Шеуджен Э.А. Зона ли фронтира Северный Кавказ? (С. 3-15)
реклама
Шеуджен Э.А. ЗОНА ЛИ ФРОНТИРА СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ? Относительно новой областью российской исторической науки является история фронтира1. Истоки этого понятия уходят в культовую для американцев работу Фредерика Тёрнера «Фронтир в американской истории» (1893). Основные положения теории Тёрнера сводятся к следующему: фронтир — это граница между варварством и цивилизацией; территория динамики, постоянной обновляемости жизни. Более того, именно на фронтире, по мнению Тёрнера, создавались идеальные условия для духа предприимчивости, укреплялась демократия, формировался американский характер. Теория Тёрнера стала частью не только американской историографии, но и национальной психологии, определив в значительной степени современные политические ориентиры. В России во второй половины XIX в., несколько раньше идеи фронтира Тёрнера, стала утверждаться теория колонизации, наиболее последовательно разработанная В.О. Ключевским. Их сопоставительный анализ свидетельствует о несомненной общности многих базовых положений: как для Тёрнера американская история, так и для Ключевского российская, в значительной степени были историей колонизации. Существование свободных пространств, их постепенное освоение, продвижение американских поселений на запад, а российских на северо— восток и юго — восток рассматривались как важнейший фактор развития. «Переселение, колонизация страны — подчеркивал Ключевский, - были основным фактом нашей истории, с которым в близкой или отдаленной связи стояли все другие ее факты»2. Каждая из теорий прошла свой путь развития, но, если идеи Тёрнера стали ориентиром для американской историографии и в последующие годы активно развивались и критиковалась, более того, после второй мировой войны получили широкое распространение в европейской исторической науке, то понимание Ключевским процесса колонизации, как «освоения» новых пространств, было полностью вытеснено марксистским толкованием этого явления3. В последние десятилетия, на фоне массового увлечения зарубежной историографией, в российской истории делаются энергичные попытки применить подходы, выработанные исследователями американского Запада, к истории отдельных регионов России (Сибири, Дальнего Востока, Башкирии и т.п.) и даже истории отдельных городов 4. В ряду территорий так называемого российского фронтира особое место занимает северокавказский регион. В этом смысле несомненный интерес представляет статья Томаса М. Барретта «Линии неопределенности: северокавказский «фронтир» России», опубликованная в первом томе антологии «Американская русистика»5. Автор статьи пытается применить идею фронтира к истории народов Северного Кавказа. По его мнению, такой прием поможет преодолеть сложившиеся в исторической науке стереотипы в изучении истории региона, как истории завоеваний, репрессий и сопротивления местного населения, или как истории сближения и дружбы народов. Прежде всего, важно отметить, что в последние годы представление о фронтире претерпело значительные изменения, стало более емким и вариативным. Тем не менее, современные исследователи нередко продолжают трактовать его как границу между заселенными и незаселенными территориями, «место встречи дикости и цивилизации»6. Применительно к Северному Кавказу особую значимость приобретают, как минимум, два вопроса: во-первых, какой смысл вкладывается в понятие «незаселенные» земли и, во-вторых, каким образом следует оценивать «вовлеченность» народов данного региона в цивилизационные процессы? В связи с этим имеет смысл дать хотя бы общую характеристику «исторической жизни» народов северокавказского региона. Природногеографические особенности, его расположение на «стыке» Европы и Азии, издавна были причиной повышенного внимания к Кавказу многих держав, прежде всего Греции, Византии, России, Турции и Ирана. Упрочить свои позиции в регионе фактически пытались все сопредельные государственные образования, ставившие перед собой цель расширения территориальных границ, установления контроля над важнейшими торгово-экономическими магистралями. Именно через эти земли проходили традиционные торговые пути из Европы в Персию и 1 Индию, а также известный «Шелковый путь», соединяющий Европу с Китаем. На всем протяжении истории в этом регионе возникали зоны продолжительных, устойчивых контактов между народами, осуществлявшими здесь свою политическую, торговую, миссионерскую деятельность. Условно одной из таких зон можно считать черноморское побережье Кавказа, где в VI в. до н.э. возникли греческие города — колонии (Пантикапей, Гермонасса, Фанагория и др.), ставшие «каналами» торговых, политических, военных контактов греков с местными племенами. С образованием Боспорского царства (конец V — начало IV вв. до н.э.) явственно проявляется стремление подчинить местные народы своей власти, включить их территорию в его состав. При таком положении зона условного порубежья неизбежно передвигалась в глубину «осваиваемой» таким образом территории, но, учитывая, что «иногда то один, то другой народ отпадали»7, линия границы имела условный, прерывистый характер. Подобная тенденция в той или иной степени проявлялась на протяжении всех последующих веков: в различных районах Северного Кавказа возникали территории порубежья, имевшие специфические черты и разную степень контактности с другими народами, воспринимавшими эти земли как пограничные. Учитывая стремление историков применить идею фронтира к современному Северному Кавказу, несомненный интерес представляет история развития русско-кавказских отношений. При всей неоднозначности восприятия «русской» экспансии процесс расширения границ Российской империи, с точки зрения геополитики, носил во многом неизбежный характер. История России была историей расширяющегося пространства, историей постоянного движения от первоначального славянского государственного ядра к естественным границам в виде морей и океанов. Как естественная преграда на юге, способная стать стабильной границей, воспринимались Кавказские горы, Черное и Каспийское моря8. Именно в этом заключался изначальный смысл кавказской политики России. Первые сведения о русско-кавказских контактах относятся к IX — XII вв. При этом, немало исследователей считают, что связи древней Руси с волжско-каспийским культурным миром восходят «к незапамятным временам»9. Важно подчеркнуть, что на всем протяжении развития русско-кавказских отношений этот регион воспринимался как территория, заселенная народами, с которыми возможны были взаимовыгодные контакты (торговые, военные, дипломатические)10. Ярким свидетельством исторически складывающихся интерконтактных зон стала история Тмутараканского княжества. На территории княжества обитали разные народы: русы, касоги (адыги), греки, хазары, аланы, армяне. Столица княжества Тмутаракань стала крупным, по масштабам средневековья, торговым и культурным центром, связывающим население Северо-Западного Кавказа с Русью, Византией и другими странами. Сведения об этом периоде русскокавказских отношений вошли в «Повесть временных лет» и в «Слово о полку Игореве». В частности, в них сообщается не только о широко известном единоборстве, как с равным, князя Мстислава Владимировича с касожским князем Редедей, но и об участии касогов в военных походах русов11. Постоянные торговые связи Руси с Северным Кавказом поддерживались по Волге и Каспию и так называемому «Донскому пути». Существовала и сухопутная «Кавказская дорога». В XV в., как о трудностях обычного торгового предприятия, писал А. Никитин о неудачном «хождении» в Дербент русских судов с московскими и тверскими купцами, попавшими на Каспии в сильную бурю12. В различных источниках имеются свидетельства об обмене послами в годы царствования Ивана III, а затем и Ивана IV с северокавказскими владетелями — «кабардинскими, черкесскими и горскими князьями»13. К сожалению, до нас дошли весьма скупые сведения, дающие лишь фрагментарное представление о начальном этапе отношений русов и северокавказских народов. Пожалуй, одно бесспорно — Северный Кавказ не воспринимался окружающим миром как «незаселенная» территория, более того, уровень развития автохтонных народов способствовал установлению продолжительных контактов в различных сферах общественной жизни. Начиная с правления Петра I, кавказская политика России приобретала все более выраженный завоевательный характер. Его планы в отношении Кавказа предусматривали распространение влияния России от Азова до Кубани, от Астрахани к центральным «шелковым 2 торгам» Ирана и от Пятигорска до Тифлиса14. Важным политическим актом стал знаменитый каспийский (персидский) поход Петра I, результатом которого явились значительные территориальные приобретения России в Прикас- пии. В конце XVIII в. период естественной, «вольной» колонизации сменился продолжительной изнурительной борьбой местного населения против военного «продвижения», как Российской, так и Османской империй. Итогом военно-политических событий стало закрепление позиций России на Черноморском побережье, создание на Кавказе особой «буферной» зоны. Это явление достаточно типичное: при расширении территории стран на их периферии, как правило, формируется регион порубежья. Его географическое положение, состав населения, особенности культуры и быта могут принципиально отличаться, но типологически похожим остается ощущение особой контактной зоны, требующей особой политики и формы управления. Это ставит перед необходимостью поиска тактики, способной сплотить «центр» и «окраины» в прочный государственный организм. Несмотря на выраженную территориальную экспансию Российского государства на Северный Кавказ, официальная политика предполагала установление и развитие постоянных связей с народами и государственными образованиями региона. Для более эффективного управления новыми землями была проведена административная реформа, по которой в 1785 г. было образовано Кавказское наместничество, включавшее Кавказскую и Астраханскую области15. При этом, особое значение придавалось установлению доверительных отношений. Так, в указе Екатерины II (28 февраля 1792 г.) подчеркивалось, «что не единою силою оружия ... побеждать народы, в неприступных горах живущие ...но паче правосудием и справедливостью, приобретать их к себе доверенность, кротостью смягчать, выигрывать сердца и приучать их более обращаться с русскими»18, т.е., по-прежнему, доминирует идея общения, хотя и признается «особостъ» народов, в «горах живущих». В разное время кавказская политика принимала различные формы, российское государство осуществляло колонизацию этого региона последовательно и планомерно. Практически все российские государи (начиная с Ивана Грозного) стремились к утверждению своей власти на Кавказе. «Мысль о господстве на Кавказе становится наследственной в русской истории»17. Но даже при этом отличительной чертой русскокавказских политических отношений являлась их фрагментарность и эпизодичность. Более того, они, преимущественно, строились на региональном или приграничном уровне. Коренной перелом в отношениях произошел в первой половине XIX в.: на смену умеренной политике пришла широкая военно-политическая экспансия. Задача «покорения» Северного Кавказа, казавшаяся несложной и реализуемой в короткий срок, с помощью незначительных средств, на практике оказалась отнюдь не такой уж простой. «Государь! — писал в феврале 1819г. А.П.Ермолов в рапорте Александру! — Внешней войны опасаться не можно ... Внутренние беспокойства гораздо для нас опаснее! Горские народы примером независимости своей в самых подданных Вашего Императорского величества порождают дух мятежный и любовь к независимости»18. Процесс «присоединения» Северного Кавказа к России происходил на протяжении десятилетий и сопровождался ожесточенным сопротивлением местных народов. Экспансия на Кавказ, беря начало в его центральной части, постепенно распространялась на фланги, к побережьям Каспийского и Черного морей, разделяя регион на зоны боевых действий, превращая в сплошной военный рубеж. Во многом этому способствовал начавшийся процесс формирования на Северном Кавказе казачества. Его основное предназначение заключалось в обеспечении военной безопасности приграничных районов за пределами собственно России19. Россия пыталась всеми доступными средствами расширить ареал колонизации (масштабные военные действия, откровенный подкуп горской знати, целенаправленная переселенческая политика и т.п.). Реализуемая программа действий предусматривала создание на Северном Кавказе сети кордонных сооружений, ограничивавших свободное передвижение горцев. Существенной частью плана стала постройка дорог, возведение укреплений, городков, крепостей, образование «прослоек» между «враждебными» России племенами, путем переселения «преданных» народов на территории, подконтрольные русским войскам. 3 Российскому правительству пришлось столкнуться на Северном Кавказе с типичными для колонизаторов проблемами: как «усмирить» народ, который, в соответствии с местными традициями ведения войны, совершал набеги, захватывал пленных, держал их в качестве заложников; какими методами вести войну с неуловимыми в малодоступных горах маневренными отрядами; каким образом подчинить местные обычаи и нравы российскому законодательству. Среди мер, способствующих «вхождению» Северного Кавказа в Российскую империю, особую роль сыграл процесс инкорпорации наследственной родовой знати присоединенных территорий в состав российского дворянства. Освоение новых пространств с автохтонным населением требовало формирования механизмов интеграции, способствующих установлению разнообразных форм общения, превращающих «чужих» в «своих»20. Для решения этой непростой задачи необходимо было учитывать конкретные условия развития региона: поддержка прорусски настроенной части населения, привлечение местной знати, веротерпимость, учет национальных традиций и обычаев. Российское государство стремилось не просто механически инкорпорировать местные элиты, а органично «срастить» их с центральной властью и русским обществом. В XIX в. «нерусские» фамилии среди российской бюрократии, дворянства, именитых горожан уже были обычным явлением. Несмотря на продолжительность и ожесточенность Кавказской войны, горская знать, в основном, сохранила собственность на землю и скот, служила на военной и гражданской службе, получала чины, ордена и звания. Важной стороной жизни кавказской знати стала ее служба в российской армии21. Эта часть северокавказского населения, несомненно, пользовалась покровительственным вниманием со стороны властей и в целом достаточно успешно вписывалась в систему российской имперской государственности. Тем не менее, складывалась своеобразная ситуация: российское правительство считало местное население своими подданными, в то время как «расположение и преданность правительству российскому в народе» носила весьма призрачный характер22. «Кавказ, — говорил Ермолов, — это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо или штурмовать ее, или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого, так поведем же осаду»23. В новой ситуации условная линия порубежья приобрела выраженный военно-стратегический смысл. Фактически происходила маркировка завоеванного пространства при помощи системы кордонов и крепостей. Используя военный «нажим» и «продавливающую» силу кордонных линий, решалась задача расширения колонизируемой территории. В зоне противостояния оказалось огромное пространство земель в предгорьях Северного Кавказа, разделенных искусственно созданными кордонными линиями. Эти земли, с определенными оговорками, можно отнести к порубежью между русскими границами и горцами. Завершение Кавказской войны не сняло напряжения. Даже при мирном обустройстве региона еще долгие годы преобладали военноадминистративные методы управления. Возникло явление, которое А.Тойнби очень точно определял, как «напряжение границы»24. Казалось бы, территория вошла в состав России, граница продвинулась далеко на юг, но очень скоро выяснилось, что этого недостаточно. Возникла масса сложнейших задач, связанных с освоением нового пространства, т.е. граница как бы передвинулась «вовнутрь», разделяя народы по принципу «русский — инородец», «христианин мусульманин». Учитывая наличие казачьих поселений, образовалась особая территория, перенасыщенная явными и скрытыми противоречиями. С 60-х гг. XIX в. Северный Кавказ интенсивно втягивался в орбиту общероссийских административных, хозяйственных и политических связей. В то же время продолжал восприниматься, как одна из окраинных земель империи. Более того, крепло понимание, что формировавшийся веками этнический и культурный мир Северного Кавказа при всех усилиях властей не способен стать русским и будет требовать особого подхода25. К управлению новой территорией, как правило, привлекались компетентные люди: среди них были этнографы, географы, лингвисты, специалисты по исламу. В создаваемом административном аппарате присутствие «туземных» элементов различного этнического происхождения и вероисповедания было весьма значительным. 4 По мере исторического развития представления о «порубежном» мире заметно усложнялись. Приведенные, достаточно широко известные, факты позволяют утверждать, что порубежье между народами Северного Кавказа и Россией существовало на протяжении многих веков, приобретая различную конфигурацию: от условной «контактной зоны» до жестко разделительных военностратегических линий. В этом смысле можно согласиться, что народы Северного Кавказа в течение веков находились в южной зоне российского (европейского) фронтира. Однако, никогда территория по другую сторону условной границы не воспринималась как незаселенное, свободное пространство. Не менее важным представляется рассмотрение вопроса о северокавказском фронтире, как границе между «цивилизацией» и «дикостью». Майкл Ходарковский, американский профессор российской истории, предлагает рассматривать северокавказский регион как место, где «произошла встреча двух различных миров: мозаичного мира, существовавших на Кавказе языческих и мусульманских обществ с примитивной политической организацией и экономикой, основывавшейся на низкоразвитом пастушестве и натуральном хозяйстве, и мира людей, пришедших сюда из России, с ее бюрократическим аппаратом и военной машиной, геополитическими интересами и миссионерской амбицией эпохи Просвещения»26 В связи с подобной постановкой проблемы имеет смысл обратиться к общей характеристике уровня общественного развития народов Северного Кавказа. В последние годы в научный оборот энергично вводится понятие «горская цивилизация». Ци- вилизационный подход может оказаться весьма перспективным для осмысления специфики общественного строя народов Северного Кавказа, уровня их культурного, политического и экономического развития. Конечно, применение подобного подхода требует осмысления многих теоретических идей, в частности, уточнения объема понятия «цивилизация». Относительно народов Северного Кавказа, по - видимому, может быть использован вариант исторической интерпретации, в основе которого лежит представление о локальных цивилизациях, как сложном симбиозе самобытных обществ с уникальными чертами социальноэкономической и политической организации, развивающихся в особых географических и природно - климатических условиях и отличающихся высоким уровнем культурной и духовной межэтнической интеграции. История этносов северокавказского региона неразрывно связана с определенным участком земной территории. Именно в этом территориальном пространстве объективно формировалась своеобразная система общественных отношений, закреплялся коллективный опыт хозяйственного освоения этой благодатной и суровой земли. К тому же, весьма успешный опыт. Хорошо известно, что античные греки внедряли свои колонии, заметим— торговые, в достаточно плотно населенные и хозяйственно освоенные территории. И хотя общепризнанным является высокий уровень античной цивилизации, народы Причерноморья смогли стать важнейшими поставщиками хлеба в Афины, т.е. эта территория была настолько хозяйственно освоена, что могла не только прокормить собственное население, но и располагала «товарным» продуктом. Достаточно явственно проявлялось и взаимодействие в других сферах: если у греков были заимствованы приемы градостроительства, то местные племена заметно обогатили арсенал воинственных греков тактикой боя и некоторыми видами вооружения, т.е. так называемая «варварская» периферия оказалась способной придать новый импульс античной цивилизации. Более того, несмотря на то, что из века в век многочисленные завоеватели опустошали территорию предкав- казских степей, как в восточной, так и в западной их частях, подрывая земледельческую культуру местных жителей, народы вновь и вновь не только восстанавливали, но и совершенствовали хозяйственный потенциал. 5 Именно эти народы оказались в южной «порубежной» зоне России. В принципе, в официальных кругах империи о народах Северного Кавказа знали не так уж много. В течение долгого времени российские власти не представляли всей сложности региона и специфики населяющих его народов, предпочитая объяснять неприязнь «их варварством и хищническими нравами». При этом не очень стремились расширить круг знаний. Так, в 1836 г. Хан-Гирей, офицер российской армии, подал государственным чиновникам свои «Записки о Черкесии», одно из первых исследований, написанных выходцем из «туземного» населения. Рукопись в течение четырех лет находилась на рассмотрении у российских должностных лиц, пока император Николай I не вынес резолюцию, сочтя «публикацию неудобной»27. В XIX в. в российской и западноевропейской историографии сложилась концепция застойного общественного состояния горцев Северного Кавказа, существования у них извечного родового строя. На этом выводе основывалась оценка прогрессивной, цивилизаторской миссии России в регионе. Тем не менее, о развитии феодальных отношений у горцев писали С. Броневский, М. Ковалевский, М. Покровский и многие другие авторы. Однако существовавшие в горском обществе отношения не укладывались в привычную структуру европейского феодализма. Горский феодализм представлял самобытную социальную систему, кардинально отличающуюся от феодализма европейского типа. Для данного общества были Характерны такие черты, как сохранение личной свободы основной массой крестьянства и их прав на землю, управленческий характер власти господствующего сословия, отсутствие у феодалов, в большинстве случаев, наследственной собственности на средства производства. В то же время народам Кавказа были хорошо известны вассальные отношения. В начале XIX в. Шора Ногмов, один из первых адыгских Историков, описал иерархические отношения горцев, являвшихся подданными кабардинцев и плативших им различного рода дань28. Интенсивная эволюция горского общества в конце XVIII — первой половине XIX вв. проявлялась в формировании частной собственности на средства производства, в том числе и на землю. Эти процессы не завершились и ко времени интеграции региона в состав Российской империи. Не случайно представители царской администрации среди первоначальных целей реформ, проводившихся на Северном Кавказе, называли задачу создания слоя земельных собственников, делая ставку на представителей знатных фамилий. Уже сам факт включения данного региона в процесс капиталистической модернизации России свидетельствовал об имевшихся потенциальных возможностях для кардинальных преобразований. Критерием при определении уровня цивилизационного развития, вне всякого сомнения, является характер освоения народами территории обитания. Хозяйственный уклад горских народов Кавказа определялся особенностями жизни и трудовой деятельности в горах, где лишь треть земель была пригодна для сельскохозяйственных занятий. Суровый горный климат делал земледелие занятием крайне рискованным. В этих условиях отгонное скотоводство становится основной отраслью хозяйства, главным источником существования. В плоскостных районах Северного Кавказа условия для жизни были более благоприятны. Так, народы прикаспийского Дагестана и причерноморские адыги имели не только многовековый опыт земледелия, выращивания винограда и овощей, но и культивировали разведение в горах фруктовых деревьев, специально приспособленных для произрастания на пологих склонах. Древним и традиционным занятием было и домашнее ремесло, связанное с обработкой продуктов животноводства и металлов, изготовлением одежды и обуви, оружия и украшений. На протяжении многих столетий основным социальным институтом горской цивилизации являлась территориальная община, в компетенцию которой входило обеспечение условий жизни ее членов, решение общих вопросов хозяйственной деятельности, создание механизма преодоления социальных конфликтов, регулирование имущественно — правовых сторон жизни и семейно-брачных отношений, определение взаимоотношений с соседями, организация военных предприятий и многое другое. Община могла выступать покровителем и в отношении тех лиц, которые, не будучи ее членами, селились на ее территории. Особенность системы покровительства заключалась в том, что обе стороны часто были представлены коллективами людей. Более сильные в военном 13 отношении вольные общества вынуждали более слабых соседей принять покровительство и взимали за него ренту. Для горской цивилизации, как общества традиционного, была типичной регламентирующая роль адатов. Адаты гарантировали полноправному члену общины сохранение личной свободы и право голоса на народных собраниях, собственность на основные средства производства, в том числе и на земельные участки, ставили преграды росту привилегий знати. Постепенно, по мере распространения в обществе ислама, адаты вытеснялись в ряде сфер нормами шариата, но последним так и не удалось полностью заменить обычное право. Самоуправляющиеся горские общества представляли самобытный тип общественного устройства с, несомненно, более выраженными признаками демократизации по сравнению с крепостническим строем России. Данная позиция может получить дополнительную аргументацию при сопоставительном анализе уровня социальноэкономического развития народов Северного Кавказа и России, даже в конце XIX в. обремененной пережитками феодальных отношений. Более того, сложившуюся у народов Северного Кавказа систему отношений можно считать оптимальной формой использования ограниченных природных ресурсов и организации хозяйственной деятельности народа. Даже такой краткий экскурс в историческое прошлое свидетельствует о «вписанности» северокавказских этносов в основные вехи поступательного развития народов в аналогичные периоды исторического прошлого, то есть утверждение о северокавказском фронтире как «рубеже», «границе», где встречаются «цивилизация» и «дикость», не имеет научных оснований. Идея фронтира как «границы.» с момента вхождения Северного Кавказа в состав России теряет реальный смысл и может быть рассмотрена как искусственное, умозрительное построение. При всей противоречивости и неоднозначности ситуации на Северном Кавказе нельзя согласиться с мнением, что в данном регионе «закрытие» фронтира практически никогда не происходило. Думаю, что в подобных утверждениях больше политики, чем стремления проникнуть в суть происходящих на Северном Кавказе процессов. Настойчивые поиски северокавказского фронтира все более свидетельствуют об ограниченности применения этой идеи к конкретным условиям региона. Примечания: 1. От англ. frontier-граница между освоенными и неосвоенными поселенцами землями, приграничная зона. 2. Ключевский В.О. Курс русской истории. Лекция 2 // Ключевский- В.О. Соч.: в 9 т. T.l. М., 1987. С.49-51. 3. Маркса К . Капитал. Современная теория колонизации // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т.23. С.774-784. 4. См., например: информационный портал Байкальского государственного университета экономики и права (Иркутск). Электронный ресурс. Режим доступа: URL.http://www.isea.ru/russian/structure/acad/ et/kurs/et05.htm. 5. Американская русистика. Вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология/ сост. Майкл Дэвид-Фокс. Самара, 2000. С.163195. 6. Американский и сибирский фронтир //Американские исследования в Сибири. Вын.2. Томск, 1997. 7. Страбон. География // Вестник древней истории. 1947. №4. С.213. 8. Кавказская война: уроки истории и современность. Материалы научной конференции /отв. ред. В.Н. Ратушняк. Краснодар, 1995. С.22. 9. Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т.2. М., 1967. С.165. 10. Гаджиев В.Г. Роль России в истории Дагестана. М., 1965. С.5455. 11. См.: Повесть временных лет. СПб.,1996. 12. Хождение за три моря Афанасия Никитина в 1466-1472 гг. М.; Л., 1958. С.53, 72. 13. История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. T.l. М., 1988. С.274. 14. См.: Бушуев С.К. Из истории внешнеполитических отношений в период присоединения Кавказа к России. М., 1955. С.59. 15. См.: Киняпина Н.С. Административная политика царизма на Кавказе и в Средней Азии в XIX в. // Вопросы истории. 1983. №4. С.37.; ПСЗРИ. Т.22. №16193. 16. Русско-дагестанские отношения в XVIII — начале XIX вв.: сб. док. /под ред. В.Г. Гаджиева и др. М., 1988. С.13. 17. Потто В.А. Кавказская война: в 5 т. Ставрополь, 1994. T.l. С.14. 18. Записки А.П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991. С.328-329. 19. Потто В.А. Два века терского казачества (1571-1801 гг.). Ставрополь, 1991. 20. Соловьев С.М. Соч. Кн. ХХП. М., 1998. С.128-130. 21. Мальцев В.Н. Источники о воинских формированиях западных адыгов на русской службе в годы Кавказской войны // Вопросы теории и методологии истории. Вып.4. Майкоп, 2003. 14 22. Розен Р.Ф. Описание Чечни и Дагестана. 1830 г. // История, география и этнография Дагестана, 18-19 вв. Архивные материалы/ под ред. М.О. Косвен и Х. Хашаевой. М., 1958. С.283. 23. Керсновский А.А. История русской армии: в 4 т. Т.2. Смоленск, 2004. С.95. 24. Тойнби А.Дж. Постижение истории. М., 1991. С.552. 25. Дегоев В.В. Кавказ и судьбы российской государственности (вольные мысли по случаю). Электронный ресурс. Режим доступа: URL. http: //www. russia-21. ru/XXI/RUS-21 /ARX. 26. Ходарковский M. В королевстве кривых зеркал (Основы российской политики на Северном Кавказе до завоевательных войн XIX в.) Электронный ресурс. Режим доступа: URL: http://www.sakharov- center.ru/chs/chrus023.htm 27. Хан-Гирей. Избранные произведения. Нальчик, 1974. С.15-18. 28. Ногмов Ш.Б. История адыгейского народа. Нальчик, 1958. С.187. 15
