровень мистификации, позволяющий
установить специфику битовского симулякра. Лева создает в Диккенсе своего отца: «У сына
родился отец. У внука рождается дед».
Ещё одна особенность курсива в романе связана с технологией литературного
творчества. Решая в постмодернистском духе проблему автора и читателя по принципу
самоустранения первого, Битов не снимает проблему достоверности. Но это не
фактологическая, в реалистической традиции, достоверность. Она осмыслена в условнопсихологическом ключе. «Нас всегда занимало, с самых детских, непосредственных пор, где
прятался автор, когда подсматривал сцену, которую описывает. Где он поместился так
незаметно?». Здесь Битов использует курсив не только как решение проблемы авторства, но
синтезирует в остранении универсальную природу авторства. Отсюда и обобщение путём
применения местоимённой формы мы, нас.
Достоверность принимает у Битова личный характер. Образы «некоего (как у всех
всегда) затененного угла с обшарпанным шкафом или сундуком, который выставляют за
изжитостью в прихожую» узнаваемы и атрибутируют общее прошлое в интерьере. Вместе
с тем «там он стоит так же незаметно и напрасно». Здесь автор констатирует
неизменность, сохранение прошлого в настоящем. Сравнение автора с этим миром общего
коммунального жилья вписано в размышления о литературе.
«Читая и сличая с жизнью, покажется, что дух общежития и коммунальной
квартиры зародился в литературе раньше, чем воплотился наяву, как раз в подобном
авторском отношении к сцене: автор в ней коммунальный жилец, сосед, подселенный.
Достоевский, наверно, еще и потому лучше всех „держит“ многочисленную, „кухонную“
сцену, что сам никогда не скрывает своей „подселенности“ к героям: он их стесняет, они
не забывают, что он может их видеть, что он — их зритель. Эта замечательная
откровенность соглядатайства делает ему опережающую время честь». Помимо игровой
ситуации, типичной для постмодернизма, его пародийной поэтики и сближения
разнонаправленных явлений, Битов сближает модернизм с реалистическим решением,
поскольку «такая большая, объявленная, условность — истинно реалистична, ибо не
выходит за рамки реально допустимого наблюдения». Курсив становится для автора
значимым в его принципиальной сущности – как примечания, уточнения, комментария,
разрядки. С одной стороны, курсив не несёт принципиально новой информации, но его
вторичность обнаруживает присутствие автора, а «рассказ от „я“, в этом смысле, самый
безупречный — у нас нет сомнений в том, что „я“ мог видеть то, что описывает».
О своеобразии постмодернизма А. Битова, несущего следы реалистической традиции,
пишет А.И. Чагин: «В «Пушкинском доме» А. Битова и в других его произведениях
последних лет .., в рассказах и сказках Л. Петрушевской, в прозе Ю. Мамлеева, Т. Толстой,
Л. Улицкой, в эмигрантском творчестве В. Аксёнова.., в «Школе для дураков» Саши
Соколова и др. дали знать о себе черты взаимодействия реализма с опытом модернизма» [4:
566-567]. Исследователь обращает внимание на широкую градацию определений этих
поисков. Это и «метафизический реализм» (Мамлеев), «неосентиментализм» (Л. Улицкая).
Чагин же видит объединяющее начало творчества писателей. Это психологизм, нередко
зашифрованность, с усложнёнными сюжетными решениями, порой с её выходом в
метафизику, в антиутопию – «как бы балансирует на грани между реалистической традицией
и модернизмом и отчасти современным постмодернизмом, оказывается промежуточным
звеном между этими полюсами» [4: 567.].
Курсив развивает тему реализма и его условной сути, поскольку право и способность
единоличного видения писатель доверяет только Богу: «Сверху может видеть только Бог,
если предварительно договориться, что он есть» и - с известной долей иронии – Л.
Толстому. И тут же автор позволяет себе иронический экскурс в историю имени героя
романа.
В реализме Битова исследователи видят и экстенсивное развитие натуралистической
тенденции, характерное для русской литературы 1960-х годов [2: 333]. Так, в отношении
произведений А. Битова 50-х годов «Бездельник», «Пенелопа» и др. Н.Л. Лейдерман и М.Н.
Липовецкий отмечают характерные сдвиги в неосентименталистской литературе. Её
характерные сдвиги они видят в следующем: «романтическая приподнятость почти сведена
на нет, сентиментальная чувствительность стыдливо приглушена, зато на первое место
вышло тщательное прописывание процесса протекания душевной жизни героев – без
«страстей в клочья», без сюжетных катаклизмов, просто случаи текущей повседневности» [2:
338]. При этом исследователи обращают внимание на использование писателями
«арсеналов» реалистической традиции: принципа взаимодействия характеров и
обстоятельств, возрастание роли жизнеподобной изобразительности, эффекта узнаваемости.
Упомянутый выше курсив включает в себя интенцию автора о реализме, полемичную
к представлению о «привычности литературных форм и даже норм». Для писателя реализм
немыслим без автора.
Анализ данного курсива отражает такую особенность: с одной стороны, курсив
вписан в хронотоп повествования и имеет резюмирующую функцию (в данном курсиве
акцентирована мысль: «нам важен дед Одоевцев, важен как знак»). С другой стороны, как и
каждый из других примеров курсива, данный имеет свою композицию. Это отход «от чисто
Левиной „призмы“», передоверие читателю собственного написания (домысливания) сцены
у деда Одоевцева, поскольку «помирить это информационное противоречие — не в наших
силах», и переход к следующему сюжетному звену. Другими словами, курсив – это не только
связующее сюжетное звено, но и замкнутое циклическое единство, микротекст,
развивающий размышления автора о кризисе письма и попытках создать новую поэтику.
Курсив, предваряющий появление в повествовании Митишатьева, вводит
размышление о прерванном рассказе и возвращении к началу сюжета. Ощущение
неполноты находит у автора лирическое объяснение: «сейчас у нас другое прошлое, чем было
тогда, когда оно было для себя настоящим».
Курсив принимает характер обобщающего суждения: «Итак, рассказав все, мы
ничего не рассказали. Мы рассказали все, что могли, об «отцах», и почти ничего — о
«детях». Такое размышление не только завершает первую часть, но и содержит переход ко
второй (о счастье, о любви), при этом равноправие первой и второй частей для героя романа
для писателя очевидно.
Второй раздел вместе с именем Лермонтова и мыслью о сходстве целого круга задач
двух эпох (герой времени, портрет поколения и т.д.) актуализирует феномен газеты: «Газета
поддерживает нас своим опытом в употреблении «готовых» заголовков… Почти в каждой
газете можно обнаружить статью или очерк под каким-либо уже известным нам по
литературе или кино названием, иногда чуть измененным, и, как правило, по содержанию
статья и оригинал не перекликаются. Но не только газетчики… И у современных нам
писателей замечается подобная практика — слегка измененные названия знаменитых
произведений, — но измененные так, что и прежнее сразу узнается, и тем, по-видимому,
становится автор неодинок и незатерян в своих намерениях».
Приводя забавные примеры цитат и перефразировок, которые могли бы стать темой и
предметом оригинальной структуралистской работы, по мысли автора, Битов иронически
замечает: «Даже трудно оценить общий вес подобного цитирования в нашем образовании».
Вновь курсив не только становится поводом зафиксировать ироническое отношение к
собственному роману: «И название этого романа — краденое. Это же учреждение, а не
название для романа! С табличками отделов: «Медный всадник», «Герой нашего времени»,
«Отцы и дети», «Что делать?» и т. д. по школьной программе… Экскурсия в романмузей…», но и грустной сентенцией: «Таблички нас ведут, эпиграфы напоминают…».
Характерно, что каждая часть романа завершается курсивом, представляющим собой
филологические наблюдения автора романа и выход на высоту нового понимания будущего
литературы.
Итак, исследование курсива в сюжетной и композиционной структуре романа А.
Битова «Пушкинский дом» позволило выявить следующее. Разновидности курсива обладают
обусловленностью по отношению к структуре романа. Так, размышления о новых путях
развития литературы, мысли о реализме, роли автора и читателя в литературном процессе,
как правило, завершают три части романа, подводят итоги и содержат переход к следующей
части произведения.
Вторая разновидность курсива – эпиграфы, совпадающие с названиями глав, когда и
эпиграф, и часть романа Битова имеют один литературный источник. И, наконец, каждый
курсив обладает законченностью микротекста, сюжетной завершённостью, философскоэстетической исчерпанностью. Объединяет все выделенные курсивом фрагменты текста
выработка Битовым собственной художественной стратегии, отличающая его от других
представителей постмодернизма.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Битов А. Пушкинский дом. Текст романа цитируется по электронному изданию.
2. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Русская литература ХХ века (1950-1990-е годы): учеб. пособие
для студ. высш. учеб. заведений: в 2 т. Т. 1. 1953 – 1968 / Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий. - 4-е
изд., стер. – М.: Издательский центр «Академия», 2008. – 416 с.:
3. Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. Учеб. Пособие. – 5-е издание. – М.:
Флинта, 2004. – 608 с.
4. Чагин А.И. Пути и лица. О русской литературе ХХ века. – М.: ИМЛИ РАН, 2008 – 600 с