Хасанова Галима Фазлетдиновна Военная проза конца 1950-х – середины 1980-х гг.
advertisement
На правах рукописи Хасанова Галима Фазлетдиновна Военная проза конца 1950-х – середины 1980-х гг. в контексте литературных традиций Специальность 10.01.01. – русская литература Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Орел 2009 Работа выполнена на кафедре русской литературы ХХ века ГОУ ВПО «Брянский государственный университет имени академика И.Г. Петровского» Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор Шаравин Андрей Владимирович Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Черников Анатолий Петрович кандидат филологических наук, доцент Ковалев Петр Александрович Ведущая организация: ГОУ ВПО «Магнитогорский государственный университет» Защита состоится 24 сентября 2009 года в ____ часов на заседании диссертационного совета Д 212.183.02. в ГОУ ВПО «Орловский государственный университет» по адресу: 302026, г. Орел, ул. Комсомольская, д. 41, ОГУ, филологический факультет, аудитория 318. С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Орловского государственного университета. Автореферат разослан ____________________________. Ученый секретарь диссертационного совета 2 Бельская А.А. Общая характеристика работы Прошло более шестидесяти лет после окончания Великой Отечественной войны, но писатели по-прежнему обращаются к военной теме. Появляются произведения, в которых по-новому осмысляются события тех лет (В. Астафьев «Прокляты и убиты», «Веселый солдат», Г. Владимов «Генерал и его армия» и другие). В современном литературоведении также не угасает интерес к военной прозе: исследователи интерпретируют произведения 1940-х-1980-х годов, обращаются к рассказам, повестям, романам, появившимся после перестройки. Однако несмотря на большое количество работ, написанных в период с конца 1960х гг. по сегодняшний день, проза писателей фронтового поколения не была рассмотрена как единая художественная система, как направление, ориентированное на создание инвариантной концепции личности и мира, не были выяснены закономерности наследования традиций предшествующей литературы. Целью данной работы является изучение преломления и функционирования традиции в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х годов на содержательном и формальном уровнях. Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи: 1. Исследовать проблему преемственности фольклорных богатырских циклов, воинских повестей древнерусской литературы, литературной баталистики XIX–ХХ вв. в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг. 2. Предложить классификацию литературных традиций применительно к проблеме функционирования военной прозы в историко-литературном процессе. 3. Обобщить особенности преломления державной и антивоенной традиций в художественной литературе. 4. Выявить особенности бытования надындивидуальных и индивидуальных традиций. 5. Рассмотреть художественную оформленность традиций в рамках исследуемого направления. Объектом исследования является военная проза конца 1950-х – середины 1980-х гг., представленная разножанровыми произведениями А. Ананьева, В. Астафьева, Г. Бакланова, Б. Балтера, Ю. Бондарева, В. Быкова, К. Воробьева, Ю. Гончарова, В.Некрасова, В. Кондратьева, В. Курочкина, Е. Носова, Б. Окуджавы, В. Рослякова и других авторов. Предметом исследования стало выявление преемственности фольклорных богатырских циклов (а также некоторых общих фольклорных заимствований), древнерусских воинских повестей, литературной баталистики ХIX –XX вв. в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг. Материалом исследования являются художественные произведения, публицистика, дневники, мемуары вышеперечисленных писателей, а также художественные и публицистические тексты предшествующего и последующего литературных периодов. Научная новизна работы состоит в систематизации и углублении представления о структуре военной прозы с точки зрения художественного осмысления традиций, их функционирования на индивидуальном и надындивидуальном уровне. Рассматривается преломление державной и антивоенной традиций в художественном творчестве Л.Н. Толстого, В.М. Гаршина, 3 Н.С. Гумилева, А.А. Блока в их проекции на военную прозу конца 1950-х – середины 1980-х годов. Методология исследования. В процессе исследования применялись типологический, генетический, функциональный, сравнительный, комплексный методы. Методологической базой являются, во-первых, работы А. Бушмина, П. Выходцева, Э. Баллера, М. Храпченко, Д. Благого, А. Ранчина, В. Хализева, М. Заградки, Ю. Борева, Е. Катаевой, освещающие проблемы преемственности и новаторства в литературе; во-вторых, работы отечественных фольклористов и литературоведов А. Афанасьева, А. Веселовского, В. Проппа, Е. Мелетинского, Е. Левкиевской, В. Аникина, В. Жирмунского, в которых описаны обычаи, нравы, верования славян, особенности героического эпоса, и, в-третьих, исследования по военной прозе. В ходе работы были учтены отзывы, полемические заметки, статьи, монографии, опубликованные с конца 1950-х годов. Основные положения исследования основаны на научных трудах Л. Лазарева, И. Дедкова, А. Адамовича, И. Золотусского, В. Енишерлова, А. Бочарова, Л. Плоткина, Н. Ромашко, П. Топера, В. Чалмаева, С. Чубакова, П. Гончарова, Ю. Симоненко, Н. Рюмшиной и др. Также были привлечены труды по философии, истории, социологии, затрагивающие проблемы войны и мира. Это работы Л. Гумилева, С. Соловьева, В. Соловьева, Н. Бердяева, Й. Хейзинги. Актуальность. Несмотря на большое количество работ, комплексный анализ функционирования традиций русской литературы в рамках направления произведен не был. За горизонтом внимания остался вопрос о преломлении в исследуемой прозе державных идей, о соотношении антивоенных и державных, а также фольклорной и романтической традиций. Назрела потребность не просто обобщить и дополнить материал, рассмотрев функционирование литературных традиций в прозе фронтового поколения, но и выяснить закономерности наследования традиций внутри типологической общности писателей. Наследование преемственности, концепции мира и человека и определяют особенности военной прозы как направления, функционирующего в историко-литературном процессе конца 1950-х – середины 1980-х годов. В исследованиях, посвященных военной прозе, принято выделять следующие традиции: фольклорную (Ю. Симоненко); древнерусских воинских повестей (Н.Хрящева, П. Гончаров); романтическую; антивоенную, восходящую к прозе Л.Н. Толстого (С. Чубаков); христианскую или библейскую (П. Гончаров, И. Казанцева). Традиции по отношению к войне и миру также можно разделить на державные и антивоенные (к последней примыкает и христианская). Функционирование традиций в исследовании рассматривается на уровне образной системы, мотивной организации, а также на уровне поэтики. Проза фронтового поколения (1950-е – середина 1980-х годов) – понятие неоднородное, оно включает, во-первых, собственно лейтенантскую прозу (конец 1950-х – начало 1960-х годов), которую можно рассматривать как течение внутри литературного направления; во-вторых, произведения, продолжающие традицию лейтенантской прозы (1970-е – середина 1980-х годов); в-третьих, произведения, находящиеся на границе направления. 4 Отбор художественных текстов для анализа производился по следующим критериям: 1. Близость идейно-эстетических принципов писателей. 2. Общность концепций мира и личности. 3. Соотношение литературных традиций (данной проблеме посвящено диссертационное исследование). Положения, выносимые на защиту: 1. Проза фронтового поколения представляет собой неоднородное литературное направление, в котором выделяется лейтенантская проза и продолжающая ее вектор развития проза второй половины 1960-х – середины 1980-х гг., а также проза, находящаяся на границе направления, сочетающая традиции лейтенантский прозы и литературы соцреализма. 2. Проза фронтового поколения освоила державные и антивоенные традиции, взаимодействие которых и определяет вектор развития данной типологической общности писателей. Державная традиция развивает идею о сильном государстве, гражданском долге перед страной. В контексте державной традиции выделяются индивидуальные традиции Н.С. Гумилева, А.А. Блока. Антивоенная традиция выразилась в обосновании идеи войны против войны, войны ради мира. В рамках антивоенной традиции выделяется традиции прозы Л.Н. Толстого и В.М. Гаршина. 3. В лейтенантской прозе (повести и романы В. Астафьева, Ю. Бондарева, Г. Бакланова, К. Воробьева, В. Быкова и др.), а также в продолжающей ее вектор развития прозе второй половины 1960-х – середины 1980-х гг. (новые книги названных авторов, «ржевская проза» В. Кондратьева) доминирует антивоенная традиция, державная в большинстве случаев функционирует в виде литературной полемики. В произведениях прослеживается конфликт антивоенной и державной линии. В прозе, находящейся на границе направления (С. Никитин, С. Баруздин), на первый план выходит державная традиция. 4. В качестве периферийных подключаются фольклорная, древнерусская и романтическая традиция, амбивалентные по своему характеру, усиливающие как державные, как и антивоенные идеи. 5. В процессе наблюдения над традициями амбивалентного характера выявлены следующие особенности: в лейтенантской прозе и в продолжающих ее вектор развития произведениях романтическая традиция в большинстве случаев направлена на усиление антивоенных идей. В рассказах, повестях, романах, находящихся на границе направления, данная традиция «подкрепляет» державную линию. В произведениях В.Астафьева, Е. Носова, творчество которых соотносят и с военной, и с деревенской прозой, доминирует фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы. Структура работы. Исследование состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Список использованной литературы насчитывает 463 источника. Апробация работы проводилась в форме участия в международных конференциях «Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежных литературах» (г. Волгоград, 12-15 апреля 2006 г.), «Литературный персонаж как форма воплощения авторских интенций» (г. Астрахань, 20-25 апреля 2009 г.). Материалы исследования были представлены на конкурс научных работ аспирантов и молодых ученых Брянской области «Современные научные 5 достижения. Брянск – 2008» (диплом 1 степени), «Современные научные достижения. Брянск – 2009» (диплом 2 степени). Основное содержание работы Глава I. «Державная традиция русской литературы в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х годов» состоит из двух параграфов. В первом параграфе «Особенности развития державной традиции в русской литературе (от литературы Древней Руси до середины ХХ века)» рассматриваются основные особенности державной традиции на каждом этапе ее развития. Державная традиция в русской литературе предположительно возникает раньше, чем антивоенная и пацифистская. Об этом свидетельствуют первые записи русских летописей, которые восходят к дружинной поэзии и устным сказаниям. Державная традиция имеет ярко выраженный этатический характер, развивая идею о сильном государстве, способном стать гарантом мира и справедливости для всех стран, утверждая приоритет гражданского долга, который подчас обретает жертвенный характер. 1. Православно-державная традиция. Выражается в древнерусских воинских повестях, а также в примыкающих к ним произведениях «биографического характера о выдающихся исторических деятелях»1. Ратный труд был осмыслен как предназначение мужчины. В древнерусской литературе происходит оформление основных идей державной традиции: мысли об избранности русской земли, о ее великой миссии стать заступницей и / или хранительницей истин, которые утрачены другими государствами. В контексте православно-державной традиции эти идеи имели религиозный оттенок (миссия русского государства заключалось в сохранении истинного православия). 2. Имперско-державная традиция (со времен Петра I до 1917 года). Идеи державности в этот период главным образом связаны с осмыслением места государства среди других мировых стран (постижение петровских преобразований, войн с Наполеоном, решение славянского вопроса). Актуальной в контексте имперско-державной традиции становится представление о России как о спасительнице народов мира от новых нашествий. Развивается идея о предназначении России стать оплотом славянского мира, государством, сохранившим для остальных стран духовные ценности. 3. Советская державная традиция (1917-й – 1980-е). После 1917 года советская литература на новом историческом витке в новых условиях вырабатывала идейно близкую к имперско-державной советскую державную идею, согласно которой советское государство признавалось гарантом мирового порядка, защитой угнетенных государств, государством-лидером в союзе братских республик. Идея о великом предназначении окрашивается в идеологические тона. Главной миссией Советского Союза провозглашалась задача донести коммунистическую идею до остальных стран мира. Утверждение идей державности происходит в литературе, посвященной революции и гражданской войне, в произведениях о грядущих войнах (В. Киршон «Большой день», «Чудесный сплав», А. Афиногенов «Накануне», К. Симонов «Парень из нашего города»). С началом Великой Отечественной войны державная традиция направлена не только на прославление страны, но и на укрепление веры народа в победу, 1 Краткая литературная энциклопедия. М.: Советская энциклопедия. Т. 5. 1968. Ст. 817. 6 воодушевление на борьбу. Провозглашение «священной войны», «священной мести», «войны до победного конца» начинается уже в первые дни войны. В литературе 1941-го - конца 1950-х гг. (А. Довженко, Б. Горбатов, Б. Лавренев, Л. Соболев, В. Василевская и др.) наблюдается явное преобладание державных идей, подкрепленных романтической традицией и мифотворчеством. Миф стал средством оправдания политики, проводимой государством в предвоенные годы, нередко подменял правду (так, наиболее востребованными стали мифы о внезапном вероломном нападении на Советский Союз, о роли партийного руководства в борьбе против врага, о причинах отступления советской армии в первые месяцы войны и др.). Однако в указанный период появляются произведения, в которых державные идеи переосмысляются или отсутствуют: «Судьба человека» М. Шолохова, «Это мы, Господи!» К. Воробьева, «В окопах Сталинграда» В. Некрасова, «Семья Ивановых» («Возвращение») А. Платонова и др. Эти книги предшествовали прозе писателей фронтового поколения. Во втором параграфе «Державная традиция русской литературы в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х годов» рассматривается функционирование державной традиции в прозе писателей фронтового поколения. В произведениях прослеживаются признаки имперско-державной и советской державной традиции, которые проявляются многопланово. Во-первых, в виде литературной полемики (идейно-философский уровень), во-вторых, в виде освоения и развития (уровень образной системы). На первый план выходит задача опровергнуть мысль о неизбежности войн, показать опасность представления о войне как особого рода игре. Поставленная задача реализовывалась путем противопоставления внешней привлекательности теоретических положений «философии войны» жестоким реальностям войны. Выразителями романтико-завоевательной философии, апологетами игрового истока войны неизменно являются представители немецкой армии. Опровержение игровой концепции войны решается в прозе с помощью введения диалога – спора между главным героем, который хочет понять причины, побудившие немцев взять в руки оружие, и взятым в плен «умным» немцем (Ю. Бондарев «Горячий снег», Л. Якименко «Куда вы, белые лебеди?»). Однако наряду с развенчанием мысли о неизбежности войн и пресечением попыток оправдания войны, писатели развивают такие элементы державной традиции, как прославление армии, обоснование идеи об освободительной миссии СССР. Державная традиция проявилась в виде освоения и развития образа человека боя (героя гумилевского типа), для которого война становится естественным состоянием. К данному типу героя относятся капитан Рюмин (К. Воробьев «Убиты под Москвой»), майор Ушаков (Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут»), Куропатенко (Г. Бакланов «Июль 41-го»), лейтенант Богачев (Г. Бакланов «Южнее главного удара»), капитан Орлик (В. Некрасов «Вторая ночь»), лейтенант Орлов (Ю. Бондарев «Батальоны просят огня»), Борис Брянцев (Ю. Бондарев «Юность командиров»). Несмотря на то, что в текстах нет прямых реминисценций и аллюзий к текстам Н.С. Гумилева, перечисленные персонажи имеют сходство с героями художника слова первой половины ХХ века в мировоззрении и поведении. Прирожденный воин 7 воспринимает себя как сильную духом личность, способную быть лидером и образцом для подражания. Поэтому характерной чертой данного типа является подчеркнутое внимание к своему внешнему виду. Как и герой «Записок кавалериста», человек боя в произведениях писателей фронтового поколения считает военное сословие элитой общества. Прирожденный воин часто находится в состоянии конфликта с окружающими людьми, причиной чего является сложная система ценностей и принципов персонажей: обостренное чувство собственного достоинства, препятствующее появлению доверительных отношений, культ личной победы, который нередко становится предпосылкой для появления чувства зависти к боевому успеху товарищей. Например, Куропатенко не может побороть чувства зависти к Прищемихину, которому предстоит принять свой последний бой, чтобы дать армии выйти из окружения (Г. Бакланов «Июль 41-го»). Раненый лейтенант Орлов самолюбиво обижается на Ермакова, решившего принять командование батальоном (Ю. Бондарев «Батальоны просят огня»). Как и у героя Н.С. Гумилева, отношения с женщиной у человека боя обретают характер поединка. Например, Богачев не говорит о своих чувствах открыто, а доказывает свое превосходство рискованными вылазками в тыл врага. Он не только берет в плен «языков», но и отправляется в немецкий тыл за совершенно ненужными вещами, например, дерзко выкрадывает из немецкого блиндажа патефон с пластинками, а потом празднует завершение удачной «операции» в землянке с разведчиками, демонстративно не замечая Тоню (Г. Бакланов «Южнее главного удара»). Человек боя не может реализовать себя вне хронотопа войны. Борис Брянцев не может адаптироваться к мирному времени (Ю. Бондарев «Юность командиров»). В повести С. Никитина «Падучая звезда» отец Мити самоустраняется от различного рода обязанностей, которые могут ограничить его свободу, возможность проявить себя. В качестве препятствия он воспринимает семью, долг отцовства. Как и герой произведений Н.С. Гумилева, персонаж повести С. Никитина не может полностью реализовать себя в мирное время, бежит от покоя и быта, постоянно ищет возможность испытать характер и волю (поездки по Кавказу, Средней Азии, Гималаям, Дальнему Востоку, охота на хищников). Образ человека боя в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг. имеет переклички с героями Н.С. Гумилева также во внешнем облике. Неотъемлемым атрибутом человека боя становится стек (прутик или веточка). Например, веточка, напоминающая стек, упоминается в повести К. Воробьева «Убиты под Москвой», в произведениях Г. Бакланова («Мертвые сраму не имут», «Июль 41 года»). Стек был необходим кавалеристам, а не пехотному офицеру, эта деталь использовалась писателями для создания особого образа. Несмотря на неумение ладить с людьми, сложность характера, человек боя способен вызвать восхищение, стать образцом для подражания. В повести Г.Я. Бакланова «Южнее главного удара» сержант Орлов пытается воспитать в себе характерные качества человека боя, имитирует поведение прирожденного воина. Однако ощущение себя человеком боя – это состояние, присущее от природы. Орлов может совершить подвиг, геройски погибнуть лишь при условии, что о его поступке узнают люди, тогда как умереть безвестно не может. 8 Если в творчестве Н.С. Гумилева модель поведения человека боя представляется как единственно верная, то в произведениях писателей фронтового поколения прослеживается «снижение» образа человека боя. В системе героев военной прозы человек боя занимает особое место, что объясняется двойственным отношением к данному типу. С одной стороны, писатели не могли не признать достоинств в характере и поведении героя. С другой стороны, отмечают потенциальную опасность, которую несут безрассудно-храбрые порывы человека боя. Противоречие в отношении наблюдается уже в самом имени героя. Например, в произведениях Ю. Бондарева («Батальоны просят огня»), В. Некрасова («Вторая ночь») и Г. Бакланова («Южнее главного удара») люди боя носят фамилии, которые происходят от существительного «орел» (старший лейтенант Орлов, капитан Орлик, сержант Орлов). Однако в выборе авторами «орлиных» фамилий прослеживается не столько следование романтической традиции наделять семантически значимой фамилией героя, выделяющегося своими качествами, сколько противоречивое отношение к нему. В повести В. Некрасова «Вторая ночь» человек боя носит фамилию Орлик (т.е. орел, но маленький). В повести Г. Бакланова сержант Орлов искусственно имитирует поступки прирожденного воина, но не является таковым. Однако прием наделения героя фамилией, несущей смысловую нагрузку, не становится общей тенденцией для военной прозы. Противоречивое отношение к типу человека боя является свидетельством наличия в прозе исследуемого периода конфликта державной и антивоенной традиции. Конфликт антивоенной и державной традиции в пользу антивоенной линии выражается несколькими способами: 1. Писатели противопоставляют или сравнивают мировоззрение, поведение человека боя и труженика войны, при этом предпочтение отдается труженику войны (Орлов – Бульбанюк, Куропатенко – Прищемихин). 2. Писатели нередко снижают образ человека боя: а) путем привнесения комического эффекта единственной деталью при описании внешности персонажа (Ю. Бондарев «Батальоны просят огня»); б) через отношение «любимых» героев писателей к высказываниям и поступкам романтиков войны и человека боя (В. Некрасов «Вторая ночь», Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут); в) через несоответствие действительности представлению о ней человека боя (Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут»). Утверждая антивоенные идеи, военная проза отдает предпочтение героям невоенного склада, для которых война является вынужденным, неестественным состоянием. В романе Г. Бакланова «Июль 41 года» полковник Нестеренко оставляет прикрывать отход корпуса не человека боя Куропатенко, а офицера – труженика войны Прищемихина, аргументируя свой выбор словами: «…достойней тебя оставить мне было некого». В книге Ю. Бондарева «Батальоны просят огня» снижение образа человека боя достигается с помощью такой детали, как пуховой платок. Орлов впервые предстает перед читателями перевязанным пуховым платком (у старшего лейтенанта болят зубы). Внешность Орлова вписывается в представление о данном типе героя («злой, гибкий, с нестерпимо зелеными, отчаянными глазами»), однако постоянное упоминание о перевязанной платком опухшей щеке, которая «смешно скашивается» в разговоре, разрушает созданный романтический ореол. 9 «Снижение» образа человека боя может достигаться метким комментарием со стороны тружеников войны. В повести В. Некрасова «Вторая ночь» опытные солдаты расценивают безрассудную храбрость капитана Орлика как проявление слабости характера. Покровительственное отношение со стороны подчиненного, без труда предугадывающего действия командира, и особенно данная ему меткая характеристика позволяет говорить не о поэтизации образа человека боя, а о потере данным типом ореола привлекательности, который создала предшествующая литература. В повести Г. Бакланова «Мертвые сраму не имут» отношение к данному типу героя показано через несоответствие действительности представлению о ней человека боя. Человек боя Ушаков хочет увидеть в замполите Васиче (труженике войны) комиссара, воспетого литературой о революции. Во время боя смертельно раненный Ушаков принимает за подбитые танки противника горящий советский трактор. Таким образом, смерть Ушакова приобретает скорее иронический, чем героико-романтический оттенок. Освоение образа человека боя продолжается и в 90-е годы, о чем свидетельствует роман Г. Владимова «Генерал и его армия». На наш взгляд, можно говорить о сложившейся бинарной противопоставленности человека боя труженику войны как одной из важнейших черт, которая определяет особенности функционирования военной прозы. В военной прозе фронтового поколения прослеживаются традиции, восходящие к творчеству А.А. Блока, которые можно классифицировать как державные. Концепция России – великой страны-освободительницы – развивается в контексте мифа о загадке России, о вечном пути-бое, ей предначертанном. Герои повести В. Рослякова «Один из нас» обретают поддержку в мысли, что Россия (СССР) останется для Запада страной, которую трудно понять и предугадать (в том числе для врага навсегда останется неразгаданной загадка русской войны: проигрывая, побеждать). Обращение в повести В. Рослякова «Один из нас» к поэме А. Блока «Скифы», а также неприятие оседлого образа жизни человеком боя в повести С. Никитина «Падучая звезда» позволяет говорить о наличии в военной прозе отзвуков идеи скифства. Скиф и человек боя по своей сути являются «кровными братьями». В характере человека боя присутствует скифский дух. Скиф стремится к обновлению через разрушение. Вечная борьба – это стихия скифа. Война, поединок становятся жизненной необходимостью для человека боя. Скиф не приемлет все устоявшееся, затвердевшее, «цивилизованное». Человек боя бежит от покоя, обыденности, быта, которые складываются в течение определенного времени и тоже являются признаком цивилизации. Неотъемлемыми качествами человека боя являются активность, способность вести за собой, стать «кумиром», пожертвовать жизнью ради общего дела. Можно предположить, что опосредованно через творчество А. Блока в сознание героев военной прозы конца 1950-х – середины 1980-х гг. вошла память о Куликовской битве, представление об истории России как о вечном движении, пути. Е.И. Усок отмечает, что для лирического героя цикла «На поле Куликовом» характерно «острое ощущение связи времен», видение себя «одним из многих в рядах исторически сменяющихся поколений русских людей, призванных к подвигу 10 мужественности – к гибели во имя грядущего Родины»2. Как и лирический герой А. Блока, Сергей Шмелев в романе А. Злобина «Самый далекий берег», шагая в темноту, представляет, что за ним идут не только солдаты его батальона, но и все предшествующие поколения. Через двадцать лет после окончания войны Алексей Яловой (Л. Якименко «Жеребенок с колокольчиком») вспоминает возникавшее ощущение движения времени, призывные звуки трубы. Однако реминисценции из стихов о России А. Блока направлены не только на подкрепление державной идеи. Великая Отечественная война, обретенный в боях опыт стали причиной переосмысления главным героем любимых книг. На войне герои заново открывают поэзию А. Блока, принимают или отвергают после пережитого на войне идеи, развитые поэтом. В произведениях А. Злобина, Л. Якименко ведется литературный диалог – спор с Александром Блоком. В романе А. Злобина «Самый далекий берег» присутствует полный текст стихотворения «Девушка пела в церковном хоре». Произведение А. Блока оформлено не по закону стихотворной речи, а включено в прозаический текст, являясь продолжением описания службы в костеле. Автор-повествователь соотносит сюжет стихотворения с действительностью, но не соглашается с мыслью, что «никто не вернется назад», предлагает свой вариант финала, в котором выражен оптимистический взгляд на будущее. В повести Л. Якименко «Жеребенок с колокольчиком» Алексей Яловой по-новому понимает «свято неприкосновенные» слова из стихотворения А. Блока: «Сотри случайные черты, и ты увидишь – мир прекрасен!». Если до войны смысл жизни для Ялового заключался в достижении чего-то «лучшего, высокого», тогда как будничная жизнь воспринималась как «случайные черты», то после увиденного и пережитого в боях, после тяжелейшего ранения герой видит полноту и красоту жизни в каждом ее проявлении. Кроме наследования державных традиций русской литературы ХIХ в. – начала ХХ века, военная проза конца 1950-х – середины 1980-х гг. наследует советскую державную традицию. До начала войны и частично в первые дни на фронте главные герои (выпускники школ, студенты) являются носителями идей советской державности. Для них характерно особое, «советское» понимание исторического времени, которое условно можно представить в виде шкалы, точкой отсчета которой является 1917 год. Герои «живут» рассказами о подвигах времен гражданской войны, мечтают об освобождении порабощенных капиталистами трудящихся всех стран (в том числе не исключают и военное вмешательство). Однако характер и мировоззрение героев многоплановы. С одной стороны, они выражают радикальные идеи переустройства мира, с другой стороны, всегда исходят из чувства совестливости и справедливости. Героико-романтическое настроение наблюдается у главных героев до начала Великой Отечественной войны, ставшей не только временем «взросления», но и временем переосмысления действительности. Советская державная традиция выразилась в культе командира Красной Армии, мечте воевать за освобождение угнетенных мировым капитализмом трудящихся разных стран. Усок, И.Е. Куликовская битва в творчестве А. Блока // Куликовская битва в литературе и искусстве. М.: Наука, 1980. С. 272. 2 11 В повести Б. Васильева «В списках не значился» присутствуют явные признаки культа армии, романтизации образа кадрового военного (но не войны, не воюющего человека!). Создавая образы советских командиров, Б. Васильев описывает такую деталь во внешнем облике, которая подчеркивает силу, стать, мужественность кадрового офицера. Образ военного человека окружен героическим ореолом. В произведении на первый план выходит мысль, что защита Родины является истинно мужским призванием, долгом. В произведении С. Баруздина «Само собой… Из жизни Алексея Горскова» культ Красной Армии выражен в воспевании армейского братства, романтизации образов советских командиров. В повести предпринята попытка с помощью мифа оправдать политику государства. Произведение отличается избирательностью в изображении событий. На фоне отступления советской армии С. Баруздин детально описывает локальные бои, в которых красноармейцы одерживают победу с минимальными потерями. Само отступление осознано главным героем повести в рамках существующего мифа о начале войны: как разумный вывод частей, с целью «сохранить их, чтобы воевать дальше». Повесть развивает идею об освободительной роли Красной Армии, СССР. Алексей Горсков, глядя на вывешенные в Кутах антисоветские лозунги, недоумевает: «Что это значит? Мы же освободили их?». Таким образом, в прозе писателей фронтового поколения державная традиция проявилась противоречиво (отказ, полемика, переосмысление, спор, продолжение), что позволяет выявить тенденцию перехода от идей державности к антивоенным идеям, когда отношение Государство – гражданин заменяется отношением Родина (дом) – человек. Вторая глава «Антивоенная традиция в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг.» посвящена рассмотрению антивоенной традиции русской литературы. А. Адамович, Г. Бакланов, В. Быков в публицистических выступлениях неоднократно отмечали, что одна из задач литературы (в том числе и военной прозы) – предотвратить новую войну. Антивоенная направленность выразилась в освоении и продолжении достижений лучших образцов русской антивоенной прозы Л. Толстого, В. Гаршина, в стремлении развенчать образ войны как времени для подвигов и славы, а также в установке на «снижение» образа прирожденного воина. Говоря о функционировании антивоенной традиции, следует подчеркнуть, что понятие «антивоенный» в данном контексте не выступает синонимичным понятию «пацифистский». Военная проза рассматривает Великую Отечественную войну как войну за уничтожение войны, восстановление мира не только на территории Советского Союза, но и всех стран мира. В рамках державной традиции мысль об освободительной миссии неразделимо связана с идеей покровительства освобожденным государствам. Восстановить мир, справедливость в державной концепции – это значит принести в освобождаемую страну идею своего государства, вариантами которой являются вера, достижения прогресса (дарование благ «цивилизации»), идеологию. Тогда как идея об освобождении в рамках антивоенной традиции разрабатывается без учета перспективы усиления роли государства на мировой политической арене. 12 Первый параграф «Антивоенная традиция прозы Л.Н. Толстого в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг.» посвящен рассмотрению воздействия традиций цикла «Севастопольских рассказов» и эпопеи «Война и мир» на творчество писателей фронтового поколения. Толстовская традиция является доминирующей, прослеживается в большинстве рассмотренных произведений. Образ Л.Н. Толстого становится образом-символом для героев военной прозы. Роман-эпопея «Война и мир» является неотъемлемым компонентом системы ценностей главного героя прозы, который не только представляет историческую действительность 1812–1814 годов так, как изобразил ее мастер слова, но и воспринимает события Великой Отечественной войны сквозь призму выдающегося произведения ХIX века. Художественный опыт Л.Н. Толстого органически вошел в военную прозу конца 1950-х – середины 1980-х гг. в виде освоения, продолжения, развития и ведения литературного диалога. Традиции Толстого преломляются на идейно-философском уровне. Писатели продолжают исследовать сущность войны в контексте историко-философской концепции Л.Н. Толстого, согласно которой ход истории зависит не от воли отдельно взятой личности («великого человека»), а от усилий каждого («многих произволов людей, участвующих в событиях»), от благоприятного совпадения множества причин и событий. Следование данной концепции ярко прослеживается в романе А. Ананьева «Танки идут ромбом», повести Ю. Гончарова «Теперь – безымянные…», творчестве Г. Бакланова, Ю. Бондарева. В романе А. Ананьева «Танки идут ромбом» сражение за Соломки представлено как совокупность стихийно складывающихся событий и непредвиденных обстоятельств, как результат усилий (импровизаций) всех участников от генерала до простых солдат. Главной силой, определившей ход сражения, в романе становится не численность армии, не опыт командиров, не преимущества боевой техники, а то нравственное начало, которое Л.Н. Толстой называл «духом войска»: убеждение в правоте, осознание морального превосходства над противником. В повести Ю. Гончарова «Теперь – безымянные…» реализуется мысль, что «полководец значит для боя меньше, чем последний боец с винтовкой», а судьбу сражения решают «какие-то иные силы и факторы». Толстовское понимание хода истории, идея о «духе войска» в произведении переплетены с темой судьбы человека в тоталитарном государстве, вопросом о цене победы. Во время проведения плохо спланированного, навязанного ставкой штурма города солдаты и офицеры идут в бой, зная, что одержать победу невозможно, можно лишь с достоинством выполнить свой воинский долг. Дух войска, эта способная решить исход сражения сила, которую едва не сломило бездарными приказами руководство, нашел выражение в осознанном жертвенном принятии смерти. Историко-философская концепция Л.Н. Толстого выразилась в творчестве Г. Бакланова. В повести «Навеки – девятнадцатилетние» лейтенант Третьяков в ходе размышлений приходит к выводу, что один человек своей волей не может моделировать ход истории. Утверждения в обратном нужны людям как средство для того, чтобы легче было объяснить сложные явления. Герой образно сравнивает историю с запущенным в действие усилиями разных людей колесом, «махиной», которая развивается по своим законам уже независимо от воли одного человека. 13 Однако движение «колеса истории», по мысли Третьякова, имеет одну особенность: чтобы направить ход истории на благо всего человечества, бывает мало всех человеческих усилий, тогда как «напакостить в истории способна даже самая поганая кошка». К проявлению антивоенной толстовской традиции относится понимание сущности патриотизма и героизма в бою. Как и для героев Л.Н. Толстого, истинный патриотизм в понимании солдат и офицеров военной прозы фронтового поколения – это «стыдливое глубоко интимное чувство»3. Героев отличает недоверие к красивым словам о доблести, чести, Отечестве, сдержанное отношение к побудительным лозунгам. Нередко пристрастие участника диалога к высоким фразам расценивается как показатель неискренности, трусости (Г. Бакланов «Южнее главного удара»). В произведениях Ю. Бондарева, Г. Бакланова, В. Быкова, А. Злобина, В. Кондратьева официальному показному патриотизму всегда противопоставлен истинный патриотизм. Не случайно военная проза конца 1950-х – середины 1980-х гг. вводит в систему образов тип «тылового аристократа», выделенного Л.Н. Толстым. К этому типу относятся «фронтовой барин» майор Разумовский (В. Астафьев «Пастух и пастушка»), «фронтовой аристократ» Скорик (Ю. Бондарев «Горячий снег»), «тыловой лодырь» Мезенцев (Г. Бакланов «Пядь земли»). «Болевой» точкой военной прозы становится нравственное противостояние «своих против своих»4, что также является свидетельством идейного влияния прозы Л.Н. Толстого. Если в «Севастопольских рассказах» Л.Н. Толстого противостояние «боевые офицеры» – «тыловые аристократы» обусловлено социальными причинами (богатством, знатностью, связями), то в ХХ веке конфликт приобретает политическое звучание. Оппозицию составляют не только люди, воюющие ради награды или жалования, но и сотрудники НКВД, Смерша. В военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х годов разрабатывается особый тип героя – «чужого». «Чужими» являются и командир заградительного отряда (К. Воробьев «Убиты под Москвой»), и Шалаев (Г. Бакланов «Июль 41 года»), и капитан Сахно, Горбатюк (В. Быков «Мертвым не больно»). «Чужие» стоят вне армейской иерархии. Действия «чужих» направлены не на борьбу с немецкой армией, а на истребление советских людей. В повести В. Быкова «Мертвым не больно» «чужие» поставлены в один ряд с военными преступниками, осужденными в Нюрнберге. Военная проза конца 1950-х – середины 1980-х годов продолжает в духе традиций Л.Н. Толстого исследовать истоки и проявление героизма на войне. Вслед за автором «Севастопольских рассказов», «Войны и мира» писатели видят проявление героического в ежедневном преодолении себя, поэтому при раскрытии темы подвига для художников слова важно показать не столько итог (поступок), а нравственную подготовку к нему (произведения В. Быкова, Е. Носова и др.). Писатели показывают войну как тяжелый, страшный труд, а человека, совершившего подвиг, называют «работягой». Освоение и продолжение традиции прозы Л.Н. Толстого на идейнофилософском уровне привело к активному осмыслению и дальнейшей работе над типологией солдат и офицеров, начатой великим писателем: «тружеников войны» 3 4 Янковский, Ю. Человек и война в творчестве Л.Н. Толстого. Киев, 1978. С. 18. Дедков, И. Василь Быков. Повесть о человеке, который выстоял. М.: Советский писатель, 1990. 14 (В. Чалмаев определяет как тушинскую традицию), «маленьких Наполеонов», героя, сближающегося с образом Пети Ростова. «Труженики войны». К данному типу относятся полковник Прищемихин (Г. Бакланов «Июль 41 года»), безымянный наводчик (Г. Бакланов «Южнее главного удара»), солдат Ефим Сафонов (А. Ананьев «Танки идут ромбом»), Бульбанюк (Ю. Бондарев «Батальоны просят огня»), сержант Кудрявчиков (А. Злобин «Самый далекий берег») и др. Для тружеников война представляется как тяжелая ежедневная работа, которую необходимо завершить ради восстановления мира. Создавая образы тружеников, авторы нередко используют прием противопоставления неприметной внешности человека его силе духа, что также является свидетельством влияния прозы Л.Н. Толстого. Нередко за склонность к размышлениям тружеников войны называют «философами». Данная черта героев также соотносится с характером капитана Тушина, который осмысливает и объясняет события, исходя из своего народного мировоззрения. Как отмечает Н. Лейдерман, именно благодаря солдатамтруженикам «герой приобщается к народу и осознает его нравственное величие»5. «Маленькие Наполеоны»: полковник Славин (А. Злобин «Самый далекий берег»), лейтенант Дроздовский (Ю. Бондарев «Горячий снег»), майор Калач (К. Воробьев «Крик»). «Маленький Наполеон» воспринимает войну как время для быстрого продвижения по карьерной лестнице, кратчайший путь к славе. В отличие от тыловых аристократов и «чужих», которые пытаются остаться при штабе или в тылу войск, «маленькие Наполеоны» стремятся принять участие в боевых действиях. Ради награды или чина они готовы в любую минуту затеять «маленькое победоносное сражение», которое нередко оплачивается ценой жизни солдат. Герой, восходящий к образу Пети Ростова. Этот тип героя отражает переходное состояние от ребенка к романтику войны, который, в свою очередь, в дальнейшем становится или противником войны (воюет за прекращение войн), или «маленьким Наполеоном». К переходному типу относится командир огневого взвода Назаров (Г. Бакланов «Южнее главного удара»), командир взвода Никольский (Г. Бакланов «Пядь земли»), лейтенант Давлатян (Ю. Бондарев «Горячий снег»), лейтенант Ерошин (Ю. Бондарев «Батальоны просят огня»), лейтенант Алешин (Ю. Бондарев «Последние залпы»), Саня Малешкин (В. Курочкин «На войне как на войне»), лейтенант Володин (А. Ананьев «Танки идут ромбом») и др. Между главным героем военной прозы и героем, восходящим к образу Пети Ростова, нет существенной разницы в возрасте, разделяющей чертой становится боевой опыт. Раскрывая отношение героя к окружающим людям и событиям, авторы подчеркивают его детскость, жизнерадостность (веселость), искренность и одновременно ранимость. Герой быстро находит кумиров, с мальчишеской преданностью и постоянством копирует особенности поведения выбранных «образцов». Однако отношение к данному типу со стороны солдат и офицеров неоднозначно. Во-первых, окружающие не могут не оценить душевной чистоты и искренности героя. Во-вторых, опытные боевые офицеры не могут не признать потенциальную опасность поступков и приказов «юных полководцев», мечтающих возглавить атаку, умереть или прославиться в бою. Лейдерман, Н.Л. Современная художественная проза о Великой Отечественной войне (историко-литературный процесс и развитие жанров 1955-1970). Пособие по спецкурсу / Н.Л. Лейдерман. Свердловск, 1973. Ч.1. С. 99. 5 15 В мир прозы писателей фронтового поколения органично вошла «память» о героях «Войны и мира»: Андрее Болконском, Наполеоне, Кутузове. Для главного героя прозы писателей фронтового поколения Андрей Болконский являлся «литературным образцом», воплощением благородства, чести, в том числе и воинской. Как и Андрей Болконский, герои прозы Б. Балтера, А. Ананьева проходят путь от мечты о «своем Тулоне» до понимания мелочности и эгоизма этих стремлений. В произведениях прозы писателей фронтового поколения прослеживается согласие с толстовской характеристикой Наполеона как тщеславного властолюбца, Кутузова как военачальника, жалеющего людей, поэтому склонного к оборонительной тактике. Так, в повести Ю. Бондарева «Батальоны просят огня» полководцем кутузовского типа является полковник Гуляев. Как и Кутузов, Гуляев понимает, что на войне невозможно учесть все факторы, что развитие событий зависит от множества условий и причин. Поэтому полковник не принимает участие в обсуждении плана предстоящего боя, нетороплив в принятии решений, склонен к оборонительной тактике ведения войны. Гуляев видит себя не автором истории, инициативным полководцем, а «безотказным работягой фронта», вынужденным подчиняться чужой воле. Глубокое освоение и продолжение толстовской традиции на идейнофилософском и образном уровне не могло не привести к заимствованию отдельных приемов, с помощью которых Л.Н. Толстой добивался воплощения авторского замысла: внутреннего монолога и повторяющейся детали. Наиболее последовательно внутренний монолог использует Ю. Бондарев. Многозначная повторяющаяся деталь становится характерным признаком поэтики прозы Г. Бакланова, Ю. Бондарева. В произведениях писателей фронтового поколения присутствует упоминание «высокого, безоблачного, всегда вызывающего ощущение вечности» неба. Противопоставление спокойствия неба людской суете можно рассматривать как реминисценцию мотива вечного неба в романе-эпопее Л.Н. Толстого (А. Ананьев «Танки идут ромбом», Г. Бакланов «Навеки – девятнадцатилетние»). Конгениальность выражаемых идей и взглядов стала предпосылкой для возникновения художественного диалога с романом-эпопеей «Война и мир» в произведениях А. Ананьева и Л. Якименко. Роман А. Ананьева «Танки идут ромбом» можно рассматривать как особую форму непрерывного диалога-созвучия, который ведут автор-повествователь и герои с произведением Л.Н. Толстого. «Война и мир» признается правдивой книгой о сути войны вообще. Воспоминания и апелляции к книге Л.Н. Толстого прослеживаются на протяжении всей книги. Роман А. Ананьева «Танки идут ромбом» полностью включен в контекст «Войны и мира». Центральные персонажи не просто определяются в соответствии с типологией военного человека Л.Н. Толстого, но по своей сути являются двойниками героев «Войны и мира»: Пашенцев – Андрей Болконский, фельдмаршал Манштейн – Наполеон. Наблюдается явная ориентация автора на поэтику «Войны и мира». Диалог-постижение философских идей Л.Н. Толстого, воплощенных в романеэпопее «Война и мир», прослеживается в повести Л. Якименко «Жеребенок с колокольчиком». Алексей Яловой, главный герой трилогии «Судьба Алексея Ялового», сравнивает свой боевой опыт с изображением и пониманием войны в 16 романе Л.Н. Толстого. В первые минуты после ранения Яловому кажется, что Л.Н. Толстой, описавший размышления раненого Андрея Болконского на поле Аустерлица, «не имел права, не должен был писать о том, чего не знает». Герой испытывает разочарование, вспоминая любимые строки произведения, строки, которые когда-то казались ему совершенными. Пройдя войну, переборов боль, через страдание Алексей Яловой заново постигает уроки Толстого. Влияние Л.Н. Толстого на развитие литературы, а также на становление мировоззрения человека ХХ века было несоизмеримо велико. Осознание, что без Л.Н. Толстого возникнет духовная пустота, выразилось во включении в ткань произведения в качестве героя самого мастера слова (образ Великого Старика в произведении Л. Якименко «Жеребенок с колокольчиком», А. Адамович признавался, что в первоначальном варианте «Хатынской повести» задумывал ввести в произведение, дать возможность высказаться знаменитым философам, общественным деятелям, мастерам слова, среди которых называл Л.Н. Толстого). В исследуемый период наблюдалось ожидание появления современного Толстого, который напишет о Великой Отечественной войне книгу, достойную «Войны и мира». Надежда общественности увидеть в ХХ веке нового Толстого, который завершит осмысление Отечественной войны 1941–1945 гг., подведет Главной книгой черту, во многом не оправдалась. Это и привело к возникновению предположения о гибели Толстого ХХ века в бою (Ю. Бондарев «Взгляд в биографию», Г. Бакланов «Навеки – девятнадцатилетние»). Во втором параграфе «Антивоенная традиция прозы В.М. Гаршина в военной прозе конца 1950-х - середины 1980-х гг.» рассматривается влияние рассказов Гаршина «Четыре дня», «Трус» на развитие прозы фронтового поколения. Наиболее последовательно гаршинская традиция прослеживается в творчестве В. Кондратьева. Главные герои В. Гаршина и В. Кондратьева – это люди совестливые. Как и вольноопределяющейся Иванов из рассказа Гаршина «Трус», герои В. Кондратьева в принятии решений руководствуются только совестью. Поэтому в описании чувств и поступков слова «стыд», «совесть» являются доминирующими в произведениях писателя. Ассоциативная перекличка с прозой В. Гаршина наблюдается и на идейнотематическом уровне. Кондратьев продолжает исследование важного для Гаршина вопроса об ответственности каждого человека за происходящее на войне и одновременной невиновности простых солдат, ставших заложниками политики своего государства. Тема нравственной ответственности за судьбы окружающих людей (в том числе и за судьбу немецких солдат), за каждый поступок на войне является сквозной в творчестве В. Кондратьева («Мы подвигов, увы, не совершали», «Отпуск по ранению», «Овсянниковский овраг»). Как и в военных рассказах Гаршина, проблема ответственности каждого человека за свои действия в прозе Кондратьева тесно связана с мыслью о зависимости судьбы человека от интересов государства, следовательно, «обреченности» на участие в военных действиях простого солдата. Проза Кондратьева выделяется не только наличием мотива сострадания к «одураченным Гитлером немцам» («Сашка», «Овсянниковский овраг»), но и отсутствием ненависти к простым немецким солдатам («Сашка», «На поле овсянниковском»). Однако следует оговориться, что в данных произведениях прослеживается не оправдание действий немецких солдат, не снятие 17 ответственности, а попытка понять противоположную сторону, увидеть в немце не врага, а человека. Тема ответственности человека за поступки на войне нашла выражение в повести Б. Балтера «До свиданья, мальчики!» в мотиве вины, которую чувствует герой, вспоминая убитого им немца. Однако в прозе исследуемого периода прослеживается ряд мотивов, выходящих за рамки антивоенной линии: мотив справедливой войны до победного конца, священного мщения. Поэтому, называя антивоенную традицию доминирующей в прозе фронтового поколения, мы не можем говорить об инвариантном воплощении антивоенной темы. Глава III «Амбивалентность традиции русской литературы в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг.» посвящена рассмотрению функционирования фольклорных традиций, традиций древнерусской литературы и романтических традиций в прозе писателей фронтового поколения. В первом параграфе «Фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы во взаимодействии с державной традицией» исследуется функционирование и взаимосвязь перечисленных традиций с державными идеями. В военной прозе обозначенного периода прослеживается тенденция наделять героев чертами сказочных персонажей. Советские солдаты и офицеры соотносятся с положительными персонажами сказок, выступающими на стороне добра: бывалым солдатом (В. Астафьев «Передышка», С. Баруздин «Повторение пройденного»), волшебным помощником (Е. Носов «Усвятские шлемоносцы», А. Злобин «Самый далекий берег»). Тогда как в образах завоевателей присутствуют характерные признаки сказочных персонажей, символизирующих темное, разрушительное начало. В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» дети слушают сказку о «змее немецком об трех головах». Алексею Яловому, герою трилогии Л. Якименко, звук летящих немецких снарядов напоминает свист Соловья-разбойника. В повести «Пастух и пастушка» В. Астафьева, «как нежити», из тьмы появляются немецкие солдаты. В качестве подкрепления державной традиции выступает и мотив справедливой кары героев, вставших на путь зла, мотив магической неуязвимости защитника родной земли. В повести В. Астафьева «Пастух и пастушка» немецкий офицер после смерти лишается покоя. В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» мать Касьяна печет каравай, в надежде, что хлеб из родного дома защитит сына в бою. Сергей Шмелев (А. Злобин «Самый далекий берег») во время налета, прижимаясь к земле, представляет, что становится частью земли, обретает бессмертие. В духе фольклорной и древнерусской традиции с вражеским началом в военной прозе сопряжены тьма, холод и огонь (пожар). Тьма (ночь, тучи, темнота, мгла, смутное пространство) и холод (мороз, лед) ассоциируются с разрушением. Из тьмы появляются и исчезают немцы в повести В. Астафьева «Пастух и пастушка». Мгла становится образом-символом в романе А. Злобина «Самый далекий берег». Ассоциацию с черной тучей вызывает движение немецких самолетов в повести В. Курочкина «Железный дождь». В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» нашествие врага сравнивается с пожаром. В прозе писателей фронтового поколения для подкрепления державных идей авторы обращаются к традициям древнерусской литературы. Например, в романе 18 А. Злобина «Самый далекий берег» присутствует ассоциативная отсылка к «Повести о разорении Рязани Батыем». В воинской повести татарам кажется, «что мертвые восстали». А. Злобин переводит это образное сравнение в реальный план. Батальоны Шмелева ползут к чужому берегу, прикрываясь от пуль, как щитом, телами погибших товарищей. Немецкий пулеметчик лишается рассудка, ему кажется, что в атаку идут мертвые русские солдаты. Отголосок традиций воинских повестей прослеживается и в мотиве божественного вмешательства в исход битвы. Немецкий снайпер стреляет в деревянный крест. В помутненном сознании немца возникает мысль, что Христос, изображенный на распятье, ожил с целью выдать его русским солдатам. Проза о Великой Отечественной войне обращается к словам, приписываемым летописцами князю Святославу: «Мертвые сраму не имут». Так, в повести Г. Бакланова высказывание Святослава вынесено в заглавие произведения. Однако дошедшее сквозь века утверждение в контексте повести обретает смысловую многозначность. Во-первых, явно прослеживается преемственность державных идей о сути воина, в понимании ее, согласно «Повести временных лет», Святославом: с честью победить в бою или умереть за землю Русскую, так как воины, погибшие в бою с оружием в руках, не ведают стыда поражения. Во-вторых, вынесенные в название повести слова могут быть истолкованы и как средство обличения следственной системы Смерша. Второй параграф «Фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы во взаимодействии с антивоенной традицией» посвящен рассмотрению случаев усиления антивоенных идей с помощью этих традиций. Батальная проза активно включает в художественный мир произведения старинные суеверия, осваивает поэтические образы, мотивы фольклора и древнерусской литературы, обращается к сюжетным и жанровым элементам, которые помогают показать войну как время страдания и беды. Писатели обращаются к фольклорным образам предвещающей беду птицы. На протяжении всего развития русской литературы присутствует образ черного ворона, появление которого в большинстве случаев становится предзнаменованием беды или скорой смерти. В военной прозе исследуемого периода в отличие от предшествующей литературы птицей, предвещающей беду или сопутствующей беде, становится не ворон, а ворона. В русских пословицах и поговорках ворон и ворона, как правило, являются «носителями» различных черт. Ворон – кровожадности и злобы, ворона – беспечности и непостоянства. Поэтому обращение к образу вороны, а не ворона можно рассматривать как стремление избежать невольной романтизации. Ю.И. Симоненко6, исследуя творчество К. Воробьева, приходит к выводу, что в повестях мастера появление вороньей стаи всегда предшествует трагическим событиям. В повести Г. Бакланова «Южнее главного удара» приговоренный немцами к казни старшина Пономарев видит сорвавшуюся с сосны ворону. В повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» функцией зловещей птицы наделен коршун. Коршун ассоциируется не только с бедой, но и вражеским началом. После начала войны птица воспринимается усвятцами как пособник врага. Симоненко, Ю.И. Фольклорные традиции в творчестве К.Д. Воробьева. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Курск, 2006. С. 94. 6 19 Авторы вводят в мир произведений мотив вещего сна, природных предзнаменований, которые предупреждают героев о горе и страдании. Мотив «вещего сна» характерен для произведений Е. Носова («Усвятские шлемоносцы»), В. Курочкина («Железный дождь»), А. Злобина («Самый далекий берег»). За несколько часов до начала войны Богдану Сократилину (В. Курочкин «Железный дождь») во сне показаны предстоящие испытания (герой видит умершего человека, попадает в гибельное болото). Клюеву (А. Злобин «Самый далекий берег») снится глубокая яма с зыбучим песком, из которой он не может выбраться. Проснувшись, герой понимает, что в предстоящем бою будет убит. Над Усвятами («Усвятские шлемоносцы») встает багровая луна, которая воспринимается главным героем как зловещий знак. В повести В. Курочкина «Железный дождь» в ночь перед войной над городом всходит бледная, неровная, напоминающая человеческий череп луна. Герои теряют ощущение времени суток, испытывают непонятный суеверный страх перед сгустившимся сумраком. Сумерки, полутьма в славянской мифологии обозначают переходное состояние между светом и тьмой. Ночь, наполненная сумраком, является последней мирной ночью, на рассвете начинается война. В повести «Усвятские шлемоносцы» находят отражения языческие верования славян, например, поклонение воде. Природа у Е. Носова антропоморфна, является созидающим началом, символом мирной жизни. В противопоставлении мира природы звукам и голосам войны ярко прослеживается антивоенная направленность. В повести В. Астафьева «Пастух и пастушка» для раскрытия истинного лика войны используется обращение к образам богатырей. Чертами богатыря наделен старшина Мохнаков. В фольклоре богатырь является воином-защитником, поборником справедливости, но Мохнаков не совершает в повести ожидаемых богатырских подвигов. На войне от всего увиденного и пережитого современный богатырь не только перестает быть защитником земли русской, но и «исстрачивается» душой. Присутствие традиций древнерусских воинских повестей прослеживается в сопоставлении военных действий с разыгравшейся стихией, сельскохозяйственными работами и охотой. Война сравнивается с природной стихией, уподобление сражения сельскохозяйственным работам присутствуют в повести В. Астафьева «Пастух и пастушка», Ю. Бондарева «Батальоны просят огня» и др. Таким образом, обращение к фольклорной традиции и традиции древнерусской литературы преследовало разные цели: усиливало как державные, так и антивоенные идеи. Эта разнонаправленность и позволила охарактеризовать описываемые традиции как амбивалентные. Амбивалентность проявилась: 1. В определении сути войны (война как время восстановления справедливости (державная идея) и война как время горя и смерти (антивоенная идея)). 2. В наличии уверенности, что защитник родины неуязвим и неизбежно одержит победу (державность) и в одновременном понимании, что на войне его ждут тяжелые испытания и смерть (антивоенная линия). 3. В осознании судьбы человека на войне. Погибший за родную землю воин остается в памяти народа, что можно приравнять к бессмертию (идея державности). 20 Участвующий в боевых действиях человек независимо от того, на чьей стороне он воюет, умирает душой (антивоенная идея). В третьем параграфе «Романтическая традиция во взаимодействии с державной традицией» рассматриваются пути усиления державных идей с помощью романтической традиции. Усиление происходит посредством поэтизации гибели в бою (С. Никитин «Падучая звезда», С. Баруздин «Само собой… Из жизни Алексея Горскова»), создания образов исключительных героев, восходящих к военно-приключенческой литературе о революции и гражданской войне. Это образ красного комиссара (В. Росляков «Один из нас», Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут»), знаменосца (С. Баруздин «Само собой… Из жизни Алексея Горскова», Б. Васильев «В списках не значился»). Кроме того, прозаики фронтового поколения активно обращаются к романтико-героическому образу Испании и русского испанца, которые были воспеты в корреспонденциях М. Кольцова и И. Эренбурга (В. Росляков «Один из нас», Л. Якименко «Куда вы, белые лебеди?», Б. Васильев «В списках не значился»). В четвертом параграфе «Романтическая традиция во взаимодействии с антивоенной традицией» описаны случаи обращения к романтической традиции с целью усиления антивоенных идей. Мастера военной прозы конца 1950-х – середины 1980-х годов неоднократно заявляли об отказе от романтизации войны. Наблюдается несколько видов взаимодействия романтической и антивоенной традиции: 1) сознательный отказ; 2) литературная полемика; 3) обращение к романтической традиции для усиления антивоенного пафоса. В повести Ю. Гончарова «Теперь – безымянные…» одним из факторов, повлиявших на превращение молодых немцев в «безгласный инструмент», называется увлечение героями книгами, которые прославляют культ войны. Литературная полемика прослеживается в повести В. Астафьева «Пастух и пастушка». Первая часть повести «Бой» предваряется эпиграфом, в котором воспроизводятся строки из произведения А.С. Пушкина: «Есть упоение в бою!». Далее следует комментарий к этому утверждению раненых солдат: «Какие красивые и устарелые слова». Несогласие с утверждением выражено уже непосредственно в эпиграфе. Основной текст первой главы представляет собой развернутое подтверждение несоответствия настоящей войны войне, прославленной в творчестве писателей-романтиков. Военная проза задействует романтическую традицию и с целью усиления антивоенных идей. В этом случае происходит изменение цели романтического включения. Романтическая традиция призвана усилить противопоставление «война – мир». Цель достигается, если одновременно реализуются три условия: 1. Авторы осознанно привлекают элементы, восходящие к романтической традиции, «нанизывают» их. 2. Романтизации подвергаются не военные, а мирные явления на войне (например, первая любовь, распустившийся цветок, символизирующий жизнь). 3. Произведение построено на сочетании романтизма и реализма. В случае несоблюдения одного из условий романтическая традиция усиливает державные идеи или становится только формой выражения грусти по довоенному времени (молодости) (например, рассказ-воспоминание В. Кондратьева «Привет с фронта»). 21 Контраст мирной жизни (выписанной в традициях литературы романтизма) и будней войны (изображенных без прикрас в традициях правды Л.Н. Толстого) характерен для повестей В. Быкова «Альпийская баллада», В. Астафьева «Пастух и пастушка», В. Кондратьева «Сашка». Таким образом, романтическая традиция усиливает как державные, так и антивоенные идеи. В первом случае в романтическом ключе изображены батальные сцены, во втором – картины мирного времени. При усилении державных идей романтическая традиция функционирует в виде продолжения, при усилении антивоенных идей – в виде отказа, литературного спора, продолжения. Подключение амбивалентных традиций в рамках прозы писателей фронтового поколения имеют следующую закономерность: В произведениях рубежа 1950-х-1960-х гг., а также в произведениях писателей, творчество которых ориентировано на военную тему (Ю. Бондарев, Г. Бакланов), обращение к фольклорной традиции носит единичный характер, в системе амбивалентных традиций наиболее четко прослеживается романтическая традиция. В произведениях мастеров слова, творчество которых принято соотносить и с военной, и с деревенской прозой (Е. Носов, В. Астафьев, К. Воробьев), традиции фольклора и древнерусской литературы доминируют, проявляются во всем многообразии. В лейтенантской прозе и в произведениях, продолжающих традиции лейтенантской прозы, в большинстве случаев подключения фольклорных и романтических традиций ориентированы на антивоенный контекст. В произведениях, находящихся на границе направления (проза С. Баруздина, С. Никитина), амбивалентные традиции (романтические включения) ориентированы на подкрепление державных традиций. В Заключении представлены основные выводы диссертационной работы, намечены перспективы дальнейшего исследования проблемы. Основные положения диссертации отражены в публикациях: 1. Хасанова, Г.Ф. Фольклорная традиция и традиция древнерусской литературы во взаимодействии с державной традицией в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг. [Текст] // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 12 (89): Научный журнал. – СПб., 2008. С. 286-289. 2. Хасанова, Г.Ф. Миф о Великой Отечественной войне в русской литературе второй половины ХХ века [Текст] // Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежных литературах: материалы Международной научной конференции, г. Волгоград, 12-15 апреля 2006 г. / Инс-т рус. лит. (Пушкинский Дом) РАН, Вол ГУ. – Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2006. С. 256-262. 3. Хасанова, Г.Ф. Традиции русской литературы в военной прозе 1960-х – 1980-х гг. (на примере генетической связи рассказов В.М. Гаршина «Четыре дня», «Трус» и военной прозы В.Л. Кондратьева) [Текст] // Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2007): История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. – Брянск: РИО БГУ, 2007. С. 139-143. 22 4. Хасанова, Г.Ф. Фольклорная традиция во взаимодействии с антивоенными идеями в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х гг. [Текст] // Наука: ХХI век. Культурно-просветительское издание. – Саратов, 2009. № 1. С. 46-51. 5. Хасанова, Г.Ф. Романтическая традиция в военной прозе фронтового поколения (конец 1950-х – середина 1980-х годов) [Текст] // Молодой ученый. Ежемесячный научный журнал. – Чита, 2009. № 2. С. 190-193. 6. Хасанова, Г.Ф. Отражение типов солдат и офицеров прозы Л.Н. Толстого в военной прозе конца 1950-х – середины 1980-х годов [Текст] // Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2009): История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. – Брянск: РИО БГУ, 2009. С. 98-104. 7. Хасанова, Г.Ф. Образ человека боя в прозе фронтового поколения (конец 1950-х – середина 1980-х гг.) [Текст] // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия «Гуманитарные и социальные науки». – Орел, 2009. № 1. С. 166-171. 8. Хасанова, Г.Ф. Оппозиция «человек боя – труженик войны» в творчестве Г.Я. Бакланова [Текст] // Литературный персонаж как форма воплощения авторских интенций. Материалы Международной научной интернетконференции (г. Астрахань, 20-25 апреля 2009 г.) – Астрахань: Изд. дом «Астраханский университет», 2009. С. 160-161. 23 Отпечатано в типографии ООО «Ладомир» Подписано в печать 2.07.2009. Печать офсетная. Бумага офсетная Усл. печ. л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ №______ 24
