16 мая 2002 года
advertisement
16 мая 2002 года ДОРОГА ЖИЗНИ И СМЕРТИ Документально-поэтическая композиция, посвященная 60-летию "Дороги жизни". Память о прошлом – мучительный и благословенный дар. Каждое воспоминание о прежней трагедии сколь болезненно, столь же и целебно. Судьбы тех, кто выдержал испытание блокадой, войной, – спасательные круги, бросаемые из прошлого нам, тонущим сегодня. И еще вспоминаются слова Ю. Воронова: "Прошлое тогда лишь живо в нас, Когда оно имеет продолженье." Прошлым летом исполнилось 60 лет с тех пор, как началась Великая Отечественная война. 8 сентября прошлого года мы отметили 60-летие начала ленинградской блокады. И сегодня мы пригласили в гости ветеранов войны, тех, чье детство пришлось на тяжелые годы войны и послевоенные годы. Валерий Шумилин Над Невою туманное утро, Тают в дымке последние сны. Только память доносит как будто Грохот залпов минувшей войны. Боль утрат невозможно изгладить, Не утихнет за давностью лет. Жизнь свою проверяй по блокаде: Так же мужествен ты или нет? В сердце врезалась линия фронта, Гулкий сумрак бессонных ночей, Чтоб не быть нам в плену у комфорта, Не томиться во власти вещей. Не уюта, не почестей ради Мы дерзаем в космический век. Жизнь свою проверяй по блокаде: Не погиб ли в тебе человек? Ты живешь на земле ленинградской. Пусть душа не приемлет покой! Пусть над каждой могилою братской Вспыхнет памяти вечный огонь! И суровость, и твердость во взгляде, Словно щит оградит от врагов. Жизнь свою проверяй по блокаде, – Будь достоин своих земляков! Семен БОТВИННИК Блокадники, свидетели беды Блокадники, свидетели беды, страданьями отмеченные лица… В Неве так много утекло воды – но прошлому вовеки не забыться. Я вас встречаю, дети давних дней, уже седых – и не могу глядеть я… Вам по ухабам века удалось добраться до черты тысячелетья. Смела отцов военная пурга, и братьев занесло в снега Сибири, лишь сердца жар и эти берега вам выжить помогли в жестоком мире. Вы одолели голод и войну, и стужу, и чернобыльское пламя, вы поднимали город и страну своими неокрепшими руками. Куда качнется маятник судьбы, какие прогремят над нами штормы, какие волны встанут на дыбы – не можем предсказать и до сих пор мы… Но что б ни ожидало впереди – вам никакая трудность не преграда, и с гордостью тускнеет на груди медаль «За оборону Ленинграда». Блокадники, свидетели беды, грядущее склоняется пред вами, и города победные сады над вашими все выше головами! Юрий Воронов СОТЫЙ ДЕНЬ БЛОКАДЫ Вместо супа — Бурда из столярного клея, Вместо чая — Заварка сосновой хвои. Это б все ничего, Только руки немеют, Только ноги Становятся вдруг не твои. Только сердце Внезапно сожмется, как ежик, И глухие удары Пойдут невпопад… Сердце! Надо стучать, если даже не можешь. Не смолкай! Ведь на наших сердцах — Ленинград. Бейся, сердце! Стучи, несмотря на усталость, Слышишь: Город клянется, что враг не пройдет! …Сотый день догорал. Как потом оказалось, Впереди Оставалось еще восемьсот. Владимир Лифшиц БАЛЛАДА О ЧЕРСТВОМ КУСКЕ (зима 1941/42 года) По безлюдным проспектам оглушительно звонко Громыхала — на дьявольской смеси — трехтонка. Леденистый брезент прикрывал ее кузов — Драгоценные тонны замечательных грузов. Молчаливый водитель, примерзший к баранке, Вез на фронт концентраты, хлеба вез он буханки, Вез он сало и масло, вез консервы и водку, И махорку он вез, проклиная погодку. Рядом с ним лейтенант прятал нос в рукавицу, Был он худ. Был похож на голодную птицу. И казалось ему, что водителя нету, Что забрел грузовик на другую планету. Вдруг навстречу лучам — синим, трепетным фарам — Дом из мрака шагнул, покорежен пожаром, А сквозь эти лучи снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… — Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите, водитель. Я, — сказал лейтенант, — местный все-таки житель. — И шофер осадил перед домом машину, И пронзительный ветер ворвался в кабину. И взбежал лейтенант по знакомым ступеням. И вошел. И сынишка прижался к коленям. Воробьиные ребрышки… бледные губки… Старичок семилетний в потрепанной шубке… — Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!.. — И достал лейтенант свой паек из кармана. Xлe6a черствый кусок дал он сыну: — Пожуй-ка, — И шагнул он туда, где дымила буржуйка. Там, поверх одеяла, распухшие руки. Там жену он увидел после долгой разлуки. Там, боясь разрыдаться, взял за бедные плечи И в глаза заглянул, что мерцали как свечи. Но не знал лейтенант семилетнего сына. Был мальчишка в отца — настоящий мужчина! И, когда замигал догоревший огарок, Маме в руку вложил он отцовский подарок. А когда лейтенант вновь садился в трехтонку, — Приезжай! — закричал ему мальчик вдогонку И опять сквозь лучи снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука, — плавно, медленно, сыто… Грузовик отмахал уже многие версты. Освещали ракеты неба черного купол. Тот же самый кусок — ненадкушенный, черствый — Лейтенант в том же самом кармане нащупал. Потому что жена не могла быть иною И кусок этот снова ему подложила, Потому что была настоящей женою, Потому что ждала, потому что любила. Грузовик по мостам проносился горбатым, И внимал лейтенант орудийным раскатам, И ворчал, что глаза снегом застит слепящим, Потому что солдатом он был настоящим. Ведущий Прошлой осенью исполнилось 60 лет с той поры, как во время Великой Отечественной войны Ладожское озеро превратилось в арену для полной драматизма и отчаяния битвы, растянувшейся на целые три года. Наша сегодняшняя композиция, посвященная «Дороге жизни», называется «Дорога жизни и смерти». Иван Демьянов ЛАДОГА * Ладога!.. Мы с ней давно знакомы, С ней огнем связала нас война: Пленкой льда замаскирован омут — Ладожской воронки Глубина… Ладога!.. Мы с ней встречались много И забыть те встречи не дано… Под машиной сразу две дороги — К берегу — а может, и на дно!.. Там бы пригодилась невесомость — То, что космонавтам ни к чему… Трещинами лед исполосован, Раненая Ладога в дыму… Ольга Берггольц ИЗ ЛЕНИНГРАДСКОЙ ПОЭМЫ I Я как рубеж запомню вечер: декабрь, безогненная мгла, я хлеб в руке домой несла, и вдруг соседка мне навстречу. – Сменяй на платье, – говорит, – менять не хочешь, дай по дружбе. Десятый день, как дочь лежит: не хорошо. Ей гробик нужен. А детский – хлебы двести грамм… Отдай. Ведь ты сама рожала…– И я сказала: – Не отдам. – И бедный ломоть крепче сжала. – Отдай, – она просила, – ты сама ребенка хоронила. Я принесла тогда цветы, чтоб ты украсила могилу. – … Как будто на краю земли, одни, во мгле, в жестокой схватке, две женщины, мы рядом шли, две матери, две ленинградки. И, одержимая, она молила долго, горько, робко. И сил хватило у меня не уступить мой хлеб на гробик. И сил хватило – привести ее к себе, шепнув угрюмо: – На съешь кусочек, съешь… прости! Мне для живых не жаль – не думай. Прожив декабрь, январь, февраль, я повторяю с дрожью счастья: мне ничего живым не жаль – ни слез, ни радости, ни страсти. Перед лицом твоим, Война, я поднимаю клятву эту, как вечной жизни эстафету, что мне друзьями вручена. Их множество — друзей моих, друзей родного Ленинграда. О, мы задохлись бы без них в мучительном кольце блокады. О да — иначе не могли ни те бойцы, ни те шоферы, когда грузовики вели по озеру в голодный город. Холодный, ровный свет луны, снега сияют исступленно, и со стеклянной вышины врагу отчетливо видны внизу идущие колонны. И воет, воет небосвод, и свищет воздух, и скрежещет, под бомбами ломаясь, лед, и озеро в воронки плещет. Но вражеской бомбежки хуже, еще мучительней и злей — сорокаградусная стужа, владычащая на земле. Казалось — солнце не взойдет: навеки ночь в застывших звездах, навеки лунный снег, и лед, и голубой свистящий воздух. Казалось, что конец земли… Но сквозь остывшую планету на Ленинград машины шли: он жив еще. Он рядом где-то. На Ленинград, на Ленинград! Там на два дня осталось хлеба, там матери под темным небом толпой у булочных стоят, и дрогнут, и молчат, и ждут, прислушиваются тревожно: — К заре, сказали, привезут — Гражданочки, держаться можно… — А было так: на всем ходу машина задняя осела. Шофер вскочил, шофер на льду: — Ну, так и есть — мотор заело Ремонт на пять минут, пустяк. Поломка эта — не угроза, да рук не разогнуть никак: их на руле свело морозом. Чуть разогнешь — опять сведет. Стоять? А хлеб? Других дождаться? А хлеб — две тонны! Он спасет шестнадцать тысяч ленинградцев. — И вот — в бензине руки он смочил, поджег их от мотора, и быстро двинулся ремонт в пылающих руках шофера. Вперед! Как ноют волдыри, примерзли к варежкам ладони. Но он доставит хлеб, пригонит к хлебопекарне до зари. Шестнадцать тысяч матерей пайки получат на заре — сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам. …О, мы познали в декабре — не зря «священным даром» назван обычный хлеб, и тяжкий грех — хотя бы крошку бросить наземь: таким людским страданьем он, такой большой любовью братской для нас отныне освящен наш хлеб насущный, ленинградский. Дорогой жизни шел к нам хлеб, Дорогой дружбы многих к многим. Еще не знают на земле Страшней и радостней дороги. Июнь – июль 1942 г. История «Дороги жизни» сохранила имя шофера, о подвиге которого рассказала О. Берггольц. Его звали Сапожников Филипп Сергеевич. Ленинградские шоферы, как и их товарищи по профессии на других фронтах, подвозили боеприпасы и снаряжение, тянули орудия и полевые кухни. Но была у них особая трасса ― военно – автомобильные дороги 101 и 102, фронтовая магистраль по льду Ладожского озера, названная народом «Дорогой жизни». И задача была особая: спасти осажденный город от голодной смерти. Только за первую блокадную зиму автомобилисты на Ладоге завезли в город 367 тысяч тонн грузов, в том числе 270 тысяч тонн продовольствия. В это же время обратными рейсами эвакуированы тысячи жителей города. Сквозь огонь и стужу вывозили шоферы «Дороги жизни» самый бесценный груз, будущее Родины – детей. Ладожский коварный лед таил постоянную смертельную опасность, сверху нависали вражеские бомбардировщики, а вокруг рвались снаряды. Фронтовики знают: война пахнет порохом и кровью. Здесь, на Ладоге, к этому запаху примешивалось дыхание ледяной воды. Иван Демьянов Помните, водители-солдаты, Хрупкий мост, протянутый войной, Где провалов черные заплаты Ладогу пятнали под луной. И почти под самым Ленинградом Небо Ладоги, не в добрый час, Нет, не снегопадом — бомбопадом Засыпало на дороге нас. Ребра льдин! Мотор сбивался с ритма! На торосах скрежетал металл! «Пронеси!!!» — Шоферскую молитву Кто на этой трассе не читал?! В маскхалате ползала поземка, В белом; белом Ладога сама, И навзрыд, по-бабьи, над воронкой — Где трехтонка обломила кромку — Голосила русская зима. Но машины шли, свернув немного, Лед стонал — машины шли вперед. Ладога — студеная дорога, Ладога — горячая дорога, Ладога — солдатской славы взлет! Грохотал машин поток упрямый, Размывал блокаду! И впотьмах Жизнь он нес, деленную на граммы, В скрученных до хруста кузовах. В том пути секунда длилась долго!.. Презирая Ладоги полон, Нас вело святое чувство долга — Лучший полководец всех времен! 1967 Весной, с началом угрозы ледохода и неизбежного перерыва в снабжении города, шоферы уступили свое место на озере речникам Северо-Западного речного пароходства и морякам Ладожской военной флотилии, а с началом новой зимы снова вышли на лед. Прослушаем страничку из научного трактата. «Ладожское озеро первое по величине в Европе и одно из крупнейших в мире. Площадь его 18 тысяч кв. км. В суровые зимы морозы на Ладоге достигают 40 и даже 54 градусов. Лед образуется в ноябре, сначала в прибрежных мелководных заливах. Однако полный ледостав бывает не каждый год. Вскрытие озера происходит в апреле, хотя промоины и полыньи появляются уже в середине марта. На Ладожском озере имеются сгонно-нагонные колебания уровня воды, которые зависят от силы ветра и его продолжительности. Бывают нагоны воды до 90 см, что приводит к затоплению берегов. Имеются на озере и так называемые сейшевые колебания уровня. Сейши, или стоячие волны, — это колебания, при которых уровень воды в одной части озера поднимается, а в другой опускается. Сейшевые колебания появляются в результате сильного ветра и резкого изменения давления над озером. Ладожское озеро с давних пор имело большое транзитное значение. Но плавание по озеру было связано с риском. Тысячи судов погибали в его волнах. Опасность заключалась в характере волнения. Пологие длинные волны, возникающие в глубоководной части озера, в южных мелководных районах резко меняются, становясь высокими и короткими. В Шлиссельбургской губе волнение принимает беспорядочный характер и превращается в толчею, особенно опасную для небольших судов». «В ночь на 17 сентября (1941 г.) на Ладоге разыгрался жестокий шторм, разметавший корабли и суда конвоя, шедшего из Новой Ладоги в Осиновец. Две баржи, на одной из которых везли красноармейцев, а на другой — боеприпасы, были разбиты волнами. Прибывший к месту бедствия тральщик обнаружил обломки разбитой баржи и обессиленных, окоченевших людей, с трудом державшихся на воде. Яростный ветер и большие волны не позволили спустить шлюпки, поэтому подбирать людей приходилось прямо с борта корабля. Чтобы ускорить спасательные работы, несколько моряков, обвязавшись тросами, бросились в студеную воду. Подобрав всех державшихся на воде, перегруженный тральщик направился к берегу. Но тут он был атакован немецкими бомбардировщиками. Вскоре полузатонувший тральщик был обнаружен нашими самолетами, и подошедшая к нему канонерская лодка «Нора» сняла уцелевших людей». Начиналась вторая блокадная зима. От первой она отличалась резко. Да, по-прежнему город на Неве соединялся с Большой землей только узкой полоской Ладожского озера; да, ленинградцы и сейчас погибали от голода и снарядов, но все-таки это была уже другая зима. Таких морозов, как в декабре сорок первого, здесь до этого не знали сто шестьдесят лет, казалось, леденеет все живое и мертвое… А зима сорок второго, наоборот, выдалась настолько мягкой, что возникали опасения за судьбу ледовой трассы. Ладога долго не замерзала. Движение судов стало почти невозможным, а пускать по люду машины было все еще нельзя. И еще одно чудо блокадного Ленинграда и Ленинградского фронта – смотр художественной самодеятельности. И вот в такие дни, когда ждали «у моря погоды», политрук Петр Леонидович Богданов вместе с работниками политотдела Управления дороги поехал в воинские части, чтобы познакомиться с программой художественной самодеятельности. Один концерт, другой, третий… О ком же поют бойцы? О летчиках, о пулеметчиках, о танкистах… А где песня о героях Ладоги? Она должна быть! Непременно! С этой мыслью, которая не давала ему покоя весь обратный путь, политрук, возвратившись в свою землянку, засел за стихи. И вот на бумагу легли строчки: «Сквозь шторм и бури, через все преграды ты, песнь о Ладоге, лети! Дорога здесь пробита сквозь блокаду, родней дороги не найти! Эх, Ладога, родная Ладога! Метели, штормы, грозная волна… Недаром Ладога родная «Дорогой жизни» названа». Первый куплет и припев были готовы, и, не дожидаясь, пока напишутся остальные, политрук вызвал к себе старшину Павла Краубнера и старшего сержанта Льва Шенберга, вручил им стихи и приказал: «Чтоб за три дня, музыка песни о Ладоге была готова!». Да, это было партийное поручение, и солдаты, сразу поняв исключительную важность задания, принялись за дело. Один из них играл на гитаре, другой — на мандолине — так, не совсем обычным для профессиональных композиторов дуэтом, и рождался этот мужественный марш. Ладожский красноармейский ансамбль дал 2750 концертов, и каждый неизменно начинался этой песней, звучавшей как девиз. Впрочем, ее слышали не только под нашим северным небом. Вместе с воинами песня улетела в Вену, Прагу, Берлин, в иные дали. Петр Богданов ПЕСНЯ О ЛАДОГЕ Сквозь шторм и бури, через все преграды Ты, песнь о Ладоге, лети! Дорога здесь пробита сквозь блокаду, Родней дороги не найти! Эх, Ладога, родная Ладога, Метели, штормы, грозная волна… Недаром Ладога родная Дорогой жизни названа. Пусть ветер Ладоги поведает народу, Как летом баржу за баржой Грузили мы и в шторм и в непогоду, Забыв про отдых и покой. Зимой машины мчались вереницей, И лед на Ладоге трещал, — Возили хлеб для северной столицы, И радостно нас Ленинград встречал. И знаем мы, кровавая блокада Исчезнет скоро, словно тень: Растут и крепнут силы Ленинграда, Растут и крепнут каждый день! Когда пройдут года войны суровой, Залечит раны город мой, Народ вздохнет и песню с силой новой Споет о Ладоге родной. Эх, Ладога, родная Ладога, Метели, штормы, грозная волна… Недаром Ладога родная Дорогой жизни названа. Декабрь 1942 Я живу во Всеволожском районе. Говоря: «Ленинград в блокадном кольце», мы забываем, а порой даже и не знаем, что в кольце находилась и часть Ленинградской области: в частности, один из самых крупных ее районов — Всеволожский, ни одна пядь территории которого не была занята врагом. Блокадный Всеволожский,— это и «Дорога жизни» от города до Ладоги, и топливная база блокированного города — лесо- и торфозаготовки, и полигон для испытания новой техники и вооружения, подготовки воинов к прорыву и снятию блокады, и база по восстановлению здоровья воинов… На территории района находились 10 аэродромных площадок и аэродромов, около 200 госпиталей. Здесь формировались партизанские отряды и отряды по борьбе с парашютными десантами. Мы назвали нашу композицию «Дорога жизни и смерти». Ведь путь от Кобоны, села на восточном берегу Ладожского озера, по озеру и далее по территории Всеволожского района только для жителей блокадного Ленинграда был «дорогой жизни», а для тех, кто работал, служил на этой трассе, это была подлинная «дорога смерти». За один из дней зимы 1941-42 года фашистами было потоплено 40 автомашин. Юрий Воронов ДОРОГА ЖИЗНИ Они Лежали на снегу Недалеко от города. Они везли сюда Муку. И умерли от голода… ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕОРГИЯ МАКОГОНЕНКО. В конце ноября 1941 года по городу прошел слух, что можно переправиться на Большую землю через замерзшее Ладожское озеро. Известие это породило слабую и неверную надежду у многих измученных и отчаявшихся людей вырваться из блокадного кольца. Вера эта была наивной. Казалось, все просто: если Ладога замерзла, то, следовательно, и путь на желанный берег Большой земли открыт. К озеру стихийно потянулись сотни людей. Появились и "дельцы", которые за солидные деньги брались на грузовике переправить через озеро. На берегу пустынного озера, где буйно гуляла метель, я столкнулся с еще одной, неизвестной дотоле ленинградцам драмой блокады. Недалеко от контрольно-пропускного пункта неширокой цепочкой, прямо на снегу сидели закутавшиеся с головой люди. Здесь они и остановились – их не пускали на лед, терпеливо объясняя, что не дойти им до другого берега. Да и сами люди только теперь начинали понимать безумие своего замысла – пройти 30 километров по пустынному льду, где бушевал ветер. Отчаявшиеся умудрялись самовольно уходить и через час-другой замерзали в пути… Это был страшный исход из блокированного Ленинграда. Спасавшиеся бежали от голода, а он настигал их на самом краю надежды. Они сидели и ждали, а их заносил снегом свирепый ветер. Из воспоминаний военфельдшера Ольги Николаевны Писаренко. Она работала на медицинском обогревательном пункте в 9 километрах от берега на Ладожском озере. Ноябрь 1941 – апрель 1942 года. Всякое довелось повидать на Ладоге. Знаю, как страшно на льду во время бомбежки или артобстрела. Бомбы пронзают лед, и высоко в небо вместе с осколками взлетают ледяные брызги. Лед встряхивает. Он колышется под тобой, и ты чувствуешь, как трещины змеями разбегаются от воронки. А потом на льду выступает желтая ладожская вода. В этот момент кажется, что все здесь против человека — и открытый воздух, и ненадежный предательский лед. Но не было ничего страшнее, ладожской стужи. Вскоре после того, как мы установили палатку, подъехал санный обоз. Я обрадовалась — наконец-то люди с Большой земли! — выскочила наружу. Лошади тихо шли друг за другом, а в санях, на мешках с мукой, неподвижно сидели возчики. Я окликнула их. Лошади остановились. Но люди не шелохнулись. Никто из них больше не слез с облучка. Обоз, вероятно, заблудился на Ладоге, и возчики заледенели насмерть на морозе. Но хлеб в голодающий Ленинград они довезли. Это тоже были солдаты, хотя и в гражданской одежде… В пургу приходилось подолгу разыскивать людей, сбившихся с трассы. Особенно памятен поиск моряков, которые возвращались с боевого задания. Так мело, что средь бела дня наступила кромешная тьма. Ветер сбивал с ног, швыряя на ледяные торосы. Я с тремя бойцами-санитарами совсем выбилась из сил. Хотелось упасть на лед и заснуть. Но только подумала об этом, вдруг вижу: на снегу человек в бушлате. Они! Двадцать восемь потерявших надежду на возвращение моряков! Все обморожены, несколько человек тяжело ранены. Теперь мне и самой не понять, как нам удалось тогда добраться с ними до палатки! От западного до восточного берега Шлиссельбургской губы Ладожского озера – 30 км. Можно подумать, что не столь уж сложно проложить 30-ти километровую дорогу по льду. Но обстановка требовала частой замены трасс. Достаточно сказать, что за первую зиму от Осиновца до Кобоны было протянуто 60 грузовых «ниток», по которым шло движение транспорта. Это значит, что дорожникам на этом участке пришлось выстроить не 30, а 1800 километров ледовой дороги. Александр Межиров ЛАДОЖСКИЙ ЛЕД Страшный путь! На тридцатой, последней версте Ничего не сулит хорошего… Под моим и ногами устало хрустеть Ледяное ломкое крошево. Страшный путь! Ты в блокаду меня ведешь, Только небо с тобой, над тобой высоко. И нет на тебе никаких одеж: Гол как сокол. Страшный путь! Ты на пятой своей версте Потерял для меня конец, И ветер устал над тобой свистеть, И устал грохотать свинец… Самый страшный путь из моих путей! На двадцатой версте как я мог идти! Шли навстречу из города сотни детей… Сотни детей! Замерзали в пути… Одинокие дети на взорванном льду – Эту теплую смерть не могли распознать они сами, – Непонимающими глазами. Мне в атаках не надобно слово «вперед», Под каким бы нам ни бывать огнем – У меня в зрачках темный ладожский лед, Ленинградские дети лежат на нем. Олег Шестинский ЛЕНИНГРАДСКАЯ ЛИРИКА 1 О детство! Нет, я в детстве не был, я сразу в мужество шагнул, я молча ненавидел небо за черный крест, за смертный гул. И тем блокадным днем кровавым мне желтый ивовый листок казался лишь осколком ржавым, вонзившимся у самых ног. В том городе, огнем обвитом, в два пальца сатана свистел… Мне было страшно быть убитым… Я жить и вырасти хотел! 2 Мы были юны, страшно юны среди разрывов и траншей, как мальчики времен Коммуны, как ребятня Октябрьских дней. Нас не вели за город в ротах, нас в городе искал свинец… О мужественность желторотых, огонь мальчишеских сердец! Там «юнкерс» падал, в землю вклиняясь, оставив дыма полосу… Те годы я мальчишкой вынес и, значит, всё перенесу. 3 Мы в мир огня вошли со всеми, тех дней до смерти не забыть, нас, мальчиков, учило время лишь ненавидеть и любить. Потом порос цветами бруствер, сраженья канули во тьму, и вот тогда иные чувства открылись сердцу моему. Но до сих пор при каждой вспышке отваги, гнева, прямоты я снова становлюсь мальчишкой, тем, что не прятался в кусты, что жизнь, наверно, узко видел, не думая. сплеча рубил, и лишь фашистов ненавидел, и только Родину любил. 4 Я песни пел, осколки собирал, в орлянку меж тревогами играл. А если неожиданный налет, а если в расписанье мой черед, то, с кона взяв поставленный пятак, я шел с противогазом на чердак. А было мне всего тринадцать лет, я даже не дружинник, просто — шкет, но «зажигалку» я щипцами мог схватить за хвост и окунуть в песок. 1954—1958 Олег Шестинский ДРУЗЬЯМ ДЕТСТВА, ПОГИБШИМ НА ЛАДОГЕ Стихотворение написано через 13 лет после окончания войны Я плыву на рыбацком челне, холодна вода, зелена… Вы давно лежите на дне. Отзовитесь, хлопцы, со дна. Борька Цыган и Васька Пятак, огольцы, забияки, братцы, я — Шестина из дома семнадцать, вы меня прозывали так. В том жестоком дальнем году, чтоб не лечь па блокадном погосте, уезжали вы — кожа да кости — и попали под бомбу на льду. Непроглядна в путину вода, не проснуться погодкам милым, их заносит озерным илом на года, на века, навсегда... 1958 ладожская ледовая трасса сыграла большую роль при подготовке операции «Искра». Она проводилась в январе 1943 года, и в итоге ее была прорвана блокада Ленинграда. Ладожский марш. Операция «Искра» Снег да лед... Январским шалым вихрем бьет поземка, как свинцом, в лицо. Брошен полк — не поминайте лихом!— в марш за ленинградское кольцо. К бою марш. Нам рвать блокадный обруч. Марш в пургу, в безвестность, напролом, в ледяной туман, в безлюдье, в полночь… Нам дойти бы, а прорвать — прорвем! Час настал. Велением Отчизны сквозь погибель вычерчен маршрут. (Это издали Дорогой жизни смертный путь в Кобону назовут.) Тьма вокруг. И не придет подмога. Ты себя надеждой не дразни. Тяжек шаг… Ну хоть еще немного… Где же берег?.. Где он, черт возьми?! Трещины, промоины, торосы… Снегом след друзей запорошен. В корке льда, у заструга-заноса понял я: конец всему… Дошел! Ветер лют. Он рвет шинель за полы, он студеной шарит пятерней, как кинжалом колет. Но уколы кажутся теперь незлой игрой. Истекают сроки… Рядом вечность… Я упал на ледяной торец. Путеводной вехой в бесконечность черный камень мой — Осиновец. Открутившись, замерла планета. Под недвижным панцирем Нева. А в распахе рваного планшета ладожская бьется синева! Растеклась по карте вешней синькой. И маршрут проложен через синь. Нет, ребята! Я свои ботинки до конца еще не доносил. Не на век же льды. Ведь будут вёсны! Мы через январь идем в весну. Я б расцеловал тебя, трехверстка, за весеннюю голубизну. К черту смерть! Победный штурм так близко. Нам еще в бою хлебать беду. Мы — солдаты «Искры» *. Где ж ты, искра? Искра! Отогрей меня на льду. Здесь еще не финиш. Мы на старте. Оттепели ждут, ребята, нас. Надо жить! Чтоб видеть не на карте просинь ладожских бездонно-ясных глаз. Большинство людей при словах "ленинградская блокада" и "Дорога жизни" сразу же представляют картину зимнего ледового пути с двигающимися по нему в обе стороны бесконечными вереницами грузовиков. В композиции мы услышали много стихов о зимней "Дороге жизни". Большую же часть года озеро оставалось непреодолимой для сухопутного транспорта водной преградой. А снабжать продовольствием и боеприпасами окруженный фашистами город требовалось постоянно. Поэтому на самом деле "Дорога жизни" прежде всего была водным путем, который с конца весны и до самого начала зимы обслуживали боевые корабли и вспомогательные суда Ладожской флотилии. Открыта "Дорога жизни" была моряками 12 сентября 1941 года - всего через четыре дня после того, как фашисты замкнули кольцо блокады Ленинграда. В Осиновецкую бухту, расположенную на западном берегу озера, прибыл первый караван судов с Большой земли, из поселка Новая Ладога. Создавалась Ладожская флотилия в спешке, после страшных поражений и потерь первых дней войны. Основу соединения составили всего два настоящих сравнительно крупных боевых корабля - сторожевики "Пурга" и "Конструктор". К ним добавили десяток бронекатеров и "малых охотников". Кроме этого, в состав флотилии включили пять пароходов, столько же озерных буксиров и семьдесят речных – это все, что уцелело от СевероЗападного речного пароходства. Вот с этим арсеналом моряки всю осень 1941 года снабжали город Ленинград и оборонявшие его армии Ленинградского фронта, вывозили за пределы вражеского кольца мирных жителей, а также отбивали атаки противника с воздуха и воды. Наибольшую опасность для Ладожской флотилии представляла господствовавшая в небе неприятельская авиация. Один за другим следовали налеты на корабли и спешно строившиеся базы и причалы. Только за один октябрь месяц 1941 года маяк и поселок Осиновец бомбили 58 раз. Но если Осиновец все же прикрывали зенитные батареи, то в открытом озере корабли и караваны с баржами попадали в настоящий ад. Ведь Ладожская флотилия была очень слабо вооружена. Последний конвой Ладожской флотилии 1941-го года в составе пятнадцати судов вышел из Новой Ладоги 27 ноября, когда озеро уже начал сковывать ледяной панцирь. Этот переход вместо обычных десяти часов /по чистой воде/ продолжался целую неделю. Преодолев все препятствия, корабли все-таки доставили бесценную партию продовольствия. "Дорога жизни" работала целых три года. Летом 1942 года на Ладоге побывала Ольга Берггольц. Ветеран Ладожской военной флотилии З.Г. Русаков в 1975 году, т.е. через тридцать лет после окончания Великой Отечественной войны, знакомился с документами военного времени. В одном из архивов московского отделения Центрального военно-морского архива обнаружил написанное от руки в июне 1942 года стихотворение-песню Ольги Берггольц, посвященное морякам-ладожцам. В том же 1975 году ленинградский композитор Владислав Успенский написал музыку. Эта песня тогда же была исполнена в одной из телевизионных передач народным артистом России Эдуардом Хилем в сопровождении симфонического оркестра Ленинградского радио и телевидения. Дорога жизни СТИХОТВОРЕНИЕ-ПЕСНЯ, ПОСВЯЩЕННОЕ МОРЯКАМ-ЛАДОЖЦАМ Слова Ольги Берггольц. Июнь 1942 г. Музыка Вл. Успенского. Сентябрь 1975 г. 1 Споем, друзья, споем себе на радость, О той дороге синей водяной, С Большой земли к герою Ленинграду Она идет по Ладоге родной. Враги кольцом смертельным окружали, Любимый город, нашу колыбель. «Ты не умрешь, — сказали ладожане, — Страна придет по Ладоге к тебе». Припев Звени, как бубен, сияй, как радуга, Любимой песнею живи в сердцах. Дорога жизни, родная Ладога — Оруженосец города-бойца. 2. Споем, друзья, о наших капитанах, В грозу и шторм, и полночью и днем Они бесстрашно водят караваны Под ураганным вражеским огнем. На берегах унылых и печальных, Где жили чайки да заря, Как в грозной сказке — выросли причалы И корабли бросают якоря. Припев. 3. Здесь каждый грузчик не жалеет силы, Он за погрузку бьется, как солдат, Пускай скорей дары со всей России С улыбкой счастья примет Ленинград. И хоть гремит под грохотом орудий Война на том и этом берегу, Но этот труд Россия не забудет И ленинградцы в сердце сберегут. Припев. Валерий Шумилин ЗЕМЛЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ. Ремни варили, ели клей конторский, как суп, спасаясь в прошлую войну. Ах, в этот суп немножко бы картошки, всего бы две картошины, одну! Мы землю из Бадаевского склада, как сахар, берегли для кипятка. И чай с землею был на редкость сладок, хотя земля блокадная горька. В тревожный час земля по нашим жилам струилась, нам сдаваться не веля. И, может, потому остались живы, что в сердце свято теплилась земля. И с той поры земля во мне осталась и до сих пор в душе моей звучит. Когда одолевать начнет усталость, как метроном тревожно постучит. Земля моя! Ты стала мне судьбою, ты приковала к невским берегам. Я очень остро чувствую с тобою любовь к друзьям и ненависть к врагам. Я стойкостью родной земле обязан, вошла в меня, велела мне: – Живи! Мой Ленинград, с тобой я кровно связан: Земля твоя течет в моей крови! Бронислав Кежун Потомок, знай! В суровые года, Верны народу, долгу и Отчизне, Через торосы ладожского льда, Отсюда мы вели дорогу жизни, Чтоб жизнь не умирала никогда! НАШ ГОРОД Стихи А. Фатьянова, музыка В. Соловьева-Седого Нам все помнится: в ночи зимние Над Россией, над родимою страной, Весь израненный, в снежном инее Гордо высится печальный город мой. Припев: Над Россиею Небо синее, Небо синее над Невой, В целом мире нет, нет красивее Ленинграда моего.
