Список источников и литературы
реклама
МАТЕРИАЛЫ ВЕСЕННЕЙ НАУЧНОЙ СТУДЕНЧЕСКОЙ ШКОЛЫ «СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ: НОВЫЕ ПОДХОДЫ» 2004 г. по теме: «ЕВРАЗИЙСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ СТРУКТУР ПОВСЕДНЕВНОСТИ: КОМПАРАТИВНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРОЦЕССОВ» 1. Михаил Вадимович Бибиков, доктор исторических наук, заместитель директора Института всеобщей истории РАН (Москва). Тема: «Г е н е з и с и п а р а д и г м а т и к а и д е и в л а с т и в В и з а н т и и ». Д и с к ус с и о н н ы е п р о б л е м ы : Идея императорской власти в Византии: генезис, структура, эволюция Императорская перевороты. статистика: нестабильность свержения, верховной мятежи, власти дворцовые в Византии. Отсутствие юридически определенной системы престолонаследия в империи. Функции власти: репрезентативная, экзекутивная, административнозаконодательная в ее византийской специфике (василевс сам является воплощением закона), Аспекты ограничения самодержавной власти в Византии. Всесилие «императора волей Божьей» и христианское смирение православного государя. Сакрализация идеи власти. император и его опора во власти. Акорпоративизм и эгоистический индивидуализм структур государственной элиты в Византии. Система титулов и должностей как отражение социальной динамики византийской власти. Неопределенность функций синклита. Чиновники в государственной система власти. Фаворитизм как принцип карьерных взлетов и падений. Византийский месадзон («премьер-министра»). Отсутствие юридических гарантий властных структур. «Политическая ортодоксия» как идеологическая доминанта, определяющая существо отношений между властью и обществом. Генезис и парадигматика идеи власти в Византии 2 Византийская цивилизация, будучи по определению А. Гейзенберга «ставшей христианской Римской империей греческой нации», в своих представлениях с власти изначально унаследовала традиции римского цезаризма, эллинистической культуры словесного выражения идеи величия и эвтаксии монархического мироустроения и ближневосточной христианской концепции воплощения господства Царя Небесного в автаркии власти царя земного. На первый взгляд, Византия получила почти готовой эллинистическиримско-христианскую модель верховной власти. Если считать первым византийским императором Константина I как это. Кстати, делали и сами византийцы, с него последовательности начиная Царств — новую страницу после в Ассирийского Вавилонского). Иудейского, Эллинского (вариант эсхатологической (как вариант — — Македонского) и Римского, — эпоху «царей христианских» («константинопольских»), то, если верить Евсевию Кесарийскому, именно Константину чуть ли не сразу после решающей победы у Мильвийского моста 28. X. 312 г. воздаются императорские помести, а он сам благодарит христианского Бога, даровавшего ему победу и власть, за чем вскоре последовало опубликование Миланского эдикта, утвердившего де христианство в качестве государственной религии, а сам Константин вследствие этого был прославлен в истории Церкви как равноапостольный первый христианский государь (Eus. Vita, Ц. 19, 2), С другой стороны, Византия унаследовала римскую официальную императорскую титулатуру, причем, как республиканской архаики (consul υπατος, pontifex maximus - αρχιερευς и др.). так и собственно императорской эпохи (augustus - αυγουστος, σεβαστος, imperator – αυτοκρατωρ — с нач VII в., caesar - καισαρ, βασιλευς;— с начала VII в. главный императорский титул, princeps, dominus – δεσπότης, κύριος). Правда, довольно быстро многие из принятых императорских титулов подверглись переосмыслению. Так, pontifex maximus (s качестве которого — покровителя всех религиозных культов — председательствовал на I Вселенском Соборе Константин), не переживший времена Грациана, получил исключительно церковно-административный статус, перейдя затем «в собственность» Папы Римского, так же как и αρχιερευς; становится термином, применимым к патриарху митрополиту или архиепископу, затем — вообще к иерарху. А «ипат», став титлом членов 3 синклита, где ипаты стояли ниже даже спафариев и епафарокандинатов, по крайней мере, не позднее XI в. становится университетско-профессорской должностью (Михаил Пселл был «ипатом философов», т. е. своего рода деканом философского факультета Константинопольского университета) Термин consul истечет вслед за эллинизацией публично-правовой сферы в начале IX в. (кстати, proconsul не пережил и IV в.). Augustus aeternus (или perpetuus), твердо усвоенный Константином I удерживается & официальный актах лишь до начала VI вв. Севаст со временем становится придворным титулом, элитарным, но не самого высокого ранга (севаст ниже кесаря), а в X-XI вв., титул «разменивается» на разного рода полутитулы-полупочетные должности — севастофоров (это, как правило, евнухи, возглашавшие новых императоров), севастократоров (при Комнинач, чаще императорские зятья или сыновья), пансенастов (скорее, апеллятив, чем титул). Автократор, прежде нем стать главным официальным титулом византийского самодержавия, в VII в. упоминается лишь в контексте о власти соправителя применительно к «главному» императору (как правило, отцу при объявленных им соправителями сыновьях), а и VIIX вв. не употреблялся вообще. Cacsar — καισαρ, эмансипировавшись из имени собственного, с VII в, употребляется также лишь в контексте «соправления», обозначая как раз младших соправителей автократора, а, по крайней мере, с сер, IХ в., становится также придворным титулом, которым обладал самый влиятельный после самого императора человек (а подчас он становился и всесильным царедворцем, как. например, кесарь Варда при Михаиле III). Императорский титул prmceps остался в IV в., а категория dominus - δεσπότης употреблявшаяся Феодосисм II и Валснтиниансм IIL затем целиком переходит в сферу экклесиологии ассоциируясь исключительно с Христом. Если большинство римских титулов императоров, как видим, претерпело определенную мимикрию в изменяющихся условиях развития автократической идеологии, то иная судьба была уготовлена последнему из названных выше императорских наименований — βασιλευς. Связанный первоначально с библейскими царями Септуагинты, а также с преходящими царствами «государственной эсхатологии» в ранневизантийской историографии греческий термин передает в основном латинское понятие rex. Транслитерированный 4 греческий термин ρηξ также станет употребим в византийской традиции, но в совершенно определенном историческом контексте (о чем речь пойдет в самом конце). Лишь при Ираклии, в начале VII в., βασιλευς становится исключительно византийским императорским титулом, дополненный в это же время категорией μέγας βασιλευς, т.е, «великий царь» (относительно μικροι βασιλεις — «малых царей-соправителей) и усиленный в 812 г., с оглядкой, очевидно, на Карла Великого, определением βασιλευς των Ρωμαιων — «василевс ромеев». т.е. «Царь «римлян-византийцев». Характерно, однако, что если обратиться к текстам, собранным в серии Асш conciliorum oecumenicorum, и имеющим латинские переводы к греческим оригиналам, то обнаружится, βασιλευς переводится там на латынь то как princeps, то как augustus, то — imperator, то dominus, не имея того эксклюзивного статуса, каковой он обрел на Босфоре. Парадигматический образ василевса формировался и благодаря и атрибутам - прилагательным при упоминавшемся императоре — в актах ли, в панегириках ли, в церковных здравицах или в уличных аккламациях, — которые составляли своего рода категориальный аппарат идеи императорской власти (Kaiseridee). За краткостью сошлюсь на сводку Герхарда Рэша (ONOMA BAΣIΛEIAΣ). ЕСЛИ многие из этих определений имеют античную генетику, то особое значение в византийской императорской идеологии (Kaisendeologie) получили христианские атрибуты правителя, правда, отнюдь не сразу. Уже в IV в. Грацяан отказывается от сакрального титула pontifex maximus, ассоциируемого с языческим культовым термином, нo только Юстиниан I (в Edictum de recta fide 551 г.) обретет ту формулу в intitulatio, которая станет универсальной маркировкой вероисповедания носителя власти — φιλόχριστος — Христолюбец. И только его преемник — Юстин II — воспримет еще более категоричное определение — fidelis in Christo — πιστος εν Χριστω. Оба эти категории станут обязательными в течение всего византийского тысячелетия, Идея божественного происхождения верховной власти, будучи сама по себе римским дериватом, обретает в условиях христианизации новый смысл и форму. Позднеантичная категория – θειος – «божественный» уступает место (в прооймионах императорских эдиктов, в легендах императорских печатей и монет) формуле εκ θεου βασιλευς; — imperator ex Deo — император от Бога (Юстин II, Юстиниан, затем Константин IV, Лев III и т.д.). Реальным 5 воплощением этого принципа становится двухместный византийский императорский трон, одно из мест которого предназначено для осязаемою в проскинезе Царя земного, другое — для умозрительного Царя Небесного Однако, возвращаясь к Константину Великому, ясно становится видно, что парадигма идеального правителя не была воспринята из позднеантичного арсенала в готовом виде Осмелюсь утверждать, что идея верховной власти христианского императора была выстрадана Византией, Сошлюсь в данной связи па наблюдения И.С. Чичурова. Христианская сакрализация идеи императорской власти подчас приводит к неким раннехристианским уравнительным реминисценциям для Агапита — создателя своего рода «Царского Зерцала» для Юстиниана — император есть συνδουλος — «со-раб» Божий, так же как в общем и все подданные, заверяет диакон Великой Церкви VI в. Идея христианского смирения вырабатывается в связи со становлением православной идеи власти в обстановке борьбы с императорами-иконоборцами. Иоанн Дамаскин — идеолог того, что Г.-Г. Бек определил как «политическая ортодоксия», — понимал благочестие (ευσέβεια) как православие. Не гордись ни происхождением, ни властью, — рассуждает он: император, помни о ничтожности своего существования и о том, что и у богатого и у бедного — один праотец. Подданные, как и император, — все сорабы Господа. Итак, «благочестие», столь нехарактерной категория Kaiseridee в самоопределениях времен Константина I, получает широкое распространение в императорской титулатуре V-VII вв., становясь официальным «титулом при Льве I, который принимает еще и новый царственный атрибут — θεόστεπτος — «боговенчанный» — после того, как в 457 г, он был первым из василевсов венчан на царство Константинопольским патриархом в столице — элемент в императорском ритуале, ставший затем conditio sine qua non понятия легитимности властей (с сер VI в. церемония должна была происходить непременно в Храме св. Софии). Но при иконоборце Льве III (717741) из «каталога царских достоинств» исчезают как традиционные римские ценности, так и христианское благочестие. тем более показательным в этих условиях становится апелляция к ним православного оппозиционера Феофана: для него, как и для Феофилакта 6 Симокатты, Юстин II прежде всего смиренный правитель (ήμερος) и Эвергет благодетель. Существенна и другая решительная перемена образа власти. «Благородство происхождения» императора столь важная категория в ранней Византии, теперь в VIIVIII вв. сходит на нет. Итак, византийская идея власти претерпевает существенные изменения уже в первые столетия своей истории. Понятийный, категориальный континуитет императорской номенклатуры обнаруживает, при внимательном рассмотрении динамики взаимоотношений во времени элементов, сущностный, системный дисконтинуитет с наследием эллинистически-римской античности. Список источников и литературы Обязательные источники Анна Комнина. Алексиада. СПб., 1996. 704 с. Византийская книга Эпарха. М., 1962. 295 с. Дигесты Юстиниана. М., 1984. 456 с. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991. 445 с. Лев Диакон. История. М., 1988. 238 с. Михаил Пселл. Хронография. М., 1978. 319 с. Никита Хониат. История: в 2 т. СПб., 18601862. 446 , 540 с. Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. М., 1993. 571 с. Робер де Клари. Завоевание Константинополя. М., 1986. 175 с. Дополнительные источники Бибиков М.В. Византийский историк Иоанн Киниам. М., 1997. 186 с. Геопоники. Л., 1960. 375 с. Жоффруа де Виллардуэн. Завоевание Константинополя. М., 1993. 295 с. Иордан. Gеtica. СПб., 2001. 506 с. Литература Афиногенов Д.Е. Константинопольский патриархат и иконоборческий кризис в Византии (784847). М., 1997. 221 с. 7 Бибиков М.В. Историческая литература Византии. СПб., 1998. 317 с. Буданова В.П. Варварский мир эпохи Великого переселения народов. М., 2000. 542 с. Васильев А.А. История Византийской империи: в 2 т. СПб., 19982000. 512, 582 с. Васильевский В.Г. Труды: В 4 т. СПб.-Л., 19081930. 401, 427, 122, 331 с. Византийский земледельческий закон. Л., 1984. 280 с. Византия между Западом и Востоком. СПб., 1999. 534 с. Грабар А. Император в византийском искусстве. М., 2000. 328 с. Забаров М.А. Крестоносцы на Востоке. М., 1980. 320 с. История Византии: в 3 т. М., 19861991. 725, 680, 637 с. Курбатов Г.Г. Ранневизантийский город. Л., 1962. 286 с. Курбатов Г.Г. История Византии (историография). Л., 1975. 256 с. Лебедев А.П. Очерки внутренней истории византийско-восточной церкви. СПб., 1998. 306 с. Лебедева Г.Е. Социальная структура ранневизантийского общества. Л.. 1980. 163 с. Литаврин Г.Г. Византийское общество и государство в 1011 вв. М., 1977. 310 с. Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. СПб., 2000. 413 с. Литаврин Г.Г. Византия и славяне. СПб., 1999. 604 с. Любарский Я.Н. Михаил Пселл: личность и творчество. М., 1978. 283 с. Медведев И.П. Византийский гуманизм 1415 вв. СПб., 1997. 254 с. Медведев И.П. Мистра. Л., 1973. 162 с. Мейендорф И. Жизнь и труды святителя Григория Паламы. СПб., 1997. 479 с. Оболенский Д.Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М., 1998. 655 с. Поляковская М.А. Общественно-политическая мысль Византии (4060-е гг. 14 в.). Свердловск, 1981. 80 с. Прохоров Г.М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы: в 2 ч. СПб., 2000. 477, 284 с. Рансимен С. Падение Константинополя в 1453 г. М., 1983. 200 с. 8 Сюзюмов М.А. Историческая роль Византии и ее место во всемирной истории // Византийский временник. Т. 29. 1968. С. 3244. Успенский Ф.И. История Византийской империи. 69 вв.: В 3 т. М., 19961997. 827, 527, 831 с. Хвостова К.В. Особенности аграрно-правовых отношений в поздней Византии. М., 1968. 323 с. Чекалова А.А. Константинополь в 6 в. Восстание Ника. СПб., 1997. 331 с. Чичуров И.С. Политическая идеология средневековья: Византия и Русь. М., 1990. 176 с. 2. Александр Борисович Каменский, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой древней и новой истории России Историко-архивного института РГГУ (Москва). Тема: «С о в р е м е н н ы е п о д х о д ы к и з уч е н и ю п р о ш л о г о и п р о б л е м ы с о ц и а л ь н о й и с т о р и и Р о с с и и X V I I I в е к а ». Дискуссионные проблемы : Социальная история России XVIII в.: современные проблемы. Ситуация, сложившаяся определенном в историографии смысле уникальна. России С одной XVIII в., стороны, в на протяжении по крайней мере 200 лет этот период русской истории столь активно изучался как отечественными, так и зарубежными историками, что это создает ощущение полноты наших знаний. Но, с другой стороны, проблема переосмысления для этого периода русской истории не менее актуальна, чем для других. К тому же сегодня очевидно, что многие из прочно закрепившихся в историографии стереотипных представлений нуждаются в пересмотре и мешают пониманию данной исторической эпохи. Необходимы новые подходы, однако применение новых методик, выработанных преимущественно в рамках западной историографии, наталкивается на серьезные методологические трудности. Повседневная жизнь в России XVIII в.: историография, источники, проблемы изучения. Рассматриваются феномены насилия, конфликта, внутриобщинные 9 отношения, девиантное поведение, социальная мобильность и иные проявления повседневной жизни русской городской провинции XVIII в. Обсуждаются возможные пути сравнения повседневной жизни русского и западноевропейского города. Русский провинциальный аристократ XVIII в.: кризис идентичности. Предлагается опыт реконструкции социально-психологического портрета русского провинциального аристократа XVIII в. В о п р о с ы к д и с к ус с и и : Русский XVIII век (средневековье, новое время, раннее новое время?) и его хронологические рамки. «Общество», «сообщество», «община» границы - понятий применительно к России XVIII в. Норма и девиант в реалиях повседневности. Повседневная жизнь русского города XVIII в. как источниковедческая проблема История повседневности, как объект источниковедческого иследования, сформировавшись в рамках проблематики исторической антропологии, в современной исторической науке превратилась в самостоятельную область научного познания, пересекающуюся с еще одной истоико-антропологической проблемой – историей частной жизни. Исследователь, занимающийся этой проблематикой на материале русской истории, и в особенности русской истории до XIX в., сталкивается с целым рядом источниковедческих проблем. Вполне очевидно, что в первую очередь такой исследователь обращается к источникам личного происхождения. Однако количество и характер таких источников для каждого исторического периода напрямую зависят от степени выделенности человеческой личности из коллектива, степени осознания ее самоценности, отналичия общества как самостоятельного, самоорганизующегося социального организма, отделенного от власти и государства. Хорошо известные особенности социально-политического и 10 культурного развития России, проявлявшиеся, в частности, в доминирующей роли государства, привели к тому, что выделение личности отмечается историками лишь в начале XVIII в., а о возникновении общества в европейском значении этого понятия можно говорить лишь применительно к концу этого столетия. Собственно, в это же время складывается и понятие частной жизни, отличной от жизни общественной. Но и тогда государство продолжало препятствовать образованию общественных институтов, а крепостничество делало общество социально ограниченным и по существу охватывающим лишь освобожденную Манифестом 1762 г. дворянскую верхушку. Не удивительно поэтому, что основной массив русских источников личного происхождения XVIII в. – мемуаров, дневников, переписки – в целом относительно невелик по объему и по своему происхождению связан в первую очередь именно с этим социальным слоем. При этом и в этих источниках проблематика повседневности и частной жизни отражена достаточно слабо, поскольку служба оставалась главным занятием дворянина, и именно она и связанные с ней опыт и впечатления воспринимаются как высокие ценности, достойные документирования. Личные, интимные переживания присутствуют в такого рода источниках, как правило, лишь в той мере и в той форме, в какой это требует литературный канон соответствующего времени, а бытовые подробности и повседневные занятия и вовсе остаются ценностями низкими и их отражение в соответствующих источниках – редкое исключение. Соответственно, историку повседневности не остается ничего иного, как обратиться к документам официального характера. Но здесь возникает проблема иного рода. Своеобразным зеркалом, в котором отразились социальные особенности русской истории, является сложившаяся система архивов и архивных фондов. Соотношение в них документов личного и государственного происхождения реально отражает место индивидуума и государства в русской истории. В определенном смысле с этим (наряду с иными не менее важными факторами) связана и окончательно сформировавшаяся на рубеже XVIII – XIX вв. ориентация отечественного архивоведения происхождения. на комплектование Соответствующим архивных образом фондов по складывался принципу и научно- 11 справочный аппврвт архивов. В любом путеводителе, согласно стандартной схеме, мы обнаруживаем прежде всего фонды органов государственной власти и управления, суда и прокуратуры, затем промышленных и сельскохозяйственных предприятий, учреждений культуры, медицины и образования. И лишь в самом конце путеводителя находятся, если таковые вообще имеются, фонды личного происхождения и тематические коллекции. Точно также и принципы описания архивных дел и отдельных документов. даже касающиеся отдельных людей, отражают главным образом их взаимоотношения с государством, а описательные статьи не содержат сведений о наличии в документах информации историко- антропологического характера. Иначе говоря, с точки проблематики исторической антропологии, существующий на сегодняшний день научносправочный аппарат архивов носит «глухой» характер. Переориентация интересов исторической науки на Человека, его внутреннего мира, его частного и общественного поведения, а также его повседневной жизни, развитие таких направлений, как микроистория, гендерная история и иных ставит перед исследователем сложные проблемы поиска соответствующей архивной информации, выявления содержащих такую информацию документальных комплексов и отдельных документов. Можно предположить, что в ближайшем будущем выявление подобного рода комплексов и документов и составление соответствующих архивных справочников станет одним из направлений деятельности архивов и найдет свое отражение в историко-архивном образовании. Вероятно, будет выработана и соответствующая методика. Однако в настоящее время, покуда таких справочников не существует, всякий индивидуальный поиск приобретает характер эксперимента, демонстрируя возможности тех архивных материалов, с которыми работает тот или иной исследователь. * * * Тема повседневной жизни русского города XVIII в. находится как бы на стыке нескольких как традиционных, так и относительно новых направлений историографии. Во-первых, это имеющая богатые традиции история русского города. Во-вторых, собственно история частной жизни, 12 микроистория. В современной западной науке принято также в определенном смысле синтетическое понятие «городской антропологии» (urban anthropology), образовавшейся в результате взаимовлияния социологии города, восходящей главным образом к Чикагской школе 1930-х гг. и собственно историко-антропологических исследований на городском материале, ярче всего представленных Лестерской школой (Великобритания). Традиционными для городской антропологии являются темы насилия, взаимоотношений различных городских общин, внутрисемейных отношений, включая отношения между мужчинами и женщинами, родителями и детьми. географической и социальной мобильности, обычаев и обрядов, в частности, связанных с браком, рождением, погребением и т.д. Характерной особенностью отечественной историографии русского города является сосредоточенность большинства как дореволюционных, так и советских историков на изучении крупных городов. являвшихся промышленными и торговыми центрами. Город, таким образом, выступал прежде всего как мерило социально-экономического развития, а применительно к XVIII – XIX вв. как показатель развития капитализма. Другая тема, также заметная в отечественной историографии, а в зарубежной занимающая центральное место – это типология русского города, что, в свою очередь, связано с ролью, традиционно приписываемой европейскому городу в становлении западной цивилизации и, в частности, гражданского общества. Иначе говоря, изучая проблему типологии русского города в сравнительном аспекте, исследователи пытаются выйти на определенные заключения о специфике социального развития России в целом. Изучение повседневной жизни русского города XVIII в., несомненно, имеющее самостоятельное научное значение, косвенно, как представляется, также может дать определенный материал для рассмотрения этих проблем. В частности, рассмотрение этого сюжета на протяжении относительно длительного хронологического периода, в данном случае целого столетия, поможет увидеть как реально менялась (или не менялась) жизнь горожан под влиянием различных социально-политических изменений и, в частности, городовых реформ сперва Петра I, а затем Екатерины II. Однако в контексте 13 этой проблемы представляется целесообразным обратиться к материалам не крупного промышленного или торгового центра, где изменения заведомо носили более динамичный и явный характер, а кнебольшому провинциальному городу, какие в рассматриваемое время составляли основную массу городов России. В качестве объекта исследования в данной работе был выбран уездный город Бежецк. До губернской реформы 1775 г. он входил в состав Углической провинции Ярославской губернии; после реформы оказался в составе тверской губернии, где находится и поныне. Выбор именно этого города был обусловлен хорошей сохранностью документов местных учреждений, хранящихся (за период до 1775 г.) в РГАДА (Ф. 709). Очевидно, что в условиях отсутствия сколько-нибудь репрезентативного комплекса документов личного происхождения исследователь повседневной жизни русского города XVIII в. вынужден обратиться именно к документам местных органов управления и самоуправления. Центральное место среди них занимают документы Бежецкого городового магистрата. В силу означенных выше особенностей принятой в отечественном архивном деле методики описания документов, выявить источники по данной теме на основе лишь описей фонда не представляется возможным, в связи с чем было решено осуществлять полистный просмотр дел, исключая лишь документы, заведомо содержащие информацию лишь экономического характера. В настоящее время изучено около 500 архивных дел за период середины – второй половины XVIII в., на основании которых можно сделать некоторые предварительные выводы относительно информационных возможностей этих источников в связи с проблемой повседневности. Номенклатура дел Бежецкого городового магистрата традиционна для государственного учреждения XVIII в.: журналы и книги входящих и исходящих документов, приходо-расходные кнтгт, книги сбора различных податей, книги записи явочных челобитных. журналы и протоколы магистрата, а также различные дела, касающиеся случаев, выделенных в отдельное делопроизводство. В основном это дела об уголовных преступлениях, о конфликтах денежного и имущественного характера, о разделе имущества и некоторые другие. При этом следует отметить, что на протяжении рассматриваемого времени делопроизводство Бежецкого 14 городового магистрата, несмотря на довольно частую смену бургомистров и ратманов, велось довольно аккуратно. Анализ документов бежецкого городового магистрата показывает, что на их основании можно изучать следующие вопросы, имеющие отношение к теме повседневности. Прежде всего, ряд документов фонда дают возможность узнать о представлениях жителей Бежецка о самих себе и своем городе. В основном это ответы городового магистрата на разного рода запросы правительственных учреждений и анкеты. Из этих документов выясняется, что бежечане не имели никаких представлений об истории Бежецка и не могли с уверенностью ответить даже на вопрос, есть ли у их города герб. Хотя среди них были купцы и третьей, и второй, и даже первой гильдии, бежечане признавались, что и самые богатые из них торговали «весьма убого», в основном овощами и «мелочными товарами». Никто из них не владел никакими речными судами и дважды они отрицательно отвечали на предложение послать своих детей учиться за границу. Находившаяся в городе воеводская канцелярия не раз обращала внимание городового магистрата на несоблюдение санитарных норм. причем нередко называла по именам наиболее злостных нарушителей, подробно описывая их проступки. Картину жизни города дополняют и рапорты выборных, отправлявших полицейские функции, в чьи обязанности входило наблюдение за тишиной и спокойствием на городских улицах, особенно в ночное время. Наиболее ярко в документах Бежецкого магистрата представлена проблема насилия и, шире, конфликтов (ссор) между жителями города. Документы свидетельствуют, что в разного рода конфликты были втянуты все слои городского населения – купцы (следует помнить, что до 1775 г. купцами именовались все жители города, за исключением чиновников, дворян, военных и духовенства, и именно они находились в ведении городового магистрата), духовенство, чиновники, местные крестьяне, члены инвалидной команды, а также приезжавшие в город купцы иных городов и их служители. При этом механизм и результаты разрешения конфликтов почти не зависели от социального положения их участников, хотя выбираемые купечеством члены магитстрата очевидно благоволили к некоторым из своих собратьев, с которыми к тому же нередко были связаны родственными отношениями. Сами конфликты могли проявляться как в 15 устных оскорблениях, так и в физическом насилии. Анализ бранных слов, используемых участниками конфликтов, показывает, что состав их был достаточно стабилен и ограничен. Наиболее часто употребляемыми оскорблениями были «вор», «пьяница», «курва», «бестия», а также, что заслуживает особого внимания, «шельма» – слово, проникшее в русский язык из польского лишь в начале XVIII в. Отдельные зафиксированные оскорбления связаны с родом деятельности оскорбляемого и относились преимущественно к членам иных, помимо купцов, групп населения как, например, «гнилой майор» или «копиистишко». Участниками конфликтов были как мужчины, так и женщины, однако конфликты с участием мужчин явно преобладают, составляя до 85% от общего числа. Одновременно изучение конфликтов показывает наличие определенной напряженности в отношениях между бежецкими купцами и иными городскими общинами. Особенно напряженно складывались отношения бежечан с членами инвалидной команды, что, по всей видимости, было связано с тем, что инвалиды-офицеры и обер-офицеры стояли постоем у бежецких купцов. Разрешение конфликтов с ними носило, как правило, особенно затяжной характер, поскольку инвалидная команда всякий раз жаловалась на магистрат в Военную коллегию. Однако определенная напряженность возникала и в отношениях с приезжими купцами, в особенности бравшими на откуп винную продажу. Конфликты между жителями города и представителями духовенства демонстрируют отсутствие какого-либо особого уважения со стороны купцов к духовному званию. Более того, судя по тому, что встречаются случаи, когда пьяные купцы ради потехи облачались в священническое или монашеское одеяние, можно предположить. что духовный сан воспринимался с долей насмешки, а присущее ему облачение как карнавальное. Нередки были и конфликты между священнослужителями, причем характерно, что в подобных случаях пострадавшие зачастую жаловались именно в городовой магистрат, а не в духовную консисторию. Документы, связанные с конфликтами, содержат немало деталей бытового характера. Так, большая часть конфликтов происходила в кабаке или около него, а также на улице. В последнем случае поводом к ссоре часто служило слишком шумное поведение нередко нетрезвого ночного 16 прохожего, на которого нападали жители окрестных домов. Реже конфликты происходили внутри городских домов. Наиболее «экзотическим» местом, где случилась ссора, была колокольня городского собора, где четверо повздоривших молодых людей находились «для гуляния». Показательно, что в своих жалобах в магистрат оскорбленные и нередко избитые люди почти никогда не указывали, были ли их обидчики и они сами во время конфликтов пьяны. Изучение ссор и конфликтов между жителями города за период в несколько десятилетий позволяет поставить вопрос о городском хулиганстве в русском провинциальном городе этого времени. В делах Бежецкого городового магистрата периодически встречаются имена нескольких жителей, наиболее часто выступавших и в качестве обидчиков, и обиженных. Как правило, это молодые люди в возрасте 20 – 25 лет, женатые, имеющие детей и не занимающиеся при этом постоянной торговлей или каким-либо иным промыслом. Показательно, что их имена фигурируют в списках самых бедных жителей города, не способных уплатить подушную подать. Однако при этом они принадлежат к обширным и, по-видимому, влиятельным городским семьям, что давало им возможность избегать сколько-нибудь сурового наказания. Если от других никчемных и обнищавших своих собратьев купеческий мир избавлялся, отдавая их в рекруты или отправляя в Сибирь, то городские хулиганы, по сути державшие весь город в напряжении, в это число не попадали. Описание частых конфликтов одного из таких хулиганов с представителями инвалидной команды позволяют реконструировать некоторые особенности психологии этого человека, по всей видимости, страдавшего от своеобразного комплекса, связанного с его социальным положением, не позволявшим ему носить шпагу и драться на дуэли. Документы городового магистрата дают также возможность изучения случаев девиантного поведения дркгого рода. Так, например, в одном случае молодой купец был арестован за то, что заплатил «девке за блудодеяние» своим венчальным крестом (это единственное дело, позволяющее утверждать, что в провинциальном Бежецке середины XVIII в. существовала проституция). Этот же человек позднее, когда ему было объявлено об отдаче в рекруты, отрубил себе палец на правой руке, потом пытался оклеветать 17 одного из своих земляков, был амнистирован в связи с коронацией Екатерины II, не зная об этом, бежал из колодничьей избы, около года скитался и, наконец, был пойман и отправлен в армию. Зафиксировано также несколько случаев применения огнестрельного оружия, причем во всех из них выстрелы производились в воздух или по птицам, а жаловавшиеся на нарушителей спокойствия выражали опасение не в том, что могут быть задеты шальной пулей, но в том, что от выстрелов может произойти пожар. Весьма внимательны были горожане в отношении попадавших в их руки денег: они всегда готовы были обнаружить фальшивые или вышедшие из обращения монеты и обратить на них внимание властей. Внутрисемейные отношения в документах Бежецкого городового магистрата представлены преимущественно жалобами бежечан на своих родственников, а также делами о разделе наследства. Наиболее часто встречаются жалобы отцов на своих промотавшихся сыновей, как правило женатых и имеющих детей, первоначально отделившихся от родителей, но затем взятых обратно в дом. Не имея возможности справиться с загулявшими сыновьями, отцы предупреждают магистрат о том, что не будут нести ответственности за их долги. Не редки были случаи конфликтов между тещами и зятьями, обижавшими своих жен или недовольными размерами приданого. Сохранившиеся в фонде материалы Третьей ревизии позволяют утверждать, что бежецкие купцы женились преимущественно на девушках из таких же семей, в редких случаях – на дочерях священнослужителей, местных крестьян или чиновников. Один из бежечан был женат даже на дворянке. Примечательно, что крайне редки были случаи женитьбы сыновей бежецких купцов на дочерях солдат и офицеров инвалидной команды, но своих дочерей замуж за инвалидов отдавали достаточно часто. В брак бежечане вступали, как правило, в 17 – 20 лет. Еще одна тема, изучение которой оказывается возможной по документам городового магистрата – это мир вещей, окружавших русского горожанина в XVIII . Сведения на эту тему могут быть почерпнуты из описей похищенного или описываемого за долги имущества. Первые из этих документов содержат списки товаров, приготовленных к продаже, с 18 детальным описанием каждого предмета и указанием его цены. Реже предметом кражи были припрятанные деньги и иные ценности. Описи имущества, подлежащего продаже с торгов или выморочного, как правило, весьма подробны и включают перечисление даже самого мелкого домашнего скарба: самой примитивной деревянной и оловянной посуды, а также одежды, икон и, в редких случаях, книг богослужебного характера. Примечательно, что в этих описях отсутствует упоминание каких-либо предметов мебели. Это дает основание предположить, что набор столов и лавок в домах бежечан был стандартным у всех, не зависимо от уровня доходов и рассматривался как составная часть самого дома. Наконец, еще одна тема, по которой в документах городового магистрата можно обнаружить некоторые сведения, - это географическая и социальная мобильность. Что касается первой, то она отражена преимущественно в источниках, связанных с отдельными лицами, надолго покидавшими город и вновь возвращавшимися в него или задержанными без паспорта (иногда – с подложным паспортом) в ином месте. Вполне естественно также, что купцы постоянно обращались в магистрат с просьбой о выдаче паспорта на короткий срок, когда отправлялись по торговым делам в Москву или Петербург. В целом все эти документы подтверждают существующее в исторической литературе мнение о том, сто уровень географической мобильности был весьма высок и, несмотря на строгости паспортного режима, многим удавалось подолгу передвигаться по стране, не имея необходимых документов. Что касается социальной мобильности, то она среди бежечан выражалась, главным образом, в том, что некоторые из них попадали на службу в правительственные учреждения Москвы и Петербурга в качестве мелких служащих низших рангов и даже ко двору в качестве прислуги. Связь с родным городом при этом не прерывалась, там, как правило, оставались семьи и туда возвращались, состарившись. Таковы, в самом кратком виде, сюжеты, некоторые данные по которым могут быть извлечены из документов городового магистрата XVIII в. Вполне очевидно, чтоими далеко не исчерпывается проблематика ни повседневности, ни городской антропологии. Однако информационные возможности этих документов оказываются все же шире, чем можно было бы предположить, исходя лишь из функций магистратов. Более того, 19 полученные данные открывают возможности для сравнительного анализа жизни русского провинциального и европейского города XVIII в. Список литературы Виртшафтер Э. К. Социальные структуры: Разночинцы в Российской империи. М., Логос. 2002. Каменский А.Б. Повседневная жизнь русского города XVIII в. как источниковедческая проблема. // Источниковедение и историография в мире гуманитарного знания. Доклады и тезисы XIV научной конференции. М., 2002. С.237-244. Каменский А.Б. Городские хулиганы в России XVIII века. // Россия XXI . 2002. №1. С.122-139. Каменский А.Б. “Средневековье“ и “Новое время“: границы понятий в контексте русской истории. // Историк во времени. Третьи Зиминские чтения. Доклады и сообщения научной конференции. М., 2000. С.43-61. Кошелева О.Е. «Бесчестье словом» петербургских обывателей петровского времени и монаршая власть. // Одиссей. Человек в истории. 2003 г. М., 2003. С.140-169. Сэбиан Д.У. Голоса крестьян и тексты бюрократов: нарративная структура в немецких протоколах начала Нового времени. // Прошлое – крупным планом: современные исследования по микроистории. СПб., 2003. С.58-89. Ястребицкая А.Л. Европейский город в социокультурной системе средневековья и раннего нового времени: ключевые проблемы изучения и некоторые итоги. // Столичные и периферийные города Руси и России в средние века и раннее новое время: Проблемы культуры и культурного наследия. М., 2003. С.17-33. 20
