Голев Н - Форум SOSTAV.ru
реклама
Голев Н.Д. (Алтайский госуниверситет, г. Барнаул) “Герой капиталистического труда” - оскорбительно ли это звание? (о двух стратегиях прагматического анализа текста как объекта юрислингвистической экспертизы) Вопрос о соотношении естественного языка как субстрата юридических текстов (генетический аспект детерминации юридического языка) с юридическим языком, обусловленным системой правовых понятий (синхронно-функциональный аспект детерминации юридического языка) имеет сложный характер, обнаруживаемый не только в общетеоретическом плане. Он проявляет себя и в обычной юридической практике, хотя обыкновенно не замечается и не отмечается, что связано с неразвитостью представлений о диалектической природе взаимоотношений названных разновидностей языка. Они во многом определяются особенностями устройства и функционирования естественного языка, от которых юридический язык никак не может освободиться (хотя и стремится к этому). Но он и не должен от них освобождаться: если закон желает иметь общественную силу, он вынужден существовать в коммуникативных формах, общепринятых в данном обществе. Однако до сих многие существенные аспекты детерминации юридического языка со стороны языка естественного, остаются вне поля зрения как юристов, так и лингвистов. Во многом это обусловлено тем обстоятельством, что юридический аспект языка не вычленен как самостоятельный предмет лингвистического изучения. Мы отстаиваем ту позицию, что таковой предмет должен находиться в введении юрислингвистики - особой дисциплины, способной совместить специфические особенности обоих направлений детерминации любых явлений, находящихся на стыке языка и права По причине неразработанности системы юрислингвистических понятий, лингвистическая экспертиза текстов, вовлеченных в сферу юристики, в настоящее время не имеет ни лингвистических, ни юридических оснований, и существляется, как правило, никем не уполномоченными на это лицами, которые не имеют для этой сложной и ответственной процедуры соответствующей (еще раз подчеркнем - весьма специфической) квалификации. Необходимость такой квалификации лишь возрастает в условиях отсутствия узаконенных профессиональных юрислингвистических разработок (хотя бы потому, что любое из решений в этих условиях приобретает прецедентную силу, определяет практику аналогичных экспертиз и их следственного и судебного использования, а в дальнейшем определяет и сами законы, если они исходят из принципа закрепления юридической практики). Очерченные презумпции и обусловливают пафос, модальность и логику дальнейшего изложения, в котором юрислингвистическому анализу подвергаются материалы двух судебных процессов, получивших немалый резонанс в Алтайском крае. Речь идет о деле по иску ответственных должностных лиц края (включая главу его администрации) к Алтайской краевой организации партии “Демократический выбор России”. Данная организация создала и распространяла листовку под названием “Герои капиталистического труда” полностью берут власть в Алтайском крае”, в которой подвергаются критике первые назначения новой администрации на важные должности. Юрислингвистический аспект дела в первую очередь связан с самим заголовком, который был оценен истцами как оскорбительный для них, “поскольку это звание было присвоено истцам ответчиком и никто из истцов не пропагандировал идеи “капиталистического труда”1. По поводу заголовка ответчики поясняют, что звание “Герой капиталистического труда” не является общепринятым понятием, “а учреждено это звание самой партией и не имеет оскорбительного характера” (из решения суда). Суд соглашается с доводами истцов в том плане, что само присвоение им звания “Герои капиталистического труда” носит оскорбительный характер. Каким же образом обосновывается это решение? Приведем для иллюстрации юридической логики важный для нас фрагмент решения суда: “Так, представитель ответчика указывает, что Алтайской организацией партии “Демократический выбор России” учреждено необычное звание “Герой капиталистического труда”. В Положении определено, что для присвоения этого звания необходимо, чтобы соискатель, во-первых, был в прошлом активистом КПСС, во-вторых, он должен преуспевать в рыночных реформах и приватизации государственной собственности, иметь приличный капитал, и, в третьих, сохранить до настоящего времени верность компартии и активно критиковать рыночные реформы, во всех бедах обвинять Е. Гайдара”. Совершенно очевидно, что анализируемое судом “положение” носит игровой (пусть ернический) характер, оно имеет бесспорные основания быть рассмотренным как некая пародия (пусть неудачная) на официальные документы такого рода. Все это сродни Диванной партии, изобретенной “Комсомольской правдой”, ее положениям и резолюциям, подлежащим, возможно, “суду” с точки зрения качества юмора и сатиры как эстетических категорий, но вряд ли возможно всерьез рассматривать эту шутовскую “партию” и ее “устав” с точки зрения соответствия закону2. Цитируется здесь и далее по тексту решения Октябрьского районного суда г. Барнаула от 22 мая 1977 г. 2 Невольно вспоминается, как развалилось дело по обвинению редакторов пародийной программе “Куклы” в оскорблении чести и достоинства некоторых членов правительства Российской Федерации. Другое дело, что в профессиональном плане в подобных ситуациях вполне правомерен вопрос о несоблюдении меры, выхода за условности жанра и вхождения в “действительность” (в данном случае - психологическую); и совсем другое дело, что кто-либо из читателей или персонажей публикации почувствовал себя оскорбленным, этот факт заслуживает рассмотрения с точки зрения профессионализма автора заметки или редакции, должных учитывать реакцию читателей и персонажей, 1 Однако с пародией алтайских “выбороссов” далее происходит странное: и истец, и суд, и - что самое удивительное - ответчик рассматривают это игровое, в некотором роде художественное, произведение как серьезный юридический текст, и напрямую, буквально (точнее пословно) переводят “художественный” текст с его условностями на официальный юридический язык, игнорируя и игровую специфику первоисточника, и тот вторичный комический эффект, который производит данный перевод3. Ср.: “Суд считает, что ответчику не дано права присвоения кому-либо какого-либо звания. Во-первых: это не предусмотрено Уставом Алтайской организации “Демократический выбор России”, во-вторых, Указом Президента РФ от 30 декабря 1995 года установлен перечень присваиваемых почетных званий РФ и Положение о почетных званиях РФ. Кроме того, ст. 89 Конституции РФ определяет право Президента РФ присваивать почетные звания Российской Федерации, в-третьих, представитель истцов в судебном заседании подтвердил, что никакого согласия на присвоение им такого звания они не давали4”. В анализируемом нами аспекте суть, однако, заключается не в анализе трансформаций текста на шкале “серьезный/несерьезный”, а в принципиальном несовпадении прагматического содержания неюридического текста, который выступает в судебном заключении в качестве субстрата текста, как бы уже имеющего юридическое предназначение. Естественные (неюридические) тексты необходимо несут в себе огромное число отпечатков разного рода пресуппозиций и коннотаций (которые во многих случаях в коммуникативном отношении гораздо важнее их прямой семантики, фиксируемой отдельными компонентами текстов) и перед “переводчиком” этих текстов на юридический язык неизбежно встает непростой и, по-видимому, нерешенный в принципе вопрос о том, каким образом реагировать на эти коммуникативные наслоения: 1) отвлекаться от них и, следовательно, признавать нерелеванными для юридического параметра стремиться учесть и найти возможности более или менее адекватного перевода либо 2) отвлекаться от них и, следовательно, признавать нерелевантными для юридического параметра и рассматривать неюридический текст как, написанный на которая может быть весьма разнообразной. Последнее в свою очередь также требует изучения и, может быть, юридизации: бесконечное реагирование на то, что кто-то может быть задет, сделало бы невозможной любую конкретную критику в СМИ. Интуитивное чувство меры во всех этих сферах явно нуждается в рациональном обосновании и регламентации, без чего конфликты на этой почве будут бесконечно разрастаться. 3 Рискуя быть самому обвиненным в переводе (второго порядка!) несерьезного пародийного языка на язык серьезный (научный!), замечу-таки, что логически “вопервых” и “во-вторых” совершенно исключают “в-третьих”: не логично соглашаться или не соглашаться с тем, что изначально не признается. 3 Лингвистическая шутка, в которой выражение “О роли музыкально-клавишных инструментов для лиц духовного звания” является “переводом” на наукообразный язык известной русской поговорки “На хрена попу баян?” , является хорошей иллюстрацией такого типа пародирования. 4 Рискуя быть самому обвиненным в переводе (второго порядка!) несерьезного пародийного языка на язык серьезный (научный!), замечу-таки, что логически “вопервых” и “во-вторых” совершенно исключают “в-третьих”: нет смысла соглашаться или не соглашаться с тем, что изначально не признается. сугубо информативном (логическом) языке; в определенном смысле последнее означает - делать вид, что никаких наслоений нет. О выражении “делать вид”. Мы уверены, что судьи5, составлявшие текст приведенного выше судебного решения, прекрасно понимали, что перед ними “несерьезный” текст, определяемый игровой прагматикой, и сознательно игнорировали прагматический момент, начав рассматривать этот текст пословно, как сугубо семантический (несущий ту информацию, которые несут его отдельные компоненты, смыслы которых выводятся из внешних для данного текста источников, а не из внутренних значимостей этого текста. определяемых смыслом целого, восходящим к коммуникативному заданию. Наиболее ярко такой способ трансформации проявляется в разложении идиом, которые в естественном языке функционируют как неразложимые единства. Скажем, ГЕРОЙ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА идиома, коммуникативная значимость которой в целом проистекает из внутриязыковой оппозиции устойчивому термину ГЕРОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА, обладающему определенными стилистическими, социальными коннотациями, и анализировать здесь отдельно смысл слова КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ и всерьез доказывать его несоответствие действительности, выводя из него инвективный смысл, означает попросту утрировать это выражение в целом как продукт естественной коммуникативной деятельности , вопервых, его индивидуальных авторов в данный момент, во-вторых, всего языкового социума в течение целого ряда десятилетий. В другом аспекте такого рода утрирование идиом может быть интерпретировано как подмена актуального их содержания содержанием их внутренней формы, вытекающим из отдельных структурных компонентов (подробно об этом далее). Тем не менее, несмотря на очевидное несоответствие презумпций неюридического текста и юридических презумпций к его анализу, игнорирование этого несоответствия было принято и судом, и ответчиком, и истцом, и правила анализа текста на этой основе рассматривалось ими как естественное (закономерное) и одновременно законное действие. Такие правила игры были приняты всеми сторонами судебного процесса. Почему это случилось? Тут, по-видимому, много причин, и субъективных, и объективных. И немалую роль, здесь играет, на наш взгляд, позиция, занимаемая ответчиком. Чтобы подойти к обоснованию этого тезиса, рассмотрим следующий наш более общий и принципиальный вывод, сделанные на основе наблюдений над судебными процессами, включающими заключения лингвистических экспертиз. В конце концов судьи - ко всему прочему рядовые носители русского языка, владеющие всеми необходимыми для пользования им механизмами, в том числе и прагматической естественного языка. Уместно еще раз обратиться здесь к высказыванию А. Шаффа относительно того, что самый выдающийся специалист в области ветеринарии не переживает научного понятия “конь”, наблюдая за лошадьми на скачках (см. прим. во вводной статье). Так же и судьи практически не смешивают юридических и обыденных смыслов слов, текстов, и вопрос заключается в том, почему теоретически они считают необходимым игнорировать эти различия и действительно ли это является объективной необходимостью - эти вопросы и являются предметом обсуждения в данной статье. 5 Практика показывает, что у ответчика в неоднозначных лингвистических ситуациях (обращение к экспертизе элементы неоднозначности предполагает) есть выбор по крайне мере из двух вариантов стратегии защиты. Первая связана с сокрытием прагматических моментов (в первую очередь цели, интенции, которые детерминировали высказывание, задевшее истца); в этих ситуациях ответчики обычно стремятся доказать, что “они не то имели в ввиду”, что “их не так поняли”, что у истца нет оснований обижаться, так как текст не содержит никаких элементов, которые можно было интерпретировать как злой умысел, оскорбительный смысл и т.п.; как правило, при данном способе защиты ответчики, отвлекаясь от анализа и оценок целого, акцентируют внимание на деталях. Так, излагая свою позицию, они настаивают, что “звание “Герой капиталистического труда” не является общепринятым понятием, а учреждено это звание самой партией и не имеет оскорбительного характера”, ответчики пытаются “отвертеться”, подключая разного рода софизмы, например: “в листовке не говорится о “незаконном обогащении, а с позиции партии “обогащение” - это положительная черта” (текст листовки не вызывает никаких сомнений в том, что “героям” приписывается именно незаконное обогащение, но даже признав отсутствие намека на незаконность, никак нельзя усмотреть в листовке положительного отношения к героям как субъектам обогащения). Соответствуя избранной ответчиком стратегии защиты, суд в свою очередь стремится доказать, что инкриминируемые ответчику выражения отнюдь не безобидны, но надежными способами доказательства суд не владеет и идет поверхностным путем, сформированным наивными представлениями об устройстве и функционировании русского языка, исключающими прагматику6 и вытекающими из поверхностных структур. Такие представления формируются школьным курсом и оказываются очень живучими в национальном языковом сознании Новые риторические идеи, включающие в себя прагматическую компоненту, плохо входят в нашу школу и наше общество [Голев, 1998]. Естественно, что истец, суд и ответчик нашли общий язык, сочтя закономерным и законным движение от семантики частей к поверхностной семантике, вытекающей из простого соединения частей и исключающего поиск тех содержательных компонентов, предполагаемых целым высказыванием, но невыводимых (точнее, трудновыводимых) из механического суммирования его частей. Правила игры, принимаемые при такой стратегии, можно с полным основанием назвать схоластическими. Характерный пример из анализируемого нами дела. Ср.: “Суд соглашается с доводами истцов, что употребление термина “финансовые кланы” в отношении истцов также является оскорбительным и ущемляющим честь и достоинство. Вновь обращаясь к толковому словарю С.И. Ожегова, где понятие “клан” определяется как замкнутая группировка людей, считающих себя избранными, лучшими в каком-либо отношении, суд приходит к выводу, что ответчиком не доказано объединение истцов Апарина, Чертова и Назарчука в какую-либо финансовую группировку”. Слово КЛАН выдергивается из контекста, отрывается от его общего Во вступительной статье данного сборника мы говорили об орфографии и пунктуации, которые приобрели юридическую силу по причине легкости их формализации при проверки письменных заданий вопреки их малой (поверхностной) роли в сфере социальной коммуникации. 6 смысла и коммуникативного задания, соотносится с внешним по отношению к тексту источником - словарем, словарь канонизируется (без каких-либо оснований для этого) как полномочный инструктивный документ, каковым он никоим образом не является и в принципе не может быть (у него другие цели); произвольно избирается словарь С.И. Ожегова, что также требует обоснования: семантика слов (в том числе вторичные значения слова КЛАН) требует для экспертизы современных исследований, наконец, саму экспертизу осуществляет, нужно полагать, судья (резонно допустить, - без филологического образования), что косвенным образом демонстрирует отношение к ней юридической стороны как к элементарному действию, не требующего участия специалистов. Однако даже трактовка данных словаря требует специфической филологической подготовки, не говоря уже о целевом - юридическом - его использовании, предполагающем наличие особого рода специалистов. Другая стратегия защиты, редко избираемая сейчас для защиты (в силу отмеченных выше стереотипных представлений о русском языке и неразвитости в общественном сознании сложной прагмариторической модели языка и новых аспектов лингвистической теории), напротив, предполагает отстаивание права носителя языка на творческое использование языковых знаков (и - соответственно - наличие у них потенциала развития, отклонения от норм) и подчиненее частностейи частей целому и целевому.. Такая, антисхоластическая, стратегия неизбежно ставит отдельные слова и высказывания в зависимость от коммуникативного замысла, который может иметь сложную структуру (например, совмещать информативную и художественную установку)7. Важным моментом последней стратегии становится отстаивание специфики каждой из систем - юридической и неюридической, - образуемых совокупностью способов и средств, характерных для каждой речевой стратегии, жанра, установки (например, игровой, пародийной, комической, сатирической). В эту специфику необходимо включается признак условности каждой системы по отношению к другим системам, выступающим в роли субстратных, (например, художественная речь условна по отношению к элементарному информативно-логическому языку). В рамках такой логики попытки сведения художественного, публицистического текста к элементарному общеязыковому субстрату, который в свою очередь напрямую переводится на юридический язык, должно вызывать протест защищающейся стороны, точно так же, как и попытки ограничения лингвистического анализа денотативным аспектом значения (соответствием с действительностью) являются односторонними и неполными без В качестве примера (хотя и неоднозначного) можно привести реакцию В. Жириновского в связи с обвинением его одним из депутатов на внеочередном заседании Государственной Думы по поводу бомбардировок Белграда авиацией НАТО в том, что он ранее в своей речи (якобы) подстрекал НАТО к расширению на Восток. Жириновский в ответ заявил, что его речь была иронической, а аплодисменты генералов НАТО, присутствовавших на этой речи, относились к его остроумию, а не к буквальному смыслу. Далее последовали грубые, несомненно оскорбительные по форме выпады Жириновского в адрес его обвинителя, которого тот назвал глупым, некомпетентным, необразованным, занимающимся не своим делом колхозником (в данном контексте это несомненно инвективное слово) - но это уже другой вопрос. 7 анализа значимостей, возникающих внутри самого этого текста как представителя определенного стиля, жанра, конкретного произведения и т.п. Такую стратегию, в противовес формально-семантической, можно определить термином “прагматическая” (если семантика стремится ответить на вопрос, что значит текст, который она решает, опираясь на форму; то для прагматики вершинный вопрос зачем говорящий создал этот текст, уже от которого зависит вопрос о коммуникативном значении текста). Прагматическая стратегия предполагает более высокий уровень отношения к филологической стороне текста, никак не предполагаемой участниками судебного разбирательства, поэтому они так легко свели анализ филологической специфики игрового текста к формально-логическому анализу, вписывающемуся в юридические презумпции.. Важно подчеркнуть, что последний вытекает из представлений о тексте, как правило, естественным образом формирующийся у юридической стороны. Дело в том, что практически все юридические документы построены по формально-логическому принципу. Известно, что в основаниях юридического языка лежит аристотелевская логика, поэтому такой язык стремится исключить смысловые неоднозначности, субъективные проявления и т.п.; далеко не случайно в юриспруденции находит своих сторонников идея перевода юридических законов на формализованный язык. Тексты же, относящиеся ко многим другим функциональным разновидностям языка, не строятся по формально-логическому принципу; более того - часто вступают с ним в противоречия. С точки зрения формы, например, большую роль в них играет импликация смысла, возникающая вследствие того, что определенная часть смыслового содержания не получает формального выражения, хотя так или иначе оно актуально для высказывания и нередко относится к его сущностной стороне. Не менее сложной для логического анализа является такой аспект коммуникативно-прагматического содержания, как модальность и видовременные отношения8. Сложное судебное разбирательство в этом аспекте возникло в связи со следующим отрывком из листовки: “Мы реальные политики и понимаем, что губернатор будет “отрабатывать” требования, которые ему диктуют финансовые кланы, поддержавшие его на выборах”; “Под лозунгами “заботы” о крестьянах громадные государственные средства “утекут” в частные структуры этих “героев капиталистического труда”9, крестьянин как был, так и останется ни с чем”. По этому поводу ответчики в полном соответствии со своей стратегией защиты (отстаивать логический и прямой денотативный смысл каждой фразы из листовки по отдельности) замечают, что “отдельные фразы в листовке являются прогнозом и что проверить его можно лишь с течением времени и, естественно, не возможно признать соответствие действительности”. Однако суд отвергает такую логику: “Суд считает, что все предположения (прогнозы), высказанные в листовке, являются ущемляющими честь и О последних уже шла речь в нашей вводной статье, п. 3 Хочется заметить, что коммуникативная структура такого рода фраз не оставляет сомнения в субъективноироническом отношении авторов к “героям” и далеко не нейтральном (официально-терминологическом) статусе выражения “герой капиталистического труда”, обозначившего (якобы) некое звание. Комическим выглядят попытки отвлечения от всего этого, по сути являющегося “неотвлекаемым” (неотторжимым) участников судебного разбирательства. 8 9 достоинство истцов, поскольку это является обвинением истцов на будущее в совершении каких-либо незаконных действий”. В рамках избранного логического модуса, в котором велся судебный процесс, трудно не согласиться с судом. В приведенном отрывке нет даже смягчающих выражений типа “может быть”, “не исключено, что...” или “в подобных ситуациях губернаторы имеют обыкновение отрабатывать, деньги утекают, крестьянин остается ни с чем и т.п.”; модальность высказывания явно утвердительная. Форма же будущего времени глаголов способна обозначать реальные (мыслимые как реальные) действия, вытекающие из реальных (мыслимых как реальные) свойств, приписываемых субъекту10; даже с позиций здравого смысла ясно, что в утверждении, скажем, “я не могу оставить тебе деньги, потому что ты их украдешь (=можешь украсть)” содержится оскорбительный смысл, приписывающий субъекту способность к воровству. Не случайно стратегия и тактика защиты потерпела неудачу. В кассационной жалобе ответчики еще раз попытались подправить свои логические аргументы в рамках избранной стратегии защиты: “Мы попробовали писать текст опровержения и обнаружили, что сведения в листовке нельзя опровергнуть, используя правила логики...Непонятно, как можно написать, что не соответствуют действительности прогнозы - “будут отрабатывать”, “утекут”, “можно прогнозировать” и т.д. Что же можно написать в опровержении того, что нельзя прогнозировать?”. Но судьи ставили логику в зависимость, нужно полагать, от очевидных для здравого смысла пресуппозиций снижения имиджа “героев”, отраженных в тексте, то есть от прагматики (хотя они, к сожалению, и не были предметом лингвистического анализа) и в такой детерминационной цепочки с позиций логики языка были правы: в языке (тексте) все определяется именно прагматикой и прежде всего коммуникативной интенцией, установкой, замыслом11. Уметь извлекать их из текста - задача номер один для лингвистики и особенно для юрислингвистики. Возможно, что оппоненты “героев” предпочли бы, чтобы здесь прозвучала хотя бы в очень осторожной модальности фраза типа “не исключено, что решение судей находилось в зависимости от административного, политического или какого-либо другого заказа”. Как показывает все сказанное нами выше, модальность предположения вовсе не исключает оскорбления чести и достоинства и не освобождает от доказательств способности субъекта предполагаемых (недостойных) действий к таковым действиям. Мы такими доказательствами не располагаем и решительно отказываемся от такого рода допущений. ( Приведенная выше игровая по сути фраза создана нами в качестве иллюстрации инвективных возможностей высказывания, заключающихся в игре его модальностей12; введя ее в текст, мы ставили цель актуализировать следующий момент: Например, они могут выражать “уверенность в постоянной готовности субъекта к осуществлению действия” [Русская грамматика, 1980, c. 635]. 11 Разумеется, что по отношению к прагматике судьи противоречивы (в другом аспекте - избирательны): здесь они исходят из необходимости реконструкции коммуникативного замысла, при юридической же интерпретации заголовка игнорируют его, ограничиваясь буквальным смыслом. 12 В нашем распоряжении имеется еще одно судебное решение по поводу заметки “Главе - кресло, судье квартира”, в котором камнем преткновения стала фраза “Не хочется верить в меркантильность или некомпетентность судей, однако чем еще объяснить славгородцам столь изощренное над ними судебное издевательство”. Судья, о котом говорилось в заметке, увидел в этом прямое оскорбление: “какая-то моя меркантильность и некомпетентность” И далее по уже знакомым нам канонам избранной модели обвинения: “Из словаря явствует, что МЕРКАНТИЛЬНЫЙ означает “торгашеский, мелочно10 сколько бы ни было у этой фразы степеней защиты от обвинений в унижении чести и достоинства судей - какая-то тень сомнения в их чести и достоинстве здесь все же присутствует, а именно - возможность допущения того, что они -судьи - могут быть недостойными ). Другое дело, что сугубо формальной логике, сознательно отвлеченной от коммуникативно-прагматической логики естественного языка, эти тонкости не доступны. Может быть, правильнее сказать - в настоящее время недоступны, - имея в виду пока еще достаточную разработанность их в лингвистике и, как следствие этого, невозможность включения их в основания юрислингвистической экспертизы. Мы полагаем, что это является главной причиной того, что в российской прессе последних лет ерничество, сознательное или бессознательное снижение имиджа персонажей публикаций стало типичнейшим явлением, а для некоторых изданий едва ли не нормой. Авторы многих публикаций легко и просто прибегают к оскорбительным намекам, изначально строя их таким образом, чтобы можно было легко “убежать” от предполагаемых обвинений, увернувшись от прямолинейной формальной логики за частокол неоднозначности, недоговоренности, естественной возможности разных интерпретаций и т.п. Сравните, например: Он оказался в такой большой и грязной дыре, название которой можно найти в ненормативной лексике русского языка. Особого внимания в прагматическом анализе этого плана речевых произведений заслуживает такое сложное явление, как внутренняя форма слова, актуализация которой создает в контексте ситуацию одновременного существования двух планов содержания: актуального значения целостного слова и, следовательно, возможность автора такого “двупланового” речевого произведения попытаться “отвертеться” (см. об этом стр. ) от обвинений в преднамеренном оскорблении. Несколько примеров таких приемов. Сравните случай, когда автор реплики “Вы не звезда, вы - рифма к слову звезда” оправдывался в том духе, что имел-де в виду слово ЕЗДА и намекал всего лишь на любовь звезды к гастролям. Представляется, что актуализированное состояние внутренней формы речевого произведения можно рассматривать как особого рода модальность, так как в отношении к ней всегда содержится момент отношения говорящего к действительности в параметре реальности/нереальности. По этой причине двуплановое содержание речевого произведения с актуализированной внутренней формой всегда ставит воспринимающего перед выбором - какой смысл: целостный (чаще всего реальный, серьезный, актуальный) или покомпонентный (нередко кажущийся, игровой, фоново-облигаторный) является ядерным, то есть соответствующим намерениям автора воспринятого адресатом высказывания; при наличии второго смысла воспринимающий должен решить, является ли этот смысл специально организованным или непреднамеренно возникшим помимо воли автора. Вспомним сцену попытки примирения Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, погубленной знаменитой фразой второго: “Позвольте вам сказать подружески, Иван Иванович!....- вы обиделись за черт знает что такое: за то что я вас расчетливый”, НЕКОМПЕТЕНТНЫЙ значит никуда не годный как судья, не знающий законов”. Ответчик, избрав стратегию формально-логической защиты отдельных положений, настаивает: “В статье буквально дано: Не хочется верить в меркантильность и некомпетентность судей”, т.е. автор не хочет верить ходящим в городе слухам...Подчеркиваю, что в данной цитате речь идет не об утверждениях автора, а об объяснении сложившейся ситуации “некоторым славгородцам”. назвал гусаком...” Иван Никифорович спохватился, что сделал неосторожность, произнесши это слово; но уже было поздно: слово было произнесено. Очевидно, что Иван Иванович воспринял фразу покомпонентно (“однокомпонентно”), акцентировав внимание на изолированном слове, не соотнесенным с общим смыслом высказывания, причем в самом этом слове воспринял его внутреннюю форму как значимую и актуализировал эту значимость интерпретировав ее как коммуникативный (инвективный) замысел Ивана Никифоровича. Сказанное вовсе не означает, что суггестивной способностью значимости внутренней формы нужно пренебрегать: в томто и заключается ее каприз, что, находясь на втором плане актуального смысла, она может реально на него воздействовать. “Поступи Иван Никифорович не таким образом, скажи он птица, а не гусак, еще бы можно было поправить. Но - все кончено!”. (См. о таком функционировании внутренней формы: [Бибихин, 1978; Голев, 1998]). Нередко оскорбитель скрывается за фигуру сравнения, кавычек непрямого употребления, отсылок на чье-либо мнение или слухи (см. пример в примеч. ), сослагательного наклонения, собирательных обозначений, частных или неоднозначных мнений и т.п., инвективность которых без соответствующей правовой базы вряд можно доказать: здесь, по-моему, много идиотов (предполагаемая фигура защиты: “но не все же!”), мне нравятся славные свиные мордашки, и, знаешь, твое лицо мне их напомнило (защитная фигура: “нравятся!”), вы могли бы сойти за подонка (не “есть”, но всего лишь “могли бы”) и т. п. Попытку “отвертеться” с помощью фигуры сравнения находим в заметке “Московского комсомольца” (1999, №8) “Коммунисты - те же монголы”. Телеведущий Н. Сванидзе сравнил комсомол с гитлерюгендом, чем вызвал немало протестующих откликов и обвинений в оскорблении. Отвечая на них он говорит: “Сравнение - есть лишь сравнение. Я вовсе не говорил об идентичности двух организаций. Но на сопоставление я имею полное право13. Я сравнил две схожие организации двух схожих режимов”. Юрислингвистике, если она стремится стать практически значимой, не обойтись без разработки вопроса о соотношении целостных смыслов речевых произведений и тех смыслов речевых произведений, которые составляются суммированием смыслов отдельных составляющих их компонентов (покомпонентное значение - это и есть значение внутренней формы). Внутренняя форма (даже имеющая свое собственное значение) - есть форма, есть составляющая плана выражения речевой (и языковой) единицы, но это такая форма, которая сохраняет способность актуализироваться и быть участником речевого и языкового функционирования данной единицы. Статус такого функционирования весьма различен, от фонового воздействия на языковое подсознание до имитации акутального смысла (поддерживаемой тем фактом, что они нередко как бы совпадают), Трудно уловить влияние внутренней формы, оно весьма капризна в этом плане ([Бибихин, 1978; Голев, 1998а, б, в]) и широко используется для суггестивных и других прагматических целей (в первую очередь эстетических [Хижняк, 1975; Голев, 1998в]). Прямой логический анализ содержания Право, видимо есть, но когда-то нужно полагать должны быть сформулированы и ограничения, говорящие о том, что журналист имеет право все-таки не на всякое сравнение, а с учетом ментальных и коммуникативных стереотипов. 13 внутренней формы всегда будет лишь имитацией подлинного содержательного анализа языкового высказывания. Нелепо извлекать из выражения, скажем, ТЫ КАТИЛ НА НЕГО БОЧКУ слово БОЧКА и отдельно анализировать его в аспекте соответствия действительности (который, кстати, и определяет квалификацию выражения как клеветнического [Понятие чести и достоинства, 1997]): БОЧКА в составе целого является уже элементом внутренней формы целого выражения, так же, как ВОНЬ в слове БЛАГОВОНИЕ. Выражение ВКЛЮЧАТЬ свет ВЫКЛЮЧАТЕЛЕМ может быть оценено логикой как не соответствующее действительности только в том случае, если оценивать слово ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ буквально - точнее, поморфемно, - но слово как сложившаяся устойчивая номинативная единица вполне соответствует коммуникативным нормам русского языка, которые, конечно, же предполагают именно целостное употребление этого слова в живой речи. Выражение УШЛА НА ПЯТИМИНУТКУ, БУДУ ЧЕРЕЗ ЧАС только на поверхностный взгляд выглядит комически противоречивым, с точки же зрения коммуникативной, которая учитывает глубинную прагматику (пресуппозиции, модальности), определяющую смысл целого и уже через него - его отдельных компонентов, является здесь предметом серьезного многопланового лингвистического анализа; именно от его результатов зависит и оценка нормативности употребления слова ПЯТИМИНУТКА в контекстах, которые противоречат смыслу его внутренней формы, имеющей значение “пять минут” (другими словами, это анализ того, насколько застывшей является в данном слове его внутренняя форма). Не исключено, что этот анализ приведет к выводу о наличии некоторой степени “застывания” есть, и приведенное выражение может быть квалифицировано как нарушающее стилистические нормы (как в случаях типа БЛАГОДАРЯ БОЛЕЗНИ). * * Подведем некоторые итоги. Мы полагаем, что будущее содержание юридических процессов, связанных с естественными текстами, принадлежит прагматической модели, несмотря на трудность ее применения. Сложность прагматической стратегии юрислингвистической экспертизы текста заключается в существенном противоречии перевода на юридический язык естественного текста-первоисточника: прагматика предполагает бесконечную глубину анализа (в частности, на интенциональной оси, особо значимой для юридических заключений), юридические же документы требуют жестко ограниченных оснований, доступных для осуществления практических правовых решений. Заметим, что определенную аналогию данным положениям составляет проблема квалификации печатной или кинематографической продукции как порнографической. Здесь основной стратегией защиты является именно стремление обосновать принадлежность произведения к художественной сфере, что, разумеется, предполагает глубочайший и многоплановый его анализ. Юридическая направленность этого анализа требует внесения в него определенных ограничений, и в критериях экспертной оценки появляются такие признаки, как степень обнаженности тела, количество секунд показа интимных сцен, размер кадра и плана показа и т.п. Во вводной статье мы уже показали, со ссылкой на Ч. Филлмора, что такая конкретизация вообще характерна для юридической логики и юридического языка, и при их объективной данности в существующей системе права она, конечно, необходима (в другой модальности - неизбежна). Поэтому юрислингвистика всегда будет находиться в зоне динамического равнодействия двух противоположно направленных тенденций: к перманентному углублению и расширению детерминационного воздействия (эта линия исходит от естественного языка) и перманентному ограничению апелляций к языковым “тонкостям”, являющемуся естественным требованием юридической логики и юридического языка. Думается, что способом разрешения такого противоречия будет постепенное приспособление юридических канонов к требованиям функционирующего языка (творчески функционирующего языка!). Литература Бибихин В.В. Принцип внутренней формы и редукционизм в семантических исследованиях // Языковая практика и теория языка. М., 1978. Голев Н.Д. Антиномии русской орфографии. Барнаул, 1997. Голев Н. Д. О содержании школьного курса "Русский язык" и тестовой форме его представления на экзаменах // Известия Алтайского университета. - Серия "История. Педагогика. Философия. Филология". - Вып. 3(8). - Барнаул: Изд-во АГУ, 1998а. Голев Н.Д. Суггестивное функционирование внутренней формы слова в аспекте ее взаимоотношений с языковым сознанием // Языковые единицы в семантическом и лексикографическом аспектах / Под ред. Н.А. Лукьяновой. - Новосибирск: Новосиб. унт., 1998б. Голев Н.Д. Экспрессивное функционирование внутренней формы русского слова в тексте // Культура и текст. Литературоведение. Часть 1. / Под ред. Г.П. Козубовской. Санкт-Петербург-Барнаул, 1998в. Русская грамматика. Т.1. М., 1980. Хижняк Л. Г. Эстетическое использование внутренней формы слова и фразеологизма: Автореф. дисс. … канд. филол. наук. Саратов, 1975.
