В отличие от расширения НАТО (на Восток) увеличение
advertisement
Ю.П. Давыдов МЕНЯЮЩАЯСЯ РОССИЯ В МЕНЯЮЩЕЙСЯ ЕВРОПЕ Последствия для России и США Научный доклад МОСКВА 2002 Д А В Ы Д О В Юрий Павлович, российский политолог-американист, доктор исторических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, действительный член Российской академии военных наук. Специалист в области американо-европейских отношений. Сотрудник Института США и Канады АН СССР (РАН) с 1968 г. Ведет курс по теории международных отношений в Московском государственном лингвистическом университете. Член бюро Российской ассоциации европейских исследований. Автор книг “Международная разрядка и идеологическая борьба” (1978); “США и Восточная Европа” (1982); “США и Западная Европа в меняющемся мире” (1991); соавтор книг “США–Западная Европа: партнерство и соперничество” (1978); “Внешняя политика США” (1984); “США–Западная Европа и проблема разрядки” (1986); “Россия и США после холодной войны” (1999); “США на рубеже веков” (2000); “США и Европа” (2000) и др. Меняющаяся Россия в меняющейся Европе РЕЗЮМЕ. Россия уже четвертый век сближается с Европой. Кажется, что это стремление всегда останется процессом, у которого нет конца. Все время перед ней возникают какие-то помехи. Обусловлены они, помимо всего прочего, тем, что сама Европа не стоит на месте. Так и сейчас, пока Россия собиралась осуществить свое давнее предназначение – войти в Европу, стать неотъемлемой ее частью, сам континент постепенно перестает быть Европой отечеств, которую когда-то восхвалял генерал де Голль, она становится интегрирующейся Европой. Эта интеграция шла различными путями, породив различные формы появляющихся объединений, опираясь на свои собственные движущие силы и определенные закономерности этого процесса. В отличие от традиционных коалиций, создающихся обычно перед лицом внешней угрозы, возникновение нынешних интеграционных процессов обусловлено прежде всего внутренними потребностями обществ и государств. Не случайно поэтому начинаются они с экономической сферы и в ней достигают наибольших своих успехов. В результате России сегодня в своей европейской политике все чаще приходится ориентироваться не на двусторонние отношения с отдельными странами континента, а на их объединения, в ряде случаев – наднационального характера. В связи с этим вопрос о вхождении ее в Большую Европу приобретает сегодня иное измерение – в какой мере Россия должна и может ассоциироваться с возникшими интеграционными структурами? Вывод данного исследования сводится к тому, что, если Россия хочет не только идти нога в ногу с Европой, но и иметь возможность влиять на ее развитие в своих интересах, у нее нет иного выбора, кроме как самой быть, присутствовать в этих организациях на полноправной основе. Альтернативой такому курсу может стать лишь увеличение разрыва между интегрированной Европой и Россией со всеми вытекающими отсюда неприятными для обеих сторон последствиями. Проблема “Россия и Европа” органично присутствует в интеллектуальной и нравственной рефлексии нашей страны, по крайней мере, последние три века. В периоды внутренней смуты и канунов новых начал идея эта становится доминантой тех сил, деятельность которых решает судьбу России. Такой этап проходит она и сейчас. В раздумьях над этой проблемой – поиск сущностных ориентиров (“стать Европой?” – идти самобытным путем?) и тех алгоритмов нашей истории, неподключенность к которым обрекает любую программу обновления на бесплодие. России Европа нужна как мечта, как цель – которая конкретна, которая видна, которая не фантастична, которую можно достичь. Она нужна ей (в условиях отсутствия эффективной оппозиции) как бесстрастный судья, выносящий вердикт относительно легитимности (приемлемости для цивилизации) ее намерений и действий, их соответствия нормам и ценностям западного цивилизационного сообщества. Проблема “стать Европой” при этом понимается не как неизбывное стремление копировать “разбогатевшего дальнего родственника”, от которого она некогда отпочковалась, а как возвращение в мировую цивилизацию, созданную Западом. Эта мировая цивилизация, по разумению Питирима Сорокина, является не просто “конгломератом разнообразных явлений”, а “доминантной формой инте1 Ю.П. Давыдов грации”1, в которой ее техно-рациональная сторона корректируется другой “нетехнологической” самодеятельностью сил гражданского общества, ценностнонормативными установками, многие из которых имели традиционные, доиндустриальные истоки. Россия же в своем (очередном) историческом порыве к модернизации (означающем для нее возможность стать вровень с Западом), к сожалению, основной упор делает на техно-рациональный аспект обновления. В то же время она слишком мало заботится (если не сказать пренебрегает) о нормативной и ценностной сторонах этого процесса. Эта непоследовательность (если не сказать противоречивость) сразу же фиксируется европейским сознанием, создавая для обеих сторон значительные препятствия когнитивного свойства на путях конвергенции России и Запада. Помимо помех общего методологического порядка, “стыковочные узлы” (в виде структур государственных, частных, общественных) обеих сторон создавались их социальной инженерией по разной технологии, а это также не могло не сказываться негативно на процессе сближения даже в тех случаях, когда добрая воля была проявлена как Россией, так и Европой. В самом деле, в посткоммунистический период многие (хотя и не все) российские деятели во власти обычно свое правление начинали с утверждения, что Россия принадлежит к Европе, что географически, по своей истории, культуре, в цивилизационном аспекте, даже в ценностном плане она – держава европейская. Из этого как будто бы следовал вывод, что долгосрочные целевые установки ее внешней политики, в конечном счете, сводятся к тому, чтобы в перспективе стать неотъемлемой частью Большой Европы, единого европейского политического, экономического, правового, экологического и прочего пространства, единой европейской системы безопасности. Правда, само понятие Большой Европы (возможно, и не без умысла) было достаточно расплывчатым, чтобы удовлетворять любой интерпретации. Более того, когда те же российские политики приезжали в Пекин, они так же горячо пытались убедить китайских руководителей, что лишь в тесной взаимосвязи КНР и России видят основу будущего мироздания, мирового равновесия, основу будущего многополярного мира (еще одна расплывчатая категория). В контактах же и беседах тех же самых деятелей с политиками из Соединенных Штатов обычно проскакивала ностальгия по былому величию России, по сверхдержавности, по давно прошедшей биполярности современного мира, умело регулируемой обеими силовыми центрами в своих интересах, сумевшими в течение полувека обеспечить стратегическую стабильность в этом мире. Подобное непостоянство бросало тень на российскую идею Большой Европы, но оно искупалось той искренностью, с которой Москва неизменно возвращалась к своим первоначальным замыслам. К тому же западноевропейские С о р о к и н П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992, с. 429, 434. 1 2 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе лидеры понимали, что у России нет иного выбора, кроме как вернуться на круги своя, возвратиться в европейское измерение, поэтому они как бы давали возможность Москве перед принятием окончательного решения оценить (испытать) свои реальные возможности (соотношение выгод и издержек) на других направлениях. Возможно, подобное блуждание было полезным, ибо выявляло для ее политической элиты ту неизбежную истину, что, в конечном счете, и Китаю, и Соединенным Штатам Россия нужна лишь в тактическом плане, что они пытаются разыгрывать российскую карту на международной арене прежде всего для укрепления (расширения), в том числе и за счет России, своих собственных позиций в меняющемся мире. В то же время взаимодействие (объединение усилий, союз) Европы и России естественно и нужно им обеим, ибо лишь оно способно на перспективу создать на международной арене источник влияния, который сможет на равных иметь дело с вырвавшимися вперед Соединенными Штатами и рвущимся туда же Китаем. Между тем проблема будущего более тесного взаимодействия России с Большой Европой требует четкого уяснения некоторых реальностей, которые не могут не оказать значительного, если не решающего, влияния как на саму цель (куда войти?), так и на стратегию ее осуществления (как войти?). При этом необходимо преодолеть (конкретизировать) растяжимость самого понятия Большой Европы. В самом деле, речь в данном случае скорее всего идет не столько о географическом (геополитическом) понятии “Европа”, сколько о ее нынешнем политическом и структурном состоянии. Речь, таким образом, идет не о Европе двух или трех десятков суверенных государств, а об интегрирующейся Европе. Причем эта интеграция развивается в различных сферах – экономической, политической, военной, правовой и т.д. Она развивается и на пространственном уровне, постоянно меняя политический ландшафт Большой Европы. В этом случае и в связи с этим по-иному видятся и сами понятия “войти”, “присоединиться”, “стать частью”. В этом плане войти в (Большую) Европу означало бы для России не только солидаризироваться с ней, создать с ней какую-то форму ассоциации, коалиции, установить союзнические отношения с ее наиболее влиятельными государствами. Это означало бы, во-первых, возможность оказывать определенное (в своих интересах, в общих интересах) воздействие на партнеров; во-вторых, участвовать в процессе принятия решений в пределах зоны ответственности того или иного объединения; в-третьих, необходимость (для осуществления первого и второго) в том или ином виде войти в ее организационные (интеграционные) структуры, стать органической их частью. Таким образом, речь идет не о том, чтобы России быть “при” Европейском союзе, НАТО, Совете Европы, Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе в том или ином качестве. Речь идет о том, чтобы быть в них, 3 Ю.П. Давыдов чтобы стать их членом со всеми вытекающими из этого правами, привилегиями и обязанностями, чтобы вобрать в себя весь полувековой опыт взаимодействия равноправных государств в рамках подобных интегрированных структур. Два типа интеграции Интеграционный процесс в Европе может развиваться и рассматриваться на двух уровнях. Первый уровень, который можно было бы определить как мягкая интеграция, предполагает объединение государств (в данном случае европейских) для решения какой-то значительной общей проблемы, нейтрализации какой-то общей угрозы, осуществления какого-то масштабного проекта, объединение, сулящее всем его участникам определенные и, как правило, скорые выгоды и преимущества. В рамках подобной интеграции могут создаваться какие-то общие центры управления. Однако эти руководящие органы носят исключительно межнациональный характер. Это означает, что в рамках такого центра управления национальные интересы ряда стран должны быть согласованы, состыкованы, подогнаны друг к другу, в идеале – без какого-то давления, что решения в них принимаются с участием всех государств, как правило, на основе консенсуса, то есть общего согласия. Государство в данном случае по-прежнему самостоятельно, независимо , его суверенитет не подвергается сомнению и не размывается в рамках подобного интеграционного процесса. Главное – что это объединение государств, являющихся основными (не сопоставимыми с другими) субъектами международных отношений и субъектами данного объединения. Второй уровень, который можно было бы определить как жесткая интеграция, предполагает объединение государств на уровне их наци ональных структур. Как правило, объединяются, то есть становятся уже не национальными, а интернациональными, некоторые структуры государства, причем со временем их становится все больше. Здесь господствует принцип так называемой субсидиарности, избирательный подход. Те государственные структуры, которые эффективно функционируют на национальном уровне, не включаются (пока) в процесс интеграции. (Зачем их включать, если они и так дают ожидаемый результат?) Но государственные структуры, которым уже тесно в национальных рамках, которые из-за этого часто переживают кризис, интернационализируются, выводятся из-под национального контроля, юрисдикции потому, что это выгодно всем государствам, вовлеченным в процесс интеграции. И это не только экономика, но и внешняя политика, и безопасность, значительная часть внутреннего законодательства, не говоря уже о таких сферах, как экология, миграция, борьба с международным терроризмом, интернационализацией мафиозных структур и т.д. Так, лишь отмена национальных таможенных барьеров в рамках Евросоюза в свое время экономила его участникам более 70 млрд. долл. в 4 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе год, которые были использованы на другие цели. В рамках жесткой интеграции создаваемые совместные органы управления постепенно все более приобретают наднациональный характер. Это уже не центры согласования политики различных государств, это структуры, которые предлагают и осуществляют политику в рамках всего интеграционного поля. И выработанные ими подходы, курс, методология решения какой-то проблемы обязательны для всех участников. Эти органы управления , таким образом, являются наднациональными, а не межнациональными. По идее, решение в них принимается на основе большинства голосов. Следует отметить, объективности ради, что это последнее достигается с большим трудом даже в таком продвинутом интеграционном объединении, как Евросоюз. В самом деле, и политикам, и общественному мнению крайне трудно отказаться от того, за что они боролись (а многие продолжают бороться и сегодня) сотни лет на протяжении своей национальной истории – от своего суверенитета (или хотя бы даже от его части). Система интеграционных приоритетов Следует учесть, что интеграционный процесс в Европе имеет свои закономерности, критерии, параметры, стадии. Один из главных вопросов – с чего начинается интеграция, какие сферы более, какие – менее восприимчивы к ее процессам, каковы непосредственные его побудительные мотивы. Попытки запустить интеграционный процесс в Западной Европе обуславливались на первом этапе наличием внешней угрозы (намерением И. Сталина коммунизировать Европу, опасением возрождения реваншистской Германии, динамизмом после войны ряда просоветских западноевропейских коммунистических партий) и уж потом – экономическими потребностями. Поэтому – в обстановке противостояния – начинались они, как правило, с военной области (сферы безопасности). Предполагалась, что наличие внешней опасности облегчит не только политическую стыковку национальных интересов основных западноевропейских стран, но и объединение их военных машин. В марте 1948 г. Франция, Великобритания, Бельгия, Нидерланды, Люксембург подписали так называемый Брюссельский договор о создании на 30 лет военного союза, который, по сути дела, должен был стать зачатком западноевропейской военной интеграции. Однако таковым он не стал, военная интеграция в рамках европейской пятерки не состоялась, на несколько лет этот проект ушел в небытие, а создание в 1949 г. НАТО (с американским участием и при американской гегемонии), казалось, вообще поставило на нем крест. Однако уже в октябре 1950 г. французский премьер Р. Плевен выдвигает проект создания Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), интеграционного объединения крупнейших западноевропейских стран в военной и политической сферах. В мае 1952 г. был подписан Парижский договор о создании ЕОС сроком на 50 лет. ЕОС мыслилось как 5 Ю.П. Давыдов наднациональная военная организация с общими органами управления, объединенными вооруженными силами и общим военным бюджетом. Через год был подготовлен проект создания и Европейского политического сообщества, который был утвержден Ассамблеей ЕОС. Однако Европа, с трудом оправлявшаяся после Второй мировой войны, только-только восстановившая свой суверенитет в форме традиционных национальных государств, не была еще готова сделать такой радикальный поворот в столь чувствительных для нее сферах, как национальная безопасность и внешняя политика. Не помогло ни наличие общей опасности, ни давление Соединенных Штатов. В августе 1954 г. проект ЕОС был отвергнут национальным собранием Франции. Военная интеграция Западной Европы снова не прошла. На месте ЕОС возник в 1955 г. Западноевропейский (военный) союз, который просуществовал 45 лет в качестве дискуссионного клуба по вопросам безопасности ряда западноевропейских стран, так и не став основой их военной интеграции. К этой идее вернулись лишь в середине 90-х годов, после того как Западная Европа и, в частности, Европейский союз не сумели своими силами предотвратить разгоравшийся кризис федерации в Югославии и были вынуждены, в конечном счете, привлечь к решению этой проблемы Соединенные Штаты. Следует отметить, что одной из основных причин неудач попыток Москвы объединить вокруг себя на новой основе постсоветское пространство было ее решение начать эту реинтеграцию бывших советских республик с военной сферы. В самом деле, уже 15 мая 1992 г. в Ташкенте – задолго до появления Устава СНГ – был подписан Договор о коллективной безопасности. Его участниками тогда стали всего шесть из пятнадцати государств, образовавшихся из состава бывшего Советского Союза: Россия, Армения, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан. Попытка этой военной интеграции была обречена на провал, ибо противоречия между новыми постсоветскими государствами были тогда наиболее остры прежде всего в военной области, в сфере безопасности. Действительно, достаточно вспомнить российско-украинские баталии вокруг дележки ядерного потенциала, Черноморского флота, разногласия между Москвой и Тбилиси по поводу военного присутствия России на грузинской территории, грузино-абхазского конфликта, подход России к урегулированию конфликтов в Нагорном Карабахе, Приднестровье и др. На каком-то этапе к Договору присоединились Белоруссия, Азербайджан, Грузия. Но очень скоро его ряды по разным причинам покинули Узбекистан, Грузия, Азербайджан. Военное присутствие Соединенных Штатов в Средней Азии, обусловленное их антитеррористической операцией против талибов (которую активно поддержала Россия), окончательно запутало вопрос о том, кто кому является союзником в этом регионе и кто с кем интегрируется в военной сфере. Ясно лишь одно – в одночасье американское военное присутствие стало фактором, который Россия уже не сможет 6 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе игнорировать в системе военных отношений с государствами постсоветского пространства. Важно учитывать и другое. Для судеб Договора о коллективной безопасности огромное значение имело то, что Киев (даже в редкие периоды улучшения российско-украинских отношений) не делал никаких поползновений к нему присоединиться. О реальной интеграции государств Ташкентского договора на уровне военных национальных структур не было и речи, по вполне понятным причинам, ибо структуры эти только-только начали создаваться. Вопрос о создании военной организации стран, входящих в Договор о коллективной безопасности (ДКБ), встал только в мае 2002 г. – через десять лет после подписания Договора. В то же время администрация Б. Ельцина (А. Руцкой, Г. Бурбулис, Е. Гайдар), особенно на начальном этапе, посылала недвусмысленные сигналы Западу о своей готовности интегрироваться в НАТО и ее военную организацию. Однако даже в тот сумбурный период, когда все казалось возможным, подобные попытки войти в НАТО не нашли понимания в российской политической элите: слишком свежи были взаимные обвинения двух сторон в агрессивности, коварстве, намерении стереть друг друга с лица земли. Таким образом, развитие России, как и опыт послевоенной Европы, подтвердило ту истину, что начинать процесс интеграции государств с военной области – дело малоперспективное. Европейский союз как центр гравитации Между тем реальная интеграция Европы началась с экономической сферы. Конечно, и здесь внешние обстоятельства – необходимость восстановить свою хозяйственную мощь, чтобы по-прежнему влиять на мировое развитие, необходимость ответить на социальный вызов коммунизма, перспективы экономического соперничества с США – играли важную роль. Но главными были все-таки внутренние потребности государств, преодолевших послевоенную разруху и искавших новую модель своего существования в более широком контексте, сознающих ограниченность возможности дальнейшего развития в национальных рамках. В 1950 г. с инициативой создания Европейского объединения угля и стали (ЕОУС)* выступил французский министр иностранных дел Р. Шуман. Уже в следующем году был подписан договор между Бельгией, Италией, Люксембургом, Нидерландами, Францией и ФРГ сроком на 50 лет о его образовании. Были предприняты попытки увязать создание этого экономического объединения с проблемой безопасности, но они потерпели провал, и вопрос этот был снят с повестки дня. Между тем, успех ЕОУС со временем привел к созданию Европей* Государственно-монополистическая организация, включившая в себя металлургическую, железорудную и угольную промышленность тогда шести стран. 7 Ю.П. Давыдов ского экономического сообщества (ЕЭС), которое выстраивалось на основе Римского договора 1957 г. между все теми же шестью странами, однако на этот раз на неограниченный срок. Следует подчеркнуть две особенности создаваемого ЕЭС, которые и сегодня имеют большое значение как для самого объединения, так и его окружения. Первая особенность состояла в том, что само рождение ЕЭС происходило в рамках правового поля: Римский договор, над подготовкой которого полтора года трудились лучшие юристы, экономисты и политики Западной Европы (мы не знаем, кто кроме С. Шахрая и Г. Бурбулиса “трудился” над созданием СНГ**) по сути дела представляет собой Конституцию сообщества . В самом деле, в нем содержалось 257 статей (в документе об образовании СНГ было три статьи, да и то – общего плана), регулирующих поведение (взаимоотношения) шести государств в различных сферах, определяющих методы (механизмы) решения спорных вопросов, процедуру принятия решений. Строгое следование этим правилам привело к снижению напряженности, ослаблению конфликтогенной ситуации между бывшими противниками во Второй мировой войне, прежде всего между Германией и Италией, с одной стороны, и остальными государствами – с другой, а впоследствии – между Великобританией и Францией. Следование новым нормам взаимоотношений должно было преодолеть вековое соперничество на континенте, превратить в конечном счете Европейское экономическое сообщество в Соединенные Штаты Европы. Другая особенность состояла в самой философии ЕЭС. Стратегическая цель западноевропейской интеграции состояла в том, что шесть государств взаимно открывали свои границы для товаров, капиталов, рабочей силы, партнеров, ставя “иностранцев” в равные условия борьбы за преобладание на том или ином национальном рынке с тем, чтобы сознательно поднять общий уровень конкуренции в каждой стране и в сообществе в целом . В результате экономика каждой страны ЕЭС и всего сообщества становилась более технологичной, более современной, более конкурентоспособной и жизнеспособной, прежде всего потому, что в результате подобного безжалостного соревнования, более того – завышенного уровня состязательности выживали только сильнейшие предприятия, банки, концепции развития. Лишь они могли, в свою очередь, на равных состязаться с наиболее влиятельными корпорациями, финансовыми организациями, интеллектуальными концепциями за пределами самого сообщества. Конечно, эта сознательная транспарентность не сразу дала желаемые результаты. Процесс перехода от национальной к интегрированной эконо** Сам термин (до сих пор используемый) поражает своей нелепостью. Во-первых, потому, что любое государство независимо по определению, во всяком случае, формально и юридически; поэтому словосочетание “независимое государство” – это тавтология. Во-вторых, потому, что сам этот термин предполагает, что может существовать содружество “зависимых” государств. Но таких содружеств в мире пока не отмечено. 8 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе мике, от национального к интернациональному мышлению был крайне болезненным. Не все препятствия на этом пути преодолены и ныне (в Великобритании и после января 2002 г. в качестве денежной единицы остались фунты и пенсы, в то время как остальные члены Европейского союза перешли на евро). Но в целом открытая модель западноевропейской интеграции сработ ала. В самом деле, если ЕЭС начиналось с шести государств, то сейчас в союзе пятнадцать стран. Завтра их число может быть значительно больше, ибо в дверь Евросоюза уже стучится дюжина претендентов, представляющих, главным образом, Центральную и Восточную Европу (включая Прибалтику) и Средиземноморье. Между тем, в странах ЕС уже сегодня проживает 350 млн. человек, к которым можно было бы добавить около 20 млн. иностранных рабочих, мечтающих сменить свой временный гостевой статус на постоянное гражданство. Таким образом, ЕС сегодня являет собой центр гравитации практически для всех европейских стран, готовых поскорее присоединиться к нему. Это их стремление создает для ЕС дополнительные возможности влиять на внутреннее и внешнее поведение этих государств. Еще большее значение имеет перечень тех условий, которым должны удовлетворять претенденты, намеревающиеся присоединиться к союзу. Этот перечень в известной мере является своеобразной европейской нормативной базой внутреннего и внешнего поведения большинства стран, расположенных на европейском континенте. Между тем, хотя в состав ЕС входят две ядерные державы и три первоклассные армии (Германии, Франции и Великобритании), военная сила не является основным источником влияния союза на международной арене. Источником его влияния во внешнем мире является, прежде всего, его экономическая мощь (совокупный ВВП пятнадцати стран ЕС практически равен соответствующим американским показателям), финансовая независимость и стабильность (появление евро), равно как и тот факт, что ЕС представляет собой самый крупный в мире торговый блок. На его долю приходится сегодня 20% мировой торговли, а если учитывать торговый обмен между самими странами ЕС, то эта цифра поднимется до 44% мирового торгового оборота (более чем вдвое превосходя по этому параметру Соединенные Штаты)2. В этом плане Евросоюз в отличие от некоторых более воинственных составляющих его государств (Франция, Великобритания), предпочитает, если и использовать силу за пределами зоны своей непосредственной ответственности, то, как правило, в “мягких” ее формах. По мнению профессора Лондонской школы экономики и политики Стефена Вудкока, “Европейский союз оказывает заметное влияние на формирование глобальной экономики путем демонстрации наиболее эффективной модели экономической 2 The United States and Europe in the Global Arena. Ed. by F. Burwell and I. Daalder. MacMillan Press Ltd., London, 1999, p. 183. 9 Ю.П. Давыдов и политической интеграции. Это влияние становится все более ощутимым по мере того, как мировая экономика все решительнее продвигается в направлении углубления кооперирования и интеграции”3. В повестке дня – военная интеграция Европа, несмотря на то, что она успешно продвигается к федеральному статусу, не является еще единым политическим и военным целым. Тем не менее успехи в области экономической интеграции, взаимная открытость, шенгенский безвизовый режим, равно как и новые вызовы, обусловленные международным развитием (в том числе террористической акцией 11 сентября 2001 г.), позволили ЕС сегодня в практическом плане поставить вопрос о необходимости единой внешней политики и ед иной политики в области безопасн ости. Идея эта, как уже упоминалось выше, давно обсуждалась в ЕС, но в официальном порядке впервые была поставлена в приложении к Маастрихтскому договору 1991 г., а затем более конкретно выражена в Амстердамском договоре 1997 г. Иным стал и подход к этим проблемам ведущих западноевропейских государств. Основными вехами в строительстве единой европейской внешней политики и безопасности стали франко-британская встреча в Сан-Мало (декабрь 1998 г.), саммиты ЕС в Кельне (июнь 1999 г.), Хельсинки (декабрь 1999 г.), Санта-Марияда-Фейра (Португалия, июнь 2000 г.), Ницце (декабрь 2000 г.), Гетеборге (июнь 2001 г.), Лаэкене (декабрь 2001 г.) и в Севилье (июль 2002 г.). Каждая встреча вносила что-то новое в реализацию идеи единой политики и безопасности ЕС. При этом обычно подчеркивалось, что европейская система безопасности не является альтернативой НАТО и речь идет не о создании “европейской армии” (как это было в 50-х годах), а о многонациональных структурах ограниченного масштаба, что-то вроде еврокорпуса. Предполагается, что к 2003 г. эти структуры будут обладать способностью за 60 дней выставить в полной боевой готовности воинский контингент численностью не менее 60 тыс. человек, имеющий все необходимое для предупреждения или разрешения локального конфликта в Европе. Вашингтон, вначале крайне подозрительно относившийся к инициативе союзников в области безопасности, теперь, особенно после террористической атаки против самих США, готов был не только снять свои возражения, но и приветствовать начинание союзников, при условии, конечно, их тесной координации с НАТО как в вопросе создания военных структур, так и их использования. Вместе с тем следует отметить, что речь идет лишь о первых шагах ЕС на пути к военной и политической интеграции. 3 W o o d c o c k St. The US and Europe in the Global Economy. In: The United States and Europe in the Global Arena, p. 184. 10 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе России, если она действительно намеревается войти в Большую Европу, нужно прежде всего осознавать исторический опыт европейской интеграции, впитать в себя ее философию состязательности. Она должна понимать, что нужна Европе не столько как военная мощь, сколько как политическая сила и как перспективный экономический потенциал, обладающий к тому же уникальными, прежде всего интеллектуальными (а не только топливно-энергетическими), ресурсами. Приходится учитывать, что значимость военной мощи, особенно в традиционном ее понимании, в системе международных отношений после 11 сентября 2001 г. была серьезно девальвирована. В самом деле, до недавнего времени мировая стратегическая стабильность опиралась на равновесие силы, на равновесие страха, на ядерное равновесие, создающее возможность взаимного гарантированного уничтожения. Военная (ядерная) мощь являлась важнейшим элементом сдерживания потенциального агрессора, более того – взаимного сдерживания. Все это годилось для эпохи противостояния Востока и Запада. Однако сегодня ситуация начинает меняться: ни тысячи ракет и боеголовок, ни сотни подводных лодок, ни национальная система ПРО не являются более инструментами сдерживания или нейтрализации международного терроризма, либо являются таковыми лишь в ограниченном размере. Можно было бы предпринять ядерную атаку против талибов, хотя и это вряд ли рационально, тем более, что их разгромили и без использования оружия массового уничтожения. Но это не дает никакой гарантии, что Усама бен Ладен будет уничтожен или даже запуган (в то же время создает для него новые и уникальные возможности). Это не означает, что военная мощь вообще более не будет востребована в международных отношениях, она по-прежнему, хотя и в изменившейся форме “войн шестого поколения”, будет необходима как ответ на агрессию, в антитеррористической борьбе, в локальных, этнополитических конфликтах и даже как элемент миротворчества. Но она уже не является более универсальным ответом на современные вызовы безопасности. Равно как и понимание того, что национальное государство, каким бы значительным оно ни было по своим размерам или потенциалу, в одиночку не сможет более обеспечивать свою безопасность. Международные отношения, как и международная безопасность, должны обрести какие-то новые ориентиры. Трудно себе представить, что вся антитеррористическая кампания в целевом плане сведется лишь к восстановлению прежних (силовых) критериев международной стабильности. Вместе с тем можно представить себе, что в новой ситуации, с учетом процессов глобализации, международные интеграционные объединения, основанные на открытости и сотрудничестве, будут играть все более важную роль в системе международных взаимозависимостей. В результате каждое государство, вне зависи- 11 Ю.П. Давыдов мости от его размеров и мощи, участвующее в интеграционном процессе, обретает собственную возможность через него влиять на ход мировых событий. В Европе Москва имеет дело прежде всего с четырьмя интеграцио нными объединениями , имеющими разную форму, зону ответственности, механизм воздействия на окружающий мир, разный уровень и историю (характер) отношений с Россией. Причем все эти интеграционные организации либо уже являются, либо стремятся стать объединениями общеевропейского, а в ряде случаев евроатлантического, масштаба, то есть они запрограммированы на расширение. В одних Россия является полноправным членом, в других еще далека или крайне далека от этого. Соответственно этому в одних она пользуется каким-то влиянием, в других – меньшим, в третьих – просто незначительным. К числу этих организаций относятся ОБСЕ, НАТО, Европейский союз, Совет Европы. В какой же мере членство в этих объединениях (или его отсутствие) влияет, во-первых, на состояние отношений России с каждым из этих объединений; во-вторых, на состояние ее отношений с Европой; в-третьих, на ее статус в системе международных отношений (в системе отношений с Америкой), на ее способность влиять на ход мировых событий; в-четвертых, на ее внутреннее развитие, прежде всего на ход и уровень ее реформ, на становление ее демократии и ее рыночного хозяйства? ОБСЕ Россия стояла у истоков этой организации. Она была создана в 1975 г., и, по мнению Москвы, призвана была узаконить территориальный (и социальный) статус-кво в Европе, сложившийся в результате и после Второй мировой войны, прежде всего советскую сферу влияния в восточной части континента (нерушимость национальных границ в Европе, территориальная целостность государств). Фактически речь шла о том, что все государства, а не только четверка великих держав, должны были легитимизировать ялтинско-потсдамскую структуру международных отношений, сложившуюся в Европе, а с известной натяжкой – и во всем мире. Для Запада в той же ситуации главным было стремление кодифицировать правила игры между двумя противоборствующими группировками в рамках биполярной (той же самой ялтинско-потсдамской) структуры международных отношений. Поскольку это было совместное предприятие (родившееся в годы “первой разрядки”), поскольку оно должно было удовлетворять обе стороны, то его строительство велось на основе компромисса. В результате в Заключительном акте, подписанном в 1975 г. в Хельсинки руководителями 33 европейских государств, США и Канады, имелись многочисленные нестыковки: то, что было записано в одном его разделе, совершенно не соответствовало, а зачастую и противоречило тому, что было заявлено в другом. Более того, в документе появились такие “неприятные” (и неприемлемые) для 12 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе тогдашнего советского руководства положения, как обязательства соблюдать права человека, свободу въезда в страну и выезда из нее, ввести в практику меры доверия и т.д. Торжественно подписав Заключительный акт, Москва не знала, что с ним делать и как избавиться от этого детища собственной инициативы. Запад, в свою очередь, активно пытался использовать положения Хельсинкского документа для дискредитации мира реального социализма. Заключительный акт (СБСЕ/ОБСЕ) не был юридическим документом, он был всего лишь политическим обязательством, он не предусматривал механизма принуждения для тех, кто его не выполнял или нарушал, поэтому в условиях поляризации он фактически не работал. Ситуация изменилась лишь после окончания холодной войны, когда противостояние Восток–Запад исчезло, а с ним и некоторые международные правила, которыми следовало бы руководствоваться. СБСЕ/ОБСЕ начинает менять направление своей деятельности. Это особенно было заметно в горбачевский период, когда Москва на пространствах, где некогда развертывалась конфронтация Восток–Запад, пыталась выстроить идиллический “общеевропейский дом”, в котором она надеялась быть “управдомом”. В результате СБСЕ, во-первых, становится нормативным форумом (потом организацией). Его задача – разрабатывать свод правил, которыми государства Европы должны руководствоваться в системе своих взаимоотношений и отчасти – в своей внутренней политике. К числу таких нормативных актов помимо Хельсинкского акта относятся Документ Стокгольмской конференции по мерам укрепления доверия и безопасности и разоружению 1986 г., Итоговый документ Венской встречи 1989 г. с его многочисленными приложениями, Документ Московского совещания 1991 г. конференции СБСЕ по человеческому измерению, Парижская хартия для новой Европы 1990 г., Кодекс поведения, касающийся военно-политических аспектов безопасности, утвержденный Будапештским саммитом ОБСЕ 1994 г., Хартия европейской безопасности, одобренная Стамбульским форумом ОБСЕ, и т.д. Вовторых, СБСЕ/ОБСЕ отныне занимается мониторингом демократических процедур (выборы, различные свободы, права национальных меньшинств, взаимоотношения между личностью и государством, независимость от власти судебной системы и т.д.) в странах – членах этой организации. В-третьих, в сферу ее компетенции входят некоторые миротворческие функции: постконфликтное политическое (невоенное) урегулирование этнополитических кризисов (по линии государство – национальные меньшинства, между сопредельными государствами). Но конечно, главным для ОБСЕ остается ее нормативная деятельность. Собственно говоря, ОБСЕ можно считать интеграцией, поскольку она объединяет практические все европейские государства на уровне норм , принимаемых (разрабатываемых) ими совместно в качестве политических обязательств. 13 Ю.П. Давыдов Будучи влиятельным членом ОБСЕ, Россия может воздействовать в своих интересах на ход европейских процессов по всем трем вышеупомянутым направлениям. В ряде случаев она успешно это делает, внося свой вклад в становление принципов взаимоотношений государств после окончания холодной войны, в разрешение конфликтных ситуаций на постсоветском пространстве под эгидой ОБСЕ (Нагорный Карабах, грузино-абхазский конфликт, кризисная ситуация в Приднестровье, в Чечне). Вместе с тем следует признать, что членство в ОБСЕ дает России (равно как и другим странам) лишь ограниченные возможности влиять на европейскую ситуацию. Эта ограниченность обусловлена, во-первых, известным снижением роли ОБСЕ после окончания холодной войны, распада Советского Союза и его зоны влияния в Восточной Европе. В самом деле, противостояние Восток–Запад исчезло, многие международные проблемы, ранее требовавшие вмешательства ОБСЕ, теперь решались самими государствами в духе доброй воли. ОБСЕ пыталась найти для себя новую нишу, но эти попытки не всегда были успешными. После распада трех социалистических федераций ОБСЕ пополнилось двадцатью вновь образовавшимися государствами, многие из которых не имели никакого отношения к Европе, в том числе и в цивилизационном плане. Финансирование ОБСЕ всегда осуществлялось на минимальном уровне, что затрудняло процесс ее превращения из форума в организацию. Все другие европейские интеграционные объединения Европы обычно пытались возложить на ОБСЕ, используя в качестве предлога неопределенность ее зоны ответственности, бремя тех проблем, которые они не были в состоянии решать сами (и которые, конечно, не могла решить ОБСЕ, не имея для этого ни средств, ни персонала). А это еще больше вело к снижению ее авторитета. Так, ОБСЕ не признала последние выборы белорусского президента легитимными, но кроме самого факта непризнания она ничего не смогла сделать в практическом (позитивном) плане для разрешения этой проблемы. Точно так же ОБСЕ ничего не смогла сделать и с нарушениями прав русскоязычного населения Прибалтики, хотя это было ее прямой обязанностью. Потребовалось давление Соединенных Штатов, Германии, Великобритании для того, чтобы ситуация здесь несколько разрядилась. Во-вторых, значительно снизилась (по сравнению с Советским Союзом) роль и влияние России в самой ОБСЕ. Девальвация российских возможностей была обусловлена рядом обстоятельств. Прежде всего, внутренней ситуацией в самой России, которая в ряде случаев – по уровню демократизации, политической стабильности, характеру взаимоотношений с соседями, кризисному регулированию – не дотягивала до нормативов, устанавливаемых ОБСЕ. В результате у организации появлялись претензии к самой России (это касалось использования военной силы для урегулирования ситуации в Чечне, в Приднестровье, в Абхазии). Следует отметить, что в отличие от СССР, который выступал в 14 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе СБСЕ/ОБСЕ как лидер значительной группировки (за его спиной всегда маячил десяток “лояльных” ему сателлитов), Россия сегодня вынуждена действовать в рамках ОБСЕ практически в одиночку (сближение с Белоруссией в этом плане лишь дискредитирует Москву). Между тем тот же Запад обычно выступает блоком (на базе НАТО или ЕС). Следует учитывать и другое: бывшие союзники Москвы по Организации Варшавского договора, равно как и бывшие советские республики, сегодня более недружественны по отношению к России, нежели некогда враждебный ей Запад. Во всяком случае, Москве пока не удалось сколотить в рамках ОБСЕ коалицию, которая могла бы поддержать Россию по таким вопросам, как расширение НАТО на восток, военная операция того же блока против Югославии и особенно по Чечне. Если по этим вопросам и появлялось какое-то взаимопонимание, то оно было обусловлено изменением в подходе США, Германии, Италии, Испании, но не Польши или Украины. Подобная ситуация выявляет, что одного присутствия в международной организации, хотя оно и является необходимым условием, еще не достаточно, чтобы корректировать ее деятельность в направлении российских национальных интересов. Это присутствие должно быть значительным. Оно должно опираться на стыковку своих интересов с устремлениями партнеров и их поддержку. Оно должно иметь в качестве точки опоры внутреннюю политическую стабильность и динамичную экономику, ориентированную на потребности и спрос общества, а не только его элиты. Совет Европы (СЕ) Его Устав был подписан в Лондоне 5 мая 1949 г. десятью странами тогдашней Западной Европы, а сам Совет начал функционировать уже через три месяца. Основной его целью была кодификация демократических ценностей и их утверждение в послевоенной Западной Европе. Совет разрабатывал соответствующие критерии, которые позволяли относить или не относить то или иное общество (государство) к разряду демократических. Сама интеграция той или иной страны в СЕ означала, что она может рассматриваться в качестве таковой. Таким образом, Совет Европы являет собой пример интегр ации (объединения) государств на уровне ценностей , в данном случае демократических ценностей. Если же политический режим того или иного государства переставал соответствовать этим критериям, то его членство в Совете могло быть приостановлено или ликвидировано вообще. Исключение из состава СЕ и является самым большим наказанием. Совет рассматривает коллизии, которые могут возникать по линии личность–общество–государство и дает им свою оценку, равно как и рекомендацию по устранению возникших противоречий. Главные органы Совета Европы – это прежде всего Комитет министров (в составе министров иностранных дел), который принимает политические ре15 Ю.П. Давыдов комендации правительствам (отдельному правительству, группе, всем правительствам) стран – членов СЕ. К числу главных органов относится и Ассамблея Совета Европы. Она состоит из парламентариев его стран-участниц (как большинства, так и оппозиции) и представляет Комитету министров свои рекомендации, принимаемые большинством голосов, относительно ситуации в странах, регионах континента с точки зрения консолидации демократического процесса, прав человека, национальных меньшинств, основных свобод, наличия и состояния оппозиции и т.п. При Совете функционируют Европейская комиссия по правам человека и Европейский суд по правами человека. Учитывая сферу ответственности СЕ, способ принятия в нем решений, можно рассматривать его (хотя и с известными оговорками) в качестве наднационального органа, отчуждающего у государства какую-то часть его суверенных прав, прежде всего – нормотворчество. Национальные нормы (правила, законы) поведения государства, общества, личности должны соответствовать требованиям Совета Европы, изложенным в его Декларациях и других документах. Во второй половине 90-х годов деятельность Совета активизировалась в связи с распадом социалистического сообщества и появлением новых государств, официально претендующих, хотя и не всегда обоснованно, на статус демократических. Наверное, поэтому деятельность Совета Европы в последние годы в большей мере развертывается вокруг проблем соблюдения прав человека и основных свобод. Россия стала членом СЕ лишь в 1997 г., далеко не первой среди государств постсоветского пространства. Однако российская политическая элита особенно после вооруженного разгона парламента в октябре 1993 г. и в преддверии чеченской войны остро нуждалась в международном пр изнании своего демократич еского статуса, в интеграции в мировое демократическое сообщество. Предполагалось, что в глазах мирового сообщества интегрированная в Совет Европы Россия отныне автоматически приравнивается к великим демократиям Запада, к демократической Великобритании, к демократической Франции, к демократическим Соединенным Штатам. В то же время российская элита внутри себя, видимо, сознает, что Россия по ряду параметров не дотягивает до демократических ста ндартов, установленных СЕ. А ее демократизм носит “фасадный” характер. Этот демократизм, если он есть, существует не столько для своих, сколько для чужих, для внешнего мира. Между тем попытки некоторых российских политиков убедить своих новых партнеров, что Россия – слишком своеобразна, что для нее пригодна лишь специфическая форма демократии (управляемая демократия?) со значительным евразийским уклоном, были негативно восприняты Западом. По его мнению, каждая страна своео бразна и вносит национальный колорит в характер своего общественного и государственного устройства. Но это не ме- 16 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе няет того основополагающего факта (подтвержденного историей), что базовые ценности демократии имеют всеобщий характер . К сожалению, российская дипломатия так и не нашла убедительный ответ на обвинения Запада в нарушении прав человека в Чечне, в покушении на некоторые основные свободы, гарантированные международными декларациями, под которыми стоят подписи российских руководителей. В результате уже через два года после вхождения России в Совет Европы его Парламентская ассамблея рекомендовала Комитету министров в связи с военными действиями России в Чечне начать обсуждение вопроса об исключении России из СЕ. Неимоверными усилиями российских парламентариев и политиков угроза импичмента была временно снята с повестки дня Ассамблеи. Трагические события 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке и Вашингтоне в какой-то степени сыграли на руку России: обе антитеррористические операции (в Чечне и в Афганистане) были фактически приравнены друг к другу, критические выступления Запада по поводу несоразмерного применения военной силы в Чечне, нарушения там прав человека пошли на убыль, по крайней мере, на самом высоком официальном уровне. В то же время, очевидно, что эта уступка перед лицом общего противника носит временный характер. Российской политической элите и дипломатии, если они хотят продолжать открытое и тесное сотрудничество с Западом, еще предстоит убедить его в том, что проблема прав человека и соблюдения свобод в России, если и не решена, то, по крайней мере, находится в стадии решения. Россия остается членом Совета Европы, но ее роль в нем и влияние не соответствует ее реальному международному статусу . С самого начала и вплоть до настоящего момента ей все время приходится оправдываться за свои действия перед членами этой организации. Это неприятно и, по мнению многих российских политиков, подрывает авторитет России в мире. На деле же во всей этой критике нет ничего предосудительного и обидного для России. И Великобритания, и другие европейские демократии не раз подвергались критике за нарушения прав человека или покушения на определенные свободы у себя дома. Нынешнюю американскую администрацию весьма резко критиковали многие западные СМИ за нарушения прав захваченных талибов, содержащихся на базе Гуантанамо. Администрация (деятельность которой поддерживают 80% опрошенных американцев) вынуждена была пойти на уступки и ослабить некоторые ограничения, наложенные на пособников террористов в интересах безопасности. Тем не менее, на Западе некоторые политики и журналисты продолжают высказывать опасения, что борьба с терроризмом может привести к усилению роли спецслужб в жизни гражданского общества и к ограничению демократии. В этом плане критика России не означает ничего иного, кроме того, что ее оппоненты верят в нее и в ее приверженность идеалам свободного обще- 17 Ю.П. Давыдов ства. Поэтому можно утверждать, что Совет Европы в целом ок азывает на Россию значительное и в целом благотворное возде йствие по широкому кругу вопросов – начиная от политического диалога в Чечне до улучшения условий заключенных, пребывающих в следственных изоляторах, тюрьмах и колониях различного режима. О росте авторитета Совета Европы в России говорит и значительный рост обращений ее граждан в Европейский суд по правам человека. НАТО Североатлантический союз является организацией, зона ответственности которой выходит за пределы Европы. Это трансатлантическое, а не европейское предприятие. Сегодня это подтверждается хотя бы тем, что первый (и единственный) раз статья 5 Вашингтонского договора о коллективной обороне была применена ввиду (террористической) агрессии против США – государства неевропейского. Однако по своему целевому назначению создание НАТО должно было прежде всего обеспечить коллективную оборону Западной Европы. Участие же Соединенных Штатов, между тем, давало гарантию (в том числе и ядерную), что НАТО это свое предназначение исполнит. Кроме того, участие США в этой организации придавало ей интегрир ованный, более того – наднациональный характер . В самом деле, формально все члены НАТО равны между собой, и решения в блоке принимаются ими консенсусом. Сама организация в этом случае должна бы рассматриваться как имеющая межнациональный характер (где, по идее, национальные интересы участников “просто” априорно, благодаря наличию общих ценностей, стыкуются друг с другом). Но поскольку Соединенные Штаты обладают преобладающим влиянием в союзе (главнокомандующим Объединенными вооруженными силами НАТО в Европе всегда является американский генерал), объективно остальные государства, если их национальные интересы в чем-то расходятся с американскими, часто вынуждены подлаживаться под эти последние. Именно присутствие и преобладание США в союзе позволяет утверждать, что НАТО является организацией жестко интегрированной, обладающей надн ациональными структурами (при том, что многие комитеты и подразделения союза возглавляются европейцами из разных стран, и жалованье они получают от своих национальных правительств). То, что блок и его интегрированные структуры не развалились после окончания холодной войны (как это случилось с Организацией Варшавского договора), то, что они выдержали испытание временем и даже обрели “второе дыхание”, позволяет утверждать, что, несмотря на американское верховенство в союзе, его ценности, его организационные структуры, его деятельность и даже само американское преобладание в блоке в определенной мере отвечали и продолжают от18 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе вечать интересам европейцев. За пятьдесят лет своего существования НАТО не только обрела опыт эффективного взаимодействия военных машин двух десятков государств, но и создала мощную инфраструктуру. Это система региональных командований, тылового обеспечения, система коммуникаций, обмена разведданными, транспортные возможности, позволяющие проецировать военную силу далеко за пределами зоны ответственности блока и т. д. Наличие этой эффективной интегрированной инфраструктуры качественным образом отличает НАТО от других союзов, коалиций, организаций коллективной безопасности. Отношения Россия – НАТО, непримиримо враждебные в годы холодной войны, оставались неровными и после ее окончания. Российские политики понимали, что всеобъемлющая система безопасности в Европе невозможна без участия как России, так и НАТО, что раздельное их существование всегда будет искушать “ястребов” по обе стороны использовать (по внутренним соображениям) прошлые предрассудки для воссоздания образа внешнего врага, что России не занять достойного места на мировой арене, конфронтируя с Западом. Москва то подписывала Основополагающий акт, определяющий сферы и механизмы сотрудничества России и НАТО, то “замораживала” его функционирование из-за вполне естественных разногласий по поводу разрешения косовского конфликта, расширения блока на восток, намерения Вашингтона создать ограниченную национальную систему ПРО, выйдя из Договора по ПРО 1972 г. Еще совсем недавно казалось, что после длительного (более чем двухлетнего) периода “замораживания” отношения Россия–НАТО возвращаются постепенно в нормальное русло. В самом деле, российский президент, хотя и в своеобразной форме (риторического вопроса), дал понять, что Москва не исключает возможности самой присоединиться к НАТО4. Более того, опасаясь быть неправильно понятым, он недвусмысленно разъяснил, что “даже ставить вопрос о НАТО как о враге – губительно для России”5. Вскоре последовало восстановление деятельности в Москве Информационного центра союза, а несколько позже в отставку были уволены непримиримые оппоненты более тесному сотрудничеству России с НАТО – генералы Л. Ивашов и В. Манилов. В ходе антитеррористической операции США Москва регулярно снабжала НАТО разведданными относительно расположения оперативных центров террористов, их лидеров, их стратегии и тактики на постсоветском пространстве: еще полгода назад подобное было бы трудно представить себе. Российский министр обороны С. Иванов, отвечая на вопрос, хочет ли Россия вступить в НАТО, многозначительно заявил 1 сентября 2001 г. в Брюсселе: “Я никогда ничего не исключаю. Все мы должны понимать, что мир меняется гораздо быстрее, чем 10–15 лет назад”6. См.: Г а л и ч и н И. Принимать НАТОщак. – “Сегодня”, 6.03.2000. Цит. по: Г о л ь ц А. В НАТО по нужде. – ”Итоги”, № 11, 2000, с. 26. 6 Цит. по: Б а б а е в а С. Английский за колючей проволокой. – “Известия”, 28.09.2001. 4 5 19 Ю.П. Давыдов Обычно первая реакция Москвы на любые акции НАТО – это дистанцироваться от них. Вполне очевидно, что большинство из вышеозначенных мер и высказываний имели тактическую нагрузку – подать сигнал Западу, что Москва не хотела бы с ним ссориться. Вместе с тем, объективно действия высшей власти не только снимали табу с обсуждения вопроса о вступлении России в НАТО, но теоретически делали его возможным. В самом деле, В. Путин, обладающий солидной поддержкой в парламенте и за его пределами, мог бы провести любое решение (включая вступление в НАТО), опираясь на это большинство. Однако после всего этого Москва, видимо, испугавшись собственной смелости, начинает испытывать колебания. В ходе своего визита в Брюссель В. Путин встречался с генеральным секретарем НАТО лордом Робертсоном, дабы подчеркнуть готовность Москвы к политическому сотрудничеству с альянсом. Но президент демонстративно воздержался от посещения его штаб-квартиры, вновь давая понять, что Россия по-прежнему держится в стороне от военной организации блока. Между тем летом 2001 г. в западной прессе появился ряд статей, авторы которых утверждали, что вступление на каком-то этапе России в НАТО завершило бы процесс формирования цельной евроатлантической системы безопасности. И если еще совсем недавно об этом писали лишь персоны, в прошлом побывавшие во власти (вроде Зб. Бжезинского и редко соглашающегося с ним Г. Киссинджера), то ныне идею эту активно разрабатывали люди из администрации президента и даже ординарные эксперты и СМИ. “Если Россия явно будет оставлена вне НАТО, то трудно себе представить, как можно будет похоронить прежние отношения времен холодной войны”, – утверждала в своем редакционном комментарии “Файнэншл таймс”. Россия, по ее мнению, должна быть в большей мере вовлечена в структуры своего давнего противника. “Деятельность же НАТО, – продолжал орган финансово-промышленных кругов Великобритании, – в свою очередь, должна быть в большей мере сфокусирована на операциях по поддержанию мира, по принуждению к миру и в меньшей степени – на обороне от традиционных угроз”7. В свою очередь Дж. Чейс, бывший редактор влиятельного американского журнала “Форин афферс”, и Ч. Купчан из Совета по внешним сношениям (Нью-Йорк) утверждали, что “американский президент Буш и российский президент Путин должны совместно работать для достижения общей цели – вступление России в НАТО. Этот альянс привязал Германию к Западу после Второй мировой войны. Теперь нужно сделать то же самое в отношении России. Следовало бы пригласить Россию начать формальные переговоры о членстве в этой организации”8. Немецкое издание той же “Файнэншл таймс” пишет по поводу американской позиции в этом вопросе: “Логика Буша заключаEditorial Comment: Bush and Russia. – “Financial Times”, 14.07.2001. C h a c e J. and K u p c h a n Ch. Bring Mother Russia into the Fold. – “Los Angeles Times”, 1.07.2001. 7 8 20 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе ется в том, чтобы НАТО и Россия трансформировались в настоящий панъевропейский оборонительный альянс, от Ванкувера до Владивостока”9. В свою очередь, Дж. Буш-мл. более открыто, чем любой американский президент до него, заявил, что “Россия – это часть Европы”. “Европа, которую мы строим, – продолжал он, – должна быть открыта также и для России... Мы с нетерпением ждем того дня, когда Россия будет полностью реформирована, станет полностью демократической и тесно интегрированной с остальной Европой страной”10. Его помощник по национальной безопасности К. Райс, между тем, заявила в свое время корреспонденту телевизионного агентства Си-эн-эн, что, встречаясь с В. Путиным, Дж. Буш ясно заявит, что “не верит в то, что могут существовать географические или исторические «красные линии» для государств, стремящихся к вступлению в НАТО”11. Высокопоставленный американский чиновник Р. Хаас, директор отдела планирования политики в Государственном департаменте США, делает следующее уточнение: “В принципе нет причин, почему бы Россия не могла стать членом НАТО. Понятное дело, потребуется время, но, если Россия будет удовлетворять условиям, которые установили нынешние члены этого альянса, я не вижу причин, почему бы и нет” 12. И дело не только в том, меняется ли Россия, но и в том, что меняется Организация Североатлантического договора. “НАТО, – утверждает еженедельник “Ньюсуик”, – все более становится политическим союзом. Как таковой, этот альянс должен иметь приготовленное местечко и для Москвы. В конце концов, самым важным демократическим экспериментом на Европейском субконтиненте является Россия. Разыгрывая карту возможного в будущем членства России в НАТО, Запад может оказывать значительное позитивное воздействие на развитие политических и экономических процессов в России”13. Все эти соображения в известной мере отражают укрепляющееся понимание западными политическими и военными элитами той истины, что дальнейшее продвижение по пути строительства новой системы европейской безопасности уже невозможно без прямого участия России. В противном случае это продвижение, в том числе и в чисто традиционном ключе – как пространственное расширение союза, начнет создавать больше проблем, нежели преимуществ. После событий 11 сентября 2001 г. неизбежность кардинальных изменений в НАТО становится все более очевидной. В самом деле, НАТО обладает значительным потенциалом, ресурсами, инфраструктурой, которые создают для альянса широкие возможности участвовать в противодействии новой угрозе. Вместе с тем союз фактически не участвовал в деятельности антитеррористической коаP e e l Q. Schwierige Partnersuche im Osten. – “Financial Times Deutschland”, 27.06.2001. Цит. по: Z a k a r i a F. Could Russia Join the West. – “Newsweek”, 18.06.2001, p. 19. 11 Ibid., p. 20. 12 Ibidem. 13 Ibid., p. 21. 9 10 21 Ю.П. Давыдов лиции, созданной Вашингтоном, ограничиваясь моральной поддержкой Соединенных Штатов. Это вполне объяснимо. НАТО строилась для ведения третьей мировой войны, которой, видимо, уже никогда не будет. Союз с трудом (и с многочисленными огрехами) совершил в 90-е годы поворот в сторону миротворчества, хотя временами и выполнял новую функцию, по-прежнему опираясь на методологию мирового конфликта. К борьбе же с международным терроризмом НАТО (впрочем, как Соединенные Штаты, как Россия и другие ведущие игроки на мировой арене) оказалась просто не готовой. Союзу, опираясь на инфраструктуры, возникшие в предшествующий период, еще предстоит совершить разворот в этом направлении. И здесь самое тесное сотрудничество между Россией и НАТО в этой новой сфере взаимной безопасности представляется крайне многообещающим для обеих сторон. В самом деле, внезапная и крайне жестокая атака террористов против Соединенных Штатов имеет глубокие последствия для всего мирового сообщества (хотя бы потому, что среди пострадавших во Всемирном торговом центре оказались граждане 67 государств мира, а также потому, что терроризм – открыто или молчаливо – пользуется поддержкой, моральной и материальной, ряда государств), для международных отношений, в том числе и для взаимодействия по линии Россия–НАТО. Стремление террористов использовать нетрадиционные методы насилия, пренебрегать устоявшимися правилами ведения боевых действий, вести их главным образом против гражданского населения и объектов, выбирать время, место и способ нападения вынуждает мировое сообщество – поскольку ни одна страна не гарантирована от их нападения – совместно разработать и осуществлять перспективную антитеррористическую стратегию и тактику. Очевидно, что ее основными элементами, помимо международного сотрудничества, могли бы стать: оценка международных и национальных факторов, благоприятствующих или препятствующих развитию терроризма, рассчитанная на перспективу антитеррористическая программа (с расчетом на 10–15–20 лет, как подтверждает более или менее успешная борьба Лондона против ИРА). Помимо этого необходима переоценка некоторых критериев и базовых понятий национальной и международной безопасности, значительные финансовые инвестиции и создание международной антитеррористической организации (нечто подобное уже предложила создать Россия). Задача этого центра состояла бы в том, чтобы аккумулировать информацию относительно состава, основных баз, структур террористических организаций, корректировать (по месту и времени) стратегию и тактику, направленную на их нейтрализацию, создать инфраструктуру для проведения антитеррористических мероприятий, в ряде случаев и самому осуществлять их. Создавать подобный центр с соответствующей инфраструктурой на пустом месте – дело не только хлопотное, но и не сулящее скорой отдачи. Здесь нужна какая-то база, которая бы обладала опытом военного сотрудни- 22 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе чества десятков государств и имела бы инфраструктуру (систему региональных штабов, информационное, разведывательное, агентурное, тыловое, транспортное обеспечение и т.д.). Представляется, если отбросить в сторону некоторые предубеждения, что такой центр можно было бы быстро создать и запустить его функционирование на базе натовских структур, на основе самого тесного взаимодействия в их рамках НАТО и России, оказавшихся сегодня перед лицом общей опасности. Если учесть, что международный терроризм, по всей видимости, становится наиболее явной угрозой начала XXI века, то после взрывов в НьюЙорке и Вашингтоне НАТО уже не имеет права жить прежним образом, союзу неизбежно придется внести серьезные коррективы в свою стратегию и организационные схемы. В минувшем десятилетии поведение НАТО в тех кризисах, с которыми она сталкивалась, вряд ли всегда было оптимальным. Тем не менее, альянс определенно проявил способность адаптироваться к меняющейся среде. Таким образом, возникает еще один побудительный мотив как для Запада, так и для России – объединить свои усилия перед лицом общей угрозы, что традиционно являлось обстоятельством, побуждающим к созданию коалиции. Вместе с тем нельзя забывать, что в отношениях России и НАТО существует ряд “застарелых” проблем, которые пока не удалось решить к обоюдному согласию и которые не только работают против сближения России и НАТО, но и могут привести к их дальнейшему отчуждению. Первая из них – это продолжающееся продвижение НАТО на восток, которое, как ожидается, может затронуть страны Балтии. После первой волны натовского расширения Москва как бы установила новый предел продвижения альянса в восточном направлении, заявив, что включение в состав союза бывших советских республик “абсолютно” неприемлемо для нее, что пересечение этой “красной черты” приведет к росту напряженности по линии Россия–НАТО. Между тем страны альянса, прежде всего США, не менее безапелляционно, чем Москва, подтвердили, что союз открыт для всех стран, удовлетворяющих его критериям, что вопрос о членстве в нем того или иного государства может решаться только его правительством. И если Россия видит для себя опасность от вступления того или иного своего соседа в альянс, то она, прежде всего, должна вести диалог с руководителями этого государства, а не с Западом , от которого Москва требует установить пределы расширения союза. Обе эти позиции, как очевидно, безальтернативны, и их “железная” принципиальность, сформулированная ранее и в иной ситуации, мешает сегодня обеим сторонам найти разумный компромисс. Другая проблема – намерение Вашингтона, которого он придерживается уже при четвертом президенте, начать строительство национальной противоракетной обороны (НПРО), хотя и ограниченной по масштабам. Первый шаг в этом направлении уже сделан: Вашингтон официально заявил, что выходит из советско-американского Договора по ПРО 1972 г. Москва считает сделанный шаг 23 Ю.П. Давыдов ошибкой, она полагает, что планируемая система вовсе не оборонительная, а наступательная, что в определенных обстоятельствах она может быть направлена и против России. Более того, появление ПРО разрушает стратегическую стабильность в мире, покоящуюся на равновесии страха (ракетно-ядерном равновесии) России и США, их возможности взаимного гарантированного уничтожения, провоцируя нанесение первого обезоруживающего удара. Между тем, по оценке экспертов, в ближайшие 20–25 лет вряд ли (кем-либо, включая американцев) может быть построена развернутая система ПРО, способная отразить ответный ракетно-ядерный удар России. Создаваемая же Соединенными Штатами система призвана нейтрализовать атаку ограниченного числа ракет со стороны стран“изгоев”, в известной мере сдержать ядерные амбиции Пекина. Она может оказаться полезной в случае захвата террористами ракетной шахты, отдельной подводной лодки, пусковых установок ядерных крылатых ракет. По мнению некоторых западных аналитиков, больше других в срыве американских противоракетных планов заинтересован Пекин, который, правда, хотел бы сделать это чужими руками и который поэтому “мягко” подталкивает Москву к конфронтации с США по этой проблеме. Намерение Китая облегчается тем, что некоторые российские политики, особенно военные, по-прежнему считают Соединенные Штаты естественным противником России. Между тем создание системы ПРО энергично (и не бескорыстно) поддерживается американским бизнесом, надеющимся заполучить мощные финансовые вливания в свои НИОКР. Поэтому Вашингтон неохотно идет на сотрудничество по этой проблеме с другими странами – перспективными конкурентами, Россией в том числе. Односторонний выход США из Договора по ПРО был ударом по престижу Москвы, но она сумела отреагировать на него негативно, но спокойно. В этой ситуации наиболее разумным ответом, поскольку о модификации Договора уже не может быть и речи, могли бы стать конкретные предложения по созданию интегрированной – с участием США, России, Западной Европы, Японии – системы ПРО, возможно, сначала тактической, а затем и стратегической, охватывающей пространство от Ванкувера до Владивостока. Между тем обе эти практически не решаемые в нынешних условиях проблемы, равно как и многие другие того же порядка, виделись бы в совершенно ином ракурсе, если бы Россия вступила в НАТО или хотя бы достигла взаимопонимания с западными партнерами о присоединении к союзу по мере своей готовности. В этом случае либо страны Балтии воздержались бы от вхождения в НАТО, либо Россия совершенно спокойно отнеслась бы к их участию в союзе. Будучи в НАТО, Москва скорее всего по-иному отнеслась бы и к американским проектам создания ПРО. Став членом НАТО, Москва могла бы рассчитывать не только на понимание западных партнеров, но и на сотрудничество с ними в вопросе о 24 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе Чечне, особенно в ситуации, сложившейся после террористических атак в НьюЙорке и Вашингтоне и военной акции США в Афганистане. Присутствие в НАТО давало бы России ряд преимуществ и на других направлениях, для нее важных. Самое главное – она получала бы возможность обеспечивать свою безопасность не столько через национальные усилия (что дорого, расточительно и не всегда эффективно), сколько в рамках международной организации, имеющей свою отлаженную инфраструктуру, региональные командования, опыт взаимодействия военных машин девятнадцати государств. В самом деле, военная доктрина Российской Федерации практические не рассматривает международное сотрудничество (даже в рамках ОБСЕ, ООН) как фактор обеспечения национальной безопасности страны: оно имеет ограниченный характер только в рамках СНГ, но и здесь Россия несет основное бремя, а преимущества имеют другие. Между тем для российского общества и политического истэблишмента стоимостные критерии (впрочем, как и ценностные) имеют все возрастающее значение, особенно на этапе реформирования хозяйственной и политической жизни страны. Будучи в НАТО, Россия приобретала бы опыт консенсусного принятия решений, которое учитывает не всегда совпадающие национальные интересы. Она бы научилась понимать, как добиваться согласия, когда его нет (что пригодилось бы и в собственной ее практике, например в системе отношений с другими государствами постсоветского пространства). Она приобрела бы столь необходимый ей опыт гражданского контроля над армией, военным бюджетом, спецслужбами, то есть опыт демократизации силовых структур. Вступление в НАТО дало бы России возможность отказаться от целого ряда мероприятий, необходимость реализации которых была обусловлена распадом СССР. Отпала бы неизбежность предпринимать специальные меры по обеспечению безопасности Калининградского анклава, ибо он оказывался бы не во враждебном, а в дружественном окружении. Альтернативой российскому присутствию в НАТО может стать лишь увеличение разрыва между Европой и Россией, ее маргинализация со всеми вытекающими отсюда неприятными для обеих сторон последствиями. Специфика нынешней европейской ситуации, состояние самой России (позволяющей ей лишь мечтать о членстве в ЕС) свидетельствует, что подключение ее к интегрирующейся Европе могло бы начаться с определения (установления) нового формата отношений с НАТО. В самом деле, Россия более не рассматривается альянсом как угроза и как проблема безопасности. С другой стороны, Россия не может игнорировать той реальности, что о б ъ е к т и в н о (хочет она этого или нет) Н А Т О с т а н о вится главной опорой рождающейся цельной системы о б щ е е в р о п е й с к о й б е з о п а с н о с т и , способной ответить на новые вызо- 25 Ю.П. Давыдов вы и угрозы (уже сейчас, не считая ожидающих своего часа в “очереди”, союз охватывает большинство европейских государств). Осознание этой реальности ведет к тому, что даже нейтральные страны (Швеция, Финляндия, Австрия) обсуждают вопрос своего членства в альянсе. Важно и другое. Поиски Североатлантическим союзом нового лица, роли в Европе и в мире, новой миссии, расширение зоны ответственности альянса, его политизация, равно как и расширение его состава, по большему счету, н е п р о т и в о р е ч а т н а ц и о н а л ь ным интересам России, не направлены на подрыв или о с л а б л е н и е е е м е ж д у н а р о д н ы х п о з и ц и й , а если говорить о перспективе, то в ряде случаев и работают на них (как сработала на них антиталибская операция США в Афганистане). Эти изменения сближают позиции России и НАТО перед лицом общих для них угроз, создают благоприятную почву для тесного их взаимодействия. Надо только принять одно допущение (что, рано или поздно, все равно придется сделать): нынешняя НАТО – не враждебна России. Союз существует и функционирует вовсе не для того, чтобы унизить ее или разрушить, захватить Урал и Сибирь, поработить ее население, а для того, чтобы защитить (в оптимальном режиме – продвинуть) те ценности, реализация которых уже превратила более тридцати стран в зону мира и благополучия (государства которой не воюют друг с другом). В то же время стоит отметить, что поиски НАТО новой роли в системе европейской и международной безопасности не всегда последовательны и удачны, особенно с точки зрения долгосрочных последствий некоторых действий: жестокие, не всегда оправданные бомбардировки Югославии в обход СБ ООН, растерянность перед угрозой взрыва ситуации в Македонии, бюрократический, поверхностный подход к включению России, Украины в систему европейской безопасности. Консолидации нового облика союза мешает и проявление его национального эгоизма, несовпадение интересов по линии США–Западная Европа. По своим возможностям и опыту борьбы с терроризмом, накопленному Францией, Великобританией, ФРГ, Испанией, Н А Т О к а к о р г а н и з а ц и я м о г л а б ы играть центральную роль в борьбе с междун ародным т е р р о р и з м о м . Однако у американской администрации свои соображения на этот счет. Чтобы восстановить свой международный авторитет, поколебленный акцией 11 сентября 2001 г., именно Вашингтон – и никто иной – должен был покарать международный терроризм. Поэтому НАТО как организация была отодвинута американской администрацией от акций антитеррористической коалиции. Все эти сбои и огрехи в повседневной деятельности НАТО сдерживают продвижение союза к главной цели – завершить строительство всеобъемлющей системы европейской (евроатлантической) безопасности, вынуждают его отвлекаться на решение задач, не входящих в его компетенцию, вроде выполнения 26 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе жандармских функций по поиску и задержанию бывших лидеров боснийских сербов Караджича и Младича. Но главная причина, почему грандиозную работу по созданию новой системы европейской безопасности никак не удается завершить, состоит либо в о т с у т с т в и и в э т о м п р о ц е с с е Р о с с и и , либо в неадекватном – и потому чаще всего контрпродуктивном – использовании в нем российского фактора. В самом деле, создать европейскую систему безопасности, способную ответить на вызовы нашего времени, можно двумя способами. Первый – распустить НАТО и создать новую систему безопасности. Второй – продолжать процесс расширения НАТО с тем, чтобы на каком-то этапе в альянс вошла бы Россия в качестве полноправного члена. Любой здравомыслящий политик признает, что первый путь – и долог, и дорог. Значит, остается второй путь, и вопрос лишь в том, как по нему двигаться, в какой форме Россия могла бы быть представлена в НАТО, в какой статус выльется ее сотрудничество с этой организацией, какими правами она будет обладать в альянсе? Есть бюрократическое решение этой проблемы, и оно уже было испытано на практике. В его основу легли благие намерения, но они не сработали. Речь идет о специальном органе – Совместном постоянном совете (СПС) – созданном в рамках Основополагающего акта 1997 г. с п е ц и а л ь н о для взаимодействия России и НАТО, укрепления их “дружбы”, консолидации нового российского статуса – б ы т ь п р и Н А Т О . Однако фактически СПС был полностью отделен от повседневных забот НАТО. Его создали, чтобы потрафить России, побудить ее поспокойнее принять первое расширение НАТО на восток. Поскольку целевые перспективные установки этой “дружбы” не были обозначены, поскольку совет этот ничего не решал, а лишь обсуждал, поскольку допущение, о котором говорилось выше, сделано не было, все это мероприятие потерпело фиаско при первом же серьезном разногласии между партнерами. Поскольку мероприятие это было плодом совместной деятельности, ответственность за неудачу несут обе стороны. “Совет двадцати”, предложенный премьер-министром Великобритании Блэром, может постигнуть судьба СПС, если это опять будет спецмеропритие НАТО, если союз будет заниматься своей повседневной деятельностью, проводить свои встречи Совета НАТО на разном уровне, а раз в какой-то промежуток времени будет собираться другой Совет – двадцати – с участием России. Он будет работать по заранее оговоренной (облегченной) программе, затрагивающей темы, которые ему позволено (или предложено) обсуждать и по которым гарантированно не будет разногласий из-за малой значимости обсуждаемой проблемы. Россия в этом случае по-прежнему будет п р и НАТО, но теперь она может быть удовлетворена тем, что наконец-то осуществилась ее мечта – она формаль- 27 Ю.П. Давыдов но (пусть и по чайной ложечке) участвует в процессе принятия решений наравне с полноправными членами альянса. Между тем для России характер, статус, уровень взаимоотношений с НАТО сегодня имеет не престижное, а судьбоносное значение. В настоящий момент западные границы России являются наиболее безопасными, отсюда она меньше всего ожидает угроз и вызовов. Сегодня Россия имеет наиболее благоприятную внешнюю обстановку для сближения с альянсом. Но ситуация в Европе, мире крайне подвижна. НАТО не просто расширяет (модернизирует) свои функции и территорию. По сути дела новая система европейской безоп асности все больше являет собой расширенную НАТО . И если Россия попрежнему остается вне союза или только при нем, появление новых разделительных линий в Европе неизбежно. Сначала разрыв будет носить психологический характер – “мы” и “они”, потом он станет политическим, экономическим, военным. Что же на самом дела Россия ожидает от взаимодействия с НАТО? Наверное, она предполагает укрепление собственной безопасности, возможность оказывать определенное (в своих интересах) воздействие на западных партнеров по вопросам европейской (евроатлантической) безопасности, участвовать в процессе принятия решений в пределах зоны ответственности союза, когда она затрагивает Россию или находится вблизи от нее, в конечном счете, оказывать какое-то влияние на повседневную жизнь альянса. Все это Москва может иметь, но при одном условии – с т а в ч л е н о м Н А Т О , войдя в ее организационные (интеграционные) структуры, и никак иначе. Речь, таким образом, идет не о том, чтобы Россия опять оказалась при НАТО. Речь идет о том, чтобы быть в союзе, стать его членом, со всеми вытекающими из этого правами, привилегиями, обязанностями, ответственностью, чтобы вобрать в себя весь полувековой опыт взаимодействия равноправных государств в рамках подобных интегрированных структур. Наверное, Запад вряд ли готов к тому, чтобы распространить на Россию автоматизм статьи 5 Вашингтонского договора, но к этому, равно как и ко многому другому, пожалуй, не готова и сама Россия. Поэтому процесс ее вхождения в союз может занять от пяти до десяти лет. В этом плане стоит оценивать и инициативу о “Совете двадцати”. Если предложение Блэра, а потом и лорда Робертсона – это замена одной спецструктуры другой (не являющейся органической частью самой НАТО), то в ее реализации нет особенного смысла. В этом случае ситуация просто возвращается к модернизированному СПС, и России вновь выделяют незначительный кусочек натовской (периферийной) деятельности, где решения – конечно, торжественно – будут приниматься совместно. Если же реализация подобной инициативы рассматривается как первый этап на пути членства России в альянсе, то это другое дело. Но в таком случае необходимо, чтобы все “это другое” было заранее ого- 28 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе ворено, предусмотрены начальный этап и конечная цель этого предприятия. Однако и тогда роль “Совета двадцати” не очень ясна. Гораздо рациональней было бы прямо идти к поставленной цели, но с растяжкой во времени и в структурном плане. В самом деле, в союзе есть Совет НАТО, который регулярно собирается на разных уровнях для решения проблем, возникающих перед альянсом. И Россия могла бы участвовать во всех (практически во всех, какие-то исключения, особенно на первом этапе, можно было бы предусмотреть и оговорить) его заседаниях, в одних случаях в качестве приглашенного гостя, в других – в качестве наблюдателя, в третьих – в качестве ассоциированного члена, но с правом решающего голоса. Это и был бы реальный “Совет двадцати”, он же традиционный Совет НАТО. Кроме того, Россия могла бы участвовать в деятельности натовских комитетов и комиссий. Скорее всего, на начальном этапе натовская верхушка постаралась бы привлечь Россию к обсуждению и принятию решений в комитетах и комиссиях по вопросам, имеющим второстепенное значение для функционирования союза (Комитет по гражданскому чрезвычайному планированию, Комитет по делам современного общества, Комитет по информации и культурным отношениям, Политический комитет, Научный комитет и т.д.). Представляется, что для начала вполне можно было бы согласиться и с этим. Но, конечно, Москва была бы в большей степени заинтересована участвовать на равных в деятельности таких важнейших органов НАТО, как Комитет военного планирования, Группа ядерного планирования, Военный комитет, Группы координации политики. Здесь Россия могла бы пойти на уступки и согласиться на присутствие в деятельности этих органов на первых порах в качестве наблюдателя, не участвующего в процессе принятия решений. Однако сам доступ к этим натовским структурам (что, наверное, потребует адекватной военной транспарентности с российской стороны) означал бы не только высшую степень взаимного доверия, но и был бы полезен для России как в смысле информации, так и опыта организации взаимодействия (с другими национальными интересами) на международном уровне, опыта консенсусного принятия решений, так нужного политической элите России как внутри страны, так и за ее пределами. И Москве, и Западу нужно время, чтобы подготовиться (морально и материально) к вступлению России в альянс. Поэтому в ходе ведущихся переговоров можно было бы оговорить ступени (расписание), этапы этого процесса с указанием, что должно быть сделано каждой стороной на данном отрезке времени, что является показателем готовности для перехода от одного этапа к следующему. Подобная повестка дня не только бы дисциплинировала процесс вхождения России в НАТО, но и закрепляла бы эту цель (в качестве важнейшей) в системе российских внешнеполитических приоритетов. 29 Ю.П. Давыдов Пойдут ли на это руководители Запада, прежде всего Соединенных Штатов? Думается, что западноевропейские лидеры, хотя и не все в равной степени, были бы готовы пойти на это. Наиболее трудным это решение будет, видимо, для наших бывших союзников по Организации Варшавского договора. Малые страны могут колебаться по другой причине: слишком огромна Россия по своим пространствам и проблемам. В то же время, и те и другие сознают, что никакой завершенной системы европейской безопасности (не говоря уже о системе безопасности, простирающейся от Ванкувера до Владивостока) без формального участия России создать не удастся. Они сознают, что, в конечном счете, американцы уйдут из Европы, но до того, как они сделают это, Западная Европа хотела бы определенно иметь Россию на своей стороне, интегрировать ее в свои структуры, если не в ЕС, так в НАТО. Вашингтон имеет давнюю традицию обращения с бывшими противниками. Она состоит в том, что их лучше всего держать поближе к себе, не изолировать их, а вовлекать в общее дело, в союзы, ассоциации. Так было с Италией, Германией, Японией после Второй мировой войны, так было потом с Испанией, Польшей, Чехией и Венгрией. Все эти бывшие тоталитарные и авторитарные режимы варились в общем демократическом “котле”, на практике приобщаясь к новой политической культуре. Почему Россия должна быть исключением из этого правила? Чего может лишиться Россия, входя в НАТО? Издержки, по мнению ее политической элиты, очевидны: потеря, хотя и довольно относительная, части суверенитета; некоторые военные соединения поступают в распоряжение альянса (двойное подчинение на деле – Россия всегда может вывести эти войска из-под натовской юрисдикции либо вообще выйти из военной организации, как это сделал в 1966 г. де Голль); и самое “страшное” для российского генералитета – стандартизация не вооружений, а политических ценностей – гражданский министр обороны, гражданский контроль за расходованием военного бюджета, альтернативная служба (создающая состязательность, как на рынке) и т.д. Что же приобретала бы Россия, вступая в НАТО? Помимо решения проблем безопасности, отмеченных выше, сотрудничество с демократиями Запада позитивно влияло бы и на политическую культуру России. Она приобрела бы столь необходимый ей опыт демократизации военного ведомства, спецслужб. С общества был бы снят политический стресс, обусловленный постоянным пребыванием в “осажденной крепости”. Наконец, некоторые “демократические” страны постсоветского пространства лишались бы возможности постоянно шантажировать Россию угрозой своего вступления в НАТО. Однако для того, чтобы все эти возможности преобразовались в реальность, России придется отступить от некоторых стереотипов своего политического видения и мышления. Ей придется признать, что уникальность – это свойство, ко- 30 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе торое присуще не только России, но и другим странам. Ей придется отказаться от иллюзорных амбиций прошлого в обмен на реальные выгоды от “нормальности” и “обычности” своего статуса. Ей придется какое-то время побыть отстающей в классе отличников, вместо того, чтобы быть лидером в классе посредственных. Ей придется исходить из того, что НАТО и Россия более не соперники, а партнеры, которые сталкиваются сегодня с общими угрозами, и то, что их объединяет, гораздо значимее, чем то, что их разъединяет. Партнерство не означает отсутствия разногласий и различия мнений, но оно предполагает, что в союзе есть механизмы и методология их разрешения. Она должна будет согласиться с тем, что в нынешних условиях доверие между Россией и НАТО будет основываться на транспарентности, которая может быть лишь взаимной. И последнее – ее политической элите предстоит осознать, что величие России сегодня неотделимо от величия Европы. Естественно возникает вопрос – если все, сказанное выше, справедливо, если возникают новые факторы, подталкивающие обе стороны к более тесному, чем до сих пор, сотрудничеству, то почему Запад не бросается уговаривать Москву немедленно войти в союз? Почему Россия до сих пор официально не сделала заявку на вступление в НАТО, двери которой открыты для всех? Наверное, это происходит потому, что, помимо соображений технического порядка, у обеих сторон есть влиятельные силы, которые не хотят этого, в интересы которых более тесное сотрудничество России и НАТО просто не вписывается. На Западе – это прежде всего группы интересов, связанные с обслуживанием в прошлом холодной войны (получатели оборонных заказов, журналистская и академическая элита, специализировавшаяся на антикоммунизме и нагнетании международной напряженности), которым не просто трудно, но невыгодно перестраиваться, которые всегда рассматривали отношения с внешним миром как игру с нулевой суммой. К числу противников российского членства в НАТО относятся консервативные военные круги и натовская бюрократия. Значительная их часть просто не верит Москве (или делает вид, что не верит), рассматривая ее нынешнее поведение как тактический маневр, призванный усыпить бдительность Запада. Некоторые опасаются, что неустоявшаяся и криминализированная Россия с армией, переживающей глубокий материальный и моральный кризис – стань она членом союза – разложит НАТО. Другие полагают, что уровень демократизации России, ее гражданско-военных отношений на сегодняшний день, имперские амбиции значительной части ее политической элиты не соответствуют критериям, которым должны отвечать члены альянса (при этом стыдливо умалчивая о состоянии демократии в Турции, прием которой в ЕС откладывается на этом основании уже полтора десятка лет). Для них российское евразийство, постоянные разговоры о специфичности страны, православной системе ценно- 31 Ю.П. Давыдов стей видятся лишь способом свернуть демократизацию России. Наконец, против членства России в НАТО возражают “новобранцы” – недавно принятые государства Центральной и Восточной Европы: появление в союзе мощной России резко снижает их значимость в нем. В России противники НАТО формируются в основном из представителей тех политических сил, которые теряют свое влияние в обществе и, вероятно, в ближайшее время уйдут с политической арены. Это, прежде всего, жириновцы, коммунисты, которые пытаются играть на ура-патриотизме, великодержавности, мифах советского периода. По этим соображениям они заинтересованы в существовании внешнего врага, на роль которого после долгих лет холодной войны, по их мнению, лучше всего подходит НАТО. Другим антинатовским фактором в России является позиция военных (которая лишь частично ослабла с уходом Л. Ивашова и В. Манилова и с приходом С. Иванова, претендующего на статус гражданского министра обороны). Российский генералитет опасается, что вступление в НАТО приведет к демократизации армии (которую он привык рассматривать как свою заповедную зону), установлению подлинного гражданского контроля над вооруженными силами, к потере многочисленных привилегий. Среди противников вступления в НАТО немало представителей ВПК, большинство предприятий которого пока так и не нашло своего места в рыночной экономике. В целом же, можно утверждать, что российские антинатовцы во многом являются зеркальным отображением тех, кто выступает против членства России в НАТО на Западе. Их лозунги и аргументация как будто списаны друг у друга. Объединение усилий противников российского присутствия в альянсе в конечном счете привело к тому, что ожидаемого прорыва на сегодня не получилось: Россия по-прежнему остается при НАТО. “Новый” формат их отношений утвержден на саммите Совета НАТО с участием России, собравшемся в Риме 28 мая 2002 г. “Совет двадцати” заменил “Совет девятнадцати + Россия”. Скорее всего, это смена вывески, а не смена вех. Для его деятельности выбрано несколько направлений. Главные среди них: международный терроризм, нераспространение оружия массового поражения, локальные (этнополитические) конфликты. Предполагается, что в рамках нового Совета все его члены будут, если и не равны, то равноправны, поэтому решения будут приниматься консенсусом. Это, однако, не означает, что данные проблемы будут обсуждаться только с участием России. Совет НАТО без России будет продолжать свою деятельность, и можно полагать, что основные решения будут готовиться и приниматься в его структурах. Новый Совет – паллиатив, усовершенствованная копия старого СПС. И тем не менее в переходе к новому формату отношений России–НАТО есть, по крайней мере, три позитивных обстоятельства. Первое – необходимость российского присутствия в НАТО становится все более очевидной. Второе – паллиативное решение, как правило, не снимает проблемы, она возвращается, и до- 32 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе вольно скоро. Третье – следующее решение уже не может быть паллиативным, ибо лимит искусственных конструкций исчерпан. Россия по-прежнему движется в НАТО. При рассмотрении вопроса о российском членстве в западном альянсе, конечно, следует отдавать себе отчет, что НАТО – далеко не идеальная организация. У нее есть свои предубеждения и пристрастия, у нее есть своя бюрократия, интересы которой временами довлеют над политическими устремлениями участников. Она может совершать ошибки. Она может правильные вещи делать не лучшим образом. Ее нынешние стратегические установки не прояснены и слабо опираются на существующую международную нормативную базу. Но эти и прочие недостатки компенсируются фундаментальными ценностями, которые исповедуют все члены союза, его демократической ориентацией, его умением стыковать не всегда совпадающие интересы участников, его разветвленной инфрастуктурой, позволяющей союзу действовать практически в любых условиях и на любых направлениях. В мире нет другой подобной организации безопасности, которая бы концентрировала в себе такие преимущества. Наверное, поэтому НАТО имеет будущее. И, наверное, поэтому в интересах России перестать быть при НАТО , перестать быть пристяжной этого союза. Она должна стать членом этой организации в той или иной (устраивающей всех) форме. Без союза России с НАТО возникновение обширной зоны мира, охватывающей все Северное полушарие (почти все современные демократии), вряд ли возможно. Европейский союз (ЕС) В годы холодной войны Западная Европа обычно отождествлялась с НАТО и американским присутствием на континенте. Советская политика не выделяла ЕС в качестве приоритетного направления, памятуя известную ленинскую формулу о том, что “Соединенные Штаты Европы либо невозможны, либо реакционны”14. Для Москвы периода социализма, постоянно обеспокоенной проблемой безопасности, экономическая интеграция Европы не представлялась угрозой, но и не виделась привлекательной, она считалась делом второстепенным, преходящим этапом для будущего военного и политического объединения Запада под эгидой Вашингтона. Москва тогда плохо понимала суть интеграционного процесса, идущего в Западной Европе, ей казалось, что там происходит то же самое, что и в малоэффективном СЭВе (где, по мнению одних, все работали на Советский Союз, по мнению же других, СССР просто подкармливал – прежде всего энергией, нефтью, газом – своих сателлитов в Восточной Европе). Поэтому ЕС виделся всего лишь как один из институтов рыночной экономики, которой тесно в наци14 Л е н и н В.И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 68. 33 Ю.П. Давыдов ональных границах, либо как экономическая опора НАТО. Известные симпатии к ЕС появлялись у советских дипломатов и экспертов лишь в те периоды, когда между Западной Европой и Соединенными Штатами возникали какие-то противоречия. Более того, эти разногласия (межимпериалистические противоречия), в соответствии с марксистской идеологией, считались органически присущими западному миру и, в конечном счете, должны были неминуемо привести к решительному столкновению как между самими западноевропейскими державами, так и между Соединенными Штатами и Западной Европой. На это делалась основная ставка и на это нацеливалась советская внешняя политика. Ситуация начала меняться с появлением “нового политического мышления” М. Горбачева, объединения двух немецких государств. Но в целом же до 1991 г. идея сотрудничества Москвы с ЕС, если и ставилась, то лишь в чисто теоретическом плане. Сегодня же, когда Россия разделяет многие западные ценности и стремится войти в Большую Европу, когда Европейский союз переживает период невиданного (в истории континента) социально-экономического взлета, у России появляются определенные стимулы, во-первых, к расширению сотрудничества с ЕС, во-вторых, к определенной степени ассоциации с ним, в-третьих, к присоединению к нему в той или форме, в конечном счете. Об этом говорили Б. Ельцин в Брюсселе в 1996 г. и В. Черномырдин в 1997 г. В годы холодной войны единственная ценность ЕС для Москвы состояла в том, что он не занимался политикой и безопасностью, чем так одержимы были советские лидеры; они – Евросоюз и СССР – существовали в разных измерениях. Американским же политикам не очень нравился ЕС с его тенденцией к дистанцированию от Соединенных Штатов, но их лидеры понимали неизбежность и даже необходимость интеграции. В это трудно поверить, но Вашингтон сознательно взращивал своего конкурента: и для того, чтобы было с кем соперничать, и для того, чтобы соперник этот твердо стоял на собственных ногах в окружающем его мире. После окончания холодной войны европейские организации безопасности переживали глубокий кризис. Организация Варшавского договора распалась (так же как и СЭВ), ОБСЕ не знала, чем ей заняться, в НАТО многие считали, что организация выполнила задачу сдержать коммунизм в его первоначальных границах и, если ей суждено продлить свое существование, то надо срочно подыскивать новую нишу. На этом фоне ситуация в ЕС казалась наиболее выигрышной и перспективный. Никогда за всю свою историю Европа (прежде всего, конечно, западная ее часть) не была столь ст абильной, столь зажиточной, столь устремленной в будущее , как в послевоенные годы и особенно в последние десятилетия. Она не была, как США и СССР, обременена разорительными глобальными обязательствами по переделке других по своему образу и подобию. Все это время Западная Европа не стеснялась уютно чувство- 34 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе вать себя под американским ядерным зонтиком и шаг за шагом выстраивала свою самостоятельность. Несмотря на все сетования евроскептиков и евросклеротиков, союз решительно продвигал свою интеграцию вширь и вглубь. Шагом по подготовке расширения ЕС может быть названа деятельность в области выработки общей внешней политики и политики в области безопасности. Шагом по углублению ЕС, несомненно, является одновременный переход с января 2002 г. на единую валюту – евро – одиннадцати стран союза. Сегодня, когда в мире говорят о Европе, то имеют в виду прежде всего ЕС, который рассматривается ныне в качестве центра гравитации всего европейского. Считается, что все, находящиеся за пределами ЕС, – это всего лишь “кандидаты в Европу”. Только став членами ЕС, они фактически обретают европейскую легитимность, европейскую идентичность. Наверное, поэтому в Евросоюз (насчитывающий сегодня 15 стран-членов) выстроилась очередь желающих попасть туда “длиною” в 13 государств: Кипр, Мальта, Чехия, Словакия, Польша, Венгрия, Словения, Румыния, Болгария, Литва, Латвия, Эстония, Турция (которая стоит в этой очереди уже 14 лет). Состоявшийся в декабре 1999 г. в Хельсинки саммит Европейского союза принял решение наделить все 13 стран, изъявивших желание вступить в Евросоюз и подписавших соответствующее соглашение, статусом “кандидатов в ЕС”. Таким образом, ближайшие годы в истории европейской интеграции пройдут под знаком масштабного ее расширения. В долгосрочной перспективе в результате этого процесса число членов ЕС, вероятно, достигнет 25– 27 государств, в то время как все оставшиеся страны Европы (их, правда, будет не так уж много, в основном бывшие советские республики) будут представлять собой периферию Европы, в значительной мере депрессивную и постоянно взрывоопасную. Впрочем, эта перспектива может быть очень отдаленной, ибо кандидаты по уровню своего экономического и социально-политического развития сильно отличаются друг от друга. В самом деле, ВВП на душу населения составляет на Кипре более 12 тыс. долл., а в Латвии – около 3,5 тыс. долл. В Болгарии на президентских выборах 2001 г. победу одержал представитель бывшей компартии. Можно, правда, сослаться на опыт Польши, которую президент – бывший коммунист – ввел в НАТО. Однако бывший польский коммунист и бывший болгарский коммунист – фигуры во многом различные, и у Запада они вызывают реакцию далеко не тождественную. В последнее десятилетие Россия активно развивала отношения с Европейским союзом прежде всего в экономической области: сейчас (и эта тенденция сохраняется с незначительными колебаниями) внешняя торговля страны фактические переориентирована на Западную Европу (за счет сокращения торговых связей со странами СНГ, Центральной и Восточной Европы). Определенную 35 Ю.П. Давыдов роль в этом сыграли геополитические факторы: территориальная близость, исторические традиции, взаимодополняемость экономик, наличие инфраструктуры деловой активности. Но не только. Россия учитывает то обстоятельство, что источником международного влияния ЕС является, прежде всего, его экономическая сила (Европейский союз является крупнейшим мировым торговым блоком), финансовая мощь, научнотехнические достижения, а не военная сила. То, что Соединенные Штаты считают источником слабости союза отсутствие военной интеграции, с точки зрения России (и многих других стран), является его преимуществом. В отличие от НАТО Европейский союз рассматривается ныне Москвой как политикоэкономическое интеграционное объединение, которое не может угрожать российским интересам, не является ее соперником. Поэтому же, хотя здесь есть и другие причины, российские политики (в том числе и на официальном уровне) более благожелательно и конструктивно настроены по отношению к ЕС, чем по отношению к НАТО. Основополагающий акт (Россия–НАТО) мало чем по своей фразеологии и даже устремлениям отличается от Соглашения о партнерстве и сотрудничестве между ЕС и Россией . Но первый документ уже зависал в воздухе (после натовских бомбардировок Югославии), в то время как второй считается образцом взаимной выгоды. И это несмотря на то, что как до, так и после подписания Соглашения все те же 40% российской внешней торговли приходились на долю ЕС, и все те же 2% внешней торговли ЕС составляли долю России. Латентная причина предпочтения, отдаваемого Евросоюзу, состоит в том, что Соединенные Штаты есть в НАТО (и они задают там тон), а в ЕС их нет. Конечно, подобных утверждений не найдешь ни в одном российском документе или выступлении официального политика, но во многом суть подхода Москвы к отношениям с ЕС состоит именно в этом. Россия готова всеми мерами поощрять стремление западноевропейцев к большей самостоятельности потому, что это, по мнению Москвы, означает выталкивание Америки из Европы. В этом плане Москва готова поддержать (хотя это и не всегда отвечает ее интересам) любую, даже самую непопулярную акцию ЕС или отдельных европейских государств. Между тем подобный односторонний российский подход дает ЕС значительную фору в системе его отношений с бывшей сверхдержавой. Западной Европе при необходимости довольно легко привлечь Москву на свою сторону, для этого ей достаточно словесно пофрондировать с США (обе стороны довольно благодушно воспринимают подобную фронду: во-первых, это часть их игры на публику; во-вторых, инакомыслие является неотъемлемой принадлежностью демократии). Ценность подобных “противоречий” между Западной Европой и США наглядно выявилась в отказе лидеров Франции и Германии последовать за 36 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе Россией в многополярный мир (куда она их усиленно зазывала) для противодействия однополюсному американскому миру. В отличие от расширения НАТО (на восток) увеличение членства ЕС не только спокойно воспринимается российскими политиками, но (именно по контрасту) даже приветствуется ими – лишь бы не расширялась НАТО. Между тем последствия расширения ЕС могут иметь определенные негативные последствия и для России. Во-первых, остро встает проблема Калининградской области, которая окажется окруженной со всех сторон (кроме Балтийского моря) государствами, представляющими эту организацию. И объективно практически по всем параметрам Калининградский анклав в этом случае все больше будет тяготеть сначала экономически, затем в культурном плане, затем и политически и, наконец, в сфере безопасности к Европейскому союзу (Польше, Германии, Прибалтике), ослабляя в то же время свои связи с метрополией. Учитывая, что Калининградская область в историческом плане далеко не самая “исконно российская территория”, что две трети прежней Восточной Пруссии принадлежат сегодня Польше, последствия ослабления связей области с метрополией могут быть, по крайней мере, непредсказуемыми. В более худшем варианте Калининградский анклав может превратиться со временем во вторые Курилы. Между тем, членство в НАТО или ЕС стран Балтии, равно как и изменение ситуации вокруг Калининграда, при определенных обстоятельствах (наличие которых во многом зависит и от самой России) могло бы стать еще одним каналом, связывающим Москву с обеими западными организациями. И проблема визового режима, и проблемы транспортных коммуникаций не кажутся уже такими неразрешимыми. Россия могла бы пойти на уступки, предоставив странам Балтии (а возможно и членам ЕС) на взаимной основе право безвизового режима. Конечно, и для таможенных служб, и для спецслужб в этом случае работы бы прибавилось, но это их проблема, они служат стране, а не наоборот. Тем более, что когда-нибудь это все равно придется сделать. И новый формат отношений с НАТО, и неизбежное расширение экономического присутствия ЕС в России требуют качественно новой транспарентности границ, более свободного движения товаров, услуг, капиталов и людей. Решение этой проблемы демонстрировало бы Европе, что Россия реально, а не на словах, готовится стать не только ее частью, но и частью ее целого. Во-вторых, следует учитывать, что в рамках ЕС страны, его составляющие, развивают свои экономические связи прежде всего с государствами союза, таможенные границы которых для них полностью открыты. Поворот новых членов ЕС в сторону внутриинтеграционных процессов приведет к тому, что жертвой этого сдвига в первую очередь могут стать их связи, прежде всего торговые, с Россией (не говоря уже о других аспектах экономического взаимодействия, в 37 Ю.П. Давыдов сфере инвестиций, например). Это уже произошло со странами Центральной и Восточной Европы (бывшими союзниками Москвы по Варшавскому договору и СЭВу), это может произойти с Прибалтикой, Турцией, балканскими странами. В подготовленном Европейским союзом документе “Общая стратегия ЕС в отношении России” 15 подчеркивается ряд обстоятельств, в соответствии с которыми отношения двух сторон приобретают особую значимость. По мнению идеологов ЕС, после завершения холодной войны, которую Россия (СССР) проиграла, важно не допустить ее изоляции, замыкания в себе, прогрессирующей маргинализации страны в Европе, что чревато нестабильностью всего огромного постсоветского пространства, возрождения угрозы для Запада с этого направления . Поэтому со стороны Западной Европы, по мнению ее экспертов, необходим благожелательный подход к отношениям с Россией, сотрудничество и партнерство с ней, вовлечение ее в той или иной мере в свои структуры, в том числе и интеграционные. К сожалению, очень часто подобные идеи так и остаются на уровне благих намерений. Нынешнему Западу (Западной Европе, в том числе) не хватило той мудрости, которой обладало послевоенное американское руководство, решившее, что огромные затраты на превращение поверженных противников в дружественные государства окупятся сторицей. Ни Западная Европа, ни США не реш ились сегодня на второй “план Маршалла” (17 млрд. долл. в ценах 1951 г., или 150 млрд. долл. в нынешних ценах) – для России и бывших советских республик. “План Маршалла” обошелся США в 2,0% их тогдашнего ВНП, нынешняя же их помощь России не превышает 0,05% сегодняшнего американского ВВП). Тем не менее многие лидеры ЕС ощущают, если не ответственность, то необходимость участия в политике реконструкции России (всего постсоветского пространства), свою сопричастность этому процессу. Это видение Западом своей сопричастности развитию России может стать для нее дополнительным стимулом подключения к процессам западноевропейской интеграции. Хотя в общем объеме экономических связей ЕС Россия занимает далеко не первое место, на некоторых направлениях эти связи стратегически важны для союза. Пережив несколько этапов энергетического кризиса, зачастую обусловленного политического причинами, Западная Европа стремится диверсифицировать источники поступления энергоносителей. В этом плане на Россию возлагаются особые надежды. Сегодня на нее приходится 40% внешних поставок нефти и газа в Западную Европу. Газовая квота особенно велика, она составляет ныне свыше 30% всего потребляемого газа, где-то на грани предела, установленного 15 См.: Л е ш у к о в И. Россия и Европейский союз: стратегия взаимоотношений. В коллективной монографии: Россия и основные институты безопасности в Европе, вступая в ХХI век. Под ред. Д.Тренина. М., S&P, 2000, с.23. 38 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе ЕС. Тем не менее, некоторые европейские страны, постоянно получающие газ из России последние двадцать лет, хотели бы увеличить эту квоту. Отрицательно относясь к Организации Североатлантического договора, некоторые российские политики утверждают, что партнером России по обеспечению безопасности в международном плане должна быть не столько НАТО, сколько ЕС, который как будто бы начал строительство собственной независимой оборонительной системы (напоминающей ЕОС, которое не удалось создать в конце 40-х – начале 50-х годов). Между тем в военном плане (в плане военной безопасности) Европейский союз пока являет собой печальное зрелище. Западноевропейский союз, на который в ЕС возлагалось на переходном этапе столько надежд, так и не стал тем фундаментом, на котором могло быть построено европейское оборонительное сообщество: он просто развалился. В самом ЕС, особенно в Европейском парламенте, да и в Комиссии Европейского союза (КЕС) преобладает антимилитаристская философия. В результате организация, готовящаяся стать федерацией, не имеет своих вооруженных сил. Наверное поэтому, хотя оборонные расходы европейских государств НАТО в совокупности составляют 2/3 от соответствующих американских расходов, на эти средства европейцы содержат военный потенциал (растасканный по национальным территориям), в лучшем случае составляющий 20% американской военной мощи. Америка тратит на закупки вооружения 47 млрд. долл. в год, а европейские партнеры – только 28 млрд. долл. Европа (ЕС) одна не смогла справиться с Сербией, население которой составляет 10 млн. человек, а экономика ослаблена длительной гражданской войной. Правда, в последнее время ЕС действительно пытается в рамках общей внешней политики и безопасности создать свою военную силу, независимую от НАТО. На декабрьском саммите 1999 г. в Хельсинки члены ЕС одобрили формирование корпуса быстрого реагирования из 60 тыс. солдат – примерно три дивизии. Он будет создан, как предполагается, к 2003 г. Эти силы будут подчиняться непосредственно ЕС и пока выполнять гуманитарные операции и операции по поддержанию мира, а также небоевые операции по эвакуации мирных жителей. Но, скорее всего, создание “собственных вооруженных сил” этим и ограничится. Корпус будет активно сотрудничать с НАТО и использовать его инфраструктуру (информацию, систему коммуникаций, спутники, тыловое обеспечение, транспортные возможности). Москва, которая активно возражает против дальнейшего расширения НАТО, не только не возражает против возникновения еще одной оборонительной группировки в Европе, но, как кажется, полагает, что ее создание соответствует национальным интересам России. Это, видимо, происходит потому, что некоторые ее политики рассматривают военную интеграцию Европы как альтернативу НАТО и лидерству в блоке США. Однако в ЕС все время подчеркивают, что одно не исключает другое. Тем не менее, Рос- 39 Ю.П. Давыдов сия, вместе с Украиной и Канадой, уже заявила о готовности участвовать в этом мероприятии (и даже выделить в создаваемый корпус свой воинский контингент), и ей предоставляется статус наблюдателя. Однако, даже учитывая вышесказанное, трудно себе представить, что Россия готова передать обеспечение своей безопасности “вооруженным силам ЕС” или ставить ее в зависимость от них. Наиболее трудный вопрос в системе отношений между Россией и ЕС – это вопрос о перспективах их отношений, которые должны к чему-то вести. В самом деле, конечная цель нынешних сближений отчетливо не определена ни той, ни другой стороной. Вместо этого они постоянно подчеркивают, что нет ничего невозможного для обществ, как будто бы разделяющих общие ценности. Все эти общие рассуждения, однако, не дают ответа на конкретный интересующий всех вопрос – возможно ли в обозримом будущем вступление России в ЕС или она обречена все время быть при ЕС (так же как и при НАТО). Между тем совершенно очевидно, что если для России закрыт путь в ЕС, то значит для нее автоматически закрывается и путь в Большую Европу, ибо Большая Европа, в конечном счете, в нынешних (а тем более будущих) условиях и есть ЕС. Совершенно очевидно, что углубление и расширение ЕС, что требует концентрации внимания на проблемах собственного развития, будет способствовать появлению одной, но своей Европы. В то время как Россия, вынужденная сосредоточиться на себе, своих проблемах или проблемах “своего” постсоветского пространства, будет идти к формированию своей, но другой Европы. Даже при наличии соединяющих их газо- и нефтепроводов развиваться они будут по своим (совершенно различным) законам, и разрыв между ними – экономический, гуманитарный, цивилизационный, политический, в сфере безопасности – будет увеличиваться, несмотря на все процессы и потребности глобализации. 40% российской торговли, направленной на ЕС – это хорошо. Но 2% торговли ЕС, направленной на Россию, – это плохо. Взаимозависимость двух сторон в данном случае не адекватна. В результате новый раскол Европы, несмотря на все процессы глобализации, в конечном счете может стать неизбежным. В то же время само движение к ЕС, не говоря уже о членстве в нем, могло бы оказывать благотворное воздействие на Россию, ее развитие, ее международные позиции. Для того чтобы реорганизовать себя, России необходим элемент состязательности, ее общество все время должно иметь перед собой пример того, чего можно достичь, разумно сочетая рациональность, энергию и собственный национальный характер. Постоянно соприкасаясь с Европейским сообществом, живя в нем, постоянно сталкиваясь с его образом жизни, осваивая его нормативы и процедуры, испытывая давление не только его интеграционного механизма, но и его обществ, Россия постепенно превращалась бы в цивилизованное, демокра- 40 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе тическое государство, в котором выгоднее быть честным и законопослушным, чем бесчестным и лукавым, строящим свое благополучие в обход закона. Конечно, для этого нужно время, не говоря уже о колоссальных трудностях, которые пришлось бы преодолевать. И для этого нужна научно обоснованная программа вхождения в европейскую интеграцию, разбитая на этапы, где каждый этап устанавливал бы промежуточную цель, время, необходимое для ее достижения, и расстояние, оставшееся до финиша. К сожалению, российская политическая элита, видимо, решила не связываться с осуществлением подобного проекта, априорно признав его либо неосуществимым, либо не совпадающим с национальными интересами страны. Об этом недвусмысленно было заявлено в документе “Стратегия развития отношений Российской Федерации и Европейского союза на среднесрочную перспективу (2000–2010)”16, одобренном правительством России осенью 1999 г. В нем, в частности, говорится: “Партнерство Россия – Европейский союз в рассматриваемый период будет строиться на базе договорных отношений, то есть без официальной постановки задачи присоединения или “ассоциации” России с Европейским союзом. Как мировая держава, расположенная на двух континентах, Россия должна сохранить свободу определения и проведения своей внутренней и внешней политики, свой статус и преимущества евроазиатского государства и крупнейшей страны СНГ, независимость позиций и деятельности в международных организациях”. Можно отметить, что в отношениях с ЕС Россия практические испытывает те же самые проблемы, которые возникают в системе ее отношений с НАТО: желая вступить в интеграционную организацию, она не соответствует минимальным критериям членства в ней. В то же время Москва не согласна играть в ней роль, ниже той, которую играет ведущий член такой организации. Это вечная проблема, которую Москва никак не может решить. Это проблема выбора – кем быть: лидером в команде отстающих или отстающим в команде лидеров? К тому же Россия пытается играть роль, которая (во всяком случае пока) ей не по силам: ей хотелось бы быть ведущим государством (лидером) и в Европе (на что претендует ЕС) и на Востоке (на что претендует Китай). Между тем и в Западной Европе существуют свои определенные сомнения относительно членства России в ЕС. Первое из них сводится к тому, что нынешняя Россия политически нестабильна, ее политическая система не устоялась, напряженность ощущается не только между титульной нацией и национальными меньшинствами, но и между периферией и центром, механизмы преодоления противоречий по линии личность–общество–государство не отрегулированы. В результате существует опасение, что все эти и подобные элементы нестабильно16 Там же, с.36. 41 Ю.П. Давыдов сти в случае присоединения России к ЕС могут быть перенесены и на его почву, войти в зону его ответственности. Второе сомнение затрагивает цивилизационную и смыкающуюся с ней проблему ценностей. Многие российские политики, эксплуатируя идею российской самобытности (исключительности), предпочитают говорить о евразийской ориентации страны и в связи с этим о приоритете в российском мышлении евразийских ценностей. Что под этим понимается – вряд ли кто вразумительно сможет объяснить, но глубокий смысл подобных утверждений очевиден для западноевропейцев: евразийские ценности – значит не европейские или, если идти дальше – антиевропейские. Поэтому, когда затрагивается вопрос о возможном присоединении России к ЕС, западные оппоненты подобной идеи обычно выдвигают тезис о цивилизационной несовместимости России и Европы. Наиболее часто к подобной аргументации прибегают политические деятели из стран Центральной и Восточной Европы, некогда бывшие советскими сателлитами, ныне ставшие более правоверными европейцами, нежели сами отцы-основатели ЕС. Разумеется, в России определенные слои общества не принимают европейскую систему ценностей прежде всего потому, что по тем или иным (идейным или материальным) соображениям не приемлют демократию вообще. Некоторые представители российской элиты просто прикрываются жупелом самобытности, евразийства для того, чтобы подорвать, исказить, повернуть вспять процесс демократизации, мешающей им чувствовать себя вольготным хозяином страны. Но говорить об этом откровенно рискуют только в провинции или в сельской местности. Остальные же предпочитают говорить об особости и специфичности России. Между тем Великобритания тоже специфична, если сравнивать ее с Германией, а Испания совершенно не похожа на Скандинавию, с другой стороны, в Канаде столько же снега, сколько и в России, но они опять-таки не похожи друг на друга. Любая общность специфична в своем конкретном проявлении, иначе и быть не может. Индия и Япония в еще большей мере азиатские страны, нежели Россия, но они остаются демократиями. Наконец, третье сомнение Запада касается исторической традиции. Россия привыкла быть догоняющей страной, это стало ее общественной и государственной психологией. Догоняющая страна привыкает к своему состоянию, в результате у нее нет стремления работать на опережение. Между тем ЕС, уходя вперед, будет поднимать критерии для входа других стран в союз, и различие между ЕС и странами-претендентами может иметь уже не количественные, а качественные параметры. А России в этом случае придется вновь становиться догоняющей страной. Сможет ли она на каком-то этапе сделать рывок, чтобы разорвать замкнутый круг и преодолеть историческую традицию догоняющей страны? По мнению Запада, подобное не исключено, но сегодня пока не видно признаков этого. 42 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе Новая Россия ищет свой путь в современном мире. Но “свой” не значит присущий только данной стране и основанный только на ее опыте. Глобализация и интеграция являются двумя потоками современного мирового развития. Россия не может оставаться вне их стремительного движения вперед. Она не может все время быть при ком-то – при НАТО, при ЕС, при ВТО. Парадокс состоит в том, что для того, чтобы сохранить “себя”, ей неизбежно придется войти и в то, и в другое, и в третье. Некоторые выводы 1. Европейская политика России сегодня все в большей мере строится не на двусторонней основе (по линии государство – государство), она все чаще развивается на базе отношений между Россией и европейскими инт еграционными объединениями (европейскими международными организациями). В результате первостепенное значение приобретает вопрос о статусе России в этих (на переходном этапе – при этих) организациях, ее возможности оказывать на них влияние и тем самым воздействовать на строительство будущей Европы. 2. Интеграционные процессы в Европе развивались прежде всего на экономической основе , реально они в значительно большей мере шли от внутренних импульсов западноевропейских государств, чем от внешних угроз. Время политической и военной интеграции наступило значительно позже. Фактически только сейчас Европейский союз подходит к этому рубежу. Россия, ставящая перед собой задачу интеграции постсоветского пространства, не может игнорировать этот европейский опыт. 3. В свете возрастания роли интеграционных процессов в мире и прежде всего в Европе, России неизбежно придется решать вопрос о своем вступлении в НАТО и в Европейский союз. Это не означает, что проблема вступления должна быть решена немедленно, но это означает, что российское политическое руководство должно иметь свое собственное представление о том, каким путем это может совершиться и в какой ситуации окажется Россия, если она изберет иной путь. Но время, когда она могла быть “при” этих организациях, проходит. Промедление может привести к ослаблению российского влияния в Европе, к возникновению нового ее раскола, на этот раз уже необратимого, ибо он будет развиваться не на идеологической, а прежде всего экономической и гуманитарной основе. 4. Если же Россия, в конце концов, решит в обозримом будущем вст упить в НАТО и ЕС, ей необходимо для себя разработать долгосрочную программу своей политики в этом вопросе, определить этапы движения к этой цели, систему мероприятий на каждом из них, которые должны создавать 43 Ю.П. Давыдов условия для перехода к следующему этапу. Вступление в ЕС и НАТО – слишком серьезное дело, чтобы быть результатом спонтанного решения. 5. Российской дипломатии следует задуматься о том, как восстановить влияние ОБСЕ в Европе и влияние России в ОБСЕ . Для начала Москва могла бы выступить с рядом инициатив, направленных на то, чтобы увеличить финансирование этой организации, более четко определить сферу ее миротворческой деятельности и мониторинга политических процессов в странахучастницах, оптимизировать ее структуру, заключить военно-политическое соглашение между ОБСЕ и НАТО, в котором определялись бы сферы, направления, инструменты их взаимодействия в миротворческих и антитеррористических операциях. В свое время НАТО выражала готовность пойти на сотрудничество с ОБСЕ в сфере урегулирования этнополитических конфликтов. России следовало бы чаще и шире привлекать ОБСЕ к миротворческим миссиям на постсоветском пространстве, памятуя о том, что альтернативой присутствия на этом пространстве ОБСЕ может быть НАТО. 44 Меняющаяся Россия в меняющейся Европе 6. Хотя после террористической атаки против США позиции России в Совете Европы несколько окрепли, и критика здесь российской военной операции в Чечне становится более сдержанной, не следует забывать, что Москва еще не нашла убедительного ответа на обвинения Запада в систематических нарушениях в России прав человека. Ссылки на евразийский характер российской политической системы и отсутствие у Запада достоверной информации Совет Европы не убеждают. Эта проблема должна решаться внутри России. Уж если она вступила на демократический путь развития, то соблюдению прав человека и элементарных свобод должно уделяться не меньше внимания, чем экономической реформе. Уполномоченные по правам человека должны быть не только в каждой области, но в каждом городе и районе. Иначе Европейский суд по правам человека будет завален исками, поступающими из России. 7. Путь России в Большую Европу вряд ли будет легким, а со временем он будет только усложняться. Одна из причин этого в том, что в настоящий момент интеграционные организации Европы пополняются, в основном, за счет государств Центральной и Восточной Европы. Приближается тот момент, когда они будут пополняться за счет государств постсоветского пространства и прежде всего тех, кто критически настроен по отношению к России. Таким образом, в этих организациях может возникнуть и усиливаться лобби, которое может противиться не только вступлению в них России, но и сотрудничеству с ней. Ближайшей целью российской дипломатии должно стать обеспечение дружественности своего ближайшего окружения, возникшего в результате распада советской империи. 45
