У.К. Абишева это – лермонтовский космос, где «звезда с звездою
advertisement
У.К. Абишева ТЕМА ДРЕВЕСНОГО В СБОРНИКЕ В. МУРАТОВСКОГО «КОРНИ И КРОНА» «Поэзия не квартира с изолированными комнатами, это – лермонтовский космос, где «звезда с звездою говорит. <...> Чем оригинальней поэт, тема естественней для него перекличка с предшественниками». …………….А. Кушнер Так случилось, что Василий Муратовский – художник сформировавшийся, интересный и глубокий, а творчество поэта известно узкому кругу профессионалов. Несколько ранее у автора выходили малым тиражом сборники «Пою, как пел, безумно бел (1992) и «Сквозьцементный росток» (2000). Были публикации стихов автора на страницах «Простора» и в периодике. Лишь в 2008 году вышла наиболее полная книга стихов поэта «Корни и кроны» (2008), включившая стихи из 7 написанных, но не опубликованных книг автора. В книгу вошли произведения, созданные им за 24 года, большая часть из них опубликована впервые. Причина позднего появления книги в перипетиях судьбы автора. Василий Муратовский – человек, за плечами которого горечь испытаний и тяжесть утрат, трагедия, случившаяся в юности и перевернувшая всю его жизнь, тогда еще юного человека. Затем, когда жизнь нормализовалась, вошла в свое русло, случилось так, что стихи в наше деловое, прагматичное время стали чем-то ненужным, лишним. Оно просто отвернулось от поэтов. И главной причиной того, что не публиковались стихи В. Муратовского, было отсутствие денег на издание. Впервые я услышала Муратовского на поэтическом вечере. Он вышел худой, чуть сгорбленный, слегка заикающийся. Негромкий голос. Читал стихи замечательно, мелодично. В антракте подошли слушатели, окружили, говорили теплые слова, брали автографы. Приход автора к своему читателю так надолго затянувшийся, наконец-то свершился, они открывали для себя интересного поэта, полновесное дарование. Стихи первых двух поэтических разделов «Сквозьцементный росток» и «Захламленный балкон», открывающих «Корни и кроны», – предельно личные и субъективные. В них душа – живая, чуткая, ранимая. Повышенная, порою до болезненности, обострённость всех чувств. Главное самоощущение первой книги — надежда и безнадежность, неуравновешенность и рефлексия. Сведенная судорогой душа, внутренний дисбаланс, конфликт вызваны трагическим изломом личной судьбы. В них стихи оплачены живым переживанием. Тем, что прорывается в тихом, тоскливом стоне o несбывшемся, о том, что жизнь сложилась так, как сложилась. И нельзя вернуть былое, невозможно ничего изменить. Отсюда эти беспрерывные мысли, щемящая тоска и горечь об ушедшем безвозвратно, пронзительные интонации и отрывистый синтаксис стихов, соответствующий психологическому сверхнапряжению лирического героя. Все это присутствуют уже в строфах первого раздела поэтической книги «Сквозьцементный росток». Главная ее тема — уже в заголовке. Трагический опыт и впечатления юности превратились в лирические сюжеты этой книги. Стихи внутренне напряжены, также как и его заголовок. Это вещи, пронизанные резкими диссонансами, в них – мотивы одиночества, грусти, тоски (стихотворения «Я струйками дождя стекал по вашим окнам», «Я умер. Меня не существует боле», «Вся жизнь моя – ничто, никак», «Дерево в сумерках ветхое»). Трагедия, которая случилась в жизни, определяет и основные психо-эмоциональные характеристики лирического героя – внутреннюю депрессию, чувство тотального одиночества, смятенье духа. Стынь, стынь, стынь… 1 Жалок, гол, сутул… Вынь из сердца, вынь Урагана гул… Шум листвы верни: Грех, грех, грех Оставлять лишь пни, Если бор для всех. ГонишьТы в пески – Прячусь в детский бред… Скиф, скиф, скиф – Кровью мечен след… Я еще очнусь От гуденья тризн… Возврати мне, Русь, Жизнь, жизнь, жизнь… [1,9]. Эти стихи – осмысление прожитых дней, импульсивный выплеск эмоций. Часто возникает ощущение, что лирический герой (он практически автобиографичен) находится на взрыве, на грани, на пределе. В последующих разделах книги «Захламленный балкон» и «Почка точности» доминировавшие в первых сборниках черные тона отчасти рассеиваются, приходит спокойная мудрость. В них мы обнаруживаем труд души, которая ищет и находит пути к просветлению. Понимание, что тот мир — не единственный, и из него можно выйти в свет и свободу. «Осознание человеком неминуемости личной смерти, по Хайдеггеру, – конец биологии, физиологии и начало биографии. Книга «Почка точности» – полигон чувств и мыслей этого направления, – пишет В. Муратовский в автокомментарии к стихотворению [1,329] «Черные тона, конкретно очерченная абсурдность (не жиже Кафки) земного существования – это фон, это материал преодоления – и неровность строки, интонационная неровность, взнервленность – это обусловлено плотностью, жестокостью, навороченностью, немой немилосердностью – этого самого материала преодоления, но лирическое «я» успешно с этим преодолением справляется, опять же на уровне свободного и нетленного духа – отсюда непонимание моих стихов многими и многими, для которых все, сто нематериально – не существует, а для меня – наоборот, реально то, что выживает во времени, в светлой памяти – не подлежит распаду, физическому концу. Вот так» [1]. Не случайно сам автор связывает свое творчество с российской ветвью философии экзистенциализма. «Я думаю это прорыв сквозь данность, именно острота реагирования и делает возможным этот взрыв духа, несогласие духа с тем, с чем большинство может мириться. Здесь начинаются поиски новых реальностей. Согласно Льву Шестову, это так называемая философия трагедии – поиск новых надежд. Это не просто депрессия, но словами Бродского – «экзистенциальная победа», - на протяжении долгих лет происходит освоение иной реальности, иного общения, и в этом обретение истинной духовной свободы, и экспедиции умозрения за предел физического конца (что может быть конечнее для любого живого организма?), наделяют бессмертием на уровне состоявшихся имен, на уровне сохраненной культуры, верности идеалам лучших представителей рода человеческого» [4]. Познание себя и мира проистекает в художественном сознании автора не автономно, а в непосредственной связи с мирами физическими и метафизическими («Мой город, город современный», «Деревья нервною системой», «Как хорошо, что это все-таки возможно», 2 «Затерялась река та в тумане прожитых мной лет», «Мне сон приснился плотный, как разрез», «Полетать – душу выполоскать», «Пустынное. Принимаю колючую данность», «Может, я близорук, и поэтому так происходит», «Дачное окно не упирается в листья винограда»). Созерцание природы, общение с ней целительно. Проникновение духовным взором в скрытую сущность природы, очищает дух и просветляет зрение лирического героя, помогает ему слиться с мирозданием, обрести гармонию внутреннего и внешнего, понять связь всего со всем: Не просто небо над головой, Не просто земля под ногами, Не просто плоть и душа, вразнобой Осознаваемые и говорящие с нами Но ощутимая связь, всепроникающий живой прибой, Оснащенный музыкой, всевозможными языками, Биотоками, усиками присосками, пыльцой, ростками, Лучами, запахами, крыльями, росой …. Все это не разделено веками, Не сделано руками, Не находится в раме, Не уничтожается известной косойКак звенья событий в одной единственной драме, Тесно связано между собой: Насыщено мимикой, жестами, голосами, Проявляемыми личной судьбой…[1,64]. В стихах этих разделов книги присутствует уже другая эмоциональность, более гармоничное состояние, просветление, радость обретения Бога. Вера вносит в лирику автора гармонию, помогает преодолеть мрак и уныние, придает смелость и мужество. «Корни и кроны» Муратовского отличает образная цельность и законченность. Через всю книгу проходит, скрепляя ее в единое целое тема древесного. Образы «корней» и «крон» являются опорными, составляют центр тяжести поэтической книги. Произведения, входящие в разные ее разделы, перекликаясь друг с другом, развиваясь, воспринимаются как движение к целому. Деревья - это символы, олицетворяющие собой единство и взаимодействие всех трех времен: прошлого, настоящего и будущего. Корни связаны с землей, истоками, природой - это опора, прошлое, а обновляющаяся крона — будущее. Стихотворения «У предзимнего дерева в раме окна», «Алатау вершины настолько родны», «Сиренево-дымчатым небом», «Деревья по мере продвижения взора», «Ты растворена в этом воздухе», «По скалисто тропе, над которой шептались те вишни», «В заливе полнолунного надгорья», «На каждом листике – идеограмма дерева» дают важнейшие ключи к пониманию этих образов. Кроны деревьев здесь выступают как собеседники, как безмолвные очевидцы жизни, как души ушедших из жизни близких, как стражи красоты, как фрегаты, как храмы, как живые скульптуры, а в стихотворении «Душу живую зеленых созданий» дополняются новым смысловым значением: в нем говорится о «кронах разных культур, стран, времен, вероисповеданий» [1,298]. Я деревья люблю так, как будто лишен права видеть, как листья медом выблестил клен, так, как будто не рядом тот сказочный дуб, чью кору, еще мальчик, пытал я на зуб, так как будто березы не в ухо мне шепчут, так, как будто на свете мне сними не легче, так, как-будто в Париже, еще до Марины, я, там не бывший, вижу пред собою рябины… [1,14]. 3 Родовой чертой современной постмодернистской литературы, составляющей самую ее сущность, является интертекстуальность. Лирика художника изобилует цитатами, реминисценциями и аллюзиями, отсылающими к тем или иным текстам русской и мировой классической литературы. Они являются эмоционально-интеллектуальным ядром разделов «Почка точности», «В лабиринте перепева». Последнее заглавие не случайное. «Идея книги – направленность духовного слуха на голоса, человечеством выстраданные, - отмечает в предисловии Муратовский [1]. Поэтических перекличек в этих разделах книги множество. Здесь и Бродский, его нобелевская речь, стихи из «Писем римскому другу», строки из эссе и лирики Мандельштама, Цветаевой, Тарковского, Элиота, древней китайской «Книга перемен», поэтов эпохи Тан Ли Бо и Ду Фу, из классика новой японской литературы Акутагава Рюноскэ и др. Стихотворения Муратовского то предваряются эпиграфом из статьи Мандельштама «О собеседнике», то являются эхом пастернаковских строчек, а иногда в ритмико-интонационной части напоминают динамичный, взрывной цветаевский стих: Опустение, Одичание, невезение, выживание К черту чаянья, Упования! Мера ближняя – мера крайняя. Мера вышняя – радость знания Тех, что выжили за отчаяньем Непризнания. Необщения Нагнетанием Вдохновения. ( «Подражание») [1, 112]. «Поэтическая перекличка – это не демонстрация эрудиции, а разговор с близкими по духу людьми. Это возможность находиться в атмосфере, не зависящей от окружающей реальности, не подчиняющейся ей. Это созидание на духовном уровне реальности, отвечающей твоему миропониманию, это – Дом», - пишет В. Муратовский в комментарии к стихотворению «Куст жимолости жаворонку мил…», содержащему реминисценции из Бродского, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой. Дом ведь можно рассматривать в двух планах: в физическом — как здание, как произведение архитектуры, и в метафизическом как topos, жизненное пространство, обитаемый мир. Под Домом у Муратовского подразумевается не столько жилище, не материальный контекст ежедневной жизни человека. Это пространство духовного человеческого существования, в котором человек предается размышлениям, думает, созидает, творит, вступает в диалог. Это стремление обрасти культурными корнями, а не простое желание осенить именами великих (или перекличкой с ними) свое творение. Как дом, где разворачивается личная жизнь человека, наполняется вещами, светом, звуками и запахами. Так и Дом автора наполняется голосами любимых и дорогих авторов, в нем звучит мелодика их стихов. Поэтическая перекличка с ними выстраивает бытийственные рамки, дом выполняет не просто функции жилища, а создает topos как обитаемый мир, космос, организованный по законам творческой системы («Куст жимолости жаворонку мил», «И голос твой размахом топора», «Затерялась река в тумане прожитых мной лет», «Китайские мотивы», «Что он имел в виду, отмечая в интервью», «Как хорошо, что это все-таки возможно», «На моем столе»). 4 Согласно Платону, реминисценция – это припоминание того, что душа знала прежде [2,6-10], когда смысл и содержание чужих стихов вызывают ощущение знания чего-то, что однажды, в каком-то невоспроизводимом отчетливо прошлом, уже было. Реминисцентность в стихах автора – это форма постоянно длящейся беседы. Поэтика цитирования, принципы обращения к «чужому» слову у В. Муратовского разные: есть прозрачные, видимые, легко узнаваемые цитаты, есть закодированные, имеются и ритмико-синтаксические, интонационные цитаты. Все они служат основной задаче разбудить подсознание, совершить путешествие к общечеловеческой культурной памяти В круге близкого общения – любимые авторы – А. Пушкин, Е. Баратынский, И. Бродский, О. Мандельштам, Б. Пастернак, А. Тарковский, Джон Донн, Т. Элиот и др. Есть переклички с авторами античной литературы, библейские реминисценции. Общение это многоуровневое, обнажающее ценностно-смысловое бытие Слова. Отраженное «чужое» слово характеризует сущность собственных размышлений. Многие стихи в сборнике снабжены авторскими примечаниями, живыми и страстными, окрашенными личным отношением. Комментарии поэта к собственным стихам создают впечатление концептуального послесловия. Заинтересованный читатель может многое узнать из них о том, что называют творческой лабораторией художника. В них субъективное суждение или разъяснение, от какой строчки рождено стихотворение, или просто упоминание обстоятельств, психологического состояния, давшего рождение произведению. Эти примечания приоткрывают завесу тайны рождения художественного слова. В автокомментариях Муратовский называет литературные тексты и произведения искусства, давшие рождение образу или развитию того или иного мотива, источники интонационных или стилистических отражений «чужого слова». Так, например, за стихотворением «Ударим в барабаны глухих одиночеств» следует примечание: «Навеяно сценой из «Короля Лира», созданного японским режиссером: развалины замка, скалистый обрыв, флейта в руках незрячего ребенка, незащищенность, близость смерти, нежная забота друг о друге, растерянность внутреннего и мертвое величие окружающего. <…> За этим стихотворением - мысли и чувства безымянных хлебниковых и калмыковых, растворенные в самом воздухе» [1,353-354]. А к стихотворению «Прозрачное золото занавески из шелка…» автор приобщает комментарий: «Живое впечатление от фильма Бертолуччи «Последний император». Сложного - ничего! Речь о понятном для каждого, кто видит жизнь и не прячется от того впечатления, которое она производит на мыслящего и чувствующего человека» [1, 367]. Диалог с поэтами-предшественниками в стихах Муратовского глубокий, он не исчерпывается образной или мотивной перекличкой, а включает размышления поэта о жизни и смерти, о временном и вечном, о конечности материальной формы жизни и бесконечности ее духовного начала, мысли автора о поэзии. Так, например, комментарий к стихотворению «Я, представления не имея» в развитии которого участвуют реминисценции из Мандельштама, сформулированная им «тоска по мировой культуре» в стихотворении «Я не увижу знаменитой Федры»; строчка из Булата Окуджавы, эхо размышлений Бродского и Элиота, завершается словами: «<…> поэзия, по моим убеждениям – это выстраданное и всей жизнью утверждаемое человеколюбие. В стихах любимых мной поэтов я всегда узнаю жизнь, с кровными мне стезями в ней» [1, 344] А стихотворению «На моем столе» сопутствует примечание: «держится на осознании родства со всем сущим обозримым индивидуальным познанием мира, существующим вне временных и территориальных границ» [1,376]. Реминисценции и аллюзии у Муратовского представляются не случайными текстовыми схождениями. «Свое» и «чужое» порой настолько срастается в единое целое, так что создается ощущение «породненности» текстов, составляющих вместе лирический 5 диптих. Так, строчки из названного выше стихотворения, сюжетно перекликаясь с мандельштамовским, в последующих строках перекликается с пушкинским «Борисом Годуновым» (« … и мальчики кровавые в глазах…»): «Пятном кровавым не один уж Ипполит в глазах лишь четырех десятилетий – мной прожитых – стоит…» «Но здесь речь не о муках совести, а о трагичности любой жизни, в любое время, в любой стране», - уточняет автор свое произведение. Стихотворение «Луг, в который опускали ребенка…» снабжено следующими словами: «… здесь есть отголосок пушкинского «… и дольней лозы прозябанье…». В основе лежит светлая память о выезде на природу в раннем детстве и мысль о бессмертии (на уровне выживания вида) живых восприятий. Державинская «река времен» смывает царства, целые народы, но не родственность человеческих ощущений» [1,338]. Несмотря на то, что произведения автора тесно соединены с чужими текстами, внимательный читатель отметит, как сквозь классические ритмы и образы явственно прорывается собственный голос поэта. Он у Муратовского есть. Автор не пришел из филологии в поэзию, мировая поэзия вошла в его душу, сознание и творчество [3]. В его стихах органично зазвучали ее ритмы и интонации, сопряглись ее образы, давшие рождение новым стихам. Состоялась встреча, диалог творческих личностей разных эпох, как и бывает часто в литературе. Мой город – горд современный, Но без него не город – яма… Живу мечтою сокровенной: В толпе вдруг встретить Мандельштама. Его спрошу я: «Как живете? Теперь-то вы вместили вечность?» А он мне скажет: «Что поете? Не надоела вам беспечность? [1,34]. или: Кто в очаг бросил хворост, зеленого чая налил? Кто чудесную чашечку мне протянул над циновкой? В этой хижине милой я сказочно часто гостил, Вот и лютня. И флейта – Узнаю обстановку. (Поэзия. Я ловлю отраженье прибалхашской луны») [1,106]. В последующих разделах книги стихов интеллектуальность, «литературность» стихов уравновешивается вниманием поэта к деталям быта, природе. В лирику автора приходит неторопливость, раздумчивость. В целом поэзия Муратовского становится более медитативной, философско-раздумчивой. Ее можно определить как несуетную, отрешенную от насущных проблем - редкое качество для современной жизни. Особенно прекрасны пейзажные зарисовки, они у автора удивительно тонкие, изысканные (стихотворения «Степное озеро ночное», «В моих ладонях умирала птица», «Луг, в который опускали ребенка», «Сверчок поселился на тихом балконе моем», «У предзимного дерева в раме окна», «Алмаатинка. Говорливая радость горной реки», «О, мой родник», «Как теченье реки наблюдаю движенье»). В них – чуткая душа художника, улавливающая невидимую для простого зрения жизнь вещей, предметов и природы. Как и культура, они имеют для поэта знаковую сущность, являются объектом творческого созерцания. <…> Ты идешь, пока еще в силе, 6 топчешь пыль и песок горючий. Лишь по кваканью берег находишь, тростники раздвигаешь жадно, сигаретным дымом отводишь комаров, что звенят мириадно, воду пьешь, в которой икринки, примесь ила, горчинка соли, сазаны тебе кажут спинки и уходят плескаться на воле, гуси дикие шум поднимают (им не любо твое вторженье), воды озера тихо вздыхают и колеблют луны отраженье… («Степное озеро ночное») [1, 37]. Читатель припоминает нечто близкое, знакомое издавна, когда в стихах сборника вырастает образ города. Город поэта, хотя он и не назван, - это знакомый каждому алмаатинцу родной город. В ней воссоздан образ Алма-Аты, памятной с детства, с гордым горным абрисом, красивым видом окрестностей, с еще невыветрившимся запахом яблоневых садов, с её старыми дворами, прозрачными арыками и зелеными тенистыми деревьями. («Захламленный балкон с велосипедом, на котором никогда», «Как это мило - после дождя» «Сумерки на предлетнем балконе…», «Сквозь желтым и зеленым», «Алатау вершины настолько родны», «Ажурным золотом горит листва в садах», «Счастье пяти горшков с цветами», «В моих ладонях умирала птица»). Развитие современной поэзии показывает, что эпоха русской силлаботоники в настоящее время завершается. Поэты отдают предпочтение другим системам и формам. Понастоящему современный поэт должен быть также разносторонен в своем творческом арсенале, сколь разнообразна, даже контрастна наша современность. Стихи В. Муратовского также отличает стремление к новизне формы. Художник активен в поисках ее обновления. Чисто внешние признаки его лирики, например, ритмика и длина строки, абсолютно современные. Ему пришлось уже выслушивать много несправедливых упреков в свой адрес, идущих от непривычности его поэзии. В построении строфы Муратовский отказывается от привычной последовательности рифм, использует ритмическую вариативность. Принципы построения его художественной речи, свидетельствуют об индивидуальных формах, отличающихся то усложненным построением фразы, тяготеющим к длинной строке то, наоборот, к сверхкороткой, к вольному размеру. Но это происходит не в ущерб «звучности» стиха, его мелодичности и смысловой внятности. За нечёткостью ритмического рисунка в стихах Муратовского не теряется мысль, автор владеет слогом и рифмой. «Делить стихотворение на катрены, терцины – все равно, что членить на части живую плоть. Я сталкивался с тем, что люди, привыкшие к обычным порядкам рифмовки, высказывались, что я близок к верлибру, белому стиху, стихо-прозе, именно из-за отсутствия в моих стихах рифмы. Не было там, где они ожидали ее услышать. Этот же можно преподнести иначе, возможных вариантов много. Автору приходится выбирать: выпячивать все рифмы, помещая их в конец строк. Имея при этом особое звучание, или дорожить цельностью смысловой фразы, доступностью смысла. Здесь важен инстинкт равновесия <…>», - пишет автор в примечании к стихотворению «Соловьи не запели?»[1, 366]. В русской поэтической традиции в области метрики Бродский является ярким новатором. Принципы неархаичной метрической организации, которые он утверждал в своем творчестве, заметно влияют на лирику Муратовского. Автор тяготеет к прозаизации стиха, последовательному использованию в стихах опыта прозы. Вероятно, это тоже 7 влияние Бродского, «подсказанное» размышлениями последнего о высоком значении стихов повествовательных. Мне кажется, преодоление «литературности» делает поэзию Муратовского более зрелой и человечней. Стихи последующих сборников производят впечатление раздвигающегося горизонта («Прибывает вода в реке времени», «Когда идет устало стадо на покой» «Счастье пяти горшков с цветами», «Сентябрь в середине…», «В этом тоже есть своя радость – не говорить ни о чем», «Накат вечной речи с перебоями битого ею быта», «Все ближе срок переселенья, «Не успеваешь оглянуться, как жизнь проходит», «Я нарисую лист, похожий на расплющенную морду»). Литературности противопоставляется неудержимый поток жизни, никогда не останавливающийся. Появляются великолепные пейзажные вещи («В моих ладонях умирала птица», «Мой город – город современный» (здесь автор отталкивается от строчки из эссе Мандельштама «Поэзия есть сознание своей правоты». Это лирико-созерцательные вещи, раздумья, через которые постигается Бытие. Они тоже искренни, исповедальны. В них – чистый русский язык, отчётливо-строгая форма и чувство ритма. Разделы сборника раскрывают все новые грани творящей личности, расширяя тематический диапазон книги, развивая новые темы - поиски собственного «Я», бессмертие души, большое время и человеческое бессмертие в нем, претворение бытия жизни («Колючий куст. Названия не знаю по латыни», «Степное озеро ночное», «Все ближе срок переселенья», «Может, я близорук, и поэтому так происходит», «У предзимнего дерева в раме окна», «Нет, не крупа – рой мошек золотистый») и др. В определённый момент лирический герой Муратовского приходит к религиозному пониманию мира, жизни. Свет веры оберегает его в жизненном странствии, он дает силу душе и радость сердцу. Радость, превышающую все потери и трудности. Не случайны заглавия последующих сборников - «Нерукотворные скинии», «Юдоль». Смысл последнего заглавия многозначен. Это и земная юдоль как жизненный путь человека, его жизнь с заботами, волнениями и печалями. Это и земля, и весь мир. Чувства и мысли в них выстраданные, глубинные, живые настоящие, заставляющие размышлять. Поэзия Василия Муратовского убеждает еще раз в вечной истине, там, где тень, — там обязательно есть и свет. Книга «Корни и кроны» в жизни художника – факт исполнения его судьбы, судьбы поэта, у которого была долгая дорога к читателю. Но это сказалось на конечном результате. Василий Муратовский пришел и утвердился как поэт зрелый, а не начинающий. Как голос искренний и чистый. Литература 1. В. Муратовский Корни и кроны. Алматы, 2008. 2. Современный философский словарь / Под общей ред. В.Е. Кемерова. – 3 изд. М., Академический проект. 2004. С. 6-10. 3. В. Муратовский по образованию филолог, окончил Казахский национальный педагогический университет. 8
