До выхода России на Северо-Западный Кавказ во второй

Скорик А.П., Цыбульникова А.А. Россия и «революция потребностей» у северокавказских народов в XIX в.: исторический опыт снижения конфликтогенности // История в подробностях (г. Москва). 2012. № 12(30) (декабрь). – С. 86-91. (Объем – 1,0
печ.л., 3 илл.).
СКОРИК Александр Павлович – доктор исторических наук, доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой теории государства и права
и отечественной истории; директор НИИ истории казачества и развития казачьих регионов Южно-Российского государственного технического университета (Новочеркасского политехнического института) имени М.И. Платова;
почётный работник высшего профессионального образования Российской
Федерации;
ЦЫБУЛЬНИКОВА Анастасия Александровна – кандидат исторических наук,
доцент кафедры всеобщей и региональной истории Армавирской государственной педагогической академии.
РОССИЯ И «РЕВОЛЮЦИЯ ПОТРЕБНОСТЕЙ»
У СЕВЕРОКАВКАЗСКИХ НАРОДОВ В XIX ВЕКЕ:
ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ СНИЖЕНИЯ КОНФЛИКТОГЕННОСТИ
В публикации на основе анализа исторической событийности северокавказских народов XIX в. раскрываются базисные тенденции «революции потребностей», которая явилась одной из ключевых предпосылок снижения
конфликтогенности горцев. Приводятся многочисленные примеры коренных
изменений повседневного быта коренного населения северокавказского региона в результате нараставшего влияния русской культуры, что в конечном
итоге сближало Россию с горскими народами.
Ключевые слова: горские народы, повседневный быт, производство,
«революция потребностей», «российскость», Россия, русская культура, Северный Кавказ, торговый обмен.
Сегодня очень много написано о борьбе с терроризмом, исследователи
настойчиво ищут разнообразные корни этого опасного социального явления
для российского общества, да и для мирового сообщества в целом. Истоки
терроризма в России современные авторы, в особенности, публицисты, стре-
2
мятся обнаружить в национально-культурных особенностях северокавказских народов. Мы попробовали проанализировать ситуацию в несколько
ином направлении, и предлагаем научной общественности и широким слоям
читающей публики задуматься над фрагментами исторического опыта прихода Российской империи в XIX в. на Северный Кавказ и базисными тенденциями торгово-экономической и национально-культурной политики российского государства. Традиционно и достаточно обстоятельно сегодня пишут о
силовом сценарии вхождения северокавказских территорий в состав России,
но как-то в стороне от исследовательского внимания остается вопрос о «революции потребностей» у северокавказских народов в XIX в., у социокультурных истоков которой стояло российское государство, целенаправленно
формировавшее у горцев новую культурно-бытовую реальность, подпитывавшую иное отношение к России и в определенной мере снижавшую конфликтогенный потенциал новых и доминантно отличающихся от русских
групп российских подданных. В ходе подготовки настоящей статьи мы выяснили, что в региональной историографии тенденция несилового подхода к
анализу взаимодействия России и северокавказских народов только лишь
наметилась, причем (и это принципиально важно!) наконец-то начинают появляться взвешенные суждения и в среде историков-«националов» [4], долгое
время в массе своей отметавших миротворческую составляющую в историческом приходе России на Северный Кавказ.
До выхода России на Северо-Западный Кавказ во второй половине XVIII
в. основным поставщиком предметов роскоши для черкесов являлась Османская империя. Сразу подчеркнем, орудия труда и предметы быта в горских
аулах преимущественно создавали свои кустари-ремесленники. Присутствие
турецких вещей нельзя назвать массовым, и оно сосредотачивалось в основном в руках горской аристократии. Дорогостоящие импортные предметы
размещали чаще всего в кунацкой, которая считалась тогда лицом адыгского
дома, его неизменной гордостью. Князья, уорки (дворяне) и богатые тфокот-
3
ли (свободные крестьяне-общинники) обставляли эту гостевую комнату в характерном стиле восточной (турецкой) роскоши. Это свидетельствовало о
безусловной состоятельности хозяина и развитости традиций гостеприимства, а, с другой стороны, как бы по определению повышало социокультурный статус гостя, состоявшего в кунацкой связи и решившего навестить своего кунака, с которым его связывали особые культурно-ментальные обязательства взаимной дружбы, защиты от посягательства третьих лиц, бескорыстной помощи и всепоглощающего гостеприимства.
Побывавший в плену у черкесов, русский офицер Ф.Ф. Торнау детально
представил нам кунацкую закубанского князя Исмаила Касаева. По его свидетельству, в ней «господствовала старинная турецкая роскошь, обнаружившаяся во множестве серебряной посуды, золоченых чаш.., ковров, парчевых
тюфяков, бархатных одеял и тому подобных вещей» [12, с. 422]. А вот кунацкая рядового горца критериальными признаками импортной роскоши явно
не обладала. Пленный русский офицер так описывает кунацкую шапсугского
тфокотля: «Стены сакли были увешаны камышовыми коврами, винтовками,
шашками, пистолетами и кинжалами. На длинных, прикрепленных к крыше,
шестах висели различных сортов одеяла; у самых стен, на деревянной возвышенности, стояли различной величины, окрашенные красной краской сундуки с медными гвоздями» [6, с. 205].
С конца XVIII в. Россия теснит конкурентов в лице Персии, Турции,
Крымского ханства и постепенно занимает их нишу в северокавказском товарообороте. На Северо-Западном Кавказе главным конкурентом для России
являлась Османская империя. Османы почти три столетия поставляли в регион изделия своих ремесленников, которые на других рынках, особенно европейских, оказывались неконкурентоспособными. По мере усиления влияния
России на местные народы турецкие торговцы теряли свои позиции, и с 30-х
годов XIX в. в их руках осталась только контрабандная работорговля, продолжавшая существовать лишь благодаря высочайшей рентабельности бес-
4
человечного промысла, покрывавшей значительную часть экономических
рисков. Для усиления своих позиций в регионе российские власти стараются
«продавать черкесам дешевле, нежели турки, и покупать черкесские товары
за более дорогую цену, чем турки», а также «устроить для русских купцов
облегчения, чтобы они могли быть снабжены всем тем, что необходимо для
потребления черкесской страны» [11, с. 286]. Такой настойчивый государственный протекционизм в перспективном отношении оправдал себя: Россия
наращивала свое зримое и незримое присутствие на Северном Кавказе.
Торговый обмен новой метрополии с горцами с каждым десятилетием
все увеличивался и увеличивался. Важным обстоятельством оказывалось не
только то, что представители северокавказских народов приобретали необходимые им российские товары и удачно реализовывали свою собственную
продукцию, но и привыкали к тем несомненным выгодам, которые приносили мирная жизнь и возможность заниматься коммерцией. Так формировался
русско-горский экономический симбиоз, и в своей системе жизнеобеспечения народы региона начинали все больше зависеть друг от друга. Для реализации торговой политики российские власти всю первую половину XIX в.
целенаправленно расширяли сеть меновых дворов и ярмарок. Только в Екатеринодаре с 1794 г. ярмарки собирались четыре раза за сезон: в марте, июне,
августе и октябре [14, л. 163]. По сообщению И.Д. Попки, «на екатеринодарских ярмарках, когда бывает дозволено, являются целевые таборы черкесских скрипучих арб со строевым лесом, частоколом, обручами, осями, каюками, корытами, лопатками, вилами, одеждой из домашнего горского сукна,
медом, воском, салом и кожами. Сбыв свои скромные произведения, черкесы
не везут своих денег домой, но тут же на ярмарке запасаются на эти деньги
бумажными и шелковыми материями, сафьяном, посудой, расписанными
сундуками и мылом» [9, с. 78].
В конце XVIII в. происходит также открытие трех меновых дворов: в
Екатеринодаре (для торговли с бжедухами), на Гудовической переправе (с
5
хатукаевцами) и в Курках (с шапсугами). В дальнейшем возникло дополнительно 11 реперных торговых точек, безусловно способствовавших значительному расширению экономических контактов России с горскими народами. Так, в Черномории появились Алексеевский, Великолагерный, Екатерининский и еще целый ряд меновых дворов; на Старой и Новой линиях —
Махошевский, Прочноокопский, Усть-Лабинский и др.
Весьма примечательно, что в октябре 1821 г. Указом императора Александра I принимаются «Правила для торговых сношений с черкесами и абазинцами». Они регламентировали будущие взаимоотношения и предполагали
в итоге смягчить нравы воинственных туземцев. Высказывалось пожелание
«войти в теснейшие торговые связи с обитателями восточных берегов Черного моря, преимущественно с Черкесами и Абазинцами, дабы чрез то смягчить
суровость нравов их и положить конец неприязненным их действиям к нарушению тишины в Кубанских пределах наших» [1, с. 484]. Это неоспоримо
свидетельствует о совершенно другой стороне широкоизвестной многолетней Кавказской военной кампании (стороне, сегодня явно несколько подзабытой и, более того, в конъюнктурных целях забываемой разного рода публицистами и большой группой историков-«националов»), когда Россия
настойчиво искала невоенные пути снижения конфликтогенности в северокавказском регионе.
Впрочем, изначально предполагались и ограничения. Запрещался вывоз
«золотой, серебряной и медной монеты, как российского чекана, так и иностранного, российских банковских ассигнаций и всякого огнестрельного и
холодного оружия, пороха и свинца, как в деле, так и в кусках или слитках»
[1, с. 484]. Но здесь ясно прослеживается общегосударственная позиция, ведь
именно так поступало бы любое государство, заботящееся о стабилизации
социально-экономической и военно-политической ситуации в регионе.
Указ императора Александра I о «Правилах для торговых сношений с
черкесами и абазинцами» не был единственным документом подобного рода.
6
В феврале 1846 г. принимаются «Общее положение о меновой торговле с
горцами по Кавказской линии и в Черномории» и «Правила для меновой торговли с горцами на Черноморской кордонной линии». Это отчетливо указывает на целенаправленность государственной политики Российской империи.
Мы считаем, что вполне можно говорить не только о реализации важнейшей
государственной функции по экономическому развитию отдельных, вновь
включенных территорий, не только о настойчивом утверждении «российскости» (термин известного кубанского историка В.Б. Виноградова) в регионе
[10], но и о продуманной государственной стратегии по замирению Кавказа,
ибо горские народы яростно конфликтовали, как с «большой Россией», так и
между собой, а межэтнические распри отчасти являются до сих пор непреложным фактом современной событийности на Северном Кавказе.
По мере расширения российского культурного воздействия на автохтонное северокавказское население радикально менялись и взгляды горских
народов на торгово-экономическое сотрудничество с Россией. В нем начинали участвовать даже представители княжеской верхушки, которые заводили
собственный транспорт для перевозки товара и являлись крупными, по местным меркам, предпринимателями. Так, закубанский владелец Ханук в больших объемах приобретал у русских ножницы, зеркала, иголки, наперстки,
парусину, юфть и т.п. для перепродажи среди соплеменников [15, л. 2].
Напротив, другие горцы, которые не вызывали доверия у российской администрации, не могли самостоятельно приобретать нужные им в повседневном
обиходе вещи и вынуждены были пользоваться услугами Ханука.
Вместе с русскими товарами в горский быт проникали и новые традиции
потребления, нарастала тяга к более комфортным условиям жизни. Мы считаем возможным назвать изученное нами социокультурное явление «революцией потребностей», учитывая широкие масштабы и глубину изменения
потребительской культуры горских народов. Наиболее сильно эта тенденция
проявилась в тех горских обществах, которые переселились на контролируе-
7
мую российскими властями территорию еще в конце XVIII – первой половине XIX вв. Например, в 1799 г. на территории Черноморского казачьего
войска с позволения императора Павла I был основан черкесский Гривенский
аул. Многие его жители впоследствии стали русскими офицерами, их дети
получили российское образование, коренным образом изменился и стиль их
жизни. Испытав на себе влияние окружающего российского быта, «привилегированные горцы строили уже себе дома по русскому образцу и заводили у
себя мебель и прочую русскую обстановку», а со временем «даже некоторые
простые черкесы начали строить себе хаты русского образца со стеклянными
окнами и печами, заимствуя у соседних казаков более улучшенные предметы
сельского хозяйства, чем существовали у них до того времени» [7, с. 100].
Тем самым, говоря о «революции потребностей» как доминантном векторе
общественного развития, мы подчеркиваем, прежде всего, коренной характер
изменения культурно-бытовых основ жизнедеятельности горских народов,
исторический временной разворот господствующих настроений с антироссийских проявлений на толерантное отношение к нарастающему российскому влиянию, в особенности, по формированию инновационной культуры потребления, радикальное обновление преимущественно светских культурнобытовых ценностей горцев, детерминированное мощным проникновением
образцов русской культуры в горское общество. Причем, отмеченные авторами статьи социокультурные признаки «революции потребностей» складывались в довольно короткий исторический отрезок времени, что и позволяет
нам отстаивать именно такой концепт исторической экспликации в осмыслении многогранной событийности XIX в. в северокавказском регионе.
После окончания Кавказской войны командующий войсками Кубанской
области генерал Н.И. Евдокимов организовал в 1858–1868 гг. массовое переселение горцев Северо-Западного Кавказа на более равнинные кубанские
земли. Его масштабный переселенческий социально-демографический план,
одобренный российским правительством императора Александра II, заклю-
8
чался «в изгнании горцев из трущоб и заселении Западного Кавказа русскими» [2, с. 44]. В мае 1862 г. высочайше утверждается положение о заселении
предгорий западной части Главного Кавказского хребта кубанскими казаками и переселенцами из России. Говоря в терминологии известного русского
историка Л.Н. Гумилева, российским государством целенаправленно обеспечивались базисные предпосылки для достижения желаемого симбиоза доминантно довольно различных народов, для осуществления культурноцивилизационной миссии русских и казачества, благополучателями которой
на достаточно длительную перспективу становились теперь горские народы.
Под влиянием русского и украинского населения в переселенных на
равнину горских аулах постепенно менялась планировка жилищ. Вначале по
русскому образцу строились только лишь общественные здания: аульные
правления, школы, больницы. Но вскоре началось и распространение у адыгов саманных хат, иногда с фундаментом. В обобщающем отчете по военнонародным управлениям Кубанской области за 1863–1869 гг. говорилось, что
«удалось довести массу горского населения до сознания неудобств их жизни,
имевших (за исключением Карачая) временный характер. Плетневые стены
саклей, без стекол в окнах, при дурно пригнанных дверях, с обширными
плетневыми же трубами очагов, нисколько не предохраняют живущих в них
от холода и сырости, что при постоянных токах воздуха и дыма из каминов
порождало упорно глазные и простудные болезни, особенно опасные для детей» [13, с. 110].
Естественно, обозначившийся культурно-бытовой бриколаж, в первую
очередь, затронул горскую аристократию, которая имела гораздо больше
возможностей, нежели менее обеспеченные слои коренного населения, креативно отреагировать на инновационные тенденции в культуре быта. Зажиточные карачаевцы строили в подражание казачьим куреням многокомнатные жилища с высокими потолками, большими окнами и дверями. Богатые
горцы теперь возводили дома из дерева на каменном фундаменте, часто с га-
9
лереей и застекленными окнами. А наиболее зажиточные адыги, по примеру
разбогатевшего казачества, строили дома из кирпича, с четырехскатной
крышей, крытой листовым железом. Двери навешивали на железных петлях,
иногда настилали в домах деревянные полы. Наиболее значительным бытовым новшеством стало появление в горских домах русских печей. Коренным
образом изменилось и внутреннее убранство жилищ: богатые горцы обставляли дома настоящей европейской мебелью. Привычными предметами в домашнем обиходе теперь становились столы, стулья, металлические кровати,
шкафы, комоды, зеркала. На окна хозяйки все чаще вешают занавеси и портьеры из фабричных тканей, столы накрывают скатертью, начинают активно
пользоваться постельным бельем. Зажиточные горцы и кочевники не скупились тратить свои деньги на ранее неведомые им самовары, швейные машины, изредка они приобретали даже граммофоны и пианино [8, с. 184, 185].
Постепенно радикальные изменения в культуре повседневного быта
коснулись и рядового горского населения. Проживший много лет в Карачае
учитель В. Колесников писал в 1898 г.: «Русское влияние уже сильно сказалось на карачаевце… И стал карачаевец думать, как бы ему построить русский домишко, или хоть в своей сакле проделать ненужное до сего времени
окно и сделать русскую печь да поставить столик с табуреткой» [5]. Культурно-бытовое пространство рядового горца не только существенно меняло
привычные параметры, но и общую ауру: оно становилось более комфортным, а «все русское» казалось горцу не таким уж враждебным, как бывало
прежде. Он начинал осознавать явные преимущества культурно-хозяйственного обмена по сравнению с традиционной враждой и ожесточенностью военного конфликта.
Влияние русской культуры существенным образом сказалось и на одежде кавказских народов. В конце XIX в. зажиточные адыги начали носить
пальто и ходить в русских сапогах. К началу ХХ в. на женский черкесский
костюм, как и на казачий, стала оказывать значительное воздействие россий-
10
ская городская мода. Одежду теперь с характерным шармом украшали фабричными элементами отделки: тесьмой, лентами и кружевом. Адыгские модницы из зажиточных семей не стеснялись носить часы-медальоны на цепочке, городские ботинки, а также использовать невиданные ранее сумочкиридикюли. Кроме того, они активно приобретали ввозимые из России шелковые и шерстяные шали, пледы, платки, газовые, шифоновые и кружевные
(ручного плетения, вологодской работы) шарфы. Природная стать горянки
теперь проявилась еще более явственно, а и неповторимая восточная красота
буквально засияла новыми красками. Красота, как известно, выступает изначальным путем к достижению мира и согласия, если, однако, она подлинная.
«Революция потребностей» захватывает и этническую группу черкесогаев (горских армян), ставших одними из основателей города Армавира. В их
среде также наблюдалась эволюция типов одежды, тенденции которой весьма схожи с характерными изменениями у адыгов. Один из авторов конца XIX
в. так описывал быт армавирских армян: «Исчезло затворничество женщин,
восточные костюмы сменились европейскими… чуть ли не все девушки коренного населения превратились в барышень, ибо самая последняя из них
носит шляпку и платье по моде» [3, с. 38]. Изменение гендерно выраженных
культурно-бытовых стереотипов вольно и/или невольно ориентировало женщин-горянок на усвоение характерных образцов русской культуры, на приобретение промышленных товаров из России.
С другой стороны все большее распространение к концу XIX в. на Кубани культурно-бытовых продуктов фабричного и заводского производства
привело к ликвидации многих кустарных промыслов, что весьма существенно отразилось, как на русском, так и на адыгском населении. Так, у горцев
постепенно пришло в хозяйственный упадок ткачество, бурочное, седельное
производства, кожевенный и керамический промыслы, обработка дерева,
оружейное и ювелирное дело, которые, к сожалению, не выдерживали жесткой торгово-экономической конкуренции с российской промышленностью.
11
При этом по-прежнему сохраняли свою неизменную рентабельность национальные черкесские циновки, изящно украшавшиеся местными мастерицами
богатым и оригинальным орнаментом.
Под влиянием русской культуры происходят радикальные изменения и в
традиционной горской кухне, причем меняются не только применяемые ингредиенты, но и вполне привычные блюда. Теперь хозяйки стали использовать в приготовлении пищи подсолнечное масло и свеклу, делать квашеную
капусту и даже подавать на стол славянский борщ. Адыги чаще начинают
употреблять ранее непривычные овощи: картофель, капусту, свеклу, значительно расширилось в их меню количественное и качественное потребление
кондитерских изделий, чая и сахара. А появление в горских домах русских
печей привело к вытеснению национального блюда — круто сваренной просяной каши (пасты) — пшеничным хлебом домашней выпечки.
Таким образом, изучение историко-культурной событийности северокавказских народов в XIX в. показывает, что вхождение в состав Российской
империи втягивало эти народы в сферу благотворного влияния русской культуры, и оно, что примечательно, отнюдь не было насильственным. Развитие
торгово-экономических отношений России в северокавказском регионе приводило к подпитыванию неконфликтогенных настроений новых российских
подданных. Они активно осваивали образцы светской русской культуры, которые к тому же оказывались не только привлекательны, но и действительно
рациональны в культурно-бытовом отношении, а посему вызывали устойчивый интерес и желание воспользоваться у широкого круга представителей
северокавказских народов, как горской аристократии, так и рядового обывателя. Осуществление исторической экспликации того опыта межнационального взаимодействия в Российской империи явно подсказывает нам, что акцент в национальной политике на Северном Кавказе сегодня должен делаться
на развитии преимущественно светской, а не религиозной культуры (хотя
никто не отрицает заслуг религиозных мусульманских деятелей в замирении
12
ситуации в регионе). Необходимо сосредоточиться на формировании новых
приемлемых и для российского общества, и для местных сообществ Северного Кавказа повседневных потребностей и культурно-ментальных образцов
поведения северокавказской молодежи, на что российское государство должно тратить немалые средства, а не просто безудержно дотировать остродефицитные бюджеты северокавказских республик, освоение которых давно стало
сверхзадачей местной элиты.
Источники
1. Акты собранные Кавказскою археографическою комиссиею (АКАК).
Тифлис, 1875. Т.VI. Ч.II.
2. Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право,
насилие // Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана. М.: Вост. лит., 2002.
3. Виноградов В.Б. Средняя Кубань: земляки и соседи. Армавир, 1995.
4. Ильясова А.А. Торговый фактор в системе политико-экономического
развития Северного Кавказа в XVIII – первой половине XIX века:
Дис... канд. ист. наук. Пятигорск, 2012.
5. Кавказские областные ведомости. 1898. № 529.
6. Кавказский офицер. Плен у шапсугов. // Военный сборник. 1864. № 11.
7. Короленко П.П. Горские поселенцы в Черномории // Известия общества
любителей изучения Кубанской области. Вып.3. Екатеринодар, 1902.
8. Невская Т.А. Интеграция культуры жизнеобеспечения славян, горцев и
кочевников Северного Кавказа в XIX – начале ХХ в. // Казачество и
народы России: пути сотрудничества и служба России: Материалы заочной научно-практической конференции. Краснодар: КубГУ, 2008.
9. Попка И.Д. Черноморские казаки в их гражданском и военном быту:
очерки края, общества, вооруженной силы и службы в двух частях.
(Репр. воспр.: СПб., 1858). Краснодар: Советская Кубань, 1998.
13
10. Российскость: понятие, содержание, историческая реальность (на примере Кавказа) / Под ред. В.Б. Виноградова. Армавир, 1999; Великая Н.Н., Дударев С.Л., Пелих А.Л. Российскость и евразийство (к
формулированию основ концепции) // Лики российскости: Материалы
научно-педагогических
семинаров
кавказоведческой
школы
В.Б. Виноградова за 2009–2010 гг. (№ 14 и 15). Армавир, 2010; Клычников Ю.Ю. О перспективах дефиниции «российскость» // Вопросы
южнороссийской истории. Вып. 17. Армавир, 2011; Дударев С.Л. «Ещё
раз о российскости» // Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа: Материалы региональной научно-практической
конференции. Пятигорск, 2012.
11. Скасси Рафаэль. Извлечение из записки о делах Черкесии, представленной господином Скасси в 1816 году // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII–XIX вв. / Составление, редакция переводов, введение и вступительные статьи к текстам
В.К. Гарданова. Нальчик: Эльбрус, 1974.
12. Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера // Русский вестник.
1864. № 10.
13. Этническая толерантность и межнациональный мир на Кубани /Авт.сост.: С.Н. Ктиторов, О.В. Ктиторова, А.А. Цыбульникова; науч. ред.
С.Л. Дударев. 2-е изд., перераб. и доп. Армавир: РИЦ АГПА, 2011.
14. Войсковая канцелярия Черноморского казачьего войска // Государственный архив Ставропольского края (ГАСК). Ф. 250. Оп. 5. Д. 21.
15. Канцелярия наказного атамана Кубанского казачьего войска // Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф. 249. Оп. 1. Д. 769.