Бадрак В.В., Стратегии гениальных женщин
реклама
Валентин Владимирович Бадрак Стратегии гениальных женщин Валентин Бадрак Стратегии гениальных женщин Любимой жене Татьяне посвящается… Женщины творят историю, хотя история помнит лишь имена мужчин. Генрих Гейне Величайшее из великих – это материнское. Отец – всегда только случайность. Фридрих Ницше Вместо предисловия Развитие цивилизации поставило женщину перед новым непростым выбором: оставаться верной подругой мужчины или идти к успеху своим собственным путем, соперничая с мужчиной и доказывая свою состоявшуюся гениальность. Нельзя утверждать категорично, какой из путей является более естественным. Оставляя за женщиной право воспользоваться предоставленным гендерным равенством, после анализа порядка семидесяти биографий известных женщин автор включил в список отобранные шестнадцать портретов героинь, которые представляют собой наиболее разносторонние и узнаваемые образы женского успеха. Это судьбы тех отчаянных одиночек, которые положили на алтарь часть своего женского начала, чтобы доказать наличие у прекрасной половины человечества неисчерпаемой энергии духа и способности стать проводником для целых народов, и тех редких женщин, которые, следуя мужской логике и подчиняясь «маркетинговой ориентации», добились невероятного признания в восприятии современной цивилизации. Вряд ли эти женщины шли наперекор своей внутренней природе. Детальное исследование их мотиваций говорит о том, что жизненные стратегии нередко базировались на страхе за близких, в их основе часто было заложено отсутствие альтернатив для своего развития как личности, непреодолимое стремление к вечно ускользающей любви и желание достичь головокружительных высот признания. Женское естество оказалось менее предсказуемым и более многоликим, чем принято считать. Нарушение правил для каждой личности чревато потерями, и как многие признанные таланты мужского мира не находили успокоения для своей души, так и женщины, пожелавшие пренебречь обозначенными традицией рамками для достижения эфемерных высот, расплачивались за это душевной пустотой или глубокими кровоточащими ранами в своих сердцах. Природа неумолима и всегда требует равновесия: за победу на одном участке жизни необходимо платить поражением на другом. Пожалуй, главным для человека – будь то мужчина или женщина – остается его исключительное право выбора, право самому решать, что есть победа, а что – поражение. Лишь подходя к исследованию без привычных ценностных систем координат, не разделяя пестрый мир на черное и белое, мы можем беспристрастно оценить сделанное тем или иным Творцом или Разрушителем. В этом смысле стратегии наиболее влиятельных, решительных и оригинальных женщин можно рассматривать как расширение границ женской реальности, изменение представлений о вечно трансформирующейся природе женщины. В книге намеренно не сравнивается женская успешность с мужской. И не только потому, что женское стремление к реальной власти и могуществу слишком противоречиво, а значительная часть женщин, вкусивших радость высших достижений, не может отнести себя к счастливым людям. В конце концов, ведь большинство гениальных мужчин были одинокими мучениками, бросившими вызов современному обществу и человечеству. Предпочтение большого успеха маленькому счастью может быть оценено лишь со стороны и сквозь призму времени… Природа заблаговременно позаботилась о сохранении баланса между мужской силой и женственной гибкостью, мужским напором и женской эмоциональностью, мужским видением общего и женской предусмотрительностью в частном. Отдавая дань объективности, автору пришлось включить в список наиболее успешных и влиятельных женщин современной цивилизации подавляющее большинство тайных или явных «отступниц» от правил. История больше помнит тех, кто бросил вызов, кто шел наперекор, ломая правила и разбивая устои. Любя и принимая верность, мы склоняем голову перед вулканической силой и ураганной яростью, и в этом еще одно вечное противоречие человеческого восприятия действительности. Хотя женщина в традиционном восприятии ее роли в обществе имеет совершенно иную, нежели мужчина, функцию, даже беспристрастный взгляд на баловней истории в юбках свидетельствует: женская гениальность не только существует, но и находится в поразительно тесной связи с мужской, часто является предтечей величайших достижений мужчин, предопределением их силы и величия духа… Но также верно, что когда мы имеем дело с женщиной, успех теряет четкие и понятные формы, становится расплывчатым и неосязаемым в силу того, что в глазах общества гениальность женщин, их успешность проявляются в другом, зачастую непостижимом для мужчин ракурсе. Соответственно, женская мотивация должна иметь совершенно иной контекст. Не вызывает сомнения, что гибкая и всеобъемлющая женская сила изначально направлялась на достижение вожделенной гармонии, благодаря которой фантастические идеи сильных мужчин становятся реальностью. А объективный взгляд на те критические случаи, когда женщины были вынуждены брать на себя мужские функции в обществе, всегда вынужден дать объективный вывод происходящему: отсутствие уверенных в себе и энергичных мужчин толкало женщин на самоотверженные поступки, приписываемые вековой традицией мужскому роду. Это были вынужденные роли (а может быть, и убедительное доказательство альтернативности матриархата), но сыграны они были на редкость искусно, с виртуозной демонстрацией редкого величия и пленительной многогранности женского начала. Внутренняя сила женщины редко бывала самодостаточной, впрочем, сама женщина не особенно и стремилась к этому. Зато вечно женственное – всегда мистическое и прекрасное – служило самой благородной цели: пробуждению и развитию сокровенных сил Природы. И более того – пробуждению человеческих сил. Не исключено, что главное назначение женщины – вселить несокрушимую уверенность в своем мужчине, сыне или муже, дать ему жизнь, научить любить и чувствовать. Но в этом заключено и глубокое противоречие, ибо, отдавая мужчине всю себя, женщина нередко растворяется в нем как личность. Хотя самым мудрым из них все же удавалось, играя роль женщины-подруги, оставаться самодостаточной, величественной и многогранной личностью, вершащей великие дела при помощи жаркого пламени любви, гибкости души и пластичности игры. По существу, если глубже взглянуть на роль самых замечательных и талантливых женщин, во многих случаях без их участия не произошло бы тех эволюционных изменений в цивилизации, которые совершили гениальные мужчины-преобразователи. Более того, в ряде случаев именно женщины, находясь в тени своих великих мужчин, управляли империями и вершили судьбы народов. Они сумели охранить и сберечь своих мужчин, они создали мужчинам ореол сакраментального величия и вывели их на вершину Олимпа, идя тихой и незаметной поступью вслед за ними и приобретая величие, обрамленное необычайной пластикой и исключительной грацией, истинной красотой и магической силой, ибо только бесконечное женское начало может заставить мужчин стать великими и подтолкнуть их к самым невероятным достижениям. И все же автор пребывает в уверенности: лишь двигаясь по тропе Жизни рука об руку, Мужчина и Женщина способны познать великое счастье и вожделенный восторг высших побед. Лишь истинная и великая Любовь может породить нечто, способное уберечь и развить нашу цивилизацию. Создавая критерии отбора выдающихся женщин, автор обращал внимание прежде всего на личности, которые, двигаясь к вершинам успеха «с нулевого старта», сумели заметно повлиять на ход часов цивилизации, внести коррективы в историческую летопись или создать в ней новое направление. При этом необходимо подчеркнуть, что данная книга не является научным исследованием; это беспристрастный взгляд на природу мотиваций и стратегий, которые позволили женщинам чудесным образом осуществить свои невероятные планы и оставить свой след в Истории. Некоторые из описанных женских портретов не вызывают симпатии у автора – в своем выборе он гораздо больше учитывал индикатор общественного мнения, нежели собственное субъективное восприятие образов. Глава 1 «Мужчины в юбках» Клеопатра VII Совершеннейшее воплощение женщины, когда-либо появлявшейся на свет, царственнейшая из женщин и женственнейшая из цариц, существо, повергающее всех в изумление, превосходящее самое пылкое воображение, – та, кого мечтатель неизменно обнаруживает в основе своих мечтаний. Теофил Готье о Клеопатре 69 год до н. э. – 30 год до н. э. Царица Египта, символ единения женского очарования и власти Клеопатра менее всего нуждается в представлении. Пожалуй, вряд ли можно найти человека, ничего не слышавшего, не читавшего или не смотревшего фильм об этой женщине, живущей в восприятии большинства людей в виде живописной и удивительно пестрой легенды. Но в то же время мало кто старался вникнуть в детали жизненной стратегии Клеопатры, снискавшей славу вовсе не потому, что она была царицей Египта. Если говорить о Клеопатре как о женщине, добившейся успеха и попавшей на скрижали истории, необходимо заметить, что она, как и подавляющее большинство выдающихся личностей прекрасного пола, прежде всего, бросила вызов традиционным представлениям о месте женщины в обществе, существенно расширив их. Она, возможно, могла бы стать женщиной-подругой одного из лучших мужчин своего времени, но с самых юных лет ей пришлось вступить в непримиримую борьбу за собственное выживание, и это наложило неизгладимый отпечаток на ее восприятие отношений между полами. А выжив и начав властвовать, она научилась руководствоваться исключительно собственными интересами, в какой-то степени навязанными происхождением, обстоятельствами и необходимостью тщательно заботиться о своей безопасности в суровом и не ведающем жалости античном мире. В отличие от своих предшественниц, царственных особ Египта, Клеопатра реально управляла государством без со-правителя-мужчины. Причем управляла настолько искусно, что сделала Египет мощной и баснословно богатой державой. Не случайно историки утверждают, что роскошь окончательно заполонила Рим с появлением Клеопатры. Она умудрялась скрыто противостоять Римской империи, могучей военной машине, которой к тому времени уже покорялось полмира. Клеопатра прибегала к искусству дипломатии в наиболее сложный для Римской империи период, когда гражданская война в течение долгих лет раздирала грозное государство на части, разведя по разным лагерям наиболее искусных борцов за власть в империи, а ее собственное государство сотрясали смуты. В этих условиях надо было обладать тонким аналитическим умом, чтобы просчитать, на кого делать ставку. Определяя претендента, она максимально и с невероятным успехом использовала для борьбы искусство обольщения, чем добилась славы одной из самых ловких искусительниц в истории. Она сумела связать свое имя с несколькими самыми выдающимися именами Древнего Рима – Гаем Юлием Цезарем, Марком Антонием и Октавианом Августом, что обеспечило ей бессмертие в сообществе этих великих мужчин. И пожалуй, самое интересное заключается в том, что ей удалось обнажить для истории человеческие слабости этих талантливых мужей, оказавшись все-таки не покоренной ими, но повлияв на разум каждого. Завладев вниманием знаменитых римлян, последняя представительница династии Птолемеев способствовала созданию животрепещущей легенды о таинственной и коварной Клеопатре, уникальной женщине, чья судьба вызывает неизменный неподдельный интерес на протяжении более двух тысяч лет. Однако сильная воительница была, прежде всего, слабой женщиной – человеком, совершающим ошибки, имеющим слабости, страхи и комплексы. Именно этой, человеческой стороне жизни Клеопатры, а также ее изобретательным стратегиям стоит уделить внимание. Благодаря нескончаемой цепи хитросплетенных интриг она уцелела и в страшную эпоху сумела красиво прожить короткую, но яркую, как вспышка молнии, и полную приключений жизнь, врезавшись в сознание потомков в виде полумифического, насыщенного множеством вымышленных оттенков образа. От тактики выживания к стратегии успеха Родиться в I веке до н. э. в многодетной семье царского рода было не менее опасно, чем появиться на свет безнадежным бедняком. И если беднейшая прослойка населения больше всего опасалась голода, эпидемий и отсутствия защиты от всякого физического посягательства, то неспособным бороться за себя царственным особам также грозила неминуемая смерть – от изощренных родственников-конкурентов и более сильных внешних завоевателей. Правила естественного отбора распространялись на всю вертикаль общества – от монарха до раба, и никто, кроме, быть может, лишь обладающих холодной отстраненностью философов, не мог долго ощущать себя уютно в этом мире. Были ли потребностью жителя этого мира всего лишь хлеб на столе или достижение любой ценой высшей власти – никто не решался уверовать в обманчивый комфорт роскоши и эфемерную стабильность бытия. Чтобы понять истоки мотивации Клеопатры, придется вникнуть в порядок семейного монархического управления Египта I века до н. э. Клеопатра родилась в семье царя Птолемея XII, произведшего на свет шестерых детей: четырех девочек и двух мальчиков. Она была третьим по счету ребенком, что оказалось одним из ключевых факторов при формировании ее личности. Отпрыски царского дома с детства готовились властвовать – монархия передавалась по наследству старшим сыну или дочери, которые вступали в кровосмесительные браки. Хотя Птолемеи имели македонские корни (Птолемей I был близким другом и сподвижником Александра Македонского), они следовали обычаям фараонов, охраняющих таким странным способом царственную кровь. Обретя власть над Египтом благодаря сокрушительной силе меча Александра, Птолемеи сами находились во власти обычаев и традиций, из-за чего вынуждены были подыгрывать народу, которым правили. И сама Клеопатра являлась плодом такого кровосмешения, в ее жилах текла кровь эллинов, а не египтян. Но воспользоваться высшим правом престолонаследия могли лишь двое детей царя. Вполне очевидно, что отношения между детьми с первых лет жизни неизменно сопровождал смертельный призрак конкуренции, заставляя быстро взрослеть и самостоятельно заботиться о том, чтобы выжить. Жизнь отождествлялась с властью, и только властвующий мог надеяться выжить, опираясь на мощь государственной машины. Поскольку младшие дети нередко рассматривались как потенциальная угроза царствующей паре, их могли устранить физически или, как минимум, под страхом смерти удалить на безопасное от монархов расстояние. Впрочем, нередки были и убийства в самих монархических парах, ведь то были браки не по любви. Таким образом, средние и младшие дети с ранних лет пребывали в состоянии обостренного психического напряжения и душевного смятения. Их взросление сопровождала продолжительная фрустрация1, заставляя искать альтернативные способы выживания. Неудивительно, что они опирались на голос собственных инстинктов гораздо чаще, чем на рациональные аргументы разума. Не вызывает сомнения, что детские годы Клеопатры прошли в жутком прозябании, открыв ей многие противоречия жизненного уклада царского рода. Она, безусловно, слышала бесчисленные рассказы о жестоких предках, без стыда и страха истреблявших менее расторопных представителей правящей династии. Наибольшее влияние на Клеопатру оказал ее отец Птолемей XII, открывший ей множество замечательных возможностей в достижении своих целей благодаря балансированию между врагами, недругами и нейтральными наблюдателями из числа сильных мира сего. Историки, сообщая о нем противоречивую информацию, сходятся на том, что он, не обладая сильной волей, компенсировал слабость характера необычайной хитростью, коварством и жестокостью. Птолемей XII научил девочку этому искусству, изумляющему позже ее современников и опирающемуся на древние религиозные символы, виртуозность подкупа и обольщения, актерский талант и театрализацию любых действий. Именно отцовская инъекция сформировала в девушке уверенность в необходимости искать и находить опору у Рима – для сохранения государственности Египта. Там, где другие видели погибель, Клеопатра научилась распознавать спасение. Отец убедил ее, что противостоять Риму силой – задача не только неосуществимая, но и совершенно бесполезная. Напротив, в условиях постоянно меняющихся властителей империи главным козырем менее сильных становится балансирование, извечная игра со смертью, полная рисков и двусмысленности. Но игра более изысканная, опирающаяся на талант и высшие знания, действо, гораздо более приемлемое и растянутое во времени, нежели короткая смертоносная война и перспектива оказаться закованным в кандалы посмешищем во время триумфа какого-нибудь прыткого римского полководца. В отличие от своих властолюбивых и чрезмерно гордых, страдающих мужской прямолинейностью старших сестер, Клеопатра научилась ненавидеть величественный Рим тихо, без лишних эмоций и, ненавидя, сближаться с нужными людьми из влиятельной столицы империи. Птолемей XII сам обладал талантом влезть в душу даже к дьяволу и обучил этому хитроумному умению свою среднюю дочь. И если он мог задабривать подарками, обещаниями и действовать откровенным подкупом, то Клеопатра обладала куда более грозным оружием – женственностью и беспредельным обаянием. Это оружие ненавязчиво оттачивалось ею с самого детства вместе с приобретением знаний о международной политике, экономике, биологии, филологии и еще множеством наук, которые дети постигали в рамках эллинистических традиций, подкрепленных необходимостью. Знать, чтобы выжить, – таков неумолимый суровый закон жизни. Так или иначе, но и отец, и дочь опирались на неизменно действующий принцип: максимальное использование животного начала в людях, максимально возможное апеллирование к их инстинктам. Почему именно третья дочь заняла столь важное место в жизни египетского царя? Тому, как кажется, есть несколько веских причин. Во-первых, старшие дети, ожидающие восхождения на престол, в противовес отцовской бесхарактерности развивали в себе и демонстрировали для устрашения окружающего мира, даже больше, чем сам властитель Египта, немыслимую жесткость и волю в характере, необходимые для управления государством. Младшие же, чтобы не быть истребленными, вынуждены были учиться гибкости, стать умелыми интриганами, тщательно маскировать свои намерения и демонстрировать высокое искусство дипломатии. Именно такая роль была близка самому Птолемею XII, который стал царем благодаря исключительной политической ловкости и зловещему сплетению дворцовых интриг. Восхождение к власти его самого явилось 1 Фрустрация – состояние гнетущего напряжения, тревожности, безысходности и отчаяния, возникающее как следствие невозможности самореализации. невероятным и небезопасным трюком, поскольку египетский правитель был незаконнорожденным сыном Птолемея IX, а после кончины отца был отодвинут в пользу другого претендента. Жизнь научила его не только смиренно ждать своего часа, но и тайно влиять на события. Как паук, он в леденящей тишине плел таинственные сети, опутывая ими всех. Второй причиной, по которой отец приблизил к себе Клеопатру, оказался его возраст. Как указывает Майкл Грант, Птолемею XII не было и двадцати, когда он был провозглашен царем. Зыбкость его позиций и динамично меняющаяся политическая обстановка не позволяли ему в это смутное время ощутить себя по-настоящему отцом. Зато к моменту взросления Клеопатры и четвертой дочери Арсинои он чувствовал себя более уверенно и, по всей видимости, начал активно готовить опору на будущее. Две старшие дочери, тоже Клеопатра и Береника, были потеряны для него: они выросли слишком негибкими и чрезвычайно властолюбивыми; учить их уже было поздно. Из-за своих тайных дипломатических войн и интриг он упустил главное – духовную связь с дочерьми. Но главное было то, что для собственных быстро взрослеющих и стремящихся к власти старших дочерей, как это ни парадоксально, он уже был конкурентом и служил целью, которую надо было со временем устранить. Никто никого не щадил только за то, что узы кровного родства связывали всех этих отчаянных людей под одной фамилией. Младшие сыновья были слишком юны, чтобы усвоить тайны дипломатии. Оставались средняя дочь Клеопатра и Арсиноя, две царевны с небольшой разницей в возрасте, которым можно было передать искусство управления государством. Пожалуй, была еще одна веская причина такого решения стареющего Птолемея – слишком большой разрыв в возрасте между старшими дочерьми и младшими сыновьями. Ведь им предстояли кровосмесительные браки, а Птолемей хорошо помнил, за что поплатился его предшественник. Принужденный римским диктатором Суллой жениться на своей мачехе, он убил ее, но и сам за это был низвергнут народом. А с одной из средних дочерей в конце концов он и сам мог бы стать соправителем, составив новый фамильный союз: Птолемей готовился к старости… Последующие события показали, что расчетливый египетский монарх не ошибся. Когда в стране начались смуты (не исключено, что не без участия двух ставших совершеннолетними старших дочерей), Птолемей XII вынужден был бежать за поддержкой в Рим. Некоторые летописцы уверены, что Клеопатра сопровождала его в этом путешествии и это позволило девочке-подростку многому научиться и усвоить хитроумные уловки отца. Например, раздавая подарки одним влиятельным римлянам, Птолемей XII успешно занимал громадные суммы у других – тактика, достойная Цезаря, который точно так же создал себе заслон финансовой поддержки путем формирования сподвижников, которым он был должен. В это же время Клеопатра по настоянию отца начала активно заниматься языковой подготовкой. Историки свидетельствуют, что она овладела множеством языков и наречий, что позволило ей хорошо ладить и с теми народами, язык которых не знали Птолемеи (большинство представителей династии говорила на греческом, не зная языков, скажем, Верхнего Египта или иудейского). У Клеопатры же была очень определенная мотивационная установка на получение знаний – она намерена была править страной, и, по всей видимости, уверенность в таком сюжете укрепилась в ней уже в тринадцати-четырнадцатилетнем возрасте. К тому времени, когда несколько окрепший царь при поддержке Рима вернулся в Египет, его старшая дочь Клеопатра уже была убита (вероятно, людьми Береники, победившей в разразившейся войне за власть), саму же победительницу восстановленный монарх покарал смертью, заодно дав урок оставшимся детям, как необходимо обходиться с отцом. Несомненно, Клеопатра была потрясена таким ходом событий, но сама жизнь заставляла ее стремительно взрослеть и учиться жить по законам взрослого мира, не ведающего ни сострадания, ни жалости к ближнему. Для девушки еще один важный урок заключался в осознании, что с воинственными родственниками невозможны полумеры: оставленные в живых во сто крат опаснее тех, которые еще не втянулись в истребительную борьбу. Жестокость и дикость были данью времени: братья и сестры одинаково спокойно относились и к тому, что нужно делить между собой ложе, и к тому, что нужно уничтожать друг друга. И то и другое имело одну банальную цель: выжить. Чтобы быть сильнее, изощреннее и стремительнее, Клеопатре нужны были высшие знания – смертельная опасность сурового времени и перспектива получить яд с сочными плодами или удар острого кинжала в сопровождении милой улыбки родственника были лучшими стимулами для настойчивого обучения различного рода искусствам. Подступаясь к власти все ближе, Клеопатра с ужасом и трепетом осознавала, что должна бороться против всех: против Рима, который она ненавидела, но на который опиралась; против родственников и влиятельных египетских сановников, которые готовы были захватить власть при появлении малейшей слабинки; против соседних государств, которые жаждали отхватить кусочек благодатной земли у Египта, применяя коварство, хитрость и силу; наконец, против дальних могучих врагов за пределами империи (таких как Парфянское царство), хищнически поглядывающих на окраины Римской империи и вассальные государства у ее границ. Если к этому добавить постоянные раздоры внутри империи и извечную нестабильность государств-соседей, становится понятным напряженность правителей и установка немедленно ответить на любое геополитичекое колебание. Да и сама жизнь непрестанно давала уроки, подстегивая внутреннюю напряженность и мотивацию формирования всесторонней защиты. Когда Клеопатре было одиннадцать, римляне без особых оснований напали на Кипр, которым правил родной брат Птолемея XII. Чтобы избавиться от унижения, этот далеко не худший представитель династии проявил мужество и покончил с собой. А для будущей царицы открылась еще одна плоскость взаимоотношений в мире государств-хищников: нейтральность легко приравнивается к враждебности; чтобы предотвратить агрессию, надо прослыть большим другом, а еще лучше – нежной и доброй подругой римского властителя. Клеопатра наблюдала за отцом, который, не скупясь, покупал дружбу влиятельных римлян. Юлий Цезарь в свое консульство провел закон о том, что Птолемей XII является «другом и союзником римского народа». Манипуляции политиков всегда стоили дорого: как указывают историки, Цезарь и его коллега Помпей Великий получили внушительную сумму, которую эксперты приравнивают к 17 миллионам долларов XX века. Высокопоставленные римляне требовали денег немедленно… Хотя Клеопатра и видела в действиях отца хитроумный выход из положения, но в то же время она отчетливо осознавала призрачность воздвигаемых защит. Стены из проведенных законов и благосклонность знатных римлян рухнут, как картонный домик, как только кто-нибудь из влиятельных людей Вечного города выдвинет более весомые аргументы. Дамоклов меч всегда будет нависать над Египтом уже только потому, что этот богатый и благодатный край, как магнитом, притягивает всевозможных охотников поживиться. Поэтому Клеопатра уже тогда искала альтернативные лазейки. На подкупы и без того утопающих в роскоши римских чиновников не хватит богатств всего Египта… Да и египетская элита – совсем не безмолвные изваяния: любой перегиб во внутренней политике мог мгновенно породить смуту, а при наличии высококровных родственников постоянная опасность замены служила еще одним хорошим стимулом тщательно заботиться о выживании. Это была не просто конкуренция, это была ежедневная и ежечасная борьба за жизнь и влияние в рамках одной семьи и окружающей ее плотным кольцом властной элиты. Выжить дано было лишь самому виртуозному, самому прозорливому, самому предусмотрительному и… самому жестокому. Клеопатра училась жестокости, тщательно пряча ее под маской женственности и очарования. По мнению исследователей, есть совершенно очевидные данные о том, что Птолемей XII успел сделать восемнадцатилетнюю Клеопатру своей соправительницей, фактически подтвердив ставки на среднюю дочь. Впрочем, у него не было иного выхода, поскольку царь чувствовал приближение кончины, а Клеопатра была старшим ребенком из оставшихся в живых двух дочерей и двоих сыновей. Но в связи с этим обстоятельством и у Клеопатры резко сужался выбор: ей отныне надо было либо царствовать, либо умереть. В восемнадцать лет она невольно приняла вызов, решив воспользоваться шансом, который дает в руки судьба… Испытания начались почти сразу. Через несколько месяцев Птолемей XII покинул этот мир, оставив юную дочь наедине с накатывающимися снежным комом фатальными обстоятельствами. Клеопатра благоразумно скрывала кончину отца от римлян, что дало ей временную отсрочку в несколько месяцев. Она вела себя с поразительным хладнокровием, взявшись за традиционные методы укрепления власти. Манипуляция религиозными символами и мистерия обожествления были первым необходимым шагом в цепи восшествия на престол и закрепления Клеопатры в роли царицы. Став женой своего младшего брата Птолемея XIII, она совершила культ царей. Последний предназначался для формирования устойчивого общественного мнения внутри Египта и являлся официальной доктриной обожествления при жизни. Причисление себя к лику святых, богами посланных править этим государством, призвано было устрашить сомневающуюся часть населения и убедить потенциальных возмутителей спокойствия в стабильности и прочности настоящего государственного управления. Мистика таинства воздействовала на очень многие головы, заставляя воспринимать царицу богиней Исидой, а царя – богом Осирисом. Юная царица знала цену религиозным символам и в течение жизни не раз прибегала к ним для укрепления своих позиций и даже просто чтобы произвести впечатление на окружающих. За два года, прошедших от воцарения до появления в Египте великого воителя Юлия Цезаря, Клеопатра показала себя вполне состоявшимся лидером. Кроме обожествления себя, она осуществила ряд шагов, рекламирующих ее как единовластную правительницу. Например, одна (без соправителя) заменила священного быка в одном из основных святилищ, начала чеканить монету с собственным изображением, словно забывая о своем более молодом брате-муже. Она справилась с неурожаем и даже рискнула стать на сторону одного из римских наместников во время его спора с другим. Правда, в такое шаткое время Клеопатра благоразумно объявила и о том, что ее брат Птолемей XIII является соправителем. И по всей видимости, вклинивание в раздор между сильными римлянами было серьезным просчетом, едва не стоившим жизни молодой царице. Противники, выступавшие в составе регентского совета юного царя, тотчас воспользовались ситуацией, и Клеопатре под страхом гибели пришлось на время оставить египетскую столицу. Можно лишь гадать, чем бы завершился новый виток борьбы за власть, если бы в этот момент на египетский берег не высадился Юлий Цезарь со своими непобедимыми легионами. Последний, пытаясь поставить точку в смертельном соперничестве с Помпеем Великим, пришел в Египет по следам отступавшего, некогда самого удачливого римского полководца. Клеопатра осознала всю историческую глубину этого события и совершила невероятный по смелости и оригинальности шаг – предстала перед прославленным полководцем в образе смущенной просительницы. Причем с явной целью совратить воителя для решения своей главной проблемы: ей надо было выжить в этой сложной обстановке всеобщей враждебности. На этот раз она сделала правильную ставку, в результате чего ее ждал неожиданный баснословный выигрыш… Блистательность блефа и искусство лавирования Египетская царица с детства хорошо усвоила законы психологии и понимала, куда могут завести инстинкты могучих властителей Рима и сильных, на первый взгляд, мужчин. Она использовала эти знания всякий раз, когда была необходима сделка. Когда в возрасте двадцати одного года она встретилась с Юлием Цезарем, любвеобильным пятидесятидвухлетним зачинщиком гражданской войны, у нее не было иного выхода, кроме как обольстить тонкого ценителя женской красоты. Ведь к тому моменту Клеопатра уже хорошо знала, как отнесся властитель Рима к убийству своего противника Помпея Великого и организаторам убийства, находившимся в окружении ее брата. Клеопатра также хорошо знала, что евнух Потин, главная опора ее младшего брата Птолемея, люто ненавидит римлянина, так беззастенчиво ворвавшегося в его сферу влияния. Кроме того, Цезарь вряд ли обрадовался тому факту, что Потин от имени Птолемея XIII снабдил сына вероломно обезглавленного Помпея кораблями и солдатами. Таким образом, и у Цезаря возможности маневра были не велики: ему нужны были незыблемая поддержка и ресурсы Египта для оплаты усилий своих легионеров. А поскольку он не мог рассчитывать на окружение Птолемея XIII, а смелость и готовность к борьбе Клеопатры внушили ему доверие, он сделал ставку на нее. Конечно, обаяние Клеопатры, ее девичья свежесть и решительность стать на сторону римского полководца довершили дело, но это было вторичным фактором. Их связи никак не помешал тот факт, что Клеопатра, при ее знании полутора десятка языков, к моменту встречи с воителем все еще не владела языком римлян. Приворожив Цезаря, Клеопатра неминуемо воспользовалась частью его имиджа победителя. Благосклонность полководца стала на долгое время стеной безопасности, отделяющей Египет от хищных взглядов римлян. Там, где ненавязчиво делятся государства и мановением руки вершатся судьбы целых народов, сложно говорить о трепетной романтической любви. Попав в постель будущего императора Рима, Клеопатра начала активно действовать, проявив при этом не столько энергичность, сколько трезвость мышления, подкрепленную острой приправой женского очарования. Резюмируя аргументы сближения этих неординарных личностей, тем не менее, стоит обратить внимание на еще один штрих, заметно повлиявший на выбор Клеопатры. Действительно, у нее были определенные возможности сделать ставки на сына Помпея, а еще ранее – на римского полководца Габиния. Или на представителей египетской элиты. Юная царица имела очень ограниченные возможности для встречи и поддержки самого Помпея Великого, поскольку наемники ее брата убили знаменитого римлянина в момент высадки на египетский берег – чтобы не вызвать гнев победившего в решающем сражении Цезаря. Она была очень хорошо осведомлена о деятельности Цезаря и разгадала его генеральный замысел – стать у штурвала империи, силой захватив вожделенную власть. А ведь в тот момент ореол величия самого Цезаря не был таким очевидным, как спустя две тысячи лет после его смерти. Но женское чутье, холодный расчет и инстинкт выживания подсказали ей, что только такой мужчина мог решить проблему ее защиты и стабильного существования. И только такой мужчина в ее постели мог подтвердить ее царскую состоятельность. Другими словами, следовало быть великой египетской царицей, чтобы тебя полюбил Гай Юлий Цезарь. И именно таким внутренним наставлением руководствовалась фактически отлученная от власти Клеопатра, когда решилась поиграть с Цезарем в любовь. Закаленный военными походами властитель Рима (именно в Египте, когда он увидел голову поверженного Помпея, Цезарь, несмотря на неприятные внутренние ощущения, наконец осознал себя главным распорядителем в империи) сдался под напором обаяния, сексуальной энергии и интеллектуальной многогранности девушки. Она же готова была на все, чтобы получить власть и уцелеть. В этом проявился ключевой элемент ее исключительно женского подхода в решении основных жизненных задач, когда цель достигается и при положении на вторых ролях – руками выдающихся и покоренных мужчин. Цезарь решился дать ей это все, имеющее имя Египет. Для начала Цезарь был вынужден уравнять в правах царицу и Птолемея XIII. На деле это означало восстановить единоличную власть Клеопатры. Цезарь имел в Египте свой важный интерес, и Клеопатра отчетливо уловила это. Она сумела убедить полководца в том, что не только является партнером в постели, но и вполне способна решать военные и политические задачи. Как справедливо отмечает исследовательница мотивации взаимоотношений египетской царицы с римскими полководцами Люси Хьюз-Хэллет, жестокая нужда в деньгах, а вовсе не помутневший от любовных ласк Клеопатры разум полководца удерживала Цезаря в Александрии. Долгая борьба нервов наконец привела к выяснению отношений на поле брани между сбежавшим из дворца Птолемеем XIII и легионами Цезаря. Не исключено, что военное противостояние было спровоцировано Клеопатрой, которой нужна была определенность. Для нее опять наступил выбор между смертельным риском (ведь Цезарь с малочисленным войском мог и проиграть в этой схватке) и невыносимым выжиданием. Клеопатра всякий раз выбирала активные действия, предпочитая рисковать, чем терпеливо ждать развязки. Причем она всегда осознанно и с тщательной подготовкой шла навстречу опасности, руководствуясь какой-то мужской логикой, лишь приправленной неожиданной и непредсказуемой для всех женской тактикой. Во дворце она всячески подстрекала четырнадцатилетнего брата-царя к бурному проявлению эмоций, и этот трюк в конце концов удался. Его результатом стал молниеносный и жестокий разгром мятежных войск и смерть Птолемея XIII, который утонул из-за тяжести золотых доспехов. Цезарь, которому также нужна была стабильная ситуация на границе империи, теперь имел двойную выгоду: он мог оставить в Египте преданного человека, связанного с ним гораздо более тесной связью, чем просто дружба или обещания. И он мог рассчитывать на получение необходимых ему ресурсов. Для убедительности создаваемой маскировки диктатор выдал Клеопатру замуж за ее самого младшего брата, тоже Птолемея, которому было в то время всего лишь двенадцать. Но даже такой расчетливый человек, как Юлий Цезарь, не мог предположить, что Клеопатра намерена сама стать весомым и во многом самостоятельным политическим игроком, а не довольствоваться ролью богатой фаворитки на задворках империи. На редкость изобретательная женщина для верности решила посильнее привязать мужчину старым и верным способом – родив ему наследника. У Клеопатры было несколько веских причин для такого шага. Во-первых, у Цезаря не было наследника и сын от египетской царицы вполне мог бы стать таковым. Во-вторых, ребенок от властителя Рима должен был служить защитой для нее самой: кто из не страдающих близорукостью римских граждан посмеет низвергнуть женщину, имеющую ребенка от первого гражданина Рима? Этим шагом она намеревалась уравнять себя в правах с римлянами. И в-третьих, что самое важное, если в будущем Египтом будет править сын Римского императора, вовсе не обязательно присоединять это государство к империи. Рождение сына от первого среди равных в Риме, таким образом, сулило независимость Египту. Естественно, Клеопатра сопроводила появление ребенка театрализацией государственного масштаба, что было не только частью внутренней политики, но и прямо направлено как важное послание в Рим. Царица изобразила рождение Цезариона как рождение бога Гора, попутно провозгласив себя, ни много ни мало, матерью бога Солнца. Эта женщина умела извлечь пользу из любого, даже сомнительного по значению, события. Но Клеопатра лишь одно не смогла предусмотреть: что Цезарь не станет официально признавать очевидное – что это его ребенок. А Цезарь поступил именно так, поскольку речь шла уже о его репутации, а значит, и о политическом долголетии. Он мог, руководствуясь моралью общества своего времени, иметь сколь угодно много любовных связей вне семьи. Этот величественный и, без сомнения, гениальный полководец лишь снисходительно улыбался, когда его легионеры во время триумфов с задором распевали веселые песни о лысом развратнике. Но он не мог позволить, чтобы наследником империи стал человек, не являющийся гражданином Великого города. Вернее, он не мог бы узаконить такого хода событий, даже если бы хотел этого. Даже Цезарь был скован обстоятельствами, которые были выше его власти. Цезарь не признал ребенка даже тогда, когда Клеопатра, не выдержав, появилась в Риме. Император позаботился о формальных почестях для египетской царицы, предоставил в ее распоряжение дом на другом берегу Тибра. Но он не сделал ничего, чтобы в Риме озаботились появлением неожиданного наследника. Возможно, Клеопатра была озадачена, удивлена и даже раздражена. Но тот факт, что она оставалась в столице мира непредвиденно долго, для всех наблюдателей за развитием отношений двух исторических личностей служил сигналом ее двоякого восприятия событий. С одной стороны, она не теряла надежды повлиять на императора, а с другой – сделала целый ряд хитроумных попыток привлечь на свою сторону наиболее заметных игроков в империи. То есть фактически готовила себе новые тылы – на случай, если развитие отношений с Цезарем по каким-либо причинам станет невозможным. Ведь она оставалась в Риме и тогда, когда сам неисправимый завоеватель вынужден был по государственным делам оставлять столицу. А может быть, она стремилась к усилению своих позиций параллельно отношениям с диктатором – ведь и самому Цезарю было бы легче вести диалог с влиятельной властительницей богатой державы, чем с нетерпеливой просительницей-любовницей. Женщина очень хорошо понимала, что может дать ей политическая поддержка римской элиты, и потому целенаправленно развивала отношения с наиболее весомыми фигурами в столице. Тем более, достоверно неизвестно, как часто навещал гостью сам Цезарь, ведь дело было в Риме, где он был до неприличия скован пристальным вниманием поклонников и противников. Клеопатра же максимально использовала фактор личных отношений, предпочитая наводить мосты с совершенно различными по политическим убеждениям людьми. Ей удалось произвести необычайное впечатление не только на очевидных сторонников Цезаря, но и на его некоторых противников. Даже блистательный и фантастически популярный Цицерон признал пленительную целостность образа Клеопатры, ее ученость и недюжинную эрудицию. Знаменитый оратор был настолько восхищен этой неординарной женщиной, что сам стал пресекать распространение в столице слухов о ее развратности. Приобретение такого сторонника, как Цицерон, говорит о немалых психических и коммуникативных способностях царицы. Клеопатра умела очаровывать, и для этого ей вовсе не обязательно было предлагать свою постель знаменитым римлянам. Она вела диалог на социально равных условиях, и уже в этом проявился благоприятный результат ее связи с Цезарем. А ее интеллектуальные способности, подкрепленные данными постоянно работающей на египетскую царицу армии шпионов, часто ставили ее много выше собеседников. Естественно, максимально использовала она и тайны косметологии, в чем Восток преуспел гораздо больше Запада. Убийство Цезаря стало потрясением для Клеопатры, перевернувшим всю ее дальнейшую жизнь. Но совершенно очевидно и другое: египетская царица ни на миг не теряла самообладания, ей было чуждо отчаяние и лихорадочные непродуманные действия. Может быть, она не испытала и ощущения внутренней утраты. Цезарь был для нее опорой в этом мире, но его мир не мог стать миром Клеопатры. Она жила в другом, восточном измерении, никогда не теряя чувства реальности; она отдавала себе отчет, что не сможет стать для Цезаря даже тем, чем была для Александра Македонского Роксана. И не только потому, что Цезарь не посмел бы так жестоко играть с окружением, возвышая женщину, которая не является римлянкой. Но еще и потому, что и сама Клеопатра уже давно отвела себе более весомую историческую роль: она никогда бы не позволила себе довольствоваться лишь ролью жены – пусть даже величайшего человека на Земле. Она была самодостаточным сформировавшимся психотипом с чрезвычайными для женщины амбициями; ей нужна была не только свобода действий, но и простор, опирающийся на политическую поддержку сильных мира сего и на несметные богатства Египта. Она уже обладала высокими знаниями и вкусила прелесть роскошной жизни на вершине существующего социума. К тому же у нее не было пути назад, к существованию в более простых социальных условиях. Как владычица государства, более слабого в военном и политическом отношении, чем Римская империя, она была легкой добычей, и это было вечным стимулом действовать жестко, трезво и решительно. После внезапной смерти Цезаря и оглашения его завещания, из которого следовало, что ни Клеопатра, ни ее сын не получат ничего, она еще раз осознала, как близка грань, за которой таится и ее гибель. Царствовать или умереть – было ее вечным земным крестом, который она несла в себе. Именно поэтому после мартовских ид Клеопатра стала действовать еще более холодно и беспощадно, руководствуясь твердым, бесчувственным расчетом. Не потому, что в ее сердце не было чуткости и нежности, а потому, что смертельная опасность грозила теперь ей и ее маленькому сыну. Ей оставалось либо ждать развития событий, закрыв глаза и уши от страха и отчаяния, подобно страусу, прячущему голову в песке, либо активно действовать, влияя на происходящее и самостоятельно вписывая в историческую летопись грандиозные события. Что сделала египетская царица, лишившись Цезаря? Она должна была устранить возможные угрозы и обеспечить выживаемость сына – до того времени, когда сумеет найти новую опору. Ровно полгода ей понадобилось для приведения в действие своего жуткого плана. Согласно сценарию, ее младший брат и соправитель неожиданно заболел и скоропостижно скончался. Царице не оставалось ничего другого, как сделать соправителем своего собственного сына Цезариона. Это было двойным символом: во-первых, маленький человечек стал божественной и неприкосновенной особой для египтян, во-вторых, это событие должно было напомнить Риму, что незаконнорожденный наследник великого Цезаря (который спустя полтора года после убийства и сам был причислен к богам) неуклонно следует традиции могущественных и божественных правителей, традиции своего знаменитого отца. Клеопатра, конечно, хотела уравнять своего сына в правах с Цезарем. И поднять таким способом уровень своего величия – в глазах римлян, где она оставалась лишь одной из многих любовниц этого прославленного гражданина Рима. Кроме того, усиление власти в самом Египте Клеопатре было необходимо еще и потому, что в разгоревшейся после смерти Цезаря новой гражданской войне ей не на кого было рассчитывать, в то время как сам Египет становился еще более привлекательным для воюющих сторон. Отныне царица не желала делать скоропалительных и явных ставок на кого-либо из римских воителей. Она не поддержала обратившихся за помощью заговорщиков, ссылаясь на неурожай в Египте. А помощь сторонникам Цезаря – Марку Антонию и Октавиану – скорее инсценировала, чем пыталась оказать, поскольку, выведя свой флот из Александрии, по предположению некоторых историков, возвратила обратно, ссылаясь на рассеявшую корабли бурю и внезапную собственную болезнь. Впрочем, этот эпизод дает дополнительные штрихи к портрету Клеопатры. Как отмечает Майкл Грант, до нее ни одна из цариц эллинистических государств не принимала на себя прямого командования военным флотом (и похоже, такого в мировой истории не случалось и после Клеопатры, хотя Маргарет Тэтчер организовала военно-морскую кампанию в Атлантике, разумеется, не принимая прямого руководства). Второй штрих еще более важен, поскольку раскрывает талант женщины-дипломата, искусно обошедшей смертельные препятствия в образе грубых и жестоких к оппонентам римских полководцев. Хотя кажется очевидным желание Клеопатры выступить на стороне цезарианцев, на самом деле не все так однозначно. И неудачное выступление флота, и опоздание после этого к решающему сражению вновь набранного флота, принимая во внимание организаторские способности царицы, говорит скорее о ее таланте в театрализации действий, нежели о реальных намерениях. Интересно, что она не просто сама играла роль, а разыгрывала представление при помощи многочисленных марионеток в виде полководцев, войск, окружая все это жизненными декорациями в виде морской стихии и кораблей. Цезарь уже был мертв, а кто возвысится после него, было совсем не ясно. Поэтому поведение Клеопатры, для которой неверная ставка означала низвержение и смерть, мало вязалось со светлой памятью о могущественном любовнике. И если бы проиграли Антоний с Октавианом, Клеопатра смогла бы объяснить слабые попытки помочь им страхом перед угрозами римских полководцев. Зато после очевидной победы триумвиров египетская царица легко выставила себя жертвой жестоких и непредвиденных обстоятельств. Когда же спор разрешился, Клеопатра всерьез задумалась над необходимостью новой поддержки. Она не могла, подобно своему отцу, отправиться в Рим с подарками и обещаниями. Женщине сблизиться с кем-либо из знатных римлян было во сто крат сложнее, чем мужчине. Она жила в патриархальном мире, где статус женщины диктовался мужчиной и неизменно определялся как вторая роль. Царица могла лишь ждать удобного случая, чтобы не обнаружить желания слишком очевидно. Но конечно, решение Клеопатра приняла задолго до новой встречи – она всегда заботилась о максимальной осведомленности о слабостях и пристрастиях римлян, об их передвижениях и планах. Внимательные исследователи ситуации в Египте после гибели Цезаря справедливо отмечают, что у Клеопатры едва ли был выбор. Из трех триумвиров, оказавшихся у штурвала истории, лишь двое попали в поле зрения египетской царицы. И не только потому, что Марк Антоний и Октавиан были яркими личностями и обладали реальной властью. Третий участник сговора, Лепид, не имел никаких шансов стать официальным наследником Цезаря, тогда как первые двое были признаны таковыми в Риме. Бороться же за власть силой, как это делал Цезарь, Лепид, по всей видимости, был не способен. Поэтому Клеопатра сразу исключила его из списка претендентов или, по крайней мере, отодвинула на второй план. Из двух оставшихся Октавиан был в Риме, управляя западными землями Империи, тогда как Антоний получил восточный доминион. Есть еще один важный штрих: именно Антоний был военным наследником Цезаря, а его авторитет резко вырос после победы над основными заговорщиками. Антоний как перспектива выглядел гораздо привлекательнее остальных. Не говоря уже о его внешних данных: мускулистый и мужественный, он смотрелся явно привлекательнее худощавого, болезненного и не богатого на эмоции Октавиана. Вот в чем кроется разгадка действий Клеопатры, которая к тому же должна была сделать ставку вслепую, даже не видя претендента. То, что она мельком встречалась с Антонием раньше, не имело никакого значения, ведь тогда она не рассматривала его как объект обольщения. Окажись все наоборот, она постаралась бы вскружить голову Октавиану или Лепиду. И наверняка преуспела бы в этом. И вряд ли сдерживающим фактором был бы возраст. Хотя и тут все оказалось на руку Клеопатре: Антоний к тому моменту уже был сформировавшимся сорокалетним мужчиной в расцвете сил, а Октавиан – тщедушным юношей, не выглядевшим даже на свои двадцать два. Самой Клеопатре в ту пору было около двадцати восьми… Конечно, египетская царица знала о повышенном интересе Антония к противоположному полу, его простоватости и смирении перед воинственной и необычайно властной женой Фульвией. Она долго и хорошо готовилась к встрече, поскольку отчетливо представляла себе не только цель такой связи, но и механизмы для приведения в действие задуманного. Но конечно, было бы наивным полагать, что римский полководец попал в сети Клеопатры как глупый мышонок, жаждущий новых любовных приключений. Их первая встреча была обставлена с таким фарсом и такими яркими декорациями, что только неискушенный наблюдатель мог бы предположить, что речь идет о некой цепи романтических случайностей, закончившихся великой любовью. На самом деле все было гораздо проще: и для Клеопатры, и для Антония любовный роман был лишь скреплением политической сделки. Лишь с той, возможно, разницей, что где-то в глубине души Клеопатра таила надежду, что этот мужчина окажется ее долгожданным спутником, необходимым ей как женщине, как матери и лишь потом как правительнице государства. Но на поверхности иерархия ценностей выглядела перекрученной. Клеопатре Антоний был нужен для укрепления власти, а значит, для продления периода ее физической безопасности и устранения угроз; для Антония, как и прежде для Цезаря, Клеопатра с ее Египтом была нужна как вассальное и союзническое государство, снабжающее империю хлебом, деньгами и другими необходимыми для войны ресурсами. Именно для войны, поскольку и Антоний, и Октавиан (а на тот момент еще и Лепид) осознавали, что их договоренности о совместном управлении империей – лишь оттяжка решения ключевого вопроса: кто останется у руля империи, а кто отправится в царство теней. Поэтому Антоний собирался сделать то, что не сумел сделать полководец Марк Красс и что не успел сделать сам Цезарь, – покорить Парфянское царство. Это было необходимо, чтобы взять верх над соправителями. А Клеопатрой он легкомысленно воспользовался как женщиной. И вот тут он начал попадать в зависимость от этой уникальной личности – теперь уже помимо воли. Клеопатра беззастенчиво попросила Антония казнить свою родную сестру Арсиною, которая была потенциальной угрозой ее власти. Взамен она согласилась обеспечить Антония ресурсами и военной поддержкой для проведения парфянского похода. Таким образом, основная мотивация обоих была связана с главным вопросом – физическим выживанием в этом мире и распространением своего влияния на соперников. В этой ситуации сложно говорить о любви. Скорее речь шла о некой дополнительной заинтересованности в развитии отношений. Клеопатре нужен был долговременный союз, а также мужчина, который бы закрепил в глазах общества ее женские притязания; Антоний соответствовал ее представлению о человеке, который может находиться рядом с такой женщиной, как она. Антоний же, очевидно, вкусил сладострастия, которого, возможно, не испытывал прежде. Не только физического, потому что Клеопатра обволакивала его и необычайными ласками, и несвойственным женщинам интеллектом, и удивительной для любого государственного деятеля рассудительностью в построении политических схем и проектов. Учитывая, что любовный или, скорее, сексуальный союз закреплял политический, можно с уверенностью говорить, что оба нашли то, что искали. Мог ли политический союз заключиться без интимной печати, поставленной на соглашении Клеопатры и Антония? В этом нет никакого сомнения, принимая во внимание ситуативные выгоды. Также не стоит сомневаться, что постель как логическое завершение переговоров было делом рук Клеопатры. Ей, женщине, более чем переборчивой в отношениях с мужчинами, Антоний был нужен гораздо больше, чем она сама триумвиру, для которого не было никаких преград и проблем в заведении бесчисленных романов за пределами семьи. Для Антония интимная связь с Клеопатрой была лишь действием в рамках существующей идеологии современного ему общества, прологом любого романа. Так поступали Юлий Цезарь, любовницы были и у Октавиана, и у многих других знатных римлян. Но это была мужская идеология, непозволительная для женщины. Поэтому для царицы Египта Антоний был зацепкой для более длительных отношений, создания некоего подобия семейной ячейки. Клеопатра постаралась сделать все, чтобы приковать к себе полководца, и в конце концов ей это удалось. Несмотря на то что окончательному успеху, выраженному в существенном влиянии (но конечно, не полном) на своего мужчину, предшествовала трехлетняя разлука, убедившая Клеопатру в слабости и непоследовательности ее избранника. Клеопатра сумела использовать свое женское обаяние и необычное искусство дипломатии для эксплуатации лучших мужчин своего времени, и в этом заключен самый важный штрих восприятия ее образа последующими поколениями. Хотя кажется, что в мотивации Клеопатры-царицы разобраться довольно легко, мотивация Клеопатры-женщины представляет гораздо более сложную формулу. Вполне возможно, что как в отношениях Клеопатры с Цезарем, так и в ее отношениях с Антонием произошли наложения двух ключевых стремлений – выжить в роли правительницы Египта и создать моногамную ячейку. В конце концов она была женщиной и ей, пусть где-то глубоко внутри естества, хотелось обычного человеческого счастья, выраженного в желании созерцать своих подрастающих детей рядом с надежным и сильным спутником. Хотя эти желания были глубоко подавлены необходимостью вести образ жизни царственной особы, балансируя между низвержением и величием. Поиск адекватного мужчины для организации семейного уклада в той или иной степени можно считать стандартным желанием каждой женщины, в отношении же царицы это утверждение вряд ли может быть тождественным. С одной стороны, Клеопатре хотелось, чтобы рядом с ней находился уверенный в себе мужчина, почитаемый элитой общества, – мужчина, подходящий ее положению. С другой – вопрос собственного дома – Египта – неизменно имел несоизмеримо большее значение, чем такие эфемерные для властителей понятия, как любовь, брак и семья. Наличие этой дилеммы необходимо учитывать, чтобы до конца осознать природу мотивации отношений Клеопатры с двумя наиболее влиятельными мужчинами своего времени. Ключевым штрихом выбора царицы Египта был тот неизменный факт, что усиление трона означало жизнь, а его ослабление немедленно приближало владычицу к краю свежевырытой могилы, которую многочисленные недруги всегда держали наготове. Но поскольку идеальных людей не бывает, оба знаменитых римлянина подходили Клеопатре лишь частично. Цезарь был ослеплен жаждой великих побед, идеей написания собственной рукой исторической летописи, потому он мало подходил для семейной жизни. Кроме того, Рим, поскольку был объектом власти, имел для него значение, не сравнимое со всеми женщинами на свете. Но он позволял себе увлечься, и царица сумела извлечь из этих увлечений максимальную пользу. Антоний не подходил ей по другой причине: в отличие от Цезаря он был не так целеустремлен; он не обладал такой сильной волей и психически был слабее самой Клеопатры. Антоний был наиболее реальной фигурой, на которой можно было остановить выбор, и Клеопатра старалась, как могла, вырастить из него могучего полководца. Но ей не удалось сделать из своего мужчины то, что сделала Ливия из слабого и во всем сомневающегося Октавина. Явление миру великого императора Рима Октавиана Августа – дело рук его жены Ливии, тогда как гибель Клеопатры и Марка Антония – это результат слабости последнего. Клеопатра осознавала эту проблему задолго до решающей битвы при Акции, заставившей их обоих наложить на себя руки. Не случайно историки упоминают, что Клеопатра всякий раз ободряла Антония, стимулировала его военные походы, не говоря уже о том, что она обеспечивала эти походы всем необходимым. Плутарх приводит замечательную историю, которая символизирует отношения этой пары и роль Клеопатры в этом союзе. Когда Антоний как-то занялся рыбалкой, Клеопатра приказала одному из своих приближенных тайно нанизать на крючок соленую черноморскую рыбу. Полководец вытащил рыбу и был поднят на смех. Но Клеопатра совершенно серьезно сказала ему: «Император, лучше оставь удочки нам, бедным правителям Фароса и Канопа. Твое дело охотиться за городами и царствами». Кстати, знаковым является и то, что она называла его императором, а ведь он был лишь триумвиром, соправителем. И если, согласно Тациту, в слово «император» иногда вкладывалось значение «полководец, ведущий военные действия от имени Рима», то и тут такое обращение Клеопатры можно расценить как стимул действовать. Она искусно возбуждала его психику, подготавливая более весомую роль, нежели он играл. Именно вследствие названных причин интимные отношения с Цезарем и Антонием для Клеопатры были вторичными. Более того, искусство обольщения и могучая сила женственности служили лишь оружием в борьбе за жизнь и власть. Но в этом было мало двусмысленности, потому что побудительными мотивами действий Цезаря и Антония в отношении Клеопатры являлись честолюбие и тщеславие, а отнюдь не любовь и нежность. Заслуга же Клеопатры состоит в том, что она сумела заставить этих, несомненно, выдающихся мужчин обратить на себя внимание не только как на женщину, но и как на талантливого политика, поверить в ее способности управлять государством, вести важную политическую и межличностную игру. Речь фактически идет о том, что Клеопатра, оставаясь женщиной, оказалась способной выполнять и мужскую функцию. Эта ее социальная двуликость и умение играть в обществе роль то обольстительной женщины, то могучего правителя и политического игрока античного мира и оказались для современников и историков тем козырем, который резко выделял ее из сообщества женщин. И не только женщин Древнего мира. Наиболее интересным в образе Клеопатры является то, что в отличие от женщин-политиков более поздних эпох ей для своего возвышения не пришлось подменять полоролевую функцию, другими словами, не пришлось становиться мужчиной в женских одеждах. Она слыла заботливой матерью и нежной любовницей, и это было так же естественно, как и управление крупным государством, с укрощением мятежей и заговоров, подготовками к войнам и сложными политическими манипуляциями. Строго говоря, среди современниц Клеопатры были и царицы, и воительницы. К примеру, жена Марка Антония Фульвия едва ли не взяла на себя роль римского полководца. Но при этом ее образ моментально лишился женственности в глазах подавляющего большинства римлян. Тогда как Клеопатра оставалась прежде всего женщиной и именно как женщина, как искусительница и охотница за сердцами самых сильных мужчин представляла главную угрозу в глазах всемогущего Рима. Создание исторического мифа Клеопатра жила в эпоху, когда виртуозность манипулирования сознанием общества достигалась путем молниеносного распространения слухов, непрерывной работы авторитетных агентов влияния, астрологов и предсказателей, авторов книг и религии. Причем последнее было наиболее действенным средством. Живые деятельные люди и мифические образы богов в значительной степени формировали и корректировали общественное мнение, навязывали образы и делали легендами частью биографий. Клеопатра хорошо усвоила это с раннего детства, используя все возможные элементы воздействия на психику окружающих – от пестрой одежды и величественной манеры держать себя до виртуозного использования всякого, кто мог умело содействовать театрализованному представлению длиной в жизнь. Египетская царица беззастенчиво присвоила себе титул богини Исиды, появляясь на публичных мероприятиях непременно в одежде священной особы и совершая мистические культы этой богини. Что, конечно же, психологически воздействовало на народ, распространяя волны восторженной и благоговейной легенды. Во время первой встречи с Антонием было столько фарса и столько декораций, что мифов о ее таланте создавать из любого события помпезное представление хватило на целую эпоху – вплоть до обезумевшего от власти Нерона. По мнению Хьюз-Хэллет, декоративность визитов и перемещений лидеров государств имела еще одну важную сторону: продемонстрировать экономическую мощь государства через показное изобилие. Может быть и так, но тем не менее театрализация сопровождала всю жизнь царицы и, по всей видимости, была одной из форм самовыражения, проявления внутренней демонстративности натуры и женской силы. Например, появившись в Афинах во время подготовки к войне с Октавианом (где уже действовала негативная пропаганда Октавиана и Ливии), Клеопатра таки сумела приобрести популярность, мастерски используя свои актерские способности, яркие костюмы, а также немалые денежные средства. Царица так хорошо играла роль богини Исиды, так ловко демонстрировала знаменитому городу щедрость, что на фоне вводившего новые налоги Октавиана добилась не только комплиментов, но и беспрецедентного поклонения в виде установления в Акрополе статуи в одеяниях богини Исиды. Среди методов воздействия владычицы Египта стоит отметить и якобы тайное распространение пророчеств. Базировались они на общем настроении населения Египта, заключавшемся в неприязни и даже ненависти к Риму, от которого исходила вечная угроза. Фактически Клеопатра ловко эксплуатировала в своих личных целях противостояние Востока и Запада. У историков нет достоверных данных о том, что царица как-то влияла на составление пророчеств, но она явно содействовала негласному распространению слухов о том, что прорицатели «видят» конец владычества Рима и что осуществит это тайное желание Востока женщина-правительница. Нетрудно догадаться, что такой женщиной могли видеть лишь Клеопатру. Впрочем, у этих слухов была и оборотная сторона: Октавиан потом воспользовался этими же слухами для создания в образе Клеопатры алчущего врага империи. Подобно всем царям и правителям, для воздействия на современников Клеопатра использовала возведение храмов, статуй себе и богам, а также чеканку монеты со своим изображением. Идеология таких действий состоит в следовании целостной жизненной стратегии правителя, направленной на то, чтобы оставить после себя как можно больше материализованных свидетельств своих весомых деяний. В этом нет ничего новаторского, и такие действия содержатся в истории любого правящего лица. Но все же поражает активность Клеопатры в расширении пространства своего влияния. Пользуясь своей способностью воздействовать на Марка Антония, она добилась, чтобы ее изображение оказалось не только на монетах, обращавшихся в Египте и восточных землях империи, но и на римской монете, что при наличии признаков республики и ограничений власти консулов и триумвиров было вызовом западному обществу и, естественно, способствовало созданию исторического образа. Будучи женщиной, подругой римского полководца, Клеопатра всегда вела собственную игру, играла собственную роль, которая часто была более сильной и серьезной, чем роль самого Антония. Клеопатра слишком часто затмевала своего спутника жизни, и это в результате дало ей больше возможностей для того, чтобы быть замеченной летописцами и поэтами, чтобы «запомниться». Причем для этого Клеопатра осознанно использовала практически весь арсенал возможностей. Уже благодаря близкой связи с такой яркой исторической личностью, как Юлий Цезарь, она попала на страницы его «Записок о гражданских войнах». Правда, без красочных деталей об отношениях диктатора с царицей (что, среди прочего, дает основания думать, что действительным автором «Записок» был не сам Цезарь), тем не менее этот труд оказался сырьем для многих известных историков империи. По всей видимости, царица хорошо понимала важность летописей и поэтому стимулировала к таким трудам учителя своих детей Николая Дамасского. Хотя летописи практически не сохранились, описания были использованы известным иудейским историком Иосифом Флавием. Написание книг и самими правителями рассматривалось как наиболее действенный и мудрый способ увековечивания собственного имени, даже более существенный, чем, скажем, многочисленные монументы, строительство храмов и величественных сооружений. Книжные проекты успешно соперничали с гигантскими по масштабами строительными работами, такими как соединение водных акваторий каналами или основание городов. Клеопатра наверняка сама была знакома с книгами Юлия Цезаря о Галльской и гражданской войнах, которые создавались при ней. Уже по этим произведениям царица знала, что книги, среди прочего, могут скорректировать образ героя. Для чего не обязательна фальсификация – достаточно хитроумно расставить акценты, которые смелого воина делают героем, а талантливого человека – гением. Несомненно, общение с Цезарем не прошло для Клеопатры бесследно. Частью созданного своими руками несокрушимого образа женщины-правительницы были и написанные ею (или преподнесенные как написанные) книги. Майкл Грант упоминает о нескольких трактатах, написанных близкими к Клеопатре учеными: о мерах и весах, об алхимии. Последняя работа убеждает современников, что Клеопатра знакома с секретом получения золота из других веществ – намеренная фальсификация, внедренная для того, чтобы создать общественный резонанс по поводу сверхъестественных способностей царицы. Ведь она должна быть во всем совершенной, а любое действо может выполнить виртуозно и с женственной изящностью. Клеопатре приписывается авторство и объемного трактата по лечебной косметике – искусств, в котором ей не было равных среди современниц. Так ли было на самом деле с написанием книг, неизвестно, но то была часть стратегии царствования, роль которой связана с созданием впечатления у обитателей империи, что Египтом правит великая избранница Фортуны, которая уполномочена богами действовать так. Клеопатре нужны были могучие мифы, поскольку они вступали в противодействие с другими легендами, направленными против нее. Эти легенды не менее искусно распространялись в Риме, городе, где искали малейшего повода для низвержения Клеопатры и присоединения богатого Египта. Но Августу также нужны были легенды, и поскольку образ Клеопатры к моменту столкновения с ним прибрел черты исторической личности (и не только из-за романа с Юлием Цезарем), он вынужден был принимать этот неоспоримый факт во внимание. Хотя он представил в Риме Клеопатру врагом – чтобы отобрать власть у Антония, но тем не менее не позволил очернить ее образ. Например, он дал ей возможность умереть самостоятельно, передав через своего полководца, что намерен провести царицу по Риму во время триумфа. Но вряд ли он намеревался это сделать, и не только из-за того, что такой шаг мог бы омрачить память Цезаря. Октавиану, чтобы через три года превратиться в великого Августа, необходимо было продемонстрировать победу не над слабой женщиной, а над могущественной правительницей, сохранив ее величественный образ. Он не только сохранил созданные Клеопатрой мифы о себе, но и развил их (безусловно, уже движимый заботой о себе). Так, он сотворил при помощи летописцев изумительную сказку о величественной картине смерти царицы, хотя смерть Клеопатры от укуса змеи не только сомнительна, но и маловероятна, на что указывали многие поздние исследователи. Однако Октавиан во время триумфа велел пронести статую Клеопатры, обвитую змеей, что закрепило этот миф навсегда. Те, кто шел в истории вслед за Клеопатрой, вынуждены были поддерживать и развивать сотканные ею же нити романтической легенды об одной из самых выдающихся женщин в истории. Как это ни удивительно, но даже раздутый Октавианом миф о сексуальной развращенности Клеопатры пошел на пользу узнаваемости ее образа в истории. То, что Клеопатра была искусна в любовных играх, сомнений не вызывает. Однако аргументы поздних исследователей жизни египетской царицы более чем весомы: Клеопатра вынуждена была оставаться разборчивой в постельных делах по очень многим причинам. Во-первых, давняя традиция Птолемеев требовала, чтобы голубая кровь династии не смешивалась с какой-либо другой. Есть все основания полагать, что Клеопатра свято следовала традиции царской семьи, как в религии, так и в методах управления государством. Сексуальная жизнь ранних монархов была неотъемлемой частью того незыблемого и неприкосновенного, что умещается в наши понятия о табу. Во-вторых, исторические сведения о Клеопатре говорят, что она, рассматривая секс как рычаг влияния на мужчин, находилась в поиске подходящего для себя мужчины. Ее поведение величественной правительницы не вязалось бы с представлениями народа о царской особе, если бы она позволяла себе легкомысленные постельные утехи. Обладающие властью всегда находятся во власти того, чем обладают, и потому не стоит забывать это пророческое замечание Ницше. Власть же Клеопатры была не только зыбкой, но и напрямую связана с физическим выживанием, так что вряд ли в такой ситуации женщина позволила бы себе рискованные излишества. Для Клеопатры маска, которую она носила, имела неизмеримо большее значение, чем реальная жизнь. Нельзя не согласиться с теми исследователями жизни Клеопатры, которые, как уже отмечалось ранее, утверждают, что основное отличие ее пропаганды от методов современников – умелая театрализация собственной жизни. Со временем Клеопатра научилась любой жизненный акт превращать в представление и следовала своей привычке до смертного часа, рассматривая каждый жизненный эпизод как акт игры на сцене тем охотнее, чем неизбежнее оказывалась ситуация. Так она действовала с самого начала, когда впервые предстала Цезарю завернутой в ковре (быть может, эта история была придумана позже, а может, имел место театральный жест), и до самого последнего часа, когда сумела с леденящим душу хладнокровием принять смерть, предпочтя ее унижению. Возможно, настолько глубоко в подкорке у царицы засело фатальное восприятие великой и безумной торжественности подобного ухода (как сделал ее дядя, правитель Кипра, и это, очевидно, Клеопатра запомнила хорошо), что она не смогла удержать себя от подобного шага. Долгие годы визуализаций и психического настроя взяли свое – великая богиня не может позволить себе поступать так, как обычный человек. Интуиция побежденного человека подсказывала ей, что так выгоднее поставить точку, чем оттягивать минуту ухода, теряя магическую силу недостижимого восточного божества. Клеопатра сыграла спектакль, до глубины души потрясший даже холодного и беспощадного Октавиана. Вряд ли, создавая увлекательную и таинственную легенду о себе, полную мистерии и магического смысла, Клеопатра заботилась о том, чтобы стать частью истории. Ее проблемы, конечно же, были более приземленными: ей надо было царствовать, выживая при этом и сохраняя суверенитет и целостность Египта. Как и в детстве, выживание, царствование и сохранение атрибутов государственности были неразрывно связаны, а изменение одного из факторов грозило низвержением и смертью. Грозная опасность заставляла рассудок оставаться холодным, держать себя в постоянном тонусе и готовности сражаться. Для успешного царствования нужны универсальные рычаги воздействия на общественное сознание, и тут Клеопатра не была оригинальной. Она лишь воспользовалась тем, что ей передала в наследство династия Птолемеев: нагромождение устрашающих религиозных символов, мощь военной машины и исконное богатство Египта, служившего житницей и сокровищницей великой древней империи. Дополнительным приобретением египетской царицы оказались действительно могучие и обширные знания. И все же Клеопатра осознавала: она должна выделяться, быть экстравагантной и неординарной, уметь изумлять и шокировать все многонациональное сообщество могучей империи. Личность царицы должна быть плотно окутана пеленой легенды, что создает завесу неприступности и божественности властительницы. И конечно же, миф призван усилить экспрессию восприятия личности, внушать благоговение собственному народу и уважение соседним. Мифы для правителей служат для замены их недостающих качеств. Например, история о появлении Клеопатры перед Цезарем, завернутой в ковер, призвана продемонстрировать решительность властительницы. А легенда о ее неописуемой красоте, пленившей диктатора Юлия Цезаря, служила прямым свидетельством отсутствия признаков физического совершенства… Клеопатра, несомненно, совершала ошибки, и ей не чужды были многие человеческие слабости; как и все женщины, она искала любви и признания, оставаясь уязвимой. Но ее усилия не оказались тщетными: пройдя через собственные ошибки, она искрящейся кометой вошла в историю. Клеопатра интересна в первую очередь тем, что сумела продемонстрировать, что женщина способна играть несколько ролей одновременно, оставаясь матерью, подругой, любовницей и государственным деятелем. Ливия Друзилла Благодаря тому, что всегда была ему верна… никогда не вмешивалась в его дела и делала вид, что не слышу и не замечаю его подруг, с которыми у него были романы. Ливия Друзилла о том, каким образом ей удалось приобрести исключительное влияние на римского императора Октавиана Августа 58 год до н. э. – 29 год н. э. жена римского императора Октавиана Августа (43 г. до н. э. – 14 г. н. э.), мать римского императора Тиберия (14–37 гг. н. э.) Ливия Друзилла была, пожалуй, самым ярким воплощением женского могущества во всей всемирной истории, которая смогла добиться поистине невероятного для женщины Древнего мира положения. Став женой великого римлянина Октавиана, она так ловко сумела выстроить стратегию отношений с этим могущественным мужчиной, что в конечном счете не только сама начала манипулировать желаниями императора-мужа, но и после его смерти сделала главой империи своего сына, тихо повелевая ему и всему сенату Вечного города. Ливия Друзилла получила авторитетный и необычный титул «Мать отчизны». В течение долгих лет закулисного управления великой империей она разжигала такие безумные страсти, плела такие смертоносные клубки интриг, что десятки умных и сильных людей попали в ее сети, а некоторые молча покормись ее мистической силе, боясь оказаться в числе очередной беззащитной жертвы этой женщины-скорпиона. Может показаться странным, что в основе ее мотивации, так же как и у многих других выдающихся женщин, лежал страх за будущее потомства и желание навсегда удержать возле себя мужчину возле совместно созданного очага, оградив его от смертельной опасности и влияния чужой энергетики. Эта смесь животного страха и постоянно возрастающей жажды повелевать превратили женщину в монстра, демона власти и темных сил, заставляя трепетать и благоговеть в течение полувека всю Римскую империю. Среди наиболее примечательных характеристик успеха этой женщины – достижение высшей формы мужского почитания без эксплуатации собственной сексуальности. И что еще более удивительно, она добилась безграничного влияния, не подарив первому человеку империи сына-наследника. Вместо этого она сумела заставить Октавиана Августа усыновить ее ребенка, чтобы сделать его императором, что свидетельствует о необычайной мудрости этой женщины, сыгравшей роль женщины-друга и со странной материнской заботой следившей за удовлетворением сексуальных потребностей своего всесильного мужа. Раскаленный металл во льду О детстве и юных годах Ливии известно не так уж много. Пожалуй, одним из ключевых штрихов является принадлежность к древнему и одному из наиболее известных аристократических родов Рима. Как и другие влиятельные патрицианские семьи, род Клавдиев, заботясь о нравственной чистоте столичного общества, неизменно и методично насаждал пуританские ценности. Такие фамилии традиционно были законодателями мод в формировании системы ценностей высших слоев римского общества. В результате благовоспитанность и целый набор прочих качеств истинной римской матроны были тяжелым бременем, которое Ливия вынесла из детства. Похоже, доставшийся ей в наследство набор внутренних тормозов был определенным психологическим комплексом для не совсем современной девушки, и именно он стал стимулом для поиска иных возможностей влияния на римских мужчин, тянущихся к развратным девицам и одновременно любящих домашний уют с добродетельной женой и детьми. Но все добродетели Ливии были словно приговором, подтверждавшим ее сексуальную непривлекательность (при признанной физической красоте), что со временем сделало ее мстительной и по отношению к успешным девушкам, и по отношению к недооценивающим ее качества мужчинам. Действительно, подобные Ливии девушки резко контрастировали с большинством представительниц прекрасного пола Вечного города, нравы которого уже начали разлагаться невообразимыми темпами, охватывая не только низшие слои населения, но и знатные семьи. Ливия родилась, когда общество достигло беспрецедентного всплеска полового равенства. Наступало время, когда узы брака переставали быть сдерживающий силой для рвущихся наружу сексуальных страстей – следствие развития демократии и общественных свобод. Мужчины и женщины Рима разводились по нескольку раз, и это ни у кого больше не вызывало удивления и порицания. Невероятного размаха достигли и внебрачные связи – в своих эротических экспериментах мужчины и женщины поступали так, как им нравилось. Чего стоят только многочисленные любовные похождения Юлия Цезаря, который крутил романы со всеми женами своих политических оппонентов – естественно, совмещая любовные похождения с получением важной информации о намерениях римских политиков. Впрочем, и его племянник Октавиан, будущий избранник Ливии, в молодые годы мало чем отличался от своего знаменитого дяди – он часто искал наслаждений в любовных утехах. Хотя исследователи и говорят, что продажные женщины в то время были в меньшинстве, все же не вызывает сомнения, что сексуальная сфера была определенным козырем женщин в общении с влиятельными мужчинами. Но Ливия с лихвой компенсировала отсутствие задатков любвеобильной самки – то, что в большинстве своем тайно стремились заполучить римские мужи, – своим необычайным умом, тонким расчетом, изумительным актерским мастерством и безжалостным отношением к врагам. Ее мужская логика формировалась в период великой трансформации общественного сознания. Вместе с ростом сексуальных свобод женщин пропорционально возрастали и свободы во всех остальных сферах: наиболее смелые современницы Ливии уже становились врачами, поэтессами, юристами. Как и во всех состоятельных семьях, для Ливии были широко открыты возможности приобщения к литературе Лукреция и риторике Цицерона, философии Платона и истории Саллюстия, древним таинствам религии, косметики и медицины. Естественно, как и все образованные граждане Рима, она воспитывалась на культурных канонах Эллады, прекрасно владела греческим и не понаслышке знала о куплетах Гомера и философских парадигмах Гераклита. Литература и искусство в тот период, как отмечает Вилл Дюрант, «приобрели новый престиж». Хотя Ливии была не чужда чувствительность стихов Валерия Катулла, с детства она прониклась гораздо большим уважением к прагматическим достижениям эпохи, а мистику религиозных символов использовала лишь для устрашения и низвержения своих мнимых врагов и недоброжелателей. Чем старше становилась Ливия, тем меньше в ней оставалось женской эмоциональности, зато все больше преобладал тонкий математический расчет. Может показаться странным, но именно в растущих свободах для женщин Рима таилась наибольшая опасность для формирования нового стереотипа римлянки высшего света: девушки, подобные Ливии, слишком рано осознавали и воочию убеждались в том, что империя существует для мужчин. Выходя замуж в тринадцать-четырнадцать лет по политическому или экономическому расчету, девушка попадала из сферы беспрекословного подчинения отца в новую зависимость – от мужа. Дети и дом становились единственным смыслом существования, даже самая надежная идиллия могла в один миг быть разрушена решением мужа. Женщину передавали из рук в руки, она не имела права на равное с мужчиной существование. Естественно, это возмущало образованных представительниц слабого пола и стимулировало к поиску противодействия. Жизнь и проблема выживания, создания сбалансированного и устойчивого положения вынуждали наиболее сильных и мятежных женщин быть коварными, использовать нестандартное оружие против представителей сильного пола. Этим извечным оружием становились секс, власть и яд. Неспособная эксплуатировать первое, Ливия начала спешно овладевать азами второго и третьего. Восхождение Ливии началось с того момента, когда склонный к любовным похождениям Октавиан, уставший от неудачного брака со сварливой и капризной женой Скрибонией, неожиданно увидел нежную и покладистую Ливию. Ливия была несвободной: она состояла в законном браке с Тиберием Нероном, более того, имела от него сына и была на шестом месяце беременности другим ребенком. Молва утверждала, а историки подхватили убежденность римлян в том, что именно Ливия сознательно принялась обольщать Октавиана, разглядев в нем потенциал властителя. Говорили, что она колебалась какое-то время, кому отдать предпочтение: слабому здоровьем, но предусмотрительному Октавиану или энергичному и импульсивному красавцу Марку Антонию. Когда же решение было принято, Ливия осторожно, но последовательно принялась обрабатывать Октавиана. Во-первых, Октавиана надо было развести с законной женой, а во-вторых, необходимо было убрать с дороги и собственного законного мужа. Первое сделать было проще, искусно подбросив высокомерному воителю информацию о том, что его жена имеет тайную любовную связь на стороне. Октавиан поверил, потому что сам хотел избавиться от надоевшей ему Скрибонии. Тем более он имел возможность воспользоваться римским правом отослать жену без каких-либо объяснений. Что он и сделал в день, когда ни о чем не подозревающая Скрибония разрешилась от бремени, подарив мужу дочь Юлию. Говорили, что мать так и не увидела ребенка… Гораздо сложнее было решить вторую задачу – убедить собственного мужа не поднимать скандал и тихо дать развод. Но Ливия преуспела и тут, заполучив Октавиана и обведя вокруг пальца мужа. Она сумела убедить последнего, что ребенок, которого она носила под сердцем, является чадом Октавиана. Последнему же коварная женщина фактически предложила отобрать себя, пользуясь правом власти. Тиберий Нерон рассудил, что стоит уступить одному из двух наиболее влиятельных людей империи, отдавая должное его мстительности и беспринципности. Отказ грозил неминуемой гибелью; отдав же Ливию, он одновременно позаботился и о своем благополучии, и о маленьком трехлетнем сыне Тиберии. Кроме того, в этом деле Ливия ловко обыграла еще один нюанс: в свое время Тиберий Нерон не к месту выступил с предложением наградить убийц Юлия Цезаря, что могло в любой момент послужить поводом для его уничтожения. Все это заставило законного мужа смиренно воспринять ситуацию и благословить брак Октавиана и Ливии. Ливии в тот момент было всего девятнадцать лет. Это, на первый взгляд, олицетворение кротости, женственности и даже какой-то необычайной добродетельности никак не выдавало хваткую и не особо чистоплотную натуру. Для достижения своих честолюбивых целей она готова была использовать любую, даже самую гнусную возможность. Это было чисто женским ответом на созданный мужчинами мир наслаждений и абсолютности власти. Римлянке отводилась слишком жалкая роль: ублажать сексуальные прихоти воинственных самцов, которые огнем и мечом возвеличили древний город, и еще растить детей, которые также оставались в полной власти отца. Ее природное обаяние, направленное в четкое русло достижений, ломало любые преграды. Впрочем, она оказалась под стать самому Октавиану, на первый взгляд мягкому и хрупкому, но при внимательном рассмотрении самовлюбленному, расчетливому и коварному человеку. К моменту женитьбы на Ливии ему исполнилось двадцать шесть. В то время тщедушный, но чрезвычайно амбициозный полководец имел довольно туманные перспективы государственного деятеля и мало что предвещало его полувековое правление империей. Если сердце Октавиана действительно зажглось пламенем любви к милой девушке с открытым и проникновенным взглядом, то вопрос влюбленности самой Ливии, пожалуй, так и остается вопросом без ответа. Исследование поведенческих мотиваций молодой женщины говорит о том, что Ливия сознательно влюбила в себя болезненного Октавина, чтобы, пользуясь его вполне прогнозируемым восхождением по ступеням власти, достичь и своих целей – прежде всего, построения идеальной в ее понимании семьи, основанной на неприкосновенности со стороны кого бы то ни было, безопасности для своих детей и, наконец, власти. Последнее, впрочем, было средством для обеспечения первых условий, а вовсе не целью, как полагают многие. Безопасность любой римской семьи в те времена была более чем актуальной. У многих еще не стерлись в памяти проскрипционные списки диктатора Суллы, истребление семей в период гражданской войны Цезаря, падение многих знатных граждан во время противостояния Октавиана Августа и Марка Антония. Очень сложно предположить, что такой молопривлекательный мужчина, как Октавиан, разбудил в скромной Ливии страсть. Более того, обладающая удивительно тонким расчетливым умом, девушка вообще вряд ли была способна на страсть к кому-либо. По натуре она была холодна, как арктический лед, и опасна, как смертельная трясина, покрытая обманчивым пушистым мхом. В случае с Октавианом она просто «сработала на перспективу», и окажись на его месте кто-нибудь другой, он неминуемо растворился бы под действием ее дурманящего зелья. Замужество для Ливии сразу же обозначило переход к стойкой защите интересов своего нового супруга, в то время довольно беспутного, хоть и осторожного мужчины, мнительного и немилосердного полководца. Последнее было психологической компенсацией физической немощи и болезненности, потому что при природной мягкости Октавиана было направлено исключительно для устрашения потенциальных противников и реальных врагов. Именно так можно объяснить его шокирующие граждан выходки, подобные демонстрации отрубленной головы Цицерона на Форуме. Унижение памяти известного человека так или иначе служило возвышению его самого. Выйдя замуж за человека, который в то время вместе с Марком Антонием вел войну отмщения за смерть заколотого в сенате Юлия Цезаря, казалось бы, неискушенная в политических интригах девушка сумела привлечь все свои аристократические связи для того, чтобы знатные патрицианские семьи Рима заметно изменили отношение к ее мужу. Уже в первые годы совместной жизни неустанный воитель, ведущий непрерывные войны и находящийся вдали от дома, сумел оценить качества новой жены как ловкой интриганки: он с удивлением и смутной радостью обнаружил, что в его отсутствие жена провела в столице империи солидную «работу». В результате ее женской активности для многих знатных семейств столицы вопрос выбора был решен как раз в пользу хилого и женственного Октавина, а не в пользу статного красавца Марка Антония, не сумевшего устоять против чар египетской царицы Клеопатры и беззаветно утонувшего в ее объятиях. Но и не только это подняло Ливию в глазах Октавиана, влияние которого росло с каждым часом. Своими исключительными добродетелями она бросила вызов развращенному обществу Рима. Неожиданно Октавиан обнаружил, что на фоне семейного нигилизма римского общества его супруга оказалась на редкость заботливой матерью: она воспитывала не только двух своих сыновей – Друза и Тиберия, – но и его дочь от Скрибонии – Юлию. Небезынтересно и то обстоятельство, что Ливия также взяла на себя воспитание всех многочисленных племянников и племянниц Октавиана и даже шестерых детей Марка Антония, выживших в мучительной многолетней борьбе между ним и ее мужем. В росте авторитета Ливии в глазах мужа в определенной степени сыграл роль и тот факт, что ее поведение было очень схожим с поведением его собственной сестры Октавии. Последняя, будучи замужем за Марком Антонием и чувствуя себя безвозвратно брошенной мужем (забывшем обо всем на свете под влиянием любовного эликсира Клеопатры), оставалась ему верна и мужественно переносила жестокое и незаслуженное отношение к себе. Положение женщины было неравнозначным положению мужчины, и потому добродетели матерей и жен ценились, в то время как на склонность мужчин к полигамному существованию смотрели сквозь пальцы. Но если Октавиан просто не доверял Марку Антонию, то Ливия, в отличие от него, действовала на редкость решительно и активно. Коль она избрала в мужья Октавиана, нет смысла ждать его ссоры с Марком Антонием – нужно поскорее сделать мужа единовластным властителем необъятной империи. Зачем терять время, если вражда неизбежна?! Ливия сделала ряд хитроумно продуманных ходов для того, чтобы ускорить начало решающей войны между бывшими политическими партнерами. Среди прочего она уговорила Октавиана сделать предложение своей сестре Октавии (жене Марка Антония) переселиться во дворец. Но у Октавии оказалось достаточно ума и благородства, чтобы отказаться от шага, который означал бы начало военного противостояния. Но на выручку Ливии неожиданно пришла Клеопатра: она тоже спешила завершить немое соперничество и вынудила Антония послать в Рим официальное послание о разводе с Октавией и начале войны. Но, сомневаясь в способностях Октавиана вести войну, Клеопатра просчиталась в другом: пока впавший в прострацию Марк Антоний упивался любовью египетской царицы, расчетливый Октавиан провел в Риме беспрецедентную работу по формированию союзников. Среди его наибольших приобретений оказался Марк Агриппа – один из наиболее выдающихся полководцев в истории империи, оказавшийся к тому же преданным и бесхитростным воином. Именно он и положил победу к ногам Октавиана, заставив умереть и Антония, и Клеопатру. Через девять лет после брака с Ливией Октавиан стал властелином мира. Еще через четыре года из-за слепого страха и раболепия сенаторов он стал божественным Августом, почти не осознавая, что является уже просто частью большой игры собственной жены, холодной, бесстрастной и мудрой красавицы. И Ливия наконец осознала, что ее выбор был правильным. Ее муж стал первым человеком в империи, а она получила неимоверные по масштабам рычаги влияния – путем воздействия на разум принцепса. В ней самой прочно засели имперские замашки, доставшиеся в наследство от старинного рода Клавдиев. Она ненавидела народ, ругая его при всяком удобном случае и методично вбивая в голову своему мужу мысль, что не чернь, а царь должен управлять империей. Только она знала, что Октавиан стал Августом в значительной степени благодаря ее долго вынашиваемой задумке добиться для него непоколебимой и абсолютной власти. Ее муж еще не раз будет отказываться от диктатуры и других атрибутов власти, но животный ужас перед местью его жены заставит боязливых римских законодателей с подобострастием настаивать на необходимости верховной власти Божественного. Естественно, обожествлению подвергнется и его супруга, получив титул Августы. Но это будет потом… Властительница империи «Август управлял миром, а Ливия управляла Августом». В этом справедливом заключении британского исследователя Роберта Грейвза содержится не столько правда о жизни императора Августа, сколько классический опыт женской гибкости, обескураживающего обаяния и незримой магической силы. Неутолимая жажда власти и все жуткое женского начала оказывались дьявольской двойственностью, пред которой смирялись самые стойкие и могущественные мужчины. А воссоединение стремительного мужского и пленительного женского всегда являлось самой сокрушающей силой, которой невозможно противопоставить какие-либо преграды. Ливия перекраивала характер императора с последовательной, безмолвной решимостью, незаметно для окружающих и самого Октавиана Августа. Из ядовитого и довольно неприятного молодого человека, испытывающего ко всем неприязнь и подозрительность, под влиянием ее пленительной и одновременно суровой женственности он становился благодетельным защитником семьи и морали, умеренным правителем и милосердным отцом. Но если сам Август, получив верховную власть, направил свою энергию на укрепление империи и проведение в жизнь революционных преобразований, то Ливия, тщательно скрывавшая свою надменность и презрение к окружающему миру в тени неприкасаемых дворцовых палат, лишь готовилась разыграть свою собственную карту. Все еще оставаясь привлекательной молодой женщиной, Ливия имела достаточно много времени для воплощения своих планов. Поэтому она избрала своеобразную стратегию, основанную на беспристрастном анализе происходящих событий, математически точном просчете всех угроз и сосредоточенном устранении всего, что может стать на пути. Ее беспокоила в первую очередь безопасность мужа, который был окружен кольцом такого пристального внимания со стороны жены, что каждый шаг императора доносился ей в сопровождении множества разнообразных комментариев различных людей. Безопасность Августа была и частью ее собственной безопасности, а также безопасности ее двух сыновей – Тиберия и Друза. Кроме всего прочего, она прекрасно понимала, что Август, будучи властным и тяжеловесным в решениях, мог при определенно складывающихся обстоятельствах и поменять жену, как это сделал его знаменитый дядя Юлий Цезарь. Для Ливии такое развитие событий казалось недопустимым, поэтому, войдя в дом Октавиана в качестве супруги, она тотчас принялась усердно изучать все привычки и желания своего избранника. Со временем она не только могла дать ему дельный совет в ведении государственных дел, но и обеспечить любые плотские наслаждения, к которым был склонен первый человек Вечного города. Разобравшись в тонкостях сексуальных потребностей своего мужа, Ливия мудро рассудила, что коль она сама не способна удовлетворить все плотские желания мужа, другие женщины должны делать это под ее неусыпным надзором. Ее мало смущали измены Августа, гораздо более важными казались его здоровье, безопасность и власть над его интеллектом. В конце концов, любвеобильных сирийских красоток, которых Ливия сама отбирала для Августа, можно было устранить в любой момент, а вот появление реальной женщины-соперницы она допустить не могла. Несмотря на полные сарказма издевки над скромностью Октавии, не сумевшей удержать возле себя страстного Марка Антония, Ливия сама не умела любить, а применение постельных хитростей давалось ей очень трудно. Но она придумала множество достойных компенсаций собственной фригидности. Августу было с ней уютно, она дала ему гармонию, и это оказалось самым главным достижением этой дурманящей женщины. Ливия могла свести с ума кого угодно: всегда в роскошных одеждах, ароматная, как изысканный цветок, с обольстительной улыбкой, застывшей на устах, холодной головой и сильным характером, первая женщина империи неизменно производила неизгладимое впечатление на лучших мужчин Рима, при этом ничего им не позволяя, кроме выражения восхищения. Ей были чужды ревность, болтливость или любые другие проявления эмоций, характерные для женского начала и рассматривающиеся порой как слабости пола. Более того, некоторые исследователи Римской цивилизации утверждают, что Август как мужчина мог удовлетворить любую женщину, но только не Ливию. «Стыд и неутоленная страсть привязывали к ней Августа крепче, чем узы, которые возникли бы, если бы их взаимное влечение друг к другу удовлетворялось каждую ночь и Ливия нарожала бы ему дюжину прекрасных детей», – уверен Роберт Грейвз. Скорее всего, его предположения недалеки от истины: Ливия делала все, чтобы Август чувствовал себя полноценным мужчиной, но при этом оставляла маленький, но очень действенный рычаг воздействия на, возможно, искусственно созданную неполноценность императора Великого Рима. Уникальность выстроенной Ливией жизненной стратегии заключалась в том, что для достижения любой задачи она максимально использовала окружение. Для этого она задействовала удивительно широкий арсенал средств: от личного обаяния до откровенного подкупа, от льстивых похвал и обещаний до прямых угроз. Эта женщина научилась изменяться, как хамелеон. Актерские способности делали ее непостижимой для окружения. Император, сенаторы, полководцы, юристы, врачи, купцы и политики – все были искусно опутаны невидимой, но крепкой нитью. Со временем на эту роскошную аристократку уже работала целая армия темных личностей во всех уголках великой империи, преимущественно специалистов по распространению слухов, сбору полезной информации, доносам, отравлению и более изощренным видам убийства. С беспристрастным упоением эта чрезвычайно целеустремленная римлянка, лишь внешне похожая на закостенелых духом столичных матрон, плела невидимые сети для всех и каждого, кто хоть каким-либо неосторожным жестом выдавал свою потенциальную силу и желание властвовать. Угроза семье и устоям расценивалась как гораздо более опасное явление, чем перспектива войны. Гнев всех вместе взятых олимпийских богов был ничем по сравнению с притязаниями на трон или даже на просто расположение принцепса. В случаях, не терпящих отлагательств, Ливия действовала, как кобра: молниеносно, оглушительно и с неистовой ошеломляющей силой. Но на самом деле она была коварнее ядовитого аспида, потому что каждый ее новый шаг был не похож на предыдущий и вряд ли мог бы быть просчитан оппонентами или скрытыми врагами. Ливии могла гордиться работой своей тайной полиции: за их совместную с Августом жизнь, как отмечают беспристрастные историки, было совершено четыре покушения, и ни одно из них не увенчалось успехом. Конечно, идея Ливии была во многом ущербна. Банальность достижения власти в глазах мыслителя или философа не только очевидна, но и комична. Однако выведенная Ливией формула влияния на мир заслуживает уважения и пристального внимания. Так же как и ее потрясающая последовательность. Эта хрупкая женщина так зациклилась на своей навязчивой мысли, что со временем стала тираном в женском одеянии, демоном, внушающим панический ужас. Она, как математик или астроном, в течение всей жизни выводила путь звезды с собственным именем. И в отличие от математика, лишь фиксирующего законы природы, она эти законы побеждала. Мотивация Ливии была прямо связана с действием инстинкта самосохранения, а искаженность ее представления об идее власти оказалась настолько сильной, что она не пожалела даже собственного сына. Если многие дивились показному благородству и изумительному инстинкту материнства Ливии, которая приютила в своем дворце всех детей всевозможных родственников, то сама Ливия могла лишь посмеиваться над незадачливым окружением. Она считала необходимым присматривать за детьми отнюдь не из-за любви к ним. Дети имеют свойство вырастать и становиться наследниками, и потому внимание к их жизни открывало Ливии возможность не только тотально контролировать подрастающее поколение, но и заметно влиять на формирование характеров многочисленных внуков и внучек Августа, а также потомство его родственников, из которого при определенных обстоятельствах мог бы сформироваться нежелательный наследник. Но самое главное: воспитание детей позволяло лучше узнать все психологические особенности молодых людей, чтобы при случае воспользоваться этими знаниями как козырем. Якобы из заботы об образовании молодой поросли Ливия заставила дочь Августа Юлию выучить наизусть гомеровские «Илиаду» и «Одиссею». На самом деле суровость мачехи (кроме прочего, она принуждала падчерицу выполнять тяжелую работу, ткать пряжу и т. д.) была направлена на совсем иную цель. Прекрасно разбираясь в людях, Ливия знала, как разжечь неприязнь и ненависть к конкретным людям и определенным занятиям. Образованные дети – опасные дети, рассуждала Ливия, заставляя Юлию вспахивать жесткое поле литературы. Такой подход должен был вызвать в душе у ребенка отвращение к признанным в обществе шедеврам, а постоянный прессинг в родительском доме – жажду недопустимой для дочери императора свободы. Дочь, отмечает исследователь этой эпохи Джордж Бейкер, была для Августа гораздо ближе, чем жена. Но даже не это было самой главной угрозой для Ливии: Юлия стояла у нее на пути потому, что могла родить на свет наследника, чего не в состоянии была сделать сама Ливия. Страх перед такой развязкой толкал коварную женщину к риску. Но, начав весьма рискованную игру с фортуной, она неизменно была обходительной с девочкой (как, впрочем, и с остальными детьми) и всегда умела прикрыться благонравными намерениями. Ее стратегия дала всходы через много лет, но это были смертоносные ростки, гораздо более страшные, чем воины, родившиеся от ядовитых зубов дракона. Случай добиться маленькой или большой победы представлялся Ливии всегда. Конечно, лишь с той оговоркой, что Ливия не только держала под тотальным контролем всю жизнь императорского двора, но и активно навязывала Августу свои идеи. Последний настолько серьезно относился к мнению своей супруги, что даже записывал план предстоящей беседы с ней. Возможно, историки гиперболизируют, указывая на этот факт, но нет никаких сомнений в том, что в годы мира, когда империя сосредоточилась на развитии и совершенствовании своего владычества, Август находился под ее очень заметным влиянием. Во всяком случае, правдой является тот факт, что многие «приватные высказывания Ливии претворялись в публичные эдикты». И это при «второсортной» роли женщины в Римской империи, созданной мужчинами для мужчин! Расчистка пути к Олимпу Мать отечества оказалась прирожденной убийцей. Когда дело касалось ее интересов, она устраняла конкурентов по-женски: с хладнокровной улыбкой неизбежности на устах, без эмоций или сомнений и без следов. Осторожно и ненавязчиво продвигая интересы своих сыновей, она пыталась создать ситуацию, когда у Августа как императора не останется никакого другого выбора для назначения наследника, кроме Тиберия или Друза. Отношение к ним было в высшей степени разным: может показаться удивительным, но она явно выказывала больше благосклонности старшему сыну Тиберию. Возможно потому, что его ранние годы жизни прошли почти без матери, отпечатком чего до конца жизни остались мрачные нотки ущербного, оставшегося без любви ребенка. Но в этом деле был еще один немаловажный штрих – Тиберий был ее точной копией, только в мужской тоге. Старательно пытаясь заглянуть в его темную натуру, она видела там свое собственное отражение, душу человека, способного на все. Друз, рожденный в доме Августа, был совершенно другим. Он был близким по духу к принцепсу, пропитанный великодушием, как готовый к решительным действиям, так и подверженный внутренним колебаниям и сомнениям. Наконец, Друз был просто на четыре года моложе, а Ливия очень спешила. Ведь Август не вечен… Несмотря на то что Август жестоко расправился с Антонием, он с искренней отцовской нежностью относился к его сыну от брака с сестрой императора Октавией. Именно юный Марк Марцелл вместе с сыном Ливии Тиберием оказались ближе всех к колеснице Августа, когда он победителем въехал в Рим после великолепной египетской кампании. И именно за Марцелла он отдал свою единственную дочь Юлию, едва она достигла четырнадцатилетнего брачного возраста. Этим жестом Август недвусмысленно намекнул, что он сделал четкий выбор относительно будущего преемника. Ливия хранила выжидательное молчание, никак не выказывая беспокойства по поводу действий своего супруга. Хотя это был болезненный укол – ее Тиберий был оттеснен на вторые роли. Впрочем, отдавая дань императору, стоит заметить: он отнюдь не был склонен класть яйца в одну корзину. Он просто был сдержаннее с сосредоточенным на себе Тиберием, который до девяти лет прожил в доме своего отца (до его смерти) и пришел в императорские покои уже почти сформировавшейся личностью. Причем личностью в высшей степени замкнутой и эмоционально сдержанной. Племянник же императора Марцелл, как и младший брат Тиберия Друз, рос во дворце на глазах Августа и потому казался ближе, а сам Август был сильнее привязан к Марцеллу и Друзу. Кроме них, был еще преданный и исключительно честный друг Марк Агриппа, в чьи мощные руки физически слабый Август всегда мог бы без сомнения передать крепнущую день ото дня империю. Но судьба всегда ведет свою собственную игру, невзирая на расклады земных обитателей. Даже безупречно разработанные интриги Ливии порой оказывались нереализованными, наталкиваясь, словно на копья, на превратности судьбы. Сначала Ливия попыталась разжечь вражду между юным и амбициозным Марцелл ом и спокойным, всегда исполненным благородства Агриппой. Но открытой вражды не вышло, несмотря на то что Марцелл действовал строго по сценарию. Для начала Ливия инсценировала ситуацию, при которой Август был вынужден признать готовность передать власть надежному и уверенному Агриппе, что очень раздосадовало Марцелла. Это было крайне опасное предприятие, потому что для начала Ливия воспользовалась болезнью мужа, снадобьями спровоцировав ее обострение и фактически вырвав из уст сломленного недугом властелина империи признание при официальных свидетелях передать свою печать Агриппе. Естественно, Ливия постаралась, чтобы об этом узнал не искушенный в интригах Марцелл, который из-за обиды затем с полководцем скандал во время пира. Но для властолюбивой Ливии оказался непостижимым уровень великодушия и спокойствия стареющего полководца, который после такого развития событий сам неожиданно покинул Рим в пользу возвышения молодого выскочки. Ливия лишь внешне казалась спокойной, на самом деле ее всю трясло от гнева и бессилия. Когда же после спешного отъезда Агриппы из Рима во время очередных игр Марцелла и его гордую мать Октавию толпа римлян приветствовала бурными овациями, нервы женщины сдали. В ход были пущены последние средства. В результате Марцелл неожиданно слег и как-то очень внезапно для здорового юноши умер от какой-то странной болезни, когда желудок не принимает пищу, а сильное тело вдруг слабеет на глазах. Ливия не понаслышке знала, как преходящи силы и энергия молодости… Казалось бы, дорога к власти для сына была свободна, а юная вдова Юлия не успела сделать то, чего больше всего боялась Ливия. Но стратегию жестокой матроны снова скорректировала злая фортуна: когда в Риме при отсутствии императора внезапно начались беспорядки, она осознала, какой слабой опорой в такой ситуации оказался бы ее угрюмый и совсем еще неопытный Тиберий. Поэтому в отправленной с быстрым гонцом депеше содержалась настоятельная просьба к мужу – срочно вернуть в столицу Марка Агриппу. Это тот человек, который может за горло удерживать власть, причем лично для себя ничего не требуя. Но Ливия просчиталась в другом. Чтобы уладить отношения с Агриппой, Август второпях выдал за него замуж Юлию – он знал, как волнует юная красавица его старого друга, и сделал это, чтобы замять былые обиды и трехлетнее отлучение Агриппы от политических дел. Политические браки неизменно сопровождали империи, а женской нежностью пользовались как раствором при закладке фундамента. От женщин требовали высокой чувственности, не жалея при этом их чувств: для укрепления дружбы с Агриппой Августу даже пришлось развестись с дочерью Октавии. Но ни судьба племянницы, ни оскорбленные чувства сестры, ни даже судьба его собственной дочери так не занимали голову Августа, как безопасность империи. Сами же женщины закалялись… Решение было принято вдали от Рима, и Ливия никак не могла повлиять на него. Это был тяжелый удар, потому что ее планы теперь были отодвинуты на неопределенный срок. Действительно, с Агриппой взрослеющая девчонка быстро превратилась в женщину, родив империи пятерых замечательных детей: троих мальчиков и двух девочек. Ливии теперь было о чем задуматься. Впрочем, и ее Тиберий устал ждать своего часа: он женился на дочери Агриппы от предыдущего брака. Это были самые счастливые годы жизни ее сына. Империя зажила спокойно и счастливо. Но только не Ливия. Снедаемая вожделением власти и страхом низвержения в случае, если река событий повернет в другое русло, она вынашивала новые планы, старательнее, чем прежде, опекая императора и все потомство великой Римской империи. Прошло долгих девять лет, которые понадобились для того, чтобы Тиберий окреп. Он получил опыт полководца, сопровождая Августа в походе в Галлию. Хотя рядом был и Друз, Тиберий сумел доказать Августу свои способности военачальника. Тиберий достиг тридцатилетия – теперь он уже мог бы держать империю в узде. У историков нет данных о причине смерти Марка Агриппы – ровесника Августа и блестящего полководца, положившего империю к его ногам. Казалось невероятным, что Август при своей физической немощи и болезнях пережил друга на двадцать шесть лет. Впрочем, самые смелые исследователи полагают, что и тут не обошлось без участия Ливии. Так или иначе, очередной преемник императорского двора внезапно умер в своем загородном доме – как раз тогда, когда Август решил посетить Грецию. Повзрослела и Юлия, которой уже не терпелось испить всю чашу своей развившейся чувственности. Стареющий Агриппа, занятый государственными делами, не мог утолить растущих сексуальных желаний двадцатисемилетней жены, не без надежды поглядывавшей в сторону статного, возмужавшего в военных походах Тиберия. Потенциальному преемнику Августа исполнилось тридцать, благодаря незаметной и последовательной работе Ливии он становился вторым по влиянию человеком в Риме. Ситуация устраивала всех, кроме самого Тиберия, который с искренними чувствами относился к своей жене. Впрочем, дело было не только в жене, но и в том, что старик Август для реализации своего плана отозвал Тиберия из Галлии, отправив в качестве главнокомандующего галльскими легионами его младшего брата Друза. Такая ситуация полностью устраивала Ливию, зато раздражала самолюбие Тиберия. Однако, создавая систему противовесов для наследников, отец и мать империи знали что делали. Поэтому чувства и желания самого Тиберия никак не принимались в расчет. Пойти же наперекор он не решился. За это он отомстил безжалостной холодностью к Юлии, вызвав в ней сначала недоумение, потом досаду и злость и, наконец, безразличие. Она отважилась вкусить запах свободы, отметая и обязывающий к размеренной жизни статус дочери императора, и тяжеловесность материнства. Юлия предалась обескураживающим высший свет разгулам, словно желая отомстить за свое унылое детство, леденящую расчетливость отца и подчеркнутое равнодушие мужа. Совращая даже рабов и напрочь забыв об осторожности, Юлия не могла не поплатиться за оскорбительный для императорской семьи modus vivendi. Ливия, которая, похоже, просчитала и этот трюк, проявила просто потрясающую выдержку. Спровоцировав и даже в определенном смысле смоделировав такое поведение падчерицы, она теперь не только запретила Тиберию как-либо высказать недовольство женой, но и сама держала свои чувства в узде. Отец сам должен узнать о беспутстве любимой дочери, тогда гнев его будет много сильнее. Ливия таки дождалась своего часа, лишь слегка удивившись, что Август не знает о том, о чем говорят в городе повсеместно. Император был потрясен до самой глубины души и потому неумолим. Это известие, как удар кинжала в грудь, подкосило его – Август необычайно долго выходил из тяжелой депрессии. По его указу Юлия отправилась в ссылку, где, на радость Ливии, бесславно и тоскливо, после мучительных лет одиночества и забвения встретила свою смерть, наконец освободившую ее от душевных страданий. Но жизнь Вечного города продолжалась, и на очереди уже стояло все потомство развратной Юлии и славного Агриппы. Ливия играла, и играла страстно, как только можно играть в азартные игры, где ставкой является жизнь. Поэтому каждая победа приносила ей сладострастное удовольствие от достигнутого, чувство, возможно, более сильное, чем экстаз, которого эта женщина, скорее всего, никогда не испытывала. Смерть Друза оказалась неожиданной для всех. Многообещающий полководец случайно упал с коня, сильно поранив ногу о камень. В полевом лагере быстро развилась смертельная гангрена… На самом деле история с гибелью Друза гораздо более запутана, чем может показаться на первый взгляд. Дело в том, что Друз был ярым сторонником восстановления республиканских традиций и почти требовал от Августа отказаться от императорских полномочий, перейдя, как Сулла, в ранг обычных свободных граждан Рима. Естественно, что такая позиция никак не могла устроить властелина Рима. А для Ливии она породила страшную дилемму в виде выбора между собственной безопасностью, интересами мужа и старшего сына, с одной стороны, и интересами младшего – с другой. Некоторые факты прямо указывают на то, что Ливия, хотя в это трудно поверить, вычеркнула из жизни младшего из своих сыновей. Болезнь Друза вряд ли была смертельной – в походах заживали и более тяжелые раны. Известно, что присланное накануне падения письмо Друза довольно неоднозначно было воспринято Августом и Ливией. В ответ Ливия отправила в военный лагерь к Друзу личного врача. Даже Тиберию показалось, что это был смертный приговор брату. Иначе бы, узнав о его фатальном падении с коня, он не отправился бы к брату так поспешно. Еще ни разу в жизни Тиберий так не спешил: 500 миль и Альпийский хребет он преодолел, передвигаясь практически без сна, за двое суток и день. Никто из сопровождавшего полководца эскорта телохранителей не смог выдержать такой темп: они отстали. Тиберий застал Друза при смерти – он понял, что опоздал. Путь назад он прошел пешком рядом с телом брата… Это был немой протест против матери, ибо Тиберий вполне осознавал, что при других обстоятельствах он мог бы оказаться на месте своего брата. Впрочем, прямыми доказательствами причастности Ливии к гибели своего младшего сына историки не располагают. Борьба за трон Но со смертью Друза угроз принципату не поубавилось. Стареющая Ливия незаметно становилась бабушкой империи. Несмотря на окружающую ее роскошь, она вела, пожалуй, даже слишком умеренный образ жизни, без всяких излишеств. Единственное, что она позволяла себе, – дорогую косметику и самые изысканные восточные духи; Ливии хотелось как можно дольше сохранить свою женскую привлекательность. Она уже свыклась со своей ролью, так же как и империя смирилась с положением этой женщины. Тем временем уже подрастало новое поколение наследников. Стали взрослыми дети Юлии и Агриппы: Гай, Луций и Агриппа Постум. Пока меньше опасений вызывали у Ливии дети Друза – ее родные внуки. Правда, если Клавдий был явно неполноценным и вызывал смешанные чувства, то Германик казался точной копией своего мятежного отца и ее непокорного сына. Она могла прогнозировать, что в далеком будущем этот юноша, так же как и Друз, может проявить себя в ненавистном для нее качестве – яростного защитника республиканских идей. Но пока до этого еще было слишком далеко, и мысли Ливии занимали внуки Марка Агриппы, все больше становившиеся головной болью для мачехи Римской империи. Поощряемые Августом, они смело делали первые шаги в политике и военном искусстве, вызывая смешанные чувства у Ливии. К этому добавилась еще одна проблема: после недвусмысленных намеков Августа на то, что преемником станет кто-нибудь из прямых наследников, скорее всего Гай или Луций, Тиберий, то ли не желая вступать в кулуарную борьбу с внуками императора, то ли из обиды за такое обхождение, отправился в добровольную ссылку на остров Родос. Кроме того, его отъезд стимулировало откровенно развратное поведение Юлии, которая не стеснялась участвовать в оргиях. Сексуальная свобода жены, естественно, оскорбляла мужское достоинство Тиберия, но, снедаемый бессильной злобой, он ничего не мог предпринять против дочери императора, кроме как дистанцироваться от нее, чтобы сохранить лицо, – ведь, следуя существующим канонам, он должен был привлечь ее к ответственности и даже к публичному суду. Более того, влиятельные любовники Юлии с ее подачи тоже вели борьбу на уничтожение, понимая, какую угрозу трем сыновьям Агриппы представляют Тиберий и его зловещая мамаша. Ливия была возмущена бегством сына, но она никогда не делала ставку дважды на одного и того же человека и, судя по ее поступкам, никогда не испытывала подлинной материнской любви. Тиберий был для нее лишь одной из опор, но далеко не основной надеждой, и в крайней ситуации она так же легко отказалась бы от него, как и от Друза. Другое дело, что Август старел и надо было всерьез позаботиться о преемнике. Поэтому все, что она постаралась сделать после отъезда Тиберия, – это превратить невыгодную ситуацию в козырь. В Риме начался новый виток борьбы за власть, такой же бессмысленный, как и предыдущие. С подачи Августа два его внука – Гай и Луций – стали консулами в неподобающе юном возрасте, и к тому же в обход существующих законов. Впрочем, к этому также приложила руку и Ливия, позаботившись о формировании противоречивого общественного мнения относительно будущих наследников. Она прекрасно осознавала, что для молодых искателей власти нет ничего более опасного, чем слишком раннее возвышение. Молодость всегда идет дорогой просчетов, оступаясь и с трудом нащупывая верный путь; она же умела превращать мелкие погрешности в фатальные ошибки. Потом все было, как в обычном сценарии древней сказки: Луций самым непредсказуемым и шокирующим образом умер в Марселе, а ровно через два года после легкого ранения в военном походе в Армению не менее таинственно при лечении раны умер и Гай. Впрочем, римское общество не было оглушено: агенты влияния Ливии сумели скорректировать мнение всех сословий в пользу возвращающегося из изгнания Тиберия. После семилетнего отсутствия сына, сопровождавшегося неизбежным падением его авторитета и политического влияния, Ливия уже видела в нем бо́льшие перспективы, чем в императоре. И дело было вовсе не чувствах, а в жестоком прагматическом расчете. Тиберий был смирен и подавлен, им она могла управлять, как марионеткой из кукольного театра. Просчитывая замену Августа на властном Олимпе, Ливия заботилась в первую очередь о себе, а не об удовлетворении амбиций сына. Если бы существовал другой человек, способный дать ей дирижерскую палочку для незаметного управления римским оркестром в виде сената, она, не задумываясь, сделала бы шаг в его пользу. Но такого человека не было, а Тиберий был сделан из того же жуткого теста, что и она сама. Их связь была основана на вероломстве и жестокости, поэтому они хорошо понимали поступки друг друга, им было легче договориться. Август же был подкошен молодыми смертями, он сдавал позиции, видя теперь в Ливии единственную опору. Молчаливого и скрытного Тиберия он не любил, но с подачи жены пришел к выводу, что в создавшейся ситуации этот угрюмый, словно восставший из могилы человек, внушающий своей суровой рассудительностью страх и уважение одновременно, является единственной гарантией его личной безопасности и спокойствия империи. Он не знал, что Тиберий уже поклялся матери слушать ее до конца своих дней за обещание вернуться в Рим. И вот цель достигнута: в какой-то странной пелене спокойствия, без пышных торжеств и помпезности он стал наследником и вторым лицом империи. Август официально усыновил Тиберия, которому было уже за сорок. Пролетело еще несколько лет из золотого века правления Августа, когда могущественный государственный деятель вершил судьбы миллионов, усталыми устами озвучивая решения и подрагивающим перстом указывая направления развития общества. За его спиной многие могли разглядеть грандиозную и изящную тень женщины, которая, ведя свою собственную большую игру, продумывала значительную часть этих решений и подсказывала, где и когда их лучше огласить. Она не упивалась властью, подобно мужчинам, слабым и мнительным существам, которые лишь физически превосходят ее, но ничего не могут противопоставить ее не дающему осечек оружию, ее коварной системе, построенной многолетними усилиями, в которой все действуют против всех, принося пользу в основном лишь ей. Возможно, Ливию забавляла эта игра. Чем старше она становилась, тем больше ей хотелось непременно оставаться в зоне внимания общества, но, как и прежде, она бестрепетной рукой убирала все «препятствия» на своем пути. Впрочем, одна угроза ее деятельности все же появилась. Долгие десятилетия Ливия пользовалась своим исключительным положением, обеспечивающим безнаказанность практически любых действий. Но она позабыла об осторожности и о том, что чующие запах смерти противники могут защищаться. Уничтожая последнего сына Юлии и Агриппы, она едва не стала мишенью для своих собственных внуков. Изгнание юноши по имени Агриппа Постум, хотя и легкомысленного, но беззлобного, было так незадачливо сфабриковано, что участие в нем Ливии впервые было шито белыми нитками. Август не желал этого замечать, а вот заметно возмужавший Германик, по всей видимости, решился на откровенный разговор с императором. Ничего особенного не произошло, но старик вдруг стал опасаться своей загадочной старухи. Через некоторое время он тайно посетил остров, на которым вел одинокое существование его последний из оставшихся в живых родной внук. Среди самых приближенных к владыке мира поползли слухи, что разговор деда и внука был очень душевным, а его возвращение не за горами. Когда агенты донесли об этом Ливии, она пришла в бешенство. Того, кто сопровождал Августа в тайной высадке на остров, какие-то темные личности изрезали ножами, когда он возвращался домой поздно вечером. Но пока Август искал надежно аргументируемую причину для возвращения внука, другая немилосердная старуха стала настойчиво стучаться к нему в гости. Достоверно не известно, было ли ее лицо лицом Ливии, но Август напряженно ожидал от нее удара. В свои последние часы он не принимал из рук жены ничего съестного. Но было уже поздно… Ливия и тут сумела продемонстрировать высшее искусство власти. Когда император испустил дух, жена на всякий случай распорядилась распространить слух, что Августу лучше. Агенты Августа летели во все стороны быстрее ветра. В это время она окружила покои тройным кольцом охраны из верных воинов преторианской гвардии, никого не подпуская до тех пор, пока не поспел Тиберий. Ливия инсценировала акт передачи власти своему сыну и лишь после этого объявила о смерти императора. А потом, как всегда, случилось еще одно невероятное совпадение: на одиноком острове в Средиземном море был заколот последний внук Августа Агриппа Постум. Наступило время абсолютной власти Ливии. Хотя Тиберий приложил руку к тому, чтобы лишить свою матушку эскорта ликторов и возвести алтарь в ее честь, он настолько опасался ее, что в конце концов оставил императорский дворец, перенеся свои владения на остров Капри, словно находился в добровольном изгнании. Ливия не лезла в дела общего государственного управления, оставляя их своему сыну, – это были слишком скучные и неинтересные занятия. Зато все, что было связано с самой властью и угрозами ей, железная старуха пропустить не могла. Так, ее надежные шпионы отравили Германика, ее родного внука, который пользовался гораздо большей популярностью, чем Тиберий. Сын был ужасен в своих помыслах, но управляем, а вот внук, хоть и не жаждал власти, мог бы ее неожиданно получить при малейшей смене политической атмосферы. Этого Ливия допустить не могла… На старости лет она не изменила своим привычкам – вся именитая молодежь подрастала в ее доме. У нее установился очень тесный контакт с одним из правнуков – Гаем Калигулой. И если применительно к натуре Ливии можно употребить слово «любить», то эта сложная разновидность источаемой Ливией энергии предназначалась именно Калигуле. Быть может, не без ее помощи он в будущем превратился в одно из самых гнусных чудовищ, которое только может дать человеческий род. Что же касается Тиберия, Ливия в конце концов с ним рассорилась. В течение многих лет они почти не встречались, издали отравляя друг другу жизнь досадными выпадами. Но они были одной породы, и дальше отчуждения их взаимная неприязнь не заходила. Ливия умерла в восемьдесят шесть лет, пережив даже многих внуков. Ее сын Тиберий не пожелал ни проститься с матерью накануне, ни даже посетить похороны. К тому времени ему был настолько ненавистен ее образ, что он презрел даже общественные каноны, вызвав тихое порицание сената и насмешки черни. Пожалуй, Ливия была удовлетворена жизнью: ей удались практически все ее начинания, какими бы омерзительными они ни были. Все они определялись одной-единственной целью – властью во имя безопасности. Эта твердая, как кремень, и в высшей степени странная женщина сумела достичь поистине небывалого для своего времени влияния. Ее рука или мысль присутствовали в подавляющем большинстве решений императора Августа, так что можно оправданно говорить о ее вмешательстве в историю. Но сама она ничего не совершила в течение своей долгой жизни, в ней лишь горело, как и в подавляющем большинстве женщин, страстное желание находиться рядом с сильным и надежным мужчиной. Цель была не просто достигнута: она сама выбрала лучшего из мужчин, сделав затем его необычайно сильным, полностью перекроив его характер. Ее женское начало было полностью удовлетворено. И она ушла… Агриппина Младшая Женщина, которая вершила дела Римской державы, отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина; она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке. На людях она выказывала суровость и еще чаще – высокомерие; в домашней жизни не допускала ни малейших отступлений от строгого семейного уклада, если это не способствовало укреплению власти. Непомерную жадность к золоту она объясняла желанием скопить средства для нужд государства. Публий Корнелий Тацит 6 декабря 15 года – апрель 59 года сестра римского императора Калигулы (37–41 гг. н. э.), жена римского императора Клавдия (41–54 гг. н. э.), мать римского императора Нерона (54–68 гг. н. э.) Агриппина Младшая, пожалуй, как никто другой в истории цивилизации, продемонстрировала, сколь могучим и опасным оружием женщины является ее сексуальность. Эта женщина пошла до самого конца в своем обескураживающем общество любого времени эксперименте, посвященном достижению максимального влияния на окружающий мир благодаря эксплуатации сексуальной сферы. Мотивация и логика Агриппины были достаточно предсказуемы и просты: вожделенная страсть к власти была обусловлена желанием построить и сохранить стабильный мир вокруг себя. Скорее всего, окажись рядом с нею блистательный мужчина, подобный Августу, она бы позаботилась о сохранении очага и сохранении жизни своего избранника. Но среди претендентов на высшую власть таковых не было, и Агриппине приходилось довольствоваться худшими представителями мужского рода. В силу развития этого фактора трансформировалось и ее собственное восприятие действительности – она стала Волчицей Рима, главным обвинителем и первой жертвой его неуклонного низвержения в бездну забвения. Получая атрибуты высшей власти, эта величественная женщина тратила усилия на ее удержание и упрочение, что было тождественно стремлению к банальной выживаемости. В отличие от Ливии, которая часто применяла полученную власть для решения государственных задач различной степени важности, Агриппина упивалась ощущением достигнутой высоты. Конечно, это было всего лишь мнимое ощущение, лишь самоидентификация. Но для Агриппины, рожденной в героической семье наследников императора, во времена беззастенчивых убийств выживаемость была вполне достойным заменителем цели. Под знаком смерти Воспитание и окружение в детские годы оказали наибольшее влияние на формирование характера Агриппины. Семью, в которой появилась на свет девочка, если не боготворили, то превозносили все без исключения сословия Вечного города. Эта семья была надеждой империи, а родители Агриппины выражали победоносный и величественный дух республики, который был мощным противовесом принципату Августа и Тиберия. Принадлежность к такой семье давила каждого ее представителя тяжелым бременем ответственности и требовала неимоверных усилий для выживания в условиях жесткой и бескомпромиссной борьбы за власть. Дед Агриппины по отцу – Друз Старший – был первым римским полководцем, который с боями прошел вдоль Рейна до самого Северного моря и считался покорителем Германии, так же как Гай Юлий Цезарь – Франции. Друз был ярым сторонником перехода от установившейся диктатуры цезарей к республиканской власти, что сделало его популярным политиком. Когда он неожиданно погиб в военном походе от гангрены (как полагают некоторые исследователи, не без участия его властолюбивой матери Ливии), такие же надежды стали возлагать на отца Агриппины – Гая Германика, который считался одним самых благородных граждан Рима того времени. Блистательный полководец был, кроме прочего, родным внуком Марка Антония, не менее известного в истории Рима и овеянного славой государственного деятеля. В свое время обольщенный чарами египетской царицы Клеопатры, Антоний сложил голову в гражданской войне против Октавиана. Мать же Агриппины была внучкой императора Октавиана Августа, а ее родной дед – Марк Агриппа – один из наиболее выдающихся полководцев в истории Римской империи, фактически положивший империю к ногам Августа. Семья Германика, таким образом, была более именитой, чем властвовавшие в то время император Тиберий и его мать Ливия, а родиться в такой семье было все равно что находиться на баррикадах. Происхождение Агриппины является ключевым моментом в появлении у нее четкой мотивации, направленной на власть. Для потенциальных наследников не существовало дилеммы: они должны были либо всяческими ухищрениями добиться высшей власти, гарантировавшей безопасность, либо погибнуть. Мальчики были ориентированы на власть и вели жестокую борьбу на физическое уничтожение конкурентов; девочки по традиции использовались как инструмент достижения власти. Выходя замуж за потенциальных государственных деятелей, они служили разменной монетой в больших и малых политических играх. Но ценность женщин из таких семей неуклонно возрастала с каждой новой смертью наследника. Только женщина знатного рода могла родить наследника, а женщина из императорской семьи практически не имела шансов избежать втягивания в политическое противостояние влиятельных кланов и фамилий. Каждый ребенок из такой семьи быстро осознавал свою роль, становясь взрослее, коварнее и изворотливее в десятки раз быстрее, чем его сверстники из обычных семей. Неизменный привкус смерти, опасность во всем, с чем соприкасались дети Германика, делали их безжалостными и бесчувственными. Единственной защитой от неминуемой гибели была власть, поэтому стремление к ней приобретало какой-то патологический и фатальный характер. Когда у Германика и Агриппины Старшей появилась девочка, которой дали имя матери, в семье уже подрастали три наследных принца: Нерон, Друз и Гай. Как было принято, ее оставили в Риме в императорском дворце, где под строгим присмотром не желающей стареть владычицы Ливии взрослели все наследники империи, кроме Гая, которого Агриппина Старшая, необычайно смелая и мужественная женщина, постоянно держала возле себя, неизменно сопровождая мужа в военных походах. И дело было не только в том, что она не доверяла Ливии, ожидая от нее подвоха, но и в стремлении Агриппины разными способами уберечь своих детей. В том числе и от влияния Ливии, коварство которой она вполне осознавала, но могла ему противостоять. Вслед за Агриппиной в семье, где муж и жена действительно любили друг друга, на свет появились еще две девочки – Друзилла и Ливилла. Небезынтересно, что к тому времени, когда Агриппина Старшая обрела материнство, два ее брата-наследника уже были уничтожены, третий находился в безвременной ссылке, а сестра была отправлена в пожизненное изгнание. Казалось бы, интуитивно женщина производила потомство, которое, как в дикой природе, должно было самостоятельно бороться за свое выживание. Наблюдая, как умирают наследники, она осознавала, что ее потомству уготовано тяжелое будущее, но лелеяла надежду, что кто-нибудь из детей все же выживет. Поэтому каждая новая клетка жизни, являвшаяся миру усилиями Агриппины Старшей, была пропитана бесконечным духом борьбы за жизнь; давая жизнь своим детям, мать пыталась привить им иммунитет от изощренной магии умерщвления, ибо им надо было выжить в мире, где естественный отбор неизменно заменяла твердая и безжалостная рука человека. Все дети обладали хорошим здоровьем, были физически развиты и получили исключительное воспитание и образование, наблюдая между тем за свирепыми нравами римской элиты и слушая рассказы о многочисленных, леденящих воображение способах устранения конкурентов. К тому времени, когда маленькая Агриппина уже могла как-то осмыслить происходящее вокруг себя, насквозь пропитанная ядами императорская семья давно погрязла в многочисленных преступлениях, утопая в бесконечных лужах собственной крови. Из событий, которые могли наложить отпечаток на ее восприятие действительности, было подчеркнуто восторженное отношение населения столицы к ее родителям. Во время победоносного триумфа отца и в ходе бесчисленных религиозных празднеств маленькая девочка интуитивно осознавала свою исключительность и принадлежность к какому-то высшему, казалось бы недосягаемому, сословию. Вместе с этой исключительностью внутри девочки поселился и страх – она с безмолвным ужасом наблюдала, как популярность отца и матери бесит ее могущественную и злобную прабабку Ливию. Агриппине было четыре года, когда ее отец Гай Германик был отравлен в Сирии. Девочка, несмотря на столь ранний возраст, поняла, почему это произошло. Когда ее не ведающая страха мать с прахом отца и в сопровождении ее брата Гая, прозванного солдатами отца Калигулой, и младшей сестры Ливиллы вернулась в Рим, Агриппина была ослеплена популярностью и магическим ореолом своих родителей. Напряжение и смятение царило повсюду, оно охватило даже императора Тиберия и Ливию Августу, которые не рискнули показаться на погребальном шествии. Достаточно было искры, чтобы в столице возникли беспорядки, погромы и даже открытое противостояние принцепсу (естественно, страсти разжигались опытными противниками Тиберия), которого почти открыто винили в смерти ее отца. Об этом говорили повсюду, а охваченная жаждой мести мать Агриппины с гневом и презрением открыто бросила обвинения в лицо Тиберию. Император сдержал плевок, надолго затаив злобу. Да и хитрая Ливия не позволила ему быстро расправиться с непокорной и отважной женщиной – слишком очевидным было бы такое преступление. Ведь кроме того, Агриппина Старшая была единственной внучкой Божественного Августа, находящейся в то время в Риме, и единственной из женщин императорской семьи, действительно пользующейся откровенной любовью и уважением простых римлян. Противостояние матери императору длилось довольно долго, и быстро взрослеющая Агриппина, естественно, не могла не понимать, что ее участь предрешена. На глазах девочки с поразительной динамичностью разворачивались потрясающие события, и она порой даже удивлялась, как удается выживать Агриппине Старшей так долго. Но целая цепь обстоятельств неожиданно продлили жизнь внучке Августа. На арене появился новый игрок, которого сначала никто не брал в расчет. Начальник преторианской гвардии Элий Сеян после возвышения Тиберием совершил ряд шагов, которые поставили его в один ряд с наследниками и сделали угрозой самому принцепсу. Сеян собрал всю беспрекословно повинующуюся ему гвардию в одном месте и добился любви Ливиллы, сестры Германика, состоящей в то время в браке не с кем-нибудь, а с сыном самого императора Тиберия. Обольщенная молодая женщина помогла любовнику отправить в мир предков своего именитого, но недалекого мужа. В результате Агриппина Старшая с ее тремя сыновьями стала для теряющего контроль Тиберия противовесом Сеяну. У и без того мрачного Тиберия, превратившегося после смерти сына из статного воина в озлобленного мстительного старика, больше не было наследников, зато оказалось много причин объявить таковым брата Агриппины Нерона Цезаря. Все участники римской сцены играли свою большую игру, в которой Агриппина Младшая едва ли что-нибудь понимала. Зато на примере матери она начала усваивать, что и неприступная твердость камня может быть подточена лестью, хитростью и хорошо спланированной интригой. А использование вечных предателей воли – человеческих инстинктов – может столкнуть силу камня с еще большей силой… Непрекращающаяся цепь смертей вокруг закалила ее и перестала волновать юные чувства, хотя женская интуиция и ранний жизненный опыт уже подсказывали, что причиной всего сущего является власть. Она с удивлением и смутным трепетом взирала на подобострастие сенаторов и знатных людей столицы, приходящих к горделивой аристократке Ливии, старухе с изысканными манерами, царственной осанкой и тонким вкусом, почти бесчувственной в своей власти над миром. Ливия выглядела, пожалуй, даже лучше собственного сына-императора, и девочке казалось, что могущественная и холодная тень железной женщины следует в Вечном городе повсюду, ее удивительная осведомленность изумляла и страшила одновременно, ее решительные действия вызывали неподдельное уважение. Агриппина не могла не восхищаться этой безумной и одновременно величественной старухой, которой пыталась противостоять ее собственная мать. В матери было слишком много благородства и мужественности, но она действовала чересчур прямолинейно и бесхитростно, чем заметно проигрывала пленительному коварству Ливии. Агриппина была старшей из дочерей Германика и легче впитывала основы выживания в доме Августы. Ключевым моментом в формировании жизненного стержня Агриппины стало низвержение ее матери. Агриппина Старшая, безусловно, была лучшей из женщин своего времени и одним из наиболее ярких женских образов в истории. Ее верность, необычайная энергичность и неистовый напор влюбляли сторонников и порой озадачивали врагов. Но, как и прямолинейное благородство Германика, арсеналы Агриппины Старшей оказались бессильными против изобретательности и коварства двора, испепеляющего все вокруг. Старшая дочь поняла причину уязвимости матери и сделала однозначный выбор в пользу методов борьбы старухи Ливии. Если Агриппина Старшая была схожа со свирепой собакой, прямо и честно бросающейся на врага, то Ливия, безусловно, была удавом, который тихо выжидает жертву, гипнотическим действом усыпляет ее бдительность, а затем молниеносно и невозмутимо с нею расправляется, не оставляя шансов на выживание. Агриппина Младшая, наблюдавшая со стороны за происходящим, отмечала про себя, что не хочет, как мать, уморить себя голодом в далекой темнице лишь для того, чтобы продемонстрировать свое презрение к Тиберию, свое бесконечное мужество и изумляющую даже стойких современников непокорность. Вместе с матерью сложили голову и два старших брата. Наследный принц Нерон Цезарь умер менее мучительной смертью, тогда как Друз, которого по приказу принцепса морили голодом, прежде чем уйти в мир праотцов, в течение девяти дней с остервенением грыз свой матрас, превращаясь на радость старику Тиберию в беснующееся животное, трепыхающееся в своей предсмертной агонии. Агриппина была даже рада, что пришла в этот мир женщиной, – природа давала ей немало новых шансов выжить, а знания, полученные в доме Ливии Августы, стали первым оружием в борьбе за власть. Девушка поняла: либо она любой ценой будет на вершине власти, либо ее жизнь окажется цепью мучительных душевных и физических пыток, равных которых нет даже в аду. В тени Калигулы На первый взгляд кажется странным, как у таких овеянных благородством и величием людей, какими были Германик и Агриппина Старшая, выросли такие жестокие чудовища, как Агриппина Младшая и Гай Калигула. Но только на первый взгляд. Более пристальное же рассмотрение времени и среды, где формировались их характеры, говорит о том, что они потому и выжили, что проявили непоколебимость, неслыханную беспощадность и фанатическую волю к жизни. Гай Калигула был человеком, научившимся скользить по поверхности, не раня свою кожу шероховатостями. По всей видимости, не зря Агриппина Старшая держала мальчика возле себя в Германских походах и во время командования Германика в Сирии. Баловень солдат и самой фортуны, Гай быстро освоил уроки физического выживания. Центральное положение стимулировало развитие демонстративной и крайне эксцентричной личности. Он рано увидел смерть, что заставило его так же рано оценить и мимолетные прелести жизни. Как сын полководца и юный солдат, он жил одним днем, и выпирающие из-под толщи времен зверства были повседневной реальностью военного времени. Но если для старых вояк насилие было необходимостью, то юная душа, окунувшаяся в омут лагерной жизни, быстро приобщилась к садизму, находя в этом волнующий раздражитель для воспаленной, неуравновешенной психики. Так же как и Агриппина, он очень четко видел разницу между грандиозностью и великолепием дворцовой жизни и каторжным трудом солдата, тянущего лямку войны. Научившись у солдат силой выхватывать у жизни те редкие прелести, которые она могла дать, он не сумел или не захотел учиться у них бестрепетно смотреть в глаза смерти. Хотя походная жизнь часто закаляет характер, а Гай всегда был в военном походе, Германик относился к сыну совсем не так, как Гамилькар Барка к Ганнибалу или Филипп к Александру. Наконец, увидев воочию бесславную мучительную смерть от яда еще несколько дней тому могучего римского полководца, семилетний Калигула осознал тщетность усилий в честном бою. Так и не привыкнув к смерти, он стал искать другие способы борьбы в этом странном, быстро меняющемся мире. Вскоре под воздействием жуткого времени и шокирующих жестокостью нравов Гай научился жить среди интриг и заговоров. Наверное, Ливия и Тиберий были немногими, кто сумел распознать суть этого на редкость изворотливого создания, сумевшего выжить среди столь сильных противников. Наряду с развитой до поразительного мастерства способностью подстраиваться под мелодию сильного, он впитал в себя все гнусное от атмосферы войны, где жажда славы переплетается со страстью обладания. Нажива, исполненное садизма зрелище или просто насилие ради забавы – все это стало для Калигулы приятными атрибутами власти, заставляя пресмыкаться пред Тиберием и Ливией, обнажая порочные стороны в тех случаях, когда безнаказанность руководит человеческой натурой. Этот юный демон обитал рядом с Агриппиной, оказывая на сестру свое мужское влияние. Увидев, как ему удалось влюбить в себя старую Ливию, как он сумел расположить к себе невыносимого Тиберия, на фоне неотвратимых смертей двух старших братьев Агриппина прониклась к Гаю уважением. Он обладал таким же, как она, иммунитетом к смерти и так же, как она, упивался плодами власти, когда оставался без присмотра сильных мира сего. Наконец, именно он подавил в ней девичью гордость, силой склонив к кровосмесительной связи. И хотя Агриппина испытывала к брату чувства, в которых было больше отвращения и злости, она усвоила несколько важных уроков. Во-первых, сексуальность может быть не только слабостью женщины, но и ее могучим оружием. А во-вторых, для достижения результата не всегда обязательно властвовать, порой полезно проявить показную слабость. Позже, когда Калигула нагло совратил и двух младших сестер Агриппины, она испытала такое безумное чувство ревности, что готова была уничтожить их. Но это была отнюдь не любовная ревность, это была истинная борьба за влияние. С нею она усвоила третий, самый главный урок: мир мужчин полигамен, за обладание ими надо вести борьбу, и в этой борьбе побеждает та женщина, чье искусство обольщать и удерживать мужчину возле себя окажется наиболее действенным. Смирившись с патологической тягой Калигулы к садизму, она не учла степени развращенности своего брата… Но поскольку Агриппина была напориста во всем, Калигула удалил ее от себя, и этот короткий период изгнания из рая заметно прибавил гибкости в ее поведении, хотя безудержная эксцентричность характера никогда не позволяла ей долго скрывать свои намерения, как это умела делать Ливия. Тем временем пришло время первого замужества Агриппины. Следуя традиции Августа организовывать браки именитых и влиятельных граждан, Тиберий, пользуясь правом деда (в свое время он официально усыновил Германика), выдал девушку замуж за Домиция Агенобарба. Последний был сущим плутом и признанным негодяем, приобщившись к самым худшим проявлениям распутства, и в том числе к кровосмесительным связям. Зато он принадлежал к древнему роду, да и император Август был его двоюродным дедом. Немаловажным штрихом этого союза был тот факт, что Агриппине исполнилось лишь тринадцать лет. Это событие заметно отразилось на восприятии ею действительности: будучи уже не ребенком, но еще не сформировавшейся женщиной, она уже дважды столкнулась с мрачным осознанием, что является товаром, созданным природой универсальным приспособлением для удовлетворения плотских и не всегда чистоплотных желаний мужчины. Хотя она не охладела к мужчинам вообще, ее природа восставала против такой жестокой действительности. Пока она встречала на своем пути лишь худших мужчин, которые не только не заботились о ее чувствах, но и вели себя оскорбительно по отношению к ней, прямо или косвенно признавая собственную гнусность. Но, стремительно взрослея, она закалялась, как сталь; испытывая смутный страх, негодование и отвращение от разврата, в который ее втянули, по сути, с самого детства, она осознавала и другое: в ее руках медленно совершенствуется страшное оружие против мужчин, наркотическое вещество, которое при правильном дозировании и хорошем качестве позволяет управлять этими, казалось бы, сильными, но слишком прямолинейными существами. От Домиция Агриппина родила сына – Луция, по поводу чего он не преминул саркастически изречь: от таких порочных родителей может родиться разве что чудовище. Впрочем, материнство не повлияло на жизненную стратегию Агриппины; напротив, окунувшись в бездну омерзительных извращений человеческой души и тела, она, как заключенная в клетку птица, еще яростнее и ожесточеннее стала биться за свое освобождение. Его, как казалось Агриппине, можно было обрести при достижении высшей власти. Ведь тогда можно не позволять обращаться с собой, как это делали Калигула или Домиций, а если повезет, отыскать любимого мужчину, который придется по душе. Но, сама того не понимая, она уже ступила на зыбкий путь бескомпромиссного истребления всего того, что мешало достичь своей цели. Цель стала оправдывать любые средства, потому что ее девичья душа уже давно дала трещину. Она оказалась хорошей ученицей, готовой превзойти своих суровых учителей – Ливию, Калигулу, Домиция… Она старалась не упустить из виду ни единой детали из того, что происходило в высшем римском обществе. Если любовь Ливии сохранила Калигуле жизнь, то именно его гнусное нутро предопределило выбор Тиберия. Умирающего принцепса устраивало, что после него к власти придет откровенный негодяй; может быть, тогда этот черствый и полный раболепия Рим сумеет оценить его вклад в развитие империи. Когда Гай Калигула после смерти Тиберия сумел захватить верховную власть, Агриппина с каждым днем стала терять влияние на брата, превращающегося в остервенелое существо. Его не просто возбуждали чужие страдания, его вохищали связанные с этим акты власти. От деяний безумного принцепса содрогался весь Рим, но только не Агриппина. Она была той же породы и, закусив губу, лишь усваивала уроки. Бесчисленные оргии сменялись беспричинными убийствами, мотовство переходило в стадию безумного эксперимента, и, казалось, дьявол, спровоцированный безнаказанностью, проснулся внутри этого человека с пораженным мозгом и выполз наружу. Агриппина не поспевала за многочисленными феями любви – для более действенного рычага влияния, который никогда не выпускала из рук Ливия, нужно было замужество. Но сама Фортуна помогла сделать то, пред чем были бессильны законы. Вернее, Калигула получил то, что заслужил за четыре года бредового управления империей, в течение которых он умудрился опустошить всю казну некогда сказочно богатого города. Даже погрязший в пороках Рим не выдержал испытаний, и тот, кто в германских походах геройски спасал мальчишку, вынося его на собственных плечах, теперь первым из заговорщиков бросился с мечом на своего повелителя, чтобы отсечь ему голову. Временно отодвинутая Калигулой на второй план, Агриппина усвоила: власть должна не только удовлетворять личную похоть и амбиции, но и служить государству. А кроме того, нельзя ни на миг забывать, что друзья и враги – понятие относительное в борьбе за власть. В отличие от оказавшегося недалеким Калигулы, Агриппина со времен общения со старухой Ливией помнила, что обращенных в свою веру необходимо всегда держать на коротком поводке, действуя в равной степени и кнутом, и пряником. Она очень хорошо понимала, чего хотела. Агриппина сознательно, маленькими шажками двигалась к заветной власти и, хотя бесчинства Калигулы отбросили ее на несколько шагов назад, теперь четко знала, как распорядиться вожделенной мечтой. Урок королевы разврата Новым правителем Рима стал брат Германика и родной дядя Агриппины – Клавдий. Вычеркнутый Августом и Ливией из числа наследников из-за слабоумия, безвольный и беззлобный, стареющий исследователь римских архивов был выдвинут преторианской гвардией как временная альтернатива тирану. Для Агриппины, казалось бы, появился уникальный шанс. Но словно призрачная тень Калигулы стояла между нею и священным олимпом, не допуская женщину к предмету ее страсти. Этой тенью и постоянным напоминанием о беспутном брате было вполне живое юное создание с прелестными вьющимися кудрями и черными глазами по имени Мессалина. Калигула растлил ее в пятнадцатилетием возрасте, сделав участницей многочисленных эротических развлечений и преобразовав оргии в театрализованные представления, но позже, поглощенный страстью к более опытным любовницам, позабыл. Потом однажды, то ли в порыве беспричинной щедрости, то ли ради забавы, он организовал брак пятидесятилетнего тучного и рыхлого Клавдия с пятнадцатилетней девушкой с разбуженной страстностью. Агриппина снова оказалась задвинутой в безнадежную тень. Но Ливия научила ее выжидать, действуя тихими, едва заметными шагами. В отличие от Мессалины, которой власть была нужна лишь для поиска все новых сексуальных приключений, Агриппина давно искала другого. Унаследовав от матери мужской характер и демонстративный жаркий темперамент, она жаждала раскрыться, быть такой же неприступной крепостью, как Ливия, которая, властвуя, создала зону неприкасаемой безопасности вокруг себя, слепила нужного себе мужчину и создала такой семейный очаг, который ей хотелось иметь. Впрочем, существовала и разница между Ливией и Агриппиной: если Ливии было достаточно осознавать свою власть, правнучка же вожделела проявлять ее на виду у всех, как на театральном представлении. В этом она походила на Калигулу, безвременная смерть которого заставила молодую женщину быть осторожнее. Мессалина заходила в своей безумной страсти все дальше и дальше. В поисках сильного и властного мужчины, который был бы способен взять ее со всей силой мужской страсти и похоти, она заводила связи с рабами и тайно посещала публичные дома, отдаваясь всем, кто желал отведать ее женского естества. Тем, кто ее знал, казалось, что ей нужно могучее, не ведающее стыда и усталости животное, сексуальная машина, которая была бы способна удовлетворить ее все возрастающие сексуальные аппетиты. На самом деле она искала сильного духом мужчину, которые перевелись в высшем сословии столицы империи. Будучи просто женщиной, не успевшей приобрести мудрость и интуитивно стремящейся обрести твердую руку вместо аморфной зыбкости Клавдия, Мессалина вкусила те же плоды безнаказанности, которые любил отведывать Калигула. Но эти плоды, сколь долго их не пробовать, неизменно оставляют чувство голода, толкающее в западню. Чувственная, но глуповатая Мессалина в своей головокружительной страсти наконец преступила границу, пожелав невозможного: она решила выйти замуж при живом муже-императоре. Организовать многомужество в мире, созданном мужчинами для мужчин! Даже слабовольный Клавдий отважился на решительный шаг. Вернее, убежденный близким окружением в том, что минута промедления грозит ему верной смертью, он согласился на жестокие меры. Низвержение было полным и беспощадным – жену Клавдия после старательно спланированной интриги закололи кинжалами. Агриппина же, ближе познакомившись с силой и слабостью Мессалины, зареклась идти на поводу у собственных эротических побуждений. Напротив, она поняла, что должна уметь эксплуатировать свою чувственность для достижения более высоких, мужских целей. Понаблюдав за возвышением и падением Мессалины, она осознала, что готова в плетении интриг превзойти Ливию. Брачное ложе Клавдия Пока император Клавдий дряхлел, а Мессалина забавлялась с любовниками, все еще безвестная Агриппина не теряла времени зря. Она начала создавать плацдарм из близких к принцепсу людей, готовых при определенных обстоятельствах сделать ставку на нее. Среди сторонников Агриппины были не только негодяи, готовые за определенные деньги шпионить и убивать. К явным достижениям ее женского обаяния можно отнести и такое тонкое приобретение, как расположение Палланта, одного из трех влиятельных вольноотпущенников, управлявших империей от имени глуповатого старика Клавдия, а также цензора Вителлия, который взялся лоббировать ее интересы в сенате. После развязки, к которой медленно, но неминуемо шла Мессалина, Агриппина немедленно приступила к осаде некогда неприступного бастиона власти. Впрочем, женщина действовала довольно осторожно, пустив в ход не только искусительные чары, но и обозначив сферы влияния своих сторонников. У нее оказалось достаточно влиятельных конкурентов. Основная борьба развернулась среди ближайшего окружения Клавдия, на соперничестве которого виртуозно и сыграла Агриппина. Она сумела обольстить Палланта, уложив его в свое ложе, а затем пообещав расправиться с его двумя основными соперниками – Нарциссом и Каллистом – естественно, после восхождения на престол в качестве супруги Клавдия. Именно Нарцисс и Каллист представляли главную угрозу, имея равное влияние на императора и продвигая каждый свою кандидатуру. Победа каждого из них означала бы усиление путем получения еще одного, пожалуй наиболее мощного, канала влияния на слабые мозги старика. Каждый из них понимал, что такое влияние женщины, находящейся в постели принцепса. Борьба интриг приняла такие формы, что проигравший вряд ли мог бы рассчитывать на выживание. Клавдий, совсем запутанный своими авторитетными подопечными, не мог прийти к какому-либо вразумительному решению. И тут Агриппина сама позаботилась о своей судьбе: ловко выбрав момент, она пустила в ход главный козырь, всегда позволявший этой страстной женщине побеждать мужчин. На самом деле она была гениальной актрисой, лишь изображающей страсть и безудержную любовь. Действительно, для демонстрации страстности в постели со стариком с рыхлым телом необходим был немалый талант. Но от умения показать себя в постели, да еще с родным дядей, зависела ее судьба, а возможно, и сама жизнь. Ведь, настроившись на физическое истребление конкурентов, Агриппина вполне могла ожидать ответных шагов и от Лоллии Паулины, которую толкал в постель к императору Каллист, и от Элии Петины, некогда уже бывшей женой Клавдия. Ее интересы защищал Нарцисс, человек редкой хитрости и к тому же не знающий пределов в выборе средств борьбы. Пожалуй, Агриппине было сложнее всего – как в случае с Калигулой, мешала родственная связь. Дядя Клавдий был ей еще более отвратителен, чем сходивший с ума брат, но она нашла его слабое звено. Постель оказалась лишь мостиком для достижения необходимой откровенности. Проживший до пятидесяти лет канцелярской крысой в архивных задворках императорских дворцов, Клавдий сильными, не ведающими страха руками солдат был перемещен в кресло первого человека Великой империи. Теперь безликий и несчастный правитель, над которым почти открыто смеялся сенат, более всего трепетал пред смертью. Он был нужен сильным и жадным людям вроде Палланта или Каллиста не более, чем ширма, прикрываясь которой они вершили свои гнусные дела. Наиболее комичным можно считать то, что даже своим слабым рассудком Клавдий осознавал происходящее. Эти тонкие струны и задела Агриппина, пообещав дяде не только личную безопасность, но и продвижение в будущем на трон его сына от Мессалины Британика. Кроме всего прочего, научившись становиться развратницей по собственному желанию, в постели Агриппина оказалась никак не хуже Мессалины. Старик оценил суммарные выгоды от брака с племянницей; правда, он еще не догадывался, какими изменчивыми бывают женщины в постоянно меняющемся мире. Остальное было уже делом техники. Близкие к Агриппине влиятельные люди начали готовить почву для формирования соответствующего общественного мнения: женитьба дяди на собственной племяннице могла вызвать жуткий резонанс, который при условии активного вмешательства противников мог бы сорвать сделку. Но сторонники Агриппины к тому времени уже сформировали сильный блок, так что колеблющиеся тут же примкнули к нему. На публике было разыграно зрелищное представление, которое заключалось в том, что авторитетная аристократия и сенаторы мольбами и полусерьезными угрозами «принудили» Клавдия жениться к его собственной радости… Взращивание многоликого дракона Начался период матриархата римского типа. Как когда-то империей управляла Ливия, хитроумные решения которой оглашались устами Октавиана Августа, так Клавдий или Паллант объявляли волю Агриппины. Естественно, выдавая ее за решения принцепса, скрепленные одобрением сената. Агриппина, зная по своему жестокому детству, что враги никогда не дремлют, начала вычеркивать их из списка живых своей твердой, бестрепетной рукой. Когда дело касалось жизни и смерти, Агриппина никогда не испытывала сомнений. Первыми пали потенциальные наследники и бывшие претендентки на некогда пустующее супружеское ложе Клавдия. Затем соперники Палланта, которые до некоторого времени составляли определенный баланс политических сил в окружении Клавдия. Властная и коварная женщина очистила дворец от всех, кто хоть чуточку симпатизировал родному сыну Клавдия. Наряду с этим Агриппина сумела убедить Клавдия в необходимости брака ее подрастающего сына Домиция с его дочерью Октавией (от Мессалины). А затем с осторожностью охотника, последовательно и предусмотрительно ставящего капканы по всей территории, она добилась от Клавдия уравнивания в правах Британика и Домиция. Дальше последовала акция усыновления Домиция Клавдием, организацию которой взял на себя Паллант, все еще остающийся фаворитом Агриппины. В результате Домиций перешел в род Клавдиев, приняв воинственное древнее имя Нерона. Клавдий дорого заплатил за свою безопасность… Впрочем, не упустила момента возвыситься и Агриппина, получив по завершении этой политической операции титул Августа, – она все еще состязалась с тенью Ливии. Агрипина оказалась женщиной с многогранным стратегическим мышлением, свойственным лишь немногим мужчинам. Затевая игры, она заглядывала далеко вперед. Так, она возвратила из многолетней ссылки известного философа-стоика Луция Аннея Сенеку, которого сделала воспитателем своего сына. В своих грезах новая Августа видела в сыне мужчину, равного по силе духа и глубине талантов Александру Великому. В глубине своего женского естества она осознавала, что никакие формальные признаки величия не уравняют ее – лучшую из женщин – с лучшими мужчинами. Ее роль и функция другая – не столько управлять самой, сколько дать миру великого человека. Впрочем, была еще одна причина для такого шага: Агриппина, которой, в отличие от Ливии, всегда недоставало сильного достойного мужчины возле себя, решила вылепить такого из своего собственного сына. Правя империей и властвуя над мужчинами, она не видела среди ближайшего окружения человека, способного подавить ее женское начало. Хотя бы так, как это удавалось безумному Калигуле. Опускаться же до поиска сильного мужского психотипа она не могла себе позволить. Слишком яркими и свежими были примеры падений ее предшественниц: сначала дочери Августа Юлии – ее бабки, умершей в изгнании на безлюдном острове; ее родной тетки Юлии, окончившей так же мрачно, как и бабка; и, наконец, Мессалины, безжалостно зарезанной только за то, что она хотела быть рядом с сильным мужчиной… Никого не спасла принадлежность к наследному или знатному роду, никто не сумел доказать, что то, что позволительно мужчине, может делать и женщина. Поэтому свою женскую страсть Агриппина сублимировала в жажду власти и ее повсеместную демонстрацию. Ключевым шагом собственного возвышения стал откровенный контроль над преторианской гвардией. Как когда-то при Тиберии – Агриппина хорошо помнила те смутные времена – Элий Сеян стянул преторианцев, словно петлю на шее императора, в одном месте, получив одним махом полную физическую власть над империей. Тогда коварный старик Тиберий перехитрил Сеяна, казнив его и сбросив бездыханное тело в Тибр. Агриппина поступила осмотрительнее: после долгих поисков кандидатуры префекта претория и аккуратного зондирования всех имеющихся возможностей она остановилась на Афрании Бурре – человеке железной воли, военачальнике с непререкаемым авторитетом. Сложнее всего было склонить его к сотрудничеству. Но женская мудрость и тут не подвела ее: сильные мужчины ищут либо признания и славы, либо любовных побед, либо денег. Афраний, который, вполне вероятно, возбуждал Агриппину как мужчина своим непокорным нравом, удивительной силой и благородством, тоже попался на ее крючок с блестящей наживкой, которой послужили атрибуты славы. Как полководец он напоминал Агриппине отца, память о котором продолжала жить в ее подсознании помимо воли: она знала, как губительна в этом мире честность, как уязвимо благородство и как слаба мужская мускулистая рука в борьбе против коварства и яда… Но эти знания не мешали ей вести неосознанный поиск своего мужчины, и этот мужчина был более всего похож на Гая Г ерманика. Между тем ее поиски были безуспешны и, скорее всего, обречены на провал. Словно в отместку, издеваясь над бессилием мужчин, не способных ее покорить, продемонстрировать истинный мужской характер, Агриппина вела себя все более вызывающе. Ее многочисленные любовники не в счет – это был ее односторонний выбор, физическое скрепление сделки, как в случае с Паллантом. И никак не любовь, к которой она подсознательно стремилась, но обрести которую было выше ее поднебесной власти. За это она мстила мужскому роду со всей силой женской страсти. Она, словно полководец, появлялась вместе с Клавдием пред римским войском, что было неслыханно. Но и солдаты, и офицеры хорошо понимали невербальные сигналы. Афраний Бурр оказался на редкость верным другом и могущественным сторонником: заслушивая его доклады, она теперь корректировала всю внутреннюю жизнь империи. Вернее, ту ее часть, которая касалась ее образа и будущего образа Нерона. В результате Агриппина позволила себе надеть на сына мужскую тогу за два года до совершеннолетия, а затем, во время одного из цирковых представлений – одежды триумфатора, чтобы он четко контрастировал с Британиком в юношеском одеянии. Теперь сигналы посылались народу: деятельная мать готовила фундамент для будущего рывка, теперь уже продвигая к власти собственного сына. Все сословия – от разнузданного плебса до сенатской знати, – должны были заранее смириться и принять власть Нерона… После того как с помощью Бурра высокомерная владычица устранила и из армии людей, близких Клавдию или подрастающему Британику, демонстрация ею силы и власти перестала иметь пределы. Как-то Агриппина поднялась на Капитолий в двуколке, позволив себе удостоиться чести, традиционно воздававшейся лишь жрецам. Она полагала, что такими шагами закрепит в сознании соотечественников свое величие, равное которому было теперь лишь у богов. У последней черты В своем грациозном, упоительном движении к власти Агриппина перестала принимать во внимание наличие мужа. Однако при всей слабости духа и тела Клавдий имел сторонников, которых бесила власть женщины. Подогретый ими, император позволил себе несколько раз неосторожно высказаться относительно деятельности своей супруги. Однажды, изрядно выпив, он небрежно бросил кому-то из окружающих, что такова уж его судьба – выносить беспутство своих жен, а затем обрушивать на них кару. А некоторое время спустя в приступе мрачной ипохондрии он даже попытался прикрикнуть на жену, чего раньше никогда не случалось. Наконец Агриппина получила четкий сигнал опасности: ее шпионы, следившие за каждым шагом Клавдия, донесли, что император в покоях долго ласкал сына, желая ему скорее повзрослеть. А потом, выпустив из крепких объятий, со слезами на глазах иносказательно воскликнул: «Кто ранил – тот и вылечит!» И слова эти были произнесены по-гречески, что могло означать лишь одно – принцепс явно опасался чужих ушей. Несомненно, Клавдий решился восстановить родного сына в правах. А еще через день ей донесли, что Клавдий занялся переписыванием завещания. Агриппина смекнула, что промедление грозит жестоким низвержением и ей самой, и ее сыну. Как всегда в таких случаях, она действовала с присущей ей решимостью и холодной жестокостью – яд, подсыпанный в грибное блюдо, решил исход дела в течение двенадцатичасовой агонии, за которой бесстрастно наблюдала Агриппина. Нет, она вовсе не наслаждалась мучениями умирающего супруга, благодаря которому стала властвовать над миром, – она, подобно Ливии, просто выжидала удачный момент для объявления императором своего сына Нерона. Наконец, когда Клавдий скончался, а покои его сына Британика были окружены плотным кольцом преданных преторианцев, она дала знак Бурру ввести к войску молодого правителя. Хотя кое-где был слышен ропот солдат, верных Клавдию и Британику, щедрые дары Нерона растворили последние сгустки сомнения в огрубевших душах воинов. Первые годы правления Нерона были весьма обнадеживающими: семнадцатилетний император позволял матери играть в государстве даже слишком важную роль, нежели могла рассчитывать женщина в римском обществе. Она восседала рядом с сыном во время государственных переговоров и приема делегаций, часто сама принимала послов, а на императорских монетах ее силуэт красовался рядом с силуэтом императора. У нее был повод почувствовать себя счастливой: она наконец превзошла Ливию, с тенью которой продолжала соревноваться. Теперь она имела возможность вести дела со всей присущей ее натуре демонстративности, ее захватывал головокружительный процесс властвования над миром. Да, она так и не нашла мужчину, который сумел бы обуздать ее буйный нрав и покорить бунтарское женское начало, однако ее сын-император был при ней, а не она при нем, как Ливия при Августе. Но, возможно, мудрость Ливии как раз и заключалась в том, что она до конца своих дней оставалась серой феей империи, разыгрывая волшебной палочкой любое представление таким образом, что лишь очень немногие знали автора сценария и почти никто – его начало и конец. Агриппина же оказалась более рискованной, более открытой и более напористой. И этого мужчины ей не простили. Начало великому противостоянию матери и сына положили, как ни странно, те, кто более всего был обязан императрице своим возвышением. Философ Сенека, невозмутимый и утонченный знаток человеческой натуры, а также Афраний Бурр, мужественный и ожесточенный в боях воин, постепенно и настойчиво стали играть на звонких струнах самолюбия молодого владыки. В свое время Агриппина сама отдала сына во власть ученого, и он оказался весьма практичным учителем – к тому моменту, когда Нерон одел тогу триумфатора, Сенека имел возможность реализовать практически любое свое решение. Его влияние, поддерживаемое твердой рукой Бурра, было во сто крат сильнее влияния самой Агриппины. Множеством непрерывных хитроумных ходов, играя на пробудившейся чувственности и непомерном тщеславии Нерона, они сумели разжечь настоящую вражду, довести до ненависти между людьми, которые по определению должны любить и превозносить друг друга. Чтобы досадить матери, Нерон выслал из Рима ее преданного подданного и былого любовника Палланта, помогшего ей войти в спальню Клавдия. А когда во время одной из семейных сор Агриппина пригрозила сделать императором тихого и покладистого Британика, который приближался к совершеннолетию, Нерон безжалостно отравил сводного брата. Затем он распорядился лишить мать телохранителей, стараясь постепенно уменьшить ее влияние… Конечно, Агриппина сопротивлялась. Она любила Нерона, но не могла противостоять своей природе. Некоторые историки сообщают, что для восстановления равновесия во власти она соблазнила сначала Сенеку, имевшего невероятное влияние на молодого императора, а затем и самого Нерона. Хотя эти данные сомнительны, они целиком отражают природу императрицы и ее душевное состояние. Она всегда эксплуатировала сексуальность для достижения иных целей, кажущихся ей более важными. В нынешней же ситуации ставки неимоверно возросли, и такие шокирующие вещи, как кровосмесительная связь с собственным сыном, пожалуй, могли выглядеть в глазах Агриппины если не пустяком, то актом менее важным, чем потеря влияния на сына и на империю. В конечном счете это означало бы смерть, а она привыкла бороться по-мужски до конца. Что касается совращения Сенеки, великий философ мог бы пойти на такую связь – из присущей ему хитрости. Сенека не боялся смерти – через каких-то шесть-семь лет после этих событий он сам, получив приказ Нерона умереть, с беспристрастной улыбкой на устах вскроет себе вены. Привыкший к воздержанной во всем и даже аскетической жизни, философ вряд ли нуждался в сексуальных приключениях – он искренне любил свою жену и не в пример знатным римлянам прожил с нею в согласии всю жизнь. С другой стороны, Сенека в течение целого десятилетия был смелым политиком, серым кардиналом Римской империи, заботящимся прежде всего о своей славе философа и литератора. Именно этому на службу и была поставлена его государственная активность. Он не мог не опасаться коварства Агриппины, которой, кроме прочего, был обязан возвращением из небытия. Также знал он и о способностях этой необыкновенной женщины в искусстве любви. Но, по всей видимости, если такая интимная связь и была, это произошло скорее потому, что Сенека опасался интриг. Находясь внутри императорского семейства, он был вынужден играть по его правилам, навязываемым совершенно непредсказуемыми игроками полубезумного двора. Во всей этой истории ясно одно: Агриппина не сумела достичь желаемого результата; если Сенека и принял в дар ее женское очарование, то стареющий философ оказался истинным стоиком, не попав под гипнотическое воздействие Агриппины и хитроумно сыграв свою роль посредника между матерью и сыном. Скорее всего, он один и оказался в выигрыше от всех этих перипетий, сотканных из любви и ненависти. Когда же Агриппина осознала, что Сенека виртуозно ведет свою собственную игру, она решилась на последний, самый отчаянный шаг – совращение собственного сына. То, что женщина предприняла такие попытки, не вызывает никакого сомнения. Она, как свидетельствуют очень многие исследователи, заметно изменила поведение и, приезжая во дворец к сыну, одевалась с вызывающей откровенностью. Она умела играть на мужской чувственности и провоцировать сексуальный взрыв в самой бесчувственной душе и в самом одеревенелом теле. Агриппина была признанной искусительницей и, казалось, даже могла бы уложить в постель мужчину, которому Смерть уже заглядывает в глаза. Но вот дошло ли до любовной связи с Нероном, достоверно сказать невозможно. Известно лишь, что после нескольких наполненных нежностью вечеров мать и сын заметно сблизились. Агриппину и Нерона носили в одних носилках, и они не стеснялись выказывать друг другу проявления ласки и любви. Впрочем, это ведь могли быть отношения матери и сына – без сексуальных контактов. При этом Агриппине были выгодны любые, самые ошеломляющие слухи о ее связи с сыном, потому что они были символом ее силы над самыми влиятельными мужчинами, сигналом, что она продолжает контролировать ситуацию в императорском доме, а значит, и в самой империи. Была еще одна причина неистовства Агриппины. Сердцем ее самого важного мужчины стала завладевать другая женщина: знатная и удивительно сексуальная, властная и жестокая. Словом, ее точная копия, только помоложе. Хотя Поппея Сабина была старше самого принцепса, что позволяет современным психоаналитикам небезосновательно считать ее отражением самой Агриппины. Если привязанность Нерона к матери действительно покоилась на бессознательной эротической основе, в чем уверены специалисты психоанализа, император мог позволить управлять собою только такой же властной и такой же соблазнительной женщине. В этом случае он мог позволить себе отказаться от настойчиво навязываемой матерью кровосмесительной связи. И естественно, Агриппина стала между сыном и Поппеей. И чтобы не возникло легитимной основы для развития такой угрожающей ее положению связи, она не позволяла Нерону развестись с нелюбимой женой Октавией – удивительно непорочной дочерью Клавдия и Мессалины. Но долго так продолжаться не могло. Говорят, противники Агриппины использовали для противодействия этой демонической женщине девушку из простого сословия по имени Акте, которая в течение всей жизни была до безумия влюблена в Нерона. Когда-то он сделал ее своей любовницей и продолжал держать во дворце, поскольку она была поразительно целомудренна и демонстрировала такую фантастическую самоотреченность в своих чувствах к Нерону, словно была ниспосланным свыше ангелом-хранителем или по меньшей мере невинной монахиней. В отличие от всех близких ему девушек, она прощала ему все его многочисленные грехи, принимая натуру властителя Рима очищенной от грязи и пороков Великого города. Эту девушку, далеко не красавицу в сравнении с Поппеей или Агриппиной, не принимали во внимание женщины, претендующие на Нерона, очевидно не считая ее соперницей из-за происхождения. Но Нерону, когда он общался с Акте, казалось, что он сам очищается; эта девушка была одной из немногих, кому доверял правитель Рима. Именно она, как указывают историки, и сыграла видную роль в развязке сложного узла Агриппины. После определенной обработки Сенекой и Бурром Акте стала нашептывать Нерону, какую угрожающе мрачную реакцию вызвали в Риме слухи о его преступной связи с собственной матерью. Так что независимо от того, была ли в действительности такая связь, Нерон, дороживший общественным мнением, содрогнулся. Он вмиг оценил хитроумие Агриппины и немедленно предпринял меры по ее окончательному удалению от себя. В конце концов противостояние с сыном зашло так далеко, что ценою его стала жизнь. Могла ли она, вкусившая безумного аромата власти с пеленок, отказаться от нее после стольких лет борьбы и достижения такого исключительного положения?! Этого не сделала бы и Ливия! Но если она заставила мрачного упыря Тиберия повиноваться матери, то почему она не сможет заставить сделать то же со своим Нероном, обладателем тонкого вкуса, изысканных манер и необузданных желаний. Или хотя бы обмануть, перехитрить его, как многих других мужчин?! Агриппина сама сотворила императора Рима и полагала, что имеет все права и возможности управлять им. Но чем больше она старалась, тем больше осознавала: своенравный и безжалостный, как все представители императорской семьи, Нерон не намерен делить власть с ней, не желая признавать, что всем обязан лишь воле матери. Агриппина породила страшное орудие, которое теперь без всякого трепета было готово направить всю безудержную мощь государственной машины против нее же самой. Прошло еще некоторое время, прежде чем подстрекаемый со всех сторон Нерон решился на самое страшное преступление в своей жизни. Агриппина уже ждала удара, принимая противоядие и осторожничая во всем. Она страстно цеплялась за жизнь, демонстрируя фантастическую внутреннюю силу, выдержку и выносливость, свойственную лишь удивительным и бесстрастным натурам. Когда Нерон разработал сумасшедший план с саморазрушающимся кораблем, сорокатрехлетняя Агриппина сумела выплыть и спастись. Она и не смутилась, отправив к сыну гонца с иносказательной вестью о том, что она не будет поднимать шума по поводу случившегося. Но машина убийства уже была запущена… Когда на виллу императрицы явились вооруженные люди, она не выказала страха или трепета перед смертью. «Рази в чрево!» – смело крикнула Агриппина обнажившему меч посланнику родного сына. Она желала и в смерти остаться такой же прекрасной и неприступной, какой всегда была при жизни. Ей наконец представился случай продемонстрировать, что, делая ставки на коварство и обворожительные женские чары, она оставалась такой же сильной, как и ее мать. Как много лет назад Агриппина Старшая, она приняла смерть бесстрастно, как избавление от безумных и одуряющих страстей жизни. С какой целью Агриппина совершила целый ряд неженских поступков: демонстрировала свою власть перед солдатами, свое величие перед сенаторами и свое высокомерие перед мужчинами вообще? Она пошла еще дальше, начав, подобно летописцу, писать исторические записки о своем времени и роли, которую она сыграла на сцене империи. Императрица-историк. Такого не было ни до, ни после нее. Как будто боялась, что мужчины, как во времена Ливии, припишут себе многое из ее деяний. Она явно намеревалась оставить свое имя потомкам. В чем причина такого асоциального и нетипичного для женщины поведения, выбора жизненной стратегии? Не в том ли, что, с глубокого детства настраивая себя на борьбу за выживание в мужском мире, она исказила свое женское начало? Сделав из себя мужчину в женском образе. Чтобы выжить в мире сильных и жестоких мужчин, ей приходилось становиться то еще более сильной, чем они, то сознательно демонстрировать свою слабость, низводя себя до маски слабой женщины, желающей подчинения. По мере приобщения к власти она делала последнее все реже, навсегда теряя свое искреннее женское начало. И, по всей видимости, эту фальшь сумел почувствовать ее сын Нерон, подняв руку на собственную мать в своем страхе не столько за власть, сколько за саму жизнь. Агриппина не могла не ощущать внутреннего противоречия своего характера. Мужская маска была слишком велика для нее, да и не так мила при всей радости кажущегося величия. Скорее всего, при определенных условиях она бы с радостью приняла и сыграла бы роль своей собственной матери, находясь неотлучно при признанном современниками полководце, воине, дающем империи славу, собственному имени – исторический контекст, а жене – любовь, великий отпечаток которой несли бы потомкам счастливые лица детей. Но идиллия невозможна, и это хорошо осознавала Агриппина. Поэтому не могла довольствоваться несколькими годами счастья, как ее мать. Да, не было возле нее в течение всей жизни человека, по силе и великодушию напоминающего Германика. Она пыталась создать нового Германика из сына, сделав его императором, дав ему героическое имя и вложив в него все самое лучшее из многогранных знаний, которыми располагала империя. Но природу не обманешь. И те противоречия, которые жили в душе этой неординарной, но, в сущности, несчастной женщины, прорвались в ее собственном сыне в виде безобразного нарыва, чудовищной опухоли, метастазы которой уничтожили и великого наставника, и ее саму… Княгиня Ольга (Святая Ольга) Телом жена сущи, мужеску мудрость имеющи, просвещена Святым Духом, разумевши Бога… Иаков Мних, инок Киево-Печерского монастыря, XI век Около 913 года2 – 11 (23) июля 969 года Великая княгиня Киевской Руси (945–969) Одна из основоположниц русской государственности Княгиня Ольга является одним из тех зажигательных женских образов, которые 2 Хотя летописи (в частности, «Повесть временных лет») упоминают 913 год как год вступления во власть Игоря и Ольги, более поздние исследователи этого исторического периода отмечают наличие множества несоответствий в летописных источниках, написанных через полтора с лишним столетия после правления Игоря и Ольги. В частности, в качестве гипотезы часть аналитиков выдвигают идею о том, что этот год можно считать годом рождения великой княгини. Автор при составлении психологического портрета княгини Ольги более опирался на поздние исследования этого периода (В. Кожинова, М. Бейлиса, Г. Литаврина и некоторых других), содержащие синтетический анализ арабских, мусульманских и византийских первоисточников, и только во вторую очередь учитывал непосредственно летописи Киевской Руси, имеющие множество неточностей и сомнительных данных. заключают в себе уникальную воинственность, демонстрируемую не для завоеваний, а для развития, сохранения большого государственного очага и создания предпосылок для культурного скачка общества. Став для Киевской Руси предвестником христианства и одной из первых почитательниц новой веры, Ольга получила символическую приставку к имени «Святая». Для славянского мира она создала новый культурный ориентир, который формировал Русь адаптированной к западным культурным и экономическим стандартам. Она укрепила державу, обозначила границы, построила мосты сотрудничества между западными европейцами, северными варягами-завоевателями и славянскими евроазиатами, и именно внедряемая Ольгой, а затем ее внуком Владимиром система ценностей предопределила доминирование европейского миропорядка для Руси на много веков и, соответственно, усиление самой Киевской Руси как современного целостного государства, выросшего до непреодолимой и спасительной для Европейского континента преграды от кочевых монголов. Более того, многие историки полагают, что именно правление Ольги зародило психологическую основу и стало предвестником появления новой империи. «До Ольги не было, собственно, ни России, ни народа русского, были лишь отдельные, крайне слабо связанные славяно-русские, финские и литовские племена, завоеванные варягами и пользовавшиеся случаем, чтобы разойтись из-под тяжелого скипетра», – вполне справедливо указывает Михаил Меньшиков, общественный деятель и литературовед конца XIX – начала XX века. Действительно, в отличие от воинственных княжих язычников-варягов, Ольга впервые сформировала пример прогрессирования мирной культурной идеи. Идеология и стратегия укрепления государственности, альтернативная военным захватам территорий, заложенная в потомство преимущественно через внуков, повлияла на историю развития всей Европы. Но, конечно, более важен психологический контекст появления и правления княгини Ольги. Она впервые после эпохи Древнего Рима продемонстрировала патриархальному миру всего европейского пространства, что женщина, если не ограничивать ее внутреннюю свободу и не связывать хитроумными путами патриархального мироустройства, способна на выдающиеся поступки, не уступающие мужским ни по смелости, ни по решительности, ни по мудрости, ни по оригинальности. В этом восприятии Киевской княгини заключается наиболее важный, сакраментальный смысл великого женственного, способного без потери идентичности перевоплощаться и изменяться сообразно обстоятельствам, покоряя и побеждая их совершенством заложенного в женскую природу Создателем. К самостоятельному полету Ни место, ни время рождения будущей великой княгини Ольги точно неизвестно. Древние летописные источники отмечают, что князь Игорь взял себе жену из Псковских земель. Согласно одной из наиболее вероятных гипотез, опирающихся на древнюю Иоакимовскую летопись, она принадлежала к относительно мелкому и маловлиятельному в то время роду Изборских князей, или псковских кривичей, и первоначально носила имя Прекраса. Если это так, то даже факт изменения мужем ее имени на более близкое скандинавское Ольга (прототип Хельги и аналог мужского варяжского имени Олег) является одним из многочисленных свидетельств изначальной «второстепенности» женской роли в обществе и семье. Действительно, женщины со времен заката Римской империи могли претендовать лишь на косвенное влияние в качестве усердной и внимательной помощницы. Еще одним признаком вторичного восприятия женского начала в эпоху становления славянских держав является почти полное отсутствие упоминаний о роли женщин в государстве. О женщинах говорят в двух случаях: они являются либо участницами кровавых заговоров и государственных переворотов, как византийская царица Феофано, либо матерями отмеченных Историей мужчин, как Рогнеда, «трофейная» жена князя Владимира Крестителя. Упоминаются в этом историческом периоде и женщины, скрепившие политические союзы, естественно, по воле своих родителей. Например, византийская царевна Анна или Анна Ярославна, дочь Ярослава Мудрого. Но первая упоминается в связи с дальновидной и успешной политикой Владимира Святого, вторая – в связи с успехами на внешнеполитической арене Ярослава и лишь вскользь – в связи с ее королевским титулом и полученными в силу этого небывалыми для иностранки полномочиями. Таким образом, патриархальный уклад изначально сулил женщинам слишком мало возможностей для самореализации и проявления особенных качеств личности. По этой же причине, двигаясь к самостоятельности в управлении государством, Ольга могла позволить себе сосредоточиться на серии взаимосвязанных, но весьма осторожных, деликатных и пропитанных исключительно женской мудростью шагах, основанных на скрытом управлении окружением из мужчин. Анализ событий действительно говорит о том, что многие действия совершались не по ее волевым наказам, а скорее благодаря благосклонности и одобрению влиятельных в обществе мужчин. Однако так же верно, что, взявшись управлять государством из тени, она достигла такого уровня влияния, которое было отмечено далеко за пределами Руси. Значит, ее стратегия вполне оправдывается. Но все начиналось с малого… Вскоре после женитьбы князь Игорь обнаружил, что соответствующая традиции покладистость его молодой жены оказалась лишь вынужденной завесой тщательно скрываемой способности управлять мужчиной посредством иного оружия: женского обаяния, очарования и проницательности, рожденной из наблюдательности и страстного желания быть подлинной помощницей мужу в часто запутанных государственных делах. Княгиня с беличьей ловкостью оттачивала свое оружие, стараясь не только детально вникать в деятельность великого князя на внешнем и внутреннем фронтах, но и ненавязчиво отстаивать свои решения. К примеру, она сумела с присущими ей спокойствием и ласковой степенностью убедить мужа-варяга назвать родившегося сына славянским именем Святослав. Можно предположить, что эта уступка Игоря была не такой уж безделицей. При наличии влиятельных варяжских воевод-опекунов во главе со Свенельдом, который, кстати, обладая в русской дружине почти непререкаемым авторитетом, позже сформировал ядро могущественной оппозиции многим начинаниям Ольги и от напористого влияния которого она так и не сумела освободить своего сына. Находясь на вторых ролях, Ольга с самого начала намеревалась постепенно изменить свое положение, демонстрируя осторожную настойчивость в важных для нее вопросах и не боясь своим влиянием вбивать клин в скандинавское ядро окружения своего мужа. Ей, впрочем, не удалось повлиять на Игоря в отношении фатального похода на древлян за дополнительной данью. Летописи уверяют, что Игоря подбили к необдуманному поступку, стоившему ему жизни, как раз варяжские воеводы из ближайшего окружения. По всей видимости, князя уговорили где-то в пути, в момент, когда влияние на полководца было наибольшим. Для Ольги этот исторический эпизод оказался и жестоким ударом судьбы, и новым отсчетом, потому что именно в смерти мужа берет начало новая выдающаяся личность. Скорее всего, в детстве Ольга получила необходимый для княжны уровень воспитания и образования, позволяющий соответствовать супругу при любых обстоятельствах, призывающий демонстрировать выдержку и терпение и главное – быть помощницей, подругой своего мужчины, не затмевая его ореола правителя при тихой поддержке из тени. Жизнь в затворничестве не предполагала ничего особенного, ее готовили к традиционной женской роли в жестком патриархальном мире, где не предусматривалось возвышение женщины до уровня самостоятельного и самодостаточного игрока в обществе. Все же в набор неких знаний и навыков наверняка входило понимание международной обстановки и старательное изучение человеческой сущности, чему можно найти немало подтверждений в поступках княгини в период ее самостоятельного правления. Но это были знания и умения, необходимые для подчеркивания роли мужа, а отнюдь не для самостоятельного использования в государственных делах. Гибкость женской натуры наряду с физической красотой избранницы упомянуты летописями как наиболее привлекательные качества для мужчины, собирающегося обзавестись семьей. Неизвестно, какими соображениями руководствовался князь Игорь, но вполне вероятно, одним из ключевых моментов являлся политический фактор, что на практике означало укрепление возможностей своих земель за счет брака. Совершенно очевидно, что князь дорожил отношениями с супругой и, по всей видимости, любил ее. Упомянутое же в летописи знакомство Игоря с удивительно просвещенной крестьянкой-перевозчицей, которую он позже взял в жены из-за редкой красоты и необыкновенной мудрости, скорее всего, является хитроумным представлением добродетелей княгини Ольги для «народной аудитории». Такое явление великой княгини миру не только располагало к ней люд, но и авансировало последующую трансформацию – от формальной управительницы к образу мудрой и способной всесторонне заботиться о государстве, а затем и к святой Ольге. Ольга, верно, принимала непосредственное участие в формировании и проведении Игорем внутренней и внешней политики – только исключительное понимание текущей ситуации и четкое осознание своих последующих действий может объяснить приход к фактическому управлению женщиной такого патриархального государства, как Киевская Русь. Она хорошо осознавала, какую реальную опасность представляют две мощные силы, между интересами которых оказалась зажатой формирующаяся держава. И Византия, и Хазарский каганат с центром в низовьях Волги были одинаково могущественны и опасны для государства русов, но политика балансирования киевских князей, приверженцем которой некоторое время оставался и Игорь, не приносила основательного успеха и не гарантировала безопасности и развития. Известно, что за год до своей нелепой гибели Игорь сделал, по всей видимости, окончательный выбор в пользу союза с Византийской империей. Он успел заключить соответствующий договор о взаимопомощи, и Ольга оказалась впоследствии очень старательной последовательницей политики своего мужа, что в том числе обеспечило ей политическое выживание в самый сложный момент становления в качестве первого лица государства. Княгиня продемонстрировала рвение как раз в завершении государственных начинаний своего мужа, а несколько позже сумела перенести сугубо военные и экономические преимущества дружбы с Константинополем на область культуры. За этими, на первый взгляд, сухими достижениями лежал сложный путь превращения самой женщины, вынужденно оказавшейся у штурвала власти, во владычицу, сознательно управлявшую крепнувшей державой и заложившую основы создания новой империи. Ольге пришлось за очень короткий промежуток времени преодолеть довольно длинную дистанцию от женщины-подруги до женщины-отступницы, причем осуществить такое превращение не только сознательно, но и с предельной осторожностью. Ставкой была ее жизнь, жизнь ее сына, дело ее мужа и государственность Руси, к истокам которой ее бросил Его Величество Случай. Она, пожалуй, не собиралась взваливать на свои плечи бремя управления государством, но любой другой выбор мог означать не только удаление от дел ее самой, но и низвержение ее сына. Она взялась за эту задачу вынужденно, желая в начале пути лишь выполнить задуманное Игорем и передать власть подрастающему Святославу. Из-за этого женщина решилась отступить от уготованной ей эпохой роли и сыграть сомнительную партию на одном поле с мужчинами. К своей новой роли княгиня шла шаг за шагом. Впервые отступничество Ольги отчетливо проявилось после гибели ее мужа князя Игоря. И до, и после нее в исключительно патриархальном славянском мире женщины, жены покормись «мужской поведенческой линии», тогда как сама Ольга отважно продемонстрировала способность женщины исполнять мужскую функцию главы государства и военачальника. В сложившейся ситуации ей необходимо было избрать максимально жесткую линию поведения, в противном случае недалеко было бы и до смуты. Согласно летописям древляне, злодейски убившие киевского князя, намеревались завладеть и киевскими землями, для чего их лидер князь Мал вознамерился жениться на теперь вдовствующей Ольге. Однако она сумела хитростью заманить большую группу делегатов князя Мала в ловушку и затем закопать их живьем. Более того, решив завершить дело отмщения, княгиня Ольга пригласила «лучших [чем прежде] мужей» для сватовства. Отправив их для начала в баню, княгиня приказала сжечь знатное посольство заживо. Ольга проявила изощренное коварство, обманув древлян и в третий раз, когда после совместного с древлянами осуществления языческого ритуала над могилой князя Игоря она бесстрастно велела уничтожить несколько тысяч древлян. Естественно, был уничтожен и сватавшийся к ней князь Мал. Этими действиями был нарушен вековой порядок, устанавливающий и определяющий место женщины в обществе и государстве. Ведь до этого женщина лишь отождествляла собою очаг и землю, и завоевав, низвергнув врага, победитель должен был совершить ритуал низвержения и над женщиной побежденного. К этому и стремился князь Мал, пытаясь через владение Ольгой заполучить Киевскую Русь и утвердить, сделать легитимным свое завоевание. Статус мужчины-победителя, пусть и вероломного, вполне позволял это сделать. Именно так поступил позже внук Ольги Владимир, когда после завоевания Полоцка силой взял дочь князя Рогволода (осуществив и акт сексуального насилия), а затем убил непокорного противника. Любопытно, что впоследствии Владимир имел от Рогнеды четырех детей (и среди них будущего Ярослава Мудрого) и над отношениями супругов не довлела тень убиенного отца. Фактически Владимир стал его замещением, и женщина, покорявшаяся воле отца, стала с такой же преданностью покоряться воле мужа. Примечательно, что эти действия были спровоцированы дядей Владимира и сыном того самого князя Мала, который после убийства князя Игоря возжелал киевскую вдову. Ему-то, мальчику по имени Добрыня, и девочке Малуше (матери незаконнорожденного крестителя Руси Владимира) благосклонно и сохранила жизнь княгиня Ольга. К слову, продемонстрировав чисто женские милосердие и мягкость, которые порой отчетливо обнажались в разные периоды ее управления Киевской Русью. Таким образом, Мал действовал абсолютно в рамках традиции, а кажущееся вопиющим желание завладеть вдовой вероломно убитого князя было продиктовано двумя весомыми аргументами. Во-первых, он надеялся на извечную женскую покладистость и готовность подчиниться. А во-вторых, он спешил, ибо осознавал, что промедление может вызвать смену власти в Киеве и, соответственно, поход отмщения на древлян. Как отмечал русский историк Николай Лисовой, в ритуалах низвержения заключался «отнюдь не эротический, а сакрально-политический характер» действа. А княгиня Ольга силою духа сумела разрушить ритуал приобретения власти и сохранила ее за собой в пользу своего трехлетнего сына. Ее решительные действия подстегивались присутствием в Киеве сильного варяжского окружения, и она вполне осознавала, что любая проволочка, любое сомнение в ее готовности отомстить за Игоря может оказаться той самой искрой, которая способна привести к государственному перевороту. Несколько позже, уже с подросшим Святославом она совершила не менее жестокий завершающий военный поход на древлян, продемонстрировав во время кампании завидную военную хитрость. Как гласит легенда, договорившись с осажденными в Искоростене древлянами о снятии осады за передачу символической дани – по три голубя и три воробья, – она велела своим воинам привязать к каждой птице серу с трутом и сожгла город. Суровая княгиня Киевская совершила «свой ритуал», закрепив отсутствие прав на нее у древлян, и, наоборот, закрепив силой, «по-мужски» свое собственное право на эту землю. Некоторые более поздние историки, например Вадим Кожинов, настаивают на том, что многоактное и несколько театрализованное представление отмщения за гибель мужа было несвойственно женской природе Ольги, и бесчувственное истребление древлян явилось скорее требованием ее варяжского окружения совершить свойственное скандинавам жесточайшее возмездие. В пользу такого предположения свидетельствует и вся дальнейшая мирная политика великой княгини, а также довольно сложное маневрирование между интересами влиятельных варягов в самом Киеве. Скорее всего, это соответствует действительности, а эпизод отмщения лишь подчеркивает актерский талант молодой вдовы и способность женщины перевоплощаться. Хотя не исключено, что некоторые штрихи к представлению отмщения были дорисованы позже, когда создавалась целостная легенда о святой Ольге. Тем не менее, месть имела место, независимо от того, насколько она соответствовала природе самой княгини. Ведь в данном случае для нее окружавшие Игоря влиятельные варяги Асмуд и Свенельд были не менее опасны, чем восставшие древляне во главе со своим предводителем князем Малом. Поскольку княгиня олицетворяла новую власть, эта власть должна была прежде всего продемонстрировать силу, бескомпромиссность и решимость в борьбе с внешним врагом. Показав же варяжскому окружению Игоря способность с мужской жестокостью распоряжаться человеческими судьбами, она как бы закрепила легитимность власти и приобрела в глазах воевод определенный авторитет. Что касается мудрости и последовательности Ольги в деле влияния на государственное управление, то, забегая вперед, стоит отметить такой важный факт: если ее сына Святослава воспитывали варяги (и воспитали непокорным матери воинственным и непримиримым язычником), то внуков воспитывала она сама, при ней уже были исконно русские воеводы, например упоминающийся летописями Претич. Формальная правопреемственность Ольги на княжеском троне вовсе не означала реального правления Киевской Русью. Едва ли не всеми реальными и потенциальными игроками наличие вдовствующей княгини у штурвала власти рассматривалось как временное и совершенно неадекватное ситуации явление. Для приобретения реальной власти, что, по всей видимости, являлось ключевой проблемой в новой жизни княгини, Ольга предприняла ряд поистине уникальных и не свойственных женщине шагов. Во-первых, она достаточно ловко использовала подмену понятий, связанную с трактовкой своих действий. Было объявлено, что Ольга правит «от имени» своего малолетнего сына Святослава, что фактически воспринималось как регентство. Не просто предусмотрительно и верно, но единственно возможно было объявить о начале правления князя Святослава, что отчетливо зафиксировано в «Повести временных лет». «Женщины на троне» как будто бы не было, такого явления нельзя было допустить официально, и таким образом восприятие княгини Ольги у власти в глазах влиятельного боярского сословия и дружины было смягчено. Хотя в подобных случаях регентом должен был стать мужчина из влиятельного окружения малолетнего князя, Ольга, благодаря решительному управлению дружиной во время подавления древлян, не допустила этого. Она продемонстрировала войску, хотя и не без помощи самих варяжских воевод, что способна сама принимать решения и проводить военную кампанию. Вынужденные действовать от ее имени, прямолинейные скандинавы лишь укрепили авторитет княгини в военных кругах. Во-вторых, наряду с этим она договорилась со Свенельдом, Асмудом и другими скандинавскими военачальниками, что они, забрав малолетнего Святослава, уйдут на север, в некий Немоград, который большинство историков считают поселением севернее построенного в будущем Новгорода. В таком решении проявился не только управленческий талант Ольги, но и изумительная способность панорамного, или синтетического, анализа ситуации, в котором учитывается огромный набор критериев и факторов. Формально Святослав в варяжском окружении готовился к решающему походу на Хазарский каганат, с которым длительное время безуспешно воевала Русь. На самом деле при существовавшем положении вещей, когда Русь находилась под угрозой прямого удара со стороны хазар (и, по мнению некоторых историков, платила дань Каганату), юному князю, олицетворявшему власть и пока не способному эту власть отстоять, стоило находиться подальше от возможного очага борьбы под присмотром заинтересованных в его возвышении людей. Но тут присутствовала и другая важная политическая подоплека: отослав влиятельных военачальников подальше от себя, Ольга развязывала себе руки как управительница государства, оставляя возможность обратиться к варягам как к достаточно мощной самостоятельной силе в случае обострения внешней опасности или попытки кого бы то ни было организовать внутренний переворот. Такое положение вещей было выгодно и варягам, ведь они не оставались «при Ольге», что, может быть, в первое время ее правления могло казаться мужественным мужам унизительным. Кроме того, находящийся на их попечении подрастающий князь был символом реально утвержденной власти на Руси. С ним они рассчитывали вернуться в Киев по достижении последним совершеннолетия; на него они могли существенно влиять и при нем иметь высокий социальный статус. В подтверждение верности, на первый взгляд, странного решения княгини историки указывают на определенные свидетельства хазарского присутствия и влияния на политику Киевской Руси: в Киеве в то время находилась хазарская крепость. А две трети собранной на Руси дани, предполагают исследователи летописей, шли хазарам. Таким образом, находиться молодому княжьему отпрыску в столице в период ослабления власти было явно небезопасно. Об этом свидетельствует и тот факт, что сама Ольга на время перебралась из Киева в крепость Вышгород, находящуюся в двух десятках километров от столицы. Наконец, третьим важным шагом великой княгини на пути к самостоятельному правлению и укреплению своей власти стал тайный вояж в Константинополь. Хотя летописи упоминают лишь одно «хождение» в столицу Византийской империи, во время которого Ольга приняла крещение, подавляющее большинство современных историков сходятся на том, что едва ли не сразу после отмщения древлянам за убийство князя Игоря Ольга скрытно направилась в Константинополь. Тому была особая необходимость: накануне гибели Игорь заключил важнейшее соглашение с тогдашним императором Романом I, который к моменту появления Ольги в качестве главы государства был свергнут. Ольге же необходимо было подтверждение условий договора с новым правителем Византии – Константином VII. Плотный покров тайны над этим делом при наличии хазар в самой столице Руси становится вполне объяснимым. Неожиданно успешной оказалась и политика Киевской княгини, ориентированная на мирное развитие государства. Речь, прежде всего, шла о ее так называемых погостах, направленных на централизацию власти. Укрепила княгиня и границы государства, определив места построения богатырских застав и всевозможных укреплений, а также многочисленных крепостей, служивших оплотом княжеской власти и единства Руси. Эти действия оказались и своевременными, и действенными. На тот же период приходится и информация об иностранных наемниках в рядах русской дружины. Хотя осуществление обороны границ за счет принятых на службу иностранных воинов из болгарских, литовских, венгерских и других народов само по себе не является лучшим подходом к обеспечению безопасности, это было в духе времени и высвобождало внутренние людские ресурсы для построения экономического могущества княжества. Реализация таких шагов окончательно легитимизировала власть Ольги, формально – до совершеннолетия Святослава, а на самом деле – до ее смертного часа. В течение этого, несомненно, самого сложного периода своей жизни женщина продемонстрировала редкую волю и выдержку. Досконально разобравшись в международной политике, она не допустила ошибок на внешнеполитической арене. Конечно же, она не готовилась к высшей власти при Игоре, но, разобравшись во всех перипетиях управления государством еще при жизни князя и вынужденно оказавшись во главе Руси, она не только не дрогнула, но и стала у истоков национальной идеи. Как и у многих других выдающихся женщин, первичной основой ее мотивации оказались соображения безопасности. Отказ от власти вообще грозил не столько устранением ее и сына, сколько управлением Киевской Русью другими мужчинами, например представителями варяжской дружины. При этом она вполне отдавала себе отчет в том, что жизнь Святослава, как и ее собственная, оказались бы в полной зависимости от желаний и настроений регентов молодого князя. Любая иная версия, кроме избранной ею, грозила убийствами, распрями и безжалостным кровопролитием. Для выживания в такой обстановке было слишком мало шансов, как, впрочем, не много шансов на успех было и в ее реальном положении. Подстегнул ее и статус великой княгини, который не оставлял возможности для тихого и спокойного ухода. Лишь подталкиваемая опасностью и материнским инстинктом, княгиня Ольга, обладающая достаточными знаниями и безграничным мужеством, сумела на сто восемьдесят градусов повернуть колесо Истории. Великая княгиня и в дальнейшем не раз демонстрировала совершенно «неженское поведение» и в силу этого запомнилась потомкам, была почитаема при жизни и после смерти. Для этого был совершенно необходим еще один психологический прием, а именно: она не вышла замуж после смерти Игоря, объявив о своем аскетическом одиночестве. Она вполне осознавала, что замужество тотчас полностью изменит ситуацию: она окажется «при муже», а возможность выжить для Святослава уменьшится наполовину. Для осуществления задуманного женщина была вынуждена обречь себя на одиночество и самостоятельное принятие решений. Не исключено и другое: возможно, в том окружении просто не было адекватного мужчины, которого Ольга могла бы рассматривать как преемника Игоря. Но в любом случае Ольга могла бы решиться на повторное замужество лишь при получении полных гарантий безопасности для своего сына. Очевидно, что таких гарантий не мог бы дать ни один мужчина. Что же касается описанных в летописях (в частности, в «Степенной книге») желаниях Византийского императора взять Ольгу в жены, исследователи почти единодушны: это описание является отголоском желания самой Ольги осуществить помолвку Святослава с дочерью Константина. Однако эта попытка новоиспеченной правительницы Киевской Руси провалилась – Константин VII резко негативно относился к выдаче замуж императорских дочерей за варваров-язычников. Итак, к моменту своего ключевого жизненного шага – принятия христианства – Ольга путем умелой внутренней политики, направленной на административное развитие и экономическое возвышение Руси, а также не менее хитроумным балансированием между внешними силами добилась устойчивого восприятия себя как почти легитимной преемницы великого князя во главе государства. «Почти легитимной» потому, что нахождение молодого князя Святослава, от имени которого она управляла Русью, на значительном удалении от Киева определяло всю ее деятельность как временное явление. Женщина, не особо стремящаяся к верховной власти, получила ее в силу необходимости сохранить и передать Киевский трон своему сыну, причем передать не ослабленную внутренними раздорами и внешними грабежами землю, а укрепленную, развитую в военном и культурном отношении, мощную и влиятельную на внешней арене державу. Мотивация действий женщины, отважно взявшейся за неимоверно сложную задачу, становится еще более ясной, если добавить, что потеря власти была бы и гибелью рода, прекращением семейного наследования славы и величия положения великокняжеской семьи, полной потерей статуса не только для себя, но и для потомков, если они выживут в истребительной внутренней резне. Доверить сохранение власти кому-либо из варяжских воевод казалось Ольге недопустимым не только по причине недоверия к ним. Сильные и преуспевающие в военном деле, в погоне за сиюминутными радостями жизни и движимые жаждой обогащения, они демонстрировали удивительную инфантильность в вопросах развития государства. Поэтому компромисс между Ольгой и варягами, заключавшийся в том, чтобы поставить между ними в качестве идеального залога самого Святослава, в развитии и властвовании которого они были в высшей степени заинтересованы, можно было бы считать вполне приемлемым. Хотя, скорее всего, в этом случае Свенельд и его окружение больше диктовали волю княгине, чем она им. Зато к моменту совершеннолетия молодого князя обе стороны были немало удивлены: Ольга – неспособностью и нежеланием своего воинственного сына управлять государством; а варяги – поразительной мощью неожиданно окрепшей и возвысившейся Руси, а заодно и незыблемой властью самой Ольги и восприятием ее в народе как хозяйки этого государства. Ольга никогда не держалась за власть, но намеревалась передать ее сыну так, чтобы он сам не был поглощен обманчивым, губительным омутом, подстерегающим каждого наивного вершителя людских судеб. Она знала это из горького опыта: она помнила о неосмотрительности Игоря, за которую он поплатился. Но ближе узнав Святослава, Ольга осознала, что сын заражен неизлечимым влечением к завоеваниям – зерно, лихо посеянное воинственными скандинавами, проросло безумным желанием воевать и побеждать, считая походы не средством, а целью. Бредовая жажда сиюминутной славы, неутоленная тоска по отмщению за все предшествующие поражения русских князей, а также запах легкой военной добычи уже вскружили голову молодому князю, предопределив ему судьбу доблестного воителя, а не мудрого государственника. Хотя действительно легендарный и по замыслу, и по масштабу поход на Хазарский каганат проявил немалый талант Святослава как полководца, дальнейшая политика князя больше походила на продолжение бесконечных варяжских завоевательных походов, чем на попытки расширить границы Киевской Руси. Христианское зерно, ставшее знаменем С самого начала необходимо отметить, что христианская религия более соответствовала внутреннему миру Ольги и именно поэтому была применена для всего народа Киевской Руси. Ольга после убийства мужа и наказания убийц стала вести аскетический образ жизни, соответствующий благородной мученице, которая в собственном скромном и неприхотливом существовании несет бремя материнской заботы о сыне и о народе. Не дискутируя о том, был ли этот путь единственно правильным и являлся ли он единственным способом сохранения за собой положения управительницы государства при малолетнем сыне, стоит признать, что мирные религиозные каноны христианства более соответствовали такому облику великой княгини, нежели мантия воинственной язычницы. Захваты и военные кампании были чужды чувственной и чуткой душе этой женщины, и это заставило ее искать иное обоснование своего альтернативного управления. Ведь в самом деле, оно не могло с самого начала всеми восприниматься как успешное, что, кстати, доказывают и более поздние походы Святослава в целях приобретения славы и расширения границ новой державы. Ольге необходима была еще внутренняя опора, ведь после гибели мужа она решилась во имя сына на одиночество. Она не могла, живя в патриархальном мире по мужским законам, создать новую семью, как сделал бы княжествующий мужчина. Новое замужество ознаменовало бы эпоху внутренних войн (ведь северное окружение Святослава никогда бы не смирилось с его отстранением от власти) и либо гибель подрастающего сына, либо гибель ее нового избранника. Ольга в своей новой роли стала заложницей обстоятельств и вполне осознавала невозможность возврата к прежней женской функции, сводящейся к сохранению очага, поддержке мужа и воспитанию потомства. Наконец, будучи молодой и здоровой женщиной, Ольга наверняка столкнулась с проблемой подавления своих сексуальных желаний, и для этого христианство было идеальной духовной поддержкой. По сути, религия помогла княгине сосредоточить всю свою внутреннюю энергию на исполнении миссии. Как в начале властвования она не смела отказаться от военных кампаний и продемонстрировать «слабость» правления (в силу самого факта нахождения у власти женщины), так и в период мирного правления ее политику должен был поддерживать такой идеологический стержень, который бы не только оправдывал всю жизненную линию княгини, но и воспитывал у всего народа единую национальную идею. Такая идея могла бы зиждиться как на завоевательном расширении жизненного пространства, так и на удобоваримой религии. Наконец, единая с союзной Византией религия открывала совершенно новые возможности, например усиления путем брака. Ведь именно язычество Руси помешало женитьбе Святослава на дочери византийского императора. И конечно, образованная Ольга чувствовала, насколько важным может оказаться вливание европейских культурных ценностей в языческую кровь русов. Итак, у княгини Ольги не было альтернативы: оберегая жизнь сына и воспитывая в нем дух завоевателя, она в то же время демонстрировала свою способность управлять государством и умение найти приемлемые формы управления. Она более чем успешно справлялась с обеими задачами, расширив при этом географические границы Руси и утвердив у иноземцев восприятие княгини Киевской как опытной и бескомпромиссной владычицы земель на Днепре. Чтобы сохранить в своем образе такой зловещий симбиоз двойственности и многоликости, Ольге нередко приходилось демонстрировать и удивительное, чисто женское коварство, подкупающую мудрость и, с другой стороны, совершенно несвойственную ее природе, чисто мужскую беспощадность и непримиримость. Оказавшись после смерти мужа на краю собственного низвержения, княгиня сумела кардинально изменить ситуацию, взять ее под контроль, поэтому государство возвысилось, был заметен его административный и культурный рост. Избрав христианство в качестве новой жизненной философии и живя на Руси в соответствии с новой верой, Ольга укрепила внешними стимулами и правилами свою внутреннюю убежденность, в которой всякий человек находит сомнения. Она продемонстрировала, что женщина пред лицом высшей опасности способна существенно менять облик и, представая то слабой и покорной, то невероятно сильной и мужественной до отчаяния, играть на сцене и мужскую, и женскую роли одновременно. Христианские же каноны давали ей успокоение и надежду изменить политику непримиримого Святослава. Святослав колебался, но в конце концов остался на стороне дружины, отнесшейся с явным неодобрением к смене религии княгини Ольги. Вполне вероятно, уже приняв новые религиозные каноны для себя лично, Ольга задумалась о распространении этой религии на всю нацию. Существует немало подтверждений того, что наиболее действенным штрихом жизненной стратегии славянки было последовательное внедрение во власть и использование для этих целей множества прикрытий и рычагов косвенного влияния – совершенно необходимая мера предосторожности для женщины, намеревавшейся самостоятельно управлять государством. Так или иначе, Ольга сделала свой выбор сама, не рискнув побороться за смену религии в государстве. Слишком неоднозначно было воспринято принятие новой веры великой княгиней и ее небольшим окружением. А зародившиеся на Руси очаги христианства были еще настолько слабы, что сами нуждались в защите. Многое в этом вопросе предопределила позиция Святослава, несомненно подстрекаемого варяжскими воеводами. Поэтому мало впечатляющие результаты крещения княгини выразились не в ожидаемых ростках, а лишь в глубоко посаженных зернах новой веры на земле русов. Но даже эта ситуация отражает внутреннюю силу убежденности Ольги и ее почти незыблемые позиции в государстве, где по достижении совершеннолетия Святославом она управляла лишь формально, однако именно ее действия, несмотря на многие разногласия, зародили глубокие государственные и духовные устои Киевской Руси. Позиции Ольги в Киеве были столь прочны и поддерживаемы всеми слоями населения, что, возможно, этот факт сыграл свою роль в появлении у Святослава, человека с крайне обостренным чувством независимости, желания обосноваться в дунайском Переяславце. Может быть, поэтому Святослав, оставшись единственным правителем Руси после смерти Ольги, сумел в этой роли удержаться лишь неполных три года, словно был ослаблен и обескровлен уходом матери. Ольга же таинственным образом сумела передать свою идею через поколение – благодаря тайному влиянию на внуков при удаленном непокорном и непримиримом отце, нашедшем свою гибель вдали от родной земли. Вообще, отношения матери и сына оказались слишком противоречивыми: поставив материнство во главу угла и подготовив почву для безоговорочного успеха Святослава во власти, Ольга столкнулась с его упорным нежеланием сосредоточиться на управлении государством, возможно из-за ощущения необходимости «делить власть» с собственной матерью. Создание великого и святого образа Для народа Киевской Руси первоначальное, или поверхностное, величие княгини Ольги, конечно, должно было определяться мужеством и решимостью, адекватными мужской воинственности у ее визави. Как минимум два факта из биографии княгини Киевской приближают ее образ по восприятию к воителям мужского пола. Жестокое подавление древлянского мятежа в начале своего пути и, на первый взгляд, немилосердное, исключительно языческое наказание убийц своего мужа закрепили за Ольгой образ женщины, способной на ярость и великий гнев. Это было сделано вынужденно и, скорее всего, противоречило истинной внутренней природе Ольги. Но это было необходимо для спасения себя, потомства и отнюдь не сплоченного государства, которое оставил ей князь Игорь. Его смерть оказалась стимулом вполне оправданной демонстрации «мужского» лица, и именно способность перевоплощения Ольги заслуживает самого пристального внимания исследователей. Если до смерти Игоря главным для Ольги было соответствовать ожиданиям общества, вернее, преимущественно его мужской части, образу великой княгини – подруги великого князя, то с потерей Игоря произошло все наоборот: нужно было демонстрировать ожидаемые мужские качества. Вначале она должна была явиться миру величавой красавицей, доброй матерью наследника и тихой, покладистой помощницей, после же смерти князя ее могли принять лишь только как воительницу, жестоко карающую и мстящую, захватывающую земли и распространяющую на них власть киевского князя. Любопытно не то, считала ли Ольга своей истинной природой ту или иную сыгранную роль, а то, что она разгадала этот нелегкий психологический ребус и достаточно хорошо, даже естественно сыграла обе, казалось, противоположные и противоречащие друг другу роли. Естественно, что «чисто мужские способности» и были отмечены летописцами в первую очередь. Они были подтверждены еще раз, когда в год своей смерти уже престарелая киевская матрона лично возглавила оборону столицы против кочевников; ненасытный к военным походам Святослав завоевывал тогда земли Хазарского каганата. Кажется удивительным, что непреклонный и непререкаемый авторитет самой Ольги и распространяемый ею дух спокойствия и уверенности позволили населению столицы фактически без войска выдержать осаду Киева печенегами, которая, как полагают некоторые историки, могла длиться несколько месяцев. Поэтому качества женщины-полководца стали основой или отправной точкой в формировании образа Ольги для потомков, поскольку они являлись необходимым условием для восприятия успешности любого государственного деятеля древности. Успешность олицетворялась с победой, а каждая великая держава создавалась в человеческом восприятии преимущественно посредством огня и меча. Ольга отлично чувствовала грани понимания миропорядка своими современниками, и в этом смысле она обеспечила себе полное соответствие государственнику-мужчине. Именно эти качества отражены в различных материализованных источниках, о создании которых позаботилась и сама княгиня, и те, кто манипулировал образом могущественной женщины после нее. Однако наряду с мужественностью и стойкостью образ Ольги характеризуется и исключительными женскими чертами: милосердием, мягким отношением к людям, терпимостью. С этого образа нелегко смахнуть пыль столетий и отделить истинные качества женщины от любезно приписанных летописцами черт, но слишком большой диапазон нередко вступающих в противоречие характеристик личности может определенно говорить о недюжинном актерском таланте киевской княгини. Говоря об образе княгини Ольги, нельзя не отметить, что, в отличие от многих других женских исторических портретов, ее образ лишен явного стремления мужской половины принизить значение личности киевской княгини в истории. Хотя это лишь преломление событий сквозь призму героической мифологии. При жизни она сталкивалась с мощным давлением с разных сторон: неуравновешенному и необузданному сыну приходилось доказывать, что все решения совершаются для его же блага; влиятельному языческому сословию – что свобода выбора религии принесет благо народу; правителям иных держав – что Русь сильна и могущественна. Ольге приходилось много играть, причем часть ролей она добровольно исполняла за часто отсутствующего сына. Всю свою энергию эта женщина направила на развитие государства, ибо с государством отождествлялся род; она взялась исправить ошибки и просчеты Игоря, тогда как политика сына предопределила ей разбираться еще и с его недоработками. С искренним рвением она старалась создать гибкую форму власти, а силы черпала из быстро расползающегося по русской земле христианства. Во многом не принятая при жизни, обновленная Ольга вынырнула из истории при жизни ее внука, старательно воспитываемого ею самой, и благодаря внедрению христианства в качестве государственной религии образ княгини приобрел особый блеск и символизм. Нет необходимости удивляться пафосу всех без исключения литераторов, которые так или иначе упоминают о святой Ольге. И преподобный Нестор летописец, открывший серию патетических писаний, и влиятельный в литературных кругах Карамзин, и многочисленные современные авторы апеллируют к чувственной сфере читателя и призывают его к должному уровню патриотизма, опуская проблему мотивации и оценки психического состояния самой героини. Оценивая поступки Ольги, Карамзин отмечал, что это деятельность не женщины, а «великого мужа». Он, по всей видимости, говорил о вынужденной трансформации полоролевой функции княгини Ольги, но, тем не менее, закрепил необходимость «отступничества» для женщины, претендующей на монументальность образа. Действительно, если психология обычной женщины в значительной степени представляет собой отражение мужских желаний, то с момента своего перерождения Ольге пришлось переформатировать и свою психологическую структуру. Как кажется, трансформация слабой и сердобольной женщины в грозную воительницу далась Ольге не так тяжело, как подавление в себе женского, возможно, подавление собственного либидо. Именно тут роль христианства выступает на первый план, поскольку благодаря открыто демонстрируемой вере Ольга создала некую сублимацию образа. Став смиренной христианкой, отказавшись от мирской любви и совершив сам обряд накануне совершеннолетия Святослава, великая княгиня словно сообщила об исполненном для сына и государства долге и будто призвала его взять власть в свои мужские руки. Она не устранялась, но, возвращаясь к сути женской, принятой в обществе роли, намеревалась помогать сыну советом, а не управлять государством далее. Вполне возможно, роль правительницы, мужская по сути и содержанию, тяготила Ольгу. А может быть, правдивы намеки на возникшее напряжение между матерью и сыном по поводу власти. В последнее можно поверить лишь с учетом хитрого вмешательства в семейные отношения варяжского окружения Святослава. Очевидно в этой истории лишь то, что Ольга не боролась за власть, открыто сделав выбор в пользу своего женского естества. Но политика Святослава вынуждала ее возвращаться к мужской роли снова и снова, подхватывая выпускаемые Святославом бразды правления; его руки всецело принадлежали мечу и щиту… Именно в силу этих политических причин образ Ольги кажется потомкам удивительно многогранным и пластичным, она, словно меняющий облик демон, предстает то суровым непреклонным воином, то слабой, молящейся женщиной. В ней, похоже, Инь гармонировало с Ян, являя миру могучие импульсы живительной ментальной энергии. Величие образа княгини Ольги не только и не столько в способности принимать облик смелой воительницы в тяжелые для государства моменты, а скорее в способности оказывать влияние на все неравномерно развитые и имеющие различное восприятие происходящего слои населения – прежде всего многогранностью механизмов управления и внедренных в жизнь формирующейся нации идей. Мирные походы, которые расширили влияние Киева на прилежащие пространства и закрепили некое единство, общность народа, не могли пройти незаметно мимо наиболее просвещенных людей, как не могли не оставить отпечаток величия на деятельности княгини. Импорт новой, более прогрессивной религии стал вторым фактором восприятия Ольги как объединяющего звена нации, предвестника национальной идеи славянства. Хотя, по всей видимости, арсенал технологий закрепления величия и благородства достижений у полухристианской Ольги был ограничен, она постаралась запечатлеть свою деятельность многими оригинальными и колоритными способами. Она сумела стать первой святой Киевской Руси, вселив в славянскую ментальность привкус искреннего благоговения перед Господом. Нет никакого сомнения, что ее собственный религиозный фанатизм исходил из самых глубин восприимчивого и чувственного женского естества. Но не стоит отбрасывать и тот факт, что ведение мудрой мирной политики и ставки на хитросплетения международной обстановки позволили Ольге уловить исполинскую силу влияния религии на всю систему управления государством. Ведь во время собственного крещения она не могла не осознать весомой роли церкви в Византийском государстве, а выработка новой формулы государственного управления с отказом от активных завоеваний должна была стимулировать управительницу искать новые, более универсальные рычаги воздействия на все слои населения. Найденное ею христианское зерно было деликатно посажено глубоко внутрь славянского естества, а благодаря внуку Владимиру и позже – правнуку Ярославу Мудрому это зерно превратилось в росток национальной идеи новой нации. Обязательным в нашем повествовании должно являться признание, что образ любой выдающейся женщины, как миф о любом герое в принципе, безотносительно к половому признаку, всегда «дописывается» благодарной нацией, народом, которому нужны символы своего величия. Гигантские образы, стоящие над обывателем, необходимы любому народу, они служат мощной объединительной силой даже для «разношерстных масс», что можно наблюдать при формировании и возвышении политических сил, и в том числе сомнительных по содержанию и идеологии. В случае с княгиней Ольгой необходимо подчеркнуть, что уже в процессе жизни она сумела создать контуры легенды о великой женщине-государственнике, преподнося на суд общественного мнения преимущественно официальную и положительно окрашенную информацию, тщательно закамуфлировать личное и, особенно важно, женское. Лишь по отдельным обрывкам исследователь может узнать и домыслить уровень проблем в отношениях матери-княгини с непокорным и воинственным сыном Святославом, сложность восприятия новой религии в различных, и особенно во влиятельных, слоях населения, таких как бояре или дружина. Кажется неудивительным и естественным, что легендарный образ этой простой и смиренной женщины возбуждал творческие порывы многих и многих создателей: летописцев, художников, историков, писателей и поэтов. Она уже стала частичкой Созвездия Вечности, прикосновение к которому обогащает наш невозможно быстро и странно меняющийся мир, оставляющий, впрочем, все новые и новые мерцающие пятна на темном небосклоне – отголоски и отблески вновь прошелестевших событий. Звезда Ольги в этом Созвездии, неся в себе сакральный оттенок могущественной и нетленной святости, не теряет своего неземного, теперь уже и охранительного, спасительного смысла. Все происходит, как по давно написанному сценарию: миф о герое, рожденный однажды, будет жить вечно. Прародительница Ольга! Благодатный образ твой Из-за мглы веков восходит, лучезарный и живой!3 Жанна д’Арк (Жанна Дарк) Для этого я рождена. Жанна д Арк судьям И она вошла в века как Орлеанская Дева. Анатолий Левандовский, автор биографического романа о Жанне д Арк 6 января 1412 года – 30 мая 1431 года Символ женщины-спасительницы, отображение феномена женской силы и мужества Имя Жанны д’Арк известно если не всем, то почти каждому. К началу XXI века этот 3 Владимир Лебедев. Сказание о княгине Ольге. демонический персонаж вынырнул из Истории в обрамлении таких противоречивых мифов, что в этом заманчивом хитросплетении нелегко отделить нетленные реалии от патетического пепла людской молвы. Бедная воинственная пастушка из маленькой французской деревеньки оказалась сродни таинственному вулкану, неожиданно извергнувшему в пространство всю мощь и величие и так же внезапно застывшему навечно под собственной лавой на века. Может быть, Жанна д’Арк – лишь притягательная сладостная иллюзия для людей, так любящих мистические символы? Личность отрешенной в своей необъяснимой миссии девушки, явившейся для спасения родины, столь неуловима, что осознать предпосылки ее мотивации и истинную природу деятельной натуры можно лишь путем многочисленных противопоставлений исторических фактов, не слишком доверяя авторам летописей давно минувших событий, значительно приукрашенных и измененных позже самими участниками тех загадочных и беспокойных дней. Но даже в сопровождении такого мистического и сложнообъяснимого шлейфа комментариев одухотворенная патриотическим фанатизмом личность может быть взята для беспристрастного препарирования ее жизненных установок, составляющих звенья неискушенной и в то же время феноменальной стратегии. Наиболее удивительной представляется та ее часть, которая связана с появлением самоидентификации великой миссии спасения, а также необычайного высокой для крестьянской девушки самооценки совершить задуманное. По всей видимости, ответы на эти вопросы своими корнями уходят в детство Жанны, которое преимущественно потеряно для исследователей; в нем больше предположений и домыслов, нежели четко зафиксированных фактов. Тем не менее, спокойный и пристальный взгляд сквозь окутанную туманом толщу минувших столетий может помочь восстановить, по меньшей мере, ключевые элементы жизненной линии девушки, имя которой осталось в Истории овеянным всемогущими ветрами славы. Не оспаривая и не преувеличивая заслуг средневековой воительницы, стоит лишь заметить, что созданный вокруг ее имени миф, несомненно, более значим, чем сама история мученицы, озаботившейся судьбой Франции. Но, мешая пониманию личности героини, завораживающая легенда о Жанне д’Арк, тем не менее, является самым красноречивым свидетельством безоговорочного принятия ее образа современным миром, создание нового маяка, светящего далеко за рамки национального. Жанна д’Арк стала частью коллективного бессознательного человечества, бессмертным символом воинственной женщины, которая из отчаяния и любви способна совершить поступки, кажущиеся невероятными. От пастушки к воительнице. Трансформация жизненного сценария Героическая история о Жанне д’Арк берет начало в крошечной деревушке Домреми в северо-восточной части Франции. Дети таких деревень взрослеют рано, ибо тягостный, почти каторжный труд средневекового крестьянина ускоряет жизненный цикл большей части народа, скорбно тянущего свою незавидную лямку. Исторические данные свидетельствуют о том, что быстро приобщающаяся к самостоятельности девушка с распространенным именем Жанна к моменту начала трогательной легенды уже включилась в бесконечную спираль труженицы, точку в которой неизменно ставит лишь смерть, освобождая от необходимости дальше бороться за выживание и передавать суровое бремя наследству. Детство Жанны не пестрит важными для исследователя фактами, однако некоторые сопутствующие штрихи биографии заметно усилили выразительность восприятия исторического момента жестокой эпохи. Во-первых, Жанна имела старших братьев, и к часу приобщения к изнурительному крестьянскому труду девочка отчетливо видела свою безрадостную и в определенном смысле жуткую перспективу. Когда к пятнадцати годам она превратилась в полноценный винтик работающей семейной микросхемы, начав ткать, прясть, шить, стирать, пасти скот и убирать дом, старшие дети давно уже освоили эти нехитрые ремесла, но семья, как и прежде, балансировала между благополучием и нищетой. Так же как вся ее родня, Жанна с детства не могла не осознавать, что все ее дальнейшее существование не сулит ничего замечательного, кроме продолжительной, непрерывной работы до изнеможения и безрадостного конца, скорее всего в нищете и болезнях. Во-вторых, война в течение нескольких десятилетий раздирала ее родную землю и народ. Война была неотъемлемой частью окружающей девочку действительности. Вряд ли такая сложная категория, как патриотизм, была значимой для крестьян маленькой деревушки, но для простого народа, навечно прикованного невидимыми цепями к земле, всегда предпочтительнее иметь одного могучего хозяина, чем нескольких господ сразу, которых конкуренция делает еще более неуемными и беспощадными. Именно с таким единым хозяином и ассоциировалась королевская власть, которая могла карать, но была способна и защищать свой народ: в головах дисциплинированного люда вера в «своего» короля вбивалась с такой же строгостью, как и почитание строгих религиозных правил. Реальное ловко переплеталось с навязываемыми в течение столетий стереотипами, делая из рядового обитателя любой страны биологически управляемое существо, вынужденное более всего заботиться о выживании рода и элементарном благополучии семьи. При этом могучие формы средневековой пропаганды в виде проповедей безжалостных «глашатаев неба» и хитроумных интриг местных властителей, их почти неограниченная власть и лютые нравы красноречиво убеждали народные массы в необходимости верить в «своего» короля и «своих» религиозных наставников. В детстве Жанна росла бесшабашным и довольно решительным ребенком, в условиях непрекращающейся войны и отсутствия внимания со стороны занятых вечной проблемой выживания родителей. Она воспитывалась отчаянным, преимущественно мальчишеским окружением, своеобразной формой улицы, бредящей освобождением родных земель и отмщением врагу. Идея противостояния внешнему врагу, в котором придавленное нищетой боязливое крестьянство пыталось увидеть все беды своей протекающей, словно в кошмарной лихорадке, жизни, выкристаллизовывалась постепенно, но неотвратимо. Причем если для мелких вассалов потеря земель означала потерю части дохода, то для самих крестьян засилье чужеземцев ассоциировалось с потерей перспектив вообще. Поэтому на фоне нерешительности и двусмысленности действий местных властителей, часто пытающихся тихо договориться с новыми английскими хозяевами о неких правилах игры, тихое волнение народа перерастало в ропот и постепенно становилось все более реальным и набирающим силу движением, влияя, среди прочего, на формирование отрешенного характера будущей воительницы. Вполне естественно, что девочка незаметно пропиталась духом непримиримой борьбы и не раз демонстрировала решительность в своих юных поступках. Часто не свойственная крестьянской девочке строптивость перерастала в открытое, демонстративное неповиновение окружающим, например родителям, которые пытались выдать ее замуж за деревенского парня, чтобы накинуть брачную узду на часто выходящую из-под контроля дочку. В редком для негибкого и консервативного крестьянского мирка противостоянии родителям девушка поразила родню своей несокрушимостью и какой-то отрешенной неотступностью. Навязчивая идея некой непонятной окружающим миссии освобождения к тому времени уже настолько созрела в ней, что стала единственной доминирующей мыслью. Каким образом она появилась, не знал никто, но отсутствие перспектив в существующем жизненном укладе, разрушенных войной устоях и непреодолимое желание изменить существующий миропорядок толкали девушку к действиям невиданной дерзости. Доподлинно неизвестно, имели ли место галлюцинации, которым немало времени уделяли исследователи феномена Жанны д’Арк, однако очевидно, что ее психика была не только чрезмерно восприимчива, но и необычайно возбуждена. Очень возможно, что Голос свыше был придуман несколько позже – для усиления экспрессии появления Девы-спасительницы и логического объяснения родне такого непонятного для обывателя превращения. Кроме того, если принять во внимание приводимые данные исследователей Перну и Клэна, у Жанны была еще одна веская причина покинуть родительский дом. Речь о том, что после ее неповиновения в вопросе замужества, что само по себе является вопиющим случаем для патриархальной средневековой деревни, отец угрожал строптивице убийством и даже из боязни позора для семьи просил ее старших братьев утопить девушку, поскольку глава семьи был уверен, что Жанна намерена сопровождать солдат и стать публичной девкой. Таким образом, сложилась ситуация, когда девушке даже ради собственной безопасности лучше было исчезнуть. Наконец, еще одна часть исследователей указывают на чисто физиологические отклонения у Жанны, проявляющиеся в заторможенности развития, и, как следствие, отсутствие сексуального влечения. Так, Гринблатт не исключает эндокринных нарушений, которые наложили отпечаток на психику девушки. В частности, он отмечает отсутствие менструаций и половой зрелости, а также подавление сексуального влечения. «Мужчины не оказывали на нее притягательной силы, как и от нее не исходило сексуального возбуждения», – считает исследователь, не исключая, что галлюцинации и «дикий религиозный фанатизм» Жанны были следствием этого подавленного влечения. Приблизительно такого же мнения придерживается и другой исследователь, Гендерсон, утверждающий, что «комбинация солдата со святой возникает на основе психосексуальной незрелости». Если эти выводы имеют под собой серьезное основание, такой факт, несомненно, серьезно повлиял на уход Жанны из родительского дома. Так или иначе, вследствие физиологических или психических причин девушка была не готова к созданию семьи, на чем настаивали строгие родители. С этим, вполне естественно, связывалась устойчивая уверенность родственников и вообще сложного замкнутого мира крестьянской общины в том, что девушка не желает исполнять свою основную функцию – обеспечить появление на свет здорового потомства, способного поддержать цикл семейной борьбы за существование. Не вникая в природу проблем Жанны, стоит подчеркнуть, что ее намеревались заставить исполнить ненавистную ей роль любой ценой. Таким образом, вся жизнь несчастной девочки-подростка крутилась вокруг сохранения собственной идентичности, угрызений совести за благополучие семьи и общины и борьбы с надвигающейся безысходностью. Будучи придавленной жизненными обстоятельствами и, по всей видимости, собственной психофизиологической неспособностью выполнить возлагаемую на нее функцию, Жанна, несомненно, желала помочь своей семье и настойчиво искала иной, альтернативный и близкий своей природе путь для решения проблем семьи. Об этом свидетельствует и зафиксированный много позже факт, что по достижении особого положения при королевском дворе девушка имела лишь одну просьбу, связанную с улучшением жизненных условий своих односельчан и освобождением их от налогов. Косвенно такую гипотезу о формировании мотивации Жанны д’Арк подтверждает еще один признанный факт: на первый взгляд, странное сочетание в характере девушки мягкосердечия, доброты и безудержной воинственности. Собственная бесперспективность как женщины в общине и наличие маскулинных черт подтолкнули Жанну к реализации исключительно мужской идеи для решения такого сложного ребуса, подброшенного жизнью. Естественная для крестьянской девушки примитивность мышления, отсутствие знаний и актерского таланта на фоне детской прямолинейности привели к неспособности полного вытеснения женского в принятой «мужской игре». Это женское эмоциональное не раз прорывалось в актах мягкосердечия и принятия неожиданных, порой крайне рискованных, связанных с театрализацией действа, решениях. И как раз эта добродушная простота и примитивность предопределили судьбу девушки, а заодно и рождение мифа о Жанне д’Арк. Потому что организаторы великолепного шествия Девы-освободительницы не могли бы позволить себе рискнуть ввести на арену другую Жанну, умную, хитрую, знающую изнутри гнусность того мирка, в котором обитали души так называемой королевской элиты. Это было бы слишком опасно. Образ же простой девушки, искренней в своих побуждениях и заблуждениях, внушал доверие и вполне устраивал всех, ибо его, как очевидно полагали устроители освободительного акта, можно было стереть со скрижалей Истории в любой момент. Но Жанна действительно была бесстрашной и многим напоминала воинственно настроенного зверя из загнанного в тупик стада; когда смерть заглядывает в глаза, ужасая своей неотвратимостью, бросаться грудью на противника становится легче. В глубине мотивации Жанны лежала безысходность, а необходимость бороться за более понятное будущее стимулировалось еще и ее демонстративным, алчущим признания естеством. Признанные факты трепетного отношения Жанны к экстравагантному, дорогому и большей частью мужскому одеянию, а также слишком откровенного, даже какого-то патологического возвеличивания утвержденной для освободительного движения символики говорят о неуемной жажде признания, которое было призвано стать отменной компенсацией ее отвержения общиной. Двигаясь со знаменем на занятые англичанами укрепления вблизи Орлеана, она как бы наблюдала себя со стороны, и холодок восхищения собой, проскальзывающий между лопаток, неизменно был более могучим и притягательным стимулом, чем извечный страх смерти на поле брани. Важно, что к моменту идентификации девушки окружающими как некоего отчаянного существа, созревшего для бескомпромиссной борьбы, она уже несколько раз посетила своего местного начальника, которого крайне беспокоило вторжение английских завоевателей в его законные владения. Не исключено, что эти визиты, или, по меньшей мере, один из них, были продиктованы порывом отчаявшейся девичьей души, готовой к более решительной борьбе, чем ее запуганные односельчане. Но объективно, дальше ее самостоятельность заканчивается, а деятельность Девы-спасительницы плавно и незаметно для окружающих трансформируется в проект кого-то из окружения дофина Карла Валуа. То есть речь идет о последовательности восприятия идеи появления воинственной девушки-освободительницы в головах, которые пытались управлять наполовину захваченным государством. Эта идея тщательно вынашивалась, а режиссеры детально прорабатывали различные сценарии деятельности воинственной девушки. Это подтверждают и сроки принятия решений королевским окружением, которому надо было многое взвесить, прежде чем допустить к дофину фанатичку. Первое посещение шестнадцатилетней девушкой местного королевского управителя отделено от второго семью месяцами – сроком, достаточным для обдумывания необходимости и возможности выведения на арену такого образа, как женщина-освободительница. Еще несколько месяцев ушло на всевозможные «испытания» при королевском дворе. Бедная, необразованная крестьянка априори не имела бы никаких шансов на участие в военном освободительном походе, если бы ее отчаянное бесстрашие не оказалось на руку некоторым влиятельным вельможам из ближайшего окружения монарха. Ее заметили, о ее роли и возможной миссии призадумались только потому, что она становилась частью чьей-то игры, она должна была стать раздражителем, который либо развивают и поддерживают, либо устраняют. Действительно, если судьбой Жанны д’Арк озаботились многие влиятельные лица, в чем тогда личная заслуга девушки и где прослеживается ее стратегия? Оказывается, в этот судьбоносный для себя период Жанна проявила завидную выдержку и стойкость. Она продемонстрировала не только неискушенное деревенское простодушие, но и уравновешенный, покладистый характер, поражающую окружающих и вместе с тем спокойную энергию и безумную уверенность в победе. Она сумела оправдать ожидания погрязшего в пороках и грехах двора, сумела продемонстрировать и убедить, что она иная, и этим внушить двору мысль, что она справится с задачей. Многолетняя изнурительная война протекала как бы в замедленном действии. Отсутствие динамичности, небольшие возможности для маневра у сторон, и в том числе в силу слабости и сомнительной легитимности власти дофина Карла Валуа, стимулировали работу тайных сценаристов, заинтересованных в том или ином развитии событий. Интрига часто значила больше, чем открытые военные действия, и отчасти потому, что личные интересы значительной части могущественных вассалов Карла Валуа были не слишком тесно связаны с его возвышением. Определенная часть его влиятельного окружения, не потерявшая своих владений в ходе войны, не очень стремилась к тому, чтобы дофин в конце концов превратился в полноценного короля. Именно поэтому поиски альтернативных проектов, выдвижение сомнительных личностей и в конечном счете затягивание времени с перекладыванием ответственности на чьи-то иные плечи стали основным правилом управления королевского двора. В это смутное и двусмысленное время и явилась необычная, если не сказать странная, девушка по имени Жанна, обладающая заражающим параноидальным стремлением изменить существующий миропорядок. Когда из далекой, находящейся под контролем противника провинции от местного управленца поступили сведения о появлении некой воинственной и отчаянной крестьянки, кто-то из окружения будущего короля сумел осторожно навязать наследнику с неустойчивой психикой мысль, что девушку можно попытаться использовать. Во-первых, для поднятия духа сражающихся и, прежде всего, осажденных в Орлеане. Во-вторых, для привлечения к освободительному движению широких народных масс. И наконец, для изменения настроений в массах в пользу Карла Валуа, что окажется подтверждением со стороны народа легитимности его власти. Может быть, это сама Фортуна озаботилась судьбой Франции и дала в руки шанс для освобождения захваченных земель? Если после основательной проверки и тщательного прощупывания, что у этой девчонки на уме, выяснится, что из нее может получиться неплохое орудие для решения важных политических задач, это хорошая светская интрига. Только бы она была управляема! В любом случае, если она поведет себя не так, как будет предписано тщательно разработанным при дворе сценарием, ее можно будет немедленно уничтожить. О том, что приблизительно такими были рассуждения тех темных личностей из окружения Карла Валуа, свидетельствуют многочисленные проверки и беседы с Жанной после ее прибытия ко двору. Проявил интерес к крестьянке и сам будущий монарх, вернее, этот интерес был ловко возбужден его более проворными и более искусными в ремесле тайных войн приближенными. Скорее всего, что игра началась задолго до прибытия Жанны в королевский дворец. И так же вполне вероятно, что и участь ее была предопределена еще до появления на сцене. Ибо как в ином случае объяснить распространенное во все концы Франции известие о том, что некая Дева перемещается из северных провинций, чтобы предстать пред монархом? Эта весть неслась так стремительно, проникая повсюду, как газовое облако, что опережала даже передвижение самой Жанны. И в Древнем мире, и в средневековую эпоху слухи, вернее, их распространители были неизменным сопровождением политических проектов; они управлялись, контролировались, корректировались и прекращались по команде тех, кто был способен оплатить такую услугу. Подобно тому, как в век глобализации общественным мнением управляют информационные потоки, направляемые наиболее влиятельными и авторитетными средствами массовой информации, так при помощи гвардии тайных распространителей шла подготовка общественного мнения к тем или иным событиям государственной важности. Предположение о заранее разработанном сценарии находит подтверждение и в единодушном решении всего королевского окружения оставить спасительницу Орлеана на произвол судьбы, а фактически – в решении уничтожить ее. Многочисленные проверки психического потенциала и природы устремлений странной девушки, к которым были подключены чиновники, духовенство и целая команда шпионов, убедили организаторов проекта, что Жанна обладает всеми необходимыми качествами: достаточно устойчивой психикой, невероятной, неосмысленной и почти болезненной установкой на освобождение Франции, а также совершенно необходимым для этого отсутствием интеллекта. Ей вполне можно позволить осуществить задуманное, осторожно направляя действия и при необходимости ограничивая авторитет в массах при помощи приставленных военачальников. В идее использования девушки действительно была оригинальная деталь, изюминка, которая делала всю затею весьма привлекательной, сложно объяснимой для обывателя, а значит, заключавшей в себе некое таинство. Полководец-муж-чина – это совершенно понятное явление, но оно логично и для противника. Значит, такой военачальник, не обладающий авторитетом и необходимой для воителя зажигательной харизмой, не будет иметь успеха. Тем более в государстве, где претендент на корону не способен был повести за собой войско, а никто из его высшего окружения не был в состоянии исполнить эту роль, проблема могла быть решена удивительным способом – за счет привлечения некой мистической, облеченной в пелену тайны фигуры. Хрупкая и мягкая девушка, закованная в латы, оснащенная всеми атрибутами военачальника и символами победоносного воителя, а также обладающая мужеством исполнить заявленную роль, – это угроза для врага и воспламенитель для собственного народа. Конечно, в начале пути не было никакой уверенности, что Жанна обладает тем необходимым для военных действий уровнем бесстрашия, который, пусть даже не сокрушая врага, позволит воодушевить народное ополчение. Но подкупала ее твердая вера в свою миссию и четкая ориентация на победу. Кроме того, в случае неудачи ее можно легко ликвидировать, приписав все таким же небесным волеизъявлением, как и ее появление. Можно с высокой долей уверенности предположить, что во время пребывания при королевском дворе после принятия окончательного решения использовать Жанну в качестве альтернативы полководцу, девушку подбадривали и готовили к роли. Возможно, на нее и не возлагали больших надежд, однако дух защитников осажденного Орлеана она должна была поднять. Девушке подарили коня, ее одели в довольно дорогие одежды (последнее привело ее в восторг, обнажив женское, чисто эмоциональное восприятие происходящего), ей вручили символ военной власти и победы – знамя, позволив оформить его по своему усмотрению. С ней провели психологическую подготовку, обрисовав, чего от нее ожидают. Режиссеры-невидимки, люди-тени, которые готовили Жанну д’Арк (а в то время еще просто Жанну Дарк) к первому акту театрализованного представления, хорошо представляли, что им нужно, – снять осаду с Орлеана и возродить веру народа во Францию, что даст хорошие козыри для ведения переговоров с англичанами и перешедшим на их сторону Бургундским герцогом. Жанна же не осознавала пределов борьбы, она ступила на путь отступничества, сменив роль, пол и восприятие мира. Впрочем, никто не считал обязательным посвящать ее в детали дела. Витязь в платье: исполнение мужской роли Итак, безумная идея фанатички принята и поддержана. Даже этот факт сам по себе является немалым достижением и потому заслуживает внимания. Ведь для неотесанной деревенской девушки существовала лишь одна перспектива: покорно исполнить праведную роль тягловой лошади, рано состариться и умереть от неодолимого бремени нелегкой и бессмысленной жизни с животным циклом производства потомства. Она же избрала для себя иной путь и доказала, что этот путь имеет право на существование. Ее доказательство базировалось на трех могучих основаниях, которые обеспечили поддержку дворцовой клики. Первым является акцент на миссии спасения короля и самой Франции, что сделало саму идею понятной, простой и важной для значительной части политической элиты страны. Девушка со знаменем оказалась кстати, ведь эту функцию до нее никто не брался исполнить. В этом смысле она была заменителем, эрзацем активности французской стороны в войне и, понятно, компенсировала безволие и бездействие самого дофина и его окружения. Неизвестно, был ли кто-нибудь в раннем окружении крестьянки Жанны, кто мог красочно описать полную приключений жизнь при дворе, сулящую в случае успеха предприятия дружбу с великими мира сего. Известно лишь, что ко времени своего отчаянного похода к монарху через занятые врагом и кишащие разбойниками территории страны девушка имела несколько бесед с местным представителем королевской власти и уже вполне осознавала всю двусмысленность существования простолюдина. Продолжительная война, растущий хаос, опустошение земель пришедшими завоевателями англичанами и полная растерянность народа давали в руки новый шанс, еще никем не испробованную рискованную и одновременно манящую возможность. Второй опорой фундамента послужила слепая вера Жанны в победу: она настолько прониклась идеей спасения и отождествления себя со Спасительницей родины, что, как новый неведомый вирус, мгновенно пропитывала пространство своей удивительной убежденностью. Жажда изгнания врага, подкрепленная фанатической преданностью идее и королю, подкупала и расслабляла даже самые недоверчивые и сомневающиеся головы. В конце концов, дворцовая камарилья рассматривала допуск Жанны к военному проекту как кратковременную сделку, направленную на получение Карлом Валуа легитимной власти, Жанна же нисколько не задумывалась над продолжительностью своей игры – в этом также проявлялся изумительный подтекст ее странной веры в успех. В своей дикой и какой-то фатальной одержимости она действительно чем-то походила на ангела-хранителя, так что неудивительно, что поддающиеся внушению массы нередко усматривали в горделивой мальчишеской фигурке на коне святую, сошедшую с небес для спасения Франции. Ее приняли как воспламенитель, как капсюль-детонатор, который должен был сработать один-единственный раз; она же думала о великой миссии… Наконец, третьей опорой, находившейся в основании идеи крестьянки из Домреми, была ее оригинальность. Дева вынырнула, словно из сказки, колдовскими чарами завораживая воображение сражающихся – как своих, так и врагов. В необычности, почти мистичности чудесного появления спасительницы кроется могучая зажигательная сила, и Жанна д’Арк сумела использовать ее сполна. Начав с асоциального поведения и выяснения неприемлемости для себя исполнять традиционную ожидаемую роль крестьянки, она достигла кульминационного момента идеи, когда не без помощи королевского окружения была закована в блестящие латы и водружена на коня со знаменем Победы. Сам по себе приход Девы в мир являлся чем-то противоестественным и резонансным, и в этом было сокрыто могущество облика Жанны д’Арк. Что же касается ее ощущений, они также были приятными, развитие ситуации льстило Жанне, стимулируя к отрешенной игре на большой сцене. Она была похожа на юную актрису, случайно допущенную на главную роль в лучшем театре, и потому старалась, чтобы шанс оказался входным билетом в новый мир. При дворе для девушки началась новая жизнь, весьма привлекательная и успешная постепенным всеобщим признанием и даже некоторым поклонением, как идолу, символу победы. Жанна не понимала, что чаще это было показное поклонение, созданный для нее специальный фон, который должен был подкрепить ее собственные силы перед большой схваткой. Но даже она, великодушная и глуповатая девочка, интуитивно осознавала, что за пределами войны и возможной победы для нее еще нет роли, и это чувство с самого начала тяготило ее, как открывшаяся рана, обнажающая основное противоречие между ее выбором и остальным миром. Однако как существо эмоциональное и в высшей степени демонстративное, живущее моментом, Жанна не слишком заботилась о далеком будущем; она упивалась ликующим мгновением, открывающимися невероятными возможностями и народным признанием, которые толкали ее на культовую отвагу, почти безрассудные действия на поле боя. А невидимая петля тем временем затягивалась туже, раскрывая безысходность и свидетельствуя, что борьба является единственным способом утвердиться, отыскать свое новое место в мире, где безумие и хаос войны становились спасительной крышей. Пожалуй, самым обескураживающим представляется тот факт, что девушка не погибла в первом же бою или в первые дни освободительного движения. Не исключено, что кому-то из сопровождающих вассалов короля было поручено уберечь девушку, а заодно и проверить, на что она способна. И если отвага девушки не шокировала видавших виды вояк, то ее растущие амбиции и усиливающееся желание возглавить самой все освободительное движение с первых дней борьбы за Орлеан – ключевой пункт в этой войне – стали беспокоить не одного командира. Природа этого беспокойства понятна: женщина не имеет никаких прав и оснований руководить мужчинами. Ее допустили на мужскую половину поля лишь для того, чтобы зажечь ленивое и боязливое людское стадо, называющееся народом. А значит, нечего лезть в исключительную сферу их полномочий! Война – для мужчин! Но разве мог кто-нибудь из трезвомыслящих, разбирающихся в природе вещей и в военной науке мужчин остановить Жанну д’Арк, девушку со знаменем Миссии, находящуюся в бесовском, очумелом возбуждении, непрерывно бросающуюся на дрогнувших от натиска англичан и имеющую фантастическую поддержку в среде простолюдинов, с которыми она умела разговаривать на одном языке. Ее не смутили несколько ранений, главное было выжить, и она выжила. И в этом также заключалась часть стратегии Девы-спасительницы. Действительно, сценаристы не учли лишь одного – безумной смелости крестьянки и потрясающего, необъяснимого роста ее авторитета в военной среде. Это то, что нельзя было спрогнозировать, что невозможно было просчитать и проконтролировать. И это становилось наиболее мощным раздражителем не только для капитанов, которые водили в сражения войска вместе с Жанной, но и для приближенных дофина. За неожиданным снятием английской осады с Орлеана и нескольких последующих побед с прямым участием Девы в опасных кровопролитиях и штурмах уже развивался плохо скрываемый конфликт с капитанами. Официально назначенные для ведения военной кампании высшие офицеры не желали признавать невесть откуда явившегося ангела в женском облике. Даже в отчетах ее имя упоминали лишь мельком, понимая, что молва на своих не ведающих усталости и не признающих расстояний крыльях и так донесет до королевского окружения весть о славной воительнице. Уже на первых этапах Жанну пытались компрометировать, распространяя противоречивые слухи о ней, дезориентировать о планах и ходе кампании. Некоторые из таких слухов, например сексуального характера, сохранились в вольтеровском представлении о Жанне д’Арк. Но несмотря на замаскированное противодействие и тихий саботаж, затмить отрешенную от мира девушку на поле боя было невозможно. Она жила этой жуткой для женщины идеей сражения, в ней было заключено ее спасение и будущее, и потому она поступала совсем не так, как ее мнимые соратники. Факты военной деятельности и противодействие ей со стороны военачальников-мужчин являются красноречивым свидетельством того, что Жанна д’Арк активно внедрилась в мужское поле деятельности, ступила на путь закамуфлированной, но непримиримой конкуренции с ними, причем сделала это весьма успешно. Интересно, что часть исключительно военных достижений оказалась результатом эмоциональных всплесков, проявления чисто женского, возможно даже следствием неких трансов, в которые она загоняла себя и которые состояли из истерического фарса и кратковременной потери связи с реальным миром. Успеха мужчины ей простить не могли… После триумфального шествия Жанны д’Арк по случаю снятия осады с Орлеана произошла еще целая серия сражений на средней Луаре, которая утвердила девушку в качестве освободительницы захваченных территорий от англичан. Ключевым пунктом этого ролевого утверждения можно считать битву при Патэ, после которой она даже в глазах королевского окружения оттеснила всех остальных военачальников и высших офицеров, принимавших участие в военной кампании. Жанну начали воспринимать как игрока, способного самостоятельно влиять на ход событий. Возможно, такое положение вещей могло устраивать дофина, ведь формально действия Жанны д’Арк были направлены на захват находящегося в руках англичан Реймса, где должен был свершиться акт легитимизации королевской власти. Именно там по традиции короновались французские монархи, и без этой злосчастной коронации Карл Валуа не мог считаться настоящим королем, как минимум в глазах обывателей и недоброжелательных вассалов, тайно ищущих возможностей если не для низвержения короля, то хотя бы для ослабления его личных позиций. Однако возвышение странной девушки, восторг ликования при ее появлении в народе и становящаяся магической сила ее имени стали не на шутку волновать тех еще авторитетных вассалов, чье положение могло пошатнуться вследствие коронации и возвышения короля и утверждения при дворе какой-то необразованной крестьянки, бог весть как появившейся на арене. В любом случае, перелом в войне наступил, необходимый для новых побед дух борьбы и национальной гордости вместе с Жанной пришел, так что дальнейшие свершения можно было осуществлять и без воинственной фанатички, которая предпочла женским платьям ослепительно сверкающие, но удивительно тяжелые для худощавой девочки железные доспехи воина. Эта нищенка, с дьявольской цепкостью взявшаяся за меч, преступила все возможные границы, и потому вместе со своей победой она подписала себе приговор. В глазах слишком многих она уже была преступницей, незаконно получившей немыслимые полномочия, которые продолжала расширять, естественно, за счет ущемления возможностей некогда всесильных вельмож королевского двора. Мужчины становятся тем мстительнее, чем скорее и полнее женщина дает им возможность убедиться в их слабой потенции; именно как унижение мужского достоинства подсознательно воспринимали многие в окружении будущего короля победные шествия все возвышающейся крестьянки. Если Орлеан был необходим, то остальные победы казались превышением данной свыше власти, а растущий авторитет среди народных масс уже становился опасным для слабой и шаткой, по сути, власти Валуа и его гнусного окружения. Не исключено, что, оказывая победительнице в битве при Патэ придворный прием колоссального размаха, несмотря на показное признание, которым Жанна могла сполна насытиться, женщине-воину одновременно дали почувствовать, что она является инородным телом при дворе. Даже демонстративная любезность дофина не могла снять наэлектризованной атмосферы протеста, а железные латы не могли защитить девушку от бесчисленных потоков негативной энергии, ненависти и отвращения, которые, как отравленные стрелы, пускали ей вслед все и вся в королевском дворце. Хотя тайные глашатаи короля и просто доброжелатели с чрезмерным воображением стали вовсю трубить о божественном предназначении Девы и говорить о ней как о посланнице Бога, реальные игроки начали сознательную игру по выдавливанию Жанны д’Арк из того места, которое ей удалось занять при дворе благодаря редкой отваге и рискованному участию в кровопролитиях. Даже мало способной к анализу событий Жанне показалось странным слишком навязчивое ухаживание и намерение наделить ее формальными атрибутами власти и могущества, которые бы приблизили ее к королевскому окружению по статусу, зато изменили бы восприятие ее образа в народе. Девушка сумела интуитивно разгадать этот план, а может быть, ее внутренняя природа противилась сближению с господами, ведь она никогда не смогла бы стать одной из них. Во всяком случае, Жанне хватило сообразительности отказаться от присвоенного королем герба, дворянского звания и новой фамилии. В условиях скрытого, но очень жестокого противостояния она осознавала, что может существовать лишь до тех пор, пока способна приносить пользу лично королю, причем исключительно на поле брани. В качестве последнего аргумента, выгодного королю, она предложила поход на Реймс, место будущей коронации Карла Валуа. Неудивительно, что Жанна столкнулась с противодействием окружения короля, теперь уже открытым и сопровождающимся откровенной неприязнью. Однако интересы короля пока еще совпадали с интересами Жанны, с той лишь разницей, что он боролся за власть, а она – за жизнь. Но даже этот феерический военный поход, по срокам достойный побед Цезаря, не принес изменений в ее жизнь. Как и прежде, мужчины смотрели на Жанну как на соперника при дворе, она, как полагали вассалы теперь уже коронованного монарха, может заметно потеснить их на иерархической лестнице, и особенно в вопросах реального влияния на Карла VII и его политику. Соперничество в мужском мире не принесло самой Жанне ни счастья, ни душевного равновесия. Она, как и прежде, была изгоем в высшем свете и жила жизнью затворницы от одной военной кампании до другой. Мгновения счастья девушки были связаны лишь с короткими вспышками военных побед и еще более короткими секундами почтения и признания ее деятельности королем. Этого было достаточно для вечно ищущего новых побед доблестного рыцаря и совсем ничего для обычной девушки, жаждущей любви, восхищения и признания. Она упивалась этими моментами, но они, как мгновения экстаза, ускользали и исчезали прежде, чем их суть доходила до искаженного войной надломленного сознания. Если человеческое счастье существовало, то явно не для Жанны. Ей оставалась лишь война, сражения и борьба за неизвестные и теперь все более сомнительные ценности. Засасывающая воронка бездны – плата за отступничество С коронацией Карла Валуа и таинственным превращением аморфного и воздушного, как облако, дофина в могущественного короля Франции миссия Жанны завершалась. Дева-освободительница больше не была нужна королю, и тем более двору. И она хорошо это осознавала. Жанне д’Арк приписывают пророческие для своей судьбы слова: «Я не боюсь ничего, кроме предательства». Конечно, она знала, чувствовала свою судьбу, так же как и миссию. После выполнения миссии была пропасть, потому что ей не было места в этой жизни, а возвратиться к старой, уготованной традицией роли легендарная и вкусившая запаха великого признания охотница за удачей тоже не могла. Но разве возможен переход от женской роли к мужской, а потом наоборот? Акт отступничества, как прыжок в бесконечность, совершается лишь раз, и оттуда нет дороги назад. Надломленная сложной трансформацией психика едва ли способна выдержать еще один натиск… Для пережившей свой звездный час Жанны д’Арк оставался лишь один зыбкий путь – продолжить свое отступничество, пройти свой странный путь до конца. Как гонимый порывами ветра дубовый листок, сорванный со своего дерева и увядающий, усыхающий в вечном полете, она должна была поймать свою смерть на лету, так же как на лету поймала свою славу и незаметно превратилась в звезду. В надежде отдалить час расплаты она убеждала короля идти на Париж, все еще занятый врагами. Жанна, движимая эмоциональным порывом отчаявшейся женщины, поддерживаемая войском как истинный полководец-мужчина, сама приняла решение продолжать войну. Это был не просто акт неповиновения, это был открытый прямолинейный вызов королю и его окружению. Она как будто стремилась продемонстрировать, что ее миссия стоит над существующей властью, выше и в то же время в стороне от нее. Ведь она ни на что не претендовала, кроме военных побед и освобождения Франции… Делая ставку на воинственно настроенный народ, Жанна теряла поддержку королевского двора, хотя формально действовала в его интересах. Отныне в глазах двора самовольная выходка Жанны ставила ее в ранг преступницы, человека, презревшего высшую власть, и, стало быть, способного противопоставить силе легитимной власти иную, реальную жизненную силу. Ни монарх, ни его вассалы такого простить не могли, а действия Жанны стимулировали их к решительным контрмерам. Герцог Алансонский, поддержавший Жанну, был не в счет, ибо представлял меньшинство при дворе; в случае победы он мог рассчитывать на дивиденды и усиление своего влияния, зато в случае поражения он ничего бы не сумел сделать для спасения воительницы. Фортуна начала отворачиваться от девушки, когда почти завершенный штурм Парижа был внезапно прекращен предательским приказом короля. Почти силой ее увлекли, стремясь отлучить от войска. Но кто нарушил табу один раз, способен сделать это еще раз: Жанна тайно покинула двор и, захватив с собой небольшой отряд, двинулась на поле брани. Последним аккордом ее самозабвенной игры на поприще мужской славы стала оборона маленькой крепости Компьень. Жанна была низвергнута со всей простотой и бесхитростностью, почти без камуфляжа и масок: во время смелой вылазки и короткого сражения у Жанны перед носом закрыли въездные ворота, оставив ее и еще несколько десятков воинов перед атакующим противником. Одно театральное действо окончилось, начинался новый акт, который был призван уничтожить Жанну д’Арк как явление. После долгих месяцев плена над Жанной учинили показательный процесс, обвинив девушку во всевозможных грехах, связи с дьяволом и в прочей ереси, дающей возможность физически уничтожить ее без права на помилование. Долгий и мучительный процесс завершился для разуверившейся в счастье девятнадцатилетней девушки смертельным костром. Чтобы в гибели Орлеанской девы не возникло сомнения, палач по приказу осудивших Жанну на смерть не дал догореть телу и сбросил его в Сену. Знать опасалась даже духа, звука имени Жанны д’Арк, слишком популярной в народе и слишком ненавистной при дворе. Жанна д’Арк пришла к своей роли сама. Среди хаоса войны, разбоя, всеобщего отчаяния и разочарования она уловила, что вечно сомневающимся людям необходим символ веры. Не так уж важно, была ли Жанна д’Арк от начала до конца продуктом и орудием королевского окружения или первый импульс принадлежит ей самой. Гораздо важнее, что ей удалось убедить окружающих, что именно она может стать символом освобождения, и затем на деле продемонстрировать, что она способна играть эту роль. Такая фигура, такая роль действительно подходила данному историческому моменту. Жанне удалось навязать себя в качестве исполнительницы благодаря разобщенности французской властной элиты и растущему недовольству масс, причем народ становился все менее контролируемым. Ключевые сцены ее жизни произошли на поле боя, где девушка исполнила исконно мужскую роль, поднимая физически сильных, но ослабленных духом мужчин на борьбу. Тут Жанна д’Арк загадочным образом справилась с невероятной по сложности задачей, которой в истории не существовало альтернатив. Именно эти факторы и определили могущество образа слабой девушки, испытавшей на себе трансформацию полоролевой функции. Внутреннее решение крестьянки Жанны совпало с готовностью не только народных масс, но и аморфной французской власти создать дополнительные возможности для объединения усилий всей нации в борьбе против внешней угрозы. Стоит добавить, что такие повсеместные явления, как дезертирство, бандитизм и разбой, приобрели массовый характер, так что и без того нерешительный король был не в состоянии контролировать ситуацию в той части государства, которая была не занята английскими войсками и не управлялась противостоящим монарху герцогом Бургундским. В таких условиях любая возможность, которая бы способствовала изменению настроений в массах, была бы лечебным бальзамом для всей нации, и тем более для ее беззубой, не способной к отважным действиям власти. Мифология на службе государства Растущее возмущение народных масс, трусливое бездействие власти, отсутствие лидеров национального масштаба и подсознательное ожидание прихода освободителя извне – скорее всего, это и есть основные факторы, повлиявшие на восприятие самой Жанны частью властной элиты, которая размышляла о своем собственном будущем. Миф о Деве-спасительнице был необходим обескровленному и изможденному народу, как сказки о великих воинах, сокрушающих врага, совершающих подвиги и спасающих всех и вся. Эта легенда была нужна и нерешительной аморфной власти во главе с никчемным Карлом Валуа; нужно было, чтобы кто-то более решительный и более способный поднял знамя борьбы и взвалил на себя бремя ответственности. И в ранние, и в поздние эпохи те, кто успешно манипулировал общественным сознанием, не раз обращались к подобным проектам, когда реальные люди существовали, но их деятельность усердно гиперболизировалась для воспитания и сплочения наций, создания национальных идей. Наиболее богатой на искусительные мифы была советская эпоха: в ее активе многочисленные великие полководцы и не менее многочисленные враги советской власти, фанатически преданные простому труду ударники Стаханов и Паша Ангелина, славные партизаны, молодогвардейцы и вовсе сказочные пионеры-герои. Власть производила на свет героев и зверски уничтожала недовольных. Но это стало возможным благодаря развитию государства под огромным колпаком, в полном вакууме и при отсутствии каких-либо знаний о других пространствах. Нечто сходное представляло собой средневековое государство. Мифология деятельности отдельных личностей существовала всегда: и во времена цезарей, и в средневековую рыцарскую эпоху, и в новое время глобальных движений. Но, пожалуй, отличие Жанны д’Арк от большинства из них в том, что исполнительница роли в силу своей отчаянной веры, способности вжиться в мессианскую роль и недюжинного терпения настолько превзошла ожидания сценаристов, что они фактически были вынуждены уничтожить свое великое детище. Поэтому для потомков величие юной воительницы должно заключаться не во взятии городов и крепостей, а в том, что она своим примером продемонстрировала, сколь многогранной, широкой и креативной, сколь мужественной, сильной и в то же время эластичной может оказаться женская натура. Забитая и необразованная крестьянка расширила представление о самой женщине, показав, что за простым, понятным и даже убогим внешним обликом может скрываться нечто неуловимое, что способно под воздействием определенных обстоятельств преобразовывать женщину до неузнаваемости, создавая из хрупкого тела демона или ангела. И это неуловимое, обладающее гигантскими способностями и редкой чувствительностью, зовется необъятной душой Женщины. Но символы, которые создаются даже для решения кратковременных задач, обычно живут дольше, чем их создатели. Что касается Жанны, после физического уничтожения началась ее вторая жизнь. Любопытно, что ее развитию не мешали ни король, ни его окрепшее окружение. Ведь теперь таинственная Дева им никак не угрожала, ее тень никак не могла повлиять на политическую ситуацию, формирование союзов, дворцовых интриг и заговоров. А в качестве символа она даже очень полезна – для создания и развития национальной идеи, единой системы национальных ценностей и ориентиров, для сплочения и укрепления частичек разобщенного общества. Поэтому появление множества воинственных скульптурных изображений Жанны, массы полотен и музейных экспонатов, связанных с ее именем, приветствовалось и поддерживалось. Народу нужны героические сказки и могущественные легенды, имеющие магический и стимулирующий смысл. Показательно, что уже в миниатюрах XV века Жанна изображается женщиной-воином в железных латах, с мечом и знаменем в руках. Более того, в значительной части скульптурных и живописных представлений она наделяется многими, откровенно мужскими чертами. Иногда даже без соответствующего комментария или надписи невозможно идентифицировать женский образ. То есть как постфактум ее маскулинность положительно воспринимается общественным мнением и даже подчеркивается в качестве положительных штрихов к портрету, тогда как в реалиях именно внедрение в мужскую плоскость стоило Жанне жизни. Действительно, появление Жанны на арене оказалось едва ли не ожидаемым. Существуют факты, которые не просто отчетливо свидетельствуют о влиянии королевской власти на развитие событий, а указывают на совершенно очевидное участие в их формировании и даже управлении. Например, слухи о перемещении Девы-спасительницы к королю почти молниеносно распространись в народных массах. Особого внимания заслуживает и факт «принятия» королем второго пришествия Жанны после ее смерти и существование во Франции странного двойника воительницы в течение нескольких лет, что никак не пресекалось властями… До того момента, когда «вторая Жанна» не начала мешать общему контексту легенды. Тогда и ее, и другие «отпочкования» этого проекта быстро ликвидировали. Например, был утоплен молодой человек, которым намеревались заменить погибшую Жанну д’Арк, – после того как он выявил неспособность выполнять функцию поднятия духа войска и народных масс, стихийно участвовавших в освободительной войне. Маркиза де Помпадур (Жанна Антуанетта Пуассон) Нужно быть очень способной, чтобы суметь влюбить в себя. Маркиза де Помпадур 29 декабря 1721 года – 15 апреля 1764 года Куртизанка, влиявшая на королей На первый взгляд, эта женщина не совершала ничего выдающегося. Она действовала порой слишком прямолинейно, не страшась вызывать ненависть и зависть окружающих; она делала грубые ошибки в политике, благословляя недальновидные военные кампании и организовывая шаткие союзы в Европе; она во всем руководствовалась скорее женским чутьем и инстинктом самосохранения, позволяя эмоциям руководить разумом… Но, тем не менее, она оказалась достойной внимания многих исследователей, не говоря уже об известных мужчинах своего времени. Она служила в жизни чувственной и верной Музой, вдохновляя обладающего властью, но слабовольного и скудного на идеи мужчину на значительные поступки, она нередко сама управляла государством, и ее надменного взгляда опасались не только французские министры, но и послы крупных держав. Всей своей жизнью маркиза де Помпадур продемонстрировала, что исполнение женщиной роли настоящей подруги также является делом недюжинным, далеко выходящим за рамки обыденности. При всем этом женщина заметно отличалась от известных в истории женщин-подруг и женщин-матерей. Прежде всего тем, что всегда оставалась самостоятельной фигурой и целостной личностью, достигнув высокого положения в обществе исключительно благодаря собственным усилиям, развитию самобытного таланта общения и тайного управления людскими страстями. Она была не помощницей, безропотно и подобострастно посвятившей свою жизнь одному избранному мужчине, а полноценным игроком, чья трогательная и реальная роль внушала уважение окружающих. Не она изменилась, приняв ожидаемый облик, а сама изменяла мужчину, манипулируя окружающими. Ее жизнь вопреки завистникам и врагам стала звучным аккордом вечной мелодии женственности, а ее образ тем более интересен, что, будучи в течение почти двадцати лет фавориткой французского короля Людовика XV, она стала некоронованной королевой двора не по праву или по крови, а благодаря своим внутренним качествам. Личность маркизы де Помпадур резко контрастирует с привычными образами придворных дам и податливых любовниц своего времени. Может быть потому, что, не обладая формальным правом стать дамой двора, она стала ею. Не имея никаких возможностей влиять на монарха, она добилась такого уровня воздействия на короля, что нередко принимала участие в решении самых важных государственных вопросов. Наконец, получив рычаги управления монархом, эта действительно необыкновенная женщина намеревалась использовать власть для блага государства, так как понимала это благо. Она множество раз ошибалась в делах политики, но сумела отыскать в банальной любовной связи с королем Франции зерно, которое трансформировалось в высший смысл для общества. Именно это зерно в идее, содержащее национальный и государственный контекст, и сделало женщину знаменитой. Все это дает основания утверждать, что маркиза де Помпадур обладала редким талантом чувствовать ход часов Истории и столь же редкой волей сделать свою короткую жизнь на земле миссией. Становление личности и поиск пути Жанна Антуанетта родилась в семье, не имеющей никаких шансов приблизиться к правящей элите государства. Но отсутствие дворянской родословной и состояния стали в конце концов основным стимулом для поиска иного оружия в борьбе – сначала за положение на социальной лестнице общества, а затем и за более важные цели. Можно сказать, в становлении личности Жанны Антуанетты отец и мать сыграли равную роль. Оба родителя были удивительно находчивы и беспринципны – именно эти качества стали ключевыми при формировании и реализации жизненной стратегии будущей фаворитки Людовика XV. Именно эти качества были для ее родителей базовым элементом выживания и опорой продвижения своих интересов. Изворотливость и полное отсутствие моральных принципов при построении формулы успеха отдельно взятого французского обывателя XVIII века, как мужчины-отца, так и женщины-матери, было связано с игрой на струнах человеческого инстинкта, самого мощного побудительного мотива homo sapience. Отвергнув приемлемые обществом способы борьбы за свое счастье, каждый из родителей в отдельности для достижения своей цели взялся эксплуатировать все низменное и бесовское, что содержит человеческая сущность. Отец благодаря необычайной изворотливости умудрился связаться с главными финансистами государства – четырьмя влиятельными братьями Пари. Его скользкая, вороватая натура, опирающаяся, с одной стороны, на преданность хозяевам, а с другой – на людскую жадность, обеспечивала ему продвижение по службе до тех пор, пока не привела его к логическому финансовому скандалу, а заодно и полному краху всех его начинаний. Утверждают, что он избежал виселицы лишь благодаря невероятной изворотливости и бегству за границу. Хотя Жанне Антуанетте в ту пору было около четырех лет, можно не сомневаться, что исчезновение отца заметно отразилось на ее восприятии действительности и чертах характера. Тем более что жизнь ее тут же изменилась, потому что семья, оставшись без кормильца и пополнившись мальчиком, тут же оказалась на грани нищеты, без каких-либо средств к существованию. И дело тут не только в финансовых проблемах, но и в пострадавшей репутации фамилии, что явилось причиной глубокой психологической травмы Жанны Антуанетты. Фактически на глазах маленькой девочки разворачивалась эпопея падения семьи, а затем – на этот раз благодаря выходу на сцену матери – ее возрождения. Когда речь идет о физическом выживании, и мужчины, и женщины перестают воспринимать рамки общественной морали и делают ставки преимущественно на те формулы, которые оказываются наиболее действенными. Для матери Жанны Антуанетты эта формула была достаточно проста и заключалась в нахождении мужчины, который сумел бы развязать тугой узел жизненных проблем лишенного главы семейства Пуассон. Не стоит удивляться, что такой мужчина быстро нашелся: фанатическое стремление выжить породило необходимый уровень бесстыдства и лукавого кокетства для обольщения подходящего представителя сильного пола, не оставляя возможностей для двусмысленного понимания поведения женщины. Что касается маленькой девочки, то наиболее важным уроком, извлеченным из этого мрачного периода ее жизни, оказалось именно поведение матери. Переживая глубокое внутреннее потрясение, девочка в своем невольном наблюдении за матерью неожиданно открыла уникальные стороны женского таланта, раскрывающегося еще лучше в экстремальных условиях, чем под колпаком тепличного достатка и роскоши. Целеустремленность и оптимизм матери она взяла на вооружение как одно из важных условий победы над ситуацией. Ее любвеобильная и, казалось бы, легкомысленная мать, сама того не ведая, избавила дочь от пожизненного комплекса испорченной репутации и второсортного происхождения. Уже в детском возрасте Жанна Антуанетта столкнулась с феноменом женщины, находящейся в безвыходной ситуации. В ее подсознании остался четкий след, говорящий, что настоящая женщина способна решить любую задачу за счет находящегося поблизости мужчины. С каждым годом взросления этот след становился все глубже, заставляя юную душу то восхищаться, то проклинать удел Женщины. Такое восприятие тайных интимных связей матери с богатыми и влиятельными мужчинами своего времени могло стать исключительным восприятием раннего детства и девичества. Потому что на самом деле для матери поиск мужчины мог и не быть поиском. Более того, разные источники оспаривают и отцовство Жана Пуассона, отдавая предпочтение различным авторитетным фигурам: то вызвавшемуся помогать «бедной женщине» бывшему послу в Швеции, то государственному секретарю Франции, то одному из епископов, то одному из братьев-финансистов, с которыми имел дело замешанный в финансовых аферах пройдоха Пуассон. Не важно, кто в действительности был отцом девочки; важно, что ее мать имела тесные связи с различными высокопоставленными мужчинами. И если Жанна Антуанетта и не знала о деталях любовных романов своей матери, то, конечно же, ощущала тональность ее отношений с противоположным полом. Убежденность в том, с какой целью можно заводить более тесные, чем дружба, отношения с мужчинами, сформировалась гораздо раньше, чем сама Антуанетта превратилась в женщину. К тому моменту, когда будущая маркиза де Помпадур стала девушкой, у нее не оставалось никакого сомнения в возможности сыграть одну из наиболее рискованных и головокружительных ролей женщины в современном французском обществе XVIII века. Ведь и само общество очень уж старалось ослабить созданные христианством узды морали, – чтобы оправдать возрастающее распутство сильных мира сего мужчин и заставить более снисходительно относиться к пользующимся этими правилами женщинам. К этому можно добавить, что постоянное восхищение матери внешними данными девочки развило в ней высокую самооценку и уверенность в своей женской состоятельности. Поразительно, что именно физическая красота, элегантность и манерность поощрялись окружающими в первую очередь: сценарий писался с детских лет, и вряд ли можно было бы ожидать другой формы самореализации этой девочки. Она с детства знала, что должна максимально эксплуатировать свое женское начало. Все ее естество, как специально настроенная уникальная машина, было нацелено на развитие именно таких качеств, как умение очаровывать и завораживать мужчин. Мать же оказалась и первым учителем актерского мастерства. Глядя на мать, ее манеру поведения с мужчинами и способность поддерживать светскую беседу, девочка ощущала, что обладание исключительными знаниями резко повышает ее шансы на успех у мужчин. Фактически, лепя из себя образ совершенной женщины, девушка вознамерилась компенсировать знаниями и актерским талантом отсутствие формального права находиться на вершине Олимпа светской жизни. Потому не стоит удивляться, что, четко представляя, к чему надо стремиться в жизни, Жанна Антуанетта рано развила и мотивацию к знаниям как необходимую составную часть привлекательной женской оболочки. Знания, и она видела это на примере собственной матери, позволяют женщине подороже себя продать, они повышают самооценку, создавая прецедент ценности и целостности образа. Ведь женщины, которые являются такими же замечательными и чуткими собеседницами, как и чувственными любовницами в постели, были необходимы всегда. Знания и умения, высокий уровень образованности и признаваемый интеллект дает женщине неоспоримый козырь, позволяющий без опаски посматривать на самую высокую прослойку общества, несмотря на сомнительную репутацию родителей и отсутствие родословной. Впрочем, мать позаботилась и об этом. Неизвестно, имел ли место в жизни Жанны Антуанетты эпизод с гадалкой, был ли он инсценирован или являлся чистым вымыслом предусмотрительной матери, но в пятилетнем возрасте девочке объявили впечатляющее пророчество, что однажды ее полюбит король. Важно подчеркнуть: упомянутое пророчество относится исключительно к сфере женской мотивации, причем четко соответствует эпохе. Другими словами, современный психоаналитик мог бы отнести его к элементарной психокоррекции. Повторенное несколько раз, утверждение мнимой (или реальной) гадалки на долгие годы засело в голове у девочки, вселив в нее уверенность в том, что роман с королем возможен и должен произойти. Неудивительно, что позже она любыми путями начнет искать встречи с монархом… Если тягу к знаниям у девочки хитроумными способами развила мать, то возможность получить их обеспечил ее влиятельный покровитель. Бывший французский дипломат сделал все, чтобы девочка научилась изысканно танцевать и тренировала вокальный дар. Не говоря уже об умении писать, читать и всесторонне знать литературу. В своем исследовании жизни маркизы де Помпадур Сергей Нечаев указывает, что с раннего детства Жанна Антуанетта была введена в круг крупных парижских финансистов, и это общество привило ей вкус к роскоши и меценатству. Мир политической и финансовой элиты постепенно становился ее миром. Таким образом, к девичеству Жанна Антуанетта уже имела целый ряд приобретений, которым она была обязана родителям. Во-первых, она уже пережила внутреннюю фрустрацию, связанную со своим происхождением и социальным положением, причем преграды для попадания в высший свет вовсе не казались ей неодолимыми. Во-вторых, в своем арсенале помимо природных данных она всегда держала наготове змеиную изворотливость и потрясающую беспринципность, а также удивительную артистичность и актерский талант. Наконец, в-третьих, в отличие от своих сверстниц, она имела четкую, пусть и эфемерную цель – стать фавориткой короля, для чего надо было активно действовать, внутренне расти и изменяться. В целом, неплохие данные для старта в неравных условиях. Но она сумела добавить к ним, на этот раз исключительно собственными усилиями, еще один привораживающий штрих к своему образу, обратив, к слову, явный недостаток в свое преимущество. Дело в том, что девочка почти непрерывно болела и нередко целыми днями находилась в постели. Но вместо унылого прозябания в думах о своей физической неполноценности она начала упорно читать, запоем проглатывая десятки книг. И серьезная литература дала ей неожиданную интеллектуальную власть – оружие, которым она воспользуется не один раз, чтобы проторить дорогу в высший свет, затмить конкуренток и удерживать позиции в течение долгого времени. От мадам д’Этиоль до «некоронованной королевы» Замужество во времена полной, или почти полной социальной зависимости женщины от патриархального общества было необходимым рубежом, доказывающим женскую состоятельность. Во многом Франция XVIII века напоминала нравы Римской империи I века, когда родители и родственники были озабочены тем, как удачно выдать своих дочерей замуж. Нередко родителям приходилось играть роль сводников, особенно если для замужества юной особе необходимо было преодолеть сложный частокол сумасбродных морально-этических норм. Выдаче замуж Жанны Антуанетты мешал не частокол, а целая баррикада в виде тихого общественного порицания ее родителей. Но и тут помогла тайная рука всемогущего покровителя: то ли мать была с ним очень ласкова, то ли он проявлял искреннее отцовское участие в судьбе девочки. Это неизвестно, но, так или иначе, влюбленным молодым человеком, неожиданно созревшим для создания семьи, оказался далеко не бедный племянник самого покровителя с дипломатическим прошлым, имеющий к тому же громкое и презентабельное в обществе имя. Имя и звание во все времена служили блестящей коробочкой с ярким бантиком для любой души, а для предприимчивых людей оказывались неплохой поддержкой их начинаний. Став мадам д’Этиоль, Жанна Антуанетта наконец могла строить четкую стратегию выхода в свет. Не представляя четко, как реализовать план своего возвышения в обществе, она сделала основную ставку на выразительность и исключительность создаваемого образа. Тут следует сделать небольшое отступление относительно причин предпринятых попыток, ведь отныне она могла безбедно существовать и жить в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая. Как кажется, существует целый набор причин активности будущей «некоронованной королевы» двора. Главная, по всей видимости, заключается в сформированной матерью психологической установке вырваться из заколдованного круга второсортного представителя общества. Стать дамой высшего света для девушки было равносильно подтверждению своей самооценки, доказательством того, что такие общественные нагромождения, как фамильная родословная и деньги, являются вторичным. Кроме того, Жанна Антуанетта была демонстративной личностью, и ей необходима была большая сцена для крупной игры – способ самовыражения сильных и независимых натур. Она жаждала творить, чтобы плоды ее деятельности воспринимались обществом не как самодурство случайно получившей доступ к средствам странной дамы, а как самобытный талант, которым восхищаются все. Без исключения. Это намерение далеко выходило за рамки жажды любой женщины быть любимой и желанной и, наконец, позволяло главное – стать исключительной, неподражаемой, не похожей ни на кого из известных доселе женщин. Только такое положение может позволить как высшую творческую свободу, так и навязывание своих собственных убеждений обществу. Вот к чему подсознательно стремилась эта женщина: ей хотелось блистательного сияния собственными руками зажженной звезды, она желала жить более полно и более раскованно, нежели предлагали рамки загнанного в рамки затхлой дворцовой морали общества. И конечно же, если впереди девушке указывало путь заманчивое мерцание блуждающей далекой звезды успеха, то сзади ее подстегивал вечный страх оказаться изгоем общества, как ее родители. Она, в отличие от баронесс и герцогинь, прекрасно знала цену нужде и общественному порицанию; падение в социальную бездну казалось жутким и невыносимым. А такая перспектива существовала всегда. Движимая неослабевающим страхом падения и жаждой успеха одновременно, она была обречена на активные действия в течение всей жизни, поскольку положение ее никогда не могло стать настолько прочным, чтобы игнорировать окружающее общество, бо́льшая часть которого в силу извечно доминирующей тривиальности и беспринципности ненавидела все сколько-нибудь одухотворенное и выразительное. Подспудно молодая женщина осознавала: для защиты и признания нужно влияние в обществе, по сути, нужна власть. Получив все возможности для старта в виде доброго имени и доступа к материальным благам, юная мадам д’Этиоль наметила в своей стратегии две параллельные линии, которые должны были вывести ее на новую орбиту, заманчивую и искрящуюся совершенно невообразимыми возможностями. Для начала она сознательно покорила мужа, фактически отработав на нем технологию обольщения и управления мужчиной при помощи женского искусства, возведенного в степень таланта неистово и утонченно любить. Понятное дело, женитьба и замужество для обоих были делом формальным, а близкие душевные отношения между супругами могли бы никогда и не появиться, если бы не мудрость женщины. Молодые не испытывали взаимного влечения, но история свидетельствует о том, что молодая жена как на супружеском ложе, так и в духовных отношениях оказалась настолько одаренной, что супруг… неожиданно для самого себя потерял голову от охватившей его любви и страсти. Любовь мужа, ставшего баснословно богатым как раз благодаря выполненной договоренности жениться на безродной Жанне Антуанетте, открыла возможности к реализации второго этапа плана – создания подходящего влиятельного окружения. Авторитетные интеллектуалы, то тут то там с восхищением упоминающие ее имя, должны были содействовать ее узнаваемости в высшем обществе, идентификации личности на властном Олимпе. Сближение с неординарными личностями, обладающими весом в обществе и окруженными ореолом интеллектуального могущества, должно было, по смелой задумке женщины, создать ей самой специфический и выразительный имидж одаренной и необычной фигуры. У одних она должна будет возбудить любопытство, у других вызвать негодование, у третьих – восхищение и, может быть, любовь. Не важно, какие именно чувства и эмоции пробудит упоминание ее имени, но ее заметят, ее будут знать! Жанна Антуанетта была уверена, что основой ее восхождения должна стать исключительная новизна и экстравагантность жизненного уклада. Сначала она шокирует и возмущает своей необычностью и резонансом с общепринятыми нормами, затем подавляет масштабностью и мощью задуманного и, наконец, укореняется во взглядах общества как носитель новаторства и искрометного таланта, позволяющий опережать само общество на несколько шагов. Но, воспринимая такие действия, как способность предугадывать моду, большинство наблюдателей ошибается. Потому что речь идет не о способности видеть будущее, а о силе интеллекта и воли, способной разрушать старые устои и навязывать новое. Именно такой интеллект вырастила в своей маленькой изящной головке Жанна Антуанетта. Она верила в себя – ей не оставалось ничего другого, потому что эта вера означала для нее жизнь. Ее обширные, многогранные знания вполне позволяли ей не признавать никаких авторитетов; особенно эта уверенность усилилась после знакомства с лучшими представителями литературы и философии. Наконец она знала, что женственность и очарование обладают гигантской разрушительной силой. И всегда была готова пустить в ход свое оружие. Так делала ее мать, и это позволило выжить, она же должна была достичь большего, потому что задумала большее. Действительно, самое главное заключалось в том, что, в отличие от утопающего в праздности и роскоши высшего света, эта маленькая женщина имела совершенно четко сформулированные цели на ближайшее время и на далекую перспективу. Она была похожа на птичку, которая рвется из сковывающей пространство клетки; и конечно же, ее взгляд был устремлен гораздо выше, нежели у холеных птиц за пределами клетки, привыкших лишь оценивающе оглядывать друг друга. Если большинство женщин рассматривали счастливое замужество как ключевой эпизод своей жизни, позволяющий в лучшем случае сосредоточиться на помощи мужу, создании уютного домашнего очага, воспитании детей, то для Жанны Антуанетты это было лишь первой ступенью, необходимой для самовыражения творческой натуры. Она мыслила иначе, хотела увидеть более яркие краски жизни, а также защитить свое будущее благополучие настолько, насколько это было возможным в социальных условиях, когда женщина способна сама позаботиться о себя при помощи единственного оружия. Это и смущало ее, и раздражало, заставляя действовать активнее и быстрее. Ведь еще напоминало о себе слабое здоровье, словно сигналя, что времени для претворения в жизнь всех планов было слишком мало. В результате в доме очаровательной красотки мадам д’Этиоль вскоре стали появляться многочисленные представители литературной богемы, искатели творческого счастья на ниве живописи и философии. Стоит, правда, оговориться, что и тут не обошлось без тихой ненавязчивой помощи таинственного дипломата: благодаря покровительствовавшему Жанне Антуанетте де Турнему она познакомилась с Вольтером и еще несколькими знаменитостями своего времени. Но быть представленным – это одно, а суметь увлечь своим обществом людей, обладающих редкими талантами и тонким вкусом, – совсем другое. Молодая женщина не просто стремилась создать вокруг своего имени кольцо из других известных имен, она всеми силами старалась играть роль создательницы негласного клуба интеллектуалов, на ходу у них же перенимая все оригинальное и изысканное, что со временем сделало ее самой яркой собеседницей в любом обществе острословов. Она развила в себе удивительно ценную способность внимательно слушать умных мужчин, искренне интересуясь темой беседы и старательно запоминая детали и ключевые моменты. Естественно, что вскоре молва о некой незаурядной и экстравагантной мадам поползла в высшие круги светского общества. И хотя до королевского двора ей самой было еще очень далеко, женщина постепенно стала утверждаться в мысли, что все в этом мире возможно, если цель четко поставлена и постоянно присутствует в голове в виде навязчивой въедливой мысли. Она сознательно стала искать встречи с королем, хотя безуспешно. Более того, когда об этом странном ее стремлении прознала фаворитка короля, она немедленно позаботилась, чтобы глава государства не узнал о сумасбродной искательнице его любви. И все же загадочная мадам д’Этиоль использовала любой повод, чтобы оказаться на глазах у самого влиятельного мужчины в этой стране. И хотя такая цель может показаться избитой и даже глупой, для целеустремленной женщины она имела более широкий контекст, нежели кажется на первый взгляд. Ей надо было как можно скорее покончить с проблемами своего происхождения, имени и темного шлейфа в виде известных обществу «делишек» своих родителей – финансовом махинаторе и «знаменитой блуднице Пале-Рояля». Признание ее королем как некой высшей инстанцией, как ей казалось, заставило бы замолчать всех недоброжелателей. И конечно же, Жанна Антуанетта хотела признания не только как женщина, ведь в то время она уже чувствовала себя способной играть более весомую роль, хотя пока могла предложить себя лишь как женщина… Случай покорить сердце монарха представился, когда в Версальском дворце неожиданно решили провести потрясающий по размаху бал-маскарад. Людовика XV, у которого не было недостатка в хорошеньких женщинах, она приворожила не только и, наверное, не столько женским очарованием и свежестью молодости, сколько способностью говорить с ним на одном языке практически на любую тему. Явившись пред королем внезапно в образе загадочной интриганки, она мгновенно обрела место в его сердце, заняв его почти на два десятилетия. Она прекрасно усвоила, как реагирует мужская психика на различные раздражители, чем уверенно воспользовалась, когда настал важный момент. Любвеобильный монарх был потрясен неожиданным открытием: никогда до этого он не встречал женщины, которая была бы столь же прелестна в общении, сколь и искусна в постели. Ослепив его внешней формой, гибкостью тела, грациозной игрой и в значительной степени показной страстью, Жанна Антуанетта незаметно сумела увлечь короля Франции в такую невероятную глубину, где этот неуверенный в себе мужчина с явными признаками меланхолии и периодическими приступами суицидального настроения просто опьянел от обволакивающего его умиротворения и спокойствия. Действительно, женщину для короткого любовного романа он мог бы найти в любой момент: услужливые лакеи-чиновники готовы были удовлетворить любое сексуальное сумасбродство первого в государстве мужчины. Зато обрести истинную подругу, которая бы могла поддержать его в минуту слабости, ободрять непрерывными заботами, ежечасно вселять уверенность и самоотверженно охранять от скуки, – это при диких нравах двора было практически невозможно. При дворе, где поощрялось всякое бесстыдство, оправдывался любой грех, истинная дружба и понимание были так же редки, как солнечное тепло на Крайнем Севере. Интуитивно Жанна Антуанетта разгадала проблемы своего избранника: потерявший в двухлетнем возрасте родителей, король-одиночка более всего нуждался в материнской опеке и дружеской поддержке. Хотя его плоть, поощряемая вседозволенностью и доступностью, с одной стороны, и податливостью – с другой, нуждалась в наслаждениях, ему гораздо больше нужна была мужественная спутница жизни и уверенная в себе нянька. Рамки жизненного уклада государя при наличии законной супруги и наследника позволяли иметь возле себя такого друга лишь в образе фаворитки, и монарх воспользовался этой единственной возможностью. Руководя лишь в любовных делах, он нуждался в руководстве своей собственной канцелярией, и появление на его жизненном пути сильной женщины предопределило поведение Людовика XV на долгие годы. Главное, что удавалось Жанне Антуанетте, очень скоро переехавшей в Версальский дворец, – это ежедневно зажигать в своем избраннике искорку жизненного задора, превращая его обыденную праздность в увлекательное приключение. Конечно, она отдавала себе отчет относительно основного предназначения собственной персоны при дворе Людовика XV. И осознание того, что в лучшем случае при своем слабом здоровье она сможет привлекать короля как женщина лишь несколько лет, подстегивало ее дальнейшие действия. Она должна была создать двор внутри двора, некий внутренний мир монарха, в котором бы он мог, отгородясь от всего остального мира, чувствовать себя уютно и комфортно. В такой трансформации своей изначально примитивной роли привлекательной самки Жанна Антуанетта усматривала возможность усиления и сохранения своего влияния. Расширение роли фаворитки было связано с выживаемостью в этом мире, с самосохранением и совершенствованием личности, предусматривающим и изменение самооценки. Именно поэтому женщина бросилась на поиски новых идей с таким усердием, которому позавидовал бы борющийся за жизнь гладиатор на кровавом песке амфитеатра. Многоликая женщина Жанна Антуанетта с детства развивала свой актерский талант, как будто ожидая, что когда-нибудь его не раз придется применить. Мастерство перевоплощения она переняла от матери, наблюдая за ее игрой с мужчинами. Искусство флирта, приправленное полученными из книг знаниями, теперь стало ее визитной карточкой, запредельной способностью, изумляющей и короля, и его окружение. Она совращала монарха снова и снова, представая его взору в различных, порой совершенно немыслимых образах, возбуждая удивление и любопытство, а затем и безудержную страсть. Кокетливая молочница, невинная пастушка, глуповатая доярка и даже богобоязненная монахиня, тихо преступающая табу, поочередно являлись к королю, скрывая облик одной и той же женщины. Но это была лишь прелюдия, потому что каждый последующий шаг неизменно затмевал предыдущий грандиозностью замысла. Немыслимо изобретательная и лукавая одновременно, она создала настоящий театр, естественно, играя в нем главные роли. И тут не обошлось без хитрости; театр был создан как частное увеселительное замкнутое пространство для избранных, куда удавалось попасть далеко не каждому. О репертуаре и репетициях знали считанные люди, а привлечение к действу таких людей, как Вольтер или Жан Жак Руссо, несомненно, способствовало росту популярности самой Жанны Антуанетты. Вернее, маркизы де Помпадур, потому что к тому времени король пожаловал своей любовнице титул маркизы вместе со средневековым замком Помпадур. Надо оговориться, что Жанна Антуанетта, став светской львицей, могла бы прослыть стяжательницей, поскольку периодически путем хитроумных трюков получала от короля различные недешевые подарки, преимущественно из популярной недвижимости. На самом деле обогащение маркизы было напрямую связано с ее единственным и прогрессирующим с каждым годом комплексом – боязнью однажды оказаться отвергнутой своим избранником и обнаружить себя на обочине жизни. Она зашла так далеко, что намеревалась даже приобрести княжество за пределами Франции – на случай неожиданного разрыва с Людовиком XV. В этой перспективе был заложен комплекс женской несостоятельности; как ни странно, именно желание быть признанной как женщина гнало Жанну Антуанетту к новым, неведомым вершинам. Она даже ни разу не посетила свой пожалованный королем замок, ведь не в нем было дело. Болезненная женщина знала цену реальным вещам и, как никто другой, ощущала скоротечность жизни. Она научилась сосредотачиваться на главном – на том, что казалось ей таковым в данный момент времени. Обладание сердцем и разумом короля Франции было пиком в этой горной цепи, но переменчивость погоды всегда угрожала срывом. Трудно поверить в то, чтобы женщина была движима любовью к королю, просто обладание королем как мужчиной подтверждало собственную состоятельность, было понятным всем штампом на самооценке. В конце концов, у женщины того времени не было иного способа утвердиться, кроме как быть женщиной всегда. Узнаваемой, любимой, почитаемой, влиятельной и значит… свободной. По этой же причине она намеревалась сблизиться с королевой, недвусмысленно давая ей понять, что не намерена быть ей врагом. Не сразу, но с течением времени ей удалось сделать королеву лояльной к себе, хотя кажется неимоверным, чтобы одна женщина без предубеждения относилась к другой, являющейся любовницей ее мужа. И все же даже королева увидела, что Людовик XV после приближения маркизы де Помпадур стал более степенным, более уверенным в себе и уравновешенным. Успехи театра новоиспеченная маркиза ловко использовала для новых начинаний. Она построила (разумеется, за средства короля) замок Белльвю, отличавшийся необыкновенной оригинальностью, тотчас запоминающейся экстравагантностью и, конечно, великолепием. Все, что делала Жанна Антуанетта, имело единственную осязаемую цель – запомниться своей неповторимостью, поразить фантазией и снова подчеркнуть, что ей нет равных в создании чарующих декораций к течению Жизни. Король не мог не оценить этого, ведь до того он общался с пустоватыми девицами, способными удивить его лишь в постели. А тут было нечто, веющее завораживающим ароматом экзотики, порой он ощущал прикосновение вечности и трепетное дыхание романтики. А в постели Жанна Антуанетта тоже была великолепна, ведь она знала толк в мужских желаниях и думала лишь о том, чтобы они были удовлетворены. Любовь и секс, увы, были для нее лишь механизмом управления мужчиной, который она использовала с максимальной отдачей… Еще одной нетипичной деятельностью маркизы де Помпадур, мотивацией которой была все та же извечная боязнь оказаться изгоем двора и общества, стало формирование небольшого круга надежных друзей и целой армии шпионов. Она знала цену информации и потому не скупилась оплачивать специфические услуги, тратя на это все те же деньги монарха. К деньгам Жанна Антуанетта была почти равнодушна, она просто максимально эксплуатировала их как для достижения сиюминутных целей, так и для реализации долговременных планов. Кроме того, информацию женщина использовала двояко: частью для обеспечения собственной безопасности и влияния, а частью – для того чтобы развеселить или подзадорить короля знанием дел в государстве. Хотя и самой ей эти знания не раз сохраняли место возле монарха и, быть может, даже жизнь. Неудивительно, что она со временем стала влиять и на государственные дела, впрочем нередко продвигая совершенно нелепые решения. Ведь руководствовалась фаворитка не государственными интересами, а соображениями личного могущества и влиятельности. Таким образом, при ее значительном содействии был подписан невыгодный Франции Аахенский мир, затем заключен не менее сомнительный союз с Австрией вместо участия в коалиции с Германией и Англией и наконец государство ввязалось в разрушительную Семилетнюю войну. Хотя стоит ли взваливать на влиятельную в своей стране женщину всю ответственность за извечную склонность правителей к завоеванию территорий и к славе. Просто ей удавалось на свой лад корректировать эфемерные цели мужчин, а политиком она была неважным. Но даже при неблагоприятно разыгрываемых картах постепенно увязающая в политических вопросах женщина сумела сохранить свое могущество при дворе и влияние на короля. И не только потому, что в интригах она была более сведуща, нежели в вопросах международной политики. Она панически боялась быть вычеркнутой из игры, и этот безумный животный страх сначала заставил ее заняться политикой, а затем сделать ряд грубых ошибок в пользу своего положения и в ущерб государству. Хотя, отдавая должное острой и своевременной мысли маркизы, стоит заметить, что попутно ей удавалось сотворить нечто такое, на что способны лишь натуры исключительные. Например, она подсказала королю идею создать в столице военную школу для сыновей ветеранов войны и обедневших дворян, что способствовало росту популярности Людовика XV. К подобным примерам может быть отнесено и создание во Франции фарфорового производства, что среди прочего имело и другое, более важное значение, чем оказание услуги государству и выуживание восхищения у короля. Для маркизы это уже была попытка самостоятельно прикоснуться к истории, оставив свой замысловатый след в ее покрытых пылью Вечности летописях. Она всегда знала, что делает, и редко ее действия преследовали лишь одну цель. Как, к примеру, в ее покровительстве выдающимся людям своего времени: художникам, литераторам, философам. С одной стороны, она формировала стан влиятельных сторонников, с другой – разнообразила времяпрепровождение короля, организовывая встречи с интересными людьми. Наконец, еще одна задача, старательно маскируемая, заключалась в привлечении этих людей для того, чтобы запечатлеть ее образ в своих произведениях. И действительно, кажется неслучайным, что на многочисленных полотнах Буше, Кошена, Ван Лоо, Друе маркиза де Помпадур выглядит моложе, румянее и колоритнее, чем была на самом деле. Не остался равнодушным к ее образу и скульптор Пигаль, увековечив ее в камне. Нельзя не признать: подобно другим знаменитым личностям, Жанна Антуанетта Пуассон обладала отменным чувством Истории. Одной из уникальных черт маркизы де Помпадур всегда была трезвая оценка ситуации. Она не витала в облаках по поводу собственной женской привлекательности и здоровья, прекрасно осознавая всю бесперспективность борьбы со временем. Предчувствуя, что свое место в ложе короля ей рано или поздно придется уступить более молодым сердцеедкам, Жанна Антуанетта решилась сама расставить все точки над «i» в этом щекотливом деле. Она справедливо рассудила, что лучше потерять место в постели (которое само по себе представлялось в восприятии женщины не таким уж ценным), чем возможность влиять на разум монарха. И если ее мужчина жаждет сексуальных наслаждений и это все равно неизбежно, значит, лучше самой контролировать, кто и при каких обстоятельствах будет входить в его спальню. И тогда мудрая женщина построила «Олений парк», надежно укрытый от лишних глаз особняк, тихое, уютное и комфортное во всех отношениях место, где король Франции мог безбоязненно и без оглядки на продажных придворных предаваться плотским утехам. Под неуклонным присмотром своей верной фаворитки, верной подруги, которой он мог доверить все, даже ЭТО. Причем, что весьма важно для первой особы, некоторые из молоденьких вертихвосток даже не догадывались, что судьба в лице маркизы де Помпадур вплела в их жизнь сексуальную интрижку с самими королем. Главное для самой Жанны Антуанетты было оградить короля от проницательных и далекоглядных девушек, не только в мечтах стремящихся в невообразимую высь, но и самостоятельно заботящихся о собственном будущем. Второй маркизы де Помпадур появиться не должно! Тут женщина была верна себе: она охраняла собственное положение, достигнутое неимоверным трудом, не хуже Цербера. Девушки для короля подбирались тщательно, нередко случалось, что за понравившейся девочкой-подростком наблюдали в течение нескольких лет, прежде чем она появлялась в «Оленьем парке». Девушки должны были соответствовать представлениям короля о физической красоте, а главным их достоинством маркиза считала легкомысленность. Как только кому-нибудь из временных возлюбленных Людовика XV приходило в голову задуматься о своем положении, при помощи тщательно отработанных схем такую девушку удаляли, в виде компенсации нередко снабжая хорошим приданым. Любопытно, но дело часто обставлялось таким образом, что девушки даже не знали, с кем они встречаются, понимая лишь, что речь идет о знатном вельможе. Заботливая маркиза де Помпадур знала толк в конспирации… Даже слабый намек на посягательство на ее территорию карался жестоко и со звериным остервенением. Чего только стоила попытка покушения на короля, принесшая маркизе де Помпадур не одну тревожную ночь: случись с Людовиком XV что-нибудь серьезное, она тотчас была бы раздавлена влиятельными недругами, как козявка, оказавшаяся на дороге. Но когда здоровье короля пошло на поправку, мстительная маркиза постаралась, чтобы нарушитель ее спокойствия умер ужасной, мучительной смертью, был прелюдно изувечен и служил напоминанием черни о недопустимости посягательства на столь знатную особу. В этой страшной смерти было слишком много личного, обнажившего беспощадную и холодную натуру этой одинокой, безнадежно больной женщины. Эта неординарная женщина сумела выдержать растущий натиск конкуренток и переиграть коварство противников при дворе благодаря гибко построенным схемам влияния на государя, собственному неповторимому образу и необыкновенной, порой сногсшибательной уверенности в себе. Хотя ее власть иногда висела на волоске, а нервный срыв был подобен срыву в пропасть, она демонстрировала выдержку и последовательность, не позволяя себе впадать в истерику. Холодный расчет позволял ей устранять других женщин, претендующих на сердце короля, а также мужчин, переигрывающих короля в большой политике. Предусмотрительность толкала на не свойственное ее душе стяжательство, чтобы обеспечить и застраховать многочисленные пути к отступлению. Актерский талант позволял убедительно демонстрировать Людовику XV свою преданность и любовь. Обширные знания и искусство перевоплощения давали возможность включать рычаги самой изысканной фантазии и менять свой внешний облик так, чтобы всякий раз изумлять новизной и оставаться до смертного часа не прочитанной до конца книгой, не познанной до конца женщиной. Наконец, мудрость давала ей шанс преодолевать многочисленные ошибки и слабое здоровье, проявляя такую неслыханную изворотливость и выдаваемую за наивность наглость, что даже монархи других держав содрогались от перспективы вести игру с этой женщиной. В ней удивительным образом уживались распутство и святость, игра и расчет, чувствительность и черствость к чужой боли. Не вкусив до конца счастья материнства (ее дочь умерла в десятилетнем возрасте), она прожила короткую, как мгновение, но яркую, как вспышка молнии, жизнь Женщины – любовницы, подруги, охранительницы, музы… Безусловно, образ Жанны Антуанетты нельзя рассматривать вырванным из контекста своего времени. Чтобы понять ее мотивации и разработанные стратегии, нужно помнить, что эта женщина формировалась как продукт патриархального уклада средневекового общества. Это общественное мировоззрение оставило неизгладимый отпечаток на всех ее устремлениях, обозначив не только явную переоценку любовных и сексуальных отношений, но и жесткую акцентуацию на достижении признания мужчины своих женских достоинств как главную цель своей жизни. Ее движение к цели со вполне понятными очертаниями начало отсчет с раннего детства, стимулируемое матерью, скрытой общественной оценкой, окружением и даже литературой. Стиснутая жесткими рамками общественного восприятия роли женщины, подстегиваемая чувством, которое современные психологи называют «внутренней инстинктивной предрасположенностью» и влиянием «унаследованной традиции», женщина вряд ли могла раскрыться в иной сфере. Завоевание влиятельного в обществе мужчины несло, среди прочего, новый уровень свободы, новые несоизмеримо широкие полномочия и возможности, возвышение в обществе через находящегося вблизи мужчину и в конечном итоге вело к повышению самооценки. Возможно, наибольшей заслугой маркизы де Помпадур стал сознательный выход из узкого, определенного женщине пространства. Получив вместе с расположением короля Франции совершенно новые и почти необъятные рычаги воздействия на все слои общества, от правящей элиты Европы до злобного и завистливого обывателя, женщина нашла в себе силы воспользоваться ими, чтобы сыграть не совсем традиционную роль. Ее неизменные трепетные стремления расширить область своего влияния – от меценатства и крепкой дружбы с горсткой людей, определяющих направление развития культуры, до попыток внедрения в дела международной политики – свидетельствуют о готовности бороться за самоутверждение. Именно это можно считать новаторством, ростком, яростно пробивающимся сквозь толщу приглушенного психическим состоянием несвободы сознания. Волна возвышения женственного, гораздо более емкого, чем эротизм и материнство, поднявшаяся во время расцвета Эллады и достигшая пика во времена Римской империи, столкнулась с противодействием христианских догм, вернувших женщину в прежнее состояние духовной скованности и сексуальной несвободы. Жизнь маркизы де Помпадур, как и ряда других известных женщин, по сути, является признаком готовности женщины расширить спектр своего женского влияния, следовать неумолимой жажде женщины жить естественно и в гармонии с собой, проповедуя свободу, равную свободе мужчины. Екатерина Вторая (София Фредерика Августа) Я имела скорее мужскую, чем женскую душу; но в этом ничего не было отталкивающего, потому что с умом и характером мужчины соединялась во мне привлекательность весьма любезной женщины. Да простят мне эти слова и выражения моего самолюбия; я употребляю их, считая их истинными и не желая прикрываться ложной скромностью. Екатерина Вторая. Записки Екатерины Второй На этом свете препятствия созданы для того, чтобы достойные люди их уничтожали и тем умножали свою репутацию; вот назначение препятствий. Екатерина Вторая в одном из частных писем 2 мая 1729 года – 6 ноября 1796 года Императрица России в 1762 (1761) – 1796 гг. Психологический феномен Екатерины Второй заключается прежде всего в искусстве использованных возможностей. Этой замечательной и неординарной личности, конечно же, не было бы в истории, если бы царствующая дочь Петра Великого Елизавета неожиданно для своего окружения не остановила свой выбор на Ангальт-Цербстской принцессе Софии Фредерике Августе как невесте для своего племянника – инфантильного и истеричного Петра Федоровича, определенного наследником престола в силу отсутствия альтернатив. Действительно, в наследниках Петра Первого уже не было даже тени его неугасимого пламени, жажды новых свершений и бешеной энергии преобразователя. Но, как и многие незажженные звезды, оказавшиеся волею судьбы на престоле великой державы и исчезнувшие вследствие своей безликости и бездарности, звезда Екатерины Второй могла бы и не взойти на историческом небосклоне. Действительно, большого внимания аналитиков должен заслуживать тот факт, что, по свидетельству окружавших молодую принцессу людей, она, отправляясь в Россию, вовсе не намеревалась стать самодержицей. Выдающаяся личность могла бы никогда не раскрыться, явись миру в то патриархальное время сильный духом и властный мужчина, способный стать опорой в изменчивой и изобилующей неожиданными поворотами жизни, готовый излучать любовь и умеющий властвовать, обуздывая бьющую ключом страсть. Вместо этого ей достался дегенеративный и нервозный человечишка, прославившийся лишь малодушием, глупостью и чрезмерной болтливостью. Пожалуй, наибольшая ценность внутренних изменений личности Екатерины в том, что она, заботясь первоначально о физическом выживании, осознанно и с четко сформированной внутренней мотивацией приняла на себя столь тяжелую миссию, как управление Россией. Лишь в силу своих исключительных качеств, умелого и последовательного использования особенностей людской породы, следования четкой стратегии и искусного маневрирования в лабиринте дворцовых интриг ей удалось преобразоваться в яркую историческую личность, успешную самодержицу России и женщину, позволившую себе вкусить от древа познания. Без преувеличения, трансформация скромной восприимчивой принцессы из неприметного немецкого княжества с зыбким и почти лакейским положением в игрока ураганной мощи, способного на крайне рискованный и впечатляющий дерзостью дворцовый переворот, заслуживает внимания и уважения наблюдателя. Блистательное царствование в течение тридцати четырех лет стало результатом ее непрерывных внутренних усилий, способности очаровывать и усмирять, умения покоряться и властвовать – словом, воплощаться во множество несопоставимых образов, развившихся из странного симбиоза, казалось бы, не смешивающихся ролей. Пилигрим в облике принцессы София Фредерика Августа, принцесса Ангальт-Цербстская, прибыла в Россию еще совсем юной девочкой – ей не исполнилось и пятнадцати лет. Принцессе было предписано явиться ко двору российской императрицы Елизаветы – с тем чтобы стать супругой великого российского князя Петра Федоровича. В этом факте нет ничего странного, если учитывать важность политических браков в средневековой Европе: с их помощью монархи укрепляли свои троны, расшатывая между тем чужие. Хитрые ловеласы наиболее успешных дворов всегда умудрялись воспользоваться лояльностью внедренных в императорские семьи своих представителей, а сами посланники – достичь своих тщеславных целей или хотя бы поправить свое пошатнувшееся финансовое положение. Именно такие двойственные цели и стояли перед хрупкой девушкой из Штетина, к которым примешивалась вполне реальная опасность остаться вообще без жениха, что было эквивалентом женской несостоятельности. Хотя она определенно готовилась к перипетиям дворцовой жизни российского императорского двора, получив массу всевозможных инструкций от целого ряда высокопоставленных сановников прусского короля Фридриха, в России с первых же минут пребывания на новом месте началась настоящая борьба за выживание. Несметное количество врагов и целая гвардия прирожденных интриганов задалась целью низвергнуть ее, раздавить ее формирующуюся личность, заставить раствориться в водовороте беспринципности и бесчестия. Для выживания в чужой стране девушке необходимо было не просто соблюдать чрезвычайную осторожность, а на ходу обучиться искусству дворцовой мимикрии, всякий раз принимая ожидаемые формы и цветовую гамму, интуитивно угадывая внутренний мир окружающих ее людей, чтобы принять необходимый облик и вместе с тем тайно сохранить стержень собственной индивидуальности. Это оказалось невероятно сложной задачей, для решения которой Софии пришлось сосредоточить все свои внутренние силы и знания. Чтобы победить орду конкурентов, бесцеремонно проталкивающих интересы своих фавориток из различных дворов Европы, она должна была оказаться выше, образованнее и утонченнее подавляющего большинства представителей властного бомонда, вызвав симпатии лучших из них и усыпив их бдительность чувственной и достаточно чуткой натурой, способной к невероятной гибкости и поиску бесконечных моделей общения. И конечно, главной задачей было понравиться императрице. Неожиданные изменения в ее жизни вызвали внезапное взросление, взрыв самостоятельности и раскрытие в себе удивительных способностей и внутренних резервов, которые подняли платформу ее сознания, самоидентификацию и осознание будущей роли на такой неожиданно высокий уровень, не оценить который было бы кощунством со стороны российского двора. Она всегда была настороже, а ее неугасимое стремление достичь высот власти уже в юном возрасте обрело очертания идеи. Естественно, эти невероятные изменения в сознании пятнадцатилетней девушки не возникли сами собой – им способствовал целый набор предпосылок, заложенных в глубоком детстве. Хотя о детстве Софии Фредерики Августы известно не слишком много, некоторые подробности из ранних лет жизни прусской принцессы могут прояснить причины столь активной борьбы за власть. Как всякая девочка, появившаяся в семье достаточно высокого рода, близкого к правящей элите (ее отец был принцем и губернатором города Штетина, а мать происходила из Голштинской семьи и была в довольно близком родстве с российским наследным князем Петром Федоровичем), София была ориентирована родителями и воспитателями на исполнение традиционной женской роли, а именно на будущий брак с высокопоставленным представителем королевской или императорской семьи и безропотное исполнение супружеской и материнской функций. Разумеется, ей могло и не посчастливиться, однако то была действующая европейская традиция, на механизм которой рассчитывали ее родители. Они, несомненно, следили за изменением политической ситуации в Европе, осознавая, что брак их дочери может рассматриваться прусской властью как достижение определенных политических преимуществ. Это стимулировало родителей принцессы к реализации таких шагов, которые в более поздний исторический период получили бы название успешного маркетинга и агрессивной рекламы. Действительно, родители принцессы настолько старались в продвижении интересов своей дочери, что уже к четырнадцати годам ее портрет странным образом, причем в глубокой тайне, попал в руки российской императрице Елизавете. Впрочем, в этих действиях не было ничего предосудительного, особенно если принять во внимание переплетение их личных, и в том числе родственных, интересов с интересами прусского двора. В конце концов, сам король Фридрих озаботился судьбой Софии, что можно считать, с одной стороны, результатом успешной деятельности ее родителей, а с другой – тщательностью и продуманностью работы двора прусского короля. Выдавая замуж принцессу, там рассчитывали на ее будущую лояльность в случае успеха предприятия. Таким образом, мимо внимания самой Софии не могла пройти необычная активность ее родителей и, тем более, внимание к ее судьбе со стороны высоких сановников, близких к королю. Так же, как и напоминания о ее возможной будущей роли не могли не возбудить волнения в девичьей душе. Они заметно усилили ее раннюю мотивацию к достижению такой, казалось бы, странной цели. Хотя это была традиционная женская роль, отводимая родовитым принцессам, ее выполнение означало для Софии не только оправдание надежд родителей, но и признание окружающим миром ее собственного успеха. Другое дело, осознанно оценить свои собственные перспективы девушка смогла уже в России, когда увидела неограниченные возможности этого полудикого и, несмотря на это, могущественного государства, оценила степень влияния императрицы Елизаветы и была ослеплена безукоризненным блеском роскоши российского высшего света. В ее душе проснулась ясная мотивация: она вполне осознала, ЗАЧЕМ ей нужно зацепиться за неполноценного наследника Петра и, вытерпев все унижения со стороны бездарного мужа, пережив злые интриги двора, уцелеть в высоком статусе великой княгини. Иными словами, любой ценой сберечь себя для более важной миссии, которая, может быть, откроет путь к непознанной душевной свободе. Пожалуй, уже в то время в глубинах души этой послушной девочки начали зарождаться противоречивые мысли и вопросы о том, на какое количество жертв должна пойти девушка, чтобы считаться в обществе благополучной. Были еще дополнительные стимулы, толкавшие Софию в объятия черствого и инфантильного наследника российской короны. Заметно пошатнувшееся финансовое положение семьи неминуемо отразилось бы на благополучии принцессы в случае провала российского проекта, и она прекрасно знала об этом. Ее отец был к тому времени «битой картой» в политике и государственной жизни. Его неудачные попытки стать курляндским герцогом и возведение в прусские фельдмаршалы лишь благодаря родственному влиянию со стороны российской императрицы Елизаветы не могло не наложить отпечатка неопределенности и на будущее принцессы, которую тем более почти не замечали среди придворной камарильи в тех редких случаях, когда ей в юности выпадала честь посетить королевский двор. Юная особа, которой судьба вручила в руки козырный туз в виде шанса выйти замуж за великого князя империи, фактически оказалась меж двух огней: с одной стороны, сияла ослепительная звезда роскошного российского двора и внушительные перспективы колоссальной власти в богатейшей и могущественной державе; с другой – возвращение в неизвестность с очень туманными перспективами будущего и, не исключено, забвение среди обнищавших родственников в муках одиночества. София была живой, общительной и весьма честолюбивой – родители сумели внушить ей уважительное, но без самомнения, отношение к себе. Ее тонкая душа в один момент оказалась на грани между пропастью и множеством препятствий на пути к ложу Петра Федоровича. Лихорадка фрустрации и глубокие переживания происходящего в очень короткий промежуток времени сделали ее взрослой; ее зрение и слух обострились, ее актерский талант прорвался наружу в отточенных движениях масок, а ее воля – основной и наиболее важный элемент сплава этой юной души – породила стойкое желание победы над обстоятельствами. Именно вследствие этих причин один из поздних исследователей биографии Софии очень удачно назвал ее «принцессой-золушкой», что является точным отражением ситуации и положения Софии на момент отъезда в Россию. К этому удачному определению стоит добавить тонкое замечание историка Ключевского о том, что ей с детства толковали, что она некрасива, и это рано заставило ее учиться искусству нравиться, искать в душе того, чего недоставало наружности. Возможно, принцесса действительно испытала слишком мало родительской любви, что усилило в ней эгоцентричное тщеславное начало; осознав необходимость полагаться во всем лишь на себя саму, она не только стала самостоятельной с очень раннего возраста, но и отказалась от мысли дарить собственные искренние чувства кому бы то ни было. Забегая вперед, отметим, что ни собственные дети, ни многочисленные фавориты не вызывали у нее чувства любви. Она долго плакала, узнав о смерти отца, огорчилась из-за кончины матери (которую она почти открыто не уважала за склочность и откровенную бездарность), падала в обморок от вестей об уходе в мир иной того или иного фаворита, но глубинная мотивация этой скорби касалась жалости и любви к себе самой. Истинная любовь была чужда этой девочке, чьи мысли с детских лет занимал лишь голый расчет на собственное возвышение, которое станет преградой для ущемления самолюбия и так часто сдерживаемой в годы детства и юности свободы действий. София начинала не с нуля – ее воспитательная база могла какое-то непродолжительное время удерживать ее на плаву. Хотя объективный экскурс в историю ее воспитания неумолимо свидетельствует о том, что родители дали девушке слишком мало для борьбы за выживание. Сама она проявляла мало интереса к учению и была скорее обыкновенной, не слишком избалованной девочкой, в меру впечатлительной, застенчивой и ориентированной на подчиненное положение в обществе. Более того, воспитание в крепости при одном из военных гарнизонов оставило в ней отпечаток строгой дисциплины и обязательности, что с годами трансформировалось в качество характера. А необходимость целовать край одежды высокопоставленных посетителей или посетительниц родительского дома не вызывала внутреннего сопротивления, укрепляя готовность исполнить традиционную женскую функцию. В своих «Записках» много лет спустя она откровенничала по поводу отсутствия мотивации к учению в детские годы – черта, свидетельствующая о некой «нормальности», поскольку свойственна подавляющему большинству детей. Впрочем, некоторые из ее учителей старательно пытались восполнить брешь: к моменту отъезда в Россию София сносно владела письмом и не особо путалась в дебрях литературы, проштудировав все популярные для того времени комедии и трагедии. Она с детства воспитывалась на жестких пуританских правилах, что было совершенно необходимо для положения принцессы, а позже, по достижении высшей власти, тайком от всех окружающих всячески изгонялось из закостенелой души. В моменты же высшего напряжения нервов пуританские каноны сослужили Софии добрую службу, предопределив ее необыкновенное терпение, выносливость в неблагоприятных обстоятельствах и доброжелательный настрой по отношению к людям. Все же главные качества ее души проявились в период гнетущей неопределенности. Время работало на нее, и она воспользовалась им сполна, не потеряв ни единой минуты. На ту работу, которую София проделала за первые полтора года в России до официального бракосочетания с Петром, у человека со средними способностями уходит от десяти до пятнадцати лет. При этом она вдруг обнаружила, что в каждый момент своей реальной жизни находится на сцене, на которую с интересом и любопытством взирает великое множество глаз: пытливых, хитрых, злых, понимающих, осуждающих и боготворящих. С поистине странной для пятнадцатилетней девушки сосредоточенностью София начала гигантскими темпами осваивать русский язык. Еще более тщательно, с какой-то остервенелой яростью девушка впилась в изучение канонов православной религии, и особенно различий между православием и лютеранством. В отличие от своей матери она смекнула: без принятия православия победа недостижима; а раз так, надо лучше узнать то, с чем придется жить всю жизнь. Зная его ближе, его можно понять и принять, а затем, может быть, проникнуться и полюбить. Через некоторое время София заявила, что видит слишком мало различий между религиозными правилами для того, чтобы это могло препятствовать принятию ею православия: шаг, который сразу расположил к молодой принцессе императрицу. Более того, когда девушка неожиданно серьезно заболела, то сама попросила прислать к ней православного священника вместо лютеранского пастора – даже находясь в нескольких шагах от бездны, София сумела использовать ситуацию, позаботившись, чтобы о ее неординарном поступке узнало как можно больше людей из окружения Елизаветы. Чем больше немецкая принцесса занималась своим вынужденным самообразованием, чем сильнее росла в ней собственная самооценка, тем яснее ей представлялась необходимость маскировать послушанием свои истинные чувства, уже в то время представлявшие собой сгусток клокочущей энергии, устремленный на достижение необычных целей. Наверное, узнай кто-нибудь из самых прогрессивных людей российского двора, какие неженские мысли роятся в прелестной головке этого юного и хрупкого создания, то и дело раскланивающегося в реверансах с неизменно милой, расслабляющей окружающих улыбкой-маской, он бы ратовал за немедленную высылку немецкой принцессы за пределы государства, как минимум из соображений безопасности. София тихо и незаметно взращивала в себе исполинскую силу духа и воли, тщательно скрывая ее за маской обаяния и покорности. Судьба давала ей необычную возможность, и она решилась пройти этот неведомый и, скорее всего, опасный путь. Она оказалась на редкость сильным психологическим типом – она легко преодолевала табу, кажущиеся другим невыносимыми испытаниями. Например, София без особого затруднения для своей психики восприняла необходимость замужества с довольно близким родственником (об общественном мнении позаботилась прусская казна); во имя будущей цели она легко отказалась от своей религии в пользу чужеземной. Точно так же она была бы способна адаптировать себя к восточной религии и сумела бы проникнуться традициями любого народа, если бы эта жертва сулила ей полную свободу и власть над обстоятельствами. Именно эта сила и тренированность духа дала ей позже уверенность без боязни сыграть на жизненной сцене исключительную мужскую роль. Все же развитие у себя гуттаперчевой психики не стало главным предвестником победы. Пожалуй, ничто так не поражало дипломатов и высокопоставленных чиновников в характере Софии, как ее чрезвычайная воля. Воля толкала целеустремленную девушку к проглатыванию бесконечного списка рекомендуемых ей прусскими сановниками книг: Плутарха, Цицерона, Монтескье, наконец, даже Тацита и Вольтера; причем большинство изданий ей любезно предоставляла Академия наук, а часть присылалась из-за границы. Ей было нелегко, но она заставляла себе неукоснительно следовать советам лучших мужчин, которые находились в непосредственной близости к властному Олимпу европейских дворов. Воля руководила ее рассудком, держа его холодным и заставляя не воспринимать едкие безумные замечания Петра. Последний, казалось, задался целью извести невесту еще до свадьбы. То он сообщал ей, что влюблен в какую-то фрейлину, а ее не любит; то объявлял, что желал бы расстаться с нею; то поражал пронизывающей душу холодностью и сумасшедшим пристрастием к «увеселениям» и игре в солдатики. Шаткий путь к трону Хотя ключевой момент в жизни принцессы Софии произошел без ее участия, она сделала все, чтобы использовать открывающиеся горизонты почти неограниченных возможностей. Принцесса, впрочем, всегда помнила, что императрица Елизавета во время первой же встречи подчеркнула, что они происходят из одной семьи, а также тот факт, что выбор на нее пал лишь вследствие сентиментальности самодержицы, которая с какой-то упоительной радостью держала в памяти образ дяди Софии, бывшего своего жениха. Но признание семейного родства Елизаветой произвело впечатление на девушку: интуитивно она осознала, что эта странная акцентуация императрицы дает ей совершенно неожиданные преимущества, не использовать которые было бы глупо и легкомысленно. Среди прочего, это стимулировало ее к тщательному и скорому изучению коллективной души русского народа и пробуждению искреннего желания открыть для себя внутренний мир России. Через полгода после прибытия в «страну медведей» София приняла православие, навсегда превратившись в Екатерину (имя было выбрано в честь Екатерины Первой, матери императрицы) и продемонстрировав пристально наблюдавшему за ней двору и дипломатическому корпусу «исключительное благочестие», выражавшееся в аккуратности в исполнении обрядов, знаниях и актерском выражении глубины душевного потрясения силой религии. Это оказался на редкость меткий выстрел: предприимчивая девушка убила сразу нескольких зайцев. Во-первых, она расположила к себе не только императрицу и двор, но и значительную часть народных масс. А во-вторых, она ловко противопоставила себя своему будущему супругу, который, кстати, прибыл в Россию лишь за год до нее самой и должен был проникнуться, как минимум, уважением к народу, которым он собирался управлять. Но родной внук Петра Великого и двоюродный внук шведского короля Карла XII так и не сумел привязаться к русскому народу; он относился к этой стране легкомысленно и даже с налетом злой иронии, на что Россия отвечала ему еще более откровенной неприязнью. Зная о небрежности Петра к религиозным обрядам и потому подчеркнуто демонстрируя свое благоговение перед православной верой, она забила первый добротный клин между Петром и политической элитой России, которая всегда влияла на выбор монарха в смутное время. А время было непростое, дворцовые перевороты нередки, а на них рассчитывали слишком многие авантюристы, надеясь усилить свое положение. Екатерина знала, что исключительное почитание принятой религии не ускользнет ни от дворцовой элиты, ни от простого люда и зачтется ей позже, когда симпатии большинства окажутся не только важными, но и необходимыми. Нет сомнения, что уже с этого момента девушка начала готовить себя к великой миссии – она осторожной, но уверенной поступью начала восхождение к трону. К тому времени, как это ни покажется удивительным, она уже владела многими тонкостями русского языка. Была у нее и юридическая лазейка: существовали договоренности о том, что если Петр умрет бездетным от брака с нею, то она наследует престол. Позже эта решительная и волевая женщина по собственному усмотрению дважды нарушит это условие, отобрав власть не только у мужа, но и у сына. Екатерина демонстрировала просто феноменальную последовательность действий, и в этом ее стратегия кажется очень похожей на стратегии выдающихся мужчин – государственных деятелей, полководцев и завоевателей. В шуточной автоэпитафии уже в зрелом возрасте она как-то записала: «Четырнадцати лет составила тройной план: нравиться своему супругу, Елизавете и народу – и ничего не забыла, чтобы достигнуть в этом успеха». Может быть, в написанном лишь часть правды, заключающейся в том, что действия Екатерины были вынужденными: природа ее стремительной атаки в значительной степени была упреждающим ответом на угрозу полного низвержения. Но главным штрихом в реализации жизненной стратегии этой на редкость смелой, расчетливой и решительной женщины оказалась полная готовность всех ее союзников к действиям в решающий момент. Это значит, что собственная психологическая готовность к захвату власти сформировалась у великой княжны задолго до появления удобного случая. После официальной церемонии бракосочетания, которая состоялась через год после обретения новой веры и нового имени, девушка еще с большим усердием взялась за самообразование и усовершенствование своих качеств и знаний. В атмосфере отсутствия не только любви, но и каких-либо уважительных чувств друг к другу реализация сложного и весьма рискованного плана захвата власти было единственным делом, поддерживающим душевные силы девушки, оставленной и одинокой. Позже Екатерина откровенно описала свои ощущения перед замужеством: «Сердце не предвещало мне счастия: одно честолюбие меня поддерживало. В глубине души моей было, не знаю, что-то такое, ни на минуту не оставляющее во мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь того, что сделаюсь самодержавною русскою императрицею». Что это: честное признание или попытка приписать себе четкое следование задуманному плану? Даже если отбросить поздние признания Екатерины и проанализировать лишь ее действия, контуры недвусмысленной тактики станут вполне очевидными. Ей не оставалось иного выхода, как тихими, но уверенными шагами продвигаться к трону: после замужества обратного пути практически не было. Прояви она излишнюю мягкость характера, и ее ждало бы забвение, монастырь или темница, то есть еще большая несвобода, чем то унизительное и удручающее положение, в котором она оказалась после замужества. Для молодой, общительной, веселой и энергичной девушки с ярко проступающими признаками неудовлетворенной сексуальности это было мучительное испытание. Ее муж проявлял вопиющую бестактность, вследствие своей удивительной болтливости сообщая о своих тайных страстях: то к фрейлине императрицы, то к графине Воронцовой. Екатерина тем временем жила в унылом затворничестве, словно узник, опасаясь проявлять интерес к политическим делам или излишнюю активность в свете. И то и другое при определенных обстоятельствах было небезопасно для жизни. Само ее существование как супруги беспомощного наследника при том, что многие представители политической элиты уже успели оценить ее острый ум, рассудительность и перспективы в целом, делало ее будущее шатким. Слишком для многих ее присутствие было неуютным, и, с другой стороны, очень многие жаждали воспользоваться ею. Такое внутреннее волнение при совершенной тишине и спокойствии снаружи сделало ее жизнь неуютной и нервозной. Как всегда случается в таких ситуациях, у нее было два пути: успокоиться и положиться на судьбу или последовательно искать свою дорогу к спасению в темном лабиринте интриг. Екатерина выбрала второй путь, опасный и сложный в исполнении. Впрочем, любой вариант сулил тяжелую борьбу за выживание, суть которой заключалась в том, чтобы не потерять нить своей идентичности, сохранить свой психотип и не сломаться в условиях невидимого заточения. Энергичная молодая женщина сама организовала свой жизненный уклад. Находясь почти в полном одиночестве, не считая слуг, в течение восемнадцати лет она усердно и необычайно терпеливо занималась самообразованием, изучая историю, литературу, философию и искусство управления государством. Это была мотивированная работа, принимая во внимание ее размышления даже о реформах в России. Кроме того, она ненавязчиво лепила свой имидж в среде политической элиты, понимая, что поддержка в критический момент – это выбор, сделанный на подсознательном уровне гораздо раньше. Она производила неизгладимое впечатление на лучших мужчин своего времени, пуская в ход наиболее действенное женское оружие – симбиоз обаяния и тонкого расчетливого ума. Историк Александр Брикнер упоминает даже такие хитроумные действия Екатерины, как задабривание во время различных приемов и вечеринок старушек с использованием громадного арсенала средств: от терпеливого выслушивания их маразматических историй до изучения дат их именин и неизменных поздравлений. Эти старушки внесли свою лепту в создание общественного мнения о великой княжне. «Не прошло и двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России», – писала потом императрица в своих «Записках». С первого дня брака она намеревалась использовать любую уловку для приобретения даже мимолетной и тайной власти над супругом. Например, как указывал Александр Дюма, согласно древнему русскому обычаю, молодая жена должна была представить доказательства своей невинности, но в данном случае это было невозможно, поскольку акта близости не получилось. По совету какой-то придворной дамы за доказательство невинности выдали кровь петуха, но в итоге Екатерина приобрела некое временное влияние на мужа. Даже в этом маленьком семейном эпизоде проявляется фактическое соперничество жены с мужем; она с самого начала повела борьбу на уничтожение Петра как монарха, используя всевозможные средства для доказательства его несостоятельности в управлении государством. Уже в то время проявилась необычная склонность Екатерины к авантюрам. Она, например, порой вставала в три часа утра и в мужской одежде с одним только егерем отправлялась на охоту или рыбалку, выходя даже в открытое море на утлой лодочке. Екатерина подолгу скакала верхом, нередко забираясь в глубину лесной чащи и не страшась одиночества, – этой страстной натуре нужны были потрясения и периодические разрядки. «В это время также у меня в кармане постоянно бывала книга, которую я принималась читать, как скоро была одна», – указывала она в позже. Зажатая в тисках политики, придавленная безликостью Петра, она жила, продолжая готовить себя к миссии, как Цезарь во время десятилетней Галльской войны перед переходом Рубикона. Особого внимания достойны ее тайные политические контакты. Отдавая себе отчет, сколь опасно начинать какую-либо политическую деятельность, она все же стала осторожно зондировать почву относительно будущей политической опоры. В этом частично и подсознательно проявлялась и ее женская мотивация, хотя внутренне она осознавала безнадежность такого поиска с точки зрения построения классической модели взаимоотношения мужчины и женщины. Для себя она давно все решила: раз судьба не предоставила ей мужественного и решительного спутника жизни, которому она охотно бы стала помощницей, значит, она должна взвалить все на свои собственные плечи. Небезынтересно, что многие факты и действия Екатерины свидетельствуют о потенциальной готовности выполнять традиционную женскую функцию. Но после множества разочарований она все же была вынуждена признать, что Петр является никчемным актером в роли императора, а значит, других вариантов, кроме самостоятельного царствования, нет. Вполне возможно, что окажись на месте Петра III могучая личность, историческая роль Екатерины была бы совершенно иной. Но даже могущественному супругу пришлось бы постоянно доказывать свое величие – Екатерина намеревалась переигрывать супруга во всем. Одним из самых мудрых штрихов в ее тактике после замужества являются откровенные ставки на российскую элиту и на Россию в целом. Искренне проникшись духом российского шовинизма, она связала свою идею властвования с возвышением государства, в котором ей волею обстоятельств пришлось жить, и это была достаточно сильная идея, чтобы ее могли поддержать наиболее способные мужчины России. Она не могла не знать слабых мест своего супруга-императора, и основные моменты ее деятельности как раз и были связаны с откровенным противопоставлением ему себя. Например, самым уязвимым местом Петра III была необъяснимая любовь к прусскому правителю, принимавшая порой формы предательства и безумства. Русская элита могла бы простить ему ношение несуразного прусского мундира и идиотские игры в солдатиков с лакеями, но она не могла оставаться безучастной к передаче в Пруссию планов русских войск и заявлений о том, что ему милее было получить чин генерал-лейтенанта в прусской армии, нежели царствовать в России. Российская элита была оскорблена, и потому лучшие ее представители были потенциально готовы искать поддержки в любой альтернативной политической силе. По этой причине Екатерина, досконально изучив расклады политических сил, могла бы при условии демонстрации любви и привязанности к России рассчитывать на поддержку наиболее влиятельных людей государства. Именно так она и поступала, воздействуя одновременно на все слои населения страны: народные массы она старалась подкупить показной любовью к религиозным обрядам и разработкой универсальных законодательных актов, правящий класс – преданностью интересам государства и не свойственной женщинам рассудительностью в политических и международных делах. В сложившихся же обстоятельствах она должна была искать союзников и приверженцев, людей, которые сделают ставки на нее, а не на Петра. Великая княгиня и сама по себе притягивала сильных политиков, которые с ужасом взирали на продолжающиеся полубезумные военные игры Петра с лакеями и придворными. Поэтому неудивительно, что наиболее приближенные к верховной власти Кирилл Разумовский и Иван Шувалов сами предложили Екатерине свои услуги. Даже канцлер Алексей Бестужев, в свое время проявивший так мало радости относительно выбора Елизаветой Ангальт-Цербстской принцессы Софии, после аккуратных и ненавязчивых сигналов Екатерины пошел на сближение с ней. Один из наиболее влиятельных русских политиков того периода еще при жизни Елизаветы увидел в молодой княгине прочный внутренний стержень – то, что может стать опорой беснующейся во внутренних противоречиях России. Не решился он признаться в контактах с Екатериной и после неожиданного ареста – кто-то из конкурентов этого высокопоставленного чиновника оклеветал его перед стареющей и становящейся боязливой императрицей в надежде возвыситься самому. Ситуация, ставшая типичной в жизни монархий, едва не погубила Екатерину, заставив ее трепетать от мысли, что слишком откровенная для частного лица переписка с канцлером попадет в руки императрицы. Это была бы верная гибель. Однако внешне душевный стресс был почти незаметен: психологически она уже была готова ко всему и оставалась удивительно холодной в общении с окружающими. Она умел а сохранять свои мысли во льду неприступности, демонстрируя удивительную легкость управления своими чувствами и ощущениями – качество, присущее наиболее развитым женским натурам. Хотя после падения Бестужева положение великой княгини стало двусмысленным и временами казалось, что ее судьба висит на волоске, молодая женщина не потеряла присутствия духа, а ее на редкость изворотливый ум яростно и лихорадочно вынашивал планы изменения сложившейся ситуации. Действительно, она не стала бы известной исторической личностью, если бы не использовала многие критические ситуации для еще большего возвышения. Так было и на этот раз: когда ее мольбы получить аудиенцию у императрицы не увенчались успехом, она решилась на рискованное театрализованное представление. Екатерина демонстративно слегла, якобы сломленная серьезным душевным недугом, а через некоторое время ночью инсценировала приступ и пожелала исповедоваться. Расчет был верен, потому что императрица была прекрасно осведомлена о глупости и бездарности Петра и конечно же имела виды на Екатерину как на опору слабого наследника. О состоянии великой княгини тут же было доложено императрице, которая назначила свидание уже на следующий день. Во время этой аудиенции Екатерина разыграла еще более животрепещущий спектакль: упав к ногам владычицы, она умоляла о том, чего больше всего боялась, – чтобы ее отпустили с миром на родину. Елизавета пресекла эту попытку, фактически восстановив права, а заодно и перспективы великой княгини. Еще один момент из последующих событий нельзя выпустить из внимания. Екатерина сумела с максимальной выгодой использовать и смерть императрицы. Зная, с какой злой иронией все слои населения религиозной России относятся к обескураживающей небрежности Петра во всем, что касалось церковных обрядов, она постаралась чрезвычайной тщательностью и глубиной исполнения своей роли противопоставить себя Петру. Это, конечно, было отмечено и разнеслось доброй молвой по России. И не только по России. Многие дипломаты в своих донесениях отмечали, насколько противоречивым во всей державе является отношение к Петру и насколько однозначным – одобрение Екатерины. Возможно, эти слухи распространялись не без участия самой Екатерины, которая осознавала важность расположения как народных масс, так и политической верхушки. Однако ее положение после воцарения Петра III стало еще более двусмысленным и даже отчаянным. Новый император не просто игнорировал свою супругу, а выказывал вопиющее презрение – настолько открытое, что это тотчас было замечено дипломатами и передано в европейские дворы. Среди прочего, Петр стал на путь реализации своей давней навязчивой идеи, заключавшейся в устранении Екатерины и женитьбе на фрейлине Елизавете Воронцовой. С каждым днем напряжение нарастало и угроза для Екатерины становилась все более явственной. Екатерина стала активнее, и вся ее деятельность начала приобретать четкие контуры. Теперь она совершенно осознанно через близких ей людей, и в том числе используя возможности своих любовников, начала готовить военную машину для свержения своего потерявшего осторожность супруга. В подготовке переворота нельзя переоценить роль братьев Орловых, с одним из которых Екатерина состояла в любовной связи. Благодаря Орловым она могла рассчитывать на поддержку гвардейцев в самый ключевой момент политического действа. Екатерина в это напряженное время активно эксплуатировала все имеющиеся возможности и, будучи тонким знатоком человеческой натуры, делала ставки одновременно и на политическую заинтересованность иностранных держав, и на инстинкты и самые низменные желания людей. Она занимала большие суммы у иностранцев (например у англичан, благодаря развитию доверительных отношений с послом Англии в России Уильямсом) для подкупа солдат и офицеров. Раздавая им деньги от имени Екатерины, братья Орловы вызывали расположение к супруге воцарившегося внука Петра Великого у коллег и подчиненных, раздраженных непомерной муштрой на прусский манер – глупостью, которой, как неизлечимой болезнью, страдал Петр III. Екатерина уже в этот период научилась больше слушать, чем говорить, замечая и умело пользуясь слабостями людей. Она, конечно тщательно скрывала свое пренебрежительное отношение к людям (что прорывалось лишь в последние годы ее царствования), а уже в период безраздельного властвования написала в «Нравственных принципах»: «Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора». Екатерина сумела в самый сложный период своей жизни, когда решалась ее судьба, к избранной стратегии завоевания власти прибавить весьма верную тактику, основанную на многостороннем или индивидуальном подходе к окружающим. Среди прочего она усиленно работала над формированием общественного мнения. Согласно воспоминаниям княгини Дашковой, после ряда происшествий и оскорблений Екатерины со стороны императора любовь и сочувствие к ней заметно возросли, тогда как Петр все «глубже и глубже падал в общественном мнении». Нет никаких сомнений в том, что с момента осознания Екатериной грозящей ей опасности она приступила к реализации плана захвата власти. Теперь уже не столько ради самой власти, сколько ради спасения своего положения. В действие вступил закон самосохранения. К ключевому моменту – решению Петра устранить свою супругу – она уже контролировала ситуацию и держала в своих руках все нити, ведущие к заветной цели. Нужен был только подходящий момент, чтобы взять власть… Когда это время пришло, Екатерина проявила исключительно мужскую отвагу, не оставив слабовольному императору никаких шансов удержать власть и заставив его подписаться под унизительным отречением от престола через полгода после пышного воцарения. Подкупленные полки ликовали, обнадеженные политические деятели России находились в ожидании больших перемен, иностранные дипломаты, содействовавшие перевороту, потирали руки… Но все они жестоко обманулись. Екатерина Вторая не для того добивалась власти, чтобы делить ее с кем-либо; она пришла царствовать, чтобы остаться в памяти потомков как великая женщина, искусная преобразовательница, владеющая утонченным искусством тайной дипломатии, и, наконец, законодательница политической моды на континенте. «Ежели б я прожила двести лет, то бы, конечно, вся Европа подвержена была б Российскому скипетру», – сказала она однажды, уже будучи в преклонных годах… Царствование. Трансфер личности В чем, однако, причина такой строгой и последовательной мотивации Екатерины Второй к знаковым преобразованиям и власти вообще? В действительности ее жажда властвования, как и у большинства других властвующих женщин, проистекала из самозащиты, и даже имея план переворота и захвата власти, Екатерина, возможно, никогда не решилась бы на его исполнение при отсутствии прямой угрозы для жизни. Но были и другие причины мотивации, резко отличавшие ее от всех окружающих. Она определенно жаждала оставить о себе память – в этом причина многих действий императрицы: в демонстрации заботы о народе, формировании общественного мнения о себе в Европе, в проведении военных кампаний, посвященных расширению территории России. Как всякое живое существо, она боролась за расширение собственного влияния в среде обитания – ровно настолько, насколько ей хватало понимания имеющихся угроз и преимуществ от их нейтрализации. За долгие годы, посвященные банальной борьбе за выживание, а затем укреплению своего почти всегда шаткого положения, она научилась обитать в напряженном состоянии экстремальных условий, невольно приобретя множество мужских качеств. Ведь, будучи женщиной, она была вынуждена бороться преимущественно с мужчинами во времена расцвета патриархата. После своей оглушительной победы и неожиданного воцарения она уже не могла в дальнейшем отказаться от применения проверенного арсенала средств для распространения своей власти. Это стало логичным продолжением отработанной в течение многих лет стратегии, основанной на привычке бороться и достигать результата. Дальнейшая борьба, уже на новом уровне, подстегивалась не раз испытанным восторгом от наполненного пламенным азартом процесса достижения своих целей. Все вокруг Екатерины было окутано непостижимым духом непрерывно продолжающейся авантюры. «Кто когда сидит на коне, тогда сойдет ли с оного, чтоб держаться за хвост», – заметила императрица в письме к своему фавориту Григорию Потемкину, раскрыв вместе с тем особенности собственного положения и определяемого им поведения. Вся последующая идеология Екатерины после прихода к власти коротко уложилась бы в тезис: «Изменение мира для себя». И она продолжала изменять мир, не стесняясь использовать ВСЕ и ВСЕХ вокруг себя. Так, она постепенно, по мере поступательного роста своего влияния, снимала с себя маски, одну за другой, пока, наконец, не обнажила свое истинное лицо. Пленяющее откровенностью лицо человека, напрочь лишенное гримас, чистый лик женщины, не опасающейся своих желаний и живущей в почти полном согласии с собственным «Я». Это было то, к чему она стремилась, хотя состояние абсолютного душевного спокойствия так и осталось вожделенной и недостижимой мечтой… Путь Екатерины был долгим и непростым. После восемнадцати лет терпеливой борьбы за трон началась другая борьба – за достижение всестороннего влияния в мире. Как и раньше, она не могла успокоиться. Современники Екатерины Второй утверждали, что она всегда опасалась свержения, и ей самой положение на вершине власти казалось шатким и непрочным. Это смутное беспокойство непрерывно подталкивало ее к поиску опоры. Сначала Екатерина жила иллюзией, что может существовать универсальная сила, служащая зонтиком для ее спокойствия даже в самую дождливую погоду. Как всякая женщина, полная противоречивых эмоций и желаний, она начала поиск с любви. Ей казалось, что сильный и страстный мужчина, пусть с ограниченным некими рамками мышлением, может успокоить ее и помочь ей исполнить избранную миссию. Екатерина все же засомневалась после того, как один из ее немногих чрезвычайно откровенных помощников – граф Панин – сумел открыть ей глаза. Когда она, поддавшись собственной страсти, покоренная бесконечной преданностью и страстной любовью Григория Орлова, необычайно возвышенного ею фаворита, пожелала организовать полноценную семью, Панин открыто заявил императрице, что замужество лишит ее власти. Проницательный сановник напомнил Екатерине, что она женщина и исполняет мужскую функцию лишь по воле исторических обстоятельств, утверждающих монархию. Это вмиг отрезвило властную императрицу и эмоциональную женщину – властвование для нее уже означало гораздо больше, чем семья. Царствование означало полную свободу, возвращение же к традиционной семейной ячейке угрожало ей оковами. И она смирилась с тем, что удел властительницы – меняющиеся и кружащиеся вокруг нее фавориты. Даже искренне впуская кого-нибудь в собственное сердце (потому что страстно сама этого желала и осознавала, что на истинную любовь можно рассчитывать, лишь любя), Екатерина научилась вытеснять из него ВСЕ, что составляло потенциальную угрозу ее социальному положению или причиняло длительную душевную боль. На феномене отношений Екатерины Второй с мужчинами стоит остановиться детальнее, хотя бы потому, что со временем она научилась использовать партнеров гораздо больше, чем они ее. Любовь и радость интимных отношений всегда тесно переплетались с внутренней борьбой. Правда, безусловно, заключается в том, что еще с юности она неизменно испытывала трудность в борьбе с собственным влечением, которое оставалось в ней на протяжении всей жизни. Подавление неистовой чувственности лишь на первых порах приводило к душевным терзаниям. Действительно, чувства, испытываемые к Сергею Салтыкову и Станиславу Понятовскому, были даже не любовью – ее охватил какой-то пламенный восторг упоения, такая сильная страсть, что она то и дело теряла осторожность, не страшась потерять вместе с нею и голову. Григорий Орлов и Григорий Потемкин были для нее оазисами, где душа и тело не опасались собственной изнывающей чувственности и обратного превращения в женщину после длительных периодов жизни в мужской шкуре. Но, в отличие от первых, она уже искусно использовала вторых, манипулируя их чувствами, амбициями и инстинктами. Действительно, однажды отодвинув от себя Орлова, какое-то время Екатерина Вторая панически боялась гнева и мести своего необузданного отставного фаворита, но она не была бы императрицей, если бы не умела доводить дело до конца. В критических ситуациях она пленяла воинственных мужчин повергающей хитростью, изумляющим коварством и исключительным холодным расчетом. А по достижении неограниченной власти она смирилась с ноющей потребностью тела, позволив себе жить без каких-либо ограничений. «Хотя в голове запечатлены самые правила нравственности, но как скоро примешивается и является чувствительность, то непременно очутишься неизмеримо дальше, нежели думаешь», – откровенно записала Екатерина в своих записках, очевидно относительно периода первых грехопадений. В то же время небезынтересно, что, уместив в рамки своей прагматичной идеологии достижений вожделенные и простые желания самки, в отличие от любвеобильных монархов европейских дворов, она не позволяла своим фаворитам слишком явно внедряться в управление государством. Да, она смотрела сквозь пальцы на обогащение и тихое воровство своих любовников, но вершила политические акты сама. Особенно те, что касались внешних отношений России. Во-первых, благодаря постоянно обновляемым знаниям и упорству ума она чувствовала себя в сфере дипломатии довольно уверенно, а во-вторых, отношения с Европой – это было той сферой, которая могла благодаря лидерству европейской культуры оставить более отчетливый отпечаток ее деятельности, нежели царствование в России. Поэтому, позволяя себе слабости и излишние эмоции на внутреннем фронте, Екатерина не расслаблялась, когда речь шла о транснациональном имидже российской императрицы. Тогда она не жалела ни сил, ни средств, поскольку должна была выглядеть не просто лучше западных монархов, но мощнее, стабильнее и увереннее, чем все ее современники. Например, испытывая неподдельный трепет перед бунтовщиками во времена Пугачевщины или Крымской войны, она использовала для решения проблемы все внутренние резервы, однако общение с внешним миром неизменно строила сама. Причем, с легкостью искажая информацию о ситуации в России, она рассказывала о мнимых победах Вольтеру и монархам наиболее влиятельных дворов с изысканностью и непринужденностью царицы, не сомневающейся в успехе. Находясь во власти смятения и безысходности, она еще больше преувеличивала значение России, заставляя европейцев задумываться над непостижимостью этой страны. Переписка с Вольтером – отдельное направление деятельности императрицы. Прочитав несколько произведений выдающегося француза, она затеяла ненавязчивое общение посредством писем. Конечно, тут была несомненная обоюдная выгода: писателю льстило внимание императрицы великого государства, тогда как Екатерина рассматривала Вольтера как универсальный механизм распространения своих идей и приукрашивания собственного образа в истории. Примечательно, что ее письма, почти всегда с грамматическими ошибками, тщательно правились, превращаясь в стройный ряд письменных доказательств изысканности ее ума. Она была уверена, что через Вольтера донесет некоторые важные послания неофициального формата до монархов-современников, что, присоединяясь к великому реформатору от литературы, она замечательным образом возвысится и сама. И Екатерина Вторая не ошиблась – это было попадание в десятку. Кстати, использование переписки – далеко не единственный способ Екатерины Второй оставить след в российской и мировой истории. Механизмы напоминания о себе потомкам со стороны правителей развивались вместе с самим государством, и если чеканка монеты с собственным изображением и создание монументальных сооружений давно стало вековой традицией, то Екатерина забралась гораздо дальше в своем неуемном желании запечатлеть в памяти планеты свое пребывание на вершине власти. Она распорядилась выпускать медали по всяким знаменательным случаям, как, например, в ознаменование своего путешествия в Крым – землП, появившейся в Российской империи благодаря ее усилиям. А бесчисленная гвардия отборных художников по заданию ее сановников запечатлевала для потомков ключевые моменты ее деятельности на различных гравюрах и аллегорических полотнах. На одной из них «Екатерина Вторая у гроба императрицы Елизаветы Петровны», на второй – «Екатерина Вторая на балконе Зимнего дворца, приветствуемая войсками», на третьей – величественное «Коронование Екатерины Второй», на четвертой – «Суворов докладывает Екатерине Второй о планах боевых действий». Все они были предназначены для формирования образа великой, могущественной и непримиримой императрицы, вовлеченной во все государственные дела, осознающей свою историческую миссию. Среди прочего, обожествление образа предназначалось и для маскировки истинных эмоций и переживаний слабой женщины, которую даже произнесение вслух имя Пугачева приводило в неимоверный трепет и которая до лихорадочной дрожи боялась гнева своего же возлюбленного Григория Орлова, порой позволявшего себе обращаться с нею, как со служанкой. Подобно Цезарю или Агриппине Младшей, Екатерина Вторая взялась за написание «Записок». Она вполне осознавала, что неординарные и откровенные размышления со временем приобретут форму уникальной летописи ее времени, которое и впрямь было не самым худшим периодом правления. Стоит ли упоминать о том, что, как и в письмах к высокопоставленным друзьям из Европы, она неизменно приукрашивала ситуацию, с особой тщательностью выпячивая любой мало-мальский успех и еще более ловко маскируя неудачи и просчеты. Это, бесспорно, были элементы ее стратегического расчета, сознательной работы над собственным историческим образом, которому предстояло войти в Историю. Российская императрица умело пользовалась всеми доступными технологиями манипулирования того времени. Например, она успешно запускала слухи, чтобы прозондировать почву того или иного готовящегося решения, и с не меньшим успехом через преданных ей людей узнавала истинные настроения народа или определенных групп людей. Правда и то, что, позволяя себе многое, преступая через общественные нормы и каноны, Екатерина Вторая никогда не позволяла себе полностью расслабиться и забыть об окружающих угрозах и проблемах. Само царствование было для нее приятным крестом, который она не согласилась передать даже сыну. Кстати, по все той же причине страха перед неопределенностью и боязни утраты влияния. Вступив в беспримерную борьбу с мужским миром за власть, Екатерина Вторая была вынуждена чередовать мужскую роль с женской, причем нет никаких оснований полагать, что такой симбиоз был чужд и неприятен ее внутреннему естеству. Более того, ей все больше нравилось играть по мужским правилам: мир, созданный для удовлетворения патриархата, подходил ее страстной и эгоцентричной натуре. Семья, близкие, друзья, народное благополучие – все это слишком мало значило для женщины, которая заставила мир вращаться вокруг нее самой. Порой кажется, что два неугасимых и равновеликих чувства боролись в ней с невероятной силой: желание оставить после себя благоприятную информацию и жажда восполнить с лихвой все те радости, которых на протяжении трех десятков лет ее лишал окружающий мир: родители с их пуританскими ценностями; ненавистная традиция продавать высокородных женщин в замаскированное политическое рабство; вздорная императрица с ее вычурными дворцовыми правилами и полоумными маскарадами; не любящий ее супруг; атмосфера интриг и сплетен; наконец, вечно бунтующий мятежный народ и шаткое международное положение. Ей порой хотелось сбросить маску и побыть собой, и, достигнув высшей власти и укрепившись в международном пространстве, императрица не желала отказываться от радостей, которые отныне были безнаказанными. Поиск простого, незамысловатого счастья, внимания и любви – то, чего она была всегда лишена, – нашел выражение в целом движении «фаворитизма», создании, по меткому выражению историка, «министерства любви». А. Кизеветтер так описывает хронологию поисков Екатерины: «С 1752 по 1758 г., пока была жива Елизавета, это – Салтыков и Понятовский. Екатерине было тогда двадцать три – двадцать семь лет. Затем следует ее одиннадцатилетнее сожительство с Григорием Орловым (1761–1772), попадающее на 30-е годы ее возраста. От сорока– до пятидесятилетнего возраста (1772–1780) Екатерина сменяет не менее девяти фаворитов. То были Васильчиков, Потемкин, Завадовский, Зорич, Корсаков, Стахиев, Страхов, Левашов, Ранцов. От пятидесяти– до шестидесятилетнего возраста Екатерины у нее сменилось не менее пяти фаворитов – Высотский, Мордвинов, Ланской, Ермолов, Мамонтов. Говорю: не менее, ибо остаются еще трое – Стоянов, Милорадович и Миклашевский, время связи которых с Екатериной не поддается определению. И наконец, последнее десятилетие жизни Екатерины – с 1786 по 1796 г. – в ее уже престарелом сердце царил Платон Зубов». Но вряд ли будет прав тот, кто полагает, что эти многочисленные мужчины серьезно влияли на поступки Екатерины Второй. Напротив, это она их безапелляционно использовала, исповедуя принцип, который позже найдет выражение в словах самовлюбленного Пабло Пикассо: «Я не даю, я – беру!» Она поддавалась лишь в тех нечастых случаях, когда ее эмоциональное женское начало не могло справиться с наплывом безумно чередующихся событий, грозящих опасностью для трона и самой жизни царицы. Война, Пугачевщина, необходимость отдания приказов о насилии и подобные неприятные ситуации она вытесняла из своей головы, перекладывая груз и равномерно распределяя его между своими фаворитами или преданными мужчинами, которыми она располагала. Так же, как эти мужчины не были допущены в глубину ее сердца и легко сменялись в ее жизни, возможно как раз из боязни их власти над нею, она не впускала в свой внутренний мир даже собственного сына. Павел мог бы рассчитывать на материнскую любовь, если бы она была императрицей при императоре, но в существующей ситуации он попадал в разряд ее прямых соперников, которых, к тому же, нельзя устранить. Сначала раздваиваясь между идеей и сыном, Екатерина решительно выбрала идею – исключительно мужской поступок, символизирующий мужскую мотивацию власти. Что же касается других мужчин, классическим примером может служить Станислав Понятовский: сделав его королем Польши и управляя этим государством по своему усмотрению, она легко вытеснила его из числа тех, с кем готова была делиться мыслями. Возможно, наиболее сильным характером в ее окружении был Григорий Орлов, и возможно, она сделалась бы его покорной женой и рабыней, если бы это было допустимо; но она была властительницей если не половины цивилизованного мира, то его четверти, и не могла позволить себе подпасть под чье бы то ни было влияние. Она слишком хорошо знала: те женщины, которые правили по-женски, как, например, Елизавета, вошли в историю как никчемные политики или вовсе лишились власти. Это поддерживало в Екатерине желание пройти свой путь до конца, без истинной любви, с глубокой, никогда не заживающей раной в пустеющем сердце и мыслями воителя и преобразователя карты мира. И она прошла этот путь, нередко проявляя слабость, спотыкаясь и совершая непростительные ошибки. Однако она действовала всегда живо, очень увлеченно, почти мгновенно вникая в суть происходящего, никогда не страшась корректировок и признания своих промахов. В довершение всего Екатерина Вторая проявляла себя правительницей с невероятно твердой волей и последовательной стратегической линией – именно эти качества вкупе с многочисленными элементами искусного представления себя в несоизмеримо лучшем свете в глазах всех прослоек населения России и Европы обеспечили ей признание потомков и выполнение исторической миссии, как и щедрое прощение всех ее грехов. Елена Блаватская Есть путь крутой и тернистый, полный всевозможных опасностей, – но все же путь; и ведет он к Сердцу Вселенной. Я могу рассказать, как найти Тех, кто покажет вам тайный путь, ведущий только вовнутрь… Того, кто неустанно пробивается вперед, ждет награда несказуемая: сила даровать человечеству благословение и спасение. Того же, кто терпит неудачу, ждут другие жизни, в которых может прийти успех. Елена Блаватская, запись, найденная в ящике письменного стола после смерти Меня не заботит общественное мнение. Елена Блаватская 12 августа 1831 года – 8 мая 1891 года Символ женской философской и интеллектуальной свободы XIX века Елена Блаватская являет собой необычный и крайне специфический для восприятия образ женщины-отступницы, колоритность которого в значительной степени предопределена фантастическими психическими возможностями, величественной духовностью и изумляющей силой интеллекта. Ее влияние на развитие человечества при всей противоречивости и сложности «Тайной доктрины» настолько ощутимо, что можно с полным основанием утверждать: эта неистовая женщина шла параллельным путем с самой цивилизацией, не без успеха пытаясь внушить Человеку, что развитие его собственного внутреннего мира гораздо важнее достижений науки и техники. Не отвергая и не противопоставляя гулкий бой часов цивилизации тихому тиканью внутреннего духовного хронометра каждого жителя планеты, она предлагала путь развития личности, верховенство духовных ценностей и объединение различных культур под эгидой всеобщей духовной гармонии и совершенства. Вполне естественно, что попытки создания некоего духовного сообщества планетарного масштаба, чувствительного к высшим формам знаний и принимающего наличие таких форм существования человеческой энергии, которые кажутся сверхъестественными, неизменно наталкивалось на возводимые обществом преграды. То, что делала Блаватская в восприятии современников, казалось многократным нарушением устоев. Во-первых, она презрела отводимую женщинам роль, с легкостью разорвав такие общественные цепи, как брак, зависимость женщины от родительского благословения, запреты на свободу передвижения. Во-вторых, продемонстрировала уникальную стратегию достижения успеха, противопоставив свой пылкий и беспокойный дух общественному мнению. Это был гигантский вызов обществу XIX века. Наконец, небывалая одержимость этой женщины привела ее к созданию собственного движения, лучезарной целью которого было «достижение божественного озарения» и обретение силы, кажущейся сверхчеловеческой. Этого общество простить ей не могло. Организовывая травлю и пытаясь трактовать созданное Еленой Блаватской движение как обычную школу психологии, оно вело борьбу с отступницей, одновременно страшась тех феноменальных способностей, которыми, безусловно, обладала эта неординарная женщина. Но она самостоятельно наделила себя мессианской функцией и в меру физических сил и отведенного Природой срока выполнила свою задачу, расширив, среди прочего, представления общества о возможностях женщины, ее роли и праве на самоопределение. Нет смысла сводить изучение деятельности Елены Блаватской к попыткам выяснить уровень ее психических сил и найти подтверждение ее общественно-культурного влияния лишь в оккультном и мистическом контексте деятельности. Ее способности на самом деле были только опорной точкой движения, базисом, на котором сформирована мощь нетрадиционной философии. Психические силы в ее понимании служили дополнением развития духовного начала личности, а настойчивое убеждение людей в существовании «иных уровней бытия» связано с неослабевающим желанием обратить взор Человека вовнутрь себя, а не только на плоды цивилизации, которые всегда лишь разлагали обывателя. Не стоит также полагать, что деятельность этой в высшей степени противоречивой натуры может быть поставлена в рамки некой последовательности – в этом еще одна, возможно самая удивительная, загадка женщины, сумевшей оставить после себя такой заметный и впечатляющий след. Вполне вероятно, эта женщина была великим медиумом, призванным скорректировать направление развития цивилизации, а может быть, подобно Карлу Юнгу, она сумела виртуозно обрамить религиозные догмы в очаровывающую людей мистическую рамку; тонко чувствуя психический настрой собеседника, создавать новые таинственные и сакраментальные формы, направленные на поддержание и развитие экспрессии, сотканной из мистических нитей учения о мировом братстве. Не пытаясь исследовать слабо поддающиеся объяснению способности Блаватской и не отвергая их, сосредоточим внимание на жизненной стратегии внедрения ею своих идей в жизнь, ибо отсутствие такой стратегии предопределило бы безвестность Елены Блаватской даже при наличии феноменального и необъяснимого дара Природы, перед которым человек всегда склонял голову и даже падал ниц в ожидании великого магического знамения. В конце концов, даже современники Блаватской свидетельствуют о немалом количестве медиумов, поражавших воображение обычных людей. Но никому из них не удалось достичь такого уровня влияния на мировое сообщество, как Елене Блаватской, и никто из них не сумел оставить миру такое материализованное наследие, побуждающее к самосовершенствованию и укреплению духовного – того, чего так не хватает современному человеку, который, несмотря на достижения в компьютерной технике, космические корабли и безумные скорости, так и не постиг тайн собственного внутреннего мира, не осознал величия духовности и не проник в тайны высших психических сил. Восемнадцать книг-биографий Елены Блаватской, многочисленные переиздания ее «Тайной доктрины» и переводы трудов на все европейские языки, а также на языки арабского и азиатского мира свидетельствуют о том, что эта женщина действительно внесла в существующий мир свое собственное зерно, наполненное новыми знаниями, сакраментальным смыслом и проникнутое великой идеей развития Человека. Это зерно проросло ныне, продолжая воздействовать на коллективный разум планеты, стремясь изменить самосознание человека и изгнать из его естества гнусное наследие цивилизации, которое развивается параллельно техническому преобразованию мира. Юный медиум с мятежной душой Невероятно сосредоточенная и впечатлительная девочка поражала окружающих с ранних лет. И даже не столько своеобразием чувствительности, странным пониманием устройства мироздания и необычайными способностями, сколько своим откровенно отрешенным характером. Она с детства вела себя с крайней эксцентричностью и неслыханной для девочки самостоятельностью, что в значительной степени являлось следствием тяжелой кочевой жизни с родителями. Истоки ее ранней самостоятельности и совершенно не-женской мотивации становятся вполне объяснимыми при пристальном взгляде на внутренний мир семьи, в которой она родилась, и условия, в которых она формировалась. Ее отец, Петр фон Ган, был артиллерийским офицером, полностью зависимым от Фортуны, которая диктовала назначения и приказы, подчиняла своей воле передвижения армий и военных частей. Под военную трубу, зовущую его в очередной поход, была вынуждена подстраиваться и вся семья, кочуя от гарнизона к гарнизону. Наиболее важным для формирования характера девочки стал тот факт, что ее мать, Елена фон Ган, сумела продемонстрировать тихий, но достаточно ярко выраженный протест против своей жестокой и мизерной роли, отведенной судьбой. Жизнь этой интеллигентной привлекательной женщины, обладавшей редкой и тонкой чувствительностью, получившей аристократическое воспитание и великолепное образование, омрачалась не столько жестокой необходимостью быть тенью своего мужа, сколько подавлением избранным мужчиной ее возвышенного восприятия мира. Как большинство военных, фон Ган, в котором текла немецкая кровь, а принципы традиционного немецкого порядка казались незыблемыми, был неисправимым прагматиком, для которого внутренний мир и чувства близкого человека были так же далеки, как проблемы обитания белых медведей за Полярным кругом. Там, где от него ожидалось сопереживание и участие, были лишь ирония и удивительное отсутствие такта, перерастающие порой в насмешки или, еще хуже, в грубые сардонические выпады, ранящие сердце, словно шпага фехтовальщика. Поэтому радость от ощущения себя женщиной-подругой и женщиной-матерью постепенно умерла в Елене фон Ган после множества бессмысленных переездов и осознания неудачного брака. Обманутые ожидания семейной жизни, может быть, не сыграли бы такой решающей роли, если бы с ними не оказалась тесно связана смерть новорожденного сына. Это потрясло молодую женщину, окончательно подорвав ее веру в необходимость покорного продолжения такого унылого жизненного сюжета. Самой Елене Блаватской в то время было меньше трех лет, но это событие оставило в ее психике такой же неизгладимый рубец, как и детские наблюдения за исступленной внутренней борьбой матери. Беспокойство и фатализм материнской судьбы, конечно, отпечатались на сознании маленькой девочки. По всей видимости, уже тогда формирующийся детский рассудок фиксировал неприятие такой судьбы, получая от изобретательной матери целительные инъекции чувствительности, приобретающие после синтеза контуры вожделенной свободы и активности. Девочке передалась и повышенная чувствительность матери к восприятию окружающего мира, и непреодолимое желание самовыражаться. Ответом перевозбужденной психики стали ранние истерические состояния, а по некоторым свидетельствам, с девочкой случались даже припадки, судороги и галлюцинации. Словно выражая несогласие с положением жены, преданно следующей по жизни за мужем, заботливо и безропотно взращивающей потомство, мать Елены Блаватской обратилась к интеллектуальному оружию как к немой, но очень яркой форме протеста. Обладая многими способностями, среди которых наиболее важными оказались энергичность и воля к жизни, одухотворенная женщина начала сосредоточенно писать, демонстрируя окружающим оборотную сторону женской натуры, широту мышления и творческого полета. Ее произведения, наполненные духом женственности и скорбью за отводимую роль, успешно печатались в столичных изданиях и были достаточно высоко оценены в мире литературной критики. Некоторые труды аналитики оценивали как крик души, повествования о своей горькой судьбе. Ее собственные чувства выражались через страдания героинь-женщин в несчастливом браке… Так оно и было, а писательская деятельность порой больше была психоаналитическим снадобьем, разговором с невидимым врачевателем, нежели методом самовыражения. Она также была способом тихого протеста против традиционной женской роли. «Все, чему с детства поклонялась я, было осмеяно его холодным рассудком; все, что я чтила как святость, представили мне в жалком и пошлом виде», – исповедовалась Елна фон Ган через образ героини в одном из своих произведений. Хотя, среди прочего, писательница, скитавшаяся по дальним гарнизонам, получала гонорары, что само по себе было не меньшим вызовом окружающим, чем литературные пробы. Примечателен, кстати, факт, что гонорары за ее произведения тотчас тратились на образование девочек. Фактически, она ненавязчиво указала двум дочерям – Елене и родившейся после смерти брата Александра Вере, что существует путь к самостоятельному выбору. Но она все же была слишком слаба духовно и физически, чтобы попытаться открыто пойти наперекор обществу. Путы традиции и власть общественного мнения были невероятно могучими, приковывали женщин тяжелыми невидимыми цепями к жизненным устоям мужа, необходимости воспитания детей. И наконец, элементарная финансовая зависимость от мужчин, а также боязнь оказаться изгоем общества заставляли даже сильных духом женщин склонять голову перед требованиями эпохи. Материнские уроки не прошли даром для старших детей – позже не только Елена Блаватская, но и Вера Желиховская станет писательницей, повторив путь своей матери, хотя и совмещая его с традиционной женской ролью хранительницы очага и воспитательницы потомства. Главным потрясением детства и окончательной вехой взросления для десятилетней Елены оказалась неожиданная смерть матери в возрасте двадцати восьми лет. Ранняя утрата резко обострила восприимчивость девочки, ускорила процесс взросления, разбудив в душе трогательный симбиоз безрассудной смелости и резкой нетерпимости к людям. Эта форма протеста чаще всего выражалась в высказываниях в лицо собеседнику всего, что она о нем думала. Ее душу переполняли бунтарские мотивы, неосознанная месть живому миру за неоправданную смерть любимого человека, переросшая со временем в неукротимость и игнорирование общественно значимых табу. В маленьком сердце на долгие годы поселилась нелюбовь к людям и Богу, взращивающая зерно небывалого эгоизма и сардонического отношения к окружающему миру. Как никогда ранее, она принялась за поиски иного мира, существующего параллельно с реальным. Ее тонкая, еще детская чувствительность и необычайная впечатлительность привели к тому, что девочка стала выдавать воображаемые образы за реальные знания потустороннего и неведомого… Не менее важной в формировании Елены оказалась роль бабушки по материнской линии, чье социальное положение позволяло дать внучкам фундаментальное образование. Изучение языков, литературы, географии и истории было основательным и многогранным, а в высшей степени эмоциональное восприятие Еленой услышанного, увиденного или прочитанного говорит не только об уникальной впечатлительности, но и о растущей сосредоточенности. Прекрасно и без видимых шероховатостей сходясь с другими детьми, девочка все чаще предпочитала одиночество и самостоятельное созерцание мироздания: ассоциативное мышление и невероятное по размаху воображение вполне заменяли ей живое общение со сверстниками. В то время окружающие отметили просто фантастическую память Елены, ее необычное влечение к тайному и мистическому, а также некоторые происшествия, полуреальные и мало объяснимые для обычного человека. Взрослея, она все больше углублялась в чтение, и даже самый близкий ей человек – сестра Вера – признавалась, что особой дружбы между ними не существовало. Сосредоточенность на себе и своих ощущениях способствовала развитию фанатической любви к книгам, которые Елена поглощала сотнями: вымышленный мир, где царили воинственные и благородные образы и чарующими вспышками мелькали фрагменты цивилизации, был колоритнее и изысканнее напыщенной и лицемерной реальности. Грани ее чувствительности были такими нечеткими; они то возникали, то исчезали, переплетая вымысел с реальными образами, давая пищу для шокирующей окружающих необъяснимой информации… Мятежная, свободолюбивая и крайне своевольная натура стремительно взрослеющей Елены полностью проявилась после переезда всей семьи в Грузию, когда она сама неожиданно спровоцировала стареющего чиновника Никифора Блаватского сделать ей предложение. Ее поступок обескуражил родных, но еще больше они были шокированы событиями, последовавшими за официальным замужеством Елены, которой еще не было восемнадцати. Тогда стало ясно, что она явно не собиралась опутывать себя теми же цепями, что когда-то покорно приняла ее мать. Скорее, в действиях девушки легче усмотреть изощренную месть обществу, поставившему мужское начало выше женского. Это странное доказательство собственной самодостаточности имело особую важность для самой Елены: она силой воли уравняла себя в правах с мужским миром. После такого эксцентричного шага она могла безропотно двигаться дальше по жизни – одинокой и одухотворенной, как бы паря над сотворенными обществом идеалами и моральными принципами. В какой-то степени история с замужеством явилась более экспрессивным продолжением девичьего самоутверждения Елены, странного по сути, выражавшегося в оскорблении достойных представителей светского общества и в открыто демонстрируемом презрении к самим устоям морали и общественным правилам. Но эти действия вполне понятны с точки зрения внутренней психологической борьбы, результатом которой должна была стать самоидентификация, самооценка психически самодостаточного человека – в пику общественным нормам ущемленной и зависимой женщины в консервативной России. Небезынтересно, что Блаватская с отвращением относилась даже к внешним формам существования светского общества: наряды, балы и украшения казались ей губительными эрзацами духовной гармонии, попытками упрятать под бутафорией нелепость и примитивность существования человека. Елена в свои семнадцать точно знала, что не повторит судьбу своей матери! По свидетельству сестры Веры, уже после свадьбы молодая жена высокопоставленного чиновника Кавказа собиралась бежать в Иран, но была выдана мужу. Автор детальной биографии Блаватской Сильвия Крэнстон утверждает, что в течение почти трех месяцев, которые после этого Елена провела с мужем под одной крышей, она не позволила ему прикоснуться к себе. Затем она организовала умопомрачительный побег, после чего, обманув законного супруга и всю родню, получила то, к чему вожделенно стремилась: оказалась единовластным владельцем собственной судьбы. Без средств, без покровителей, без особенной четко сформулированной цели. Но это ее не смущало, она совершила главный шаг в своей жизни – бегство от уготованной обществом роли, достигнув нулевого рубежа – полной свободы действий. Извилистый путь к идее Любую женщину, добровольно вставшую на самостоятельную, или, проще сказать, мужскую, тропу, в середине XIX века, подстерегали такие многочисленные и разнообразные ловушки, которые живущий уже даже в следующем столетии считал бы не чем иным, как выдумкой или, по меньшей мере, фатальной цепью случайностей. Женщина должна была представить неоспоримые доказательства своей самодостаточности и добродетельности, которые тестировались всяким обществом повсеместно. Самостоятельность женщины и, тем более, попытки какой-либо общественно значимой деятельности вызывали в обществе преимущественно бурное негодование, раздражение и желание вернуть отступницу на уготованное традицией место. Вырвавшись из оков семьи и не менее жестких общественных тисков не отличавшейся демократическими свободами России, Блаватская, похоже, вполне осознавала, с какими трудностями ей придется столкнуться. Она с тщательностью опытного старателя на золотых приисках взялась за создание маскировочной сетки для прикрытия любой своей деятельности. Разрыв с обществом сам по себе требовал немалой решимости и воли, чтобы выжить в новой роли, поэтому Елене Блаватской требовалось самоутвердиться, демонстрируя окружающим необыкновенные знания, обаяние и волю. Ей необходимо было найти себя, идентифицировать с конкретной деятельностью. Для начала она решила стать человеком мира, свободно перемещающимся по планете и использующим камуфляж беспристрастного исследователя земных тайн. Прибиваясь то к одним, то к другим попутчикам, она находилась в постоянном движении в течение всей оставшейся жизни, двигаясь, словно белка в огромном колесе величиной с земной шар. «Она жила преимущественно мгновением, сумбурной жизнью авантюристки. Ей приходилось выживать с помощью сомнительных средств и не задумываться о последствиях некоторых своих необдуманных решений и поступков», – анализирует ее действия Александр Сенкевич, один из поздних биографов, хорошо уловивший психологические тонкости ее мотивации. Действительно, было бы непростительным и необоснованным преувеличением считать немыслимые по драматизму и легкомыслию эпизоды последующих двадцати лет ее жизни после бегства из России единой и однородной цепью целенаправленных попыток найти себя. Это был тревожный и тернистый путь, и вел он совсем не на олимп признания. Для начала ей необходимо было разобраться с собственными целями и средствами. В мире, где понятия перетасовывались так же легко, как меченые карты, рассчитывать на любовь и признание было куда сложнее, чем научиться танцевать на туго натянутом канате. Хотя годы не прошли даром: она научилась быть изворотливой и вкусила много запретных плодов. Теперь ей было под силу завораживать окружающих: к артистическому, постоянно тренируемому в различных аудиториях таланту добавились знания тонкостей человеческой психики. Блаватская очень скоро осознала слабости людской восприимчивости, она с легкостью находила бреши в нервной системе наиболее уязвимых и с откровенным деспотизмом эксплуатировала искусно подавляемых и обработанных ее смелыми находчивыми приемами людей. Естественно, она не могла не заметить, что люди становятся податливыми в моменты наибольшего ослепления тайнами смерти и секретами бытия, и эта необыкновенная женщина научилась ловко и легко вводить часть окружающих в глубокий транс, влияя на их дальнейшее поведение. В целом два десятилетия после бегства оказались временем нескончаемого мытарства и тщетных попыток найти свою нишу. С одной стороны, она стремилась к самостоятельности, порой с трудом осознавая, как распорядиться этим опасным, словно обоюдоострый меч, приобретением. С другой – ей хотелось, как всякой женщине, любви и признания, а также спокойной и счастливой жизни. Может быть, в силу развитого желания экстремального Елене не просто хотелось признания, она желала блистать в обществе, шокировать всех, демонстрируя нечто совершенно уникальное. Но этого еще надо было достичь… Ей пришлось испробовать многие роли. Одно время она, рискуя жизнью, испытывала себя как цирковая наездница. И однажды чуть не погибла под копытами лошади. Потом она сопровождала богатых светских дам из России, прислуживая им до тех пор, пока отвращение не захлестывало ее, как гигантская волна накрывает обреченную лодку. Всякий раз Блаватская заставляла окружающих восхищаться собой. Она влюблялась, пытаясь найти радость в романтических отношениях с мужчинами или просто предаваться радости телесной близости ради плотских ощущений. Небезынтересны свидетельства самой Блаватской о том, что в первые годы исканий ей нередко приходилось переодеваться в мужскую одежду, например при посещении Индии и Египта. Это само по себе говорит о сложностях для женщины XIX века действовать в мужской плоскости. Но и не только. Елена Блаватская уже в молодости продемонстрировала готовность к изменению образов, необыкновенную изобретательность ума и бесконечное упорство. На фоне чувствительной восприимчивости и яркого демонстративного темперамента, балансирования на грани с подкупающей мужчин истерией это был неплохой арсенал средств. Необходимость выживать в суровых жизненных условиях не только закалила молодую женщину, но и научила ее применять асимметричные приемы – то, чего не ждали в мире господства мужчин, в мире, где женщине путь к успеху был заказан по половому признаку. Хотя в своей внутренней сосредоточенной борьбе она всегда оставалась одинокой, как уныло мерцающий маяк на далеком краю каменистого, глубоко вдающегося в море мыса. Свой двадцатый день рождения она встретила в полном отчаянии, без единого близкого человека рядом, сходя с ума без человеческого тепла. Отступница, как и в детстве, она не чувствовала ответственности ни перед кем, всегда с показным равнодушием относясь к родственникам и любящим ее людям. В своих бесконечных поисках душевного равновесия и любви она стала агрессивным существом, прячущимся под маской женского очарования и интригующей таинственности, высасывая из окружающих все, что они могли дать. Впрочем, жизнь не раз жестоко наказывала ее за это, пытаясь вернуть в лоно традиции. Например, когда она была вынуждена, прячась от ядовитых насмешек окружающих, родить внебрачного сына, к тому же физически неполноценного. Это была жестокая встряска, преобразившая женщину, сначала исцеляя материнской любовью, а затем, после неожиданной смерти мальчика в пять лет, еще больше ожесточив ее против всего мира. Хотя информация о том, что Блаватская родила сына, довольно противоречива. Например, в медицинском свидетельстве, выданном ей за шесть лет до смерти, говорилось, что «она, как показывает подробное исследование, никогда не рожала и не переносила гинекологических заболеваний». При этом современные специалисты указывают на определенную двусмысленность и самого заключения: например, на тот факт, что отсутствие гинекологических заболеваний у нерожавших женщин является крайне редким явлением. А кроме всего прочего, отношение врача, выдавшего медицинское свидетельство, к самой Блаватской вполне могло оказаться предвзятым, ведь в то время Блаватская уже была широко известной, фактически магической личностью. В конце жизни эта женщина точно знала, что выполняет миссию, и ей, конечно же, желательно было «очиститься» от многих непривлекательных для великого человека событий бурной и отчаянной молодости. Как бы там ни было, с возрастом развивалось и ее специфическое отношение к людям, в которых она все больше усматривала подходящий или, наоборот, непригодный материал для своей деятельности. «Елена Петровна стала обращаться с людьми, как пчела с цветком, – с неутомимым упорством собирала нектар», – с правдивой откровенностью замечает Александр Сенкевич. Чтобы прослыть медиумом, Елене Блаватской необходимо было быть резкой, властной и излучать мистическое сияние тайны, которую не способны постичь окружающие. И она действовала именно так, с каждым годом приобретая все больше навыков влияния на людей, в течение нескольких мгновений определяя слабые места психики и коварно атакуя эти бреши с использованием всех своих средств – от гипнотического воздействия до хитроумных приманок для амбициозных душ. Она уловила: люди всегда будут, как мухи на мед, лететь к неведомому свету тайны. И это фатальное влечение она ненавязчиво использовала в течение всей жизни, пророчески заметив однажды, что тяга некоторых людей к потустороннему неотвратимее, чем половое влечение. При этом она не менее ясно осознавала, что, играя на самых тонких струнах человеческого восприятия и манипулируя чужим сознанием, она должна как можно резче отличаться от окружающих. Часть ее силы должна была проистекать из контраста и необыкновенного блеска собственной упаковки, приковывающей внимание каждого, кто соприкоснется или увидит необыкновенное чудо. Хотя объективно, некоторых людей она поражала насквозь и навсегда, как летящая навылет пуля. Например, в своих воспоминаниях о Блаватской, видный российский государственный деятель Витте написал следующие, дающие емкую характеристику личности женщины слова: «Когда я познакомился с ней ближе, то был поражен ее громаднейшим талантом все схватывать самым быстрым образом: никогда не учившись музыке, она сама выучилась играть на фортепиано и давала концерты в Париже; никогда не изучая теорию музыки, она сделалась капельмейстером оркестра и хора у сербского короля Милана; давала спиритические представления; никогда серьезно не изучая языков, она говорила по-французски, по-английски и на других европейских языках, как на своем родном языке; никогда не изучая серьезно русской грамматики и литературы, многократно, на моих глазах, она писала длиннейшие письма стихами своим знакомым и родным с такой легкостью, с которой я не мог бы написать письма прозой; она могла писать целые листы стихами, которые лились как музыка и которые не содержали в себе ничего серьезного; она писала с легкостью всевозможные газетные статьи на самые серьезные темы; совсем не зная основательно того предмета, о котором писала; могла, смотря в глаза, говорить и рассказывать самые небывалые вещи, выражаясь иначе – неправду, и с таким убеждением, с каким говорят только те лица, которые никогда, кроме правды, ничего не говорят». Даже с учетом субъективности восприятия образа знаменитой женщины автор дает представление не только о многогранности и демонстративной натуре Блаватской, но и о ее развитой способности внушения окружающим, психического и даже гипнотического воздействия на них. Не вызывает сомнения, что эта эксцентричная, мятежная женщина часто прибегала к своим способностям для решения самых различных жизненных задач. Елена Блаватская смело действовала, создавая неповторимый образ медиума, таинственного и уполномоченного посредника между земным миром и великим Космосом. Могла ли она не поразить современников? Они были обречены попасть под мощный пресс ее всеобъемлющего обаяния, харизматической одержимости и какого-то странного умиротворенного фанатизма. Хотя она не отказывала себе иногда опускаться до земного и ощущать себя просто женщиной-колдуньей, бросающей вызов встреченным на жизненном пути людям. Эта выставляемая напоказ порочность и высота полета, невесть как уживающиеся в одной душе, имели и внешние формы. Елена стала заядлой курильщицей, она испытывала пьянящий восторг обволакивающего облака гашиша, ее ужасающее пристрастие к обильной еде (возможно, развившаяся в годы голодных скитаний) и разрушительный образ жизни рано обезобразили тело непомерной полнотой и заложили целый сонм различных болезней, мучивших женщину в преклонные годы. Она могла и обольстить мужчину, если ей того хотелось, но объективно Елена Блаватская гораздо меньше других известных представительниц слабого пола эксплуатировала сексуальную сферу для достижения своих целей. Скорее, жажда любви сама по себе становилась для нее промежуточной целью, когда истощенные оккультизмом душевные силы нуждались в восстановлении. Тогда она в захлестывающем все ее женское естество порыве жаждала человеческого тепла. Много позже ее основной сподвижник Генри Олкотт заметит, что «каждое ее слово и каждый ее поступок говорили о безразличии к сексу». Хотя Елена Блаватская встретила Олкотта уже во время угасания своей женственности, правота ее соратника, очевидно, в том, что идея для этой женщины всегда стояла выше любви и секса. Это свидетельствует об исключительно мужской черте ее странного и воинственного характера. Не стоит перечислять всех несчастий, случившихся с Еленой Блаватской, которая взвалила на свои хрупкие плечи бремя отступничества. Нет смысла также перечислять имена ее возлюбленных или страны и города, посещаемые ею в поисках призрачного счастья. Ощущение пьянящей свободы часто было запятнано грязью мрачных блужданий, чувством голода, болезнями и даже крайней нуждой. В минуты отчаяния она использовала такие трюки для выживания, что ей мог бы позавидовать любой циркач. Однажды, охваченная душевным смятением и приступом безысходности, она даже написала российским жандармам рекомендации для Службы внешней разведки… Не раз она оказывалась на краю могилы, но всякий раз судьба давала ей новый шанс, чтобы она уверовала в свою обреченность быть мессией на Земле. Неистребимая жажда жизни выплескивала ее на берег измотанной борьбой за выживание, но все-таки живой. После смерти сына она внесла столько изменений и якобы правдоподобных деталей в свою биографию, что отличить факты от мифов стало почти невозможно. Без всякого сомнения, Блаватская использовала свои фантазии и даже совершенные выдумки для создания причудливого и таинственного мифа о женщи-не-мессии. Этот образ ей был нужен для реализации новой, действительно уникальной идеи, всеобъемлющей по масштабу, жутковатой по форме, обволакивающей сознание подобно проникновению в организм нервно-паралитического газа. К четкому пониманию контуров этого грандиозного плана мирового масштаба Елена Блаватская подошла лишь после двух десятилетий блуждания по миру. Появлению на свет ростка идеи, как это обычно бывает, предшествовал суровый кризис, низвергший женщину почти на самое дно жизни. Ветер скитаний занес ее в Нью-Йорк, где Блаватская вдруг осознала, что она – потрепанная жизнью, почти отчаявшаяся и стремительно стареющая особа, обитающая в одном из беднейших кварталов формирующегося мегаполиса. Она превратилась в жалкое измученное существо, похожее на потерпевший крушение и дрейфующий в неизвестном направлении корабль, когда неожиданно получила известие о смерти отца и причитавшейся ей как наследнице некой сумме. Она сумела привести себя в относительный порядок и трезво посмотреть на жизнь вокруг. Америка сотрясалась от нового захватывающего бума – спиритизма. Предприимчивый и гибкий ум Блаватской тотчас оценил открывающиеся возможности. Разыскав местных медиумов, она изысканно преподнесла свое недюжинное психическое дарование. И ее, как волна прибоя, захлестнуло неожиданное внимание окружающих, явившееся предвестником успеха. Блаватская начала медленно развивать начатое дело, скрупулезно изучая свои перспективы. Она очень хорошо представляла себе (да и убедилась на опыте предшествующих десятилетий), что демонстрация необыкновенных возможностей психики сама по себе мало что значит. В конце концов, она видела достаточно медиумов и слышала о людях с подобными возможностями, которые так ничего и не добились в жизни, кроме сиюминутного интереса обывателя, угасающего с каждым повторенным опытом демонстрации чудесных спиритических опытов. Они кончили в безвестности, наткнувшись на стену непонимания и насмешек. Нужна была более сильная внутренняя суть, от которой бы веяло леденящим душу холодком Вечности. Нужны были более привлекательные внешние формы идеи, понятной и в то же время пугающей, привораживающей таинством и душераздирающей мистикой. Совершенно очевидно, что идея символизации восточной мудрости и проповедование мирового братства на фоне противопоставления идеалов Востока ценностям Запада вызрела не сразу. Но жажда познания некой высшей мудрости, необходимость самоидентификации и самореализации гнали эту смелую и на редкость рискованную женщину на поиски своей ниши в этом суетном сумбурном мире. Как всякой женщине, ей хотелось очаровывать, производить впечатление, и, осознавая, что век ее женской привлекательности слишком короток (в том числе и из-за невоздержанности и безалаберного отношения к собственному здоровью), она томилась поиском такой формулы, которая дала бы ей пожизненную власть над окружающими. Признание тешило ее самосознание, служа убедительным подтверждением тому, что она живет не зря, а ради некой высшей идеи; оно же подталкивало и к настойчивому поиску методов влияния на массовое сознание. Хотя сама Блаватская в зрелые годы отрицала и даже многими своими действиями отвергала позиции доминирования, тем не менее скрыто или явно она стремилась к влиянию на формирование системы ценностей современников, а значит, и на общество в целом. Подобно тому, как наиболее чувствительные экзистенциалисты последующего столетия уловили «болезнь души» индустриального человека, постепенно превращающегося в универсального, духовно опустошенного биоробота, Елена Блаватская в течение двух противоречивых десятилетий своей внутренней трансформации осознала необходимость создания нового направления, затрагивающего изменение духовных ценностей. Вопрос для нее стоял гораздо глубже некой гуманизации корчащегося в болях мирового сообщества. Путешествуя по всем мыслимым уголкам Земли, заглянув даже в такие дебри, куда ступала нога лишь редкого смельчака, она всюду ощущала запах людской крови, жажду агрессии и беспримерной борьбы за пространство. Действительно, ее ранние поиски мудрости и философского камня там, где уже царила цивилизация, не увенчались результатом, о чем она откровенно поведала друзьям. Эти исповеди приходятся на гораздо более ранний период, чем ее американское восхождение к успеху. И это свидетельствует о том, что она уже тогда упорно искала себя и место, где могла бы с гордостью и спокойствием заявить о какой-то новой масштабной идее. И если эллинская культура и даже тайны Ближнего Востока ее разочаровали так же быстро, как напыщенный литературный бомонд Парижа и Лондона, то манящие демонические тайны труднодостижимых Гималайских гор и Тибета, открывая невиданные перспективы, пленяли ее воображение, прежде всего своей непостижимостью и сложностью, что делало возможным проведение различных манипуляций с обществом, задуманных ради самого общества и его спасительницы, открывающей путь к совершенствованию. Бесчисленное количество раз она мысленно прорабатывала такую идею, и космический полет мысли привел ее к смутному осознанию объединения в единое пространство культовых тайн религии, запредельных возможностей философии и научного познания. Хотя сама Блаватская за несколько лет до смерти отмечала, что первые визуальные посещения ее великими Учителями пришлись на двадцатилетний возраст, то есть уже через два года после бегства от семьи, создание контуров собственной великой идеи завершилось лишь через два десятилетия непрерывных поисков. Это была неутомимая работа, и весьма сложно уловить, где заканчивалась мотивация выживаемости и начиналась мотивация самореализации. В течение всей ее сумбурной жизни эти две составляющие мотивации тесно переплетались. В напряженные годы скитаний, нужды и неутоленной любви у Блаватской появилось стойкое желание участвовать в работе, которая «послужит раскрепощению человеческой мысли». И тогда же, вероятно, с целью преодоления сопротивления общества своему собственному духовному раскрепощению, она начала характеризовать свои действия в исполнительной форме, осторожно упоминая некий неосязаемый мистический образ «пославшего ее». Это было логично и благоразумно, учитывая отношение общества к женщине как к носителю идеи. А кроме того, тогда же она заметила, что таинство и сложный для понимания высший сакраментальный смысл весьма эффектно ударяет по сознанию окружающих, не только сбивая их с толку, но и заставляя отказаться от исключительно рационального восприятия мироздания. Преподнося себя как инструмент некоего высшего разума, она не только переносила себя в иную, недостижимую для обычного человека плоскость восприятия, но и снимала с себя всякую ответственность за действия и, естественно, за ошибки и просчеты. Тема присутствия высшего разума и благословения ее деятельности периодически поднималась Блаватской в течение всей жизни. При этом наиболее скрупулезные исследователи отмечали, что Учителя появлялись в наиболее сложные моменты, когда требовалась демонстрация высшей силы. А письма, которые присылали Учителя, почему-то были написаны на французском языке, причем часто с грамматическими ошибками. Впрочем, все героические мужчины и женщины так или иначе намекали на свою причастность к высшим силам и на выбор их неким высшим разумом в качестве инструмента для воздействия на человечество. То, что Елена Блаватская избрала такой оригинальный и хитроумный способ, лишь подчеркивает ее ловкость и гибкость при решении своих жизненных задач. К счастью, ей было чем подкрепить свои утверждения: обладание могучим энергетическим потенциалом все больше позволяло Блаватской распространить по миру информацию о себе и все чаще манипулировать сознанием тех, кто попадался ей на пути. Сильвия Крэнстон, не говоря уже о других многочисленных почитателях этой необыкновенной женщины, часто упоминает, что пресса всегда знала о перемещениях Блаватской, последняя же не отказывала себе в удовольствии общаться с журналистами. Не исключено, что тут мы имеем дело с хорошо продуманной стратегией самой Блаватской, осознававшей, что успех и признание могут прийти после четкой идентификации личности. Она ощущала прилив колоссальной силы и влияния, которые можно было употребить для изменения духовного начала общества. Ее устремления носили исключительно конструктивный характер, и в этом контексте крайне важны две детали: Блаватская опиралась на конкретные, приобретенные в ходе странствий обширные знания, и эти знания, преобразованные в центростремительную энергию духа, она намеревалась применить вовсе не для завоевания мира или приобретения дешевой популярности; она пыталась влиять на эволюционные процессы, осознавая, что для этого необходимо многогранное и осторожное воздействие на все сферы человеческого бытия – от общественно-политического движения в массах до глубинного психологического влияния на психику конкретного индивидуума. Такое понимание свидетельствует не только о гигантском багаже знаний, приобретенном женщиной с хрупкой психикой, но и о том, что она очень чутко прислушивалась к тиканью часов цивилизации, улавливая необходимость переосмысливания многих догм. Подобно тому как она отвергала чье-либо навязчивое влияние, так и собственное старалась распространять не ураганным ветром, а тихим поступательным расшатыванием основ существующей мировой системы координат. Наверное, она осознавала, сколь сложна поставленная перед ней задача, сколь призрачной и ускользающей может показаться цель… Но, в отличие от мужчин с рациональным прагматическим мышлением, Блаватская взялась за этот тяжелый плуг вполне осознанно, лишь в одном оставляя путь к отступлению – в возложении ответственности за результат на некие мистические образы, наблюдающие за развитием земной цивилизации с недостижимых космических высот. Еще в начале пути Блаватской один американский ученый, встретив ее, заметил, что женщина оперировала парафразой Евангелия от Иоанна: «Мое учение – не Мое, но Пославшего Меня». Елена Блаватская говорила о своей миссии: «Не мой это труд, но пославшего меня». В этой связи некоторые исследователи не преминули отметить, что эту тактику Блаватская позаимствовала у Иисуса. Хотя, конечно, Елена Блаватская не могла не осознавать, что между ее успехом на пути к цели и благополучной умиротворенной жизнью есть прямая связь, стоит признать, что она меньше всего интересовалась собственным благополучием и неумолимо шла к поставленной цели – «основать под своим началом оккультную империю». Если в обыденной жизни Блаватская и была женщиной, то в своем продвижении к цели она руководствовалась мужской логикой… «Сфинкс XIX века» К реализации идеи Блаватская подошла на редкость последовательно и целенаправленно. Например, тщательное изучение ее беллетристических публикаций из Индии под псевдонимом Рады-Бай, по мнению многих специалистов, свидетельствует прежде всего о желании популяризировать цивилизацию Индии в западном мире. Это была подготовка почвы для внедрения в общественное сознание, причем не на каком-нибудь географически ограниченном пространстве, а на всей планете. Небезынтересно, что Блаватская местом публикаций об Индии выбрала Россию, через которую новые зерна могли быть занесены дальше на Запад. Тут лишь частично может быть учтен тот факт, что она не до конца овладела тонкостями английского языка. Скорее, в таком подходе можно усмотреть четкий расчет, заключенный в особой ментальности русской души, безусловно более восприимчивой и чувствительной, чем душа любого другого обитателя Земли. Во всяком случае, так рассуждала русская женщина, объехавшая полмира и смело взявшаяся за перо. Она сама преклонялась пред застывшей мыслью, оживающей в виде энергетических импульсов в каждой открываемой ею книге, и потому к литературным пробам до конца жизни относилась с трепетной и трогательной серьезностью, которой могли бы позавидовать самые дисциплинированные писатели. Но для Блаватской литературная деятельность была не только способом самовыражения, как для ее несчастной матери. Она была осознанным и целенаправленным поиском трибун, для чего Блаватская не жалела ни усилий, ни средств (привлекаемых путем воздействия на всех тех, кто решался примкнуть к ней). Начиная предприятие, сколь зыбкое по сути, столь же и сложное для восприятия современным обществом, Елена Блаватская действовала не хуже искушенного политика. Для начала она сформировала некий закрытый клуб сподвижников, допущенных к части таинств. Очевидно, главным ее приобретением стал Генри Олкотт, журналист по профессии и скиталец по духу. Сближение с ним совпадает со временем разрыва Олкотта с семьей, поэтому не исключено, что Блаватская приложила определенные усилия к тому, чтобы с корнями и навсегда вырвать этого чувствительного к сверхъестественному мужчину. Олкотт был как крепкий, но заброшенный корабль без капитана, чем умело воспользовалась предприимчивая женщина. С момента приобретения Олкотта она могла возложить на его плечи все административные задачи, включая и поиск средств на путешествия. Он же с фанатичной преданностью распространял о ней различные статьи, безбоязненно для своей репутации ввязываясь во всякого рода скандалы, сопровождавшие Блаватскую в течение всей ее жизни. Впрочем, скандалы, как и всем обладателям новых идей, Блаватской шли на пользу – о ней узнавало все больше людей, часть из которых присоединялась к различным отделениям созданного ею Теософского общества. С присутствием Олкотта она приобретала официальность, а сопровождение ее, женщины, мужчиной снимало все курьезные моменты восприятия творческого процесса любым сообществом. Взамен Генри получил высшую должность в созданной Блаватской организации – Теософском обществе, призванном стать могучим бастионом распространения ее идей. Кстати, в самом создании общества коренилась еще одна немаловажная цель – его появление отсекало от имени Елены Блаватской всех тех, с кем она действовала ранее, применяя медиумические способности. Собственная организация тотчас подняла ее статус, узаконив и придав общественную значимость всей ее деятельности. Со временем число влиятельных соратников Елены Блаватской начало расти, она же с особым чувством относилась к журналистам, прекрасно понимая их возможности в распространении своих идей. Для их привлечения в свой лагерь она не жалела ни сил, ни времени. Так, приехав с Олкоттом в Индию, она сумела произвести такое впечатление на редактора авторитетной газеты «Пайонир» Альфреда Синнетта, что он на всю жизнь остался ее сторонником, другом и распространителем ее идей. Более того, этот бессменный часовой оккультной империи был уволен из газеты как раз за чрезмерную рекламу и пропаганду Блаватской в доверенном ему издании. А в то время как Олкотт и Синнетт поддерживали воительницу в мировом газетном пространстве, она сама двигалась дальше, основав (естественно, за средства сподвижников) журнал организации «Теософист». Конечно, целью первого издания теософов, так же как и других версий материализованного распространения идей Блаватской (например, журнал «Люцифер»), менее всего была самореклама общества. Она избрала испытанную тактику атак – так, наступая на церковные догмы, она противопоставляла им мудрость Древнего Востока. Небезынтересно, что Блаватская очень четко оперировала законами суггестии 4, выстраивая свои утверждения в таком воинственном и продуманном порядке, что они, как ровная македонская фаланга в многочисленном, но плохо управляемом персидском войске, пробивали бреши в сознании, заставляли вздрагивать и трепетать перед неведомыми тайнами Вселенной. Она искусно оперировала символами, нередко сводя внушаемость текста до своеобразной молитвы, отождествлявшей апелляцию к инстинктам и даже к иррациональному. Совершая публичные культы, она неизменно входила в транс, и тут женские эмоции, часто являющиеся преградой для женщин, служили Блаватской верой и правдой, сокрушая недоверие сомневающихся. Не случайно столетие спустя после смерти Елены Блаватской исследователи гитлеровского нацизма Ж. Бержье и Л. Повель обозначили его как «магию плюс танковые дивизии». Магия расширяла возможности внушения, потому Блаватская охотно использовала ее как свое универсальное оружие. Как и можно было ожидать, следующими шагами должны были стать собственные книги, несущие в мир отголоски новой философии и даже намеки на новый миропорядок. Если газетная статья живет день, а журнал – месяц, книга должна была продлить жизнь высказываемым идеям на долгие годы. Так родилась «Разоблаченная Изида» – трибуна для 4 Суггестия – внушение. изложения основных принципов теософского учения. Примечательно, что уже в предисловии Блаватская обозначила целые группы будущих противников произведения, в чем просматривается изумляющая уверенность автора в том, что книгу прочитает огромное количество народу, – вера в собственное шествие по миру родилась в ней задолго до появления на свет канонических трудов. Удивительно, но и «Изиду», и главный труд своей жизни – «Тайную доктрину» – Блаватская писала, постоянно перемещаясь. Путешествия, как ни странно, были для нее дополнительным способом напоминания о новой философии, способом оставить след в истории. За ее посещениями стран и народов тянулся длинный шлейф региональных отделений Теософского общества, а растущее число сподвижников всяческими способами распространяло о ней информацию, вольно или невольно рекламируя дивную личность. И конечно, во время путешествий она старательно изучала круг потенциальных знакомых, ненавязчиво выбирая известных и влиятельных в обществе людей для общения. Порой она обжигалась, как со Всеволодом Соловьевым, распространившим о ней изобличительное повествование и сделавшим ее в глазах российского общества шарлатанкой. Но чаще Блаватская приобретала друзей, отсылая старательно составленные письма всем тем, кто мог помочь Теософскому обществу словом или средствами. Хотя, будучи транжирой и никогда не задумываясь о тратах организации, Блаватская не интересовалась обогащением. Деньги были для нее, как и для многих великих мужчин и женщин, лишь средством достижения цели. Обретя идею, Блаватская получила и устойчивую мотивацию деятельности, яркую, как Солнце, и всеобъемлющую, как Вселенная. С мотивацией она обрела и некое душевное равновесие, поддерживающее ее слабеющее тело. Ей теперь было для чего жить: она должна была написать ПОСЛАНИЕ последующим поколениям. Неудивительно, что, уже будучи совершенно больной и измученной многочисленными недугами (среди которых самым болезненным бременем были пораженные почки), она взялась за «Тайную доктрину». Фантастический по охвату и глубине и вулканический по смелости труд, вырываясь клокочущей лавой из-под земной коры, должен был взорвать представление современного человека о действительности и дать ему ориентиры построения дальнейшей земной жизни. Елена Блаватская задумала скачок в вечность и даже в бесконечность. «…Никому еще не удавалось посредством “фокусов” повлиять на умы стольких талантливых людей…Эта книга говорит о религиях всего мира, прослеживая или раскрывая единство, лежащее в основе всех религий… Это одна из самых замечательных и вдохновляющих книг, написанных за последние сто лет» – так оценивал «Тайную доктрину» через полвека после ее появления на свет Джордж Рассел. Нередко Блаватской удавалось вызвать неподдельный интерес со стороны не только обывателей, но и специалистов. Она использовала все возможные средства. И даже ее письма (в том числе и совершенно личные), записки и письменные рекомендации всегда носили характер распространения своих идей. Это также является неоспоримым свидетельством ее действительно уникальной сосредоточенности. В течение всего периода борьбы за свою идею она не отказала в общении ни одному средству массовой информации, в полной мере осознавая, что любая, и в том числе скандальная, информация может служить новой возможностью продвижения в мир ее имени. Но весь арсенал воздействия Елены Блаватской оказался бы набором бессмысленных игр, если бы она не работала почти до полного изнеможения. Она действительно была совершенной труженицей, порой перерабатывая один эпизод в течение многих часов и даже всю ночь напролет. Лишь изредка, после полного психического истощения Блаватская раскладывала пасьянс, пытаясь расслабиться после ежедневной многочасовой работы. Она не прекращала писать и тогда, когда ее одолевали многочисленные болезни. Елена Блаватская сумела быть полностью сосредоточенной, и это является главным условием ее успеха, ключевой тайной ее странной и порывистой жизни. «Мне осталось жить не слишком много, и за эти три года я научилась терпению. Со здоровьем получше, но вообще-то оно вконец подорвано. Мне хорошо, только когда я сижу и пишу; не могу ни ходить, ни стоять больше ни минуты», – писала она в одном из своих многочисленных посланий. Безусловно, письма можно рассматривать как часть самостоятельно создаваемой легенды о себе, но, объективно, последние полтора десятилетия ее жизнь протекала в одном-единственном фокусе – создания знаменательного учения о человеке. Миссия как высшая степень акцентуации Принимая во внимание, что восприятие людей базируется на материалистическом – осязаемом и ощущаемом «человеческом», и не имея подтверждений явления Блаватской Учителей как источников неких высших знаний, есть смысл сосредоточиться лишь на этой области «человеческого» с точки зрения стандартного восприятия этой неординарной женщины ее современниками и потомками, отбросив мистическую составляющую, в которую можно лишь верить или не верить. Исходя из принятых условий, стратегия поведения Елены Блаватской выглядит впечатляющей и оригинальной в контексте влияния на окружающий мир. Человек всегда благоговеет перед тем, что он бессилен понять и объяснить, дух мистики и тайны довлеет над любой, даже очень сильной личностью. Некая графиня Вахтмейстер, находившаяся рядом с Блаватской во время работы над «Тайной доктриной», отмечала множество удивительных совпадений при получении необходимых сведений для книги: из писем друзей, при просмотре газет, журналов или еще каким-нибудь иным способом. Нет смысла спорить, было ли это случайностью, или информация посылалась свыше. Ясно одно: мы имеем дело с высшей формой сосредоточения, которая превращает мозг человека в четко настроенный радар, подключая к информационно-энергетическим источникам Вселенной, что вовсе не кажется выдумкой теософов. В течение всей жизни Елена Блаватская неизменно утверждала, что ее жизнь является великой миссией. Подчеркивание своей исключительной миссии на Земле было для Блаватской по целому ряду причин гораздо важнее, чем для выдающихся мужчин, которые применяли этот прием. Во-первых, чтобы ослабить настороженное восприятие ее как женщины, вторгшейся в исконно мужскую сферу – нести новую мысль и новое учение. В этом контексте понятие «миссии» служило неким магическим символом неприкосновенности и, вероятно, первоначально было связано с условиями выживания в обществе. На последующих этапах деятельности и внедрения своей идеи в мировое пространство именно принадлежность к миссии позволяла Блаватской открыто смеяться над общественным мнением; в противном случае это было бы чрезвычайно опасно и даже невозможно. Во-вторых, опора на миссию как на нечто новоявленное дает возможность создать Организацию и Трибуну. Таким образом, само понятие миссии оказалось базовой опорой для создания совершенно необходимых механизмов для распространения идеи. Этими механизмами должны были стать Теософское общество и его различные печатные издания, которые распространяли по миру зерна идеи Блаватской, как ветер разносит зерна растений. И наконец, только опора на миссию, принятую и признанную в мировом сообществе, позволяет создавать пророческие труды, апеллирующие к будущим поколениям. Таким трудом стала «Тайная доктрина». В-третьих, миссия всегда в движении, в борьбе, что придает ей признаки жизни и динамичности. Ведение борьбы с придуманными врагами – прием, который не раз успешно использовал Бисмарк. Елена Блаватская обладала редкой решимостью начать наступление на самые мощные бастионы с гигантскими административными и финансовыми ресурсами. Чего только стоит сокрушительная интеллектуальная атака на архиепископа Кентерберийского через журнал организации «Люцифер». В материале, распространенном в пятнадцати тысячах экземпляров (!) – тираж, которому могли позавидовать даже некоторые рвущиеся к власти политические партии, – приводились неоспоримые доказательства извращения англиканской церковью учения Иисуса. Елена Блаватская очень хорошо понимала, что склока со слабым противником комична, а вот скандал с крупной силой – это путь к признанию, успеху и распространению учения повсеместно. В-четвертых, говоря о миссии, стоит заметить, что чьи-либо откровения о собственном бремени нести в мир НЕЧТО, причем данное СВЫШЕ, всегда окутаны сакраментальным облаком таинства и неизменно вызывают интерес или просто любопытство, что можно было использовать для формирования по всей планете сообществ сторонников и защитников. На практике так оно и вышло: благодаря бесчисленным путешествиям с флагом великой миссии в руках Елене Блаватской к концу жизни удалось создать и поддерживать около 200 представительств Теософского общества. Эти островки «мирового блока Блаватской», когда возникала необходимость, вставали на ее защиту; они же и понесли идею дальше после ее смерти. Такого успеха в области распространения идеи по миру не удалось достичь даже Карлу Юнгу, которые позже вспахивал очень похожее поле. Однако Елена Блаватская просчиталась в другом – она не сумела сблизиться с наукой, придав оккультной сфере облик растянутого во времени познания. Именно по этой причине теософские идеи этой могучей женщины несколько померкли с ходом часов Истории. Проблема оказалась в том, что ее признают как выдающуюся личность, а вот достойных последователей, способных развить ее учение, не оказалось. Может быть, потому, что главной опорой у Блаватской оказалась ее собственная харизма и энергетическая сила, тогда как научность подходов Карла Юнга обеспечила ему гораздо большие перспективы, выраженные желанием многих молодых исследователей пойти его путем и развить его учение. Наконец, главное, что мы должны сказать о любой миссии, – только она придает человеческой деятельности растянутость во времени и принадлежность к вечности. Пророк всегда покрыт приторным и благоговейным налетом времен, знаний, которые складываются благодаря тонкому пониманию предшественников и умножаются после собственного ухода как послание в века, во Вселенную. Понятно, что далеко не каждый может объявить о собственной миссии, для этого необходимы не только знания, но и определенная харизматическая сила, обаяние разума и полет души. Елена Блаватская имела такую силу, которую развила самостоятельно или (если мы принимаем ее как магического медиума) при помощи более высоких сил. Вполне естественно, что такой путь нельзя было пройти без шероховатостей: у Блаватской появились многочисленные недруги и обличители. Ее обвиняли в мошенничестве и шарлатанстве, но она хранила спокойствие, ибо была исполнена веры в себя и свое учение. А еще потому, что у нее не было иного выхода, как сохранять свою линию и действовать сообразно однажды избранной стратегии. Кажется, никто из ее многочисленных биографов не сказал о ней лучше, точнее и объективнее, чем беспристрастно взиравший на ее жизнь сквозь толщу столетия Александр Сенкевич: «Она промелькнула в земной жизни азартной потворщицей веселым необыкновенным фантазиям и капризным незабываемым мечтам! Как слабая тень сбитой влет птицы, она пронеслась над Землей. Никто из живых не распознал ее агонии, и потому ни жалости, ни сострадания не снискала она, представ, наконец, пред людьми в сиянии Вечности». Мария Склодовская-Кюри Основное правило: не давать сломить себя ни людям, ни обстоятельствам. Не усовершенствовав человеческую личность, нельзя построить лучший мир. С этой целью каждый из нас обязан работать над собой, над совершенствованием своей личности, возлагая на себя часть ответственности за жизнь человечества. Мария Склодовская-Кюри 7 ноября 1867 года – 4 июля 1934 года Символ успеха женщины в науке. Первая женщина и первый ученый в мире – дважды лауреат Нобелевской премии Даже далекие от науки люди слышали об этой легендарной женщине, положившей свою жизнь на алтарь достижений в большой науке. Почитание ее образа в мире столь велико, что достигает уровня благоговения: Мария Склодовская-Кюри – дважды лауреат Нобелевской премии, ее биография переведена на двадцать пять языков, ее образ увековечивание в скульптуре, ее имя присвоено многим институтам. Этот знаковый символизм отражает отношение общества к женщине-ученому, первой женщине-профессору Сорбонны, первому в мире ученому, удостоенному Нобелевской премии дважды, а не просто подведение итогов исследований и научных достижений отдельно взятого человека, посвятившего жизнь беззаветному служению великим научным открытиям. Нет сомнения, что появление нового направления в науке, и прежде всего развитие атомной энергетики, много значит для эволюции человечества, оно бесценно в глазах исследователей, поскольку открытия семейства Кюри действительно являют собой революционный скачок в физике и химии. В то же время беспристрастный наблюдатель обязан зафиксировать, что поклонение Марии Кюри – это в первую очередь реверанс обезоруживающему обаянию и безмерному мужеству женщины, решившейся и сумевшей заглянуть в запредельное для слабого пола пространство, шагнувшей в будущее так далеко, как не смеет даже мечтать одурманенный цивилизацией обыватель. Не пытаясь измерить ее достижения исключительно научными критериями, подчеркнем, что ее главным достижением в восприятии человечества все же является не научное, а связанное с ним доказательство беспредельной свободы женщины в обществе, где за права необходимо было бороться, во времена, когда эта свобода воспрещалась. Это еще и знаковое подтверждение равенства полов, независимо от оценки этого факта. В судьбе этой выдающейся женщины наложился зловещий отпечаток расплаты за внедрение в запретную зону – еще один экспрессивный элемент, усиливающий восприятие ее как исторического персонажа, тень тайны, скандала и сенсации, мрачно окутывающая контуры хрупкого, воздушного создания, бросившего вызов вечности. Такие судьбы всегда приковывают внимание, внушают трепет и изумляют неистощимостью воли. Такие образы, пожалуй, нужны человечеству для создания бессмертных символов, для культа отдельных качеств и способностей, что призвано подтолкнуть обычного среднего человека отнестись с бо́льшим уважением к самому себе. Хотя, конечно, во многом она оставалась лишь женщиной: слабой, беззащитной и несчастной. Но объективно образ Марии Склодовской-Кюри сродни образу Прометея: она «выкрала» у Природы гигантскую силу, без колебаний и бескорыстно передав ее людям и… безбоязненно положив жизнь на алтарь малопонятных достижений. Впрочем, у нее, как и у многих великих женщин, не было иного выбора. Праведница по наследству Рождение и воспитание в благочестивой семье польских интеллигентов, пожалуй, оказалось ключевым моментом детства Марии Склодовской, усиленным суровыми, порой бездушными условиями существования, обостренным чувством ущемленного национального сознания из-за безжалостного культурного прессинга царской России, а также ранней потерей матери и старшей сестры. Мария была пятым, и самым младшим, ребенком в семье, и смерть матери от чахотки, наверное, больше всего сказалось на ней: балуемая на правах самой младшей из детей, она в то же время в силу юного возраста и близкого контакта с матерью восприняла ее ранний уход с наибольшей тоской. Горькие и трогательные впечатления случившегося породили в ней почти никогда не покидающее ее ощущение тревоги. Восприимчивая и легко ранимая душа, она не замкнулась в себе полностью, потому что семья у нее была дружная. Но по сравнению со старшими братом и сестрами после смерти матери девочка приобрела какой-то библейский оттенок одухотворенности и неестественной для ее возраста серьезности, что подчеркивалось все ухудшающимися условиями жизни семьи. Не лишним будет упомянуть, что значительная часть проблем, обрушившихся на семью Склодовских, была связана с тихим, но ощущаемым в семье протестом против навязываемых Россией культурных ограничений поляков, и особенно против пресмыкательства перед завоевателями той части польского общества, которая намеревалась процветать в любых политических условиях. И если мать Марии, управлявшая женским пансионом, была вынуждена оставить работу из-за тяжелой, неизлечимой болезни, то отец, преподававший в мужской гимназии, поплатился увольнением как раз за свои политические убеждения. Коварство судьбы не могло не отразиться на мировоззрении детей. Юные Склодовские заметно выделялись как своей бедностью, так и необыкновенной старательностью и воинственностью как компенсацией ущемленной национальной гордости и сложившихся социальных условий. Им приходилось рано взрослеть, осознавая и принимая ответственность и за собственную жизнь, и за жизни близких. Скороспелая самостоятельность и ранняя мотивация знаний отличали всех детей Склодовских: трое из них окончили гимназию с золотой медалью. В этом факте, конечно, заложено определенное противоречие, связанное с дезориентацией. Дети не знали, как им выжить в этом сложном и хрупком мире, в котором реальность, как в кривом зеркале, искажается сообразно социальному положению и богатству определенных членов общества. Позже, уже достигнув изумивших мир успехов на поприще научных открытий, Мария выскажет открытое презрение к средней школе, не воспитывающей ничего, кроме банального послушания и бездумного поклонения статистическим знаниям. Возможно, это негодование, как и попытка создать свой подход к обучению детей, является не чем иным, как реакцией на собственное детство с хорошими отметками, но абсолютно без каких-либо перспектив и маяков для выбора жизненного маршрута. Но, признавая и уважая высокий интеллектуальный уровень родителей, получив в процессе воспитания большие дозы структурированных знаний именно от отца с матерью и осознав в гимназии превосходство знаний над невежеством как некий козырь в тайной и явной социальной борьбе, дети Склодовских сосредоточились на образовании, не имея пока понятия, где его можно применить. Вернее, у каждого птенца гнезда Склодовских жило свое романтическое представление о том, как распорядиться своей жизнью, но за осознанием необходимости университетского образования не было ничего ясного и понятного. Не было осязаемых идей и пламенных намерений бороться за них. Присутствовало лишь болезненно выпячиваемое чувство человеческого достоинства и уважения интеллектуального начала в личности, а также верховенство знаний в ценностной ориентации семьи. Неудивительно, что открытый вызов обществу, где социальное положение в большинстве служит определяющим фактором восприятия и отношения к человеку, стал отличительной чертой детей Склодовских. Окружающие не раз замечали откровенно мятежное, независимое поведение маленькой девочки, которая своей демонстративной горделивостью, опирающейся на основательное знание школьных предметов, просто компенсировала повсеместно прививаемое ощущение ущербности и второсортности из-за бедности и скрытого политического гонения отца Склодовского. Взрослая оценка ситуации очень рано начала появляться в совсем еще юных головках детей Склодовских, а желание выйти из тупика бедности и роковой безысходности (в Польше девушки не могли рассчитывать на учебу в университете), необходимость зарабатывать средства на жизнь и обстановка какого-то сурового, непоколебимого благочестия в семье слишком мало способствовали пробуждению женственности и желания играть своим очарованием. Напротив, ответом на болезненный, паралитический уклад непреклонного и несентиментального мира у Марии, которая – так уж вышло – страдала больше своих братьев и сестер, формировалось отрешенное блаженство, основанное на знаниях. Правда, оно было не совсем лишено связи с реальностью, поскольку при отсутствии четкой направленности знаний девушка обзавелась устойчивой мыслью, что ставка на интеллект и образование – единственно возможный путь из зыбкой и неуютной среды, в которой она выросла и обитала. Ведь, по ее убеждению, именно враждебная среда, определяющая социальный статус, в значительной степени необоснованно рано привела к могиле ее мать и старшую сестру, не давала возможности отцу жить достойно и зарабатывать приличные деньги за свои знания, не позволяла ей вырваться из невидимой, но кажущейся непреодолимой клетки чудовищно сформированного социума. Угнетение народа и угнетение семьи слились в ее восприятии в единое и ненавистное целое. Необходимо бежать, но куда и зачем? Девушка с каждым годом взросления сосредотачивалась все сильнее, словно невероятно упругая пружина, сжималась в себе, не выпуская своих внутренних ощущений, но набирая силу знаний и готовность в любой момент разжаться с блистательной, непредсказуемой мощью. Решительно менялись даже книги, которые она поглощала с ненасытным аппетитом прожорливого грызуна. Но на смену романтическим приключениям пришли серьезные произведения. Именно семейные проблемы ускорили формирование мотивации достижений. Нарастающий стресс формировал устойчивое желание действовать. Это отчетливо подтверждает предшествующий проблемам период тринадцатимесячных каникул, однажды любезно подаренных отцом. Тот факт, что в это время девушка пребывала в состоянии веселого и легкомысленного времяпрепровождения, даже не вспоминая об учебе, свидетельствует о стабильно позитивном представлении о жизни тогда, когда проблемы существования и будущего не являлись задачей уже ближайшего завтрашнего дня. Действительно, разве мало случаев, когда молодые люди, не имеющие проблем с организацией своей будущей жизни, успокаиваются, пребывая в праздности и бездействии в течение многих лет, а то и всей жизни? Но после каникул нужда и полное отсутствие перспектив встали перед Марией во всей своей неприглядности. Уверенная в себе, необузданная и впечатлительная молодость выдержала это тяжелое испытание, встав на твердый путь непрерывного поиска. Не зная иного способа, кроме борьбы и неутомимого накопления знаний – качество, привитое отцом, – Мария пытливо и осторожно, будто сапер со щупом, зондировала свои реальные возможности. Но если в тестировании направлений она была сапером, то в освоении наук, несомненно, шахтером. Девушка относилась к себе настолько безжалостно, словно самобичевание и аскетизм сами по себе могли решить задачу. Так называемый «вольный университет», посещаемый в надежде получить новые знания, усиленная проработка тщательно избираемой литературы, внимательное отслеживание всего происходящего в мире и даже эпизодическое посещение лаборатории – все это по крупицам создавало новое представление о человеческих возможностях, хотя никак не решало проблемы, оставляя глубоко в сердце тихо нарастающую тревогу. Необходимость зарабатывать средства на жизнь толкнула семнадцатилетнюю медалистку на путь преподавания популярных дисциплин, а еще немного позже она стала гувернанткой – скользкая и очень непростая плоскость для начинающей карьеристки. Кроме родного польского девушка к тому времени прекрасно владела немецким, русским, французским и вполне сносно – английским. Тогда она еще не имела стройных планов относительно своего будущего, но знала наверняка: она обязана сама заработать на обучение в университете и, более того, должна быть готова помочь старшей сестре, подавшейся в Париж на учебу и едва сводившей концы с концами. Шесть тяжелых лет скитания по чужим семьям оказались самым действенным бальзамом, самым главным моментом формирования личности – замкнутого в себе, параноидально сосредоточенного на своей цели бойца. Именно эти годы резко отдалили ее от старшей родни. Самая старшая сестра, Эля, была озабочена единственным вопросом – устройством своей жизни в качестве подруги какого-либо мужчины. Брат Юзеф успел сесть в своей поезд, увозящий его в многолетнее путешествие по миру знаний, чтобы сделать обычную мужскую карьеру. Самая близкая по духу сестра Броня в это время осваивала курс заманчивой и почти божественной для Марии Сорбонны, причем отчаянно борющаяся за собственную судьбу девушка еще и высылала сестре деньги на учебу. Отныне пустое времяпрепровождение – посещение балов, танцев и светские сплетни – начинает раздражать Марию, что является верным предвестником появления более четкой идеи. Девушка еще не знает, какой путь был бы для нее правильным, но под влиянием воспоминаний о физических опытах дома, о разных приборах, продемонстрированных отцом, она начала все свободные минуты отдавать физике. Годы, полные тревоги и отчаяния, годы на грани срыва в бездну и нередко появляющееся суициидальное настроение толкнули ее в мужскую плоскость, безусловно более широкую, открывающую куда больше возможностей, чем путь просто женщины, ограниченный отчетливыми рамками общества. Мария медленно постигала ключевые нюансы в написании сценария своей жизни. Во-первых, она должна быть независимой и научиться рассчитывать лишь на себя. К этой мысли ее подводила суровая и непреклонная действительность: целых шесть лет безропотного и бесперспективного «хождения в чужие семьи» только добавили комплексы и усилили угнетенное состояние прогрессирующего стресса. Кроме того, она пережила еще одну, возможно самую большую, душевную трагедию – безответную любовь к выходцу из более высокого сословия, покорившемуся своему социальному статусу и отказавшемуся от любви очаровательной бесприданницы. Девушке из бедной семьи, даже если она умна и мила, нечего рассчитывать на любовь и на то, что ее примут в светском обществе, твердо уяснила Мария. Искренне презирая пустоту жизни состоятельных людей, она, сама того не осознавая, одновременно нанесла удар и по своей чувственности, начав процесс если не стирания, то полного игнорирования своей половой принадлежности. Она твердо встала на путь отчуждения, бегства из мира романтики и счастья. На первое место отныне выходит необходимость реальных и весомых общественно значимых достижений, которые могли бы ее удержать на плаву, позволить помогать стареющему отцу и при необходимости компенсировать бедность и невысокое происхождение. А еще ее достижения должны быть настолько значительными, чтобы с лихвой компенсировать или хотя бы аргументировать ее неженское поведение. Женственность, очарование, любовь вытесняются из сознания напряженными усилиями воли, которая отныне управляет сосредоточенностью на более понятных ценностях. Такой осязаемой целью, ведущей к независимости и способности распоряжаться своей собственной судьбой, а может, даже к определенной самореализации, могло быть образование. И образование в такой стране, где роль женщины не была такой ограниченной, скованной унылыми взглядами консервативного общества, как в стиснутой внешнеполитическими оковами Польше. Не без участия отца и старшей сестры Мария остановила свой выбор на Франции, на Сорбонне – европейском средоточии передовой мысли. Неженская акцентуация Что толкнуло хрупкую искательницу счастья в вечные объятия науки? Эта девушка рано повзрослела, пережив достаточно горя и разочарований, столкнувшись с ощущением покинутого на большой дороге ребенка, своей социальной ущербности и несчастьем своего народа. Все это прямо отражалось на построении модели ее жизни, сковав сумрачными путами бедности и наградив глубоко скрытым комплексом униженности. С другой стороны, именно в семье была сделана первая целительная прививка, избавляющая от восприятия себя как второсортного члена общества, а обширные, устойчивые знания создали стойкий иммунитет от болезненной неполноценности, которой страдают многие люди, оскорбленные социальной иерархией. Знания, последовательно заполняя все жизненное пространство Марии Склодовской, начали тихо владеть всем ее естеством, постепенно разрушая ту часть ее консервативных представлений о роли женщины, которая была наиболее хрупкой и неустойчивой. Особенности ее мышления и воспитания содействовали единственно понятному пути к свободе, опирающемуся на применение независимого мышления. Жесткий вызов обывательщине, откровенное презрение не только к богатству как к некоему атрибуту ограниченных и скудных умов, но и ко всему миру материализованных ценностей, по всей видимости, отсутствие сильного сексуального влечения вследствие доминирования пуританских ценностей в семье и своеобразной материнской нежности (мать, боясь заразить малышку, даже не целовала ее) создали прецедент довольно ограниченного выбора пути. Девушка устремилась туда, где существовала возможность, где брезжил божественный свет вожделенных изменений, где она могла бороться с наибольшими шансами на успех. Вот почему была избрана такая не свойственная женщинам плоскость, казалось бы, сухая и лишенная эмоций сложная деятельность мозга. Это было приемлемое поле для военных действий с обществом и с самой собой. Никакой другой альтернативы науке она просто не знала… Действительно, Мария с девичества обрекла себя на пожизненную активность в науке: ее фобия остаться за бортом жизни в то время, когда родственники уже определились с ключевыми вехами своих биографий и вместе со стареющим отцом взирали на младшую Склодовскую с трепетным и одновременно требовательным ожиданием, дала продолжительную инерцию. Инерцию в виде отрешенной деятельности на том поле, где она нашла возможность изменить свой жизненный уклад. Не свойственному обычному человеку состоянию полного сосредоточения на учебе способствовала высокая цена за обучение в Сорбонне. Ощущая себя обязанной родственникам за оторванные от семейного бюджета крохи, хоть и чрезвычайно экономно используемые ею для получения образования, Мария пыталась выжать из себя все, хотя до этого учебу своей старшей сестры на медицинском факультете оплачивала она сама совместно с отцом. Теперь же, оказавшись в Сорбонне, о которой девушка грезила столько лет, она полностью сосредоточилась на своей цели, как тибетский монах, вытеснив из жизни все остальное. Буквально голодая и замерзая, лишив себя даже мелких радостей и общения с кем бы то ни было, она работала над освоением основ науки по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Нередко случалось, что она теряла сознание от слабости и недоедания, от умопомрачительного затворнического образа жизни, в котором находилось место лишь для образования и науки. Только в этом Мария усматривала зацепку, и вполне естественно, что сознательный и где-то вынужденный отказ от женского сценария жизни сформировал в ней мужскую установку и мужской уклад. В течение всей жизни она неизменно носила темные длинные платья, простые по покрою и наиболее дешевые. К страсти эта женщина относилась с откровенным подозрением. В одном из писем своей дочери она написала: «…обманчиво ставить весь интерес к жизни в зависимость от таких бурных чувств, как любовь». А на закате жизни покорительница научного Олимпа признавалась, что не понимает ни высоких каблуков, ни разрезов на платье, ни макияжа – она с девичества, как будто кислотой, выжгла из своей натуры все визуальные, внешние атрибуты женственности, – в той части, где женское начало борется с мужским, чтобы слиться с ним, побеждая очарованием, обольстительностью и нежностью. Мария же вступила на мужскую ниву, и у нее были лишь те возможности, которые должны бы признать мужчины: результаты конкретных достижений в конкретной специфической области человеческой деятельности. Впрочем, она осознавала, что ей досталась более тяжкая ноша, чем любому из окружавших ее мужчин, – ведь мужской мир крайне неохотно признает, что женщина, существо более хрупкое, более подверженное колебаниям и более ранимое, способна покорить те же высоты, что и мужчина. И в результате всегда противится желанию женщины уравнять права в каком-либо особом виде деятельности, впустить женщину в элитный клуб, где совершаются некие культовые, исключительно мужские таинства. Именно такой областью были научные достижения – исконно мужская вотчина. И в этом контексте даже непреклонная позиция Марии Склодовской в отношении интервью средствам массовой информации, заключавшаяся в максимальной маскировке собственной личности, имела определенно зловещий для пола подтекст: она выставляла себя всегда только ученой, но никогда – женщиной. В ее поведенческих реакциях на внешний мир, в какой-то трагической застенчивости и странном стремлении скрыть присущую женщинам эмоциональность содержится и невольная визитная карточка «мадам Кюри», весьма похожая на отличительные черты Эйнштейна. Пользоваться самыми простыми вещами, забыть об изысканности одежды и многогранности окружающего пространства, противопоставляя сомнительным декорациям только собственный могучий интеллект. В этом и тайна, и непостижимость для обывателя, и сенсация, и вызов. Но для Марии Склодовской-Кюри в этом заключается и отказ от женского начала, понятной женской роли, а заодно и от обычного человеческого счастья. Словно извиняясь за свой странный для обычной женщины жизненный уклад, женщина заметила на закате жизни: «Нет необходимости вести такую противоестественную жизнь, какую вела я… Все, чего я желаю женщинам и молодым девушкам, это простой семейной жизни и работы, какая их интересует». И она не лукавила! Потому что роль женщины-жены и подруги, которую на несколько лет подарила ей судьба, была много комфортнее и приятнее, нежели почетный, но мрачный удел воительницы от науки. Но конечно же, взявшись в Сорбонне за широкую лямку физика, она мало задумывалась над очевидными догмами. Слишком важно было наверстать упущенное в течение шести долгих и самых тревожных лет заведомо бесперспективной службы гувернанткой. Время лишений, когда отказ от внешних радостей на многие годы стал жизненным кредо удивительно целеустремленной девушки, невольно порождая сходство с другим историческим персонажем – сосредоточенным мрачным затворником Кембриджа Исааком Ньютоном, – открыло новые реалии перед польской отшельницей, ищущей счастья вдали от родины. Но дело тут не в образованности и формальном постижении премудростей, которые предлагают преподаватели. Четкая психологическая установка на результативность деятельности, к которой примешивается жажда творческой свободы, делает разум чутким и податливым, отвергающим внешние раздражители, сосредоточенным на наиболее важных действиях. В этом природа и таких поступков Марии, как решение защитить дипломы сразу по двум дисциплинам: физике и математике. Она еще не знает, зачем ей это, но все та же инерция прежнего страха, желание доказать свою жизненную состоятельность, пригодность, продемонстрировать родне формальные достижения не дают ей успокоиться и толкают дальше и дальше в глубь научных джунглей. Как ни странно, но колесо Фортуны очень последовательно: каждое сверхусилие рано или поздно оплачивается еще одним железным зубом, который проворачивает заманчивую шестеренку, выдвигая ищущего на новую ступень. Так случилось и с Марией, которой как наиболее достойной студентке, а фактически за продемонстрированные в Сорбонне результаты польский Фонд Александровича неожиданно определил солидную стипендию на будущие пятнадцать месяцев. «Надо верить, что ты на что-то годен и этого “что-то” нужно достигнуть во что бы то ни стало», – написала она в тот период брату, который готовился защитить докторскую диссертацию. Но эти слова в гораздо большей степени были обращены к самой себе: ведь это «что-то» она еще не нащупала, а образование само по себе было всего лишь продолжением зондирования своих возможностей, механическим поиском спасительных зацепок, а не звеном в цепи достижений. Движение в унылом, кажущемся бесконечным лабиринте знаний продолжалось; никто пока не собирался подарить ей нить Ариадны. Бесспорно, ключевым моментом в жизни Марии Склодовской, прилежно и настойчиво овладевающей сокровищницей Сорбонны, стало замужество. Девушка, которая намеренно вычеркнула из своей жизни любовь и надежды на обыкновенное счастье в браке, вдруг вернула себя в лоно традиций. На первый взгляд непоследовательный шаг на самом деле был с максимальной точностью физика взвешен и просчитан. Конечно, не последнюю роль в принятии такого судьбоносного решения сыграло подсознательное исконно женское стремление быть подругой и помощницей мужчины, вынашивать и взращивать совместное потомство. Это вряд ли доминирующее стремление заметно возросло после того, как при первом приближении стало ясно: Пьер Кюри не станет подавлять ее желание раскрыться в качестве самостоятельного независимого игрока в науке. Более того, молодая женщина явственно почувствовала, что судьба дает ей руки тот уникальный случай, когда сосредоточенный на достижениях мужчина готов предложить своей подруге пройти путь вместе с ним или самостоятельно, на ее выбор. Потому в своем сдержанном влечении к Пьеру Кюри, мужчине, почти на десяток лет ее старше, достигшем к моменту встречи определенного положения в научном мире, Мария уловила, что рядом с этим человеком вполне возможно кажущееся на первый взгляд невероятным балансирование между ролями. Ее ждало фантастическое, почти немыслимое раздвоение личности, у которой один внутренний голос твердит об искусстве материнства и поддержания теплого огня в очаге, а второй ненасытно вопит о неясной самореализации. Но женщина не испугалась и сделала шаг. Да и могла ли она поступить иначе? Ведь она была прежде всего женщиной, вырванной из контекста своей исторической и социальной среды, и эти ограничительные рамки, словно тиски, вынуждали придумывать изощренные способы для того, чтобы изменить естественные, продиктованные Природой функции. А Пьер Кюри оказался действительно тем человеком, который, подпитываясь поддержкой своей спутницы жизни, со своей стороны оказывал ей не меньшую поддержку. Преданный науке и пропитанный ею до мозга костей, он стимулировал дальнейшие шаги жены в качестве исследователя, не только не подавляя ее, но даже осторожно раскрывая ее потенциал, поощряя ее терпение и никак не реагируя на весьма скудный семейный быт. Они оба были неприхотливы в частной жизни, нечувствительны к обывательским влечениям, зато развили в себе редкую способность сосредотачиваться на главном и черпать энергию в общении друг с другом. Их союз можно назвать и уникальной исторической случайностью, и реализацией редкими людьми одной из своих феноменальных способностей быть чутким к внутреннему голосу и следовать его сигналам. Как бы там ни было, именно замужество перевело Марию на новую, социально значимую ступень, причем само явление миру пары замечательных физиков, сделавших ряд открытий, само по себе явилось сенсационным для восприятия общества, последующая же цепь событий способствовала формированию устойчивого интереса к имени Кюри как со стороны специалистов, так и со стороны широкой аудитории из обывателей. Последняя, как ни странно, немало способствует закреплению авторитета того или иного имени в истории. Кажется, с замужеством в жизни Марии существенных изменений не произошло: как и раньше, она продолжала искать свое место в научном мире, разве что благодаря интеллектуальному авторитету Пьера Кюри эти поиски стали более структурированными. Она осознавала, что для ее идентификации как исследователя необходимы вполне определенные результаты конкретных исследований, поэтому неудивительно, что, усердно пробиваясь на место преподавателя средней школы, она с еще большим напряженным сосредоточением посещала лабораторию института. Продолжался тщательный поиск такого поля деятельности, где можно было стать первооткрывателем и где результат мог бы оказаться весомой оценкой, достаточной для присутствия женщины в сугубо мужском клубе, причем не в качестве помощницы, а в качестве равноправного игрока. Пьер уловил эту противоречивую нотку в стремлении жены, но она не вызывала у него дискомфорта, напротив, ему импонировала мысль, что спутница его жизни окажется самостоятельным пионером бесконечного неосвоенного пространства науки. По всей видимости, Пьер Кюри и подсказал своей избраннице, что область изучения неких странных излучений (позже названных Марией Кюри радиоактивностью) является перспективной идеей, и главным образом для реализации цели, довольно скромной для активного физика, но определенно неординарной для женщины: написания и защиты докторской диссертации. Однако, скорее всего, даже маститый ученый был удивлен, как далеко завело усердие его жены. Мария шла той дорогой, которую выбрала во время горьких дум о своем будущем в бытность, когда она была всего лишь гувернанткой. Теперь, когда она обрела друга и любимого мужчину, ее работа стала более спокойной, зато не менее сосредоточенной. С замужеством ее деятельность старателя в науке, которая была преимущественно следствием внутренних терзаний, стала делом всей жизни, поддерживаемым любимым человеком. Это оказалось одним из наиболее важных внутренних изменений у Марии, поскольку трансформировалась и ее мотивация. Раньше из страха оказаться на обочине жизни она вела боевые действия на всех фронтах, отныне она имела два очень четко выраженных поля: ответственность за семейное благополучие и доказательство своей профессиональной пригодности. Последнее было актуальным для нее самой, независимо от позиций мужа в научном мире. Ведь это она вторглась в область, права на которую в обществе закрепили мужчины! Но она уже уверенно ступила на стезю научных достижений, а следовательно, должна была доказать тем многочисленным напыщенным мужам из мифического ученого клуба со своими символами и декорациями, что она что-то значит, а ее открытия не являются тихой подачкой супруга. Поэтому в случае с Марией наличие рядом ученого с мировым именем не только не ослабляло ее мотивов к деятельности, но и, напротив, подстегивало, ибо она чувствовала ответственность перед Пьером за то, как воспримут именитые академики ее – женщину со странными, явно выраженными мужскими амбициями. Неизвестно, задумывалась ли над этими парадигмами сама Мария. Но важно другое: такое положение вещей неизменно гнало ее в лабораторию, в ней уже сформировалась неистребимая страсть к исследованию, азарт к достижениям. И хотя Пьер Кюри руководил и лабораторией, и работой самой Марии, она, пользуясь примитивными приборами и проводя опыты в мало подготовленном для этого помещении, обнаружила два новых элемента, в то время еще неизвестных науке и не имеющих обозначений. С ее подачи эти элементы получили названия радий и полоний, а женщина посвятила им всю дальнейшую жизнь. Женщина-Прометей Похоже, что все великие идеи обретают истинные крылья реальности лишь в суровой борьбе, когда человек находится на грани между срывом и сумасшествием, с одной стороны, и невероятной, но с трудом осознаваемой победой – с другой. Первое сулит забвение, второе – славу. Тот, кто страстно и отрешенно борется и у кого действительно нет пути к отступлению, забывает о масштабах собственных усилий и действует, отдавая себя идее без остатка. Он словно рубит наотмашь, вкладывая всю силу, что есть внутри, сосредотачивая в одном месте всю колоссальную энергию отрешенности, бесконечную, всепробивающую силу отчаяния, равных которой нет в Природе. Именно поэтому наскок получается такой ошеломляющей мощи, что порождает величайшие достижения, которые раньше казались выдумкой фантастов. Примечательно, что в этом чарующем движении окрыленной человеческой души нет различия между полами: достижения даются одинаково трудно мужчинам и женщинам, но они в конце концов одинаково реальны и для тех, и для других. Хотя правда и то, что для приближения в мир высоких научных достижений, и особенно в период вдовства, Марии пришлось существенно трансформировать свое восприятие женской роли в обществе. Неизвестно, в какой мере ей удалось бы реализовать свои научные устремления, если бы жизнь не свела ее с таким же отрешенным от реального мира человеком – Пьером Кюри. Рядом с этим ученым, признававшим в качестве ориентиров лишь истину великих открытий и сумевшим уравновесить существующий лишь в отдельно взятом воображении мир открытий с незамысловатым человеческим счастьем, она сумела раскрыться, продемонстрировать величие женского ума и необычайную широту женской натуры. Натуры, способной с невероятным искусством маневрировать среди неотвратимых жизненных обстоятельств, оказываясь то верной подругой, то одиноким самостоятельным и самодостаточным кораблем в безбрежном океане человеческих достижений. Ведь вовсе не случайно после неожиданной гибели Пьера Кюри возникло решение доверить ей его, или их, лабораторию; любое другое решение было бы катастрофой для ее научной деятельности, для ее мира достижений, поскольку, еще не будучи самостоятельным игроком при Пьере, она уже не смогла бы играть вторые роли при другом назначенном наставнике. Ее внутреннее естество уже постигло собственную силу достижений, аккуратно и деликатно разбуженную мужем, половой признак уже никак не влиял ни на собственное восприятие роли, ни на ее восприятие окружающими; к моменту смерти мужа существовало уже слишком много доказательств ее самодостаточности. В силу этого обстоятельства уход любимого человека, как это ни парадоксально, оказался самой весомой ступенью в восхождении Марии Кюри к легендарному и порой обожествляемому образу прославленной и величественной женщины. Пьер Кюри трагически погиб в центре Парижа – в дождливый весенний день он случайно попал под груженую повозку. Не кто иной, как этот тихий и бесконечно сосредоточенный человек, в ходе многолетних совместных исследований подготовил Марию к самостоятельному плаванию в бурном и противоречивом потоке научных исканий. Вдвоем они настолько углубились в исследования радиоактивности, что никто в стране после неожиданной трагической смерти Пьера не мог бы быть большим авторитетом, чем его жена. И главное – их успех был официально подтвержден и зафиксирован: можно не признавать могучий женский интеллект (что упорно делала Французская академия наук, не принимая Марию преимущественно по половому признаку), но нельзя игнорировать такие общественные оценки, как Нобелевская премия или признание научным миром Великобритании открытий четы Кюри. Поэтому поставить Марию Кюри в зависимость от любого французского ученого было бы некорректно и даже просто неприлично. Марии в это время было тридцать восемь лет, а за плечами – признание миром научной состоятельности четы Кюри, неординарной и даже странной пары, плохо понимаемой во Франции. Принимая во внимание, что к моменту гибели Пьер Кюри руководил в Сорбонне кафедрой физики и лабораторией по изучению процессов радиоактивности, под нажимом общественного мнения и самого трагического обстоятельства смерти ученого, решением совета факультета естествознания Марии Кюри была передана кафедра и присвоено звание «профессор». Таким образом, впервые в истории Франции женщина стала профессором, впервые в истории французской высшей школы женщина возглавила кафедру и целое направление в науке. Вместе с этими фактами начала набирать мощь и сенсационно-сакраментальная волна, сопровождавшая последующую затворническую жизнь ученой дамы, которая немало способствовала распространению о ней мифов и историй, а заодно и, как это ни удивительно, служившая рекламой самой Кюри, а также связанным с ней научным идеям. Если к моменту смерти Пьера фамилия Кюри стала повсеместно известной, то к моменту ухода самой Марии она превратилась в настоящий франко-польский брэнд. «В этот апрельский день мадам Кюри стала не только вдовой, но и одиноким, несчастным человеком» – вот предельно честное откровение дочери Марии Кюри, написавшей о матери исполненную пафоса, но вполне точную книгу-монумент. Оно одновременно дает и доказательство обратной трансформации личности ученой, но уже с багажом признанных и потрясших научный мир открытий. Женщина подсознательно вернулась к монашескому образу Марии времен покорения Сорбонны, но теперь ее отшельничество приобрело оттенок культа, оно было овеяно пеленой трагизма и немеркнущей славы, задевающей даже толстокожего обывателя. Ее последующие вояжи в Соединенные Штаты, деловые путешествия по Европе отчетливо продемонстрировали, что само сочетание слов «мадам Кюри» приобрело оттенок изумляющей сенсации, невиданного вызова женщины общественному восприятию ее традиционной роли. Как ни странно, но именно в этом мир усматривал великолепие общения с «мадам Кюри», а вовсе не в осознании ее научных открытий. Ученых много, женщина такого масштаба – одна. Своей деятельностью Мария Кюри, не задумываясь, породила полоролевую уникальность. Научные открытия и их повсеместное признание выделили ее из женского сообщества, а факт полового различия обособил ее в ученом мире. Вот главный штрих жизненной стратегии этой женщины, которая, скорее всего, никогда не формировала каких-нибудь долгосрочных стратегий. Даже тогда, когда она осталась одна и продолжила исследования, а в конце концов получила радий в чистом виде, даже тогда она больше следовала внутренним эмоциональным порывам, чем разработанным на долгие годы планам. Ее деятельность после гибели Пьера Кюри стала во многом воплощением ожиданий общества. Она стала свидетельницей национального траура по ученому, появления улицы с его именем, института – всех тех символов увековечивания, которые говорят о почитании и благоговейном отношении к праху великого человека. Любопытно, что все это сопровождалось кампанией клеветы против самой Марии; незадачливые и ущербные околонаучные головы (каких большинство в любой Академии наук) пытались отделить от ее мужа… И снова, как во времена, когда она была рядом с Пьером на вторых ролях и многими окружающими воспринималась только как жена и помощница ученого (возможно, вдохновляющая его, но никак не совершающая самостоятельные научные шаги), одинокая упорная женщина должна была продемонстрировать свою «самостоятельную состоятельность», оказаться достойной продолжения того пленяющего масштабами семейного дела, которое они начали вместе с мужем. Эта состоятельность подтвердилась через пять лет после потери Пьера: вторая Нобелевская премия, на этот раз по химии – за выделение чистого радия, должна была расставить точки над «i» и очистить ее имя от всяких подозрений. Имея на руках двух дочерей и престарелого свекра, Мария Кюри взвалила на себя заботы о семье. Сама того не ведая, женщина с мантией ученого самого крупного калибра, солидного администратора в высшем учебном заведении и терпеливого исследователя лаборатории все больше приобретала облик мужчины, вела мужскую деятельность и проникалась мужской психологией. Ее полоролевая функция окончательно изменилась, когда под ее началом появился Институт радия. Чем больше Мария становилась символом женщины, проникшей в самое лоно науки, тем меньше женского оставалось в ней самой. Соприкосновение с мужским миром достижений, конкуренция сначала в стенах Сорбонны, а затем в паре с мужем со всем научным миром (пусть в подсознании, но эта конкуренция объективно существовала уже потому, что Пьер Кюри был сосредоточен на научных достижениях и открытиях, а его откровенное презрение к формальным отличиям являлось не чем иным, как сублимированным свидетельством целенаправленной борьбы) начали растворять женское начало в Марии. Ее же уход в невидимую келью научного мира, замкнутость пространства, в котором она сознательно себя содержала (в том числе и под гнетущим впечатлением из-за потери спутника жизни), привели к почти полному отмиранию женственного… Дети и семья – область, о которой следует сказать особо, когда это касается такой выдающейся ученой, как Мария Склодовская-Кюри. С одной стороны, мы имеем дело с отрешенностью, граничащей с безумием, отвержением реального мира, игнорированием общепринятых ценностей и такое презрение к действующему иерархическому построению достижений, что, кажется, слышно, как трещит по швам пирамидальная идеология Маслоу. С другой – неоспоримые факты в виде достижения научной самодостаточности Ирен Кюри, получившей Нобелевскую премию совместно с мужем (то есть повторившей жизненный сценарий матери), вполне состоявшуюся Еву Кюри, написавшую замечательное жизнеописание своей матери и внесшую весомый вклад в дело узнаваемости и популяризации имени Кюри в мировой истории. Что тут, феномен подражания, на котором настаивал Дейл Карнеги, когда писал, что для ребенка десять минут наблюдения за работающим отцом в дверную щелку порой важнее множества бесполезных часов, проведенных вместе? Пожалуй, и да и нет. Да, потому что главное, что могут дать родители детям, – это идея и стиль поведения в обществе. Нет, потому что идею нужно передать, вложить в маленькие головки, в которых роятся разнообразные мысли. Разве найден универсальный рецепт, как сделать такую идею доминирующей?! В случае с Марией Кюри напрашивается лишь один вывод: в рамках своей семьи, закрытой от внешнего мира плотной пеленой замкнутости и независимости, она фактически создала универсальный инкубатор, в котором движение формирующегося потомства жестко ограничено невидимыми рамками, осторожно навязанными в раннем возрасте ценностями. В сущности, все повторялось: так же как и в семье, где она выросла, существовал лишь вполне определенный набор видов деятельности, которые могли быть избраны детьми. Ее дочери, несмотря на невероятную занятость Марии, формировались под колпаком, почти не соприкасаясь с параллельными мирами, существующими в каждом большом городе и даже маленькой деревне. В этом контексте любопытными являются заметные отличия в восприятии действительности дочерьми Кюри. Если старшая, более близкая к матери и помнящая отца, под воздействием семейной традиции созрела для повторения судьбы матери, какой бы странной она ни казалась обывателю, младшая имела уже иное, новое мировоззрение. В своей книге о семействе Кюри Ева приводит довольно показательный пример своего разговора с уже стареющей матерью, в ходе которого акцентирует внимание на моментах своего собственного прихорашиваний, использования различных возможностей для подчеркивания своей женственности и очарования. На фоне отвержения старшей Кюри всего, что связано с женственностью, дочь невольно проявляет ситуацию: ее великая мать никогда не была истинной женщиной, тогда как ей удалось избежать этой мрачной участи и сохранить в себе все, присущее женскому архетипу. Вполне естественно, что творческая активность личности хоть и является управляемым процессом, но с годами угасает. В случае с мадам Кюри наряду с уменьшением исследовательской деятельности имеет место еще и акцентуация на одном направлении. Такую акцентуацию можно интерпретировать как максимальное сосредоточение на цели, а также видеть в ней определенную зацикленность. Однако наиболее важным в дальнейших действиях Марии Кюри после заметного снижения активности собственных исследовательских поисков стало целенаправленное формирование целой касты научных последователей и учеников. Эта деятельность с точки зрения распространения в мире своей идеи явилась для имени Кюри более весомой, чем сами открытия. Конечно, Мария не помышляла о популяризации своего имени в мире; она искренне заботилась лишь о том, чтобы работа, начатая ею с мужем, приобрела новую актуальность, имела максимальную степень развития. Тем не менее, управление Институтом радия, появление такого же учреждения в Польше (сопровождаемое ее «освятительными» поездками на родину), множество путешествий, предпринятых «ради радия», оказались универсальным механизмом пропаганды не столько дела, сколько собственного имени. Если в случаях роста личного влияния Пикассо или Родена сопровождение творчества многочисленными интерпретациями экспертов несло дополнительные импульсы восприятия, усиливающие значение творцов в глазах остального мира, то в случае с Кюри ее имя и деятельность имели не только для обывателя, но и для всего общества некий таинственный, сакраментальный и необъяснимый смысл. Цепь знаковых событий, таких как появление Института, объявление различными академиями о почетном членстве Марии Кюри, культовое затворничество и откровенное презрение к материальной системе ценностей, словно вызываемые цепной реакцией многочисленные приглашения и вояжи – все это нагромождение декораций вокруг овеянной славой персоны являлось свидетельством ее общественной значимости и признания. В обществе росло осознание, что эта высохшая пожилая женщина причастна к чему-то великому и непостижимому, что она участница какого-то выдающегося творения, однако такого необъяснимого, что лучше не вникать в детали созданного ею. Появление Института радия с точки зрения распространения идеи может быть приравнено к созданию собственной организации, течения или нового направления деятельности, что имеет развитие во времени и качестве. А последователи всегда пользуются именем первопроходца как знаменем, с течением времени приобретающим признаки великого. Отказ же Марии Кюри от публичности, от общения с журналистами лишь усиливал экспрессию таинственного и уже почти мистического имени, еще больше подогревая любопытство публики к ее персоне. Такое восприятие образа Кюри не только создало фосфоресцирующий фон исключительности, но и способствовало сотворению настоящего символа. Кроме того, многие женщины усматривали в таком «общественном отклонении» новые возможности для пола вообще, поэтому имя Кюри определенно несло двойную экспрессию. Тайна ее жизни, резонансное вхождение в мир высших достижений, создание отдельного направления в науке с ордой последователей и почитателей – все это оказалось элементами, закрепившими величие образа этой женщины, звеньями одной цепи, уводящей ее в вечность… Все эти факторы отличали имя Пьера и Марии Кюри от имен других ученых, возводя их достижения в ранг абсолютной исключительности. Сама же мадам Кюри вряд ли заботилась о создании ореола величия вокруг своего имени. Однако бесспорным является желание оставить след, оставить память о муже и своей деятельности, которой она посвятила всю жизнь и всю энергию. Уже после смерти мужа она, читая в Сорбонне единственный в мире курс лекций по проблематике радиоактивности, издала книгу «Труды Пьера Кюри». Затем, несколько позже, она издала курс собственных лекций «Руководство по радиоактивности». Эта простая и упорная женщина, как никто другой, осознавала, что память о людях составляют их дела, систематизированные и адаптированные для восприятия средним человеком или средним специалистом на соответствующих времени носителях информации. Как ученая и как человек, взращенный на книгах, она хорошо знала цену этим носителям, потому действовала в этом направлении необычайно активно. К закату жизни она сумела написать еще один основополагающий труд, подводящий итоги творческой и исследовательской деятельности, – «Радиоактивность». Эта книга увидела свет через год после смерти исследовательницы. Но конечно же, все сопутствующие признаки признания величия и научных достижений этой женщины и истинного благородства ее широкой души не стоили бы ничего, если бы она действительно не была кропотливой труженицей, ежедневно и ежечасно думающей об одном: о своей миссии первооткрывателя, которую она добровольно выбрала и которую усилила, углубила и сделала неотвратимой утрата единственного на планете близкого по духу человека. Однажды, наблюдая за образованием шелковичных коконов, Мария была поражена деятельностью обычных шелковичных червей, организованностью и терпеливостью этих простейших созданий Природы. Возможно, это невольное потрясение упорядоченностью всего сущего в мире и было главным открытием: все живое, явившееся миру, имеет свою миссию, неважно, как велика она, но именно эта удивительная преемственность движения и позволяет человеку совершенствоваться, развиваться. И кажется, не случайно она написала в одном из своих частных писем такие строки, обнажая откровенностью свой сокровенный мир: «Эти гусеницы, деятельные, добросовестные, работающие так охотно, так настойчиво, произвели на меня большое впечатление. Глядя на них, я почувствовала себя принадлежащей к их породе, хотя, быть может, и не так хорошо организованной для работы, как они. Я тоже все время упорно и терпеливо стремилась к одной цели. Я действовала без малейшей уверенности в том, что в этом истина, зная, что жизнь – дар мимолетный и непрочный, что после нее ничего не остается и что другие понимают ее иначе». Пожалуй, в этих простых и одновременно проникновенных словах заключена вся жизненная концепция Марии Склодовской-Кюри. Великой труженицы, отступившей от обыденного и узкого понимания роли женщины, скудной на чувства и эмоции, но обладавшей невероятной широтой души, излучавшей космическую энергиею стремления к необъятному, отвергавшей любые способы обогащения, презиравшей сенсационность и даже блистательность звучания собственного имени, сумевшей при этом быть подругой, матерью и самостоятельным игроком в мире самых серьезных научных свершений. Айседора Дункан Долгие дни и ночи я проводила в студии, стараясь создать такой танец, который передавал бы движениями тела различные эмоции человека. Я никогда не хотела ждать осуществления того, чего добивалась. Айседора Дункан 26 мая 1877 года – 14 сентября 1927 года Танцовщица, приворожившая мир Говорить об образе Айседоры Дункан и просто, и сложно, так же как о других женщинах, на чьих именах остался сакральный отпечаток немеркнущей славы и безоговорочного признания. Безусловно, Айседора была не просто танцовщица, она вошла в мир прежде всего как удивительно многогранная натура, невероятная труженица и неутомимая искательница новых плоскостей для выражения личности. Эта женщина вызывала восхищение нестандартным мышлением, свойственным сильным и деятельным мужчинам, с завидной энергичностью она извлекала из себя искрометные идеи, претворяя их в жизнь с такой настойчивостью и неотвратимостью, словно от этого зависела ее жизнь или смерть. Вся ее жизнь была громадной сценой, непрерывным самовыражением души и тела, движущимся в вечном стремлении к гармонии. Обладая невероятно твердым внутренним стержнем и на редкость богатым воображением, она сумела найти новую реальность танца и доказать его право на величие. Будь она просто танцовщицей, вряд ли бы мир говорил о ней так долго и с таким восхищением. Пожалуй, Айседора Дункан прекрасно знала все правила успеха, потому что она с такой же легкостью отбрасывала авторитеты, как и создавала новые, порой невероятные возможности для того, чтобы приковать внимание к своей персоне. Ее эксцентричные и импульсивные поступки нередко были слишком эмоциональны и даже непоследовательны, ее чувствительность часто вступала в конфликт с идеей, но, скорее всего, как те редкие люди, для которых идея является главным делом жизни и основным светилом, она неуклонно двигалась к цели. Есть смысл сказать, что Айседора, воздействуя на разные плоскости человеческого восприятия, черпала силы почти исключительно внутри себя. Она, выйдя из ужасающего мрака бедности, тем не менее никогда особо не переживала по поводу материального, обладала неистребимым заразительным оптимизмом и тягой к романтике, которую и распространяла на всех вокруг. Всякий раз своими поступками она пыталась убедить окружающих в том, что способности человека поистине безграничны. Успех и признание танцовщицы были предопределены нескончаемыми попытками преподнести миру нечто новое и оригинальное, навязывая весьма смелые и порой диковинные представления о танце. Айседора действовала столь активно и таким широким фронтом, что даже люди, награждавшие ее иронией или непониманием, были вынуждены обратить на нее внимание как на некое феерическое предопределенное явление, со стремительностью урагана распространяющее по планете свое влияние. Она заставила мир принять свой образ, и он врезался в коллективную память, несмотря на все ее слабости и недостатки. Уроки сурового детства: сила рождается в сопротивлении Айседора родилась в той воздушной среде, где сознание людей раскачивается на качелях из облаков, а души, паря в небесах и пребывая почти в полной безмятежности, заботятся лишь о гармонии и презирают все слишком приземленное. Но такое состояние вовсе не означает отсутствие чувства реальности, напротив, детство с ничем не ограниченной свободой стало универсальным тестом на раннюю самостоятельность. В доме, где царствовали и были главными приоритетами упоительная музыка, высокое искусство и обнажающая действительность литература, все, что не касалось духовного, неизменно уходило на второй план. О хлебе насущном вспоминали лишь тогда, когда в доме не оставалось ни крошки. Самобытная атмосфера создала такую неслыханную свободу мышления, что даже школа отождествлялась с тюрьмой из-за традиционного подавления каких-либо проявлений индивидуальности, а общее образование сама Айседора позже назвала бесполезным. Обостренное чувство простора и неукротимая жажда совершенства, о которой часто твердила мать-музыкантша, одновременно превратились в необходимость чутко прислушиваться и к своему собственному голосу – качество, настолько редкое в цивилизованном мире, что моментально выделяет его обладателей из однородной безликой людской массы. Конечно, такая свобода обычно дается нелегко, поскольку предполагает вызов. Поэтому на нее решаются лишь люди, исключительно уверовавшие в себя. Женщинам еще сложнее отважиться на подобную роль, ведь общество веками требует от женщины послушания, всегда исподлобья взирая на любые проявления ее самостоятельности и никогда не поощряя отступления от придуманной нормы. Айседора же, не задумываясь, шла наперекор всем и вся, что мешало раскрыться личности. Без устали поощряемая матерью, еще маленькой девочкой Айседора научилась противопоставлять себя обществу при каждом возможном случае. Она делала это с такой решимостью и животной отрешенностью, словно от способности противостоять устоям зависела вся дальнейшая жизнь. Кажется, ее демонстративный вызов учителям в школе и всем окружающим проистекал из самой способности так себя вести, предмет спора в большинстве случаев оказывался вторичным. Девочку не страшили ни наказания, ни порицание старших, более того, их внимание и гнев подзадоривали, распаляли желание быть на виду, на слуху, противодействовать. Она очень рано убедилась, что бунт против устоявшихся правил может обеспечить более пристальное внимание окружающих, чем самое прилежное следование канонам; ее природе претило быть хорошей девочкой, она сама выбрала быть плохой. Как ни странно, но это служило дополнительной мотивацией к более глубоким, чем у безликой массы, знаниям. Ведь чтобы выделяться, необходимо подкреплять свою выразительность чем-то конкретным, понятным всем и признаваемым всеми. Поэтому историю и философию античности, лучшие произведения музыки и литературы, все то, чем могла заинтересовать детей с обостренной восприимчивостью их достаточно образованная мать, Айседора впитывала с вожделением, порой переходящим в экзальтированный восторг. Знания давали ей возможность идти на самый ожесточенный скандал в школе, ими она вооружалась, как рыцарь доспехами, копьем и щитом. Остроконечные и увесистые аргументы неплохо защищали собственное мнение, и это нравилось маленькой возмутительнице спокойствия. Уже в юные годы она была столь самостоятельной в воззрениях, что прямой отпор любому оппоненту постепенно стал частью удивительно дерзкого, почти всегда мятежного существа с непременно выпячиваемым самомнением. Уже в это время девочка обрела необъяснимое, порой какое-то невротическое влечение к танцам, которое, вполне вероятно, брало начало в томительной необходимости высвобождать из своей неистовой натуры бурные волны энергии. Но, сочиняя ритмы и создавая поразительные сочетания страстных движений под музыкальный аккомпанемент матери, юная танцовщица неизменно вызывала умиление щедрых на поощрения окружающих. Постоянные ободрения матери довершили формирование представления Айседоры о своем месте в жизни. «Мое искусство уже заключалось во мне, когда я была маленькой девочкой, и тем, что оно не заглохло, оно обязано героическому и предприимчивому духу моей матери», – признавалась она в своей книге через много лет. Мать, таким образом, дала Айседоре некое направление, на которое можно было опереться и затем развивать до идеи. И мать подтолкнула к главному – использованию танца в качестве уникального языка, возведению его в степень профессии и дела всей жизни. Бесконечная любовь и стопроцентная поддержка сделали всех детей этой семьи бесконечно уверенными в себе и отважными в любых начинаниях. Нельзя не согласиться с исследователем жизненного пути Айседоры Джином Ландрамом, который в качестве ключевого формирующего фактора выдвинул семейную обстановку, которая «стимулировала мышление, где благоговели перед искусством, а снисходительность переходила все границы». Но в то же время семья заставила испытать девочку первую сильную фрустрацию, которая не только наложила отпечаток на все ее восприятие мира, но и оказалась одним из краеугольных камней ее скандальных вызывающих убеждений. Речь шла о безотцовщине, которая долго не давала покоя Айседоре, словно навязчивое невротическое беспокойство. Лишь благодаря здоровой психике и атмосфере всеобщей поддержки в доме беспокойные мысли об отце не превратились в патологический суррогат из ненависти и жажды использования мужской половины человечества. Она сумела заставить себя забыть как-то оброненную одной из своих теток фразу-приговор о том, что ее отец «был дьяволом, погубившим жизнь матери». Зато Айседора поняла, что мужчина не должен управлять судьбой женщины. Из детства она вынесла твердое решение самостоятельно распорядиться своей жизнью и не допустить, чтобы кто-то мог ее сломать. Очень скоро демонстративное нежелание походить на всех стало опираться на основательные гуманитарные знания, получаемые в семье и самостоятельно. Вызывающее поведение позже переросло в сознательное отметание всяческих авторитетов в пользу собственного видения отражения действительности в танце. Выработанное негативное восприятие коллективного похода за знаниями в конце концов привело к решительному отказу посещать школу. Компенсацией общения с закостенелыми в своих установках наставниками стали книги в публичной библиотеке – десятки, сотни книг были поглощены при слабом свете собранных накануне огарков в тишине мягких калифорнийских ночей. Айседора упоминала среди своих первых учителей Диккенса, Теккерея и Шекспира. Но, конечно, это было только началом большого плавания в глубоких водах фантастического моря. Дело не в признанных именах конкретных авторов, а в целостном, системном приобщении к мировой мысли, подключении к эволюционирующей системе аналитической информации, основа которой заложена в основном завещании предков – книгах. Первые учителя позволили ученице подняться до более сложного – Ницше, Шопенгауэра, Аристотеля, Марка Аврелия и многих других из тех, кто пытался в течение короткого жизненного пути осуществить синтез мироздания. В нестандартной, ориентированной на доминирование духовных ценностей семье Айседоре был открыт безбрежный и пленительный мир приключений, романтики и незыблемой философии, где хватало места для самого жадного воображения. Мудрость изобретательных рассказчиков заполнила вакуум общения со сверстниками, а жизнь в семье-команде по единому художественному ритму предопределила трансформацию увлечений юности в серьезное занятие и патетическое отношение к нему. Наряду с пьянящим ароматом свободы, который не способна была заглушить вопиющая нищета в семье, развивалась не менее поразительная самостоятельность и сосредоточенность. Мать-одиночка с четырьмя малолетними детьми на руках, тихая и одухотворенная, обитала в нереальном мире сладкой сказки, лишь изредка окунаясь в жестокую нескладную реальность с отсутствием хлеба на столе и денег за уплату жилья. Образ отца в восприятии Айседоры был таким же туманным, как и вся цивилизация, очень часто казавшаяся огромной свалкой с кислым запахом гнили. В таких условиях кто-то должен был взвалить на свои плечи груз ответственности за жизнеспособность семьи, и неудивительно, что этим кем-то и оказалась старшая дочь Айседора. Так она и воспитывалась, живя одновременно в двух параллельных и непересекающихся мирах – сакраментальном и чудесном мире танца, музыки и искусства и гнусном, приторном мире абсурдных реалий, где по каждому поводу требуют деньги и где для обеспечения выживания необходимо соприкасаться с пошлостью и грязью. Так, наряду с художественной возвышенностью и невесомостью мира красоты в девочке стремительно развивались элементы практичности, которые в будущем создали прецедент компромиссов и баланса между высоким духовным и приземленным материализованным, что, увы, с наступлением глобализации становится необходимым условием формального успеха, если только к нему движутся самостоятельно, без помощи извне. Столкновение с жизнью у Айседоры оказалось мучительной и полной болезненных ощущений школой выживания, но уловки, которые она вырабатывала в переговорах с мясником, борясь за получение в долг бараньих котлет, и умение распродать вязаные безделушки для спасения семьи от голода в будущем обеспечили ей свободу перемещения по миру и независимость от мужчин. Она научилась порхать над землей, как бабочка, знающая цену своему очарованию и способности удивлять окружающий мир. Хотя почти никогда не покидающее ее тонкое чувство реальности позволяло не переигрывать и не перегорать. Позже в своей книге Айседора Дункан отмечала: «Самое прекрасное наследство, которое вы можете оставить своему чаду, – это дать ему возможность самому пробиться в жизни, стоять полностью на собственных ногах». Зато, научившись с детства не завидовать богатым и «поражаться вздорности их жизни», девушка обрела иммунитет к деньгам, к власти материального, что для творца порой бывает базовым элементом успеха. Интересно, что именно решение Айседоры изменило жизнь всей семьи Дункан. Девушка уверовала, что за границей ее ожидает ошеломительный успех. Любопытно замечание самой Айседоры по этому поводу: решение уехать вызрело под впечатлением прочитанных книг. Она жила с твердым намерением расширить границы существующей реальности, независимо от связанных с путешествиями рисков и проблем. Что мир начал меняться, порой необходимо сделать какой-то маленький шаг навстречу изменениям, хотя бы сменить декорации вокруг, и, может быть, новые идеи, новые мысли позволят продолжить исследование потенциала собственной личности. Айседора поступила именно так, сделав бесчисленное множество попыток присоединиться к какой-нибудь танцевальной труппе, чтобы хотя бы не умереть с голоду и помочь выжить матери и своим братьям и сестрам. Она хваталась за любую возможность, порой совершая трюки, достойные знаменитых мошенников и врунов, и ее шаловливое озорство вызвало бы умиление, если бы не было пропитано трагизмом далеко не забавных реалий. Но это были уроки Жизни, и каковыми бы суровыми они ни казались, во многом благодаря постоянному чувству голода и отсутствию крыши над головой Айседоре удавалось выкристаллизовать и довести до очень высокого уровня исполнения свои экстравагантные танцы. Похоже, девушка не лукавила, когда утверждала, что ее танцы родились как удивительный синтез античной культуры, результат особого восприятия традиций древности и трогательной души эллинов, созданного ими театра и непринужденных, полных грации и жизненной энергии движений. Многое из передаваемого Айседорой было почерпнуто из учебников философии и поэтических сборников, но в основе танцевального ренессанса все же лежали развиваемые с детства восприимчивость и чувствительность. Мудрость веков, интерпретируемая при помощи эмоций пламенной игры и завораживающей страсти, не могла не тронуть современников. Это было новое, в этих танцах была гремучая смесь из соблазна и целомудренности, в них была отчаянная борьба за самовыражение и пугающая дикая экстравагантность. Вот почему на исступленные движения Айседоры Дункан, на ее странную одежду и экспансивную и несколько воинственную манеру преподносить свои танцы обратили внимание. Но это случилось не сразу. К моменту решительного отъезда из Соединенных Штатов юная Айседора точно знала, что именно танец должен стать основой ее будущей деятельности. Важно, что, влача убогое существование, Айседора и ее родные – мать, сестра и два брата – пребывали в полной уверенности в своих силах и думали отнюдь не о выживании, а о безоговорочном, сокрушительном, как ураган, успехе. От выразительной танцовщицы к «королеве жестов» В начале шероховатого пути Айседоре пришлось испытать множество различных ролей. Вместо своих танцев ей нередко приходилось подстраиваться под требования примитивных людей, работающих для услады обывателя, выполняя за деньги движения, которые она считала «очень пошлыми и глупыми». Но это были ситуативные уступки и компромиссы, она все время пыталась нащупать свой путь, связанный с большим искусством. Затяжная борьба за выживание длилась довольно долго, стимулируя девушку к изворотливости и гибкости. Однажды благодаря тому, что очень «выразительно плакала», она получила роль в примитивной пантомиме, которую от всей души презирала. Терпеть приходилось всякое, но больше всего молодую артистку выводило из себя демонстративное равнодушие к ее танцу со стороны признанных в мире искусства людей. Ее не желали принимать, и это не только закалило девушку, но и научило ее поступать изощреннее в способах навязывания себя, быть практичнее. Она определенно была инородным телом в театре, явно не подходила для роли обычной непритязательной исполнительницы тех программ, которые были апробированы восприятием бесхитростной публики и приносили устойчивый доход. Айседора же всегда хотела чего-то большего, чем неизменно вызывала раздражение и возмущение любящих покладистость и послушание импресарио. В те жестокие годы выживания все члены семьи демонстрировали не только солдатскую выдержку, но и завидную предприимчивость. Однако Айседора отличалась просто потрясающей последовательностью и всегда присутствующим навязчивым желанием изменить ситуацию до таких масштабов, когда она сама начнет диктовать условия всему миру. Она искала свой путь с трогательным терпением и была предельно реалистична. «Меня считали чудачкой. Я обычно ходила за кулисами с томом Марка Аврелия». Неизвестно, было ли так на самом деле, или этот пассаж намеренно вплетен Айседорой для создания животрепещущей легенды о рождении великой танцовщицы с собственной философией, которая сумела выбраться из нищенского гетто и пробить себе дорогу сквозь толщу непонимания и бессердечности. Тем не менее, правдой можно считать то, что, даже танцуя до изнеможения за кусок хлеба, Айседора думала о совершенствовании своей личности, о создании чего-то такого, что утолит ее болезненное тщеславие и заденет за живое людей, которые умеют ценить новаторское искусство. Эта фанатическая, никогда не покидающая девушку вера в исключительность ее танца и в способность очаровывать им лидеров, формирующих общественное мнение, порой заставляла ее отказываться от баснословных денег, за которые надо было пожертвовать частью своего искусства. Однажды она нашла в себе силы отказаться от великолепного, на первый взгляд, приглашения в мюзик-холл, ибо это противоречило ее взглядам на продвижение идеи выразительного танца. Ради материальных благ, которые никогда много не значили в богемной жизни Айседоры, она не пожелала пожертвовать даже частичкой блеска, растворить ее для ублажения чванливых толстосумов и снобов, не способных оценить настоящее искусство, зато готовых платить большие деньги за развлечения. Эта вера, которая сродни сумасшествию, не подвела ее! Важно заметить, что танцы для Айседоры Дункан, хотя и кажутся делом всей жизни, в действительности были лишь способом проникновения в иной мир, мир высокого искусства и многогранной экспрессии, на какую только способен человек самовыражающийся. Упомянутый факт отказа Айседоры от выступлений в мюзик-холле среди прочего свидетельствует о понимании девушки того, что танцы не могут быть самодостаточным способом представления целостного образа, личности, способной войти в Историю. Конечно, она вряд ли задумывалась о том, чтобы оставить след в Истории, однако неутолимая жажда признания, безумное желание производить впечатление и находиться в центре всеобщего внимания гнала ее в водоворот жизни. Она была похожа на сорвавшийся с дерева листок, который в радостном вожделении поддается порыву ветра, чтобы жить в ином, более стремительном темпе, находиться в новом измерении. Айседора обладала незаурядным интеллектом и самостоятельно приобретенными многоуровневыми знаниями, позволяя себе при этом давать резкие, порой довольно сочные оценки по поводу всего, касающегося мира искусства; имея такой базис, она не могла допустить, чтобы ее жизнь была посвящена лишь танцу или примитивному добыванию денег. Как-то она сама признала свое отношение к танцу как к средству в порывистом импульсивном письме в редакцию журнала «Эклер» в ответ на весьма нелестную статью русского парижанина Мережковского. «Но мои ноги – наименьшее из моих средств, потому что, не будучи акробатом или танцором, я претендую на то, что я артистка. И будь я даже без ног, я все равно могла бы творить свое Искусство». Конечно, смысл, вложенный Айседорой в слово «артистка», много шире и выше просто понимания играть, отображать искусство. Речь идет о сознательном представлении себя Человеком Творящим, а значит, дающим нечто новое, более весомое и близкое к вечности, чем экстравагантное представление танца. Будучи женщиной-музой, она вознамерилась превратиться в самобытный источник вдохновения, энергии и информации, несущий окружающему миру нечто новое и удивительное. Она намеренно говорит о своей миссии, которая связана с исключительной и в какой-то степени выдающейся деятельностью. Фактически для Айседоры называться просто искусной танцовщицей было подобно оскорблению, потому что танцы как способ самовыражения подвластны многим, а танцы как символ и средство представления высшего Искусства – только Айседоре Дункан. Она сама претендовала стать живым, канонизированным обществом или хотя бы его элитой, символом, неповторимым и излучающим таинственный и притягательный свет. Для решения такой сверхзадачи нужно было соответствующее окружение, способное понять ее, переварить и принять в свой круг, неформальный клуб с плотно закрытыми дверьми, состоящий из эксцентричных знаменитостей, которые формируют общественное мнение и даже направления развития разных областей общественной жизни. И потому она стала умело подбираться к людям, значимым в обществе и благосклонно относящимся к ее творческим порывам. При характеристике Айседоры непременно должна быть упомянута направленность ее деятельности на живых, существующих и творящих рядом личностей. Тонкая восприимчивость молодой женщины позволяла ей безошибочно выбирать цели. К примеру, представляется не случайным создание Айседорой танцев под музыку ставшего известным в Америке композитора Энгельгарта Невина, что спровоцировало их встречу, дружбу и цепную реакцию новых, весьма важных для начинающей танцовщицы приглашений. В своей книге Айседора достаточно откровенно отмечает, что в период американских проб она томилась мечтами о Лондоне, где «можно встретить множество известных писателей, художников и других жрецов искусства». Можно не сомневаться, что в отличие от большинства мечтательниц эта, на первый взгляд, слишком романтичная натура подходила к делу довольно конкретно, совершая решительные поступки, направленные на прямое сближение с теми или иными знаменитостями своего времени. В конце концов отсутствие динамичности продвижения в Америке толкнуло ее в дебри первого английского мегаполиса на поиски новых ощущений и новой реальности. И в этом, и большинстве других судьбоносных поступков Айседоры Дункан импульсивные сиюминутные порывы с невероятной гармонией переплетались с четко продуманными действиями. Европа с ее многовековыми культурными традициями и статусом законодателя мод в искусстве представлялась более благоприятной средой для внедрения своих идей, тем более что они преимущественно базировались как раз на основе культовых древнегреческих произведений. Эллада и ее подзабытые ценности, возрождаемые проницательной Айседорой, были гораздо ближе европейцам, чем ориентированным на прагматизм и формальные достижения американцам. Скорее всего, определенная часть даже высокообразованных американцев не имела понятия о том, что взращивала Айседора, демонстрируя странные для традиционного восприятия танцевальные движения. Они видели лишь танцы, а эта удивительная девушка настойчиво предлагала им заглянуть глубже. Именно это неприятие программы Айседоры Дункан и породило в ней поздние негативные оценки американского образа жизни, а «покорение» Америки, предпринятое в паре с Сергеем Есениным, во многом было попыткой избавиться от комплекса отчуждения от родины. Даже в период становления упорная искательница счастья продумывала все до мельчайших деталей, а ее скандальные, резонансные выходки нередко оказывались плодами долго вынашиваемого решения, учитывающего практически все факторы восприятия. Хотя впоследствии эта женщина приобрела в Европе репутацию «королевы жестов», ее следовало бы назвать «королевой скандалов». Нельзя не признать, что психика Айседоры Дункан была чувствительна, как грудь юной девы, и реагировала на малейшие колебания окружающей среды. Она страдала даже галлюцинациями и верила в тайные, полные мистики прорицания. Иногда она могла метаться полночи по пустынному городу. И все же женщина эта всегда с потрясающей логикой умела дать оценку происходящему. Ее подруга Мэри Дести вспоминала, что, придя как-то в состояние крайнего возбуждения, движимая эмоциональным порывом, Айседора один раз предложила для выражения презрения к материальному вышвырнуть на мостовую из парфюмерного магазинчика Мэри все флаконы вместе с их содержимым. Однако, вовремя спохватившись, затейница скандалов отказалась от такого шага, холодно заметив, что это стало бы хорошей рекламой товару. Айседора Дункан была признанным мастером эксплуатации возможностей окружающих. Причем нередко ее фантазия рождала такие безупречные формы взаимодействия с окружающим миром, что те, кого она просила о помощи или услуге, с радостью соглашались, без труда усматривая выгодные условия для своего участия в проекте. Так, молодая танцовщица сознательно стремилась попасть в поле зрения известных, а еще лучше резонансных и даже скандальных личностей. Это позволяло Айседоре настраиваться на их волну, как ловкий гребец каноэ или байдарки подстраивается под более сильного спортсмена, идущего впереди на полкорпуса лодки. Эта привычка прогрессировала у Айседоры Дункан в течение всей ее жизни, и пересечение ее судьбы с судьбой Сергея Есенина представляется делом рук этой одержимой фурии, умеющей поражать своим колдовским обаянием и демонической внутренней силой. Любопытно, что самой безобидной услугой, о которой просила Айседора, была просьба выступить перед ее аудиторией со вступительным словом «о танцах». Понятно, что, говоря о танцах в принципе, перед выступлением Айседоры Дункан выступающий проявил бы крайнюю недоброжелательность, если бы не сказал несколько лестных слов о самой исполнительнице. Таким образом, самые авторитетные представители общества продвигали интересы Айседоры Дункан, мало задумываясь над виртуозностью плутовки из Америки. Айседора настолько преуспела в использовании известных людей, что однажды убедила выступить даже государственного деятеля Франции такого уровня, как Клемансо. «Короли, принцы, великие князья и другие люди, которых мы ежедневно встречали, – все казались естественной частью картины, а так как мы тоже были ее частью, нет ничего удивительного в том, что мы были с ними на самой дружеской ноге», – вспоминала впоследствии верная Мэри Дести. Не в этом ли проявлялось высшее искусство Айседоры Дункан: поражать меткими стрелами обаяния лучших представителей общества, притягивать их и затем заставлять подыгрывать в своей авантюрной игре в великих? При рассмотрении образа Айседоры Дункан как женщины, давшей миру нечто новое, стоит обратить внимание на одно откровенное замечание все той же Мэри Дести: «Невозможно вспомнить ни одного ее танца, потому что у этой женщины с заоблачных высот нет выученных “трюков”, которые можно было бы запомнить и повторить». Еще более интересна оценка Ивинга, опубликованная в советской «Правде» сразу же после трагической смерти танцовщицы. Стоит оговориться, что эта оценка профессиональна и аполитична, она вряд ли может быть предвзятой, учитывая почтительное отношение к Айседоре со стороны большей части советских политиков, и особенно наркома Луначарского. Итак, в газете беспристрастно отмечалось: «Отрицая классическую технику, Дункан не смогла предложить вместо нее сколько-нибудь развитую систему движений…Дункан, по-видимому, вообще не признавала за танцем самодовлеющей ценности». Зато этот же эксперт подчеркивает, что «несравненно большее социальное значение имели ее воспитательные планы», подтверждая таким образом многогранность миссии, которую взяла на себя Айседора. Сама она старалась быть исключительной и неповторимой, и в этом логика построения ее стратегии. Танцы в ней занимали лишь часть, причем далеко не самую главную. Не только на сцене, но и в жизни вообще она жаждала быть первой самкой и не терпела, если кто-то становился у нее на пути. Однажды жена выдающегося композитора Козима Вагнер наблюдала на театральной репетиции, что когда учащаяся и подражающая Айседоре Мэри Дести оказалась очень похожей в движениях и игре на законодательницу танцев, Дункан мгновенно превратилась в рассерженную львицу. Обезумевшая, она бросилась на оторопевшую подругу, как на жертву, и, бешено тряся ее за плечи, закричала, чтобы она «никогда ЭТОГО больше не делала». Самой Мэри больше всего запомнилась много раз повторенная фраза Айседоры по дороге домой: «Это ужасно, даже выражение глаз мое! Больше никого учить не буду». Победившая в этой сцене примитивная женская логика Айседоры вполне понятна: она не желала делить славу и успех с кем бы то ни было, и более всего не желала делать это с первой подругой. Да она скорее убила бы ее, чем позволила приблизиться к себе. Только она одна должна быть живой легендой, монументом во плоти. К счастью для самой Айседоры, которая редко относилась к людям с таким же благоговейным чувством, как они к ней, у сильных людей всегда бывают тени. И Мэри Дести оказалась не только преданной, но и полезной помощницей. Постаравшись забыть о происшедшем, она написала книгу об Айседоре Дункан, представив ее великой и восхитительной личностью, озаренной божественным сиянием гениальности. Пользуясь выражением самой Айседоры, можно было бы воскликнуть по этому поводу: «Каким же бесхитростным является наш мир!» И в конце концов ее заметили. Появились приглашения, начались постоянные выступления у крупных покровителей искусства и просто у влиятельных богатых людей. Порой без денежного вознаграждения, только за новую возможность распространить информацию о себе как о блестящей танцовщице и женщине, открывшей новое направление в танце, в самовыражении. Это были предвестники ослепительного успеха. Дьявольская парадигма успеха Движение есть щит от вражеских стрел, любят говорить воины воинственного Востока. Но чувственная и проникновенно подвижная экспрессивная женщина по имени Айседора Дункан продемонстрировала, что движение может быть и копьем, пронзающим сознание общества. Не столько ее танец, сколько умение преподнести его, обрамление своей идеи во множество привлекательных многоцветных рамок, сопровождение основной деятельности беспрерывной смежной активностью, непрекращающиеся импульсы жизненной энергии – вот основные составляющие выразительного творчества Айседоры, обеспечившие ей признание и успех. Детство и воспитание в исключительно женском окружении способствовало развитию чувствительной эмоциональной сферы, что в течение жизни создательницы нового стиля танцев отражалось в виде непрерывной серии необузданных, порой мало поддающихся объяснению эксцентричных поступков, периодов восторженной влюбленности, сменяющихся депрессивным, подавленным состоянием, иногда доходящим до крайнего отчаяния. Заслуживает внимания и то, что Айседора всякий раз черпала силы исключительно внутри себя, словно осознавая, что помощи извне не может быть априори. Удивительно, что эта странная экспрессивная цикличность ее жизни оставляла место для порой кажущейся сумасшедшей сосредоточенности, болезненной акцентуации на единственной цели – создании и поддержании собственной школы танцев, развитии своей идеи и трансформации ее в целое направление, движение, которое должно жить независимо от продолжительности ее собственной жизни. Возможно, в силу того что с ранних лет на ее плечи легли проблемы выживания семьи, а может быть, впитанная мудрость книг толкала ее на путь самореализации, противоречивость бытия и связанная с этим фрустрация сформировали в Айседоре склонность к различного рода авантюрам, а также к различным сомнительным проектам, блестящим для первого восприятия, однако чрезвычайно сложным для исполнения. К таковым можно отнести, например, попытку строительства храма в Греции, закончившуюся полным провалом. Таких проектов были десятки, но даже провалы, которые, кстати, никак не смущали искательницу приключений, сделали свое дело в создании узнаваемого в обществе образа. Кроме того, авантюры, от свободы перемещения по планете до яростной борьбы с устоявшимися правилами современного общества, позволяли женщине создавать и отстаивать свой собственный стандарт. Как нечто новое, это привлекало внимание и закреплялось в сознании широкой публики. Потому что заявления типа: «Я принесла вам танец. Я принесла вам идею, которая произведет переворот во всей нашей эпохе» – являются сильными сами по себе и не могут не запомниться. Характерной чертой всех проектов Айседоры является ее поистине сногсшибательная способность зажечь окружающих и заставить их с энтузиазмом реализовать идею, к которой она сама порой первой испытывала охлаждение. Айседора Дункан обязана своим признанием прежде всего страстно обыгранному вызову окружающему миру и последовательностью в продвижении идеи. Мгновенно увлекающаяся, она могла на неделю или месяц прервать борьбу за создание своего уникального, позволяющего вывернуть наружу всю глубину женского естества, образа. Но она так же быстро возвращалась к своей единственной великой страсти в жизни – свободному танцу, символизирующему вечный полет души. Ее уникальная способность находить врагов и вступать с ними в публичную борьбу является одним из наиболее действенных способов заставить широкую аудиторию говорить о своей персоне. Айседора Дункан, конечно же, лукавила, когда говорила о своей неприязни к газетчикам. Наоборот, она обожала представителей прессы и умела на них производить выгодное впечатление. Посредники между ней и широкой публикой были ее посыльными голубями, которых она лелеяла, чтобы любым способом поддержать интерес к себе. Это могли быть сногсшибательные заявления, непримиримая борьба с кем-либо или чем-либо или же, наоборот, страстная любовь, душевная драма или дружба с выдающимися современниками. Но были случаи и другого порядка, когда газеты попросту оказывались спасительной палочкой-выручалочкой, за которую хваталась тонущая в долгах Айседора. Однажды, например, чтобы спасти студию от продажи с молотка, она сообщила о своем бедственном финансовом положении в газеты и таким образом была спасена. Любопытно, но эта ситуация стала еще одной успешной рекламной кампанией для фамилии Дункан. И не только потому, что этой ситуации в изданиях посвящались целые страницы и даже полосы. Но и потому, что многие художники и скульпторы выставляли свои работы на продажу в пользу госпожи Дункан, великолепной актрисы, попавшей в беду. Весь этот процесс приобрел публичный характер и стал единой европейской афишей гигантского масштаба. Для привлечения внимания она была готова бороться за что угодно. За свободу всех женщин на свете, за свободу любви, за свободу искусства. Объектами нападок становилось все то привычное и понятное, что стало частью жизни общества, и, следовательно, борьба с чем неминуемо вызывала гигантский резонанс если не во всем обществе, то в той его части, которая формирует мнения по поводу тех или иных художественных и общественно значимых истин. Ее деятельность в восприятии людей сравнима с надрывным колокольным звоном, вдруг раздающимся среди безмолвия, страстно призывающим к еще не познанным, непривычным культам. Театр, балет, современный танец, упрощенная игра, положение тех или иных людей, вещей в мире – все шло в ход, если надо было приковать внимание окружающих. Некоторые тактические формулы создавались на ходу. Например, маркой Айседоры Дункан стали ее танцы босиком, что выглядело крайне экстравагантно, вызывающе по отношению к традиции и, вполне естественно, приковывало любопытные взоры. Однако мало кто обращает внимание на то, что эта идея родилась случайно. Так, однажды Айседора, любившая выпить шампанского перед самым исполнением танцев, пролила его на свои сандалии. Поскольку выступать в них было невозможно, она решила задачу отказом от обуви, что вызвало бурный восторг публики. С того времени выступления босиком вписались в стандарт Айседоры Дункан. Конечно, этот шаг, как и многие другие, не были четко сформулированной жизненной стратегией, но, извлекаемые из внутренних глубин эмоционального и чувственного, они приобретали в глазах окружающего мира характер последовательных и продуманных действий. И в конце концов, умение этой женщины находить простой и успешный выход из самых щекотливых ситуаций также не может не заслуживать уважения. Будучи авантюристкой по природе, она сумела ни разу не ударить лицом в грязь на протяжении всей своей жизни, полной драматических и комических ситуаций. Айседора обладала тонким чувством игры; она не зарывалась, не переигрывала в своей странной борьбе со всем миром, который должен был заметить ее и зааплодировать от восхищения. О последнем свидетельствует, например, случай с приглашением ее на выступление известной балерины Кшесинской. Описывая ситуацию, Айседора сама отмечала, что выглядела вызывающе и странно в своей тунике среди сборища разряженных богачей Петербурга. Но в то же время ненавидевшая балет танцовщица, не скрывая своих чувств, восхищалась фигурой и движениями известной балерины, пригласившей ее на свое выступление. Айседора Дункан не теряла чувства реальности, и это очень помогло ей в продвижении своей идеи в мир. Танцовщица в своей масштабной, вроде бы не свойственной человеку искусства общественной деятельности вышла далеко за рамки танца, и именно это стало важным фактором ее восприятия. Если танец, будучи узким направлением искусства, мог обеспечить узнаваемость в не менее узкой среде специалистов, то общественно значимые поступки позволяли расширить аудиторию и превратить Айседору в знаковую фигуру современного общества, за действиями которой следят массовые издания. Как в детстве, она безапелляционно заявляла наставникам, что Санта-Клауса не существует, так, уже став взрослой, Айседора Дункан начала со всей своей неподдельной страстью бороться «против рабского положения женщины» в обществе, против брака как общественного института. Естественно, все это несло оттенок скандальности и общественного мятежа, духовного буйства, а порой и просто откровенного хулиганства. Ей импонировало быть воителем толпы, воспламенителем неопределившихся душ, детонатором общественного сознания. И в этом, безусловно, было что-то мужское, связанное с исконно маскулинной функцией, присущее, впрочем, всем женщинам-отступницам. Айседора Дункан с изумительной ловкостью использовала еще один удивительно действенный механизм распространения влияния собственного имени, причем делала это естественно, с изумляющей виртуозностью и простотой. Речь идет о привлечении внимания и связях с известными, выдающимися людьми, чьи заслуги уже признало общественное мнение (о чем уже говорилось ранее). Приобретающая славу экстравагантной танцовщицы и основательницы нового направления в танце, Айседора Дункан хорошо понимала, что любые публичные отношения с талантливыми людьми не только обогатят ее духовно, но и, при определенных обстоятельствах, позволят прикоснуться к вечности. Она сама завязывала контакты, действуя смело и без всякого лукавства. По всей видимости, она вовсе не случайно потом зафиксировала свои встречи с такими историческими персонажами, как вдова Рихарда Вагнера Козима, выдающийся скульптур Огюст Роден, известный английский дирижер и пианист Чарлз Галле, знаменитый художник Эжен Каррьер, известный режиссер Гордон Крэг, поэт с мировым именем Сергей Есенин и многие другие. Так, Айседора сама приехала к Родену и увлекла его в свою студию, чтобы протанцевать перед мастером. И так было почти всегда: либо она сама, либо кто-то из уже знакомых ей людей представлял ее тому или иному известному человеку. В любом случае она продвигала свою идею через умы и чувственную сферу наиболее авторитетных людей своего времени. Такая тактика не могла не быть успешной, и молва о восхитительной Айседоре стала кругами распространяться среди элиты мира искусства. Она обладала удивительно редкой способностью ненавязчиво обратить на себя внимание людей, которые уже получили признание и всеобщую известность. В этой неуемной деятельности она походила на самую трудолюбивую пчелу. Внушительный список цветов, заманчивые запахи которых вкусила Айседора, замыкает символ русской поэзии – Сергей Есенин. Фея танца знала, что такая объемная личность, как Есенин, не может кануть в Лету, поэтому вместе с ним останутся в Истории и ее танец, и ее след, и ее вклад в эволюцию странного существа под названием человек. Можно лишь добавить, что деликатно, но весьма напористо Айседора побуждала людей из своего окружения совершать действия, прямо или косвенно связанные с распространением влияния ее имени. Если известные и успешные мужчины помогали расширять круг знакомств и организовывать всевозможные представления, то женщины в ряде случаев были просто призваны служить Айседоре Дункан. Например, ее лучшая ученица и приемная дочь Ирма тщательно и с огромными усилиями занималась созданной Айседорой Дункан школой танца, что особенно важно было для ее основательницы в моменты, когда она с будоражащей легкостью покидала начатое дело. Подруга Айседоры Мэри Дести практически под ее нажимом написала книгу о ней и ее возвышенном деле. Одним словом, в жизни Айседора Дункан вела себя в высшей степени эгоистично, заставляя весь окружающий мир жить для нее; она была абсолютно уверена, что эта действительность создана для Айседоры Дункан. Хотя наряду с этим утверждением стоит признать и другое: в отличие от властных мужчин, достигших мирового признания, Айседора действовала по-женски мудро, апеллируя к инстинктам и слабостям человеческой породы, навязывая свои идеи мягко, без напора. Она была женщиной-обольстительницей, женщиной, способной увлечь, но ее тайная сила над окружающими людьми заключалась в высокой духовности, смешанной с шокирующей обнаженностью женской натуры. В сексуальной сфере Айседора Дункан была неизменной возмутительницей спокойствия. Она, казалось, всегда действовала так, чтобы любая ее связь имела скандальный оттенок. Даже те случаи, которые могли бы остаться тайной ее удивительно насыщенного интимного мира, были намеренно преданы огласке через свое собственное довольно эмоциональное описание происходящего. Впрочем, и без беллетристики самой Айседоры ее связи с известным английским режиссером Гордоном Крэгом и богатым наследником изобретателей швейной машинки Пэрисом Зингером были настолько резонансными и скандальными, что обсасывались едва ли не в каждом идущем в ногу со временем салоне. Эта физически малопривлекательная женщина, безусловно, может считаться сексуальной, обвораживающей мужчин, излучающей притягательные флюиды. Даже без учета ее собственных описаний об этом дают основательное представление очерки других авторов, как и сами факты ее многочисленных связей. Основной вопрос лежит в несколько иной плоскости: использовала ли она интимные и просто доверительные связи с влиятельными мужчинами для продвижения своих идей, реализации задуманных планов. Однозначного ответа на этот вопрос нет, поскольку ее эротические порывы были продиктованы скорее женским желанием, смешанным с романтизмом и конкретной личностью. Действительно, что касается сексуальности Айседоры Дункан, фактически она представляет довольно редкий для успешных в самостоятельной деятельности женщин случай выведения своего эротизма за скобки стратегии движения к цели. Казалось бы, ее интимная жизнь протекала параллельно с борьбой за успех, причем достаточно вольно и свободно. То есть она не пыталась эксплуатировать свою сексуальную сферу для достижения тех или иных результатов. Но парадокс состоит в том, что именно в этой свободе, независимой от общественного мнения, часто выпячиваемой сексуальности и содержится ядро, характерная линия ее жизненной стратегии. Эта стратегия базировалась на вызовах обществу и устоявшимся нормам, и единственное объяснение красочных всплесков эротизма и любви, собственноручно описанных Айседорой, состоит в желании продемонстрировать, что она руководила своей жизнью от «а» до «я» даже в такой интимной сфере. Вместо того чтобы закрыть для чужого глаза подробности своих любовных отношений, Айседора намеренно пишет о них, своей демонстративностью как бы поднимая порог восприятия обществом этой темы и смакуя возможный скандальный оттенок описанного. Но так же верно и то, что если грацию, отточенную пластику и пламенеющие ритмы полуобнаженных танцев она предлагала аудитории с предельной откровенностью и даже оттенком эксгибиционизма, то сексуальные отношения оставались исключительной сферой ее изменчивых желаний и порой экстравагантного восприятия окружающего мира. Если все же хорошо проанализировать взаимоотношения Айседоры, например с Гордоном Крэгом, или Пэрисом Зингером, или, еще лучше, с Есениным, становится ясно, что в любви и в интимных отношениях выдвигаемая в качестве наиболее важного элемента экспрессия отношений играет публичную роль, «случайно» становясь достоянием газет и широкой аудитории. Хотя не стоит уличать Айседору Дункан в том, что ей что-нибудь было нужно от своих возлюбленных. Но это что-нибудь не обязательно материальное или цепная реакция связей, ведущая к известности и признанию. Порой это поддержание интереса, разжигание нездорового любопытства у окружающего мира к своей персоне, повышенная выразительность отношений. Вот этим Айседора Дункан пользовалась без стеснения, поскольку публичность была второй натурой, внимание широкой аудитории – бальзамом, без которого эта женщина не могла существовать. Даже в трагических случаях она с известной долей деликатности находила повод напомнить о себе. Получив известие о смерти Сергея Есенина, она тут же разослала в средства массовой информации телеграмму о своей скорби и о гениальности русского поэта, чем, конечно, намеревалась приблизить себя к Есенину, считать его славу и свое признание обществом равным успехом, объединить его обаяние и имя со своим. Пожалуй, Айседора Дункан, как и Сергей Есенин, обладала «дерзким духом, ищущим недостижимого». Ведь даже в смерти танцовщицы был гнетущий и запоминающийся резонанс. Порой создается впечатление, что вся жизнь этой женщины была исполнением хорошо отредактированного и выверенного театрального действа, а смерть – достойным завершительным актом. И в жизни, и в смерти она хотела максимально быть на виду у мира, поражать его своей эксцентричностью и презрением к устоям, созданным обществом искусственным барьерам и рамкам. И судьба подарила Айседоре Дункан уникальную возможность – обрести такую смерть, которая сама по себе не столько ужасала своей неотвратимостью, сколько предупреждала: ушла из жизни невероятная, ненасытная во всем и экстремальная женщина. Скрытая в заключительном акте магия таинства во многом предопределила узнаваемость Айседоры среди плеяды мерцающих звездочек, о которых хранит вечную память благодарное человечество. Конечно, Айседора Дункан написала книгу о себе и о своем творчестве. Надо отдать должное Айседоре, ее книга написана гораздо лучше и выразительнее, чем большинство женских представлений о себе и своей роли. Поглотив тысячи томов, исследовав бесчисленное количество островков, которые излучают чудесный свет магических знаний, она не могла не осознать принципов утверждения себя в современной культуре. Книга является закреплением, общественно принимаемой фиксацией своего успеха, универсальной интерпретацией своей жизни. Трепетное и эмоциональное повествование о себе для известных женщин всегда являлось уникальной возможностью коррекции имиджа, поэтому такая выразительная особа, как Айседора, не могла пройти мимо этого механизма влияния. Естественно, что повествование о себе всегда несет элемент рекламы собственного имени; когда же речь идет об экзальтированной и крайне увлеченной женщине, экспрессия саморекламы порой достигает такого уровня, что читатель воспринимает героиню как органично вписывающийся в Историю образ. Айседора намеренно представляет в своем образе усиленные «женские черты», она предстает возвышенной и эмоциональной, экзальтированной и трепещущей от высокого искусства, она становится почти эталоном восприятия современной культурной жизни и, естественно, не стесняется навязывать обществу свои взгляды. Аккуратно и динамично вкрапленные частички собственного портрета типа «я была самая храбрая» или «долгие дни и ночи я проводила в студии» создают монумент некой женщины из легенды, необязательно героической, но непременно оригинальной и запоминающейся. Конечно, во многом Айседора соответствовала создаваемому образу. Но так же верно, что в книге с мастерством художника она довершала картину, представляя миру не себя саму, а собственное представление о себе. Она писала с себя тот образ Айседоры Дункан, который, как ей хотелось, должен запомниться и остаться в коллективной памяти. Интуитивно используя технологию представления своего «Я», она добилась многого. Ее строки цитируют многие исследователи и представляют их как истинные ощущения выдающейся женщины, а не как хорошо продуманный и красиво навязанный образ несуществующей героини. Вообще, стоит признать, что Айседора Дункан, подобно многим известным в истории женщинам, сама успешно слагала гимн собственной гениальности. Любопытно, что делала она это собственноручно. Если исследователю сложно наверняка утверждать, что записки Агриппины или книги Маргарет Тэтчер действительно написаны ими от начала до конца, то в случае с Айседорой Дункан читатель имеет дело с особым и в какой-то степени неповторимым стилем, наполненным притягательным воздушным колоритом. При этом общество выдающихся мужчин и написание книги о своей беспримерной деятельности являются для Айседоры Дункан лишь формой, обрамлением идеологии, продвигаемой на всех возможных уровнях. Ее уверенность в собственной гениальности проистекала из свободного от ограничений детства, лишь подкрепляясь во время путешествия по жизни, потому порой она кажется естественной, удивительно легко вписывающейся в самооценку. Выступая перед журналистской аудиторией после провального турне по Соединенным Штатам вместе с Сергеем Есениным, она «неожиданно» заявила: «Мы с мужем революционеры, как и все гении, достойные этого имени». Несомненно, причисление себя к мятежникам было еще одним хитроумным трюком: близость к революционерам как к отступникам обеспечивала стопроцентное внимание к личности, тем более рядом с выходцем из России, да еще и в буржуазной Америке, ревностно следящей за каждым вздохом Советов. Что и надо было Айседоре, которая была так же далека от революции, как Северный полюс от Южного. Женщина всегда тонко чувствовала, когда необходимо выступить со скандальным заявлением так, чтобы оно разошлось по миру большими кругами. Еще лучше она ощущала, в каком месте стоит подать информацию о великой творческой личности Айседоре Дункан. «Каждый художник должен быть революционером, чтобы оставить след в сегодняшнем мире» – в этих словах Айседора Дункан фактически обнажила основной лозунг своей стратегии. Нужно постоянно бунтовать, возмущать спокойствие всеми возможными способами, скандалить по любому поводу, и в том числе создавая поводы, – только тогда есть шанс оставить свой след в Истории. Естественно, при условии, что творцу есть что продемонстрировать, кроме искусства скандалить. Если ее одну и могли бы проигнорировать, то вместе с таким скандалистом, крайне неуравновешенной и необузданной личностью, как Есенин, внимание было предопределено. Разве не поэтому она терпела рядом этого человека, который всегда был нестерпим, как стихийное бедствие или нарывающая рана. Хотя Есенин портил буквально все начинания Айседоры, хулиганил, пьянствовал и, может быть, даже поколачивал саму Айседору, он был признанным поэтом, названным в России первым после Пушкина, и потому эта женщина готова была вытерпеть все ради того, чтобы он был рядом. В данном случае очень сомнительным может быть предположение о том, что романтическая и страстная сорокачетырехлетняя женщина испытывала особое удовольствие в том, что ее душу и тело истязал странный двадцатишестилетний мужчина с непреодолимыми наклонностями к пьянству и разгульной жизни. Конечно, можно вспомнить, что и сама Айседора обожала веселиться до утра, а к моменту встречи с Есениным, согласно откровению Дюранти, «растолстела, обленилась, стала неряшливой и много пила». В различных повествованиях об этой женщине можно найти немало оценок ее физических данных, из которых можно сделать определенный вывод о том, что Айседора была далеко не красавицей. Более того, два таких типа личности, алчущих внимания окружающих априори, не могут долго находиться вместе. Тем не менее непреодолимая сила тщеславия тянула их друг к другу. Существует, впрочем, несколько источников привязанности Айседоры Дункан к Сергею Есенину, никак не связанных с ее планомерными шагами к мировому признанию. Так, Мэри Дести упоминает, как минимум, два высказывания танцовщицы, к которым стоит отнестись с должным вниманием. Когда однажды Есенин особенно дебоширил, перебил всю мебель в одном из самых дорогих отелей Парижа и едва не добрался до подавленной и оглушенной этими событиями Айседоры, на вопрос подруги: «Ну почему, почему ты это терпишь?» – она неожиданно ответила, что «в этом есть что-то, что нравится, где-то глубоко, глубоко внутри». Еще через какое-то время артистка заметила, что Есенин – «просто копия маленького Патрика» (трагически погибшего сына). Таким образом, частично эта связь может быть объяснена в том числе и бессознательными переживаниями о женской подчиненной роли, желанием вернуться в лоно традиции, когда мужчина занимает главенствующее положение в социальной и сексуальной сферах, а также переживаниями, связанными с разрушенной функцией материнства, ассоциацией заботы о Есенине с материнской заботой о своем сыне. Нет сомнения, что и сам Есенин частично воспринимал Айседору как заблудший сын всепрощающую и любящую мать. Вопрос лишь в том, что в их отношениях было первичным: взаимное пользование славой и признанием или внутреннее влечение и подсознательная игра в «мать – сын» и «мужчина-женщина». При всем этом стоит признать, оба этих крайне экспрессивных человека выиграли от почти двухлетней совместной жизни, если рассматривать ее как гипнотический метод приковывания внимания современников. Порой даже кажется, что они сознательно шли друг к другу; этих двух людей настолько приковывала магнитом слава и выразительность каждого, что еще до встречи они думали друг о друге с вожделением. Когда Айседора приехала на вечеринку, ей буквально выпалили в уши: «Наш молодой поэт Есенин уже перевернул пол-Москвы, разыскивая тебя». А после первой же встречи в Москве начали говорить о «любви с первого взгляда». Да они просто были нужны друг другу, ибо, разрушая все вокруг себя, двигались к новым, еще более острым ощущениям. Женщину, обладающую редким талантом искусно и громко представлять собственную персону, «прорывало» с поразительной цикличностью. Не стоит этому удивляться: она с мудрой последовательностью и терпеливой настойчивостью ткала миф о своей гениальности, возможно свято в нее веря. Как-то, говоря о своем искусстве, она серьезно заметила: «Всех великих людей никогда по-настоящему не понимали и не ценили, пока они не достигали зрелого возраста. По-моему, меня не будут понимать в полной мере еще некоторое время». Кто по-настоящему верит в свою гениальность, тому начинает верить весь мир. И конечно же, она использовала замечательный прием объединения имиджей – с известными именами и признанными гениями, с которыми у нее совпадали взгляды. Она, рассуждая о воспитании детей, безапелляционно заметила в своей книге: «Я, как и Жан Жак Руссо, верю, что нет необходимости терзать мозг ребенка в первые двенадцать лет его жизни. В этот период надо давать поэзию, музыку и танцы, а не книжную грамоту». В этом вся Айседора: словно взирая на себя со стороны, она видела сама и предлагала всем окружающим свою величественную фигуру, блистающую авторитетом, фонтанирующую всевозможными знаниями и при этом живущую в гармонии с собой и с миром, в общем, настоящую сказочную женщину. Впрочем, нельзя не согласиться, что Айседора Дункан была женщиной в гораздо большей степени, чем другие представительницы прекрасного пола, которые вошли в Историю. Она избрала для себя исключительно женскую область деятельности и в ней достигла вершин. Речь идет не о само́м танце Айседоры, который нет смысла анализировать сквозь призму профессионализма, а о восприятии этого танца обществом. Коль мнение интеллектуального бомонда по поводу танцев Айседоры Дункан оказалось невероятно высоким, она преуспела в своей деятельности. Не сам танец, а это мнение сделало ее знаменитой, поэтому наиболее важным аспектом в изучении личности этой женщины является не препарирование ее профессиональной деятельности, а изучение тонкого искусства представления своего целостного образа окружающим. К исключительно женскому в личности Айседоры Дункан можно отнести не только ее профессиональную акцентуацию. Частые смены настроений с крайне широким диапазоном – от восторженно-возвышенного до тяжелой гнетущей депрессии и полного отчаяния, нередко руководили поступками этой женщины, которая с легкостью могла оставить страну, начатое дело и даже родных детей ради мимолетного желания испытать какую-то странную и малообъяснимую эмоцию. В то же время ее область эмоционального выплескивала наружу настолько оригинальные поступки, которые в силу своей неожиданности и резонанса для существующего общественного уклада оказывались наиболее запоминаемыми. «Из всех, кого я знал, Айседора, пожалуй, была самой оригинальной», – написал о ней в воспоминаниях Уолтер Дюранти, причем представляется неслучайным и важным ударение именно на оригинальности этой женщины, а не на каких-либо профессиональных качествах. Этот автор сделал особый акцент на том, что в последние годы Айседора Дункан, «уже располневшая женщина средних лет», не потеряла своей былой прелести, потому что внутри нее «горело пламя, яркость которого не имела отношения к ее телу». Как и многие выдающиеся личности, она тяготилась родительской ролью. Как и любовь женщины-подруги, посвящающей свою жизнь избраннику и исполняющей роль вдохновительницы к подвигам, женщины-матери должны всю себя отдавать детям. Айседора Дункан не могла себе этого позволить, ведь стать подругой жизни кому-либо и стать истинной матерью своим детям означало прежде всего отречься от своего искусства, от своей миссии. Все, что вступало в противоречие с ее идеей, обожествленной в ее сознании, отступало. Любовь, дети, семья – все это было не для нее и не для таких немногих отрешенных натур, с готовностью заплативших за успех и признание отказом от обычного человеческого счастья. Лучше всего Айседора описала дилемму вынужденного отречения как основу жизненной стратегии на примере своей первой большой любви – Гордона Крэга – гения от театра, как она сама величала этого мужчину. «Я обожала Крэга – я очень любила его, но ясно осознавала, что наша разлука неизбежна… Жить с ним означало отречься от своего искусства, от личности, более того, может быть, и от самой жизни и рассудка». Она не могла позволить себе быть на вторых ролях ради кого-то. От этого же мужчины она родила первого ребенка, что тоже описывала как западню природы, созданную для женщины. Похоже, и тут интуитивно она осознавала свое отвержение материнской роли, вернее, первостепенность такой роли для себя. Хотя она не могла не любить своего ребенка, очень скоро гастроли заполнили ее жизнь, заставив и передать в чужие руки маленькую дочку, и оставить своего Крэга наедине с театральными постановками. Всю свою короткую жизнь Айседора Дункан была поглощена только собой. Ее жизненная стратегия оказалась поразительно успешной, прежде всего благодаря параллельному представлению своей личности в нескольких измерениях восприятия. Во-первых, она навязала миру свой танец, прослыв удивительной танцовщицей, создав новое направление и расширив пределы самовыражения. Во-вторых, она создала школу танца, осуществив идею преемственности и развития своего дела, а также убедив современников в своей способности генерировать настолько новые идеи в танце, что они достойны системного внедрения. Это дало сильный толчок для восприятия Айседоры Дункан как идеолога, мыслителя, способного изменить мир. Она даже читала лекции, сознательно представляя себя в качестве некоего духовного учителя, человека, дающего новое направление. В-третьих, эта женщина развила в себе феноменальную способность наводить мосты с самыми различными людьми и использовать свое чарующее обаяние, причем не только для того, чтобы неизменно оказываться в центре всеобщего внимания, но и для привлечения этих людей на свою сторону. Эта женщина излучала какую-то магнетическую духовную силу и запоминалась своей несказанной выразительностью и оригинальностью. Кроме того, на службе у Айседоры Дункан всегда были тщательно разработанные или рожденные на ходу резонансные заявления и скандальные выходки. И наконец, в-четвертых, свою жизнь она искренне считала миссией, стараясь убедить в этом всех, кто встречался на ее пути. Не являясь красавицей, не будучи великой танцовщицей, не имея искрометных знаний и научных достижений в какой-либо одной области человеческой деятельности, Айседора Дункан сумела превратиться в символ, своеобразный ориентир для будущих поколений. И в этом уникальном опыте, пожалуй, и заложен самый главный смысл для любого объективного исследователя опыта ушедших поколений. Коко Шанель (Габриэль Шанель) Шанель создала женщину, которой до нее Париж не знал. Ее влияние перешло границы профессии. Ее имя оставляет в сознании след, какой оставляют великие политические деятели или литераторы. Наконец, она представляет собой совершенно новое существо – всемогущее, несмотря на легендарные женские слабости. Морис Саш в книге о Коко Шанель «Десятилетие иллюзий» Все в наших руках, поэтому не стоит их опускать! Человек-легенда обречен растворить себя в мифе – и тем освятить и укрепить миф. Коко Шанель 19 августа 1883 года – 10 января 1971 года Женщина, названная королевой моды Эта женщина стала символом новой эпохи и удивительных возможностей. О Габриэль Шанель говорят, что она первой отразила в моде двадцатый век, открыв фантастический мир преобразований себя при помощи одежды, она усилила современниц тяжелой артиллерией и сделала их более раскованными и эластичными внутри. В сущности, ее поход за признанием был не чем иным, как реализацией ненасытного стремления к независимости и новому, доселе невиданному уровню свободы для женщины. Именно с этой целью Коко Шанель наделила женщин новыми многочисленными приемами и возможностями, фактически учением о том, как оставаться многоликой, обольстительной, шикарной и… в меру недостижимой. Одежда в ее случае стала языком общения с миром, средством самовыражения, но не целью, как полагают некоторые неискушенные созерцатели ее успеха. Формальные достижения Коко Шанель не велики и сами по себе не имеют большого значения. Освобождение женщины от наивного и душащего корсета, создание элегантных шляпок, парад причудливых аксессуаров и длинных юбок – все это в конечном счете лишь механизм и эволюция развития одежды. Ведь в свое время изобретение и навязывание того самого корсета были находкой, придающей женщине ощущение притягательной в глазах мужчин несвободы. Действительно, непостижимая магия черного цвета и духи «Шанель № 5» и все остальные изобретения в искусстве представлять свой образ через одежду – это только способы влияния, механизмы, приводящие в действие оружие, а суть самой создательницы в ином. Кроме того, специалисты настаивают, что не она была величайшим дизайнером своего времени. Более результативными кутюрье признаются Мадлен Вионне и Кристобаль Баленсиага. И вовсе не Коко Шанель вытеснила из одежды женщин корсеты, а совершил это преобразование Поль Пуаре, причем еще в то время, когда сама Габриэль постигала незамысловатые науки в унылой обстановке монастыря. Наконец, Коко Шанель не была даже первым модельером, решившимся на создание духов. Ее миссия оказалась совершенно другой, поскольку она изменила отношение самих женщин к одежде и к ощущениям, которые эта одежда может им дать. «Коко Шанель не убрала корсет из женского костюма, но убрала его из женской головы» – так оценивают ее вклад в искусство Высокой моды. Действительно, Коко Шанель невозможно и недопустимо судить по формальным, признанным обществом современников критериям. Гораздо более весомым в личности Коко Шанель был скрытый философский смысл в создании стереотипа современной женщины: будто бы следуя мужским желаниям и являясь мужчинам в виде, максимально приближенном их ожиданиям, женщина вместе с тем получает необъяснимую власть и способность навязывать патриархальному миру свои идеи. Главное, что удалось сделать легендарному модельеру, – изменить восприятие общества женской сути. Коко Шанель удалось соединить в одежде и стиле мужские ожидания и женскую раскованность, независимость и свободу. Полностью зависимая от мужчин в начале пути, Коко Шанель за годы развития своей идеи в значительной степени продвинула свои замыслы при помощи очарованных ею поклонников. Нередко или даже часто совершая исключительно мужские поступки, демонстрируя мужское поведение, она сделала себя не только независимой, но и несказанно влиятельной, почти всесильной законодательницей стиля, перед которой преклонялись и мужчины, и женщины, которую боготворил почти весь мир. Территория нелюбви Рождение и первые годы жизни в почти нищенствующей семье мелкого торговца из провинциального французского городка Сомюра пропитали Габриэль ранним осознанием тяжелого крестьянского труда и утлого дна общества, сумрачная тень которого всегда довлела над нею в тяжелые годы становления. Перспектива остаться на обочине жизни удесятеряла ее силы, стимулируя противостоять любым трудностям и искать обходные пути любых преград. Хотя у Великой мадемуазель достаточно биографов, настоящих подробностей ее детства известно не так уж много. Достигнув влияния, Коко Шанель постаралась перекроить свою биографию вместе с модой и стилем. Но даже при сложности отделения вымысла от действительности можно однозначно говорить о понимании малышкой Габриэль с первых лет жизни двусмысленности своего существования, катастрофическом дефиците любви и родительской привязанности. Ключевым событием детства оказалась ранняя смерть матери. Это потрясло до основания, перевернуло жизнь двенадцатилетней девочки вверх дном, словно бросив в яростный кратер вулкана, в котором можно либо сгореть заживо, либо появиться на свет заново, обновленной и закаленной, с притупленной чувствительностью и сурово-агрессивной установкой на все окружающее. Похоже, именно такое преобразование и случилось с Габриэль. Потерянная и лишенная материнской ласки, девочка была добита поступком отца, который отдал ее в приют. Уже в это время она ощутила вопиющее различие между полами: если мальчики после смерти матери были пристроены в семьи родственников, девочек ждало тусклое монастырское прозябание. Глубоко внутри ее естества засел тяжелым осадком и тот печальный факт, что изнуренная работой и рано ушедшая из жизни мать была постоянно привязана к детям, тогда как отец всегда вел вольный образ жизни, не отягощая себя излишними заботами ни о потомстве, ни о достатке. Не исключено, что такой фатальный опыт матери отвратил ее от собственного материнства. Она чувствовала себя абсолютно брошенной и нередко закатывала чудовищные истерики. Совершенное игнорирование девочки отцом в период формирования личности (он так ни разу и не навестил ее в приюте) в значительной степени способствовало формированию специфического отношения будущей законодательницы моды к мужскому полу. Отец не выполнил своей основной функции по отношению к дочери: из-за отсутствия любви отца Габриэль не смогла стать полноценной женщиной, оставшись наедине со своими страхами и сомнениями. В результате ее скрытое предубеждение против мужского мира и даже некоторая озлобленность имела определенное сублимированное выражение в непреодолимом напряженном желании отомстить мужчинам за детские ощущения своей ущербности и отсутствие того положения в обществе, которым изначально обладают мужчины. Успешная деятельность, которая должна была обеспечить достижение высокого и независимого социального статуса, а еще лучше – общественного признания, стала едва ли не навязчивым ориентиром Габриэль после того, как она оставила монастырь. Долгое пребывание в монастырском приюте научило ее не бояться жизни, привило стойкий иммунитет к событиям любого рода. Годы душевных мук и блуждания в замкнутом пространстве суровой священной обители придали ей сходство с едва родившимся на свет кукушонком, который, чтобы выжить, выталкивает из гнезда других птенцов чужой птицы. Жажда жизни и цепкость девочки сформировались взамен нежности и ласки; а болезненная склонность к чистоте и порядку, привитая в монастырских стенах, навсегда отпечаталась в ее сознании. И если продолжительная фрустрация в раннем возрасте, ужасающее сиротство и одиночество, гнетущее ощущение беспомощности и бедности стали первым восприятием мира, то к моменту выхода из приюта в самостоятельную взрослую жизнь ее самооценка заметно изменилась. Габриэль с юных лет была готова к конкуренции и борьбе гораздо лучше детей, которые выросли в счастливых семьях, где есть любовь. Закалка тяжелых лет дала ей силы женской стихии для успешной борьбы с противоположным полом, она тайно вознамерилась создать в мужской цивилизации такое положение для женщин, от которого бы ахнули законодатели современной культуры. Несмотря на миловидные внешние черты, в характере Габриэль появились не свойственные девушкам жесткие нотки, она становилась такой же, как реальный мир, с которым ей долгое время приходилось сталкиваться, расшибаясь о его углы. Девушка стала практичной, проворной, смелой до агрессивности и изворотливой до непредсказуемости. От терпеливых монахинь она переняла тихую настойчивость и старательность, а также способность выдерживать продолжительный монотонный труд. Стойкие непритязательные женщины научили ее ловко обходиться со всеми принадлежностями для рукоделия: ее готовили к жизни, а скорее всего – к выживанию в противоречивом и неоднозначном патриархальном мире. Ношение униформы также отложило специфический отпечаток на восприятии девушкой одежды. В течение долгих лет она будто была стиснута и придавлена монастырской строгостью стиля. Кроме того, дополнительной мотивацией к освоению нехитрых премудростей примитивной кройки и шитья стала необходимость научиться выглядеть привлекательно, не имея особых средств. В течение долгих монастырских лет девушка сполна насмотрелась на беспомощность и бесперспективность женщин, тянущих бессмысленную лямку религиозного смирения, поэтому ей не терпелось изменить свою жизнь, стать другой, увидеть иные, более яркие краски жизни и плоскости бытия, которые, она была уверена, существуют. Именно поэтому одной из наиболее действенных и четких подсознательных установок, которую Габриэль вынесла из приюта, была ставка на сильных мужчин. Кроме того, негативный опыт несчастной семьи, в которой она родилась, довлел над нею, оставив заметный отпечаток рационализма в поведении. Прежде всего, она оценивала мужской мир по поведению своего отца, который в ее восприятии представал человеком, привыкшим скользить по поверхности. Уже в годы формирования женственности Габриэль ощущала внутреннюю напряженность: она постоянно ожидала от мужчин подвоха. Тут стоит перескочить через многие события, чтобы отметить: кульминация предубеждения и тревожности Коко Шанель по отношению к мужчинам пришлась на ее связь с Артуром Кейпелом, возможно единственной подлинной страстью Габриэль, – он обманул ожидания Габриэль и женился на другой. Этот случай поставил ее перед фактом – она иная и в своей неполноценности не может претендовать на любовь, как не может надеяться на преданность мужчины. Это был поворотный момент в судьбе Шанель, потому что всю последующую жизнь она демонстрировала гипернезависимость и вызывающую свободу отношений с мужчинами, которые, по сути, являлись компенсацией раннего чувства ущербности и отторжения. А продолжительная и глубокая фрустрация из-за женитьбы мужчины, которого она жаждала видеть своим спутником жизни, была связана еще и с фобией несоответствия высшему обществу. Габриэль поклялась, что достигнет такого статуса, который будет стоять над богатством, званиями и титулами и, может быть, даже над любовью. Раннее взросление привело девушку к весьма оригинальной самоидентификации. Во-первых, она пребывала в незыблемой уверенности, что умение потрясающе выглядеть и эффектно преобразовывать свою внешнюю оболочку дает почти неограниченную власть над мужским миром. Во-вторых, ее стихийно формирующаяся натура ощущала, что доверия мужчинам не может быть по определению: глубоко внутри нее до конца дней жило детское потрясение поступком отца, который после смерти матери покинул ее на произвол судьбы. Таким образом, еще в годы монастырского становления в глубинах женского естества Габриэль зародилась непростая концепция взаимоотношений с мужчинами, в основе которой лежало необычное переплетение чувств – болезненного недоверия к мужчинам и растущего желания использовать их возможности, смешанного с трепетным стремлением к любви. Брак по расчету казался ей слишком упрощенным способом решения обозначенных задач и потому неприемлемым. Уязвленная и униженная годами одинокого прозябания в приюте девушка была готова на все. Она осознавала: чтобы стать игроком в этом неженском мире, необходимо слепить из себя независимую фигуру. Тогда можно играть желаниями мужчин, как мячиком, то с радостью принимая бросок, то со всей силой негодования отбрасывая от себя. Существовал еще один важный нюанс, толкавший юную Габриэль в объятия мужчин, уверенно стоящих на ногах и пользующихся авторитетом в обществе. Она смотрела на мир глазами реалистки и прекрасно понимала, что ее воспитание и незамысловатое образование в законсервированном сдержанном монастырском мирке никак не обеспечат восприятие ее как девушки с утонченным вкусом, изысканными манерами и адекватным набором знаний, необходимым для принятия ее высшим обществом. А в том, что Габриэль готовила себя к более масштабной роли, чем ей сулила судьба, нет никакого сомнения. Подняв планку своих вожделений на пока еще недосягаемый уровень, она с необычайным рвением взялась за преобразование своего облика. Но в период расцвета женственности девушка не помышляла усадить себя за книги или пытаться получить престижное образование. Она сделала другой выбор, решив пройти путь познания через мужчин, втянув в себя, как чайный аромат, их мудрость, манерность, элегантность… В течение долгих лет Габриэль была стиснута навязанным религией жизненным укладом, который дисциплинировал и не позволял расслабиться. Но стремление к свободе и желание вырваться из этой среды, где она обитала в неказистом царстве нудного монотонного шитья, подтолкнуло к поиску иных форм существования. Тем более что девушка давно решила доказать себе и окружающим, что она на что-то способна. Поэтому, когда по достижении восемнадцати лет Габриэль оказалась в школе города Мулена, она с радостью взялась за работу в магазине одежды. Принимая и выполняя заказы на пошив детской и женской одежды, девушка получила первый опыт взаимодействия с людьми, которые намерены обновить гардероб, с удивлением отметив, что общение с клиентами и навязывание своих идей доставляет ей удовольствие. Еще ее поразило, как податливы люди, как легко они готовы следовать чьим-либо рекомендациям, если только эти советы даны уверенным тоном специалиста. В новой жизни девушки в Мулене были и другие возможности, которые она не преминула испытать. Несмотря на отсутствие голоса, Габриэль всерьез решила попробовать себя на сцене. В многочисленных историях о законодательнице моды XX века не раз упоминалось, что она, выучив пару простеньких песенок, с чувством исполняла их перед завсегдатаями кафешантана «Ротонда». Именно со сценическими пробами больше всего связывают и приклеившееся к девушке прозвище Коко, которое осталось с нею на всю долгую жизнь. В этой связи важно заметить, что Габриэль не довольствовалась тем, что дает ей судьба, а сама встала на путь активного поиска. Если в магазине одежды Габриэль искала применения своим рукам, то на подмостках она искала случая продать себя целиком, как живую игрушку в блестящей упаковке. Но это была на редкость активная жизненная позиция, которой она осталась верна в течение всей жизни. Установка «Действовать в любых, даже самых неблагоприятных условиях» каждый раз будет выводить ее на новый, ранее неведомый и кажущийся недостижимым уровень. В маленьком Мулене юная Шанель начала одновременную борьбу на всех возможных фронтах, и это не могло не привести ее к успеху. Благодаря внешней привлекательности и оригинальности образа Габриэль сумела ослепить одного из прожигавших время в «Ротонде» состоятельных офицеров Этьенна Бальсана. Он скептически относился к карьере начинающей певички, зато быстро убедил ее прекратить выступления и удалиться на время с ним в богатый особняк родового гнезда. Ее первый мужчина оказался дворянином и обладателем немалых средств, которые позволяли ему вести беззаботную жизнь отъявленного кутилы. Роскошь жизненного уклада Этьенна произвела на малышку Шанель неизгладимое впечатление, но ее с самого начала тяготила роль содержанки. Тем более что она была не единственной пассией безнадежного щеголя в погонах. Чтобы выжить и победить, ей надо было снова предстать иной, отличной от всех и вместе с тем выразительной и привлекательной. Умея ловко орудовать ножницами и иголкой, девушка попыталась выделиться хотя бы стилем одежды, более вольным и свидетельствующим о ее независимой натуре. О ловеласе Бальсане тогда говорили, что больше всего он любит лошадей и женщин. И конечно, горделивую девушку больно задевало быть одной из многих. Но, осознавая всю двусмысленность своего положения, она намеревалась извлечь из ситуации наибольшую пользу. Ей хотелось попасть в мир аристократии, а для этого надо было действовать, выделяться, стать единственной и неповторимой. Именно тут и помогло отсутствие изысканного шаблонного воспитания, что способствовало раскованности и легкости: она прошлась по общепринятым нормам ношения неудобной и одинаковой по стилю одежды, как ледокол, ломая все на своем пути и открывая новую, более удобную и простую дорогу. Наконец, еще одно подталкивало девушку: одежда женщин высшего света была для нее несказанно дорога, им необходимо было противопоставить что-то совершенно иное по сути, сногсшибательное и разящее наповал. Во главу угла самой идеи молодая куртизанка поставила простоту и удобство. Поэтому Коко с задором и определенным вызовом отказалась от принятых в офицерском кругу мудреных широких платьев с корсетом, драпированных целыми метрами ткани. Шанель, еще сама того не осознавая, начала создавать собственный стиль. Его основой послужил стиль одежды тех самых элегантных и любвеобильных мужчин, с которыми пришлось общаться в обществе Бальсана. В ход пошли рубашки, галстуки, жакеты, бриджи-галифе для верховой езды – то есть предметы мужского гардероба, которые виртуозные руки девушки после небольшой стилистической доработки превратили в удобную и вместе с тем вызывающую, необычную для глаза женскую одежду. Работа захватила ее, а результаты были приняты не только благодаря смелости использования нового стиля. Сама Коко нравилась мужчинам своей легкостью и одуряющей фееричностью; на фоне невзрачного поведения изысканно однообразных кокеток ее манеры обескураживали и пленяли оригинальностью и смелостью. Она же затеяла большую игру: нарциссическая натура, Коко Шанель бредила тем, чтобы завораживать и влюблять в себя, однако сама уже помышляла о совершенно другом. И девушка «с фигурой подростка и вкусом феи» очаровывала мужчин, но вовсе не для любви, ей нужна была независимость и полная власть на этим слащавым и слюнтяйским миром, который прежде низвергнул ее в канализационную яму. Результаты первых опытов с одеждой Коко ввела через мужчин, сквозь призму их безоговорочного одобрения. В этот период девушка смастерила целую коллекцию шляпок, которые стали пользоваться успехом у женщин и даже попадали на сцену. Именно тогда на будущую законодательницу мод впервые обратили внимание как на дизайнера одежды, а когда в одной из газет появились рисунки ее шляпок, Коко Шанель приободрилась и решила двигаться дальше в реализации новой идеи. Ее прельщали и манили две вещи: во-первых, создание новой одежды всегда будет оставлять ее неповторимой, а во-вторых, свое дело сделает ее независимой. И то и другое сулило признание. Покорение мира моды Мужчины в жизни Габриэль Шанель всегда были своеобразными ступенями. И естественно, самой весомой ступенью была первая, которая ознаменовала главную трансформацию некогда уязвленной психики. Коко Шанель благодаря созданию своего собственного дела очень плавно и последовательно перешла из категории женщин, способных существовать только при мужчине, в очень малочисленную группу женщин, способных быть самодостаточной личностью, развиваться под воздействием внутренних импульсов. Жалкая содержанка со сложным детством и зависимым от каприза мужчин положением, Габриэль давно была внутренне готова к самостоятельному развитию, открывающему путь к полной свободе. Она страшилась власти мужчин над собой, как пожара, поэтому ее игра была направлена на тайное противоборство с противоположным полом. Нужны были только средства и ободрение, и она выбрала единственно возможное оружие – свое женское очарование. И не зря: и деньги, и психологическую поддержку предприимчивая девушка получила от своих кавалеров. И если богатый любитель увеселительных мероприятий Этьенн Бальсан познакомил ее с высшим светом и своим полуравнодушным отношением к экспериментам любовницы с нарядами не отвратил последнюю от этого дела, то следующий мужчина в ее жизни помог совершить поистине революционный переворот. Это было как тройное сальто: раз – и вместо решившейся на акробатику бедной куртизанки после виртуозного кульбита на то же место чудесным образом опустилась деловая женщина. Только теперь уже холодная, расчетливая и желчная. Ее отношение к миру было отображением отношения окружающих к маленькой сироте Габи. В высшей степени показательно, что она никогда не вспоминала о своих родственниках, демонстрируя редкое безразличие к прежней жизни. Обновленная Габриэль резко, с присущим ей властным жестом зачеркнула все, что было до рождения Коко Шанель. Конечно, на самом деле все было не так просто, потому что Коко Шанель полагалась не на везение, а на отважные нововведения и их агрессивный маркетинг. Она поражала работоспособностью и деловыми подходами к ведению дела, совершенно не свойственными для двадцатилетней девушки. С другой стороны, это опять-таки был ее единственный шанс изменить жизнь коренным образом. Просто она очень хотела вырваться из своего круга, забыть запах зловонной нищеты и наслаждаться независимостью и славой, сама мысль о которой вызывала у нее умиленное головокружение. Ради такого можно было работать двадцать четыре часа в сутки. И она ничуть не жалела себя. Впрочем, соблюдая золотое правило наглядного примера, а именно: она осознавала, что сама является единственной моделью и единственной рекламой собственного дела. От первого и до последнего дня жизни в мире моды Коко Шанель не забывала этого, поражая современников свежестью, молодостью, задором и явным несоответствием возрасту. Для этого у нее также был набор собственных железных правил, в которых здоровый образ жизни, полноценный сон, простая и грубая пища, а также свежий воздух деревни и леса играли неизменно важную роль. С наследником английской династии углепромышленников, заядлым игроком в поло и настоящим аристократом Артуром Кейпелом по прозвищу Бой Коко Шанель познакомилась как раз благодаря Бальсану. Говорили, что Артур обладал необыкновенным обаянием, тонким вкусом и был весьма хорош собой. Возникшая между ним и Габриэль любовная связь, казалось, была неминуема. Ведь расчетливая девушка действовала наотмашь, сражая своих мужчин наповал. Эта-то связь и привела к тому, что в Париже на улице Камбон появился первый собственный бутик Шанель. Со временем он вырос до знаменитого салона мод и на всю жизнь оставался для королевы моды своеобразной штаб-квартирой и напоминанием о мужчине, которого она, по всей видимости, любила. В первые же месяцы она работала едва ли не до изнеможения, создавая удивительные и простые вещи. Она никогда не ждала вдохновения. Жакеты, свитера игроков в поло, блузы с галстуками – все, что заимствовала Шанель у мужчин, после обработки неуемной Коко превращалось в нечто обворожительное и таинственное. Продвижение идеи изменения моды неожиданно совпало с войной. Казалось бы, все начинания должны были прекратиться, ведь сложно думать о красоте, когда мир в очередной раз вдруг сталкивается со смертью и кровью. Но настойчивая модистка была иного мнения; она утверждала, что война сослужила ей незаменимую службу. Ее острое, восприимчивое к малейшим переменам чутье подсказало, что надо неотступно следовать за клиентурой. Привыкшие к шику и роскоши, богатеи всегда останутся податливыми к дорогостоящему авангардизму. В небольшом и престижном для обитания городке Довилль, куда съезжались обитатели соседних поместий и парижские богачи, Шанель открыла уже не просто аматорскую шляпную мастерскую, а настоящий магазин, ставший источником новой моды. Оригинальные фланелевые жакеты, необычные вязаные туники и юбки прямого покроя с открытыми лодыжками начали завоевывать мир именно с этой точки земного шара. А сами женщины были неожиданно обескуражены какой-то новой свободой, подаренной Шанель. В то время, когда толстосумы и их шикарные дамы состязались в стильности, сама Коко без устали работала над новыми способами совершенствования одежды. Прошло совсем немного времени, и подобный бутик появился и в Биаррице, фешенебельном курорте, куда в сомнительное время политических перемен стекалась богатая знать, напуганная продвижением немецких войск. Хотя Коко Шанель оперировала ссудами своего богатого друга, она проявила изумляющую для необразованной женщины деловитость. Например, она организовала в Биаррице настоящий Дом моделей, ориентированный на девушек из высшего общества. При этом платья из ее коллекции легко расходились по три тысячи франков. Она уловила, что успехом будут пользоваться более открытые и более откровенные купальники без излишних украшений, заставив клиенток выстраиваться в очереди за своей продукцией. Коко Шанель сама внедряла свои «дурные манеры» в жизнь, например загорая полураздетой под открытыми лучами солнца и взглядами зевак. Она становилась скандально известной и тем самым легко приучала более состоятельных и менее волевых к своему стилю жизни. Незаметно Коко становилась богатой. Но полученные баснословные суммы она и не думала транжирить. В первую очередь Коко Шанель возвратила деньги Артуру Кейпелу, совершив символический акт приобретения независимости и отвержения мужского покровительства, основанного на сексуальной эксплуатации. Отныне дело принадлежало только ей, а изысканная форма проституции осталась позади. Но в таком событии был и иной подтекст – богатый аристократ к тому времени женился на девушке своего круга, чем больно ранил приобретающую известность Шанель. Ей еще раз указали на ее место, и она с еще большим рвением взялась за развитие открытого производства нового стиля. Уже через несколько лет после начала самостоятельного движения в мире Высокой моды журнал «Харпере Базар» отмечал, что женщина, в гардеробе которой нет хотя бы одной вещи от Шанель, безнадежно отстала от моды. А концу войны, пока сражающиеся мужчины уничтожали друг друга на залитых кровью полях битв, на прилавках Коко впервые появились элегантные бежевые ансамбли из платьев и пальто, а также вечерние платья из черного тюля, украшенные черным янтарем. Она решила обслуживать городских модниц комплексно, представляя им полный гардероб. Хотя Шанель вдумчиво и дотошно трудилась над каждой деталью, главной мыслью такого подхода являлся как можно более полный охват рынка. Ощущая спрос, она насыщала рынок, создавая тем самым империю моды от Шанель. Все предложенное отличалось удобством и новизной: одежда не стесняла движений, включая между тем элементы, которые выглядели вызывающе. С Артуром Кейпелом они вроде бы оставались друзьями, но в душе Коко Шанель словно что-то оборвалось. В очередной раз мужчины играли в ее судьбе злую и подлую шутку, заставляя ее ощетиниваться и приобретать все больше мужских черт характера. Внезапная же гибель Кейпела в автомобильной катастрофе через год после женитьбы выбила Коко из колеи на долгие месяцы; это событие показало, что ей не чужда эмоциональность и глубокая привязанность. Не исключено, что, окажись бедная сирота из монастырского приюта избранницей этого мужчины, она отказалась бы от самостоятельного продвижения к успеху и не достигла бы таких головокружительных высот в области Высокой моды, посвятив себя счастливой семейной жизни с любовью и материнством, которые кто-то должен был пробудить. Но время уходило, и традиционная женская роль ускользала, как берег для уплывающего вдаль корабля. А вот на другом берегу, куда неотступно несло ее корабль, в царстве мужских принципов ждали упорные конкуренты, ненавязчиво стимулирующие дальнейшую трансформацию полоролевой функции. Чтобы утвердиться в самостоятельном неженском бизнесе, необходимо было соединить цикличность, или серийность, нововведений с динамичностью их внедрения в массовое сознание, естественно не теряя творческой жилки. Коко Шанель очень хорошо уловила возможности исторического момента и именно благодаря этому сумела вырвать пальму первенства у Поля Пуаре, который небезосновательно величал себя «тираном» моды. И если знаменитый создатель моды XX века покорил Париж на добрый десяток лет раньше Шанель, открыв еще в первые годы века свой Дом моделей и собственный журнал на Рю Аубер, то неутомимая Коко разрушила его монополию своей экстравагантностью и личным присутствием в продвижении тех или иных предметов одежды. Казалось, она одевала в первую очередь себя, а уж затем весь остальной мир. Сначала запоминалась она сама, а уж с нею – ее одежда, и в этом оказалось основное преимущество Коко. Хотя именно Пуаре заменил корсет гибким бюстгальтером с легким поясом для чулок, ввел прямые ниспадающие платья, первым из дизайнеров выпустил парфюм, только Коко Шанель удалось закрепить новшества на долгие годы. И совершила она этот рывок благодаря неизменному шоку, который вызывало ее личное появление в свете в той или иной одежде, использование тех или иных аксессуаров. Наконец, главной революцией в моде, которую совершила Шанель, стало массовое поклонение новинкам. Если до нее модельеры работали с аристократической, богатой аудиторией, кру́гом избранных, считающих себя обладателями тонкого вкуса, Коко Шанель расширила свою клиентурную базу до невероятных пределов, сделав каждую новинку доступной для каждой женщины. Причем далеко не только для красавиц. «Мода становится модой только тогда, когда выходит на улицы», – утверждала Коко Шанель, ставшая знаменитой и узнаваемой повсеместно. Действительно, визуальная и техническая простота моделей позволяла создавать их многочисленные репродукции даже портнихам-самоучкам в домашних условиях, что совершенно изменило восприятие модельера в глазах общественности. Коко Шанель дала обыкновенным женщинам возможность следовать за модой, что сделало ее общественно значимой. Именно это позволило ей навечно связать новинки со своим именем, хотя некоторые творческие решения принадлежали вовсе не ей. Печаль и смятение Коко Шанель по поводу смерти возлюбленного рассеялись, когда она познакомилась с великим князем Дмитрием Павловичем, изгнанным из России за участие в убийстве Распутина. Отпрыск царской семьи был моложе Коко, но это не помешало возникновению любви между ними. Короткий феерический роман с кузеном российского монарха привел к… созданию знаменитых и чарующих духов. Князь, от которого веяло какой-то непостижимой мистикой, сумел пробудить у практичной француженки уверенность в том, что духи имеют тайную и сильную власть над человеческими мыслями. Во время совместного путешествия в Грас он познакомил Коко Шанель с выдающимся химиком-парфюмером Эрнестом Бо, экспериментировавшим со смесями различных ингредиентов. Несмотря на то что до этого существовали лишь однокомпонентные духи, Коко Шанель решилась на смешание цветочного аромата. Появившиеся в результате смелого смешения многих ингредиентов духи Chanel № 5 завоевали весь мир, принеся Коко Шанель сказочные прибыли. Она все делала по-другому, чтобы врезаться в память уникальным, абсолютно новым решением той или иной задачи. И даже тут, выпуская духи, Шанель использовала вместо привычных вычурных флаконов из цветного или матового стекла совершенно прозрачный хрустальный параллелепипед без единого украшения. Вызывающая простота произвела сенсацию восприятия, настолько публике это показалось необычно и скандально. Удивительно, но каждый новый мужчина в жизни Коко Шанель становился новым этапом приобретения мудрости и заполнения брешей в образовании, оставляя какую-то символическую память в виде ее творческого взлета. После женитьбы и смерти Артура Кейпела, с уходом которого свершилось полное разрушение представлений о брачном союзе с мужчиной, любовники и просто поклонники стали мелькать в жизни Коко, как шальные декорации в удачном спектакле. Она не была счастлива, но жила признанием, почитанием и восхищением мужской половины человечества, постепенно превращаясь в Вечную мадемуазель. Не к этому ли стремилась та ущемленная и обиженная девушка, так и не сумевшая избавиться от комплекса недоверия к мужчине? Последовавший за связью с великим князем Дмитрием многолетний роман с герцогом Вестминстерским научил Коко ценить роскошь, почувствовать вкус к изысканным драгоценностям и твиду, из которого она впоследствии создала свой знаменитый костюм. Герцог открыл двери в дома многих влиятельных людей, в том числе состоялось личное знакомство Коко с Черчиллем, с которым они жили на соседних виллах. Очень хочется верить, что герцог Вестминстерский действительно предлагал Коко Шанель стать его женой. Но скорее всего, это хорошо обыгранная легенда в интерпретации самой Мадемуазель, обрамленная высокопарной фразой о том, что «герцогинь много, а Коко Шанель одна». С возрастом одиночество сказывалось все болезненнее; ей еще более важно было подчеркнуть свой независимый статус как утешительный приз за отказ от традиционной роли. Зато из этой связи Коко Шанель вынесла страстное увлечение драгоценностями, конечно в творческом, а не в стяжательном смысле, и чисто английскую привязанность к свитерам, которые сумела, вместе с использованием подделок драгоценностей, возвести в культ. Пожалуй, наиболее благоговейное отношение самой Мадемуазель было к Сергею Дягилеву, которого она однажды назвала единственным учителем. Известный русский хореограф был необычайно популярен в Европе, его спектакли считались вершиной балетного искусства. Молва утверждает, что знаменитое изобретение Коко Шанель – маленькое черное платье – было навеяно балетом Дягилева. У практичной Мадемуазель водились деньги и присутствовал неизменный талант заводить знакомства с выдающимися мужчинами. Она ненавязчиво помогла Дягилеву, профинансировав легендарную постановку «Весны священной». На подпитку экзотическими и оригинальными идеями она никогда не жалела средств… И еще об одном мужчине Коко Шанель нельзя не упомянуть. Без преувеличения, в полном объеме ювелирная линия Chanel реализовалась благодаря талантливому художнику и издателю Полю Ирибу. Пятидесятилетняя Коко настолько увлеклась, что чуть было не лишилась своего уникального статуса «Мадемуазель». Они даже были обручены, но Поль Ириб неожиданно умер от сердечного приступа прямо на теннисном корте. Именно с Полем Дом Chanel представил эпатажную коллекцию ювелирных украшений из бриллиантов. Как описывала мероприятие пресса, представленные на черных мраморных подставках восковые манекены женских фигур с украшениями, отраженные во множестве зеркал, выглядели божественно… Тут впервые были показаны новые формы бриллиантов – в виде треугольника, шестиугольника, трапеции. Нужно было постоянно удивлять публику, и Шанель при помощи близких мужчин совершала невероятные трюки. Шанель одела женщин в брючные костюмы. Ее маленькие черные платья теперь носили все – от принцесс до горничных. Она предложила украшения, в которых были смешаны фальшивые камни с настоящими. Даже после десятка лет вынужденного затворничества в Швейцарии появление Коко Шанель с новой коллекцией в послевоенном Париже опять превратило ее имя в сенсацию. Несмотря на холодный прием (безусловно инспирированный конкурентами), она вновь менее чем за три года добилась сногсшибательного успеха. Даже возраст не помешал ей потеснить на Олимпе Высокой моды новые символы – Кристиана Диора и Эльзу Скиапарелли. Коко Шанель была далеко не первой известной женщиной, которая предложила носить брюки и сделать короткую элегантную стрижку. Но она «освятила» эту трансформацию в одежде и стиле. Закрепив за собой статус модельера с безупречным вкусом, создав из собственного имени брэнд при содействии уже самих почитателей, она могла отныне вводить или выводить из моды все, что вздумается. «Украшения ставят свою метку на эпохе. Я бы хотела, чтобы моя была отмечена бижутерией Шанель», – она не вымаливала, она требовала вхождения в Историю как плату за тот адский труд и неординарную, вряд ли счастливую судьбу, полную признания и страсти, но лишенную любви. Стоит немного вспомнить о скверном характере Мадемуазель. О том, что она осталась одна и не произвела на свет себе подобное существо, то есть напрочь отвергла традиционную женскую роль. Нелюбимый ребенок, она не научилась и не могла любить, отдавая, как это делают женщины-матери, женщины-подруги. Продукт своего детства, она в течение всей жизни развивалась по мужскому типу, компенсируя довлеющую над душой внутреннюю тревогу детской ущербности и неполноценности. Доказывая свою женскую состоятельность и превосходство, побеждая и покоряя весь мир избранным для себя изысканным оружием, она, прежде всего, боролась с собой. Внутреннее расколотое «Я» было всем миром и для жаждущей любви и ласки провинциальной девушки, и для достигшей мировой славы и признания зрелой женщины. Она пришла в него, чтобы брать, взять силой то, что не дали мать и отец, и потому внутри этой буйной натуры жило неприятие материнства как противоестественного и даже мазохистского акта, отвержение любви как части подчинительного процесса в отношениях мужчины и женщины. Внутренний мир этой ослепительной и вместе с тем безнадежно одинокой женщины оказался более чем сложным. Признание и роскошь обеспечивали всем, кроме гармонии; короткие романы и непродолжительные любовные истории оказывались лишь островками радости, компенсацией отступничества, а не покидающая душу тревога с годами все чаще выливалась в чувство пренебрежения к окружающим людям. Говорят, она третировала своих подчиненных, поступая с ними как с неживыми манекенами, призванными обеспечить ее успех. В этом смысле светская львица и законодательница утонченного вкуса, пожалуй, была вампиром. Она не стеснялась ругать конкурентов и была тут гораздо менее изысканна в выражениях, нежели в создании стиля. В отъявленных ругательствах проступала не столько нетерпимость к людям, сколько главные черты ее истинного лица: неудовлетворенность и неутоленность играемой ролью. Эти внутренние противоречия стимулировали неутомимую женщину к работе, и они же заставляли безудержно страдать. Известный в то время фотограф Сесиль Бийтон, написавший о Коко Шанель, откровенно говорил о желчности, отсутствии великодушия и лояльности в поведении этой женщины. Словно в отместку за свое детство, она принуждала весь мир служить ей одной. Она настойчиво пыталась научить женщину жить в гармонии, но не сумела лишь одного – достичь гармонии в своей бушующей душе. Мир слушает тех, кто умеет говорить Бывшая воспитанница монастыря, содержанка без образования покорила весь мир, превратив себя в величайшую легенду, монумент XX века. Одним из технических секретов находок Шанель было удобство: в предложенной ею одежде можно было жить. Но с техническим достижением она объединила новую философию для женщины, наделив ее иным, более раскованным и свободным образом мыслей. Став главной манекенщицей своей торговой марки, она благодаря неограниченной уверенности в себе и развитой способности очаровывать переубедила публику и заставила следовать за собой. Почему ей так легко удавалось привлечь внимание выдающихся современников? Потому что она всегда демонстрировала иной, отличный от традиционного и ожидаемого, крайне вызывающий стиль поведения. За счет этого и еще невероятного для женщины цинизма ей удавалось представать пред миром непредсказуемой. Это любят, потому что всегда ждут от такого человека очередной выходки. Сама Коко Шанель как явление была сплошная беспардонная выходка. Она, конечно же, понимала все это и играла. Ей импонировало величие, поклонение, блистательность живой иконы, и потому она очень старалась не потерять форму. Наличие личного культа Коко Шанель неоспоримо, ее мировая популярность не имела аналогов. Действительно, мы имеем дело с женщиной, которая не только поставила в своей жизни творчество выше всего остального, но и сумела плоды своих творений воплотить в индустрии своего века, добиться максимального объединения идей эволюции красоты с техническим прогрессом времени, заставила служить себе не только влиятельных мужчин своего времени, но и самые действенные технологии. В отличие от многих других мужчин и женщин, в течение почти всей жизни Шанель демонстрировала необыкновенную чуткость к своему внутреннему голосу, не отвергая чужих мнений, она никогда не считалась с ними и все свои решения принимала сама. Суровое детство в монастыре научило ее быть непримиримой и даже черствой, лишенной жалости к окружающему миру, который она рассматривала почти исключительно сквозь призму использования в своих личных целях. Люди в восприятии Коко Шанель были преимущественно манекенами, но ее сильная воля позволяла ей эксплуатировать их без всякого стыда. Правда и то, что наряду с нетерпимостью к людям она изумляла своей сосредоточенностью и способностью к продолжительному, почти адскому труду. Мир узнал Шанель тридцатилетней, когда она, не стучась в дверь, ворвалась в узкое пространство Высокой моды. Эта пылающая женщина, восхитительная внешне и жуткая внутри, моментально оценила все выгоды манипулирования массовым сознанием и навязывания идей. Очень быстро она осознала, что для узнаваемости необходим резонанс, оттенок загадочности или, еще лучше, откровенного скандала, основанного на вызове общественному мнению. Единственным сопутствующим условием резкого поведения должна быть практичность, реальность предлагаемого. Тогда все что угодно приживется в мире, где одни навязывают идеи, а другие их безоговорочно принимают, боготворя создателей нового, какими бы ужасными они ни были. Коко Шанель всегда исповедовала эту идеологию. Все, что она делала, сопровождалось удивительными легендами. Это проистекало изнутри ее натуры: связанная невидимыми путами патриархальной паутины, не являясь богатой девушкой с блистательной внешностью и образованием, она долго ощущала скрытую ущербность в светском обществе. Но устойчивое желание доминировать и покорять мир, рожденное в годы безрадостного детства, развило и редкую смекалку, а также уверенность в необходимости действовать решительно. Сдавленная судьбой в начале пути, она терпеливо сносила внутри все переживания брошенного и обделенного любовью ребенка; набрав же сил, она разжалась, как пружина, с невероятной, космической мощью. И победила мир шика и роскоши его же оружием – сладкой иллюзией о безупречном вкусе и необходимостью платить умопомрачительные деньги за простые предметы одежды и аксессуары, за то, что позволяет под выразительной и привлекательной внешней формой маскировать примитивный внутренний мир. Кажется, она сама постаралась окружить легендой каждую свою новинку. О введении Коко в моду черного цвета журналы писали, что, будто бы не имея возможности носить траур по своему погибшему в автокатастрофе возлюбленному, она заставила всех женщин носить черное. Другая история призвана утолить любопытство обывателя по поводу внедрения в мир короткой стрижки. Согласно версии, она собиралась в Гранд-оперу, но газовая колонка взорвалась и опалила несколько прядей. Взглянув в зеркало, Коко решительно взялась за большие ножницы. Естественно, новую прическу тут же заметил весь Париж. Всей правды не знал никто. Мадемуазель чаще всего сама творила свою легенду, предлагая журналистам и биографам сразу по несколько вариантов, особенно перекраивая детство и период становления. Она не любила вспоминать о той ущербной девице, которая отдала себя богатым мужчинам, чтобы однажды появиться величественной и неотразимой, чтобы ткнуть их носом в такие вещи, о которых не имеют понятия их подслеповатые глаза. Мадемуазель не отрицала всего выдуманного о ней, если только сказочные истории подчеркивали ее загадочную миссию, способствуя формированию светящегося нимба вокруг ее имени. Не исключено, что она сама подбрасывала наживки для сплетен и слухов – она, как никто из современников, понимала важность звучания своего имени в любом, даже самом двусмысленном контексте. Хотя, конечно, обладающая острым умом Коко старалась корректировать представление окружающих о королеве моды. Подобно многим другим замечательным людям, которым свойственно улавливать ход часов Истории, Шанель понимала значение мифологизации своей жизни. Красивая, оттененная оригинальностью легенда всегда довершает то, что хотелось бы видеть в героине. Многое ей удалось навязать: например, она с исступлением в течение пятидесяти лет твердила о своем утонченном вкусе. Легенды хороши, когда они касаются сразу нескольких известных в обществе людей, – это Коко Шанель усвоила очень хорошо. Она всегда большое значение придавала знакомствам. Если в начале пути знаменитые и богатые мужчины могли рассматриваться как потенциальные помощники в продвижении идеи, то, став деловой женщиной, Мадемуазель-модистка рассматривала их уже преимущественно в качестве добрых друзей, которые своим ненавязчивым содействием могли бы способствовать росту ее популярности. Коко Шанель отдавала себе отчет в том, что даже простое упоминание ее имени вместе с известным мужским именем даст много новых поводов для порождения выгодной ей информации. Она приложила немало усилий, чтобы в числе близких друзей числились такие люди, как Пабло Пикассо, Жан Кокто, Сергей Дягилев, Игорь Стравинский, Уинстон Черчилль… Вряд ли будет преувеличением сказать, что в друзьях у Коко был весь интеллектуальный Париж. И она сама сделала все, чтобы это было именно так. Связи со знаменитыми мужчинами действовали как безотказная реклама для женщин. В результате среди клиенток Шанель оказались самые очаровательные и известные женщины своего времени, например Катрин Денев, Марлен Дитрих, Грета Гарбо, принцесса Монако Грейс, герцогиня Виндздорская, наконец, Жаклин Кеннеди-Онассис, Франсуаза Саган, Глория Свенсон. Фактически кульминационным моментом ее профессионального признания стало приглашение в Голливуд. Шанель работала на знаменитую киностудию как художник по костюмам. С Жаном Кокто Мадемуазель окунулась в мир киноискусства, а результатом их сотрудничества стал необычайно популярный фильм того времени «Кровь поэта», для которого Шанель создала несколько костюмов. Она засветилась и во французском кинематографе: костюмы от Шанель замечены в «Любовниках» Луи Маля, «Опасных связях» Роже Вадима, она участвовала в постановке пьес Кокто «Антигона» и «Орфей», балетов «Голубой экспресс» и «Аполлон». Коко Шанель хорошо знала, какие выгоды сулит оперирование смертью. И она не упустила момент, создав деловой костюм розового цвета – словно окропленный кровью президента Кеннеди. Он стал одной из самых знаменитых моделей, вошедших в Историю вследствие трагедии нации. Жаклин Кеннеди надела его в ноябре 1963 года, превратив саму Коко Шанель в идола современной моды. Еще одним секретом ее успеха стало перевоплощение женщины. До Коко все знаменитые модельеры были мужчинами. Они превращали женщину в объект желания, красивую куклу, в игрушку и прекрасный цветок, во что угодно, только не в человека. Свободная одежда из джерси, которую Шанель ввела в моду еще в Довиле, позволила женщине вести себя по-новому, стать энергичной и стремительной. Совершала ли она ошибки? Безусловно, ведь она позволяла себе быть просто человеком, эмоциональной женщиной с присущими ей страстями и тревогами. Пожалуй, самым крупным ляпом в ее жизни оказалось участие в секретной операции специальных служб. Все началось с нового мужчины: в пятидесятисемилетнем возрасте Коко в очередной раз позволила себе увлечься. Ганс Гюнтер фон Динклаге был на полтора десятка лет моложе и служил атташе в посольстве Германии. Достоверно неизвестно, как возникло знакомство, но не остается сомнений в том, что Шанель намеревались использовать вслепую, а именно: попытаться заключить сепаратный мир между западными союзниками и Германией. Есть сведения, что операцией руководил лично шеф немецкой военной разведки Вальтер Шелленберг. План заключался в использовании знакомства Шанель с британским премьером Черчиллем. По всей видимости, угасающая Коко была просто ослеплена мужским вниманием. Так или иначе, она по личному поручению Шелленберга отправилась в Мадрид, где намеревалась через знакомого ей британского посла в Испании выйти на связь с Черчиллем. Операция с треском провалилась, зато после освобождения Франции Коко была задержана. От нее потребовали немедленно покинуть страну, что вылилось в годы невольной ссылки. Как большинство выдающихся женщин, Коко Шанель намеревалась оставить о себе как можно больше материализованных носителей информации, прямо или косвенно связанных с ее именем. Она ловко сотрудничала с пишущей братией, намереваясь ненавязчиво управлять теми, кто брался описывать ее жизнь. Когда дело касалось такого тонкого процесса, как создание ее публичного образа, все шло в ход – от чистого вранья до откровенных просьб и рекомендаций. Тут она снова становилась женщиной, ужасно капризной, похожей на маленькую обидчивую девочку. Живая Габриэль Шанель и овеянная славой, легендарная Коко Шанель – два совершенно разных образа. Она знала это и настаивала, чтобы Великая мадемуазель выглядела безупречной во всем. Писатель и друг Коко Марсель Эдрих, ставшийся ее «летописцем», опубликовал монологи Коко Шанель, в которых она поведала, что ей самой хотелось бы прочитать в книге о себе, конечно же пропуская при этом покрытые сумраком и пылью страницы своей жизни или предлагая взамен свои собственные версии трактовки событий для формирования завершенной легенды. Она верила в то, что ее имя будет жить долго, и потому тщательно вычищала, выхолащивала образ гениальной несуществующей женщины. Но в этом также проявилась ее гениальность. Конечно, она и сама писала о себе. Как в мире моды Коко Шанель агрессивно навязывала свой стиль, так в своих мемуарах она убеждала читателя в том, что исполняла миссию. Исполняла ее как избранница судьбы, меченная высшими, непостижимыми силами. «У меня был возраст нового века, и он обратился именно ко мне, чтобы я выразила его через одежду», – написала она, хорошо понимая благоговение человека перед всем таинственным и экспрессивно сильным. Когда недоставало аргументов и красочных штрихов к рассказу о выдающейся женщине, эта невероятная натура апеллировала к эмоциям. Находясь в самом центре безумного вихря эмансипации, неподражаемая и экстравагантная Коко Шанель своей собственной успешной карьерой и фантастической независимостью от мужчин стимулировала женщин к работе над собой и достижению к своей цели. Возможно, за все это непререкаемый авторитет французов писатель Андре Мальро назвал Коко Шанель среди трех самых знаменитых фигур в истории Франции XX века – наряду с Шарлем де Голлем и Пабло Пикассо. Что ж, женщине, у которой «одевался XX век», многое может быть позволено и многое прощено… Агата Кристи (Мэри Кларисса Агата Миллер) Сюжеты своих детективных романов я нахожу за мытьем посуды. Это такое дурацкое занятие, что поневоле приходит мысль об убийстве. Агата Кристи 15 сентября 1890 года – 12 января 1976 года Писательница с мировым именем, первая леди детективного жанра Она получила титул «королева детектива». Ее книги выпущены общим тиражом более 100 миллионов экземпляров и переведены на сорок пять языков мира. Подсчитано, что только на английском языке в мире было продано более миллиарда копий ее произведений, и по этому показателю ее превосходят лишь Библия и произведения Шекспира. Одна из ее наиболее знаменитых работ – пьеса «Мышеловка» – впервые была поставлена на сцене лондонского театра Амбассадор в 1952 году и в течение последующих двух десятков лет неизменно привлекала громадное количество почитателей, повторившись в более чем восьми тысячах спектаклей. Необычайно плодовитая писательница, автор около 90 произведений, возможно, не так бы воспринималась читателями, если бы не была женщиной. Но настоящая английская леди, плетущая паутины из удивительно закрученных и захватывающих сюжетов, вызывала двойной и даже тройной интерес многочисленных поклонников жанра. Во-первых, сногсшибательной логикой и сбивающей с толку простотой изложения. Во-вторых, появлением совершенно новых, пленяющих оригинальностью идей в самих произведениях. И наконец, тем, что образ блистательной и одуряюще взрывоопасной писательницы никак не вязался с тихой и застенчивой домохозяйкой Агатой Кристи. Это вопиющее несоответствие, какое-то чарующее раздвоение личности сводили публику с ума, заставляя без устали спорить как о произведениях, так и о личности писательницы, лихо внедрившейся в мужскую вотчину. Безусловно, если бы все эти детективные романы были написаны мужчиной, то даже миллионные тиражи не обеспечили бы автору той славы, которая досталась женщине – мастеру детективного жанра. Кропотливый, почти ежедневный труд неутомимого творца, необычная для женщины интеллектуальная сосредоточенность и, наконец, явное расщепление ее личности на две совершенно разные и неординарные половинки создали ее имени славу, достойную героев вековых легенд. В память об Агате Кристи ежегодная конференция детективных писателей классического стиля Malice Domestic назвала свою награду ее именем. Ее имя настолько въелось в сознание людей, что для решения задачи быстрой узнаваемости его нередко используют как марку. Музыкальные группы, магазины берут себе как название это магическое имя, поскольку оно уже само притягивает к себе внимание. Но в то же время Агата Кристи была просто женщиной, порой легко уязвимой, нередко страдающей от бесконечного и гнетущего одиночества, непонимания близких и часто похожей по всем внешним признакам своего жизненного уклада на обывательницу. Кажется, в одной оболочке странным образом ужились два разных человека, две совершенно разные частички одухотворенной энергии. Отступница наполовину Агата Мэри Кларисса была третьим ребенком в семье, уклад которой можно охарактеризовать как классику британского быта среднего класса – в смысле отстаивания консервативных взглядов на вещи и исповедования пуританских ценностей. На формирование странно замкнутого характера девочки, которая слыла среди сверстников необщительной, потерянной и даже забитой, оказали влияние несколько принципиальных факторов. Во-первых, хотя семейную атмосферу ряд биографов оценивает как насквозь пропитанную и наполненную любовью, для самой младшей в семье девочки она оказалась не такой уж однозначно спокойной. Девочка с самых первых дней предстала перед весьма мрачным выбором: соперничать со старшими братом и сестрой за внимание родителей или попытаться создать свой собственный воображаемый мир, заменяющий по комфорту семейную атмосферу. Бороться за родительскую любовь оказалось для нее делом нелегким и, по большей части, неблагодарным, потому что бойкие старшие ребята успешно тянули одеяло на себя и мать чаще отдавала предпочтение шумным, безудержно щебечущим Монти и Мэдж, чем тихоне Агате. Такое положение дел подрывало психологическую основу существования маленькой девочки, а ветреная и легкомысленная мать была слишком занята собой, чтобы глубоко вникнуть в неясные детские страхи и понять глубинную причину тревог своей маленькой девочки. Конечно, было бы несправедливым преувеличением считать, что в семье существовало неравное отношение к детям и что Агата была брошенным ребенком. Но если учесть, что младший ребенок всегда более беззащитен, отсутствие теплой привязанности к девочке со стороны матери и даже некоторые явные элементы отстраненности жалили ее гораздо больнее, чем ее брата и сестру. И следовательно, то, что на психике старших детей никак не сказалось, отразилось на Агате тяжелым штампом отчужденности. Во-вторых, слишком поверхностное отношение матери к детям в случае с Агатой подчеркивалось еще и почти постоянным отсутствием отца. К моменту ее самоидентификации в реальном мире дела в семье пошли не совсем так, как хотелось бы. Это вынуждало отца львиную долю времени уделять заботам о том, как поправить все ухудшающееся финансовое положение семьи. Таким образом, детство младшей дочери заметно отличалось от первых лет жизни старших детей. Похоже, что к моменту наибольшей психологической уязвимости младшей дочери нервозность и тревога начали тихо расползаться по всему дому, приобретая характер туманной угрозы, все больше похожей на грозно нависшую, напитывающуюся темной влагой грозовую тучу. И эта туча разразилась ужасающим громом и холодными ливневыми потоками, когда отец неожиданно скончался. Агате было всего одиннадцать, когда весь мир вокруг начал стремительно меняться. Ее страхи превратились в навязчивые фобии, а призраки стали постоянными гостями болезненно восприимчивого воображения. Правда, за редкие счастливые минуты общения отец успел привить младшей дочери патологическую любовь к головоломкам, ребусам, арифметическим и логическим загадкам, которая в будущем станет основой феномена писательницы – будет привлекать интерес широкой читательской аудитории совершенно неожиданными и необычайно острыми сюжетными линиями с бесчисленным количеством загадок, трюков и кодов. Но еще задолго до этих изменений пугливая, как лесная лань, и удивительно впечатлительная девочка больше жила внутри своего одинокого фантастического мирка, отвергая реальность и все чаще убегая от нее. Про Агату говорили, что она предпочитает оставаться одна, разговаривая с вымышленными людьми или предметами. Так жить было легче и комфортнее. Сложности общения с живыми людьми усиливались нелепой застенчивостью: девочка деревенела и терялась по любому поводу, ее страхи переросли в невротическое беспокойство и часто нездоровые опасения в том, что в ее жизнь ворвется кто-то страшный и дикий, совершающий беспощадные убийства и разрушения. Развитию зловещих фантазий и слишком чувствительной восприимчивости способствовали книги, тогда как никто из близкого окружения не постарался помочь девочке преодолеть развившиеся комплексы. Будучи очень посредственной ученицей в течение очень короткого периода учебы, возможно, по той же причине бессознательной антипатии учителей к вечно унылому, необщительному ребенку, она побеждала мрак одиночества все более крепнущей дружбой с книгами, открывающими сказочный и пленительный параллельный мир. В этом мире можно было забываться, и девочка с раннего возраста оценила его изумительный комфорт. Если жизнь британского обывателя текла, как вода из крана, беззвучно и тихо, то в книжном мире можно было пережить совершенно немыслимые потрясения, оказаться вовлеченной в такие дела, о которых обычный человек не смеет даже мечтать. Еще в четырехлетием возрасте каким-то чудесным образом девочка едва ли не самостоятельно освоила искусство чтения и, как пиявка, начала старательно высасывать чарующие знания из всего бездонного наследия человеческой мудрости. Начав с увлекательной «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла, на редкость любознательная девочка вдумчиво пропустила через себя потрясающее количество книг. Еще она обожала слушать истории взрослых, с детских лет демонстрируя удивительные способности впитывать и сопоставлять все детали. При этом кажется уникальным, что ее бессистемное домашнее образование не позволило до конца освоить даже грамматику, и как следствие – в будущем ошибки в текстах стали ее писательской визитной карточкой. Впрочем, Агату, как и подавляющее большинство девочек, готовили к тривиальному исполнению простой и неоригинальной женской роли: успешному замужеству, произведению на свет здорового потомства и, при желании, посильному участию в его воспитании. Поэтому важнее образования оказывались всевозможные уроки и наставления по приобретению утонченного вкуса и изысканных манер, а также обязательные занятия рукоделием и танцами. Первое ассоциируется с функцией охранительницы домашнего очага, постоянно занятой мыслями об уюте и потомстве. Второе – с ролью веселого мотылька, способного искусным порханием заставить того или иного кавалера остановить на себе блуждающий взгляд и, может быть, задержать на себе мужское внимание. Агата, которую воспитывали «хорошей девочкой», послушно следовала родительским установкам, и некоторые из них заметно скорректировали развитие ее личности. Так, с детских лет готовя ее к замужеству, отец и мать твердили, что английская барышня должна уметь прятать свои эмоции. Родительская работа с формирующейся психикой не прошла даром, загнав маленькую пытливую улитку еще дальше и глубже в угол своей воображаемой раковины. Она ведь была так послушна! Даже когда однажды в детстве Агате подарили собаку, она не сумела выплеснуть радость наружу, и чтобы никто не увидел ее безграничного счастья, попыталась спастись бегством от людей. Позже ошалевшего от немого восторга ребенка нашли запершимся в туалете. Жизнь обывателя в ее классическом исполнении всегда незамысловата и проста, она не оставляет места для таких сложных понятий, как развитие личности. Да и может ли быть признана личность женщины, когда мир преобразовывают мужчины, управляя всеми сферами бытия. В таких несокрушимых условиях воспитывалась Агата, совершенно не предполагая, что главным делом ее скромной жизни станет ломка этих устоев и изменение восприятия мужским миром интеллекта женщины. Зато отвержение Агатой реального мира неожиданно закрепилось неудавшейся музыкальной пробой, которая как раз и поставила жирную точку на ее посещении школы. Когда девочку, усердно осваивавшую по настоянию матери игру на клавишных инструментах, попросили выступить перед школьной аудиторией, у нее произошел нервный срыв. Шок, вызванный неспособностью публично общаться с людьми, настолько потряс ее, что вылился в настоящую болезнь с температурой и лихорадкой. Этот драматичный эпизод детства сыграл значительную роль в дальнейшей жизни Агаты, поскольку прочно укрепил в ней характеристику непоколебимого интроверта и изменил намерения матери сделать из дочери профессиональную пианистку. Разрыв между теплым миром фантазий и невыносимо суровыми реалиями резко увеличивался, заставляя Агату все больше прятаться в глубине своего подавленного сознания. Хотя как-то, будучи уже в преклонном возрасте, Агата Кристи заявила, что мечтала в детстве стать оперной певицей, скорее всего, это было лишь выражение трансформированного материнского желания, соединенное с подсознательной жаждой ребенка не отличаться от сверстников боязнью действительности и не чувствовать в связи с этой фобией своей мучительной ущербности. Одинокое существование Агаты в реальном мире подчеркивалось в период формирования личности еще и продолжительным отсутствием брата и сестры: Монти к моменту взросления впечатлительной малышки стал посещать родительский дом едва ли не раз в год, а Мэдж приезжала лишь в редкие воскресенья, всякий раз становившиеся праздниками. В это непростое время самопознания и тщательного поиска своего места в пространстве мир Агаты заполнили няня, кухарка и гувернантки, а еще довольно неповоротливые вдовствующие бабушки. У первых она переняла неприхотливость к внешним формам существования, у «толстых дам в черном» позаимствовала невозмутимость. После смерти главы семьи в доме Клариссы Миллер царствовало невыносимое уныние, а к многочисленным страхам Агаты добавились переживания за совершенно упавшую духом мать. Финансовые проблемы предопределили переезд в Каир, где плата за проживание была не такой высокой, внешние перемены и знакомство с экзотической природой могли бы послужить в хорошем смысле встряской для психики. Действительно, возраст брал свое, и Агата не без задора посещала клубные вечеринки и пикники, предполагающие милое общение с молодыми людьми, танцы и флирт. Само собой разумеется, атмосфера в обществе статных офицеров и начинающих ученых-востоковедов была наэлектризована, и это обстоятельство не могло не отразиться на взрослеющей девушке. Если следовать хронологии биографов известной писательницы, прошло определенное время, прежде чем застенчивая и неразговорчивая Агата почувствовала в себе силу женственности. Молодость сама по себе привлекательна, а в условиях ограниченного выбора даже мало увлекающаяся светскими беседами девушка казалась если и не принцессой, то очень милой и интересной особой. Очень скоро Агата получила первый опыт влюбленности – объектом ее чувств оказался опытный ловелас в чине майора, обхаживавший девушку по всем правилам современного этикета. Но стрелы Амура не поразили сердца Агаты, преимущественно потому, что не сраженным любовью остался ее разум. Этот нюанс весьма примечателен, поскольку свидетельствует о завидном интеллектуальном развитии девушки, и даже пятнадцатилетний разрыв в возрасте не мог житейской мудростью покрыть всех белых пятен в образовании жениха. Дело не столько в нестыковке влюбленных, сколько в отношении к происходящему самой девушки. К этому времени ее бессистемное поглощение знаний и любовь к литературе сформировали такую платформу эрудиции, которая оказалась выше и мощнее формального образования представителей светского общества. Несмотря на молодость, в Агате отсутствовало свойственное молоденьким девушкам доминирование эмоционального восприятия происходящего, она вела себя скорее как сосредоточенный на деле мужчина, чем как ожидающая выгодного предложения о замужестве девица на выданье. В конечном счете для нее первичное значение имела личность, а не мужские достоинства, обрамленные показной доблестью и впечатляющими чертами мужественности. Возможно, на момент знакомства с майором Чарлзом, да и ко времени своего следующего увлечения, окончившегося помолвкой, она еще не ощущала внутри себя отчетливого зова женской природы, заглушающего своей могучей силой голос разума. Но вскоре Агата все же услышала этот сладострастный призыв и «клюнула» как раз на самую опасную для женщин наживку – смесь эдакой удалой бесшабашности с исключительным мужеством и безоговорочным авторитетом мужчины, знающего свои желания и способного вести по жизни свою избранницу. Через несколько дней знакомства с привкусом безумной, закручивающей вихрем любви Агата приняла одно из немногих в своей жизни эмоциональных решений – стать женой неустрашимого пилота Арчибальда Кристи. Таким образом, родительская установка на замужество все-таки оказалась реализованной. Агата сознательно двигалась к тому, что отвергала ее душа, – к обыденному существованию в рамках традиционной семьи. Тут ей была уготована посредственная роль домохозяйки и воспитательницы потомства. Как «хорошая девочка» и послушная дочь своих родителей, Агата исполнила их волю. И кто знает, как сложилась бы ее судьба, если бы к тому времени внутри нее уже не сформировалась «плохая девочка», жаждущая чего-то большего, чем сулит незамысловатая действительность. Ей нужны были какие-то более сильные страсти и потрясения, нежели могла дать роль степенной английской барышни. Ведь, по сути, и отказ майору Чарлзу был тихим бунтом воспламененной души, бессознательным саботажем уготованной роли, мгновением протеста против безропотного исполнения традиционно сложившихся и не меняющихся столетиями установок. И все же она была обречена: тайна природы, неминуемо притягивающая женщину к мужчине, и могучее заклинание детства, помноженное на необходимость подчиняться жизненному укладу и общественному мнению, сделали традиционную женскую роль в сознании Агаты неотъемлемой частью жизни. Она, конечно же, хотела быть женой и матерью, как хорошо воспитанная собака с радостью идет под поводок. Вполне возможно, Агата забыла бы о своих литературных начинаниях, окажись ее брак удачным. Ведь именно так произошло с ее старшей сестрой Мэдж, которая даже издала цикл рассказов, но затем, после замужества, уже не считала серьезным и пристойным возвращаться к литературному самовыражению. Действительно, представляется крайне важным тот факт, что к моменту ощущения себя полноценной женщиной, способной следовать неуклонному вековому циклу, Агата уже имела за плечами первые успешные пробы пера, которые стимулировали ее продолжать поиск себя на нескончаемом поле жизни, часто кажущимся, как и в детстве, бездонным пространством теней. Сочинять она начала еще в детстве, но в этом нет ничего особенного: порой в добропорядочных семьях к литературным пробам дочерей относились так же, как к вязанию или к осваиванию музыкальных инструментов и танцев. В конце концов, все это может оказаться хорошим подспорьем при воспитании потомства. Большее любопытство вызывает тот факт, что Агата не оставляла своего увлечения. Скорее всего, этому способствовало несколько причин: с одной стороны, для неисправимой одиночки это было хорошей возможностью получить эмоциональную разрядку и пережить в воображении фантастические приключения; с другой – некоторые атрибуты признания такого странного для девочки увлечения послужили серьезным ободрением и мотивацией продолжать начатое дело. Например, полученный в восемнадцать лет небольшой денежный приз за опубликованный рассказ стал отменной встряской: Агата вдруг поняла, что случайно нащупанная ею нить может завести туда, где обычно боится ступить нога женщины. В то время она не знала точно, нужно ли ей литературное признание, ведь подсознательно всю жизнь она готовилась стать любящей женой и заботливой матерью. Но ей определенно было приятно, что кто-то видит и оценивает ее интеллект, а не только распускающуюся и благоухающую женственность, которая вот-вот примет на себя заботы, предопределенные обществом. Один из биографов Агаты Кристи Джанет Морган указывает, что первые годы XX века, когда девочка начала писать, были отмечены едва ли не повальным увлечением оккультными теориями, мистицизмом и спиритизмом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Агата начала с некоторого подражания Эдгару По, испытывая необъяснимую страсть к привидениям, различным трактовкам потустороннего мира, и использовала по примеру многих британцев того времени слишком широкую вольную интерпретацию понятия «безумие». Это, впрочем, захватывало читателя. Еще одним крайне важным штрихом является упоминание в биографиях Агаты Кристи, что именно мать подтолкнула ее к написанию рассказов. Но тут, скорее всего, не было никакого умысла и, тем более, дальнего прицела. Просто стареющая женщина, отягощенная шлейфом финансовых проблем и необходимостью выдать замуж Агату, видела перед собой более успешный пример старшей Мэдж и потому толкала младшую на проторенный путь в слепой и необоснованной надежде, что ее творческие пробы станут одним из множества других факторов общей привлекательности девочки, и тогда какой-нибудь герой появится на горизонте, чтобы сделать ей предложение руки и сердца. В унылые часы беспредельного одиночества Агата много экспериментировала с рассказами, и материнский импульс если и сыграл свою роль, то лишь начальную, потому что она почувствовала незнакомый доселе привкус радости от самого процесса сочинительства. Она словно на время внедрялась в другой мир и переживала там целую жизнь, с трепетом, трогательными и волнующими ощущениями, порой восторгом, который недоступен в земной жизни. Особенно для нее, молодой барышни, которую всю жизнь учили скрывать свои эмоции. Литературные медитации стали захватывать Агату еще больше, когда неожиданно она осознала, что за литературным признанием кроется нечто большее, чем уход от сумрачной действительности, а именно духовная и, возможно, финансовая независимость. И первое и второе в создавшихся условиях казалось одинаково важным. Хотя рассказы издатели с цикличностью машины возвращали Агате обратно, она не унывала. Но все-таки после очередного возвращения рукописи в дело опять ненавязчиво вмешалась мать, попросив доброго друга семьи и довольно известного писателя поговорить с дочерью. Советы опытного литератора и умудренного жизнью человека оказались чудодейственными: обстоятельное письмо содержало ряд важных практических рекомендаций, с ним Агата получила и хорошую дозу психологической поддержки. Небезынтересно, что ключевые поступки, такие как отправка рукописей и переписка с издателями, попытки разобраться с кухней литературного творчества, девушка, несмотря на все свои комплексы затворницы, делала сама. Это отражает не столько существенную трансформацию личности, сколько четкое вычленение приоритетов и направление усилий на достижение тех или иных целей. По сути, уже с семнадцати-восемнадцатилетнего возраста Агата жила двумя жизнями: внешней, проявлявшейся в покладистости и готовности следовать традициям, и внутренней, выражавшейся в возрастающей интеллектуальной силе и способности нести в мир идею. Несмотря на твердое решение создать семью, Агата с началом Первой мировой войны продолжала вести свою собственную жизнь, которая мало походила на смиренное ожидание будущего мужа. Пока отчаянный Арчи Кристи совершал на самолете невероятные трюки над полями сражений и зарабатывал себе знаки отличия героя, Агата пошла работать в военный госпиталь. Там она столкнулась с истинным лицом войны, с окровавленными бинтами и запахом гниющего тела. Молодой девушке, только что вступившей во взрослый мир, было нелегко, и она по-прежнему искала убежище в литературных пробах. Снова Агата как бы разрывалась между двумя мирами, и опять комфортнее для души оказывался тот, что существовал в ее невероятно развитом воображении. Среди прочего, она досконально изучила фармакологию, особенно скрупулезно занимаясь ядами и удивительными по свойствам химическими смесями, которые сыграют на страницах будущих романов роль верных спутников и помощников писательницы. Агата Миллер стала женой Арчибальда Кристи во время его краткосрочного отпуска. К тому времени она уже печаталась и чувствовала определенную потребность окунаться в упоительную бездну своих собственных фантазий, отвлекаясь от неприятностей ежедневной суеты. Начался самый весомый период ее жизни: она уже вкусила некоторых земных радостей, таких как любовь и замужество, но не могла наладить свою жизнь по устоявшимся в викторианском обществе правилам. Кажется, виною была война, следствием которой стало продолжительное отсутствие мужа. Эхо изменчивого течения жизни и растущее желание защитить свою личность от слишком прямолинейных канонов и ограничений для женщины толкали Агату к поиску новых форм самовыражения. Она взялась за написание детективного романа. Детективы и викторианская жизнь Считается, что мотивом для написания детектива для Агаты оказался полушутливый спор со старшей сестрой, которая засомневалась в способностях младшей сестры создать захватывающее описание деятельности сыщика с лихо закрученным сюжетом. Конечно, решила Агата, детектив должен быть непременно связан с убийством, и убийством необычным. Ее развитый книгами острый ум позволял тонко чувствовать аудиторию: людям, живущим, как и она, в монотонном ритме обыденности, нужны сильные страсти. Смерть, накрепко связанная с таинством и различными догадками, заставляющими читателя думать и переживать, – это было то что надо. Молодая женщина вела неторопливый, но завидно целенаправленный поиск. Она демонстрировала и удивительную для женщины работоспособность, а также сосредоточенность на цели. В результате долгой и напряженной работы Агата создала образ маленького бельгийца Эркюля Пуаро, отставного полицейского, впитавшего в себя черты многих реальных людей. Роман «Таинственное происшествие в Стайлз» создавался, пожалуй, с наибольшим трудом по сравнению с ее последующими произведениями. Начинающая писательница ткала его, как огромное полотно, вкрапливая причудливые узоры, местами совершенно неожиданные и ошеломляющие новизной подачи. Агата порой писала до изнеможения. Но эта работа целиком захватила ее, поскольку давала изысканную пищу уму, совершенно иному, чем у окружающих, с раннего детства постоянно требующему напряжения и удовлетворения страстями и переживаниями. Воспаленное воображение Агаты должно было постоянно находить какой-то эмоциональный детонатор, иначе жизнь среди обывателей и в роли смиренного буржуа была бы мучительной, а может быть, и невозможной. Литературная работа становилась клапаном, который выпускал пар из ее накаленного добела внутреннего мира, выплескивал результаты необычного мыслительного процесса в виде удивительной эквилибристики людских порывов, беспрестанной борьбы справедливости с низменными желаниями, загнанной в рамки таинственных переплетений событий. Агата Кристи проявила терпение и совершенно неженскую сноровку и в решении главной для писателя задачи – публикации своего произведения. Несмотря на возвращение рукописи из нескольких издательств она продолжала попытки, пока не наткнулась на более податливого и, по всей видимости, более смышленого книжного коммерсанта. Однако самым примечательным в этой борьбе за публикацию романа представляется совсем иное: как только рукопись Агаты была принята, она едва ли не полностью вытеснила ее из головы и из жизни. И вовсе не по причине того, что писательницу захватила новая работа. Дело оказалось в том, что как раз в это время началась ее долгожданная семейная жизнь. Вместо кратковременных отпусков мужа, которые стали привычными и сберегали пылкую чувственность отношений, Агата и Арчи впервые зажили совместной жизнью. Кроме того, новоявленная супруга выяснила, что ждет ребенка, так что перевод полковника Кристи в Министерство авиации в Лондон, а затем и переход с военной службы в сферу бизнеса оказался как нельзя кстати. Теперь молодая жена увлеклась семейной жизнью. Биографы утверждают, что эти несколько лет были самым счастливым периодом жизни Агаты Кристи. Они с мужем старательно оформили свое семейное гнездышко, настроили быт на звучную и радостную мелодию, приняли в мир своего ребенка. Агата, что немаловажно, непосредственно участвовала в финансовых делах: глубоко в ее подсознании всегда присутствовала мысль о необходимости быть независимой хотя бы на таком уровне. По всей видимости, она настроилась на долгую и счастливую семейную идиллию, и неизвестно, как бы сложилась ее литературная карьера, если бы не некоторые события. Прошло целых два года с того момента, как роман, казалось, безнадежно утонул в издательстве Джона Лэйна. Неизвестно, вспоминала ли об этом его сочинительница, но только очнулась она от спячки в семье после того, как издатель пригласил ее на деловую беседу. Не считая незначительных поправок к роману, Джон Лэйн предложил Агате совершенно незначительный гонорар за издание и права осуществлять продажу книги. Молодая писательница, разумеется, согласилась, ведь она не рассматривала свою литературную работу как бизнес. Гораздо важнее казалась возможность продемонстрировать ближайшему окружению плоды своего самовыражения. Любопытный штрих: Агата посвятила первую книгу матери, возможно, признавая ее участие в формировании своего увлечения. А может быть, чтобы таким образом доказать, что самый подавленный, забитый ребенок в семье оказался не таким уж гадким утенком. Ей необходимо было утвердиться прежде всего внутри своего узкого круга родственников и немногочисленных друзей, дать понять, что она не неразговорчивая тугодумка, а развитая личность, интеллект которой способен постичь не всякий. Ровно через год «Таинственное происшествие в Стайлз» сделало Агату Кристи узнаваемой и даже популярной. О ней заговорили как об интересном феномене, она же получила импульс работать дальше. Агата, которая из-за детских страхов не смогла выступать публично как пианистка или оперная певица, неожиданно получила уникальную возможность выступать перед гораздо большей аудиторией, захватывать и пленять своими загадочными сюжетами. Это придало ее работе особую пикантность и удвоило радость периодического ухода в мир фантазий, интеллектуальных ребусов и притягательной мистики. Отношение мужа к ее писательскому труду стало дополнительным импульсом ее творчества. Во-первых, Арчи не стал возражать против того, чтобы их дом получил название «Стайлз», что говорит о его восприятии детективомании вовсе не как странной причуды своей незадачливой жены. Во-вторых, полковник Кристи сам подтолкнул супругу к написанию последующих произведений после того, как она отказалась продавать Эшфилд, где обитали ее мать и старшая сестра. Именно муж недвусмысленно заметил, что писательская деятельность может стать прибыльной. И можно не сомневаться, что это не укрылось от внимания Агаты, заметившей, что их взаимная привязанность стала убывать, как вода в кипящем чайнике. Так или иначе, главный герой Агаты Кристи тех лет Эркюль Пуаро продолжил свои расследования на страницах ее романов. Казалось бы, разгоревшийся свет семейного счастья начал неуклонно угасать: Арчи все меньше времени посвящал семье, предпочитая ей игру в гольф и встречи с друзьями. Возможно, Агата теряла свою женскую привлекательность, но она слишком мало об этом думала, потому что навязанные еще в детстве пуританские ценности противопоставляли семейному счастью не только откровенную сексуальность, но и безобидную игривость или флирт. По всей видимости, она становилась скучной, в то время как ее мужу хотелось новизны. То, в чем теперь нуждался ее муж, в ее восприятии было проявлением вульгарности и легкомыслия. Она не умела быть для своего спутника жизни многоликой и женственной, а порядочная домохозяйка в качестве жены нужна была ему все меньше. Так или иначе, семейная идиллия дала трещину, а «вдова гольфа», как она сама себя называла, с новой страстью взялась за перо… Окончание одного из самых популярных романов Агаты Кристи «Убийство Роджера Экройда» совпало с полным крахом ее семейной жизни и смертью матери. Несмотря на судорожные попытки Агаты сохранить семью, «хотя бы ради дочери», роман ее мужа с секретаршей своего шефа набрал такие обороты, что обратного пути уже не было. По всей видимости, такой поворот событий оказался ключевым не только в жизни, но и в писательской карьере Агата Кристи. Ее решение было исполнено в мотиве захватывающего сюжета детективного романа и сделало писательницу невероятно популярной. Живой острый ум Агаты интуитивно привел ее к возможности одним выстрелом поразить сразу две цели: проект наказания неверного мужчины самым удивительным образом совпал с проектом продвижения писательницы как современного брэнда, как рожденной эпохой королевы детектива. …Однажды, в один из ничем не примечательных дней, она просто исчезла, бросив у обрыва старого известкового карьера пустой автомобиль с включенными фарами. Агата Кристи один-единственный раз перенесла свои фантазии в реальный мир, и это оказалось безумно интересно для жаждущей потрясений публики. Две недели, в течение которых полиция сбилась с ног и, среди прочего, сделала полковника Кристи подозреваемым в физическом устранении своей жены, встряхнули мир, сделав имя Агаты Кристи узнаваемым повсеместно. Сама Агата и ее только что вышедший роман оказались на слуху, они вызвали бури споров и обсуждений. Журналисты потом немало критиковали ее за трюк по раскрутке «Убийства Роджера Экройда», но для нее это уже было неважно. Роман действительно ассоциировался с громадным публичным скандалом вокруг писательницы и способствовал росту популярности ее имени. Реально женщина перешла свой Рубикон, по одну сторону которого была старая английская консервативность и добропорядочность, а по другую – готовность бросить вызов общественному мнению. Скандальная известность принесла Агате хороший улов: ее книги начали читать запоем, а еще через несколько лет – снимать фильмы по сюжетам ее романов. Но в это же время разрыв между реальностью и фантазиями достиг пика. Успешная писательница, победно шествующая по миру, была безнадежно одинокой, опустошенной и нелюбимой женщиной с притупленным чувством материнства и обостренного трагизма, умело скрываемого под маской бесчувственности и безэмоциональности. Агата Кристи была обескровлена одиночеством и разочарованием; она нуждалась в переменах. И опять женщина справилась с этой проблемой самостоятельно: она решила, что будет путешествовать. Так началась ее вторая жизнь, безусловно более счастливая и более щедрая на события и чувства, потому что в какой-то момент почти соединила два мира – несуществующий город волшебных грез и многоцветные декорации реального бытия. Ее новая действительность началась с необычного знакомства, когда ей, уже знаменитой писательнице, предложили в проводники по древнеиранским достопримечательностям молодого археолога Макса Мэллоуэна. Несмотря на большой разрыв в возрасте, двадцатипятилетний Макс к концу путешествия предложил тридцатидевятилетней Агате стать его женой. Она какое-то время не могла решиться, но недолго… Дальнейшее исследование исторических мест планеты переросло в одно нескончаемое путешествие двух любящих и понимающих друг друга людей. Агата обрела крылья, которые позволили ей парить над землей до самой смерти. Они были неразлучны, и известная писательница сопровождала мужа в многочисленных археологических экспедициях в течение последующих тридцати лет, проявляя искренний интерес к его работе и не прекращая при этом создавать детективные шедевры. Со свойственной ей педантичностью Агата вникала в тайны археологии, и они нередко всплывали в ее произведениях, так же как и ранее изученные секреты фармакологии. Макс тоже по достоинству оценил живой острый ум своей избранницы. В целом, это была славная пара непрерывно развивающихся личностей, сосредоточенных на работе и взаимных отношениях. Как писала Джанет Морган, Макс мог быть сильным и твердым, а если необходимо, и властным. Похоже, что именно в таком мужчине нуждалась мягкая и женственная Агата Кристи. Хотя в самом начале их союза она говорила, что не будет «собакой на поводке», кажется, ей по душе пришлась подчинительная роль. Разве не это ей методично вбивали с самого рождения и разве не таким был весь викторианский уклад? Но это было добровольное ограничение свободы, и самое главное – оно ничуть не помешало Агате самовыражаться в литературе и в конечном итоге позволило их союзу продлиться долгие годы, и разорвала его только смерть. В конце концов, семья для Агаты Кристи всегда значила очень много, и, наверное, если бы ее первый брак оказался удачным, мир не узнал бы выдающегося мастера детективного жанра… Ненавязчивая британская леди, узнаваемая во всем мире «Люди, которых я придумывала, – заметила как-то Агата Кристи, – были для меня более реальны, нежели окружавшие меня на самом деле». Это откровение является одним из наиболее важных штрихов к портрету писательницы. Она так и оставалась всю жизнь в мистическом нереальном мире, придуманном однажды в детстве. Бесконечное и привычное одиночество этой тихой и непритязательной женщины оставило на ее личности неизгладимый отпечаток инфантильности, и если бы можно было снять с ее образа завесу загадочности, в редком способе мышления не осталось бы ничего, кроме детских, большей частью сумрачных, фантазий. Именно это духовное одиночество как жестокая отметина судьбы гнало ее дальше и дальше от реального мира в пучину мира воображаемого, где несуществующие персонажи оживали, даря могучее и сладостное ощущение динамичности жизни. В серых буднях все было так понятно, неинтересно и подчинено тому утомительному и одновременно губительному для души порядку, поддерживать который ее готовили с раннего детства. Личность Агаты Кристи раздваивалась, и она так и жила в двух параллельных мирах попеременно, боясь стремиться к большему, поскольку не было никакой логически обоснованной возможности преступить традиции патриархального мира. Кажется, она всю жизнь колебалась между двумя жизнями, двумя никогда не пересекающимися плоскостями, говоря, что относится к творчеству как к хобби, и не представляя семейного счастья без своей литературной работы. Даже высказывание писательницы о том, что она находит сюжеты для своих произведений за мытьем посуды, говорит о свойственном многим интеллектуально развитым женщинам расщеплении личности. Конечно, она лукавила; литературное поприще, принесшее успокоение, славу и в какой-то степени гармонию, к определенному моменту стало одной из двух равноценных составляющих жизни. Правда и то, что, будучи женщиной, она не могла бы сохранить душевное равновесие без семьи, обойтись без навязчивой необходимости заботиться о муже и ребенке. Это ощущение выросло до инстинкта, присущего исключительно женщине патриархального мира. Ибо даже духовно богатые и обладающие стойким духом женщины обречены на продолжительные и, скорее всего, малоуспешные сражения с общественным мнением за право быть самодостаточными. Получая идентичность от мужчины, женщина консервативного британского мира начала XX века вовсе не стремилась бороться, а напротив, искала возможности стать идеальным отражением мужских ожиданий. Агата Кристи не была исключением преимущественно вследствие социального контекста и пуританского воспитания, но ее внутренняя природа постоянно колебалась в поисках более широкого пространства-обители для не свойственного женщинам своего времени духа. В целом образ английской писательницы являет собой переходную модель женского поведения и мотивации. Внутренняя готовность к самостоятельной деятельности, развитие новых настроений в женской среде европейского общества вступало в постоянные противоречия с традиционными взглядами на роль и место женщины. С одной стороны, сама Агата Кристи выбирала властных мужчин, чтобы не стать «собакой на поводке», с другой – многозначительно указывала в графе о своем роде занятий в анкете «замужняя дама». Но не потому ли она так поступала, что ее женская суть жаждала мужской подавляющей силы? И нет ли тут повода говорить о проявляющемся в ее социальном и сексуальном поведении мазохизме? Наиболее очевидным подтверждением двойственности ее натуры и важности первостепенной женской роли в жизни является тот факт, что самым ужасным кризисом в жизни ею самой был определен год развода с первым мужем и связанное с этим одиночество. В тот год она не написала ни строчки, настолько мощным был духовный надрыв. Не менее интересной деталью этого периода является то, что задолго до развода ее совместная жизнь с полковником Кристи носила условный, почти формальный характер; в отношениях давно не было любви и страсти. Это в очередной раз подчеркивает, насколько важным для женщины, придавленной эфемерными традициями и замысловатыми условностями патриархального мира, является контекст личной жизни, вписывающийся в общепринятую модель формальной успешности. Другими словами, Агата Кристи была не настолько «отступница» и не настолько сильна, чтобы бросить открытый вызов традиции и сознательно обречь себя на одиночество мятежницы. Да она и не стремилась к такой модели. Она избрала другой путь и, подтачивая устои мужского мира изнутри, как вода камень, она не только снискала симпатии миллионов мужчин, но и сумела найти своего единственного спутника. Может быть, ей повезло? Не дискутируя по этому поводу, заметим лишь, что появление в жизни одинокой и, казалось бы, нелюдимой писательницы общительного Макса Мэллоуэна так или иначе стало прямым результатом ее предыдущей деятельности, развития личности и достижения глубины интеллекта. Без этого, без сотен прочитанных книг и устойчивого желания самовыражаться не было бы и того единственного мужчины, который сделал ее счастливой. Существовали ли секреты в профессиональной деятельности Агата Кристи, кроме того, что она «сочиняла свои замысловатые сюжеты, грызя яблоки в ванной»? Несомненно, один из секретов ее успеха состоит в соблюдении серийности произведений. Агата Кристи своим трудолюбием и будоражащей фантазией не позволяла аудитории расслабиться. Она уверенно держала читающую публику в постоянном напряжении и удовлетворяла ее ожидания в тот момент, когда истощался интерес к ранее вышедшему произведению. Таким образом, она служила отражением ожиданий читателей, насыщая одновременно почти все демонические страсти противоречивой человеческой натуры. Алчущий дух Смерти, Тайны и Страха неизменно присутствовал в ее произведениях, вызывая ужас и трепет, леденя кровь обывателей, жизнь которых протекала в неодолимой скуке и болотном спокойствии. Агата Кристи своими книгами вызывала сильные эмоции, мозговую встряску – вот почему она сумела приобрести удивительную популярность среди современников, бережно передавших ее имя последующим поколениям. Принцип серийности с чисто английской тщательностью соблюдался в отношении каждого из героев-сыщиков Агаты Кристи. Дело дошло до того, что эти герои сделались самостоятельными брэндами, культовыми фигурами в детективной литературе, конечно, способствуя росту популярности необычного автора. Причем каждый из героев, будь то маленький бельгиец Эркюль Пуаро, хитроумная парочка детективов-любителей Таппенс и Бересфорд, невозмутимый полковник Рейс, эксцентричный инспектор полиции Баттл или самый феноменальный персонаж – наблюдательная старушка мисс Марпл, – создавали иллюзию цикличности и жизненности. Как будто писательница только фиксировала происходящее, предавая огласке очередное расследование того или иного персонажа. Она периодически делала встряску миру, каждое ее новое произведение было еще более совершенным раздражителем, словно огромная невидимая игла, насквозь пронизывающая общественное сознание. Но как водится, невероятное признание стало возможно не только и, быть может, не столько благодаря успешной профессиональной деятельности. Огромное влияние на восприятие Агаты Кристи оказала ее смежная деятельность. Другими словами, усилия, провоцирующие появление незримого воздушного потока, ветра ураганной силы, поднимающего личность до уровня символа эпохи. Она действительно создала образ оригинального автора преимущественно принадлежностью не к тому полу, который должен создавать мистические хитросплетения и вынашивать в голове планы коварных убийств. Читатель, даже мало интересующийся автором, после двухнедельного исчезновения и чудесного возвращения в мир Агаты Кристи вынужден был воспринимать детективный роман и ее автора как нечто нераздельное и единое. Восхищаясь или ругая, одобряя или негодуя, читатель был вынужден знать ее в лицо. Конечно, Агата Кристи, кроме того, что сумела приворожить аудиторию сногсшибательным скандалом, методично работала не только над бесчисленными романами, но и над распространением своеобразной истории своего имени. Для начала она написала «Автобиографию», в которой сгладила острые моменты своей жизни и сосредоточилась на приятных сообщениях о себе. Агата Кристи стремилась «очеловечить» себя, но даже придавая личности характерную женщине «слабость», она ненавязчиво призывала задуматься о своем прикосновении к Вечности. Нет никакого сомнения, что при всей своей внешней скромности Агата Кристи отождествляла свою деятельность с миссией. С миссией не столько литератора, несущего новые философские идеи, сколько иной модели существования, которая в конечном счете дает современной женщине новый, возможно немыслимый ранее, уровень внутренней свободы, форм внешнего самовыражения и построения моделей отношений с мужчиной. В реализации идеологии рекламы имени Агаты Кристи и подтверждении действенности удивительной, почти сказочной формулы взаимоотношения писательницы с окружающим миром имеет значение и написанная Максом Мэллоуэном книга «Воспоминания». Фактически он оказался одним из первых, кто поднял на щит имя Агаты Кристи, начав лепить из него привлекательную для читателя легенду. Имея вблизи Макса Меллоуэна, но не находясь в его тени и не отбрасывая на него тени своего собственного величия, Агата перестала бояться реального мира и своих эмоций. Она, правда, всячески избегала публичности, но написание романов и получение обратной связи в виде реакции читательской аудитории оказалось вполне пристойным эрзацем. Кроме того, важным для самой писательницы оказался и факт финансовой независимости от мужчины; ведь именно дамоклов меч финансовых проблем был первопричиной приобретения Агатой профессии. Еще одно, пожалуй, самое счастливое для Агаты Кристи, обстоятельство состоит в том, что на пик популярности ее произведений пришелся гигантский скачок развития телевизионных технологий. Телевидение захватило массы, и вполне естественно, что экранизация романов Агаты Кристи удесятерила ее популярность. Ведь хороший детектив, несмотря на втягивание зрителя и читателя в необходимость участвовать в расследовании, наполняет его сильными эмоциями, дает встряску для мозга, которая завершается мощной разрядкой и успокоением после завершения расследования. Уставший от монотонного труда обыватель часто был без ума от сплетенной этой неординарной дамой криминальной паутины и не менее виртуозных схем их распутывания. Имя Агаты Кристи становилось иконой, ее узнавали повсюду, ее романы и фильмы, снятые на ее сюжеты, начали пересказывать и повторять в различных версиях. Ее детища стали размножаться во множество копий, и это стало одним из уникальных феноменов распространения на планете влияния этой внешне простой и непритязательной женщины. Естественно, многомиллионную армию поклонников произведений Агаты Кристи неизменно подстегивал шокирующий факт, что феноменальные сюжетные линии и пленительные расследования рождены воображением женщины. Но объективно шествие по миру романов и кинофильмов с рожденными из-под пера Агаты Кристи героями-детекти-вами было бы невозможным, если бы не ее изумительная изобретательность и совершенно неженская работоспособность. Ведь даже ее постоянные мысли о героях при выполнении обязательной домашней работы свидетельствуют не о чем ином, как о небывалой сосредоточенности на своих литературных проектах. Необычайная творческая отрешенность, граничащая с фанатизмом литературная активность, которую сложно было обнаружить во внешних формах простой английской домохозяйки, довершала картинность и резонанс появления в мире нового явления – женщины, создающей изумительные истории и способной держать полмира в плену своих необычных фантазий. Марина Цветаева Все, что я хочу от «славы», – возможно высокого гонорара, чтобы писать дальше. И – тишины. Марина Цветаева Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты – вечности заложник У времени в плену. Марина Цветаева 26 сентября 1892 года – 31 августа 1941 года Всемирно известная поэтесса Казалось бы, о жизненной стратегии поэта писать не совсем логично и обоснованно. Хотя бы потому, что поэтический мир – это, по весьма меткому замечанию Торнтона Уайлдера, «плод не более глубокого прозрения, а более острой тоски», и в связи с этим вряд ли может рассматриваться как продукт волевой сферы. Но, несмотря на то что поэзия в высшей степени эмоциональна и апеллирует к чувственной сфере всего соприкасающегося с нею, как любой другой продукт мозговой деятельности, она имеет материализованную форму. И если эта форма застывшей мысли не похожа на могучего сфинкса философии или стройные столпы научных достижений, она привлекательна искристым светом душевной пылкости, проникновенностью и энергетикой. И потому поэзия имеет не меньше почитателей, чем другие формы искусства, которые на первый взгляд могут показаться более весомым внедрением в сознание окружающего мира. Говорить о Марине Цветаевой с точки зрения формального восприятия непросто. Она врезалась в память поколения, но никогда не была ни успешной, ни счастливой. Она вроде бы была лишена идеи в ее привычном понимании – ненасытном стремлении к достижению, а стихи являются скорее самоанализом и криком мечущейся души, нежели выражением желания донести до окружающих свою лирико-драматическую философию и изменить мир вокруг себя. И все же, как показало время, именно любви, чувствительности, простых человеческих переживаний, выраженных в захватывающих, ураганных формах, не хватает технократической цивилизации для осознания необходимости внутренних изменений и обновления духовности. Марина Цветаева явилась как раз в то время, когда мир начал тонуть, быстро погружаясь в бездну оголтелого прагматизма, и потому острая тоска по любви и противоречивое восприятие реальности оказались чрезвычайно актуальными для унифицированного человека. Не случаен всплеск интереса к творчеству Цветаевой через полстолетия после ее ухода – именно внутренний протест человека против хищнической сути глобализации, беззащитность перед цепной реакцией формального совершенствования заставили его по-новому и глубже заглянуть в себя, постараться понять и оценить свой внутренний мир, вернуться к первоисточнику – Природе. Несмотря на горы глубоких психоаналитических исследований, поверхностных руководств по преодолению отчужденности к ближнему, поражающая интимность и где-то безумная откровенность Цветаевой оказали обитателю асфальтовых джунглей неоценимую службу, главным образом в осознании необходимости возврата ценностей и создании очеловеченных жизненных ориентиров. Такой подход к оценке деятельности поэтессы, а также ее известность далеко за пределами литературного и романтико-поэтического мира являются для автора основанием, чтобы отнести ее к числу неординарных женщин. Возможно, в отношении Цветаевой с точки зрения психосинтеза справедливо говорить о переоценке любви, но мерилом признания объективно являются не психоаналитические отметки и медицинские диагнозы, а реальная популярность имени и оставленных после себя материализованных следов пребывания в этом мире. Не кривя душой, можно признать: редкий и оригинальный талант поэтессы оценен достаточно высоко, о чем свидетельствуют приличные тиражи не только сборников стихов, но и ее биографических исследований, многочисленных публикаций в газетах и журналах. Она сотворила или, скорее, возвратила символ парящей в пространстве вечной любви, извечное стремление женщины любить и быть любимой. Любопытно, что при всей своей окрыленности и воздушности, жизни «вне времени и пространства», при всей трагичности, мятежности и противоречивости духа Марина Цветаева продемонстрировала завидную системность и последовательность в жизненной линии, в ненасытной жажде прогреметь во времени и пространстве мощным раскатом грома, сверкнуть фейерверком искрометной молнии, прежде чем кануть в Лету. Именно эти качества и своеобразные усилия вписываются в исследование о стратегиях, о внутреннем стержне человека, порою гибком и гнущемся, но не ломком и всегда возвращающем путника к однажды избранной цели. Точка отсчета Ключевыми моментами раннего детства Марины Цветаевой оказались ощущения разочарования и обмана ожиданий. Мать, витающая в облаках романтическая натура, мечтала о сыне и даже выбрала ему имя, но неожиданно родилась дочь. Мир не ждал ее, и появившееся на свет крохотное существо сразу остро почувствовало это. Хотя родительский дом и был царством музыки и поэзии, в нем сформировалась противоречивая атмосфера. Кроме старшей Марины и родившейся два года спустя младшей сестры, в доме росли дети Ивана Цветаева от первого брака – Валерия и Андрей. Сама Валерия позже для обозначения отношений с мачехой выбрала слово «отчуждение». По всей видимости, у второй жены Цветаева, Марии Мейн, был непростой и нелегкий для окружающих нрав, потому что даже ее родные дочери несли на себе суровую печать ее непреклонности. Но эта непреклонность и незыблемость материнского авторитарно-авторитетного положения совсем не означали отсутствия любви. Напротив, мать любила неотвратимой, какой-то неотступной любовью, насыщая мир таким богатым спектром эмоций, что дети были обречены на особую чувствительность, специфическое восприятие и на извечное противоречие с прагматическим и практическим подходом к жизни. Музыка и лирика стали основой детских впечатлений Марины, а заодно и несколько надуманного отчаяния и тоски. «Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики…», «Мать залила нас музыкой», – писала взрослая Цветаева, добавляя самое существенное: «Мать залила нас всей горечью своего несбывшегося призвания, своей несбывшейся жизни, музыкой залила нас, как кровью второго рождения». Марина после рождения сестры оказалась гораздо ближе к внутреннему миру матери, хотя и отдалилась от нее. Отдалилась, потому что испытала на себе всю суровую неотвратимость материнских решений, самым щемящим из которых было ее навязчивое желание сделать из дочери пианистку. Младшая Ася больше болела, поэтому меньше подвергалась муштре. Марина прониклась мыслью, что она менее любима, а кроме того, на нее легло основное бремя ответственности за стремление матери сделать из дочери то, что не сумела сделать из себя. Ведь именно на старшую, рано повзрослевшую Марину обрушился основной поток изощренных материнских приемов того короткого периода материнской миссии, когда она еще не была смертельно больной и полностью отдавала себя воспитанию. Через первую дочь перекатилась лавина ее противоречивых чувств и ощущений, сформировав такую же нечеловечески обостренную восприимчивость. Ко времени более длительного взросления второй дочери, которую словно оберегали от становления и старались не пускать во взрослый мир, Мария Мейн истощилась и уже была смертельно больна. Как рыба, выброшенная штормом на берег и хватающая ртом воздух от безысходности, она теперь пыталась насладиться последними радостями земного бытия и сосредоточиться на собственных впечатлениях. Воспитание дочерей продолжалось, но ушло на второй план. К этому времени все большая ответственность возлагалась на гувернанток и нанимаемых преподавателей, и в этом определенное объяснение фундаментальных различий в восприятии мироздания двумя сестрами. Младшую удалось сохранить «хорошей» девочкой, старшая сумела стать «плохой». С детства в ней, по воспоминаниям сестры, странным образом уживалось хорошее и дурное, «со страстью к чему-то и в непомерной гордости она легко и пылко делала зло». Зарождался могущественный эгоцентризм, доминирующий над всей личностью: ей необходимо было тестировать свои и чужие ощущения, и тут критерии определенных обществом рамок допустимого должны были презираться и ломаться без оглядки и сомнения. Только так, презирая все догмы, рождаются сильные личности. Но этим же своим качеством они ненавистны окружающим. Растущая на свободе девочка понимала это интуитивно, в ней уже поселились неистребимые импульсы независимости, и никакие сказки о правилах поведения благовоспитанных барышень не могли быть уместными для мозга, питающегося кислородом свободы. Тем не менее, роль матери не ограничилась насыщением дочерей знаниями о великой и трогательной, а порой и трагической красоте всепроникающей лирики и всепоглощающей музыки. Важным представляется замечание биографа Цветаевой Виктории Швейцер – о необъятной внутренней свободе матери поэтессы. Дело не в отсутствии семейной идиллии, а в трактовке Марией Мейн женской роли и положения женщины в мироукладе. При спокойном, покладистом и без остатка захваченном своим делом Иване Цветаеве молодая жена, которая была младше его на двадцать один год, имела «серьезные увлечения». Этот нюанс представляется довольно важным для формирования жизненных принципов дочерей, потому что именно отсюда проистекает та внутренняя раскованность (и в том числе в любви и в сексуальной сфере), которые порой так шокировали современников. И именно тут следует искать корни кажущейся безумной откровенности и обнажения самых сокровенных струн души в своих стихах, которые, собственно, и сделали Марину Цветаеву известным и самобытным лириком. Это то, что стало ее поэтическим «лицом», и взято это было от матери, которая не позволила своей индивидуальности раствориться и успела внушить этот краеугольный принцип своим детям. Впрочем, была, конечно, и оборотная сторона свободы: обе девочки вышли замуж в незрелом для брака возрасте и почти сразу же вкусили противоречивого кисло-сладкого сока материнства. Кстати, в семейном укладе Цветаевых присутствовал еще один важный фактор: Марина подсознательно искала такого же по складу характера мужчину, каким был Иван Цветаев. И похоже, ей это удалось, ибо Сергей Эфрон так же, как и ее отец, устранялся от жестких форм влияния на свою жену и, будучи мягким, спокойным и взвешенным в жизни, прощал жене ее бесконечные влюбленности и романы. Наконец, еще один тяжелый штамп-отметина детского периода имел для Марины трогательно-трагическое значение: медленное и раннее умирание матери. С одной стороны, роковая болезнь близкого человека предоставила детям почти неограниченную свободу. Но с нею – ответственность отныне стремительно взрослеющих детей, рано почувствовавших мрачное оцепенение смерти, необходимость самостоятельно принимать решения и еще – чувство непреодолимой, неизлечимой тоски, особенно пропитавшее старшую, с которой у матери было связано больше надежд. И без того тонкая восприимчивость Марины трепетала, как струна гитары во время настройки несмелым музыкантом. Отчуждение матери, горькое ожидание фатального исхода, поиск ответов на возникающие вопросы в книгах, заменивших друзей, – все это стало большим стимулом уйти в себя, создать раковину и, как улитка, спрятаться в нее от всего мира, чтобы переждать в нем уныние губительного момента реальной жизни. Два года, отделяющие Марину от младшей Анастасии, оказались невероятно большой дистанцией в деле формирования восприятия мира, которое было у сестер настолько различным, будто они выросли на противоположных полюсах. Роль отца не была такой исключительной, как роль матери. Отец, по признанию Марины, не слышал ничего и был занят исключительно созданием Музея изящных искусств – делом всей своей жизни. Жизни отца и матери, по ее определению, «шли рядом, не сливаясь». Хотя отношения родителей были проникнуты незыблемым уважением, отец после ранней смерти матери выявил полную неспособность влиять на дочерей, и особенно на Марину, которая, как никогда, ощущала себя сиротой и замыкалась в мире книг и собственных ощущений. Формирование и последующая жизнь Марины Цветаевой является одним из многочисленных подтверждений вторичности формального образования в учебных заведениях, где коллективам прививают шаблонные знания и тривиальные вкусы. Что касается сестер Цветаевых, романтизм музыки и поэзии, переданный матерью, был усилен конгломератом гуманитарных знаний при помощи опытных частных учителей, гувернанток, литературы, театра. Одновременное обучение детей сразу трем языкам – русскому, немецкому и французскому – неожиданно облегчилось поездками в Европу. Полтора года во французском интернате в Лозанне, а затем почти столько же в немецком интернате во Фрейбурге привели к синтетическому восприятию культур через филологию и к редкой способности сочинять на иностранных языках. Для поэзии Цветаевой характерно панорамное восприятие развития цивилизации. Это крайне важно с точки зрения понимания непременно присутствовавшей в ее строфах пугающей раскованности и безграничной широты. При этом она даже не окончила гимназии, сполна насытившись лирикой и не впустив в себя земные практичные знания… Уход матери не подавил, а, скорее, встряхнул девушку; она словно попала в вихревой поток, который поднял ее далеко ввысь, чтобы показать неотвратимый лик Смерти, а затем бросил наземь, чтобы она ощутила всю боль удара, невозвратимость потери. С этой первой близкой смертью все перевернулось, она вмиг стала другой, взрослой, навсегда поселив внутри своей души невротическую потребность в любви и навсегда ухватившись за невыносимо тонкую, почти незримую нить, соединяющую два мира: бытие и бесконечность. Ощущение смерти и влечение к смерти станут с этого момента одной из таинственных и притягательных граней ее поэзии. Смерть матери, так же как и ее забота и безудержное стремление воспитать в детях чуткость души, повлияла на формирование характера Марины. И повлияла тем сильнее, потому что стала стимулом спешить жить и творить… Пожалуй, из основных противоречий детства, вынесенных на поверхность самостоятельного бытия, стало раннее желание сочинять стихи – вопреки высокомерно-низким материнским оценкам поэтических проб дочери; тогда как многообещающие музыкальные эксперименты прекратились почти сразу после смерти матери. Секрет, по всей видимости, крылся в свободе выбора. Несчастная мать всю свою короткую жизнь пыталась осуществить перенос на старшую дочь того, чего не сумела сама, но ее мрачный жизненный опыт отвратил Марину от музыки. Любопытно, что мать не просто ободряла, а заклинала ее («Разъяснять ребенку ничего не нужно, ребенка нужно заклясть», – напишет она позже). Несмотря на то что заклинания касались музыки, она перенесла их содержание на все свое естество. Марина поверила, что самая способная, самая неподражаемая, что ее дар – от Бога, и в связи с этим она имеет право выбирать. Как в детстве, когда ей запрещали читать Пушкина, а она тайно исследовала «взрослые» произведения и поражалась – не столько Пушкину, сколько своей способности использовать право выбора. Подсознательно судьба музыкантши воплощала в себе жизненный путь матери, повторения которого Марина, по всей видимости, интуитивно не желала. Любовь и соперничество – основные черты отношений между рано угасающей матерью и старательно лепящей из себя поэта дочери. Как бы ни были противоречивы взаимоотношения с матерью, Марина, как никто другой, унаследовала от нее глубину восприимчивости, безмерное воображение, склонность к экзальтированной идеализации, странно уживающуюся с невыносимым эгоцентризмом и жесткостью. Уходя в свой, недоступный окружающим мир, она жила в нем другой, параллельной, возможно, более одухотворенной жизнью, вздыхая и тоскуя сначала по Пушкину и Наполеону, а затем по поэтам-современникам – Блоку, Брюсову, Волошину, Мандельштаму и многим другим поэтическим натурам, кажущимся неземными. Книги рано подменили ей людей, в них было больше прелести и счастья, чем в реальной жизни с ее бытовыми проблемами. Боясь своих провалов в бездну вечности и не в силах противостоять растущему желанию находиться больше в своем выдуманном мире, чем в реальном, Марина как-то написала: «Во всем виноваты книги и еще мое глубокое недоверие к настоящей, реальной жизни… Я забываюсь только одна, в книге, только над книгой! Книги дали мне больше, чем люди». Она так и не сумела найти разумного баланса между двумя параллельными мирами и, как Ихтиандр с вживленными жабрами, все больше предпочитала одинокую сокровенную тишину глубин, чем суету на поверхности. С детства она начинает метаться, как будто ей не хватает воздуха реальности: то самостоятельная поездка в Париж в шестнадцатилетнем возрасте, то Коктебель и странное замужество, затем беспрестанные перемещения с остановками в Берлине, Праге, Париже. Позже эта мучительная диссоциация окажется роковой: вопиющая непрактичность и абсолютная неприспособленность к быту, неготовность жить в реальном мире среди обывателей принесет Марине слишком много несчастий и страданий и в конце концов станет одной из причин ее ухода из жизни. От матери Марина впитала силу и ярость характера, из книг вывела свою собственную формулу развития, балансируя в глазах окружающих между позитивным мышлением и юродством души. Ее и воспринимали порой как блаженную, но только злую и нетерпимую к окружающему миру. Но ее это мало заботило, потому что сила личности уже начала проявляться в действии. Вопреки ироническим и даже насмешливым оценкам матери ее стихов, Марина продолжала сочинять их с неотвратимым упорством: это было больше потребностью одинокой души выговориться, чем проявить себя в глазах окружающих. Стихи позволяли выразиться эффектнее и рельефнее, чем в реальном общении. Стихи были языком немногих одухотворенных и парящих над всем миром натур и ставили поэта, особенно признанного, на некий невидимый пьедестал, позволяющий с высоты своего исключительного положения наблюдать за миром и говорить ему все, что вздумается. Марину это устраивало, и ей импонировало желание возвыситься до тех людей, чьи имена становились символами эпохи. Вообще, она жизнь всегда рассматривала как вызов, и в этом смысле ее первые пробы, конечно, были вызовом. Матери, отцу, окружающим. Экзальтированная фантазерка, почти все время пребывающая в возбуждении, она стремилась во что бы то ни стало приковать к себе внимание, сделать нечто потрясающее и сногсшибательное. Это как данное ею обращение в брачную газету о поиске мужа – поступок взбалмошной натуры, требующей больших и малых потрясений для души. Стихи такие потрясения обеспечивали дважды: когда Марина сама упивалась их созданием и когда от них ошалевали другие. Наконец, и она это быстро осознала, стихи могли позволить стать кем-то. Безусловно, на решение стать поэтом повлияло и окружение вне семьи: общение сначала с переводчиком Нилендером, а затем с поэтом Львом Кобылинским (Эллисом), с Волошиным и всем литературным бомондом, обитавшим в просторном доме в Коктебеле. Похоже, не только одаренное окружение сделало свое дело. Важным стимулом оказалось и отсутствие альтернативы: Цветаева была запрограммирована на деятельность, а кроме стихов и опостылевшей со смертью матери музыки, она ничего не знала. Если бы существовали помехи в виде иных знаний, университета, возможно, ее путь в поэтический мир оказался бы длиннее. Но в любом случае он был неизбежен, что доказывает замужество и материнство: ни то ни другое не могло помешать Марине двигаться своей дорогой. Стихи вытесняли все и сами становились всем. Ключевым моментом в становлении Цветаевой стало издание первого сборника «Вечерний альбом». Ободрение Эллиса оказалось весьма кстати: именно внушенная сторонним человеком и первым знакомым поэтом уверенность оказалась несокрушимым стимулом для девушки напечатать сборник за собственные деньги и втайне от отца. Таким образом, она осознанно и решительно ступила на противоречивый путь творчества, совершив первый «мужской» поступок – продвижение идеи силой, всеми возможными средствами, во что бы то ни стало. Почти параллельно явился еще один «знак судьбы»: Эллис взял ее несколько стихов для сборника, в котором они вышли рядом со стихами таких именитых уже поэтов, как Андрей Белый и Николай Гумилев. Первую пробу поэтической натуры заметили: о начинающей поэтессе вполне лестно высказались Волошин, Брюсов, Гумилев… Сама того не замечая, Марина втискивалась в элитный и малочисленный клуб акул пера; после ряда отзывов она стала узнаваемой, а известные поэты и писатели заговорили с нею, как со своей. Начало было положено, причем не волею свыше, а ее собственным решением и пробивной силой творческого порыва. Тут было место и борьбе, заметно усилившей экспрессию появления Цветаевой в литературном мире России: после рецензии Брюсова она, недовольная несколькими строчками, выступила с жестким и недвусмысленным ответом – стихотворением «В. Я. Брюсову». Это был второй «мужской» поступок, закрепивший ее положение среди поэтической элиты. Она же четко уяснила: борьба с известными личностями, даже если она приносит неприязнь этих личностей, выделяет ее из массы и приближает по значению к этим личностям. А может быть, даже ставит выше. Движение по касательной При рассмотрении жизни Цветаевой создается впечатление, что какая-то заколдованная цепь событий всегда держала ее на грани бездны. Появление на свет девочкой вопреки ожиданиям матери мальчика, первые детские разочарования, мир тоскующей, отрывистой и почти кричащей поэзии, смерть матери, скорое замужество и противоречивое материнство, революция, неразбериха, голод и разруха, борьба с собой за новую реальность в на редкость непоэтическом мире, эмиграция и новая тоска, приближение другой войны, опять голод и безысходность… И наконец, освобождение смертью… Но это отнюдь не фатальные обстоятельства, это фатальное мировоззрение, сопутствующая поэтическому восприятию мира вызывающая и вопиющая неспособность мириться с реалиями. Поэт, по всей видимости, отличается от всех других типов творцов тем, что меньше способен к раздвоению личности: жить в одном мире, а создавать в другом для философа, писателя или художника еще приемлемо; для поэта – почти невозможно. Разрыв между двумя мирами приводит либо к потере творческой тяги, либо к потере жизни, причем последнее с настоящими поэтами случается гораздо чаще. Воспитание и формирование личности Марины Цветаевой сделало невозможным компромисс – она, словно находясь в плену магнитного поля, испытывала одновременное влечение к Любви и к Смерти, все иное имело слишком малое значение… Похоже, что именно этот разрыв между двумя внутренними мирами Марины Цветаевой, ее бесконечное и порой мрачное балансирование и порождало горные цепи устремленных ввысь стихов. Само появление их было для женщины временным освобождением, гипнотическим самолечением, потому что ей удавалось вводить себя в транс и находиться там, на колдовском сеансе целительной психотерапии, до тех пор, пока душе не становилось легче. Не научившись делать ничего, кроме срывающихся и кричащих строф, она дважды была обречена писать. Суровое время революций, переворотов и войн с их довоенными и послевоенными периодами резко обострило ее противоречия с реальностью. А значит, и подстегнуло к новым потокам песен надломленной с детства души. Островками спасения служили лишь бесконечные влюбленности, которые она и воспевала в стихах, обнажаясь до такой душевной наготы, на которую не решался никто из современников. Эта отвага бить по современникам фонтаном интимности породила интерес и удивление, а скандальность и дисгармоничность личной жизни привели к тому, что Цветаевой стали уделять гораздо больше внимания, чем ее более сдержанным и уравновешенным современникам. Годы творческого становления совпали с достатком, поэтому Марине было нетрудно опубликовать и второй сборник стихов, так же как и сборник рассказов своего избранника Сергея Эфрона. В это же время молодая поэтесса Цветаева получила литературную премию – свидетельство признания ее таланта. Несмотря на неоднозначные оценки критиков, она в этот период демонстрировала изумительную последовательность; она действовала вопреки всем существующим преградам, постепенно завоевывая не только внимание, но и признание современников. Но последовательность была взорвана этим самым признанием; за место в литературном клубе уже не надо было бороться. На время она замкнулась в семейной жизни, отдавшись заботам о первой дочери; для окружающих обнажились и ее эгоцентризм, нетерпимость к людям и даже злость, привычка не считаться ни с кем и ни с чем. Даже короткие мгновения пьянящего беспробудного счастья ее мечущаяся, неустойчивая натура не могла выдержать; для Марины любые изменения, даже к худшему, оказывались предпочтительнее покоя. Ею владела какая-то томительная фобия покоя; как душевно больной человек боится преследования темных сил, так она боялась душевной пустоты, ужасалась что-то не успеть. Только налаживалась размеренная стабильная жизнь, как неизменно срабатывала заведенная где-то внутри пружина, звонил будильник, требуя немедленных перемен. И Марина, для которой весь мир был подобен карточным домикам, людям-манекенам, вращающимся вокруг нее – центра, поступала так, как душе желалось. Чужие боли и страдания мгновенно вытеснялись, ибо необходимо было тестировать свою собственную тоску – барометр ощущений у нее быстро зашкаливал за темную, недопустимую для большинства остальных людей плоскость. Кажется, правы исследователи, утверждающие, что Марина Цветаева всю жизнь провела в непрестанном поиске родственной души. И ее поэзия странным образом следовала за этими порывами, фиксируя ощущения, оповещая о восторженных состояниях экзальтации и следующих за ними обязательных низвержениях в пропасть. В ее жизни не было какой-нибудь понятной идеи, ясно выраженных конечных целей, отметок, которые необходимо достичь и преодолеть. Были различные состояния любви, обрамленные сложными, порой непостижимыми эмоциями, и… тоска, часто искусственно нагнетаемая. Все это существовало в рамках поэзии – единственного действа, в котором Марина Цветаева, несмотря на непоследовательность земной жизни, придерживалась редкой последовательности. На фоне бесконечных разочарований и расставаний литература была для Цветаевой единственным мостом между реальным миром и внутренними переживаниями, поэтому она оставалась верной поэзии в течение всей жизни. Исключительно женская эмоциональность с нелогичными влечениями и поступками от сердца сплелась в ней с мужским подходом в продвижении своего мировоззрения, отсутствием боязни перед скитаниями, отсутствием привязанности к месту, времени, материализованному миру, готовностью принести в жертву идее творчества все, абсолютно все… Женское в натуре Цветаевой наиболее обнажается в утопической и эротической любви, как и в связанной с нею дикой, даже кощунственной непоследовательностью. Начиная отсчет от первой страсти в семнадцатилетнем возрасте к переводчику Владимиру Нилендеру, она, несмотря на пожизненный семейный союз с Сергеем Эфроном, пронесла через свою суматошную жизнь череду безумных любовных романов. Можно насчитать не менее десятка известных имен, чьей любви искренне, с патетическим одухотворением добивалась Цветаева, и столько же «земных» романов, в которых она демонстрировала такую ненасытность и силу страсти, что, пожалуй, на ее стороне была инициатива начала отношений. Все переплелось в ее жизни: гомоэротическая связь с Софьей Парнок, возвышенные чувства к Пастернаку, Рильке и Мандельштаму, не совсем ясные отношения с Сонечкой Голлидей, животная страсть к Вишняку и Родзевичу, почти материнская любовь к молодому критику Бахраху, и так бесконечно, в вихре чувств, в водовороте упоительной страсти, с ответом и без него, но всегда с поэтическим сопровождением. Она металась в любви, как и в жизни. Для такой всеобъемлющей породы тут не могло быть ни насыщения, ни покоя. Но любовь была частью ее поэзии, а значит, частью славы и признания, в конечном счете визитной карточкой Марины Цветаевой. Были ее влюбленности порывами вечно неудовлетворенной натуры, самовнушением на грани сумасшествия или лукавой игрой с миром (последнее представляется маловероятным), они в итоге сыграли едва ли не ключевою роль в восприятии образа Цветаевой. По меньшей мере, без этих страстей не было бы и тех отрешенных стихов, которые волнуют не одно поколение. Особого внимания заслуживает стремление Марины Цветаевой завладеть известными людьми ее времени. Она оставила воздыхания по Наполеону и Пушкину, поскольку не могла рассчитывать на обратную связь. Зато идеализация признанных мастеров слова и платоническая страсть к Пастернаку и Рильке, которых она абсолютно не знала в реальной жизни (а с Рильке даже ни разу не виделась) и в отношениях с которыми она выступила с безоговорочной, пробивной, как торпеда, инициативой, принесла свои сладкие плоды. Эти отношения закрепились в переписке и стали основанием для романтических мечтаний, для высоких поэтических возлияний, что является уже – и Цветаева это хорошо осознавала – посланием в будущее, сообщением о себе последующим поколениям. Завязывая с известными людьми близкие знакомства и делая их предметом платонической страсти, она ставила свое имя рядом с их именами. Причисляя себя к гениям в поэзии, она общалась с гениями, что должно было отразиться на восприятии ее творчества. Она все сделала для этого, сверкнув своим поэтическим талантом, и это уже явилось чистой стратегией введения своего имени в область Вечного. Речь, конечно, не только о Пастернаке и Рильке, но еще и о целой плеяде известных людей, которым она посвятила свою прозу. Как возвышение, так и нападки на известных современников зафиксировали непосредственную близость с ними, приближение заставило действовать формулу «Имидж плюс Имидж», в которой ответ после знака равенства всегда положительный. Несколько иными оказались результаты «земных» страстей. Не эксплуатируя свою сексуальность для достижения целей в прямом смысле, Цветаева извлекла из нее иную, однако не меньшую пользу. Вулканическая страсть без сокрытия греха при трепетных переживаниях и душевных мучениях мужа позволила ей, по меткому замечанию одного из исследователей, преподнести миру «пределы максимального обнажения человеческой природы». Выворачивая наружу свой интимный мир, Цветаева закладывала многочисленные детонаторы в общественное сознание, организовав серию красочных, картинных взрывов. Красочных и живописных, потому что оформлены они были в редкие по колориту строки, проникающие в душу почти каждого, кто близко соприкасался с ними. В таком подходе также заключается часть стратегии, потому что абсолютным новшеством в поэзии явилось безбоязненное препарирование ощущений вслед за противоречивыми страстями. Таким образом, Цветаева сумела получить максимальный результат от своих чувственных, то сентиментальных, то яростных и почти бесстыдных стремлений. Даже если тут не было никакого умысла, даже если все в любви и эротизме происходило эмоционально, по женскому наитию, результат содеянного имеет, тем не менее, контуры удивительно выстроенной жизненной стратегии. Определенно она была вампиром и в любви, и в жизни вообще, вампиром по определению, пользователем чужой энергетики и чужой чувственности. Хотя вполне вероятно, что в ее разрушительной деятельности не было злого умысла, просто весь мир должен был жить ради нее, обслуживать ее и, конечно, восхищаться ею. Действительно, в отличие от других женских образов, отношению Марины Цветаевой к любви необходимо уделить больше внимания, поскольку эта сторона ее жизни напрямую связана с профессиональной деятельностью. Другими словами, самовыражение поэтессы в стихах находилось в четкой зависимости не только от ее воображаемого мира фантазий (включающих и романтично-любовные воздыхания), но и от интимных отношений за пределами семьи. Она черпала из любви творческие силы и делала это вопреки всяким общественным и этическим нормам. В этом проявляется еще одна «мужская» черта, вплетенная в общую стратегию продвижения своей идеи в мир. Ее отношение к окружающему миру было достаточно противоречивым, скорее амбивалентным, и когда дело касалось самого святого – творчества, ей было решительно все равно, какую реакцию окружающих может вызвать тот или иной поступок. Показательным примером может служить любовный роман Цветаевой с Константином Родзевичем, который был едва ли не близким другом ее мужа. Она была прекрасно осведомлена о мучительных переживаниях Сергея Эфрона, но для нее самой вызванная любовью тревога и какой-то духовный садомазохизм прорвался наиболее удачными, по мнению критиков, поэмами о любви – «Поэмой горы» и «Поэмой конца». Гипнотическое самовнушение влюбленности – это то, без чего не могла существовать Цветаева, поскольку без этого не хватало эмоций для ее проникновенных стихов. Жизненная позиция Цветаевой «брать, а не давать» выходит далеко за пределы интимной сферы. Она такая во всем, и в этом также проявляется ее женский вызов современному обществу. Это выделяет, или лучше, отделяет ее от других женщин, посвятивших себя любви к мужчине, к детям, к семейному очагу. Не умея зарабатывать деньги, Цветаева не стеснялась просить о помощи своих знакомых и подруг и делала это достаточно часто. Несмотря на «несовместимость» с окружающим миром, ее письма пестрят бесчисленными просьбами. Причем это касается не только страшного периода всеобщего голода и разрухи после прихода к власти большевиков, но и времени пребывания ее за границей. Похоже, внутри у нее сформировалось убеждение, что ей должны помогать. Биограф В. Швейцер намекает даже на случаи воровства, когда речь шла о физическом выживании. Другой исследователь М. Буянов называет ее дисгармоничной и аномальной личностью, отмечая, что она «не умела готовить, не могла заставить себя стирать, шить и т. д., то есть делать то, что от природы положено женщине». Впрочем, как раз тут психиатр проговорился: да, она пренебрегала тем, что традиционно положено делать женщине, она отвергала традицию, бросала вызов общественному мнению. Но вряд ли стоит относить это просто к недостаткам Цветаевой, потому что такая позиция является неотъемлемой частью ее общей жизненной стратегии, ее образа как творца. Ну и кроме того, кто сказал, что «стирать, шить, заметать» – это для женщины нормально, и кто определил, что это женщине «от природы положено»? Крайне важным в контексте анализа личности Цветаевой является вывод Ирмы Кудровой, что в наиболее тяжелые годы ее жизни, с 1918-го по 1921-й, интенсивность творчества поэтессы «еще более усилилась». Это свидетельствует о максимальной сосредоточенности женщины на главном деле своей жизни – творчестве. Все, что мешало и не вписывалось в жизнь творца, без сомнения и страха отвергалось, отбрасывалось, вытеснялось. Даже дети! Не говоря уже о какой-то работе по дому; знакомые и родственники нередко наведывались к ней, чтобы просто прибрать в доме, она же считала это вторичным и ничего не замечала вокруг. Да, Марина Цветаева оказалась плохой матерью, она проявила полное равнодушие к судьбе своей маленькой дочери. Тут есть элементы повторения Мариной судьбы своей матери – Цветаева так же настойчиво старалась приобщить своих детей к духовному наследию человечества, и к поэзии прежде всего. Теплая привязанность, конечно, присутствовала в отношениях поэтессы со старшей дочерью и сыном, но, пожалуй, даже в отношении сына имелась та холодная отстраненность в пользу самососредоточенности и поглощенности своим личным внутренним миром, которая создает преграды между родителями и детьми. Если старшая дочь Ариадна была вынуждена рано взрослеть и успела сделать это, став для безнадежно одинокой матери в трудные периоды жизни неким эрзацем подруги (а заодно и работницей по дому) уже в шести-семилетнем возрасте, то младшая Ирина оказалась явной обузой. Цветаева могла всю ночь напролет проговорить о чем-то высоком и неземном, читая стихи о чудесной любви, а почти грудной ребенок оставался попросту брошенным в полном одиночестве или, еще хуже, привязанным к креслу. Когда наступило тяжелое время всеобщей разрухи и голода, Цветаева, которая и о себе могла позаботиться лишь условно, отдала детей в приют. Возможно, в надежде, что там им будет теплее, что кто-то покормит их. Когда же старшая дочь сильно заболела воспалением легких, она решилась забрать ее и попытаться спасти; младшая же в это время умерла в приюте от голода… А написанные позже строки «Старшую у тьмы выхватывая, младшей не уберегла» являются не чем иным, как созданным самой поэтессой представлением о случившемся, причем «мученицей» предстает она сама. Ужасаясь чудовищным результатам своего бездействия, она пыталась стихами убедить окружающих в своей невиновности. В своей книге о Цветаевой В. Швейцер приводит важное признание поэтессы: «Боюсь, что беда во мне, я ничего по-настоящему, до конца, т. е. без конца, не люблю, не умею любить, кроме своей души…» И дело тут не в какой-то выработанной оппозиции к миру, а в эмоционально-одержимом его восприятии, в котором только сам поэт является вечным мучеником и плакальщиком, а вся вселенная служит лишь огромной декорацией к жизни одной стремительно горящей души. И все же кажется, что эта одухотворенная и почти всегда восторженно экзальтированная женщина никогда не забывала об идее, главной мысли, заключающейся в том, чтобы быть поэтом, нести проникающую в самое сердце строку, разить наповал силой любви. Ее физическая и духовная страсть разделяются, в чем поэтесса недвусмысленно признавалась. Ее мечущаяся личность раскалывается надвое: ей страстно хочется быть любимой, порой она желает быть самкой; но в то же время она стремится предстать мыслителем от любви, влиять на развитие духовного мира человека, на формирование его чувственной сферы. Но эта страсть и эта любовь являются не чем иным, как жалостью к себе и устойчивым намерением компенсировать творчеством в глазах всего мира свою исключительную жизненную позицию. Поэтому она склонна к идеализации и почти обожествлению тех поэтов-современ-ников, которых воспевала, и точно так же видела негативные стороны чего-либо в гротескно-преувеличенном виде. Ведь это ее современники, ведь это она часть их, причем очень важная часть. Поэтому, находясь в заколдованном царстве самогипноза, Цветаева с удивительным постоянством внушала себе и окружающим, что является гениальной и неповторимой творческой личностью. «Из равных себе по силе я встретила только Рильке и Пастернака». Редкое даже для самой поэтессы заносчивое откровение. Но в нем также часть ее творческой стратегии. Конечно, она считала себя одним из тех овеянных славой поэтов, которым человечество должно прощать все, благоговея перед их творчеством, – в этом извечный подход к жизни практически всех выдающихся личностей. Независимо от предложенной человечеству продукции своего творчества (стихи, картины, музыка, философия), они создают архитектуру своего величия силой убеждения и способностью не только видеть мир по-иному, но и передать свое иное видение обществу современников, живущему по стандартам производителя-потребителя, чтобы придать колорит жизни общества. И сталкиваясь с яркими талантами, обыватель отступает, принимая новые имена и соглашаясь с новыми монументами. Цветаева на редкость рано созрела для монумента, еще в двадцатилетием возрасте она написала: Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я – поэт… ……………………………………. Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед. Страсть к творчеству, которое позволяло самовыражаться и быть признанной, была выше страсти к мужчине, к мужу, к детям, к семье. Написанные поэтессой слова о том, что «творчество и любовность несовместимы», говорят об отказе от женского восприятия жизни. Она не могла позволить себе жить ради кого-то, кроме себя… К последнему дому Литературоведы отмечают, что к двадцатым годам XX века творчество поэтессы достигло небывалого расцвета. Ее влюбленности и увлечения, динамично сменяющиеся, как гротескные декорации к картине жизни, позволяют писать тонкие, надрывные и звучные стихи. Почти каждое из ее стихотворений – признание нового завершенного романа, и Цветаева почти осознавала: не будь этих влюбленностей, не было бы и окрыленной поэзии. «Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи – те самые дребезги…» Но такая жизнь мало способствовала внутренней и семейной стабильности. Воссоединившись с мужем за пределами обновленной большевиками России, она пыталась приблизиться к семейному счастью, которое всегда ускользало и, очевидно, не было для нее предназначено. За границей скитания продолжались. Не только Германия, Чехия, Франция, но и бесконечные переезды в границах одной страны, смены места обитания, да еще душевное смятение, скитания одиноко блуждающего по миру духа самой Цветаевой. Нет, ее не тяготили переезды, как у всякой личности, сделавшей ставки на приближение к Вечности, на жизнь-миссию, у нее отсутствовала привязанность к материализованному миру – людям, домам, вещам, деньгам. Она крайне плохо одевалась, порой признавая, что на ней «лохмотья». Но это не тяготило поэтессу – тут женское начало в ней вытеснялось и уничтожалось собственной же рукою. И когда дело касалось творчества, рука становилась суровой и твердой, как у непримиримого бойца-мужчины. Иногда, впрочем, в ней прорывались истинные чувства к мужу, мужчине, который ей все прощал, но потом тихо устранялся от суматошной жизни своей непростой спутницы. В одном из своих писем Цветаева еще до встречи с мужем за границей писала ему: «Если Бог сделает чудо и оставит Вас живым – я буду ходить за вами, как собака». Но это лишь изредка прорывающееся наружу естество женщины, очевидно загоняемое глубоко внутрь другими, более мощными стимулами и раздражителями. Она старалась вести себя по-мужски в литературе, а в остальной жизни принимать более изящную и женственную форму. Однако главная проблема состояла в первичности творчества и уходе всего остального на второй план. Этим во многом объясняется ее пренебрежение ролью жены и матери, а также почти полная неприспособленность к обыденной жизни. Живя вне родины, Цветаева продолжала думать о признании. Она взялась организовать свой литературный вечер и тут проявила небывалую предприимчивость и смекалку. Все сумела, ведь речь шла о главном – о ее признании. «Это был не успех, а триумф», – радовался за жену Сергей Эфрон в письме одному из друзей. А Цветаева сделала программное заявление: «Все, что я хочу от “славы”, – возможно высокого гонорара, чтобы писать дальше. И – тишины». Несмотря на упоминание о средствах, в ней напрочь отсутствовало не только стяжательство, но даже какая-либо деловая жилка. Она говорит только о возможности работать, об адекватных условиях. Хотя и сама, наверное, осознает, что ей для творчества лучше подходит отсутствие всех условий, мучения и тоска… И все же именно фактор материального неблагополучия наряду с отторжением поэтессы советским обществом сыграл злую, вернее, фатальную шутку в ее жизни, спровоцировав самоубийство. Не столь важно, не знала она или не желала знать, что ее муж работал на советское НКВД. Последние годы жизни в Париже семья пользовалась теми средствами, которые предоставлялись страной Советов. Когда же после отъезда дочери и мужа в СССР и сама Цветаева решилась ехать с сыном на родину, переезд обеспечивался все теми же советскими спецслужбами. Так же не важно, был ли этом приезд роковой ошибкой, ведь поэтесса еще за границей воспринимала возвращение как трагическую судьбу. Но, оставшись в Париже без средств к существованию, она не нашла лучшего выхода, чем последовать за дочерью и мужем. Советский строй очень скоро показал свой звериный оскал, клыки всегда оказывались остро наточенными, когда дело касалось инакомыслящих. Марина Цветаева была признанной, узнаваемой поэтессой, и поскольку у спецслужб уже имелось решение уничтожить провального агента Сергея Эфрона, его жена должна была оказаться в условиях, непривычных для существования и творчества, не особо лояльного к советской системе. Хотя материальное, и вообще материализованное, никогда не имело значения для поэтессы, даже такая глубокая отрешенность от мира, какой обладала Цветаева, не помогла ей устоять против натиска системы. Конечно, жажда уйти усилилась вовсе не потому, что на нее вместе с войной надвигалась новая большая нужда. Все проблемы реальной жизни переплелись, сформировав единый, давящий на болезненную психику пучок: осознание, что дочь отвергает ее жизненный путь, растущее негодование сына, безысходность ситуации и неспособность помочь находящимся в тюрьме мужу и дочери, почти абсолютная невостребованность ее поэзии в это смутное время, наконец, попытка НКВД грубо использовать ее профессиональное знание языков в своих целях. Живя в себе, Цветаева привыкла выползать из глубокой норы под овации публики, пусть редкие, но подтверждающие ее признание, дающие ей возможность жить дальше. Теперь же, став обузой взрослеющему сыну, она ощутила свою полную беспомощность в борьбе за мужа и дочь, и ей стало незачем жить. Материализованный мир довершил картину душевной трагедии. После ареста мужа и дочери Цветаевой пришлось оставить болшевскую дачу, где они жили сразу после приезда в СССР, и остаться с ярлыком «жены врага народа» и почти без средств к существованию. Отчаянные письма к Сталину и Берии, бесполезные усилия пристроить где-то свои рукописи, обострение восприятия и возрастающая жажда смерти стали довлеть над ее сознанием… Перебившись зиму 1940 года в комнатушке Дома писателей, она еще ухитрялась делать ежемесячные передачи в тюрьму. Но общая тревога нарастала снежным комом. Война вынудила Цветаеву двигаться на восток, но в сердце оставалось все меньше покоя. Нет смысла искать конкретного импульса для самоубийства, с мыслью о котором она давно свыклась, может быть, даже готовила себя к нему. Ведь еще полтора десятилетия назад поэтесса писала о «потолочных крюках». Неизвестно, был ли суицид спровоцирован представителем всесильного НКВД или нарастающим ощущением собственной неполноценности и бесполезности в создавшейся ситуации. Важнее то, что ей уже невозможно стало выговориться, некому было рассказать о своих чувствах, страданиях и желаниях, на нее будто надели невидимый и непроницаемый колпак, сделавший ее незаметной для окружающих. Она двигалась – ее не замечали; она говорила – ее не слышали; ее живую вырвали из реального мира. Как в детстве, когда она из-за недовольства своей внешностью остриглась наголо, теперь нужен был сильный и ужасающий окружающих поступок, проявление могущества мятежной личности. Петля явилась завершающим актом протеста, последней попыткой напомнить о себе… Послесловие к жизни Литературоведы отмечают и необычайную оригинальность стиля Цветаевой, называя его неким сплавом жанров, что само по себе является новым явлением в литературе. Речь идет и о прозе, которая при высокой художественности лишена вымысла и посвящена реальным и достаточно известным людям, и о стихах, в которых часто говорилось чем-то настолько сокровенном и глубинном, что заставляло встрепенуться даже застывшие сердца, на миг забыть о преходящей суете и подумать о вечном. Действительно, для появления таких строк необходимо иное представление о миропорядке, иной способ мышления, наконец, даже инакомыслие и ересь в творчестве. Психоаналитики твердят о проявлении в случае с Цветаевой редкой для женщин шизоидной психопатии, подтверждающейся суициидальными настроениями. Не стоит гадать, так ли это на самом деле, поскольку важной является не формализованная оценка в тесте на нормальность (созданная для среднего человека), а оценка суммарных действий, которые сделали поэтессу узнаваемой среди тысяч поэтов, закрепили за ее именем ореол стремления к безудержной, бесконечной любви наперекор общественному мнению, презирая ранее устоявшиеся нормы. Творчество Марины Цветаевой, без сомнения, крик женской души, надломленной и ошеломленной. Но в ее жизненной линии присутствовало много мужского, многие ее поступки вписываются в единую стратегическую линию без натяжки, поскольку демонстрируют последовательность поведения в творчестве, неизменный возврат к устойчивой мотивации достижений, несмотря на общую неустойчивость психики и даже дисбаланс собственных ощущений. В действиях Цветаевой часто изумляет не столько само творчество, страсть создать нечто потрясающее, сколько специфические и оригинальные действия, направленные на то, чтобы заставить публику обратить на себя внимание, читать, смотреть, обсуждать. Отсюда проистекает ее подсознательное стремление к скандальности, к резонансам, связанным с ее именем. Отсюда желание укусить, вызвать на дуэль, поспорить. Она знала и чувствовала, что должна сказать новое, и сказать так, как еще никто до нее не говорил. Хотя притягательное и магическое присутствие смерти в поэзии является отражением внутреннего мира личности, проявление мучительной и напряженной борьбы между жизнью и смертью в жизни самой поэтессы было частью ее большой игры длиною в жизнь. Она играла сама с собой и распалялась еще больше тогда, когда замечала наблюдение за собой. Ее духовный эксгибиционизм был потребностью, которая провоцировала скандалы в личной жизни и шокировала окружающих даже на фоне раскованной в поступках литературной богемы. Выпотрошенная интимность, как тайное содержимое дамской сумочки, приковывала внимание большой аудитории, и ради этого стоило откровенничать. Это не продуманное творчество, а импульсы подсознания, рожденные пониманием конечной цели. Это неконтролируемая эмоция «наверху», «внутри» же она родилась как тайный плод сознания, интуитивного понимания результата. Это похоже на ощущения дрессировщика, входящего в клетку к тиграм: он боится, но бурная реакция публики делает его бесстрашным и толкает на безрассудные поступки. Ведь, в сущности, литературная скандальность прозы Цветаевой также подтверждает наличие стратегической линии – едва ли не все портреты написаны в ответ на определенные публикации и являются гневными вспышками, актами возмездия, результатом специфических психических состояний. Но при всей эмоциональности изложения анализ наводит на мысль, что Цветаева взялась за тот или иной портрет лишь в уверенности, что он будет выписан вопреки всеобщему представлению. Мятежность с детства стала характерной чертой не только и не столько ее творчества, сколько продвижения его результатов в лоно общественного сознания. Еще одним заслуживающим пристального внимания аспектом является необычайная вера Цветаевой в собственную гениальность. Но наличие стратегии проявляется не в том, что она считала себя гениальной, а в том, что сумела навязать эту мысль, преподнеся себя как исполнительницу святой миссии в поэзии. Презирая нормы поведения, отвергая традиционные подходы в отношениях между людьми, потребительски относясь к близкому окружению и пренебрежительно к людям вообще, она сумела стать символом любви и абсолютно обнаженной, поднятой, как флаг, одухотворенности. Маргарет Тэтчер Что касается меня, то я предпочитаю проводить такую линию, которая опирается на принципы до тех пор, пока они не начинают действовать, как удавка; кроме того, я предпочитаю, чтобы эти принципы наряду с благими намерениями подкреплялись и сталью. Маргарет Тэтчер, из книги «Statecraft» Родилась 13 октября 1925 года Премьер-министр Великобритании в 1979–1990 гг. – символ успеха женщины во власти Появление на исторической арене Маргарет Тэтчер в определенном смысле ознаменовало собой новую эпоху для Женщины. Женщины, которая изначально не ставит перед собой цели стать истинной подругой мужчины, превозносящей чувственность и излучающей женственность, заполняющей живительными эмоциями бездушное пространство мужского мира достижений, реализующей себя в материнстве и следующей голосу своего женского естества. Напротив, после Маргарет, продемонстрировавшей изумительный и вместе с тем опасный феномен соперничества Женщины с Мужчиной, мир изменился, потому что в нем утвердился новый женский архетип, иная психологическая модель женского начала. По всей видимости, в этом состоит более важная составляющая сделанного Маргарет Тэтчер в истории, нежели ее формальные достижения на посту главы государства и след в мировой истории как политика. В течение всего периода патриархата женщины, борясь за свое положение при помощи искренней любви, искусства обольщения или коварства, замешанного на откровенной ненависти, стремились преимущественно к одному – обрести независимость от мужчин и вести с ними диалог на равных. Вследствие длительной обработки общественного мнения в пределах пространства развитых демократий во второй половине XX века родилась психологическая готовность женщины бороться за пространство на одном игровом поле с мужчинами. Маргарет Тэтчер продемонстрировала, что современная женщина, при условии, что ей это чрезвычайно необходимо, может подняться много выше и управлять по мужским правилам. Фактически образ Маргарет Тэтчер стал символом реализации женщиной своих потенциальных возможностей легально, честно и открыто при всех существующих препятствиях, которые сопутствуют женскому карьеризму в «неженской» сфере, – традиционном мужском скептицизме по поводу женских успехов, негативном отношении значительной части женщин к отступничеству от традиционной роли и, наконец, чисто женских сомнениях в необходимости продолжать начатое дело в ущерб семье. Маргарет Тэтчер безбоязненно разрушила веками устоявшийся стереотип, настежь распахнув для всех представительниц прекрасного пола едва приоткрытую дверь в мир самостоятельной самореализации. Сложно оценить, хорошо это или плохо, поскольку после Маргарет женская мотивация претерпела заметную трансформацию, от которой сами женщины вряд ли стали счастливее. Но даже при сомнительности оценок побед Маргарет Тэтчер над собой стоит признать: ей удалось расширить существующую реальность, позволить женщине изменить представление о самой себе и о мире, в котором она обитает… Впрочем, нельзя игнорировать и формальные успехи премьер-министра Великобритании, поскольку они являются оценочным индикатором для любого наблюдателя, у которого возникнет желание лучше понять природу современной Женщины. Итак, за одиннадцать лет во главе английского правительства госпожа Тэтчер решительно преобразовала мир, выведя страну из глубокого экономического кризиса и возвратив ей утраченное лидерство государства на мировой арене. В России ей придумали прозвище Железная леди, и она оправдала его, открыв эпоху политика совершенно нового типа. Девушка-детонатор Пожалуй, наиболее примечательным моментом в формировании характера Маргарет Тэтчер является пробуждение в ней чисто мужской мотивации. Это тем более странно, поскольку во многом ее воспитание опиралось на традиционные пуританские и религиозные принципы. Многих девочек воспитывали отцы, но в большинстве случаев мужчины воспринимали такую роль как вынужденную, стараясь развивать в девочках традиционные женские качества, либо вообще игнорировали добросовестное исполнение этой роли, доверяя ее няням и воспитателям. В любом случае, отец и мать прививают в дочери в основном женские стереотипы, которые формируют в сознании девочки совсем иные, нежели у мальчиков, мотивации и, соответственно, образы успеха. Так, если у мальчика преимущественно воспитывают проявления мужественности и развитие способности к агрессии, достижение успехов в профессиональной деятельности, способность зарабатывать деньги, то есть черты направленные на доминирование, девочке чаще всего предлагается пассивная роль, обрамленная в чисто человеческие качества: доброту, порядочность, честность, умение заботиться о близких и т. д. Все это заведомо ставит ее в неравные социальные условия с мужчинами и обрекает довольствоваться в жизни традиционной женской ролью, которая заключается в поддержании огня в домашнем очаге. В жизни Маргарет все происходило по-иному, поскольку к ее рождению для Альфреда Робертса стало совершенно ясно, что он готов сосредоточиться на мужском воспитании своей второй дочери. Очевидно, смирившись с тем, что сына у него не будет, он решил слепить желаемый образ из младшей дочери. Поэтому воспитывал дочь со странной самозабвенной отрешенностью, а эффект нестандартного подхода был усилен еще несколькими важными факторами. Во-первых, учебой в течение многих лет исключительно в женских учебных заведениях, что предопределило лидерство выделявшейся твердостью и уверенностью в себе Маргарет среди более нежных представительниц слабого пола. А во-вторых, длительное отсутствие в окружающем социуме мальчиков с упрямыми сильными характерами закрепило ее доминирующие функции в сознании. Привычка обходиться жестко и бескомпромиссно в своей ранней социальной среде привела к тому, что у Маргарет выработался единый стереотип поведения при возникновении напряженных ситуаций, и этот стиль никак не согласовывался с половой принадлежностью ее оппонентов. Смелость отца в нетрадиционном воспитании дочери и исключительно женский социум сыграли важную роль в развитии ее мотивации, стержень которой в подавляющем большинстве случаев формируется в детстве. Отец же постарался развить у Маргарет характер человека с сильной ориентацией. Он неизменно советовал ей искать силы в себе самой, игнорируя внешние причины как негативные раздражители. И если девочке что-либо удавалось, он говорил ей, что эти достижения являются результатом исключительно ее волевых усилий, а не случайного стечения обстоятельств. Он привил дочери мысль о том, что она сама несет ответственность за собственную судьбу. Кроме активной «мужской» позиции старательный родитель развил у Маргарет острую необходимость действовать неординарно. Это, по мнению Альфреда Робертса, одна из важнейших способностей успешных менеджеров, политиков и творческих личностей, которая была ярко выражена у таких известных людей, как Бисмарк, де Голль или Рузвельт. Маргарет боготворила знаменитых политиков, страстно вчитываясь в их биографии, старательно изучала их сильные стороны, не без усердия вникая в красноречивые выступления Черчилля, Линкольна и других прославившихся на этом поприще людей. Она очень рано уяснила: чтобы стать лидером, необходим отказ от традиционных норм и стереотипов, а также способность генерировать новые идеи, которые могут создать глубокий резонанс в сознании окружающих. Необходимы активные атакующие и даже хищнические действия, присущие в основном представителям сильного пола. Только тогда личность выделяется и запоминается, она становится лидером даже в тех случаях, когда действия воспринимаются негативно, сопровождаются шлейфом скандалов и в целом являются непопулярными. Ради политической известности можно рискнуть общепринятыми ценностями. Осознание этих истин, а также то, что они противоречат общепринятым стереотипам, впрочем, не испугало Маргарет Тэтчер – отец успел привить ей иммунитет к любым социальным изменениям. Еще одним весомым нюансом в формировании характера Маргарет оказался неожиданный профессиональный рост самого родителя: Альфред Робертс сам оказался на редкость способным политиком и через некоторое время склонный к глубокой религиозности хозяин мелкой бакалейной лавки оказался в кресле мэра небольшого, но известного в Британии примечательными историческими фактами Грэнтхэма. Таким образом, Маргарет, росшая в довольно суровых условиях, в доме даже без канализации и удобств, убедилась воочию, что напористость и последовательность действий дают чудесные всходы. Ее стремления к странным для девушки достижениям, равно как и мужские повадки, сосредоточенно развиваемые смелым родителем, заметно усилились со всплеском эмансипации в Европе (вслед за развитием этого движения в Соединенных Штатах). Маргарет взрослела в то время, когда социальные ожидания от женской роли в обществе заметно изменились, и ей не пришлось преодолевать фрустрацию, связанную с негативным восприятием обществом профессиональной активности женщин. Пока представительниц прекрасного пола еще только поощряли к независимости мышления и стимулировали к активным действиям в различных сферах жизни, самосознание Маргарет Тэтчер под воздействием многих суммарных факторов уже давно определило курс на достижение как можно более высокого уровня профессионализма в одном из видов деятельности. Если говорить о роли матери в жизни Маргарет Тэтчер, то она, пожалуй, ограничивалась внутренним восприятием миропорядка, предусматривающего для любой женщины опыт материнства, заботу о семье. Но все будущее поведение Маргарет Тэтчер подтвердило, что это не стало частью ее мотивации, оказавшись лишь данью необходимости, анахронизмом, от которого невозможно было отказаться, не вызвав бури возмущения самого общества. А поскольку Маргарет намеревалась некоторое время ладить с окружающим миром, она была вынуждена играть по устоявшимся в обществе правилам, демонстрируя видимую гармонию и не вызывая резонанс. То был временный компромисс, исключительно деловая сделка с сознанием, в которой отсутствовали сердечные порывы. С ранних лет Маргарет отдавала себе отчет, что для успешной карьеры в любом виде деятельности необходимо иметь привлекательную внешнюю упаковку, не входящую в диссонанс с общественными стандартами. Вот эту удивительную и чисто женскую способность терпеть, черпая силы изнутри своего естества, для того чтобы честно исполнить условности современного мира, Маргарет увидела у своей тихой трудолюбивой матери, старательно следившей, чтобы семейный союз не дал трещины. Но, унаследовав ее лучшие черты, младшая дочь рано почувствовала отвращение к судьбе домохозяйки с неизменной покладистостью, к которой были склонны мать и старшая сестра. Пуританское воспитание – еще одно бремя, доставшееся Маргарет от родителей. Его явное присутствие во всем, что касалось профессиональной деятельности, может породить подозрения, что карьеризм Маргарет Тэтчер во многом был обусловлен неспособностью к выполнению успешной женской роли в ее традиционном представлении. То есть, не имея сногсшибательного успеха у мужчин, не будучи способной привлечь к себе внимание как женщина, она была вынуждена искать для своей сильной натуры достойную замену. В любом случае, девушка искала баланс, некую золотую середину между ролевыми функциями мужчины и женщины. Любопытно, что балансировать, словно канатоходец под куполом цирка, ей пришлось всю жизнь. Отцовское влияние начало давать свои плоды, когда Маргарет была еще ребенком: ее душа стала наполняться мятежным духом исканий, как воздушный шарик, рвущийся в заоблачную высь. Кроме прочего, отец указал путь в сокровищницу тайных знаний – к книгам. Но читала Маргарет совсем не так, как другие девочки. Она искала в книгах то, что обычно ищут мальчишки, а смутные переживания романтизма недолго владели ее душой. В детстве она пыталась выплеснуть свои чувства в стихах, а в девятилетием возрасте даже одержала победу в каком-то поэтическом состязании. Но даже в юном возрасте чувствительность поэзии Мэгги воспринимала как осознанные усилия цементировать рифмой слова, а не как самозабвенное звучание потрясенных струн души. А оставив поэтическое творчество, она получила взамен редкую способность с подчеркнутой ясностью манипулировать словами. Вообще, стоит заметить, что семейный уклад с определенным доминированием духовного, присутствием ярко выраженной религиозности и отсутствием стремлений к роскоши и праздности немало способствовал формированию у Маргарет замкнутости и рано проявившейся серьезности. Стоит ли удивляться, что пропитанная пуританской атмосферой родительского дома девушка направляла все усилия на проникновение в дебри филологии, отцовского бизнеса и политики, а не на достижение побед на любовном фронте? Ее амбиции резко усилились после неожиданно пережитой тяжелой фрустрации отверженной любви, когда мать ее возлюбленного из графского рода жестко указала дочери бакалейщика на ее место. Маргарет захотелось добиться такого социального положения, которое уравняло бы ее в правах с любым, даже самым именитым членом общества. Профессионал Степень бакалавра по химии дала Маргарет возможность ступить на самостоятельный путь достижений. С самого начала этого пути она ощущала склонность политике и не намерена была останавливаться на достигнутом. Следующей опорной точкой для себя эта чрезвычайно целеустремленная натура наметила освоение юриспруденции. Без поддержки извне решить такую задачу было не так просто – нужны были вполне определенные средства. А вот замужество могло открыть новые возможности. Очевидно, не стоит с полной уверенностью утверждать, что Маргарет использовала замужество для построения карьеры, однако и исключать это нельзя, принимая во внимание подчинение у Маргарет всего жизненного цикла ее собственной единой цели. Так или иначе, благодаря поддержке Дэниса Тэтчера, в то время соратника по партии, вполне успешного промышленника, старшего ее на добрый десяток лет и уже имевшего опыт семейной жизни, Маргарет стала специалистом по налогам. Это, среди прочего, дало ей возможность вплотную приблизиться к новой деятельности, которую можно охарактеризовать как карьеру мужского типа. Последнее она осознавала вполне, и это нисколько ее не смущало. Казалось, предстоящая борьба с мужчинами лишь привнесла в жизнь Маргарет пленительный привкус дерзкого задора, неистребимый дух борьбы и страстное желание найти свою истинную идентичность. Маргарет Тэтчер еще работала химиком, когда твердо задумала попасть в парламент. Она начала беспримерную борьбу за индустриальный Дартфордский округ в двадцать три года, будучи единственной женщиной и самым молодым участником предвыборной кампании. Эти небезынтересные факты оказались довольно яркими штрихами к портрету нестандартного начинающего политика. Маргарет Тэтчер заставила обратить на себя внимание не только внешним обликом и самозабвенностью во время кампании, но и весомыми результатами выборов, набрав намного больше голосов, чем ей пророчили партийные старожилы и эксперты. Маргарет ориентировалась на свое личное восприятие происходящего, навязывая новые условия и новые правила борьбы. Все равно, чтобы в конце концов победить в предвыборной гонке, ей потребовалось еще целых десять лет. В течение этого времени она сумела решить еще одну задачу, кажущуюся совершенно необходимой в карьере политика: создать полноценную во всех отношениях семью, чтобы адекватно восприниматься окружающим миром, сознание которого она собиралась эксплуатировать как политик. Маргарет Тэтчер родила близнецов, подарив Дэнису сына и дочь. Тот факт, что уже через несколько месяцев она сдала экзамен по адвокатуре, говорит о многом: молодая мать и не собиралась делать заботу о потомстве основной функцией своей дальнейшей жизни. Более того, ее не могли не заметить ведущие политики страны, и уже через три года, в тридцатишестилетнем возрасте, она получила достаточно высокое назначение – пост объединенного парламентского секретаря Министерства пенсий и национального страхования. Эта женщина никогда не останавливалась, продолжая взбираться по политическим скалам, почти не заботясь о страховке. Наступление становилось неизменной и главной козырной картой невероятно честолюбивой леди. Она, как акула, буквально вгрызлась в социальную платформу Великобритании, раздавив неподкупными челюстями ее основы в виде «государства всеобщего благоденствия». С решимостью вышедшего на охоту хищника Маргарет Тэтчер начала перераспределение социальных благ, вызывая бурю общественных эмоций и разжигая аппетиты средств массовой информации. Она хорошо помнила советы отца по поводу нестандартных, асимметричных действий, потому скандальные заголовки центральных газет лишь подзадоривали идущего вперед государственного деятеля в юбке. Казалось, отменив программу бесплатного молока для детей, она совершила этим шагом роковую ошибку, первую и последнюю в своей карьере на большой политической арене. Но она очень четко представляла, что делает. И в конце концов результаты реформы вкупе с признанием непреклонности расставили все по своим законным местам. Общество повинуется силе, независимо от того, от кого она исходит. Маргарет Тэтчер просто приучила соотечественников, что отныне сила будет источаться ею, женщиной с жесткими принципами, а не мужчиной, и у британцев в тот момент не оказалось никакой иной альтернативы. Поэтому, когда наступил партийный кризис в руководстве консерваторов, Маргарет Тэтчер решительно использовала момент, чтобы заполнить образовавшийся вакуум энергии собственной волей. Опять-таки, она была первой в истории женщиной, осмелившейся замахнуться на руководство партией. Если бы Маргарет слишком заботилась об эмоциях, которые ее действия вызывали в обществе, у нее наверняка ничего бы не получилось. Она сосредотачивалась на себе, игнорируя общественное мнение, а решимости двигаться вперед у нее было гораздо больше, чем у большинства мужчин, принадлежащих к политической элите страны. Своей стратегией Маргарет Тэтчер сделала непрерывные атаки на более слабых противников. Подобно Бисмарку, она смело разрушала субстанции, которые дали трещины или хотя бы проявляли склонность к слабости, чтобы на их обломках возвести себе монолитный монумент. Это оказалось главным и самым неожиданным преимуществам этой женщины, избравшей для себя такие совсем не женские жизненные ориентиры. В то время, когда большинство людей воспринимало ее сообразно внешним формам, взвешивая возможности женщины в политике, она тут же раздавливала их внезапным мощным накатом, как тяжелый каток, который утрамбовывает поверхность дороги. Внешне хрупкая леди действовала с мужской невозмутимостью, часто пуская в ход мужские уловки и разбавляя свою тактику разве что холодной женской рассудительностью, свойственной прагматичным и отчаянным натурам. Этот страшный сгусток качеств удивительным образом прижился в маленькой женской головке с аккуратно уложенными волосами, усыпляющей бдительность могучих мужчин утонченной или, вернее, отточенной улыбкой и проницательными, часто сверлящими собеседника глазами. Именно поэтому многие находили в Маргарет что-то демоническое, тайна которого крылась в банальной подмене образов: мужчины-политики, казалось бы, имели дело с женщиной, но, расслабившись, внезапно ощущали цепкую и очень даже мужскую хватку у своего горла. Впрочем, некоторым мужчинам удавалось разглядеть истинное лицо Маргарет Тэтчер под маской мирского благодушия. По этому поводу президент Франции Миттеран как-то заметил: «У нее губы Мэрилин Монро и улыбка Калигулы». Еще задолго до победы на выборах она уже была психологически готова к совершенно неведомой широким массам роли – роли, сочетающей в себе силу женского обаяния и опасность мужской беспощадности. Не исключено, что именно в приписываемых ей «губах Мэрилин Монро» Маргарет нашла подтверждение своей женственности. Когда следующей мишенью «кровавой женщины» (это прозвище ей дали газеты за отмену социальных привилегий для детей) стали профсоюзы, газеты взвыли от предчувствия нового крупного скандала. Маргарет Тэтчер требовала дать предприимчивым людям возможность стать богаче, приумножая богатство страны, а слабакам рекомендовала самим позаботиться о себе вместо того, чтобы сидеть на шее у государства. В решительный момент, когда забастовочное движение достигло пика, политики и чиновники трепетали от осознания собственной беспомощности, а профсоюзы диктовали волю правительству ослабленной державы, Маргарет Тэтчер снова предложила свои услуги. Когда она получила или, скорее, силой взяла вожделенную власть, кто-то из оппонентов заметил, что она «была единственным достаточно мужественным мужчиной, готовым возглавить правительство». Правда была в том, что госпожа Тэтчер, как и прежде, использовала момент смятения, которому она решительно противопоставляла свою молниеносную готовность к действию и отсутствие страха перед поражением, – вот в чем состоял секрет ее, казалось бы, малообъяснимого успеха. Конечно, решительность в момент колебания остальных – далеко не единственный фактор политических побед уникальной леди. Среди прочего, в ее продвижении к успеху присутствуют определенные факторы, на которые нельзя не обратить внимания. Ей, например, в отличие от большинства женщин, вступающих в состязание с мужчинами, удалось избежать перерывов на беговой дорожке карьерного роста. Прерывистость в карьере неизменно являлась одним из ключевых факторов торможения женского успеха. Создание семьи, рождение детей и связанный с этими моментами пересмотр своей идентичности часто заметно отражаются на социальной жизни женщины. Ей всегда нужно больше времени, чем мужчине, для подтверждения внутренних желаний и уточнения своего самовосприятия. Это вековой отпечаток традиции, заставляющий женщину против ее воли выполнять свою исконную функцию. В исторических перипетиях ревизия этой функции наступала лишь в критические для наций моменты, во время великих кризисов или войн, когда решительные женщины отодвигали в стороны мягкотелых мужчин. Маргарет Тэтчер удалось избежать перерыва в мирное, относительно спокойное время, причем многие напряженные ситуации в политической жизни страны ей удавалось инспирировать самой. И кроме того, она, пожалуй, никогда не относилась к семье слишком серьезно. Вернее, ее привязанность к семье и детям кажется менее сильной, нежели у женщины с традиционным взглядом на свою роль. Зато действия Маргарет в отношении своих близких всегда оставались последовательными и корректными: тот факт, что для нее семья на чаше весов неизменно имела меньше веса, чем ее политическая миссия, она камуфлировала с особой тщательностью и старанием. Например, Маргарет могла позволить себе выступить вместо заболевшего мужа в небольшом клубе, поскольку такой шаг позволял продемонстрировать ее спайку с мужем, подтверждая блеск внешней упаковки, а также убедительно сыграть роль простого и доступного политика. Конечно же, она хорошо понимала, что о таком, казалось, непродуманном визите премьер-министра слухи разойдутся кругами, как после брошенного в воду камня. Маргарет Тэтчер прекрасно осознавала, что почти всякая скандальная ситуация пойдет ей на пользу. Поэтому в любом, даже в самом неприглядном, развитии сценария она никогда не сомневалась, если он был неизбежен. Но, пожалуй, большая политика, и вообще любая сложная профессиональная деятельность, иногда становится несовместимой с женственностью. Иначе как объяснить привычку Маргарет Тэтчер сбрасывать туфли в самолете после визита в ту или иную страну? Скорее всего она ощущала себя сначала руководителем государства, а уже потом женщиной?! Наверное, поэтому за годы премьерства никто так и не осмелился назвать ее уменьшительным именем Мэгги, даже за спиной… «Самая непопулярная женщина Великобритании» Именно так называли Маргарет Тэтчер авторитетные издания за жесткие меры по стабилизации экономики и непререкаемость относительно их реализации. Действительно, как женщине премьерство не принесло Маргарет любви и почитания со стороны сограждан, несмотря на ее ошеломляющий успех как политика. Хотя в этом утверждении содержится, казалось бы, невероятное противоречие, оно может объяснить восприятие образа Маргарет Тэтчер на личностном и социальном уровнях. Войдя в большую политику и, несомненно, используя свое женское обаяние в решении сложных государственных задач, Маргарет Тэтчер была вынуждена приобрести множество маскулинных черт и ассоциативно восприниматься за их демонстрацию как мужчина. «Она проявляла железную выдержку и исключительную силу воли» – так чаще всего характеризовали Маргарет Тэтчер и через полтора десятилетия после ее отставки. Эта женщина не побоялась взять на себя роль мужчины в критический для государства момент, чтобы доказать, что женская сила может не уступать мужской. И именно за способность не просто найти общий язык, а активно влиять на глав таких сильных держав, как США, СССР или Германия, она натыкалась на негативное восприятие собственного женского образа. По всей видимости, госпожа премьер-министр отдавала себе отчет относительно причин, стимулирующих шквалы критики в адрес ее действий. Но она осознанно взвалила на себя мужское бремя и не собиралась сдаваться. Сохраняя последовательность и взвешенность в политике, она усмехалась в душе: все равно представление разыгрывалось по ее сценарию. Хотя порой Маргарет позволяла себе забыться, когда, уже будучи премьер-министром, собственноручно готовила кофе (а иногда даже и ужин, отдавая указания в ходе приготовления еды) для своих подчиненных. Существуют и другие интересные подробности, отмеченные в воспоминаниях некоторых подчиненных Железной леди. Так, один из допущенных к премьер-министру журналистов вспоминал, что когда после перестановки письменного стола на ковре остался мусор, Маргарет Тэтчер, не дожидаясь обслуживающего персонала, встала на колени и быстро все убрала сама. Этот факт говорит о том, что жизнь Маргарет Тэтчер всегда была дилеммой избираемой роли – женское всегда было готово вступить в решительную схватку с избранной мужской ролью, и, даже глубоко подавляемое, оно было могущественнее, пребывая в томительном ожидании своего часа. Маргарет всегда жила в состоянии тщательно скрываемой фрустрации. Наконец, одна из самых существенных деталей, которые могут объяснить роль, которую взялась играть Маргарет Тэтчер: люди, длительное время проводившие в обществе премьер-министра Великобритании, отмечали, что она обращается к услугам косметологов лишь перед выходом в телеэфир. По всей видимости, она считала второстепенным то, как выглядит каждую секунду, – все ее мысли были заняты политикой, мужским делом, решительно вытесняющим женское начало из ее головы. Хотя нельзя с полной уверенностью утверждать, что госпоже Тэтчер были чужды чисто женские эмоции. Те, кто работал в тесной связке с ней в период премьерства, отмечали, что порой она позволяла женщине вырваться из тисков и вступить в эмоциональную схватку с кем-нибудь из спровоцировавших ее оппонентов мужчин. Правда, быстро спохватывалась и, как улитка, пряталась за своей должностной неприступностью. Но такие случаи всякий раз фиксировались и запоминались, – ведь это были редкие моменты потери ею контроля над собой. Тайны Железной леди Скептики женской политической карьеры могут справедливо возразить: Маргарет Тэтчер потому так четко ворвалась в историю, что и простому обывателю, и скрупулезному исследователю ее идентифицировать легче, чем любого другого политика. Тем более с учетом того, что ее время совпало с жестокой эпохой перемен, окончанием эры противостояния и существования двухполюсного мира, что должно было способствовать тому, что люди навсегда запомнили ключевых участников этих знаменательных событий. И все же, отдавая дань объективности, стоит признать: Маргарет Тэтчер сама по себе была ярким политиком и резко выделяющейся личностью. Она не позволяла себе сливаться с мировым политическим бомондом, каким бы избранным и самобытным он ни казался. На международной политической арене она отличалась от других и была похожа на агрессивную английскую гончую среди предсказуемых и послушных служебных собак. Эта женщина чрезвычайно много отдавала работе с собственным имиджем. Сильный психотип, созданный и закаленный амбициозным родителем, она сумела осознанно развить гигантский по внутренней силе образ женщины – хранительницы очага всего отечества. При этом она никогда не допускала возможности, что что-то или кто-то может привести ее в замешательство, оставаясь невозмутимой даже при таких обстоятельствах, когда нервы сдавали у закаленных в политических боях мужчин. Более того, подобно другим выдающимся женщинам, решившимся взвалить на свои хрупкие плечи груз управления государством, она мало поддавалась влиянию со стороны приближенных советников и министров. Маргарет Тэтчер всегда имела свое собственное мнение по любому вопросу, а если затруднялась с его формулировкой, тотчас приступала к тщательному исследованию всего, так или иначе связанного с этим вопросом. Примечательно, что Маргарет предпочитала очень простые, предельно четкие и понятные всем формулировки своей позиции. Этот штрих весьма важен, поскольку объясняет феномен успеха политика, заключающийся в оперировании волевой сферой и воздействием на эмоции, а не в попытках аргументированно объяснить своим подчиненным алгоритм успешного действия. Так действовали общественные деятели, снискавшие наибольший успех в навязывании собственной линии путем многократного повторения легких для восприятия отрывистых утверждений, например Ленин или Гитлер. Те, кто долго продержался в кабинете Маргарет Тэтчер, вспоминают, что наиболее часто звучащей ее фразой было утверждение: «Мы поступим так-то, потому что это правильно!» Один интеллектуал даже отмечал, что «во многих отношениях ее [Маргарет Тэтчер] мышление было довольно-таки упрощенным, несмотря на то что у нее были значительные возможности ознакомиться с деталями». С самого начала своей кажущейся сногсшибательной карьеры Маргарет Тэтчер отдавала дань публичности. Чтобы победить, надо прежде всего быть на слуху. Такую тактику она исповедовала на протяжении всей своей жизни и даже после отставки. Точная и прагматичная женская логика подсказывала Маргарет: чтобы оставить след, надо врезаться в сознание современников. Приблизительно так, как буровая установка при бурении новой скважины. Железная леди прекрасно справилась с этой задачей. Она начала с того, что создала постоянно действующий мозговой трест – Центр перспективных исследований, войдя при этом в долю с другим соучредителем – Альфредом Шерманом, который позже стал ее советником. Фактически все крупные политические шаги Маргарет Тэтчер имели колоссальную экспрессию и позволяли ее имени реять, как флаг флагманского корабля стремительно несущейся военной эскадры. Как уже упомянутые атаки на профсоюзы и на политику «государства всеобщего благоденствия», оперативная поддержка американской программы СОИ (развития военного космоса), они непременно вызывали сильный общественный, а порой и международный резонанс. Чего, например, стоит ее решительность относительно проведения военной кампании на Фолклендских островах! Маргарет вмиг оценила ситуацию вокруг конфликта с Аргентиной, а также то, что может сулить ей успех в военной кампании. Именно поэтому она «никогда не сомневалась в успехе» британцев в войне за восемь тысяч миль от Лондона. И конечно же, она не преминула закрепить за собой достигнутый успех, когда по окончании военной операции посетила Фолклендские острова, не обращая внимания на трудности и даже опасность такого путешествия для руководителя государства. Бурные годы и бурные события в период ее управления государством были так или иначе созданы или инспирированы ею самой. Конечно, Маргарет была труженицей с большой буквы. Она относилась к себе безжалостно, позволяя спать лишь четыре-пять часов в сутки, а порой и того меньше. Ведь чтобы соперничать с мужчинами наравне, ей нужно было непременно превосходить их на голову. Во время одного из государственных вояжей ей пришлось за 130 часов облететь вокруг земного шара, находясь при этом 55 часов в воздухе и проводя важнейшие переговоры во время приземлений. Маргарет Тэтчер демонстрировала колоссальную энергичность и удивительную компетентность и знание уймы деталей в совершенно разных видах человеческой деятельности. Например, собираясь в свой офис, рано утром она неизменно слушала новостную программу «Би-би-си» – не столько чтобы быть в курсе происходящего, сколько для самостоятельного анализа интерпретации событий средствами массовой информации. Сопоставляя потом эту информацию с тем, что готовили помощники, премьер-министр получала почти целостное отображение происходящего в мире. Знание деталей – это еще один из секретов профессионального роста Маргарет Тэтчер. Человек, который демонстрирует понимание ситуации путем внедрения в детали, производит впечатление безукоризненного знатока, даже если он таковым не является. Исследователям жизненной стратегии легендарного британского премьера не представится возможности проверить ее истинные знания. Но, без сомнения, Маргарет прекрасно понимала магическую силу деталей и потому всякий раз использовала ее, позволяя окружающим изумляться своей скрупулезностью и тщательностью подготовки к любому, даже самому сложному в техническом отношении вопросу. Но при этом леди Тэтчер научилась не тратить силы впустую – любое ее действие казалось окружающим в высшей степени рациональным. Она использовала любой, даже самый неподходящий момент для решения кадровых вопросов, а также различных государственных задач. Во время отвлеченного приема она могла произвести важное назначение, во время перелета – так тщательно изучить документы, чтобы потом шокировала своими знаниями деталей даже тонких специалистов. Те, кто слушал выступления Маргарет Тэтчер, утверждали: именно искусно вставленные в текст детали придавали ее выступлениям колорит уникальности и исключительности, выделяя саму леди Тэтчер и стимулируя слушателей к невольному запоминанию упомянутых фактов или данных. Ей удавалось проводить собеседование в считанные секунды, пустые светские разговоры были ей ненавистны, а необычная прямота этой женщины-лидера нередко приводила окружавших ее мужчин в замешательство. Необыкновенная рациональность позволяла ей держать под контролем ситуацию в любой, даже критический момент, причем действовать с холодной трезвостью. Однажды, когда в отеле террористы из группировки ИРА взорвали мощную бомбу, Маргарет Тэтчер без лишней эмоциональной возбужденности сначала отправилась в спальню за мужем, а затем еще сумела позаботиться насчет персонала гостиницы. Как отмечал ее личный секретарь Робин Батлер, она никогда не оглядывалась в сомнениях: правильно ли поступила. Единственное, на что она безжалостно расходовала собственную энергию, – на то, что предстоит сделать. Этим она, безусловно, отличалась от подавляющего большинства женщин, ставящих во главу угла эмоциональное начало. Эта неутомимая женщина прилагала немало усилий к сохранению в себе женского начала, старательно маскируя вырывающиеся наружу маскулинные качества. Она пользовалась дорогими духами, всегда успевала создать с помощью одежды, прически и макияжа подчеркнуто изысканный образ женщины, располагающий и впечатляющий естественной раскованностью и простотой общения. Многое в ней подкупало: она никогда не жаловалась на усталость, всегда выглядела безукоризненно, легко могла выпить виски. Возможно, некоторые пассажи она вводила в разговор намеренно, чтобы «опуститься до мужчин» и восприниматься сильным полом по-свойски и без напряжения, всегда возникающего при подмене ролей, когда женщина получает больше социальной власти и значимости, чем ведущий с нею разговор мужчина. Похоже, именно такой пример привел в воспоминаниях о Маргарет Тэтчер один из депутатов британского парламента, который должен был обсудить с премьер-министром вопросы нефтяной промышленности: «Она повернулась ко мне и сказала с огоньком в глазах: “Питер, вам не нужно беспокоиться. Я сплю с нефтяной промышленностью каждую ночь”». Маргарет имела в виду своего мужа Дэниса, который был в то время директором одной из нефтяных компаний. Естественно, после такого ответа она показалась депутату ближе, понятнее и проще. Но это была лишь одна из хитрых женских уловок, которых у леди Тэтчер было припасено великое множество – для всех незадачливых мужчин, которые попадались ей на пути. Развив в себе недюжинные актерские способности, Маргарет Тэтчер ловко использовала их для демонстрации недостающей ей женственности. Как-то впервые открывая больницу, она провела у постели больных значительно больше времени, чем предполагалось программой. Срывая последующие мероприятия, леди Тэтчер демонстрировала потрясающее, присущее женщинам эмоциональное сочувствие. Вряд ли человек с железной волей, стоящий у штурвала государства, мог бы позволить себе расслабиться до такого уровня сочувствия – это, несомненно, был расчетливый трюк, призванный продемонстрировать миру женское лицо премьера. Впрочем, журналисты раскусили ее замысел, проигнорировав в репортажах этот случай. И все же присущая лидерам-мужчинам нетерпимость нередко выскальзывала из-под маски, демонстрируя окружающим истинное, исключительно маскулинное лицо. Маргарет могла оборвать любого на полуслове или проигнорировать инструкции; она была до фанатизма жесткой, когда это требовалось для достижения конкретного результата, пусть даже эфемерного. Кстати, развитие этой нетерпимости и «ее личный стиль» отвернули от нее многих сторонников, которые поспешили приклеить к уходящему политику ярлык «политический Чернобыль». Что ж, по меньшей мере, эти слова оказались такими же запоминающимися, как и все, что делала эта на редкость яркая женщина. Была ли она когда-нибудь счастлива? Пожалуй. В минуты политических триумфов, в моменты поклонения ей как государственному деятелю, в те изумительные мгновения, когда она, женщина, силой воли изгнавшая из своего естества Женщину, видела глаза поклоняющихся ей мужчин. Но нужно ли было тщеславной девушке Мэгги это триумфальное шествие?! Едва ли. Но оно спасло ее трансформированную сексуальность от психической несвободы, позволив развиваться по мужскому типу, отказавшись от одной маски в пользу другой. Та, другая, по всей видимости оказалась более просторной. Женщина-пророк Маргарет Тэтчер пришла к власти путем, прежде всего, резкого выделения собственной личности из окружающего мира. Она была отчетливым контрастом во всем – в безумной энергичности, непреклонности, темпах деятельности, способности запоминать бесчисленное множество деталей, работоспособности, наконец, в том, что она была женщиной. Но, будучи женщиной, она постаралась руководствоваться преимущественно мужскими принципами, постепенно вытравив из своего естества почти все, что напоминало о женском начале. Конечно, женское порой прорывалось в виде неконтролируемых эмоций (например, она прослезилась, когда ей пришлось заявить об отставке после одиннадцати с половиной лет властвования в Великобритании), но это бывало так редко, что не многие мужчины, тесно с нею связанные, могли бы упрекнуть ее в какой-нибудь внешне проявляемой слабости. Напротив, ее странная и суровая непреклонность почти во всем была компенсацией за подсознательную боязнь своей женской слабости. Именно поэтому она порой совершала поступки, граничащие с безрассудной смелостью, ведь упреки в «неженской» силе духа для нее были предпочтительнее осознания окружающими ее женской слабости. Спору нет, Маргарет Тэтчер по жизни была труженицей, причем чисто мужской алгоритм реализации идеи довлел над ее сознанием, как дамоклов меч, неизменно побуждая к новым и новым действиям. Неудивительно, что когда пришло время расстаться с властью и оглянуться назад, она, конечно, должна была позаботиться о том, чтобы запечатлеть свою деятельность в памяти потомков (даже при том, что немало современников писали ее биографию или упоминали ее в своих воспоминаниях). Появившиеся вскоре после ухода Маргарет Тэтчер с поста премьер-министра мемуары, конечно, были составляющей «паблисити» и распространения мифа о себе. Она прекрасно понимала, чтП такое влияние на общественное сознание, и использовала этот рычаг с полной ответственностью и осознанием своих действий. Однако еще более удивительным фактом является то обстоятельство, что издание емкого двухтомника мемуаров Маргарет Тэтчер не наполнило до краев чашу ее амбиций. Действительно, мало кто из политиков, даже весьма посредственных, не вдается в написание версий собственного изложения истории. В этом контексте совершенно логичным и понятным является поиск этой в высшей степени загадочной женщиной большей широты для распространения своих идей. И она нашла такую широту, взявшись писать концептуальный труд «Искусство управления государством» («Statecraft»), который во многих местах претендует на «Искусство управления миром». Какую цель она преследовала – подняться до уровня Никколо Макиавелли? Полагаем, она вознамерилась создать новый уровень, ибо в книге, написанной менторским тоном, нередко прорывается отношение к себе как к пророку, стоящему в стороне от меняющегося мира. Она не только упоминает о «законе Тэтчер», но, уже приближаясь к восьмидесятилетнему возрасту, продолжает толковать политическую стратегию исключительно с позиции силы. Не только оправдывая, но и завещая при помощи военной машины держать в ежовых рукавицах страны, не желающие подчиняться господству западных ценностей. Небезынтересно, что в этой книге она с легкостью подвергла жесткой критике феминизм – за неспособность женщин этого движения самостоятельно брать то, что они желают. «Есть масса ролей, которые женщины могут играть в обществе; некоторые из нас даже управляют государством», – заметила госпожа Тэтчер после критики феминизации военной службы, в очередной раз намекая на собственную исключительность. Нет никакого сомнения, что Маргарет Тэтчер всегда жила с ощущением своей великой и пророческой миссии. Но тем не менее узость ее мышления часто проявлялась в том, что, как незадачливый врач, лечащий болезнь, а не организм, она занималась выработкой стратегий-ответов на современные проблемы вместо попыток изменить мышление современного человека. Действительно, поступки Маргарет Тэтчер не вписываются в рамки поведения женщины-политика, которая волею судьбы оказалась капитаном мощного корабля, ее поведение являет собою образец действий современного мессии, философа с устойчивыми убеждениями, причем философа ярко выраженного мужского типа. Умиляет даже ее посвящение книги – президенту Соединенных Штатов Рональду Рейгану, далекому от нее политику и совершенно чужому человеку, но первому лицу государства, безропотно насаждающего свою культуру и свои ценности всему миру, а также импозантному и волевому мужчине. Тут, конечно, прорывается невысказанная и всегда загоняемая в глухой угол тоска женщины. Женщины, которая так никогда и не смогла позволить себе проявить слабость с мужчиной и которая, впрочем, так и не встретила на своем пути такого мужчины, даже прожив долгую совместную жизнь с Дэни-сом Тэтчером, слишком часто ощущавшим при ней бесполезность и даже ущербность своей роли. В этом смысле президент Рейган остался в ее сознании символом мужского, и в глубокой старости Маргарет уже не боялась в этом признаться. Кроме того, для большинства людей таким «объединением имиджей» Маргарет Тэтчер позаботилась и совершенно другом контексте собственного образа, подчеркнув этим маленьким, но отчетливым штрихом его величественность и более широкий контекст в восприятии будущих поколений. Она не смогла устоять перед соблазном изваять из себя пророка XXI столетия, указывающего, как надо бороться с новыми проблемами. Лучше всего ее невиданное самомнение заметно в эпизоде, описанном ею самой: «Когда мы спустились с трибуны, один чешский ветеран, сражавшийся в прошлой войне вместе с англичанами, попросил автограф. От холода у меня так дрожали руки, что я с трудом смогла расписаться. Подпись получилась настолько неразборчивой, что, несмотря на ее подлинность, КОГДА-НИБУДЬ В БУДУЩЕМ ЭКСПЕРТЫ могут счесть ее поддельной». Маргарет Тэтчер не преувеличивала: подобно Бисмарку или Черчиллю, готовым «дать хорошую рекомендацию дьяволу», она вписалась в анналы истории как мессия. Вернее, она вписала, втиснула себя в мировую летопись о жизни Человека на планете Земля. Люди, которые хотят больше, чем им позволяется окружающими, создают для себя новый, свой собственный уровень, не имеющий границ и предела. Маргарет Тэтчер всегда принадлежала к небольшой когорте именно таких людей. Мэрилин Монро (Норма Джин Бейкер) Меня не интересуют деньги. Я хочу только одного: изумлять. Мэрилин Монро 1 июня 1926 года – 5 августа 1962 года Символ сексуальности и женского успеха середины XX века За Мэрилин Монро не числится ничего выдающегося, кроме того, что она была выдающейся женщиной. Женщиной, очаровательной, порой обескураживающей своей чувственностью, которой упивалось целое поколение. Женщиной, которая покорила кинематограф, неожиданно дав зрителям то, что лежало в основе их неосознанных ожиданий и подтверждало подлинность внутренних стремлений. Женщиной, изменившей стандарты женского идеала и красоты. Конечно, в эволюции женского раскрепощения было много совпадений, и прелестная и откровенная актриса далеко не первой пыталась проникнуть в запредельное пространство и стать предвестником новой сексуальной революции. Но именно после Мэрилин Монро женская сексуальность вышла из тени и перестала быть общественно порицаемым пороком, превратившись в весомую составляющую само́й женственности. Заменив сакраментальную идеологию девичьей скромности и невинности, символ Мэрилин Монро таинственным образом расширил диапазон женского оружия в борьбе за самоидентификацию и самодостаточность пола в патриархальном мире. Не споря о том, хорошо это или плохо, можно лишь констатировать, что образ Мэрилин Монро в восприятии общества стал ступенью к новой реальности, новой эре взаимоотношений Мужчины и Женщины. Есть еще один нюанс, который объективный наблюдатель не должен выпускать из виду, когда речь идет о Мэрилин Монро. Да, она лишь следовала технологиям кинематографа и маркетинга, развитие которых совпало с ее собственным становлением. Да, она в большей степени является продуктом многочисленной армии предприимчивых людей, научившихся манипулировать людскими инстинктами и желаниями. Она часто теряла себя, свое истинное лицо, путаясь со своим самоопределением и идентичностью, терзаясь простым и вечным вопросом: «Кто я и зачем пришла в этот мир?» Химерические надежды, которые не могли сбыться в силу отсутствия сильной проникновенной идеи, в конце концов погубили отчаянно борющуюся с собой женщину. Но важно и другое: она, родившись в зловонной клоаке «асфальтовых джунглей», безнадежно потерянная и не имеющая абсолютно никаких шансов увидеть другую жизнь, сумела максимально использовать внешность для покорения вершин кинематографа и добилась успеха там, где большинство даже очень красивых женщин терпели поражение. И в конце концов осталась в памяти человечества культовым образом, в значительной степени изменившим представление мира о роли женщины в обществе. Комплексы брошенного ребенка Мэрилин Монро (Норма Джин Бейкер) родилась в семье, где родители не слишком отягощали себя обязательствами перед потомством. Мать Нормы, Глэдис Бейкер, занималась преимущественно собой, проводя жизнь в бесцельном существовании, как затерявшаяся молекула, беспорядочно сталкивающаяся с себе подобными в хаотическом броуновском движении. Она сама впитала в себя весь набор тревог и проблем несчастного ребенка, когда ее собственная мать «любила мужчин», а дети «мечтали об отце». Устойчивый комплекс невостребованнос-ти и отсутствия любви в жизни беспокойной Глэдис Бейкер породил такую же устойчивую неспособность любить самой. В погоне за иллюзией счастья она пыталась компенсировать свою глубокую и никогда не заживающую душевную рану неразборчивостью связей и отсутствием привязанности к родным детям. Первых двух детей эта экзальтированная женщина без всяких сомнений оставила под опекой отца, поскольку ощущала их «чужими», а появившаяся вслед за ними Норма – от другого мужчины – также была для нее обузой. Глэдис, по всей видимости, была не способна к каким-либо глубоким чувствам, а бесконечные попытки обрести глубокую привязанность так и не увенчались успехом. Может быть, потому, что она пыталась найти себя за счет маленьких человечков, которым так ненавязчиво дала жизнь и которым обязана была дать хоть немного тепла. Следствием легкомысленного образа жизни Глэдис Бейкер стало то, что Норма не знала, кто ее отец, а ее представления о матери оказались смутными и очень противоречивыми. Пожалуй, и сама Глэдис Бейкер не была уверена в том, кто конкретно является отцом девочки. Это с раннего детства сформировало в Норме беспокойное и угнетающее ощущение неполноценного и брошенного ребенка, дополнявшееся неослабевающей тревогой, что однажды и мать бросит ее навсегда. Нельзя не согласиться с биографами Мэрилин Монро в том, что именно эти комплексы брошенного ребенка доминировали в течение всей короткой жизни женщины, предопределив ее многие поступки и направления усилий и пробудив желание бороться. Правда, это желание мать и окружение девочки не раз намеревались приглушить: стресс повторялся снова и снова, пока не превратился в постоянный судорожный страх, в неослабевающее чувство искусственно взращенного изгоя. Девочке пришлось жить в разных семьях и заменяющих семью коллективах, не только познавая различные социальные условия, но и сталкиваясь с противоборствующими мировоззрениями, жизненными укладами и различными системами ценностей. Первая семья, куда мать ее определила за небольшую плату, воспитание чужих детей рассматривала как вполне сносную статью постоянного дохода. Это была зыбкая социальная среда беспрерывно действующего инкубатора. В жизни двух достаточно забитых с точки зрения восприятия цивилизации людей царили пуританские ценности и в высшей степени консервативный уклад жизни, а походы в церковь были главным актом добропорядочности. Человек в их понимании родился для единственно важной цели – превратиться в универсальную и малочувствительную биологическую машину. И хотя в чужом доме девочке не пришлось голодать и к ней, скорее всего, не относились предвзято, это был чужой дом, вызывавший впоследствии у нее гнетущие воспоминания и противоречивые эмоции. Отчуждение и вакуум чувств не могли не породить ран в душе у ребенка, которого взрослые люди перебрасывали из рук в руки, как кожаный мячик для игры в гандбол. Один из наиболее детальных биографов Мэрилин Монро Дональд Спото, описывая этот период, справедливо отмечает: «Норма была наверняка сломана психически и эмоционально, живя в условиях постоянного стресса, который был связан с ее неопределенной самоидентификацией, а также с тем, что девочка не знала, когда и почему ее мать внезапно явится, чтобы затем столь же внезапно исчезнуть». Кроме того, в этом доме на воспитании было много детей, которые то появлялись, то исчезали; Норма же пробыла в нем дольше всех, и семь тягостных лет исковерканного детства, конечно, служили ей немым подтверждением того, что она не нужна родной матери. Наверняка нечто подобное она могла услышать и от воспитывающих ее людей, тем более что девочка никогда не знала своего отца. По всей видимости, мысль об отце порой становилась навязчивой и острой, потому что Мэрилин всю жизнь с какой-то болезненной и фатальной страстью искала встречи с неким мистическим мужчиной-отцом, образ которого завладевал ее сознанием в сложные моменты жизни. В значительной степени настойчивые и безуспешные попытки Нормы уже тогда, когда она стала известной актрисой Мэрилин Монро, найти для себя достойного спутника жизни совпадали с внутренним желанием вернуть отца или найти его в таком мужчине. Большинство мужчин, с которыми она имела дело впоследствии (как в деловом, так и в интимном плане), в значительной степени служили некими эрзацами отца, а она почти всегда искала у них ободрения, духовной поддержки и эмоциональной вовлеченности, нежели чего-то иного. Кстати, многих из них она полушутя и называла «папулями», и, похоже, в этом был заложен серьезный контекст детского комплекса. С одной стороны, в ней жил образ собственной матери, не способной к семейной жизни, с другой – неугасимое и навязчивое желание обрести покой и гармонию рядом с сильным человеком противоположного пола, образ которого гораздо больше соответствовал ее представлениям об отце, чем о муже. Порой кажется, что она соглашалась на интимные отношения с такими мужчинами как бы в обмен за временно исполняемую каждым из них роль отца. Причем Норма, или Мэрилин, нуждалась в защите и участии гораздо больше и гораздо чаще, чем сама могла дать мужчине, и это ключевое внутреннее противоречие неизменно действовало как клин, каждый раз кроша и разрушая неустойчивую основу ее семейной жизни. Но это было уже спустя годы после мрачных уроков детства. Когда же ее наконец забрали из приемной семьи, в сумбурной жизни Нормы вместе с матерью появилась еще одна экстравагантная и в высшей степени экзальтированная особа. По всей видимости, именно Грейс Макки стала для девочки отправной точкой, с которой Мэрилин Монро начала настойчивое продвижение к своему кинематографическому образу, обеспечившему ей публичное признание и успех. Грейс жила вместе с матерью Нормы, участвуя, а может быть, и подталкивая ее к бесконечным похождениям за женским счастьем в спальни чужих мужчин. Работая в быстро разрастающейся кинематографической мастерской Голливуда, она имела возможность следить почти за всеми сторонами жизни звезд обволакивающей весь мир киноиндустрии, и внешний блеск их бытия служил ей манящим магическим маяком. Не чувствуя в себе сил и уверенности приблизиться к декоративному миру актеров, впечатлительная натура Грейс перенесла все свои нереализованные желания и надежды на маленькую дочку своей ветреной подруги с расшатанной нервной системой. Именно от этой женщины Норма впервые узнала о существовании кино и с удивлением услышала, что она может и должна стать актрисой. Сама Грейс упивалась образом некой красотки Джин Харлоу, ослепительной блондинки, охотно поигрывающей своими прелестями перед камерами. Именно этот образ и был взят за основу для формирования мистической и одуряющей маски, которая в будущем получит имя Мэрилин Монро. Бесконечные внушения со стороны Грейс Макки, внутренне опустошенной и одинокой (как и ее мать, Глэдис и еще многие миллионы женщин пытались взять бастионы счастья путем бесконечных попыток выловить своего единственного мужчину в бездонном и обманчивом море людской суеты), все больше стремившейся заменить ей мать, сделали свое дело. Как удачно выразился Спото, работа Грейс «состояла в неустанном совершенствовании иллюзий». Бесконечные внушения носили и вербальный характер: настойчивая учительница требовала от Нормы неоднократных повторений вслух, что она станет киноактрисой и кинозвездой. Это сопровождалось походами в кино, вытравливающих из естества Нормы навязанных и, по всей видимости, ненавистных ей пуританских ценностей, ранее приобретенных в приемной семье. А после фильмов девочку ненавязчиво подталкивали вести себя и поступать так, словно она – это маленькое юное воплощение Джин Харлоу. И Норма, несмотря на всегда присутствующую в ней неуверенность в себе, начала медленно, но последовательно приобретать очертания самоидентификации, связанной, прежде всего, с привлекательной внешностью и способностью к игре. Среди прочего девочка познакомилась с техническим оружием актрис – впечатляющими и порой шокирующими возможностями искусного визажа. Грейс удалось добиться своим постоянным внушением довольно много, хотя детский панический страх оказаться отверженной стал причиной просто безумной робости Мэрилин Монро, не покидавшей ее никогда, даже после достижения всеобщего признания. Далеко не только первые годы жизни, которые Норма провела в чужой семье, способствовали развитию у нее гипертрофированного восприятия себя и своей связи с миром. Очень скоро стресс от многолетнего нахождения в чужом доме сменился новыми, пожалуй, еще более глубокими и удручающими для сознания переживаниями. Началось с того, что ее мать, которой еще не исполнилось и тридцати двух лет, фактически утратила способность выполнять свои материнские обязанности и была помещена в санаторий для лечения психического расстройства. Случилось то, чего Норма страшилась больше всего, – она лишилась матери теперь уже окончательно, и возникшая между ними пропасть оказалась такой глубокой, что возведение моста стало абсолютно невозможным даже по прошествии многих лет, когда Глэдис выписалась из клиники и просила дочь о внимании. Образ матери был навсегда разрушен в ее сознании так основательно и безнадежно, что не подлежал восстановлению ни в каком варианте, и следствием этого было раздвоенное, бесконечно меняющееся отношение к собственной роли женщины-матери, порой переходящее в панический страх или безудержную истерику. Эти ощущения преследовали Мэрилин Монро на протяжении всей жизни. Вопиющее опустошение, сковавшее сознание маленькой девочки, брошенной среди хаоса асфальтовой пыли, высоких бездушных строений и мрачно двигающихся в немом пространстве людей, отпечаталось неизлечимым рубцом глубокой фрустрации. Но испытание судьбы оказалось бы неполным, если бы временное внутреннее успокоение, связанное с тем, что Грейс Макки решилась взяться за опекунство над девочкой, не сменилось вдруг жестоким разочарованием нового отчуждения: Грейс неожиданно вышла замуж и ее новый муж настоял на отправлении Нормы в сиротский дом. Уныние холодного дома и фатальная трогательность редких встреч с новой матерью усиливались еще более острыми и драматическими переживаниями, связанными с попытками сначала отчима, а затем и сводного брата изнасиловать еще не сформировавшуюся девушку. Годы детства и девичества, таким образом, оказались набором красноречивых свидетельств того, что она зря появилась на свет, что ее безумное существование без любви и тепла может принести только горечь и слезы непознанной чувствительности и отвергнутого стремления прижаться к чьему-то родному плечу. Вместо привычного и теплого вокруг была лишь пустота казенных стен и натянутые, будто резиновые, улыбки наставников. В таких условиях в жизни Нормы не мог не появиться параллельный мир, служащий заменителем реальности. Девочка жила фантазиями и мечтами, а ее впечатлительность возросла до гигантских размеров. И отдавая дань справедливости, стоит отметить, что именно Грейс сумела создать основной элемент этого мира – возможно, единственную зацепку, за которую могло ухватиться несчастное существо, произведенное на свет не вовремя и не теми людьми… Девочку в течение многих лет сопровождало ощущение отсутствия счастья, и это не могло не отразиться на ее будущем мировоззрении. Уныние одиночества и преобладающая в настроении печаль в определенной степени повлияли на ее поведение: как бы интуитивно ведя поиск выхода из создавшейся жизненной ситуации, она решила для себя одно: необходимо действовать, причем действовать самой, поскольку помощи извне не будет никогда. У нее нет отца, ее бросила родная мать, затем от нее почти отказалась опекунша, так что рассчитывать в этой жизни можно лишь на себя. В непреодолимых преградах фрустрации детства часто заложено и могучее зерно, обладающее взрывной энергией действия. Впитав в себя суровые принципы сиротского дома, Норма, однако, не стала слишком жестокой к людям. Хотя в глубинах ее естества желание милосердия для всего страждущего извечно боролось с неописуемой черствостью – порождением сумбурной и невыносимой драмы детства. Позже, вследствие посеянных в детстве противоречий, она будет с воодушевлением помогать чужим людям, оставаясь абсолютно безучастной к судьбе своих близких. Ей подсознательно хотелось вычеркнуть из памяти столь ненавистный период жизни, пусть даже вместе с людьми, которые не сделали ей ничего плохого. Пожалуй, пребывание в сиротском доме оказалось самым ужасным впечатлением детства, раздавив ее формирующуюся личность, словно гигантский пресс. В течение всей последующей жизни Норма Джин будет искать себя, прибегая к помощи сомнительных медиков или специалистов по созданию образа, и можно с высокой долей ответственности утверждать, что все трагичное, что случилось в ее необыкновенно короткой жизни, и смерть в том числе, было следствием мрачного периода взросления. Все-таки однажды на смену бесчувственно-унылому сиротскому периоду пришел другой, более светлый: Грейс Макки поселила Норму у своей тетки, доброй и заботливой женщины, искренне полюбившей девушку. Норма стала посещать школу, не проявляя, впрочем, особого интереса к знаниям: у нее не было для этого никаких оснований, никакой мотивации. В то же время как раз в этот период девушка впервые начала ощущать растущую в ней силу пробуждающейся женственности. Норма Джин неожиданно стала выделяться среди массы одноклассников, словно пестрая птичка среди серых воробьев, и сила внушения Грейс Макки сыграла тут не последнюю роль. Ставка на внешность стала подтверждаться в реальности, и это еще больше укрепило в девушке мысль о том, что внешность может оказаться ее визиткой карточкой, козырной картой, билетом на сказочный бал, где исполняются любые желания. Естественно, она стала привлекать внимание, причем не только одноклассников, но и взрослых мужчин. Такая особенность самоидентификации не могла не отразиться на ее поведении в этот период жизни и не отпечататься на будущем поведении уже взрослой женщины. Внешность в ее восприятии не просто приобретала особый блеск, а становилась критерием номер один в оценке возможностей организации будущего. Имея в своей милой головке огромный список комплексов, Норма Джин позволяла себе расслабиться лишь в одном случае: когда окружающие откровенно восхищались ее приковывающими взгляды формами и ослепляющей чувственностью. И все же наряду с растущим желанием нравиться у Нормы крепло сознание необходимости постепенно менять свои внутренние установки. До сих пор она была беспокойным скитальцем, не руководившим своей жизнью, то тонущим, то выплывающим в безбрежном море безнадежности. Но внезапное прозрение от того, что женское очарование имеет некую таинственную силу, которой, если умело распорядиться, можно чего-то добиться, позволило Норме впервые взглянуть на себя по-иному. В ее душе зародилась хрупкая трепетная перспектива изменений. Среди глубинных проблем, породивших мотивацию Нормы к настойчивой деятельности, было неистребимое желание изменить суетливый и не имеющий перспектив жизненный уклад, который с самого детства вызывал у нее лишь терзания и противоречия. Поиск любви как таковой трансформировался в гипертрофированную демонстративную потребность в восхищении, признании и почитании. Однако подчеркнутая акцентуация внешности имела и оборотную сторону: представители противоположного пола действительно отвечали ей благоговейным почитанием выразительной, порой до причудливых форм, сексапильности, не желая воспринимать ее как личность. Незаконченная школа усилила эту проблему, превратив в один из самых одуряющих комплексов, непрерывно подтачивающих самооценку. С самого юного возраста Норма Джин пыталась противостоять этой жуткой навязчивой мысли, поглощая горы книг и с невероятной настойчивостью впитывая у окружения все, что могло как-то усилить ее внутренний стержень. Но как только ей приходилось пускать в ход пробивающую любые преграды обольстительность, побежденные мужчины оказывались безучастными к ее уму. Это противоречие преследовало женщину в течение всей жизни, оставляя неизлечимые язвы на самоидентификации личности. И даже после того как она сознательно со всей скрупулезностью изучила закоулки своей души, убедившись, что лишь исполняет роль несуществующей в реальной жизни женщины по имени Мэрилин Монро, необратимая двойственность собственного образа нередко вызывала острые внутренние противоречия и бросала ее в пучину истерии и длительной депрессии. В юном же возрасте появление в сумбурной жизни девушки стимулов в виде постоянных подбадриваний, разговоров об уготованной судьбе и констатирования ее стремительно растущей физической привлекательности сыграли свою роль: Норма свято уверовала в то, что единственно возможный способ вырваться из адского заколдованного круга потерянности и бедности – это стать актрисой. Собственно говоря, у нее и не было другого выбора. Повсюду было темно, и лишь одна полоска чуть брезжащего света указывала на открывающуюся возможность. Норма лишь тем отличалась от многих тысяч других привлекательных девушек, что очень четко идентифицировала свою цель и решила любой ценой достичь успеха – не ради самого успеха, о котором она ничего не знала, а для того, чтобы забыть этот ненавистный и несправедливый мир, который так долго жалил ее своей неприязнью. Цепь событий, на которые девушка не имела никакого влияния, подвела ее к раннему замужеству, казавшемуся странным и непонятным. Все было и простым, и сложным: если бы она не приняла этот вызов, ее ожидал бы сиротский дом. Впереди же была самостоятельность и жизнь со взрослым мужчиной. Она выбрала тот путь, где, как ей казалось, было больше возможностей. На самом деле всем руководила все та же строгая и властная госпожа, имя которой Безнадежность. Безнадежность и отсутствие выбора почти всегда сопровождали Норму Джин Бейкер и позже – Мэрилин Монро. Безнадежность произвела ее на свет, отправила в чужую семью, выплюнула из вновь обретенной семьи в детский дом, затем, наконец, подтолкнула в шестнадцатилетнем возрасте к замужеству… Она была щепкой, по воле ветра следующей за его безудержными порывами, не в силах за что-нибудь зацепиться. Но она сделала невероятное: она таки смогла зацепиться. Путь к фотоаппарату и кинокамере Пока именно на внешность девушка направляла свои первые усилия. Она страстно хотела быть привлекательной, хотя глубоко в подсознании это желание было проекцией все того же извечного страха перед отвержением. Ей казалось, что яркая, притягивающая взгляды внешность позволит не только нравиться, но и быть принятой в некое новое сообщество, куда изначально путь ей был заказан. Поэтому не случайно Норма часто прибегала к занятиям на гимнастических снарядах, бегу и даже поднятию тяжестей, причем отдавалась она этому с какой-то маниакальной страстью, словно от этого зависела вся ее дальнейшая жизнь. Внешность была единственным мостиком, который мог вывести ее на тропу успеха, и она отчетливо осознавала это. Девушка просто зациклилась на проблеме своей привлекательности, часами занимаясь укладкой волос, нанесением макияжа и регулярно посещая стоматолога. Пожалуй, в этом было что-то параноидальное. Она слишком хорошо знала историю своего кумира – восхитительной и трагичной блондинки Джин Харлоу – и намерена была следовать ее примеру, чтобы вырвать победу из цепких узловатых рук безнадежности, сдавливающих ее горло. А кроме того, случаи сексуальных притязаний со стороны отчима и кузена укрепили в ней восприятие примитивной модели отношений между мужчиной и женщиной. Хотя первоначально она испытывала лишь нескрываемое отвращение перед перспективой физической близости, все большее поклонение мужчин, сраженных ее девичьим очарованием, резко изменило ее отношение к этому. Она, пожалуй, даже выказала готовность играть с мужчинами в затеянную ими же игру, подразнивая их своим телом, как приманкой, и полностью контролируя ситуацию. Если мужчина рассматривает женщину в основном как сексуальный объект, то почему не воспользоваться этим влечением для решения собственных задач? Если мужчина теряет голову из-за ее наивно и будто бы невинно демонстрируемых прелестей, то все, что она должна вынести из создавшейся ситуации, – подороже продать свой внешний блеск. Однако ни свадьба, ни надвигающаяся тень упорядоченной семейной жизни, которую отвергала ее душа, – ничто не могло отвратить девушку от навязчивой мысли стать преуспевающей актрисой. Это была уже не слепая мечта, это был вполне осязаемый и понятный план действий, который она начала реализовывать с какой-то невообразимой отрешенностью, словно была запрограммирована. Неизвестно, чем бы закончила юная искательница счастья, если бы на пути ей не встретились настоящие интеллектуалы, побудившие обратиться к другой плоскости развития – духовной. Стоит оговориться: у Нормы Джин не было друзей, она постоянно искала поддержки в безудержных путешествиях в заманчивый мир своих фантазий. Восприимчивая психика сделала ее уязвимой мишенью, и она с детства не питала особой привязанности и доверия к людям, часто предпочитая общение с ними дружбе с собаками, которые казались ей более последовательными и верными. Но именно чудовищная драма ее внутреннего мира, уникальное чередование артистичной игры в избранный образ с реальной душевной трагедией, порой тщательно скрываемой, а иногда демонстративно выставляемой напоказ, привлекали к начинающей модели неординарных людей. Очень скоро молодая женщина поняла, что не желает посвящать свою жизнь семье. А намеренное выпячивание внешности и ряд шагов, направленных на продвижение этого козыря в мир шоу-бизнеса, не могли не дать всходов: очень скоро она попала в поле зрения профессионального фотографа. Жизнь Нормы Джин в это время никак нельзя назвать пассивным ожиданием счастья; она действительно была необыкновенно деятельной, причем эта деятельность на поверку оказалась исключительно одновекторна. Она бросила работу в самолетостроительной компании, куда устроилась ранее. Норма стала медленно, но верно разрушать брак, который с некоторых пор становился обузой для пробуждающейся отъявленной карьеристки. Она сумела добиться того, чтобы ее приняли в модельное агентство. Норма Джин всеми силами сосредоточилась на цели, собралась настолько, насколько это могла сделать необразованная девушка с дюжиной диких комплексов, среди которых доминировало ощущение потерянного в хаосе мегаполисов унылого внебрачного ребенка, которое тяжелым прессом сдавливало ее самооценку. В то же время темный и мрачный смог нависших проблем лишал искательницу счастья иллюзий, вытравливая из души мечтательность и желание сказочных превращений. Она давно и точно знала, что если чего-то сумеет добиться, сделает это лишь благодаря собственным усилиям. Эта трагическая реалистичность восприятия жизни напитывала ее живительной энергией, заставляя страстно и отрешенно бороться за свое место в жизни. В модельном агентстве о Норме Джин говорили как об одной из самых слабых по уровню подготовки, но зато незамедлительно отметили ее подкупающую старательность, поражающую даже преподавателей. Первый результат борьбы за признание состоял в неожиданном появлении ее фотографий на обложках не менее тридцати журналов. Хотя это во многом результат и маркетинговых технологий самого агентства, суть все равно состояла в одном: эту девушку заметили, выделив ее из сонмища таких же пытливых красоток, жаждущих продать себя подороже. Норма Джин оказалась более выразительной и более откровенной в своих фотосессиях, где камеры четко фиксировали одуряющий аудиторию симбиоз – странную смесь полной трагизма невинности и дикого соблазна. Да, она начала эксплуатировать свое тело, выставляя его на всеобщее обозрение, воспользовавшись самым универсальным и надежным посредником – фотообъективом. Несколько позже, когда признание за Нормой Джин исключительных способностей подавать публике свои прелести уже свершилось и кругами стало распространяться в информационном пространстве, она попала в поле зрения более мощного манипулятора общественным сознанием. Наверное, не стоит удивляться, что однажды ею заинтересовался всесильный кинематограф, все больше завладевающий душой человека цивилизованного, незаметно превращая его в раба. Норма Джин давно готовилась к штурму, ведь ее главная, четко поставленная цель состояла в последовательном приближении к сияющему и таинственному нимбу Джин Харлоу – актрисы, чей образ навсегда поселился в ее голове в виде осознанного представления о своих стремлениях. В это время произошли еще некоторые события, коренным образом повлиявшие на будущее Нормы Джин. Она добилась развода, поставив жирную точку на своей семейной жизни, а заодно признав, что брак, мешающий карьере, должен быть аннулирован. И почти в это же время Норма Джин весьма осознанно начала встречаться с мужчинами, которые не только были много старше, но и непременно занимали особое положение на социальной лестнице. Более того, значительная часть их странным образом были прямо или косвенно связаны с ее вожделенной целью – работой в киноиндустрии. Можно долго дискутировать относительно актерского мастерства и таланта Нормы Джин, но один факт остается бесспорным: своему появлению в киностудии в качестве начинающей киноактрисы она была целиком обязана потрясающей способности убеждать тех мужчин, с которыми у нее сложились близкие отношения. Любопытно, что лишь немногие мужчины, с которыми Норма Джин познакомилась с этот период, оставались ее друзьями, не переступив зыбкую грань дружбы между мужчиной и женщиной. Более того, и в период кинопроб, и в час признания многие специалисты весьма скептически оценивали способности новоиспеченной актрисы играть серьезные роли. Однако ни сомнительные оценки таланта, ни элементарное отсутствие организованности у самой Нормы Джин, выражавшееся в систематических опозданиях на работу и удивительной неспособности делать что-либо творческое в утренние часы, не смогли помешать ей закрепиться в узком и противоречивом пространстве киностудии, насквозь пропитанном запахом остервенелой конкуренции и зависти. У тех, кто пытался исследовать виражи жизненного пути актрисы, есть веские основания утверждать, что это достижение стало возможным благодаря освоенному изумительному искусству – способности естественно и органично эксплуатировать свое неподражаемое женственное начало, которое у Нормы Джин было похоже на манящий бездонный колодец. В значительной степени это был какой-то животный магнетизм, а применение колдовских чар женственности оказалось столь успешным, что обеспечило Норме стартовые возможности в киноискусстве. Конечно, если бы у нее напрочь отсутствовал актерский талант и если бы она оказалась неспособной к непрерывному творческому поиску и самосовершенствованию, старт стал бы одновременно и финишем актерской деятельности. Но главный вывод не в этом факте, а в том, что, оказавшись один на один с суровой и непреклонной особой по имени Жизнь, Норма Джин решилась для победы применить абсолютно все формы борьбы, не считаясь ни с общественным мнением, ни с моралью. Принятые в отдельно взятом пространстве и времени ценностные ориентиры она с легкостью в сердце преступила для того, чтобы изменить свою жизнь и выиграть свой шанс. По всей видимости, такое возможно лишь для тех индивидуумов, которые в силу различных причин оказывались в таком социальном тупике, масштабы которого меняют восприятие и заставляют действовать против общественных правил, противопоставляя им единственно возможное – свои собственные условия игры. Именно так и поступила Норма Джин в момент превращения в Мэрилин Монро, и ее единственное преимущество перед тысячами таких же обездоленных и жаждущих счастья женщин заключалось лишь в четком знании, ради какой конкретной цели она идет на подобные жертвы. Впрочем, возможно, для нее это и не было жертвой, а просто в какой-то момент стало приемлемой формой социальной мимикрии. Ведь, в конце концов, ее сделали такой: она лишь оказалась гибкой и податливой в глазах и в руках тех влиятельных и сильных людей, которые хотели ее использовать. Она как бы назначила цену, мужчины как бы приняли ее вызов, и сделка, об условиях которой никто никогда не сказал ни слова, состоялась… Получив свою первую роль, с виду легкомысленная девушка, взор которой на самом деле был обращен в совершенно немыслимые, непредсказуемые дали, легко рассталась с прошлым. В один из обычных, ничем не примечательных дней бесцветная и безликая куколка по имени Норма Джин Бейкер таинственным образом выпорхнула из киностудии пестрой привлекательной бабочкой с новым именем – Мэрилин Монро. Смена имени для этой девушки имела гораздо больший смысл, чем предполагали корифеи киноиндустрии, придумавшие и освятившие это имя для придания звучности новому создаваемому образу. Для нее самой это событие ознаменовало чудесное превращение, трансформацию личности, которая, по сути, зачеркнула всю предшествующую жизнь. Одним из устойчивых желаний, не покидавших начинающую актрису, было избавление от комплекса брошенного, нежеланного ребенка. Сменив имя, она не только стала другой, но и сознательно перестала общаться с людьми из прошлого. Эта молодая женщина научилась вытеснять все тревожное из головы – для собственного же блага. С этого момента началась другая жизнь, без матери, без создавшей ее Грейс Макки, без бывшего мужа и всех тех, кто знал ее как Норму Джин. Уже в это время она начала создавать душещипательные легенды о своем сумрачном, наполненном страданиями детстве без родителей и любви и о том, как она, усердно преодолевая многочисленные испытания судьбы, сумела вырваться из оков бедности и забвения. Однако главное, что вынесла для себя в этот ключевой период Норма Джин, – это не умение побеждать, а осознание необходимости совершенствования. Она начала меняться, в ее мир пришли книги, причем серьезные. Тут присутствовала устойчивая мотивация, щемящее чувство ущербности и неполноценности подстегивало ее восприятие и закаляло выносливость. Интуитивно рвущаяся к славе и признанию старлетка прекрасно понимала: если она не будет соответствовать уровню глубокой и многогранной актрисы, то она чрезвычайно быстро исчерпает свой шанс, а на отведенное ей место очень скоро придут другие, более молодые, более яркие и более продажные. Конкуренция безумного мира развитой цивилизации и умение с детства самостоятельно обучаться на ходу, а также необыкновенная, поистине фантастическая способность вызывать жалость у окружающих сделали свое дело. Ее неискушенная игра формировала бесчисленных союзников, а она без сомнения принимала любую помощь, заставляя других работать на собственные интересы. Превратившись в Мэрилин Монро, она начала длительную военную кампанию за свое будущее сразу на нескольких фронтах. Игра рискованная, но возможная для отчаянных голов, которым нечего терять. То, что она залпом прочитала в этот период, позволило ей позже познакомиться с творчеством Толстого и Достоевского. Кроме того, Норма Джин встала на сложный и шероховатый путь самостоятельной коррекции личности. Среди наук, которые она начала активно осваивать, были не только основы театрального мастерства и литературы, но и такие редкие вещи, как психология и история, визаж и элементы риторики, музыка и мировая культура. Перефразируя Сенеку, можно сказать, что для Нормы Джин прочитанные ею книги создали необходимые условия для духовного восприятия и включения воли – она действовала так, чтобы любые знания имели практический смысл. Она хотела соответствовать кинематографическому бомонду, к которому приблизилась, и ни одна другая женщина, вышедшая из мутных закоулков общества и имеющая белые пятна в образовании, не отдавалась бы учебе с такой отрешенностью, как это делала Норма Джин. То, что для другой женщины было банальной борьбой за место, для Нормы Джин означало жизнь или смерть. Где-то она походила на владеющую колдовской магией хорошенькую пиявку: от встреченных на жизненном пути мужчин она страстно впитывала мудрость книжного синтеза и повадки вальяжных дельцов, от женщин – умение непринужденно и вместе с тем упоительно играть. В любом случае, она использовала свои ограниченные физической красотой данные с максимальной практичностью. Для необразованной девушки, ворвавшейся в шикарный мир кино и видевшей до этой невиданной роскоши лишь убогость и нищету обочины жизни, это было искусство возможного. Она не могла сказочным образом превратиться из отстающего ребенка в современную интеллектуалку, но, оставаясь всю жизнь неуверенной и во всем сомневающейся, сумела компенсировать пробелы знаний безудержной игрой и невероятным стремлением к постижению тайн искусства. Ей действительно удалось очень многое, ибо ее отсчет начинался не с нуля, а с отрицательных чисел. Идея стать звездой прогрессировала и очень скоро стала навязчивой. Ради этой вожделенной мечты женщина сумела вытеснить из головы все остальное, она готова была пожертвовать всем ради того, чтобы разорвать сковывающие ее оковы жалкой жизни, в которой она всегда ощущала себя лишней и брошенной. Восхищенные взгляды публики, оценивающее причмокивание мужчин по поводу ее внешности и их откровенные притязания на ее тело служили лучшей компенсацией чувства отверженности, которое она испытывала в период детства и юности. Она была изгоем общества, но благодаря внешнему блеску неожиданно обретала множество поклонников, и на какое-то время это ее успокаивало. Очень скоро актриса уловила, чего ожидает публика, режиссеры и обозреватели средств массовой информации, и начала разыгрывать этот образ. Образ по имени Мэрилин Монро. Фактически, это психовизуальное моделирование самой себя и стало ключевым элементом стратегии восхождения к головокружительным высотам успеха. Звездная пыль, затмевающая реальность Актриса по имени Мэрилин Монро быстро входила в моду в американском кинематографе, очень скоро раздвинув и границы национального восприятия собственного образа. Среди причин, способствовавших выделению Мэрилин даже из весьма выразительной среды актеров, стала на редкость многогранная деятельность. Ее неизменно подстегивало ощущение собственного несовершенства, которое к тридцати годам приняло форму навязчивой, постоянно присутствующей мысли, похожей на паранойю. Актриса не ограничивалась лишь кинематографом. В арсенале Мэрилин оказались широкие возможности фоторекламы, потому что она по-прежнему старательно позировала, где бы ни появлялись фоторепортеры, а порой не отказывалась поучаствовать и в фотосессиях, которые были призваны рекламировать очередной фильм, но на самом деле давали новые козыри самой актрисе. Способность заводить друзей в среде масс-медиа открыла широкие возможности рекламы своего имени через прессу и новостные каналы, а Мерилин с радостью откликалась на любое предложение публичной демонстрации себя, рассматривая буквально все в качестве витрины для некоего привлекательного изваяния с оттенком общественного резонанса и скандала. Очень скоро такой подход дал своеобразные всходы: актрису начали воспринимать как некое экстравагантное украшение любого вечера, презентации и даже мероприятий государственного масштаба. В конце концов она неожиданно (или, может быть, естественно) попала в объектив внимания самого президента Соединенных Штатов. Последовавший за этим любовный роман с Джоном Кеннеди оказался, пожалуй, одним из классических эпизодов сногсшибательной рекламы актрисы, причем есть веские основания полагать, что как раз она была заинтересована в придании встречам с президентом оттенка публичности и интриги. Жажда экспрессии и нескончаемого восхищения на чаше весов всегда перевешивали здравый смысл и границы безопасности. Так было в течение всей жизни актрисы, и ее магнетический вампиризм в отношениях вполне очевиден: желание притягивать к себе известных людей и очаровывать их прорывалось изнутри вулканическими порывами и было таким сильным и таким устойчивым, что не могло не отразиться на восприятии обществом ее демонстративной натуры и явно экстравагантного образа. Ее второй муж Джо Ди Маджио, третий – Артур Миллер, известный актер Ив Монтан, президент США Джон Кеннеди – вот лишь несколько известных имен, безусловной популярностью и известностью которых виртуозно воспользовалась Мэрилин Монро благодаря близким с ними отношениям. К этому можно добавить, что Мэрилин Монро с легкостью воспроизводила легкомысленные песенки, быстро приобретающие популярность. Эта исключительно экспрессивная женщина редко отказывалась от возможности создать какой-нибудь общественный резонанс, ибо знала, что звучание ее имени обеспечит ей признание толпы – то, к чему она неизменно стремилась. Если попытаться втиснуть в одну фразу жизненное кредо Мэрилин Монро, получится приблизительно такая формулировка: «Удивлять, восхищать и влюблять в себя всех везде и всегда», естественно, игнорируя отношение к этому кого бы то ни было, навязывая свои правила. Это и было основой стратегии, в которой эмоции и импульсы интуиции всегда определяли поступки. Итак, какие же элементы стратегии Мэрилин Монро оказались оправданными при создании исключительно обаятельного образа, воспринимаемого обществом? Ведь, по большому счету, в начале пути она не имела никакой иной стратегии, кроме повторения того, что уже прошли до нее ее настоящая и приемная матери, а именно подражания тем, кого в обществе принято называть кинозвездами. Но ее имитация несколько отличалась от материнских проб. Прежде всего тем, что она стремилась к успеху с какой-то фатальной отрешенностью, имея перед собой единственную цель и единственный способ прорвать жестокое кольцо безнадежности, вычеркнув все остальное, подчинив свою жизнь одной-единственной цели. Мрачные образы матери и Грейс Макки, а также нависающая над семейством вечная тень бедности настолько отталкивали и пугали ее, что она готова была к любым жертвам ради торжества в кинематографе. В то время как Глэдис Бейкер и Грейс Макки только экспериментировали и пытались благодаря визуальному приближению к избранным образам завоевать больше мужчин или найти таким образом своего единственного мужчину, для самой Мэрилин психовизуальная тренировка, многочисленные знакомства и мужчины были лишь средством к преодолению еще одной ступеньки на пути к новой жизни. Она хорошо разобралась в целях и средствах, никогда не путая их, и это стало одним из ключевых факторов всеобщего признания. Мужчины сами по себе слишком мало значили для нее. Любопытно и то, что Мэрилин реально использовала свою сексуальность в качестве последнего средства, когда понимала, что иные отношения с тем или другим мужчиной невозможны. Она уступала, намереваясь максимально соответствовать желаниям мужчины, опять-таки лишь для того, чтобы получить билет в новый, прежде закрытый, зал для избранных. Внутренний контекст ее поведения предопределил достаточно уникальную внешнюю форму – как в кинематографе, так и в частной жизни, а именно: соединение того, что априори не может взаимодействовать, оставаясь инертным: невероятной сексапильности и потрясающей, почти святой невинности. Она подсознательно жаждала привлекать внимание к себе и делала это благодаря своей сексуальности. Однако Мэрилин вовсе не стремилась к тому, чтобы утонуть в море физической любви, и, похоже, где-то глубоко внутри в ней жил животный страх перед распутной жизнью, ставшей предвестником конца и для ее собственной матери, и для женщины, впоследствии заменившей ей мать. Она действовала по принципу оправданной необходимости, вряд ли увлекаясь сексом. Или если и увлекаясь, то неизменно памятуя о том, для чего все это затеяно. Секс ради секса, любовь ради любви были для Мэрилин лишь моментом, за которым немедленно следовал следующий, напоминающий, что она должна совершить нечто невероятное, приворожить миллионы своей игрой и стать символом, культом. Возможно, она не мыслила именно такими категориями, но непременно знала, что хочет большего, чем имеет в данный момент. Большего признания, большей любви, большей игры. Дикий звериный страх перед перспективой оказаться изгоем, периодически охватывающая ее паника перед отвержением гнали актрису к бесконечному совершенствованию, непрерывной работе над собой до сумасшествия и фатальному стремлению привлекать к себе, словно свет мотыльков, все, что дышит и чувствует. Поведением и, пожалуй, самой жизнью актрисы гораздо чаще руководили эмоции, нежели холодный расчет движущегося к заветной цели человека. Порой создается впечатление, что, всегда видя перед глазами свою мерцающую и манящую звезду, она часто действовала лишь рывками, то впадая в пучину депрессивных истерик, то томясь странным, ненасытным беспокойством, то, напротив, без устали работая над собой в течение многих часов подряд. Действительно, все, что делала эта женщина, шло из глубин ее натуры, но при всей истеричности и болезненности, несомненно, пораженной психики эти действия были результатом внутреннего синтеза ситуации, опорой на приобретенные знания, прочитанные книги и реакцию аудитории. Для Мэрилин, безусловно, больше всего на свете значила собственная жизненная установка, четко определенные внутренние ориентиры, что превращает даже тактику эпизодических рывков во вполне последовательную стратегию достижения цели. Косвенно это подтверждает и неспособность стать подругой не только какому-нибудь мужчине, но и любому другому человеку, равнодушному к продвижению ее идеи. Мир должен был крутиться вокруг нее, и в этом состояла эгоистическая компенсация актрисы за ее отвержение в детстве и юности. Будучи в душе доброй и сердечной женщиной (что выражалось далеко не только в забрасывании своего окружения многочисленными подарками), Мэрилин Монро, как и ее мать и бабушка, не могла по-настоящему любить, отдавая. А многочисленные подарки окружающим, вполне вероятно, отражали лишь бессознательное желание замаскировать свою неспособность любить. Ее любовь, или замещение этого чувства, была не столько своеобразной, сколько ощутимо подчиненной цели, хотя, возможно, поступала она так неосознанно. Дело в том, что, старательно пытаясь соответствовать представлению мужчины своего времени о партнерше во всех сферах взаимоотношений двух полов, она не менее старательно намеревалась получить от партнера содействие в продвижении своих интересов и идей. Даже ее официальные браки хоть и имели психологический подтекст – желание чувствовать себя более защищенной и желанной, всякий раз рушились, как только требования мужчины сталкивались с интересами ее самореализации. Духовное отступничество всегда побеждало внутреннее стремление женщины к выполнению своей традиционной роли. Связи же вне брака почти всегда подразумевали содействие ей со стороны мужчин, как бы в обмен на ее женскую ласку и благосклонность. Тут было мало места для любви, разве что в некоторых случаях, когда Мэрилин имела дело с мужчинами намного старше ее, можно было говорить о любви дочери к внезапно обретенному отцу. Слишком часто она позволяла себе быть просто женщиной – слабой, капризной и зависимой. Она легко поддавалась внушениям со стороны, если человек обладал недюжинной внутренней силой и приобретенным в боях за собственное величие авторитетом. Актриса регулярно опаздывала на съемки и всевозможные деловые встречи, демонстрируя чисто женскую несобранность и отсутствие организованности и не считаясь при этом с ущербом для своей деловой репутации. Она с легкостью шла на большие дозы успокоительных таблеток, поддаваясь влиянию со стороны более сильных в психическом отношении людей, прикрывающихся авторитетными вывесками входящей в моду психоаналитики и жаждущих влияния. Часто стремясь к исполнению роли послушного ребенка, она выбирала жестких и властных мужчин, с которыми в конце концов не могла ладить. Даже ее яростные попытки бороться за более серьезные роли с таким кинематографическом монстром своего времени, как кинокомпания «Фокс», и позиционные победы в этом процессе больше говорят о ней как о подверженной сомнениям женщине, нежели как об акуле делового мира. Именно ее неустойчивая психика и подверженная сильным колебаниям эмоциональная сфера послужили основой для приближения к своей частной жизни тех людей, от которых следовало держаться подальше. Как раз вследствие этого она рано ушла, позволив руководить посторонним своей жизнью и смертью. Не пытаясь расставить все точки над «i» в покрытой тайной истории смерти Мэрилин Монро, можно лишь констатировать очевидное: передозировка лекарственных препаратов стала следствием манипулирования некоторыми людьми из близкого окружения актрисы ее психическим состоянием эмоционально-чувственной сферой и, в конце концов, небезуспешными попытками корректировать ее представление о собственной личности и саму мотивацию. Хотя тайна смерти тоже сыграла свою роль, приковав на долгие годы внимание масс к личности киноактрисы. С другой стороны, в демонстрации удивительной чувственности и проявлялось действие ее самого мощного оружия. Примененные в период наиболее хлесткой для общественного сознания волны раскрепощения женщины в обществе, исключительные приемы Мэрилин Монро демонстрации великого женственного сыграли в ее становлении несоизмеримо бо́льшую роль, нежели все вместе взятые хитроумные приемы ее делового окружения. Ее будто бы наивная и как бы скрытая сексуальность, демонстрируемая едва ли не повсеместно, превратила актрису в своеобразную обольстительницу масс, откровенно открытую и одновременно неприступную, недостижимую. И в то же время было бы непростительной ошибкой полагать, что актриса принимала решения в основном под впечатлением эмоций и прорывающихся наружу осколков ее многочисленных комплексов. Существует множество иных свидетельств того, что холодный расчет, практичность и волевой подход ко всем сторонам своей деятельности присутствовали в характере Мэрилин Монро, диктуя окружению ее правила игры. Если женская эмансипация начала 50-х годов была волнением, то действия Мэрилин Монро довели ее до штормового предупреждения некогда непоколебимому мужскому миру. В пользу такой интерпретации говорят неумолимые и одновременно красноречивые факты ее поступков. Например, будучи доброй и сердобольной в душе, она относилась к людям с удивительно эгоистичным подходом чрезвычайно целеустремленного человека, не желающего тратить даже крупицы своего времени там, где отсутствовал ее личный интерес или где была угроза ее личностной целостности, – другими словами, с теми, от кого исходила потенциальная опасность внедрения в ее не слишком устойчивую психику. Она легко вытеснила из сознания свою мать, заботясь лишь о формальном содержании Глэдис. Затем она прекратила общение с некогда создавшей ее Грейс Макки, в том числе и потому, что для самой Мэрилин эта женщина исчерпала свой потенциал и стала уже ненужным балластом для психики и трансформировавшегося мировоззрения. Еще через некоторое время она с такой же беспредельной легкостью рассталась со своей наставницей Наташей Лайтесс, которая фактически заменяла ей мать в течение многих лет становления. Она сделала это со спокойной рассудительностью, легко презрев не только чувства и эмоции, но и тот факт, что Наташа на тот момент была поражена смертоносным раком. В жизни Мэрилин Монро была разрушительницей, ясно и недвусмысленно требовавшей, чтобы весь мир был у ее ног. Без сомнения, она была энергетическим вампиром, питаясь от сильных и мудрых. Она без сожаления разбила чужую семью для завоевания мужчины. Хотя актриса и осуществляла слабые попытки уговорить писателя Артура Миллера не разводиться из-за нее с женой, кстати долгое время бывшей и ее подругой, все женское естество кричало и требовало обратного, и ни один мужчина не сумел бы оставаться безучастным к эгоцентричным воплям Монро. Драматизм этих действий состоял еще и в том, что, добиваясь этого мужчины, собственническая натура актрисы едва ли не тотчас отбрасывала приобретение за ненадобностью и невозможностью использовать по назначению. Осознавала ли Мэрилин Монро, что она не способна создать полноценную (а значит, традиционную) семью? Пожалуй, да. Но разве это могло ее остановить? Стоит ли говорить, что, играя с массами поклонников в любовь, она относилась к ним лишь со снисходительной иронией. Когда однажды ее пригласили принять участие в каком-то публичном мероприятии, актриса не без доли серьезности заметила: «Придется дать массам искусство». К слову, в этом высказывании Мэрилин Монро заложена еще одна немаловажная деталь, а именно: она свято верила в то, что стремление к успеху в кинематографе может служить заменителем выдающейся идеи, что ее игра сродни исключительному творчеству созидания, а сама она является символом этого нового, набирающего обороты популярности жанра. Ключевым моментом такой позиции является признание Мэрилин своей исключительности, осознание роли и даже некой миссии, в принципе, далеко выходящей за рамки самого кинематографа. Если бы в своей жизни Мэрилин Монро ограничилась лишь профессиональной игрой в кино, она не сумела бы добиться такой невообразимой для актрисы популярности в обществе своего времени. Ведь, в сущности, Мэрилин Монро была одной из многих киноактрис, ее игра, хотя и постоянно совершенствовалась, была далека от идеальной, что утверждали, прежде всего, критики ее времени, актеры и кинопродюсеры. Она покорила мир невиданной доселе выразительностью и масштабами раскрутки своего образа. А кроме того, она несла в себе тайну, притягательную и манящую смутным смыслом, туманностью и непроницаемостью как жизни, так и смерти… Любя мужчин и опираясь на них как на деловых партнеров, Мэрилин Монро никогда не забывала о себе. Так, после создания в значительной степени мифической киностудии «Мэрилин Монро Продакшн» актриса владела контрольным пакетом в 51 %, не уступая партнерам-мужчинам в таком щекотливом и исключительно деловом вопросе. К слову, позже это ей пригодилось, когда в один из дней она без всякого колебания и угрызений совести объявила, что увольняет значительную часть своих коллег по бизнесу. Вообще, одним из козырей киноактрисы было отсутствие каких бы то ни было привязанностей: она с необыкновенной душевной легкостью расставалась и с вещами, и с людьми. Если деньги и интересовали ее, то лишь как средство, которое можно использовать для достижения более высокой цели. Мэрилин Монро была слишком сосредоточена на себе, и все, что хоть как-то мешало ее собственным планам и представлениям, тут же вычеркивалось, выбрасывалось и вытеснялось. Но выбрав в качестве объекта для продвижения в мир свою собственную персону, она одновременно заметно сузила свои возможности. Ибо любой человек имеет гораздо больше недостатков, чем продукты его творческой деятельности. Но не вызывает сомнения, что у Мэрилин Монро по мере творческого и профессионального роста стала явственно проявляться исключительная черта «мужских» стратегий, выражающаяся в навязчивом стремлении держать под неусыпным контролем все и вся. И очень возможно, не мешай ей психическая слабость и подверженность внушениям, она сумела бы создать собственную империю кино. И если бы ей кто-нибудь дал подсказку относительно, скажем, создания своей школы актерского искусства или дал в руки любую другую идею, имеющую перспективы развития во времени, энергии этой женщины хватило бы с лихвой. Одним из ключевых элементов жизненной стратегии Мэрилин Монро явилось неустанное использование всех возможных механизмов саморекламы. Вообще надо признать, что самореклама и технологии внедрения символов в общественное сознание, по всей видимости, были хорошо усвоены актрисой, которая сама являлась продуктом маркетинговых технологий. Хотя большинство своих решений она принимала импульсивно и эмоционально, руководствуясь интуицией и внутренним чутьем, нет никакого сомнения в том, что Мэрилин Монро всегда рассматривала проблему рекламы своего имени и своей деятельности как основу успеха. Это было даже не столько элементом стратегии, сколько никогда не угасающим фанатичным стремлением быть на слуху. Ради рекламы своего имени эта женщина была готова на все, и само действо становилось для нее эквивалентом признания и любви, – того, к чему подсознательно стремилась обделенная в детстве душа. Причем в случаях, когда судьба сулила ей выигрышные ходы, она не останавливалась ни перед чем. Например, Мэрилин Монро легко позабыла про свой медовый месяц, когда представился случай побывать в подразделениях, принимающих участие в военных действиях в Корее. Оторванные от дома солдаты и офицеры представляли собой в первую очередь бесчисленную армию поклонников, энергетические волны восторга которых раскачивали Мэрилин Монро, как подвешенный к небу кораблик. Почитатели были без ума от ослепляющих откровений актрисы, а она питалась их неутоленным вожделением и сверкала в золотистых брызгах славы. Инсценировки всевозможных скандалов, имеющих целью приковать внимание толпы к своей персоне, стали по-истине слабостью актрисы. С того времени, как она осознала силу газетной статьи и удачно размещенного в журнале портрета, она уделяла колоссальное внимание моделированию склочных ситуаций и всевозможных способов привлечения внимания гвардии корреспондентов. Впервые крупный скандал возник в связи с появлением календарей с обнаженной Монро – в то время, когда она едва закрепилась в кинокомпании. Ей грозило увольнение, но девушка ловко выпуталась из скверной ситуации, объяснив журналистам, что была вынуждена сниматься в таком виде, поскольку голодала и не имела крыши над головой. Одним выстрелом Мэрилин удалось убить двух зайцев: загладить шероховатости в киностудии и открыть счет виртуозной эксплуатации некоторых трепетных и, естественно, сомнительных фактов своей биографии, которые необычайно расположили к себе практически всю пишущую братию. Начав рисовать собственную биографию, Мэрилин не удержалась от порождения мифов о себе, что характеризует ее не только как человека дальновидного, но и как человека, имеющего явные намерения оставить ощутимый след после ухода в небытие. Она подошла к собственному образу в высшей степени творчески, сознательно насытив картину своей жизни под названием «Мэрилин Монро» трогательными и душещипательными фактами, призванными вызвать восхищение и симпатию к девушке, которая много испытала и с невероятным трудом сумела достичь признания. После календарей скандальные выходки актрисы сопровождали ее постоянно. Идеи для этого выбирались самые разные: от банального заготовленного обрыва бретельки на платье до яростного отстаивания чьих-то гражданских прав. Она сама была живым воплощением необычности, скандальности и сексуальности – полный набор того, что нужно любому изданию для привлечения внимания читателей. К этому можно добавить, что Мэрилин поддерживала тесные, дружеские отношения с некоторыми известными журналистами, что способствовало появлению определенных материалов в нужное время и в нужном месте. Следует отметить также умение актрисы выходить замуж за весьма известных людей, что делало и браки, и их расторжение насыщенными для публики событиями. А кроме того, она оказалась одной из первых, кто удачно совмещал игру в кино с исполнением незамысловатых песенок, ориентированных на самую неискушенную часть аудитории, а когда ее имя приобрело известность, она охотно согласилась на публикацию своей биографии. Мэрилин Монро использовала все, без исключения, возможности, чтобы запечатлеть свой неповторимый образ и оставить его в истории. Причем, далеко не только кинематографа. За счет этой многогранности ей удалось влиять на очень многие социальные слои, увлекая порой даже представителей интеллектуальной элиты. Стоит оговориться: многое, что наблюдателям может показаться стратегией продвижения к успеху, является не чем иным, как проявлением эмоций, духовной и физической слабости, по-своему расшифрованными обществом, часто не без помощи манипулятивных технологий. Собственные же роли были как вспышки ослепительно яркого света, но они не могли заменить идеи, после окончания игры они становились застывшими образами красочной сказки, не имеющей продолжения. Мэрилин осознавала это и непрерывно пыталась перейти на другой уровень; ведь и мотивация создания собственной киностудии проистекала именно из этого беспокойства. Она перепробовала многое, включая даже благотворительность. К сожалению, этой неординарной женщине так и не удалось отыскать нечто такое, что претендовало на мощную, действенную идею, и чем больше она осознавала свою неспособность сделать это, тем больше погружалась в безумную трясину депрессии… Нельзя не отметить, что Мэрилин Монро периодически ощущала внутреннюю потребность вернуться к традиционной женской роли, о чем не раз упоминала в различных интервью или беседах. Иногда она детализировала свои старания стать прилежной хранительницей домашнего очага во время первого брака и откровенно констатировала, что стимулом для второго стали «мечты, связанные с ролью хозяйки дома». А порой честно признавалась, что мечтает о тихой сельской жизни с любимым человеком. Мэрилин совершенно искренне пыталась стать матерью, но, возможно, глубокое духовное противоречие оставило отпечаток и на физиологическом развитии, ибо она не смогла родить ребенка. Наследуя ролевую модель, Мэрилин оказалась совершенно не приспособленной к исполнению функции матери; поддержание уютной атмосферы в семье было для нее такой же непостижимой вещью, как полет на Луну или жизнь во льдах Антарктиды. В то же время наличие этих импульсов говорит о глубинных колебаниях собственного представления о том, с какой миссией должна быть связана идеальная роль женщины в обществе. Скорее всего, эти всплески были отражением ее двойственной натуры, результатом подавленного еще в детстве желания соответствовать традиционным представлениям о женском образе. Мэрилин Монро всегда боролась с постоянно преследующим ее болезненным ощущением, что она является лишь универсальным орудием для производства денежных знаков. Причем продавалось всякий раз именно тело, и болезненное ощущение, что она не является целостной личностью, способной продемонстрировать иные качества, не менее замечательные, чем блистательная внешность, никогда не покидало ее, порождая не только горечь бессонных ночей и бесконечных терзаний, но и непременное желание совершенствоваться, со временем ставшее неотъемлемой частью всей ее жизненной стратегии. Именно это отличает Мэрилин Монро от бесчисленных масс фавориток шоу-бизнеса, не способных и не готовых продемонстрировать что-нибудь еще, кроме своих прелестей. К сожалению, Мэрилин не удалось развить свою личность и преодолеть барьеры, сформированные ее исковерканным детством, полубезумной матерью, толстокожими опекунами да и самой атмосферой шоу-бизнеса, в котором единственным мерилом побед является способность извлекать из масс ослепляющие порядком цифр прибыли. Однако тот факт, что эта чувственная и в высшей степени впечатлительная женщина сознательно старалась изменить себя, усовершенствовать и развить духовную часть своего естества, не только достоин внимания, но и, возможно, является для восприятия ее образа более важным, чем признание Мэрилин Монро современниками. Хотя именно последнее заставляет исследовать феномен актрисы и вообще явления поклонения сменяющим друг друга символам шоу-бизнеса, стоит признать: развитая способность чувствовать вопреки бесчувственности окружающего мира создала для образа Мэрилин Монро ореол большей значимости, чем ее вызывающее сексуальное поведение, зафиксированное операторами кинематографа. «Одобрение толпы – доказательство полной несостоятельности», – заметил как-то Сенека. Но Мэрилин Монро вряд ли задумывалась над этой фразой, ее фатальное стремление к привлечению внимания, навязчивая потребность почитания толпой, безумное желание воспламенять воображение и обострять чувства многих людей неизменно доминировали не только в ее поведении, но и во всем жизненном укладе. Она, пожалуй, не могла не уйти рано, ибо никогда не сумела бы смириться с угасанием собственной популярности, не пережила бы забвения при жизни – в этом вся ее наполненная до краев эмоциональностью и чувственностью чаша Женщины. В этом был ее крест и ее лаконичная и в то же время емкая миссия… Мадонна (Мадонна Луиза Чикконе) Больше всего я хотела стать кем-нибудь… Я превратилась в трудоголика. Мадонна Совместив религию и секс, она построила свой успех на противоречивости человеческой натуры. Ренди Тараборрелли, автор биографической книги о Мадонне Родилась 16 августа 1958 года Символ женской сексуальности и женского успеха конца XX – начала XXI века Хотя деятельность Мадонны не содержит величия гениального творца или идеи, призванной преобразовать мир, вряд ли будет искажением действительности утверждение, что эта невероятно заносчивая и вызывающе эксцентричная женщина с характером дикой лесной кошки сумела стать женским символом своей эпохи. Еще более изумляет тот факт, что в течение достаточно долгого периода времени сотни тысяч молодых людей различных национальностей и вероисповеданий избрали ее в качестве кумира, обеспечив наполнение ее счетов миллионами долларов и повсеместное звучание ее имени. Мало значащие для реалистичной оценки ее деятельности финансовые активы, тем не менее, служат мерилом формального успеха человека в эпоху развитых демократических свобод, поэтому самостоятельное обогащение женщины вследствие реализации определенной жизненной стратегии также не может быть проигнорировано исследователями. Да, ее деятельность всегда была направлена на обывателя и нередко носила деструктивный характер. Но если таким способом женщина может изменить отношение к своей полоролевой функции в обществе современников, это явление необходимо тщательно изучать. Обсасывание сумасбродных поступков на редкость выразительной женщины и одной из наиболее сочных публичных фигур конца XX – начала XXI века стало обязательным для влиятельных и тиражных газет, ее противоречивый образ превратился в знамя многих шикарных журналов, а ее клипы стали с триумфом блуждать по телеканалам. Феномен успеха завоевательницы современной сцены неумолимо свидетельствует о том, что она сама стала элементом влияния на массовое сознание эпохи. Она действительно осуществляет воздействие на современное общество, и это нельзя ни обходить вниманием, ни приуменьшать, если мы намереваемся быть честными и оценивать женское начало беспристрастным взглядом. Чем интересна Мадонна с точки зрения проведения в жизнь определенных стратегий, которые дали ей в руки новые возможности? Это женщина, сумевшая при отсутствии особых дарований добиться ошеломляющего успеха на сцене и в шоу-бизнесе в целом. Не имея исключительных вокальных данных и не являясь лучшей танцовщицей, она сумела заворожить публику своей эмоциональной вовлеченностью и редкой чувственностью. Не обладая ярким актерским талантом, не будучи красавицей, она проложила себе дорогу на киностудию и сумела получить колоритные роли. Не получив престижного образования и не умея даже красиво излагать свои мысли, она никогда не имела проблем с ведением деловых переговоров, а достигнув славы, сумела издать собственную, пусть и слишком противоречивую книгу. При всех ее личных недостатках ее карьера названа одной из самых успешных в истории шоу-бизнеса. Она достигла славы, власти и денег, что позволило ей обрести свободу и… вернуться к понятной женской роли через материнство. А некоторые наблюдатели даже уверены, что в зрелые годы Мадонна сумеет достичь понимания философских принципов бытия и отыскать подлинную идею, что при ее небывалой для женщины воле и трудолюбии имеет потенциал создания нового творческого гения. Но даже если ничего подобного не случится и Мадонна запомнится людям как «плохая девочка», без колебаний разрушающая устои общества, ее стратегии заслуживают внимания. Прежде всего потому, что она «сделала себя сама», поднявшись из полной глуши безвестности до уровня планетарного влияния на массовое сознание. Хотя интеллектуальная элита планеты практически никогда положительно не реагировала на образ Мадонны, ей удалось открыть для себя изумляющую абсолютизмом нишу, а сочетание риска, сладостной авантюры и стремительных темпов в разработке и использовании самых современных технологий коммуникации позволило буквально ворваться в сознание цивилизации. Действительно, никто до нее никогда так откровенно не эксплуатировал вместе секс и религию, умело представляя этот странный симбиоз всему миру при помощи сочетания наиболее совершенных технических возможностей. Такая невероятная для женщины смелость совершать святотатства и презирать установленные обществом табу дала ей в руки уникальный козырь, представляющий собой сознательное воздействие на основные человеческие инстинкты и желания, а именно: возбуждая в массах обостренные ощущения Страха, Смерти, Секса, Тайны, Скандала и Сенсации, которые управляют сознанием большинства, а значит, влияют и на все общество. Именно страх перед неведомым, трепет от дыхания смерти, непреодолимое желание заглянуть за запрещенную завесу человеческого бытия и примитивное любопытство стимулировали многих людей поближе узнать непостижимое и противоречивое существо по имени Мадонна. Она впрыснула в застоявшиеся моральные нормы масс животные желания, подобно инжектору, который мощной струей заставляет оживать двигатель. А затем посредством воли и непреклонного характера заставила их принять себя, а многих из них – даже полюбить, ведь обыватель всегда готов поклоняться тем, кто создает из себя символ. Мадонна сотворила из себя живого идола, хотя и примитивного, упрощенного в восприятии, но очень выделяющегося и резко контрастирующего со всем имеющимся в однородной людской массе. Демон, разрушающий каноны Родившись в многодетной семье типичного американского представителя среднего класса вслед за двумя мальчиками, Мадонна Луиза Чикконе с первых дней своей жизни должна была научиться бороться со своими более старшими братьями за жизненное пространство и внимание окружающих. Это в значительной степени развило ее раннюю готовность сражаться в любой момент, используя при этом самые изощренные способы достижения цели. Ведь играть надо было «на мужском поле». Это же пробудило в девочке и раннюю агрессию, которая в особых случаях приобретала форму непонятного окружающим эксгибиционизма, а со временем расползлась до неимоверных форм. По мнению Ренди Тараборрелли, представившего миру наиболее точный и колоритный психологический образ Мадонны, ее асоциальное поведение можно объяснить не только желанием выделиться для завоевания внимания родителей и окружающих, но и вполне вписывающимся в психиатрию изощренным способом демонстрации женской агрессии. Провокационное сексуальное поведение, постепенно формирующееся в детстве, как раз и стало своеобразным эрзацем агрессии, переросшим со временем в постоянно применяемый прием против сильных противников в мужском мире, а еще позже – в весомый и не дающий сбоев элемент жизненной стратегии. Наряду с этим чрезмерная любовь матери способствовала появлению необычайно высокой и устойчивой самооценки. Несмотря на, казалось бы, противоречивое положение первой девочки в семье Чикконе, маленькая Мадонна действительно оказалась в исключительном положении: она невольно воспользовалась своей половой принадлежностью вдвойне. Во-первых, в получении наибольшей среди детей дозы материнской ласки – в силу того, что маленькую девочку, появившуюся на свет после двух мальчиков, родители неизменно окутывают более теплым и прочным кольцом любви. Если только она настойчиво стремится к этому, а маленькая девочка оказалась цепкой и на редкость хваткой. А во-вторых, вследствие трагических обстоятельств, заставивших ее повзрослеть намного быстрее остальных детей. Когда девочке минуло всего лишь пять лет, ее еще совсем молодая мать обнаружила у себя в груди фатальную злокачественную опухоль. Она угасла очень скоро, оставив у дочери глубокий неизлечимый рубец навсегда уязвленной психики и смутное ощущение своей ущербности. Ранняя смерть матери заставила девочку забыть об играх в куклы, повзрослеть и обрести самостоятельность в считанные месяцы. Этим ее жизненный путь схож с судьбами Бетховена и Ницше, которые вследствие раннего ухода одного из родителей мгновенно стали взрослыми, развив необычайно тонкую чувствительность и редкую восприимчивость. Психическая травма Мадонны еще больше усилилась с решением отца жениться во второй раз: если два старших брата больше жили своей уличной жизнью, а младшие дети в значительно меньшей степени ощутили утрату матери, позже легко слившись со сводным потомством отца и мачехи, то Мадонне достался самый скверный удар. Будучи старшей дочерью, при жизни матери она подсознательно стремилась исполнять роль второй после нее хранительницы очага; с ее смертью это стремление еще больше усилилось, проявляясь в растущей заботе о младших детях, старших братьях и отце. Но когда через три года после потери жены Чикконе-старший женился во второй раз, и без того шаткая конструкция семейного благополучия рухнула в бездну. По крайней мере, в восприятии Мадонны. Она оказалась невостребованной – самый болезненный комплекс для и без того одинокого восьмилетнего существа начал прогрессировать бешеными темпами. Мачеха с ее дисциплиной и попытками заглушить индивидуальность каждого ребенка заставила Мадонну сполна ощутить себя изгоем. Взрослеющую девочку никак не устраивало формальное спокойствие и ровное отношение ко всем детям – она привыкла к повышенному вниманию со стороны родителей и окружающих. Поэтому нет ничего удивительного в том, что чем более стабильными были отношения в семье Чикконе, тем с большим вызовом вела себя девочка. Начиная от одежды, которая служила выражением несогласия с существующей ситуацией, и завершая сумасбродными, необъяснимыми поступками, которые она всякий раз совершала, словно напоминая о своем существовании. В сформировавшейся жизненной ситуации для Мадонны чрезвычайно важным оказалось понимание с раннего возраста, что рассчитывать ей в жизни придется лишь на саму себя. Хотя никто не пытался ограничить ее действия, в семье она больше не находила ни понимания, ни ободрения своим поступкам, как в те времена, когда мама была жива и весь мир существовал для Мадонны. Отныне она должна была двигаться самостоятельно, даже отец не понимал ее сценических устремлений, запредельной демонстративности и растущего необъятного чисто женского желания, чтобы ею бесконечно восхищались окружающие. Эти черты развивались в Мадонне со стремительностью, обратно пропорциональной намерениям отца и мачехи поддерживать стабильный и консервативный жизненный уклад. Мадонне казалось, что ее законсервировали в гигантскую банку, в которой под воздействием времени все содержимое станет одинаково хорошим. Ее дух протестовал, вызывая все больше мятежного протеста и толкая на асимметричные действия, совершенно сбивающие с толку родных и окружающих. Чтобы избежать уготованной ей участи, Мадонна, в отличие от своих братьев и сестер (некоторые из них также выбирали жесткие формы протеста, но никому не удалось направить бурную энергию в конструктивное русло), начала активно действовать. Она с невообразимым рвением приобретала знания, не ограничиваясь лишь школьной программой. Ее отношение к образованию было в высшей степени осознанным и мотивированным, что резко выделяло ее из массы остальных учеников. Мадонне были нужны не теоретические основы, а живые практические знания, и если только она ощущала отдаленные перспективы того или иного предмета или навыка, она со всей решимостью бросалась на овладение им, словно это была баррикада, преодоление которой откроет путь в иной, волшебный мир. И конечно же, она во всем стремилась быть лучшей, самой лучшей! Дикий, просто сатанинский эгоцентризм владел всем естеством Мадонны, не позволяя мириться с тем, что кто-то превзошел ее. Если такое случалось, она тряслась от ненависти, независимо от пола нарушителя ее душевного спокойствия. Ее полоролевая функция, казалось, была нарушена с самого раннего возраста: она почти не делала различий между теми, кто стоял на ее пути. Преграду следовало уничтожить. Эта девочка всегда была настороженным ощетинившимся зверьком, знающим: чтобы выжить нужны острые зубы и решительность для верного броска. Исследователи, которые пытались докопаться до глубинных причин обращения Мадонны к сексу и религии, обратили внимание на фанатичную религиозность ее матери. Возможно, во время учебы в католической школе Мадонна задавалась вопросом, что же в конце концов получила ее мать за свою непогрешимую, граничащую с безумием, веру? Всего лишь раннюю смерть, сопровождаемую острой тоской осознания своего ухода в расцвете сил… Может быть, поэтому Мадонна однажды назовет католицизм религией мазохистов, безбоязненно объединив религиозные символы с сексуальными? По всей видимости, первоначально она сотворила этот мрачный симбиоз случайно и ненавязчиво, имея в виду лишь свою бессознательную месть церкви за потерю единственного любимого человека на Земле. Позже, наткнувшись на вереницу скандалов и неподдельный интерес к своей персоне со стороны многих тысяч ошарашенных обывателей, Мадонна сознательно привлекала всевозможные средства для поддержания своего скандального имиджа. Очень скоро танцы стали первой любовью Мадонны и особой частью ее жизни. Она не только выражалась в танце, но и высвобождала свою необузданную животную энергию. А кроме того, танцы давали возможность обретения законченных форм во всем, и в частности в придании своему протесту выразительных, структурированных и, так сказать, организованных контуров. Если кривляние на школьном вечере или любой другой сумасшедший поступок всякий раз интерпретировались как просто негативное действие, танец же мог расцениваться как проявление индивидуальности, если это позволяло мастерство. Наконец, танцы были настоящим и серьезным полем для игры, на котором можно было совершенствоваться и перевоплощаться, изменяя мир вокруг себя. Потому что эти таинственные и магические движения под музыку открывали канал публичности, они могли не только прокормить, но даже оказаться путем к славе и богатству. Имея впереди такие возможности, а позади стену домашней консервативности и отвержения, Мадонна сделала выбор. Среди увлечений юности стоит упомянуть и школьный театр, усиливший стремление к игре и публичному представлению своего образа. Именно во время школьных выступлений и танцевальных конкурсов Мадонна почувствовала, что обладает скрытыми способностями приковывать внимание публики. Эти таланты были замешаны на обаянии и буйном энергетическом напоре, выражавшемся в готовности показать себя предельно откровенно. Это неизменно шокировало окружающих и заставляло… смотреть на эту жуткую и одуряющую грацию снова и снова. Хотя в многочисленных интервью Мадонны и свидетельствах ее близких родственников неоднократно упоминалось о способностях девочки схватывать материал на лету и об отличной учебе в школе при минимальных усилиях, имеется слишком мало информации о ее отношении к литературе. В то же время, судя по часто упоминаемым фактам пустого времяпрепровождения на бесчисленных вечеринках, сложностях взросления личности исполнительницы и откровенно засоренной ее речи, можно сделать недвусмысленный вывод, что Мадонна не тратила времени на серьезную литературу. Ее подготовка к восхождению на пьедестал славы носила слишком прикладной характер, что отразилось определенными перекосами на ее личности и не раз прорывалось в виде психологических нарывов. Впрочем, аргументированным оправданием упрощенного подхода к жизни вполне может служить тот факт, что Мадонна в действительности работала над самоусовершенствованием, хотя ее усилия скорее напоминали труд землекопа, нежели мыслительный процесс философа. Но если философу часто достаточно созерцать мир и делать открытия о законах его существования, то Мадонне были нужны деньги, слава и всеобщее признание. В этом смысле ее участие в массовых увеселительных мероприятиях сводится лишь к компенсации недополученной материнской любви – ведь любая вечеринку для Мадонны всегда оказывалась продолжением стратегии самовыражения, получением доказательств своей состоятельности, а также новых возможностей познакомиться с нужными людьми, что тоже стало частью ее жизненной стратегии. Примечательно, что примитивное цивилизованное общество позволяет насытить самосознание любого его члена путем подмены понятий – когда деньги становятся целью. Объективности ради стоит признать, что после двух десятилетий торжественного триумфального шествия на мировой сцене Мадонна сумела не только изменить множество раз свой внешний облик, но и сделать глубокую ревизию своего внутреннего содержания. При этом эмпирический путь познания с самого начала оказался для нее более приемлемым: основные знания и навыки она получила от неординарных людей, оказывающихся в поле ее зрения. Мадонна тут же организовывала осаду таких «крепостей», часто проявляя действительно потрясающий талант находить нужных ей людей и не меньший талант набиваться им в близкие друзья, используя для этого любые приемы, играя вопреки договоренностям и принятым в обществе правилам. Чаще всего эта девушка-демон прибегала к откровенной наглости и провокационной демонстрации гиперсексуальности. Редко кто мог устоять перед пленительной игрой ее развитой чувственности: она источала какие-то чарующие и притягательные флюиды, завораживающий и сковывающий разум поток энергии, который действовал, как гипнотическая сила удава на жертву. И она всегда точно знала, что ей нужно от того или иного человека. Удивительно, но в любых жизненных обстоятельствах Мадонна была неутолимо сосредоточена на получении новых знаний. Ее стремление достичь мгновенного результата всегда было до такой степени страстным, неуклонным и последовательным, что сравнимо разве что с терпением голодного хищника, с неотступным остервенением преследующего жертву. Поступив в школу танцев при Рочестерской балетной школе, она занималась по пять часов без перерыва, почти до полного изнеможения. Возможно, Мадонне показалось, что она наконец нащупала свой путь, потому что вела она себя тихо и сосредоточенно. Ее первые познания о красоте, искусстве и музыке были получены от профессионалов в определенных сферах творческого самовыражения, и чем неизменно отличалась Мадонна, так это ненасытностью к научению и настырностью в овладении творческих навыков. Ее борьба с собой почти всегда оказывалась исступлением, в котором энергия духа, эмоции и сосредоточение достигают предельного накала. В какой-то степени обостренное желание постичь и узнать больше компенсировало отсутствие своего собственного набора важных книг, формирующих духовную личность, хотя связанные с этим неминуемые бреши в понимании действительности и осознании своей идентичности осложнили ее личную жизнь и затянули восприятие своего истинного духовного начала. Мадонну выручило то, что она всегда была ищущей и пытливой, всегда действовала, стараясь изменить себя и стать совершеннее. Именно эти качества позволили ей не исчезнуть после того, как ее захлестнула преходящая волна успеха, а, напротив, использовать временное балансирование на гребне успеха для дальнейшего движения вперед, к самосовершенствованию. Tertium non datur Действительно, для Мадонны в ее пути к успеху третьего варианта сценария не существовало: однажды самостоятельно отрезав путь возвращения домой, она должна была или стать победительницей, или погибнуть. В своем неуемном стремлении обрести свободу, устранить опеку мачехи и самостоятельно построить свою судьбу она была схожа с Ломоносовым, бежавшим из родительского дома в русской глуши. Подобная дилемма часто закаляет и ожесточает людей, и она, по всей видимости, сознательно усложнила правила игры. «Мадонна была безжалостна к себе. Ее жизнь была нелегкой, и работала она на износ», – цитирует Ренди Тараборрелли одну из танцовщиц, которая училась вместе с Мадонной в юности. Небезынтересно, что, легко сходясь с коллегами по танцевальному цеху, Мадонна могла тут же позабыть об интересах подруги, если только они хоть как-то угрожали ее собственным. Девушка, которая еще с ранних лет привыкла готовить каждое выступление так, словно другого такого шанса в ее жизни больше не представится, была способна работать сутками. Она основательно выкладывалась и всякий раз использовала для приближения к цели все, что у нее имелось: острый ум, свойственную всем Чикконе смекалку и изворотливость, готовность действовать в любую минуту и, конечно, свое гибкое роскошное тело. Ей всегда нужна была только неоспоримая победа, неопределенность лишь раздражала и подстегивала к новым, еще более ожесточенным действиям. Можно с полной ответственностью утверждать, что уже в те времена семнадцатилетняя девушка давно перестала быть мечтательницей и действовала как робот, запрограммированный на успех. Ничто не могло быть важнее успеха, и все могло быть принесено в жертву этому неосязаемому, безликому идолу. Мадонна вполне отдавала себе отчет, что уникальной работоспособности слишком мало для того, чтобы коренным образом изменить свою жизнь. Если она не работала над совершенствованием танцевальных движений, то непременно размышляла над тем, какие конкретные шаги могут приблизить ее к триумфу. Идея победить на сцене полностью завладела ею, не оставив места никаким иным мыслям. Для решения своей невероятно сложной задачи Мадонна оказалась даже слишком практичной: все, что не вписывалось в схему продвижения идеи, отбрасывалось, как ненужная шелуха. Первым балластом оказались семья и учеба в университете, куда она поступила благодаря изумительной работоспособности. Ее учитель танцев был пленен этим редким качеством и, перейдя на преподавательскую работу, сумел помочь девушке с большими перспективами попасть в число студенток университета. В девятнадцать она оказалась одна посреди Нью-Йорка – гигантского мегаполиса, лишенного сердца и эмоций, не прощающего ошибок, не имеющего жалости и перемалывающего людские судьбы, как чудовищная дьявольская мясорубка. Мадонна не испугалась, даже пройдя через шок изнасилования и ряд других крайне неприятных потрясений, подстерегающих неискушенного искателя счастья в большом городе. Серия бесконечных неудач и просчетов, оканчивающихся временной работой в дешевых кафе или студиях для позирования обнаженной, не сломили эту фанатично устремленную танцовщицу. Всякий раз оказываясь на обочине жизни, она закусывала губу и завороженно твердила себе, что это ненадолго. И была права, потому что какая-то сказочная, дивная энергия выносила ее на поверхность и заставляла предпринимать все новые и новые попытки. Ее вере в себя могли бы позавидовать многие сильные мужчины. Когда девушку прогнали из нескольких известных танцевальных групп, ее изощренный ум начал искать новые, еще не использованные возможности. Это похоже на то, как работает совершенный компьютер, включившийся в «поиск», чтобы после обработки ужасающего вала информации выдать единственно правильное решение. Она поняла, что для продвижения на олимп должна пользоваться бессрочным кредитом поддержки. Такую поддержку выскочка с непомерными запросами могла найти лишь одним-единственным способом – сделавшись любовницей могущественного в мире шоу-бизнеса человека. В принятии на вооружение такой тактики не было никакого внутреннего противоречия – в целом провокационное сексуальное поведение Мадонны всегда являлось частью ее показной свободы. Но и не только. Среди его глубинных причин была элементарная психологическая компенсация душевной уязвленности. Наконец, демонстрационная сексуальность служила ей крепким щитом от стрел общественного мнения. Она намерено приукрасила свой образ чрезмерной сексуальностью, решив несколько задач сразу. Во-первых, заинтриговав публику той частью жизни, которая обычно тщательно маскируется. Во-вторых, избавив себя от объяснений, почему восхождение к успеху строилось именно на этой основе. И наконец, в-третьих, впустив в свою легенду яркие краски, контрастирующие с уже приевшейся консервативностью. Если мир хочет получить впечатляющую историю, пусть получит ее. Она же, впрыскивая секс в историю о бедной девочке, добивающейся успеха, получала возможность продвигаться через тела своих партнеров тем единственно возможным путем, который был открыт. В силу такого своеобразного отношения Мадонны к собственной интимной жизни известны многие подробности ее сексуальных приключений. Среди прочего бросается в глаза одна важная деталь: она неизменно была в сексуальной жизни такой же агрессивной и доминирующей, как и в организации своего бизнеса. Секс в подавляющем большинстве случаев играл роль мостика для приближения к партнеру или партнерше с целью их откровенной эксплуатации. Главной задачей Мадонны всегда было выжать из постельного общения как можно больше и потом, равнодушно бросив жертву, без оглядки двигаться дальше. В определенном смысле она действовала как вампир. Но даже среди изощренных вампиров Мадонна выделялась: при всей любви к физическим наслаждениям она очень спешила. Она жила в темпе, на порядок превышающем жизненный ритм любого из партнеров. Неудивительно, что для них общение с этим необузданным продуктом дикой цивилизации, не признающим ни страха, ни чувства жалости, оказывалось безумным водоворотом, центробежная сила которого парализовывала ум, отбирала все, что можно использовать для карьеры в дебрях шоу-бизнеса, и затем неумолимо выбрасывала опустошенным и разбитым, как обломки потерпевшего крушение корабля. Первой мишенью Мадонны оказался некий художник, отношения с которым продолжались всего лишь несколько месяцев. Она их начала, стремительно развивая роман по собственному сценарию, и она же поставила точку, как только он познакомил ее с представителями третьесортной музыкальной группы. Но ей нужно было сделать новый шаг, взобраться по лестнице хотя бы на одну ступеньку выше, и для этого годились и найденные музыканты, и развалины, в которых они обитали. Обольстив одного из них, целеустремленная девушка начала лихорадочно осваивать музыкальные инструменты и пытаться петь. А когда представился новый шанс – попасть в Париж и попробовать себя в роли исполнительницы диско, она, ни секунды не сомневаясь, бросила музыкальную группу, чтобы сделать еще один шаг навстречу своей цели. Эксцентричную исполнительницу ничуть не пугало, что после каждого шага вперед жизнь часто отбрасывала ее на два шага назад. Она получала бесценный опыт, который еще не раз мог пригодиться в будущей карьере. Так вышло и с парижским турне: Мадонна вернулась ни с чем, как только осознала, что кто-то желает управлять ее судьбой и ее карьерой. Для нее всегда лучше было оставаться непокорной дикой кошкой, нежели превратиться в преданную, четко обученную командам собаку. Но уверенность девушки неуклонно росла, ее самооценка уже в то время давно зашкаливала за допустимый для восприятия окружающих уровень, подобно барометру перед ураганом. Можно представить себе уровень веры в себя этой безвестной и едва ли привлекательной девушки, которая без колебаний сменила уютную парижскую постель на грязную циновку в одном из нью-йоркских гетто. Небезынтересно, что в этот стартовый и самый важный в своей жизни период девушка уже отчетливо идентифицировала себя как асоциальный тип, гораздо больше уважая свою готовность нарушить установленные обществом табу, нежели жизнь в согласии с окружающим миром. Если она и не гордилась своей удивительной способностью растаптывать общепринятые ценности, то уж во всяком случае не испытывала никаких угрызений совести. «Все знают, что я дрянь. И что в этом такого?» – скажет она позже не раз, с легкостью переступая через чувства своих многих друзей и возлюбленных, которых она ненавязчиво использовала для продвижения к вершинам успеха и, кажется, никогда не любила. Поэтому когда Мадонна после вояжа снова показалась в городе великих контрастов, она, не смущаясь, начала новый этап поисков. Хотя на первый взгляд кажется, что это был просто новый виток, эта девушка, как никто другой, умела использовать накопленный опыт. Что безусловно отличало Мадонну от подавляющего большинства искателей счастья на творческой ниве, так это ее безумная активность. Она так отрешенно вела поиски и так искусно навязывала себе везде, что в этом деле никто не мог бы сравниться с ней. Она действовала с маниакальной страстью, как будто каждый день был последним в ее жизни, а каждый шанс – единственной возможностью. Но она и легко забывала о каждом потерянном шансе, беззастенчиво выдавливая его из сознания, как выдавливают зубную пасту из тюбика. В этом была особая логика: бомбардируя весь мир шоу-бизнеса и получая отказы десятками, она никогда не унывала, ибо верила, что рано или поздно одна из ее глубоко проникающих бомб непременно найдет свою цель. Когда Мадонна неожиданно решила попытать счастья в кино, она сумела найти именно те нужные слова для письма, которые тронули режиссера и вынудили пригласить ее на собеседование. Далее все было делом техники убеждения и обольщения одновременно, где определенное место было отведено и красной обтягивающей мини-юбке, и ловко ввернутому напоминанию о сексе. Вернее, о запрете на секс, что звучало столь же противоречиво, сколь и интригующе. Ведь язык ее одежды и тела говорил совсем о другом… Первый фильм не вывел Мадонну на тропу признания, но занял достойное место в непрерывной цепи активных действий. Это также был опыт, приближающий ее к пониманию коллективной души современного общества, которое девушка так настойчиво стремилась покорить. Она всегда расценивала свои неудачи как опыт, который непременно использовала для новых, еще более изощренных приемов. После кинопробы Мадонна снова сосредоточилась на покорении сцены. Она проникала в мир шоу-бизнеса все глубже, пытаясь писать песни, исполнять их в составе различных музыкальных групп и… осторожно перебирать карты из кол оды своего окружения в поисках самородка, который помог бы ей купить билет на поезд, следующий в высший свет. В загадочный и манящий мир, где обитают кумиры современного обывателя. Ее поиск не мог не увенчаться успехом, потому что она постоянно только и думала о человеке, который умеет наводить мосты с параллельными мирами, в которые путь ей был пока заказан. Таким человеком стала женщина по имени Камилла. Когда Камилла, будучи авторитетным музыкальным агентом, вплотную столкнулась с неистовым напором Мадонны, она, по собственному признанию, была заинтригована. Главными качествами, которые она увидела на просмотре начинающей исполнительницы, были потрясающая энергия и уникальная способность изменять сценический образ. То вспыхивая ярким пламенем, то застывая в обескураживающей позе, эта девушка заставляла зрителей увидеть своими глазами тайные стороны действительности и ощутить их могущество. Она в совершенстве владела игрой цвета, как хамелеон, но обладала при этом подвижностью и гибкостью пантеры. Именно пантеры, а не кошки, потому что Мадонна всегда производила впечатление сильного и очень опасного животного. Камилла не устояла, решив бросить силы на раскрутку никому не известной девушки с необузданным и противоречивым характером. Мадонна ликовала. Она оказалась на редкость эгоистичным и хитрым вампиром, сумев для достижения своей призрачной цели выжать из доверчивой молодой женщины все, что составляло ее энергетический, творческий и финансовый потенциал. Камилла вышла из отношений с Мадонной подавленной и психически истощенной, ее бизнес был разрушен почти до основания, а чувства глубоко уязвлены. Мадонна же с привычной легкостью перешагнула через подругу, чтобы двигаться в мир успеха самостоятельно – она не желала делить успех на двоих. Мадонна презирала всю существующую систему ценностей своего общества – от основания, зиждящегося на Законе Божием, и до заоблачной вершины, символизирующей великую человеческую любовь. Мадонна никогда никого не любила после смерти матери, и, конечно, впереди ее ждали счета, за которые надо будет заплатить своим личным счастьем, оценив унылый мрак одиночества. Но это будет потом. А в двадцать три года Мадонна была уверена, что ВСЕ можно купить за деньги, поэтому такие категории, как дружба или любовь, казались ей ненужными теоретическими постулатами из области высшей математики. Через полтора года совместной работы с Камиллой Мадонна вдруг стала узнаваемой. Специалисты шоу-бизнеса, говоря о феномене восхождения Мадонны, отмечали: ее голос никого не интересовал, но вот сочетание голоса и сценического поведения, ее колоссальная, невесть откуда берущаяся энергия, пленительная эксцентричность и сексуальность – все это вместе взятое могло пробить любую толщу равнодушия. Камилла слишком поздно поняла, что осуществила пуск торпеды невероятной мощи. На сцене природная грубость и вульгарность Мадонны были тщательно замаскированы, растворяясь в мастерстве движений, звуков и световых эффектов. Что сделала исполнительница, популярность которой неожиданно пошла в гору? Она начала тайную игру за спиной у своего агента – ей нужно было рекламное агентство с гораздо большими возможностями, чем могла предоставить Камилла. А ждать, пока Камилла вырастет вместе с ней, Мадонна не пожелала. Подписав новый контракт с другими людьми, Мадонна с непредсказуемой легкостью порвала с Камиллой. Эта девушка не стеснялась говорить жгучее и дерзкое «нет!», даже если для этого нужно было низвергнуть людей, которые ее любили и которые открыли ей фантастические возможности. Пожалуй, это был ключевой момент в жизни коварной искусительницы. Этим действием она признала, что является демоном, монстром, растворяющим принципы, поглощающим людей с легкостью, которой подивились бы даже именитые каннибалы. На гребне волны Отличительным качеством Мадонны всегда было умение беспристрастно оценить себя. Она каждую минуту была занята совершенствованием своего внешнего лоска и каждую минуту была готова изменить свой сценический образ и имидж в целом, если только это было необходимо для карьерного роста. Но не только привлекательность внешней оболочки занимала девушку, – в отличие от подавляющего большинства баловней сцены она вела непрерывный поиск способов совершенствования. Когда контракты посыпались на Мадонну, как из рога изобилия, она не растерялась, а продолжала работать над образом с тем же неугасаемым рвением, что и прежде, в минуты полного непризнания. Еще один важный штрих в карьере Мадонны. Она решительно взяла в свои руки деловую часть работы в шоу-бизнесе. Это была чрезвычайная редкость, но в свои двадцать три года девушка осознала себя готовой стать одновременно и исполнительницей, и менеджером собственного дела, целиком отвечающим за продвижение сценического образа. Она положилась на свою жизненную цепкость, природную бульдожью хватку и на искушающую, усыпляющую бдительность окружающих сексуальность. Опыт Мадонны свидетельствует, что она не ошиблась. Играя людьми, как пешками, она создала собственную компанию, приносящую стабильный доход. Если Мадонна чувствовала, что ее возможностей и собственных усилий не хватает для реализации той или иной составляющей своего всегда грандиозного плана, она покупала дополнительные возможности. Причем никогда не скупилась. Когда ей понадобился лучший менеджер для организации собственного бизнеса, она выбрала одного из наиболее известных специалистов своего времени, уже доказавшего свой профессионализм во время работы по продвижению Майкла Джексона. Этого человека было сложно уговорить, но, используя новые связи в шоу-бизнесе и свое обаяние, Мадонне удалось совершить такой трюк. Всякий раз замахиваясь на космический результат, она получала как минимум нечто такое, что расценивалось как неоспоримая победа. Позже она не раз возвращалась к покупке людей, делая это так беззастенчиво, словно речь шла о костюмах или новых туфлях. Есть еще один секрет сногсшибательной популярности Мадонны как исполнительницы. Время ее продвижения к сценическому успеху совпало с началом эры видеоклипов. И там, где слегка замешкались кумиры шоу-бизнеса, быстро сориентировалась Мадонна. Она всегда старалась держать нос по ветру, с одинаковым рвением изучая сильные стороны предшественниц и новые технические возможности своего века. И если у символов прошлого, таких как Мэрилин Монро, она копировала внешние формы, то при помощи современной техники Мадонна намеревалась скрыть свои недостатки и слабости. Поэтому она вмиг оценила возможность видеоклипа, и далеко не только по части тиражирования. Понимая, что не всем слушателям по душе худшие черты ее характера, Мадонна одной из первых исполнительниц новой технической эпохи стала представлять не себя саму, а тщательно обработанный специалистами виртуальный образ. Отныне люди имели дело не Мадонной, а с несуществующим математически выверенным обликом женщины, страстно демонстрирующей на сцене то, чего обычно не хватает людям, – любовь, секс, уникальные возможности тела и невероятный магнетизм. Сценическая Мадонна являлась миру через свои образы то бесстыдной и легкодоступной, то непорочной и одухотворенной, как ангел. Она становилась живым медиумом, и соперничать с ней по части исполнения теперь мог разве что Майкл Джексон, тоже апеллирующий во время сценических актов преимущественно к людским инстинктам. Кроме технологических преимуществ новой эпохи Мадонна непрерывно эксплуатировала старую как мир технологию производства скандалов. Как мед привлекает незадачливых мух, так скандалы приковывают внимание всегда жаждущей сильных эмоций публики. Это внимание для затейщика скандалов неизменно ценнее золота – оно делает их узнаваемыми. А если скандалист еще и умеет что-нибудь делать, кроме самих скандалов, он приобретает невероятную известность. Мадонна оказалась редким специалистом по производству скандалов, и тут ей помогала ее удивительная чувственность и присущая большинству женщин эмоциональность. И конечно, она фантазировала по части новизны в образе: сексуальные позы, серьги в виде крестов, четки на обнаженном теле, завязанные чулками волосы, использование нижнего белья в качестве верхней одежды, – все, что могло самым жутким образом воздействовать на податливое воображение обывателя, тотчас шло в ход. Она все время работала над поиском новой, еще более притягательной формы, над созданием качественного лака для придания своему образу еще большего блеска. Мадонна сознательно пыталась охватить все сферы воздействия на общественное сознание. Радуясь едва ли не каждой публикации, пусть и негативной, понимая, что даже очень удачный клип живет и работает на нее ограниченное время, она позаботилась и о другом способе распространения информации о себе – через кино. Кинематограф долгие годы занимал ее воображение, ведь это была универсальная и, пожалуй, самая действенная форма напоминания о себе публике, форма перехода на новый уровень, где бы признавался ее талант играть образами. Наконец, Мадонна видела, что дольше всего обществом узнаваемы актрисы. Признание актерского таланта живет долгие десятилетия в то время как слава исполнительницы проходит быстро, мелькая вместе с модой. Ей хотелось сыграть в запоминающихся фильмах, чтобы, оставив такую информацию о себе, надолго запечатлеться в памяти потомков. Интересно, что на Мадонну мало влияли постоянные неудачи с кинопробами – с мрачной, сосредоточенной упрямостью она снималась снова и снова, пытаясь отыскать достойные и запоминающиеся роли. Хотя первые фильмы оказались вопиющими провалами, но выносливая и терпеливая натура Мадонны стерпела все, даже ужасающие газетные заявления о том, что «ее непрофессионализм просто потрясает воображение». В этом логика движения Мадонны к цели: совершенствовать мастерство, принимая критику и одновременно презирая ее. Все, что имело практический смысл, бралось на вооружение, все, что касалось эмоционального воздействия на нее, разбивалось, словно волны прибоя о гранитную скалу. У пристального наблюдателя за деятельностью Мадонны может сложиться впечатление, что ее захватывали не столько сами съемки, сколько оригинальный способ подачи информации о себе. Наиболее впечатляющее подтверждение этому – явные попытки играть себя саму в «Эвите», судьба которой была чрезвычайно схожей с жизненным путем самой Мадонны. Несмотря на постоянный надзор режиссера, которого она по обыкновению уложила в свою постель и едва не спровоцировала женитьбу на себе, этой эксцентричной женщине удалось провести всех: на экране появился новый образ – какая-то смесь между Эвитой и самой Мадонной, причем в ключевых моментах, конечно, это была Мадонна. Кроме кинематографа Мадонна старательно эксплуатировала громкие имена, заботясь о своем появлении в обществе известных и выдающихся личностей, развивая с ними дружбу, деловые или интимные отношения. Преуспевающий актер Голливуда Шон Пенн, сын почитаемого в США президента Джон Кеннеди-младший, влиятельный режиссер Голливуда Тони Уоррен, мастер восхитительных фейерверков на большой сцене Майкл Джексон, признанная звезда кинематографа Элизабет Тейлор… Это лишь наиболее известные из них. На самом деле этих людей было так много и Мадонна с такой легкостью переворачивала страницы отношений с людьми, несущими бремя славы и популярности, что сумела раствориться среди них, даже стать одной из них в восприятии широкой публики. Мадонне этого хватало, ведь для достижения формального успеха она неизменно и с обескураживающей искренностью эксплуатировала внимание большой аудитории. Но и тут ее подстерегали вечные спутники – провалы и неудачи. Даже такая сильная натура, как Мадонна, научившаяся вытеснять любой негатив из своей головы, порой была потрясена и подавлена. Спокойный и уравновешенный Джон Кеннеди-младший, хоть и не сразу, но понял замысел коварной женщины, искушающей всех и вся. В этой связи для Мадонны было что-то демоническое, наполненное мистическим смыслом: ведь именно с отцом Джона, президентом Америки, встречалась Мэрилин Монро, которая долгие годы была кумиром Мадонны. Эксцентричная Мадонна уже проводила аналогии, понимая, что такой роман не может пройти мимо летописей. Но Кеннеди-младший сам разорвал отношения с одиозной певицей. Но даже не это низвергло Мадонну в пучину жестокой депрессии: ее самооценку едва не подорвал отказ матери Джона и вдовы президента Кеннеди-Онассис встретиться с нею. Онассис была не только благоразумной, роскошной и почитаемой многими выдающимися людьми женщиной, она олицетворяла собой некий образ изысканности и принадлежности к той интеллектуальной элите общества, путь к которому для ураганной, бесшабашной и вульгарной Мадонны был прегражден все еще неподъемным шлагбаумом. Она долго добивалась этой одной из наиболее важных встреч в своей жизни: это должно было стать рубежом признания целостности ее собственного образа и признания прав на существование такого образа в современном мире. Но встречи так и не произошло. Это был как раз тот случай, когда власть денег заканчивалась, а другой властью Мадонна еще не обладала. Она была шокирована и раздавлена! Онассис разгадала ее незамысловатый план и не позволила использовать свой незапятнанный имидж для чьей-то сомнительной игры. Таких неудач у Мадонны было достаточно, но она сумела выплыть и из этого водоворота ипохондрии. Хотя нельзя сказать, что она легко оправилась от этого падения. Ее удерживала на плаву непрерывная деятельность и поиск все новых и новых идей, которые прокладывали дорогу к сердцам и разуму публики. Словно продвигаясь по обычной трассе на скоростном спортивном автомобиле, она успевала отыскивать множество успешных и знаменитых людей, которых самым невероятным образом привлекала на службу своим эфемерным целям. И пожалуй, нет ничего загадочного в том, что простота и даже примитивность мышления этой женщины в большинстве случаев не препятствовали достижению успеха, потому что содержательность ее партнеров, как правило, хромала на обе ноги. Что до немногих умных мужчин, которых она разыскала в процессе продвижения к успеху, свою пустоту в общении с ними она стремилась заполнять обаянием, сексуальностью и агрессивностью. Часто это срабатывало, ненадолго открывая возможности для использования потенциала того или иного мужчины, и Мадонна старалась успеть выжать все в короткий промежуток времени. А если такая тактика давала сбой, как с Джоном Кеннеди, она, не оборачиваясь, устремлялась дальше. Еще проще дела обстояли на публике – скудость языка на сцене восполнялась откровенными сексуальными движениями и новейшими технологиями. Но Мадонна не теряла времени даром: она усиленно искала золотой ключик, который откроет путь к мировой аудитории. Она не останавливалась ни перед чем, а в ход пускались все существующие возможности. Написание книги «Секс» стало особым рубежом в цепи активных действий Мадонны. Этот шаг заслуживает пристального внимания уже потому, что Мадонна взялась за написание книги как за исключительный и в какой-то мере сногсшибательный пиар-ход, дополняющий ее агрессию и экспрессию. Изначально в проекте не предусматривалось ничего похожего на литературу. Мадонна попыталась заложить бомбу в другом месте – она решилась на крайнюю откровенность в той сфере жизни, о которой обычно помалкивают. Она сделала из книги дополнительный канал публичности, что, впрочем, не было историческим ноу-хау (ведь почти все известные личности либо старались написать мемуары, либо найти других на роль собственных биографов). Но вкупе с дисками, клипами, кинематографом, попытками принять участие в написании песен, открытостью для средств массовой информации книга, при всей ее художественной пустоте, выполнила определенную функцию. Даже та оголтелая критика, которой подверглась Мадонна за свою литературную деятельность, принесла ей совершенно очевидную пользу, повысив внимание любопытных обывателей и приумножив ее финансовые и имиджевые капиталы. Поражает другое: она с легкостью взялась за очень непростую задачу, дело, которому никогда не училась и которое практически не понимала. Но она очень быстро вникла в суть головоломки, проявив почти совершенную интуицию относительно того, чем приковать внимание публики. И не считаясь с усилиями, начала действовать сразу после осознания своей задачи. Мадонна писала книгу с таким же упорством, как пробегала свои ежедневные десять миль. Она доказала на практике, что цепь заведомо провальных и довольно примитивных, но шокирующих общество шагов могут расшатать его устои и изменить отношение к собственной персоне. Наконец, еще один немаловажный штрих, характеризующий Мадонну: идею написания книги она попросту украла у обратившейся к ней журналистки, которая предложила проект, описала концепцию работы и даже снабдила певицу определенными фотографиями. Мадонна не желала делить свою славу с кем-либо, даже если для этого необходимо было разорвать путы морали. Единственная мораль, которую позволяла себе Мадонна, – это отсутствие всякой морали, если речь шла о ее успехе. Она поступала так всегда, относясь к чувствам остального мира как к сырью, из которого можно было получить качественную продукцию. Что она и делала, не считаясь ни с кем. Более того, даже проблемы тех ее родственников, которые оказались поражены наркотиками, алкоголем или криминальными связями, как и притязания отца, Мадонна игнорировала и вытесняла. Она хорошо знала, что если будет отвлекаться от цели, бремя чужих проблем станет непосильным и раздавит все ее надежды. Она выбрала себя, предоставив остальным самостоятельно разбираться с собственными проблемами. Ее никогда не мучили приступы совестливости по поводу низвержения других людей, даже если это случалось с ее участием или благодаря ее равнодушию к чужим судьбам. Она начала как отступница и намеревалась оставаться ею до конца своих дней. Есть еще один штрих в характере Мадонны, о котором стоит упомянуть, поскольку это в большей или меньшей степени касается всех женщин, добившихся успеха. Речь идет о власти воли над эмоциями, причем как в контроле, так и в сознательном управлении всплесками душевных бурь. Будучи невозмутимой и холодной, Мадонна демонстрировала способность изменять свое настроение за считанные секунды, с одуряющим фарсом выплескивая наружу ярость или слезы смятения – что было больше необходимо в данный момент. Она пыталась достичь высшего уровня актерской игры, когда сценой становится сама жизнь. Мадонна использовала для рекламы своего имели любые средства, не гнушаясь сомнительными возможностями, не страшась совершать множество ошибок и просчетов. Если бы можно было провести подсчет предпринятых ею попыток совершить что-то связанное с продвижением к цели и каждый такой шаг обозначить звеном цепи, получилась бы цепь невероятной, просто космической длины. Ее стратегия могла бы быть выражена единственным словом: «Действовать!» И действовать смело, без оглядки и опасения совершить ошибку. Именно поэтому большинство людей даже из ближайшего окружения Мадонны редко вспоминают о массе совершенных ею глупостей, однако с умилением превозносят победы, которые случались после нескольких десятков или даже сотен холостых и неэффективных выстрелов. В поисках себя Ренди Тараборрелли в увлекательном повествовании о жизни Мадонны недвусмысленно намекает на то, что эта ловкачка сама позаботилась о создании многочисленных легенд о себе, создав красивый миф о бедной девушке, которая благодаря невероятным усилиям добилась ошеломляющего успеха. Впрочем, разве это было не так?! А если она и приукрасила детали, то никто, кроме нее самой, не сможет исправить ошибку. Она, кстати, довольно последовательна в подаче информации о себе, начиная с выбора имени и завершая созданными и внедренными в сознание символами. Но что является сущей правдой о Мадонне, так это ее способность трудиться. Словно вол, чья героическая закваска жизни позволяет вспахивать огромное поле, она без страха за содеянное создавала все новые, неведомые доселе причудливые формы выражения души. Она думала об этом всегда и принуждала себя действовать каждую минуту. Понимая, что определенная часть ее потенциала заключена в роскошном тренированном теле, она заставляла себя оставаться гибкой и упругой в течение многих лет. Десятки километров, преодолеваемых в кроссовках в любую погоду, не пугали маленькую строптивицу с большим мятежным духом. Так же, как не пугали нищета, голод, скитания, приступы истерии и бесчисленные отказы. Она закалилась. Единственное, чего она действительно боялась, так это потерять свою самоидентичность, самооценку, которая заставляла думать о себе как о выдающейся личности. Еще больше, чем над телом, она трудилась над формированием внутреннего мира, начав с полости, засоренной душераздирающими воплями отчаяния, скверными словами и ненавистью ко всему окружающему. В образе Мадонны, несомненно, важным остается то, что формальный успех не развратил ее, а заставил взглянуть внутрь себя. Это крайне редкое качество, действительно выделяющее ее из плеяды исполнителей и актеров, добившихся в шоу-бизнесе формального успеха и узнаваемости. Мадонна начала менять образы, довольно успешно заменив чрезмерно выпячиваемую сексуальность на более умеренные формы актерского воздействия на публику. На смену диким, необузданным танцам пришли упорное сосредоточение, занятия йогой и медитации. Ей все меньше хотелось подражать Мэрилин Монро, и порой кажется, что близок момент рождения самой Мадонны. Не дрянной девчонки, совращающей всех попадающих под руку мужчин, а зрелой женщины, осознающей свою роль и миссию… Мадонна, которая сама терпеть не могла людей, не работающих над собой, была на грани отчаяния. Ей нужна была трансформация личности – как человек, который никогда никого не любил, кроме безвременно ушедшей матери, она почувствовала необходимость любить. И она точно знала, кого ей хочется любить. В первые, самые трудные и самые впечатляющие годы своего необычного возвышения в среде шоу-бизнеса Мадонна твердила, что не может иметь ребенка, поскольку не способна пожертвовать ради него карьерой. В таких заявлениях, впрочем, содержится важный элемент ее восприятия материнства: смутно помня период своего раннего детства и беспримерную любовь матери, она не могла поступить иначе со своим ребенком. С каждым годом из Мадонны, внешне гадкой и гнусной, прорывалась наружу женская самость, жадное желание материнства, желание отдавать свою любовь и стать объектом такой же простой и вместе с тем великой любви. Этот зов предков, зов вековой традиции, призыв Природы к исполнению понятной и одновременно исполненной сакраментального смысла функции. Мадонна долгие годы отчаянно боролась с собой, совершив кощунственную подмену своей полоролевой функции. И в то же время никогда не подводившее ее чутье говорило, что балансирование без ущерба для здоровья, идентичности и энергетической оболочки возможно лишь до определенного момента. Когда же измотанное суетой бизнеса и отравленное призрачными ценностями славы здоровье стало давать сбои, а саму яростную бунтовщицу против общественной морали начали посещать явные проблемы, предвестники отклонений и без того расшатанной психики, она всерьез подумала о заполнении пустоты вокруг себя. Будучи на гребне волны, она ощущала себя одиноким островом в безбрежном океане, удаленном от всего мира тысячами непреодолимых миль. Но она знала, что́ может ее спасти, восстановить силы, дать ощущение обновления жизни, прихода ее нового этапа. Мадонна думала о собственном ребенке. И не столько для освобождения от все более частого гостя – мучительной депрессии, сколько в поисках объекта любви. Мадонна решила и эту проблему, осознанно двигаясь к материнству. И первый опыт любви, возможно, оказался спасательным кругом, потому что заметно изменил ее сознание. Она прорвала заколдованный круг душевного одиночества, пройдя через ужасающую ломку, как наркоман, избавляющийся от порока. Когда женщина наконец поняла, что способна любить, начались поиски мужчины, с которым можно было бы обрести счастье. Они привели ее к замужеству и рождению второго ребенка, что можно было бы даже назвать осознанным возвращением к традиционной роли, назад к женственности из мужского мира, в котором ей было вполне уютно в течение двух десятков лет. С оговоркой, что она представляет собой зрелую независимую женщину, привыкшую самостоятельно принимать едва ли не все решения. Не исключено, что Мадонна близка к самой главной победе. До сих пор внешний блеск для нее и всех окружающих ее людей был неизмеримо важнее внутреннего содержания. Новый этап работы над собой, стимулом которого оказалось материнство, может изменить баланс чувств в пользу верховенства духа. А может быть, и произвести на свет истинную идею. Хотя на первый взгляд кажется, что Мадонна всегда была ищущей странницей без глубоких чувств и привязанности к кому-либо, ее жизнь на вершине формальной славы говорит совершенно о другом: она, так же как и многие другие знаменитые женщины, всегда стремилась к обретению простого и понятного – умиротворения души. Она искала любви и человеческого тепла, жаждала оказаться истинной Женщиной и научиться жить для кого-то. Руководствуясь безумным и необычным стимулом абсолютной свободы – новым признаком в женском начале, вечно подавленном и подчиненном, она невольно привнесла в женский образ некий совершенно не ощущаемый общественным сознанием потенциал могущества, несоизмеримый с прежним, когда женщина была лишь подругой мужчины, но никогда – самодостаточной в психосоциальном плане. Многие не усматривают ничего хорошего в мужской или женской самодостаточности, но это уже случилось. Эта странная женщина похожа на многих мужчин-завоевателей пространства: подобно Ницше и Бетховену она потеряла родителя в раннем возрасте; как Леонардо да Винчи или Михаил Ломоносов, она прошла путь детских испытаний и переживаний в родительском доме, не ставшем родной обителью; как Брюс Ли, она была неутомима в работе и трудилась до обморока; как Джек Лондон или Джордж Сорос, она прошла сквозь угнетающую бедность к восторженному признанию; так же как Бисмарк, она искала встреч с сильными и известными личностями; как Цезарь, она использовала представителей противоположного пола и составляла о себе не менее красочные легенды. Мадонна не схожа с этими людьми лишь в одном: хорошо освоив стратегии достижения успеха, она пока не сумела отыскать идею, достойную своей воли и работоспособности. Она прошла сложный и тернистый путь от простой танцовщицы-любительницы до выдающейся исполнительницы лишь для одного – чтобы стать обыкновенной женщиной и испытать обычные радости материнства. И все же ключевая деталь деятельности этой женщины – не в ее формальных успехах на сцене и в кино, и даже не в заработанных миллионах. Мадонна продемонстрировала, что в современных условиях миром можно обладать, завоевав его полностью, причем не огнем и мечом – известным оружием мужчин, а магической силой обаяния, имеющего бесчисленное количество непознанных граней. Именно этим странная и в чем-то порочная женщина, называющая себя звучным именем Мадонна, вселила надежду в неуверенных и сомневающихся представительниц своего пола в то, что отчаянный поиск может привести к открытию новой плоскости, началу пути к признанию и неслыханной для женщины свободе. Глава 2 Женское лицо успеха От «плохих девочек» к «отступницам» Мужские оттенки женского лица успеха Успешность женщины, пожалуй, является одним из самых загадочных, противоречивых и двусмысленных феноменов в жизни современного общества. Прежде всего потому, что, в отличие от успешных мужчин, играющих «на своем поле» с генетически предопределенной борьбой и извечной конкуренцией, успешные женщины – всегда «отступницы», решившиеся на рискованную игру «на чужом, мужском поле». Соглашаясь с необходимостью пользоваться правилами и приемами патриархального мира, женщина меняет мир, вносит яркие и сложные изменения в культурную мозаику и в сам процесс эволюции человека, но бесповоротно меняется и сама. Причем порой эти трансформации оказываются крайне болезненными для ее внутренней флоры, восприятия мироздания. Всякий раз, когда женщина вынуждена осознать перспективу острой и бескомпромиссной борьбы с более сильным полом, эта необходимость делает ее еще более эластичной и непредсказуемой. Демонстрируя удивительно широкий арсенал изощренных средств, женщина нередко с артистичной легкостью и театральным изяществом переигрывает более грубое и прямолинейное мужское начало, противопоставляя мужественности асимметричную гибкость и пластичность психологической игры и борьбы между полами. В то же время отпечаток мужского, маскулинного не исчезает; он оставляет незаживающие рубцы на психике каждой женщины, отдавшей предпочтение самостоятельности и оставившей иным представительницам своего рода воспеваемый традицией образ счастливой подруги, жены, матери. Главным отличием выдающихся, оставшихся в истории женщин является то, что их признание свершилось не через мужчин, а путем воздействия на все общество, при таком изменении своего социального статуса, когда женственность неизменно оказывалась вторичной, лишь своеобразном довеском. Она может присутствовать в образе, но ее может и не быть, в этом состоит одно из разрушительных последствий изменения внутреннего мира женщины. Вызов и нестандартное мышление – вот основа появления женской идеи и создания новых моделей жизни представительниц прекрасного пола. Но в этом одновременно проявляется и их «отступничество» – то, с чем никак не желает мириться патриархальное общество. Те из женщин, которые оказываются настолько сильны духом, чтобы выдержать избранную линию, и обладающие достаточной волей, чтобы реализовывать собственные идеи, в конце концов воспринимаются как победительницы, законодательницы моды в формировании иных, не похожих на существующие стилей поведения женщин. Это взрывоопасное для общественного мнения поведение, в чем бы оно ни выражалось – в жажде власти, стремлении к невероятному успеху в профессиональной деятельности, в рискованном пути к богатству или отказе от брака, в свободном проявлении сексуальности, – все это, так или иначе, является борьбой за более высокий уровень независимости, за высшую свободу, приравненную к свободе мужского мира. И надо признать, благодаря самым стойким из женского племени представительницы некогда слабого пола достигли изумительных и порой пугающих мужчин результатов. Для женщин бесконечный марафон борьбы всегда начинается с отклонения от нормы. Отклонение тут же выделяет их, и, словно помеченные маркером буквы в тексте, они попадают в поле зрения всего общества, которое готово в любой момент начинать судебный процесс и даже уничтожить нарушительниц спокойствия. Но в этом одновременно проявляется и их «отступничество» – то, с чем не желает мириться патриархальное общество. В своем подавляющем большинстве они не были «хорошими» девочками, правильными в глазах общества. Подобно мужчинам, названным гениям, они чаще бросали вызов устоявшимся нормам, а порой и обществу в целом. Отбросив сомнения и душевные колебания, они шли на развитие скандала, прежде всего, ради достижения свободы и независимости. И часто побеждали не в силу своей правоты, а благодаря исключительной смелости и непоколебимости позиций. Многие из них даже погибли в борьбе за эти свободы: уничтожение Клеопатры, Агриппины, Жанны д’Арк, жестокий прессинг и даже охота активистов общества на Елену Блаватскую, психологическое уничтожение Мэрилин Монро – все это примеры реакций мужского мира на женскую активность. По всей видимости, важное послание, связанное с нашими представлениями о традиционных ролях мужчины и женщины, содержат слова талантливого мыслителя XX века Эриха Фромма: «В той культуре, где многое зависит от нашего соответствия последней моде… настоящие качества, связанные с нашими ролями мужчины и женщины, остаются нераскрытыми, отступая на задний план, поскольку мы ведем себя так, как от нас того ожидают». Великие женщины всякий раз вели себя совсем не так, как от них ожидали, – они владели куда более широким набором решений, чем могло предположить их незадачливое окружение. Но и сегодня, когда женщины на равных с мужчинами управляют сверхзвуковыми самолетами, военными кораблями, отправляются в космос, достигают сногсшибательных результатов в бизнесе, спорте и науке, как никогда ранее, актуален вопрос о том, какой должна быть истинная женщина. Мир воспринимает «отступниц», преклоняя пред ними колени, возвеличивая их за достижение свободы и за подаренную всем женщинам свободу выбора. Но мир любит и воспевает «подруг», и ни один мужчина в мире, мечтающий о счастье и строящий свою модель жизни, не будет чувствовать себя уютно в обществе женщины-«отступницы». Действительно, нельзя не задуматься над этой совершенно очевидной и в какой-то степени парадоксальной для женской природы деталью. Двигаясь по тропе самореализации, целеустремленные женщины неизменно сталкивались с необходимостью усилить свое собственное влияние в обществе. Это происходило независимо от того, хотели они видеть себя любимыми и окруженными заботой избранного мужчины и рожденного от него потомства, или им приходилось взваливать на плечи бремя прямой борьбы за власть. Но так или иначе, любая победа, от откровенного обольщения влиятельного мужчины до захватнических военных действий, касалась распространения своей власти и своего влияния. Тут мы вынуждены констатировать: для людей, оставивших свой след в Истории, для могущественных мужчин и женщин, независимо от источника этого могущества, тождественно прорицание Фридриха Ницше: «Как сильнейшие, так и слабейшие – все стремятся к одному и тому же: распространить свою власть насколько возможно больше». В конечном счете мужская и женская логики выравнивались, когда речь шла об объекте, к которому устремлялись душевные и физические усилия. Невзирая на всегда существующее различие целей и бесконечную дистанцию между мотивациями активных действий, мужчина и женщина движутся к этим удаленным друг от друга маякам через понятные обществу власть и влияние в обществе. Маскулинность известных женщин Древнего мира В мире женских достижений почти всегда присутствует одна любопытная деталь: гуттаперчевая изменчивость образа, колдовская игра различными, часто несовместимыми образами. Известные женщины почти всегда многолики и обладают одновременно и мужскими, и женскими качествами. Наиболее выдающиеся женщины Древнего мира, Клеопатра и Агриппина, выступали то в одной, то в другой роли, в зависимости от того, в какой женщине больше нуждались соответственно триумвир Марк Антоний и престарелый римский император Клавдий. Обе женщины были безукоризненными обольстительницами, в совершенстве владели магией очарования, умея создавать обстановку, в которой привкус напряженного и гармонирующего эротизма и экстравагантности неизменно уводил мужское восприятие в мир фантазий и усыплял бдительность даже великих личностей того времени. Эти женщины всякий раз обрамляли свои действия в такие декоративные формы, которые подвластны лишь талантливым актрисам. Но это женственное в виртуозной игре Клеопатры с Цезарем и Антонием, как и безумное искусство совращения Агриппины при дворах Калигулы, Клавдия и Нерона, были лишь удачно выбранными масками, хитроумной маскировкой других действий, не имеющих отношения к области женственного. Потому что целью были не сами мужчины, а их власть; завоевывая или создавая этих мужчин, женщины перебирали на себя и часть их властных функций. Две эти уникальные представительницы Древнего мира часто совершали поступки, являющиеся прямым и порой даже символическим вторжением в мужскую сферу: Клеопатра выступала во главе военного флота, Агриппина устраивала самостоятельные смотры войскам. Если рассматривать жизнь каждой из них как цепь определенных действий, это будут преимущественно мужские, поражающие решительностью и последовательностью поступки, направленные на распространение своего собственного влияния и контроля определенного пространства. При этом обе женщины, по-мужски руководившие государствами, были в высшей степени женственны и обворожительны, чем неизменно пользовались для осуществления своих планов. Жена императора Августа Ливия Друзилла больше сохраняла женский образ, играя на мужской половине лишь тайно. Но даже в ее случае прагматизм и практичность оказывались важнее укоренившихся понятий – желания любви и полного обладания единственным мужчиной. К примеру, она проявила мало способностей в искусстве любви, но, хорошо осознавая свою ахиллесову пяту и оставаясь для Августа до конца его жизни святой, находчивая женщина компенсировала проблему тайным содействием постельным утехам первого римлянина при помощи нанятых сирийских рабынь. Однако Ливия была хорошо осведомлена обо всех нюансах государственного управления, узнавая при помощи армии шпионов все, что касается безопасности великой державы. На ее хрупких плечах лежали заботы даже о ходе военных кампаний, и хотя они оглашались устами императора, каждый сенатор знал: без одобрения Ливии ни одно начинание не пойдет дальше слов. Эта женщина обладала поистине мужской непреклонностью и крайней жестокостью по отношению к тем, кого она причисляла к своим врагам. Ее боялись самые сильные и влиятельные мужчины империи, хотя внешне «мать отечества» была очень милой и улыбчивой. Роль Ливии как тайной исполнительницы мужских функций близка многим женщинам, неожиданно оказавшимся перед выбором: внедряться в мужское поле деятельности или безропотно ожидать низвержения в бездну. Сделав шаг навстречу своему спасению, они навсегда преступали Рубикон между женским и мужским, а оказавшись на чужой территории, были вынуждены до конца своих дней играть по мужским правилам. Клеопатра, Ливия Друзилла, Агриппина, княгиня Ольга, Жанна д’Арк, маркиза де Помпадур, Екатерина Медичи, Екатерина Вторая представляют категорию «вынужденных» воительниц и владычиц. От мужички Жанны д’Арк до утонченной маркизы де Помпадур Французская крестьянка, возглавившая освободительное движение против англичан при тихом содействии и управлении прогнившей властной элиты, после основной победы под Орлеаном не могла позволить себе остановиться и видела свое спасение лишь в дальнейшем совершенствовании новой роли. Попытки найти свое место при дворе в новом облике ни к чему не привели: леденящий кровь холод окружающего мира стал зеркальным отражением ее «отступничества». Вполне естественно, что она пала от рук мужчин, не желавших возвышения и усиления женщины в обществе, с молчаливого согласия тех самых людей, которые тихо и кропотливо создавали из крестьянки беспримерную воительницу. Такая реакция мужского сообщества является тем более знаковой, если учесть некоторые физиологические и психологические особенности героини. Ряд современных исследователей указывают на гормональные нарушения девушки, и в частности на отсутствие половой зрелости и подавленность сексуального влечения, что позволило ей реально исполнять непростую роль героини-спасительницы отечества. То есть даже на уровне первичного восприятия в ней если не доминировало, то очень явственно присутствовало маскулинное. Так или иначе, мужской мир усматривал в Жанне д’Арк соперницу в реализации влияния на массовое сознание; она представляла опасность, и ее следовало устранить. Что, собственно, и было сделано. Княгиня Ольга оставалась бы женой князя Игоря и матерью Святослава, если бы не трагическая смерть мужа. Материнский инстинкт и отсутствие достойно сильного мужчины, который мог бы заменить Игоря, толкнули женщину на тропу войны, отмщения и формирования нового государства, нового административного и культурного уклада и даже смене религиозных ориентиров. Она изменила мир вокруг себя так решительно и смело, как только может поступать мужественная женская натура, когда у нее не остается иного выбора. Но как задолго до нее Агриппина, которая по тем же причинам управляла Римской империей и создавала идеального императора из своего сына Нерона, так и Ольга добровольно сняла с себя полномочия в пользу сына Святослава. Это возвышение сына по достижении его готовности управлять являлось и обеспечением собственной безопасности, и симметричным для эпохи усилением государства. Эта демонстрация и свидетельство неестественности выполняемой функции кажется наиболее важным признаком женской мудрости и стремления к определенной Природой роли. Но разве кто-то поверит, что Ольга устранилась от управления государством, и значит, реально решилась власти. Произошла всего лишь логичная и малозаметная трансформация роли, причем и режиссером, и постановщиком выступила сама славянская княгиня. Что же до низвержения Агриппины, то властолюбивая женщина, пожалуй, не предполагала, что законы власти и животное стремление распространить имеющееся влияние повсюду могут стереть и такие, кажущиеся незыблемыми, понятия, как любовь сына к матери. Ведь в конечном счете Агриппина старалась для Нерона, как ее предшественница Ливия для своего Тиберия. Но обе они были удостоены презрения своих сыновей, не желавших тайно или явно делить власть со своими матерями. Почти так же поступала маркиза де Помпадур. Всесильная любовница французского монарха начала внедряться в мужскую игру лишь в силу необходимости контролировать замыслы недругов. Но, начав борьбу за усиление собственных позиций на поприще тайной дипломатии, она была вынуждена продолжать ее до конца – слишком многие мужчины возжелали ее падения. По-мужски опираясь в жизни лишь на свою сообразительность, волю и талант, эта женщина играла роль блудницы. Благодаря удивительному старанию, актерскому мастерству и терпению превозмогать собственные физические недуги, холодность темперамента и отсутствие желания интимной близости, она оставалась влиятельной до своей ранней смерти. Хотя именно женское начало позволяло ей ненавязчиво вклиниваться в решение государственных «мужских» задач, нередко ошарашивая размахом и натиском правителей соседних государств, мужская маска на женском лице определенно доминировала в годы, когда она добровольно сменила роль любовницы короля на роль его преданного друга и человека, поставляющего девушек для любовных утех монарха. Успех в «особой» деятельности Подобная ситуация в изменении полоролевой функции складывалась и у женщин, вынужденных бежать в мир фантазий от слишком трагичной реальности, которая для них оказывается неприемлемой. Елена Блаватская, Мария Склодовская-Кюри, Агата Кристи, Жорж Санд, Софья Ковалевская, Габриэль Шанель, Маргарет Тэтчер – вот далеко не полный список женских имен, которые обязаны своей известности определенным, а порой и нескрываемым пренебрежением к традиционной роли женщины, и в том числе к материнству, ради поиска собственного места в патриархальном устройстве мироздания. Может показаться удивительным, но бегство внутрь себя или в область реализации неслыханных идей (прерогатива мужской части мира) на первом этапе являлось компенсацией провалов своего женственного или следствием патологического страха перед такими провалами, тогда как в дальнейшем такой жизненный уклад становился привычным, вытесняя генетическое влечение к исполнению женской функции. Некоторые психоаналитики приписывают многим из упомянутых женщин аффективные нарушения преимущественно депрессивного характера, однако даже если установление подобных диагнозов и приговоров от медицины является важным, оно вторично, поскольку отображает лишь следствие деятельной волевой сферы каждой из женщин. Другими словами, самая эмоциональная из известных женщин, самая отъявленная истеричка и депрессивная личность своими победами обязана не появлению депрессий, а реакции на них своей воли и характера, проявлениям силы и решительности, подчас поражавших размахом и масштабом тех самых мужчин, которые с легкостью оперировали выдуманными ими же самими ограничениями психической нормальности. Вполне понятным, маскулинным в ролях Елены Блаватской и Маргарет Тэтчер является их лидерство: в партии, общественно значимом движении, управлении государством. Порой эти черты настолько явственны, игра настолько приближена к мужской деятельности, что современники выступали с обвинениями и упреками «слишком мужских» или «неженских» лиц. Основывать политические течения, партии, форумы и выступать с критикой устоявшегося в общественном сознании порядка вещей всегда было поприщем наиболее ярких представителей мужского мира, личностей, у которых обаяние ассоциируется с внутренней силой. Когда же этим начинают заниматься женщины, причем выполняют эту задачу весьма успешно, их образы становятся резонансными и приобретают оттенок необычности и скандальности. На таком выразительном конфликте с влиятельной частью мира они приобретают известность и остаются в сознании как личности гигантского размаха. Они входят в историю как женщины с мужскими чертами. Елена Блаватская без труда развернула кампанию против влиятельных религиозных особ, фактически против некоторых канонов Церкви. Маргарет Тэтчер прекратила существование «государства всеобщего благоденствия», развернув непримиримую борьбу против определенных, социально защищенных прослоек населения, чем завоевала себе прозвище «кровавой леди». Этот явно не-женский титул укрепился за ней после военной кампании против Аргентины, красноречиво убедившей человечество, что женщина-мать может при необходимости так же легко развернуть войну, как это делали самые бесчувственные завоеватели-мужчины. Любопытны и такие, казалось бы, лишенные воинственности образы, как Мария Склодовская-Кюри и Софья Ковалевская. Женщины-ученые, столь различные по своему внутреннему содержанию, обладают сходными маскулинными чертами. К примеру, «мужские» качества Марии Кюри проявились вынужденно, когда после непредвиденной и нелепой гибели мужа она приняла решение сделать все, чтобы начатое ими дело не кануло в Лету. Даже если признать, что ее вклад в открытие радия был более весомым, чем вклад Пьера Кюри, на первом этапе присутствие женщины в элитном клубе ученых во многом было обеспечено наличием в команде исследователей радиоактивности мужчины. Но когда французским академикам не осталось другого выхода, как доверить кафедру в Сорбонне и лабораторию по исследованию радия женщине, она сумела максимально воспользоваться ситуацией. Хотя Мария Кюри твердила, что продолжает исследования в честь своего погибшего мужа и для прославления его имени, на самом деле это была сознательная деятельность посредством включения волевой сферы. Двигаясь дальше в глубь науки, исследовательница не могла не понимать, что дело ее мужа является и ее делом, ее идеей, ее замыслом доказать свое обоснованное присутствие на Олимпе научных достижений. Конечно же, это была цепь «мужских» поступков, подтвержденных второй Нобелевской премией, открытием Института радия, активной пацифистской и общественной деятельностью во время войны в Европе. Крайне важно подчеркнуть, что даже тогда, когда ее путь активных научных открытий был завершен, она не остановилась, а продолжала совершать мужские поступки, адекватные мужчине в ее положении. Софья Ковалевская, в отличие от любимой родителями Марии Склодовской, с детства ощущала себя отверженной. Не покидающее ее чувство беспредельного одиночества, формирование депрессивного характера и склонность к непоследовательным, свойственным истеричкам поступкам предопределили функциональную деятельность Софьи Ковалевской. Но ее «мужские» черты проявлялись не в потрясающей непрактичности и даже не в притупленном инстинкте материнства (она, к примеру, в порыве отчаяния бросила только родившуюся дочь «на попечении добрых тетушек» в Москве и укатила в Париж). Окружающих поражала абсолютная приверженность Софьи Ковалевской некой математической идее. Ее стремление к эфемерному достижению цели было гораздо большей силой, нежели желание быть ядром семьи, нести любовь детям и поддерживать уютный домашний очаг. Она была самостоятельной и самодостаточной личностью, чем, возможно, объясняется самоубийство ее мужа и несчастья семьи. Полная же самодостаточность выявляется губительной для ярких натур, нуждающихся в признании, ободрении и понимании. Представляется неслучайным, что и известные женщины-писательницы часто совершали несвойственные полу действия и поступки. Притупленная эмоциональность Агаты Кристи и раннее формирование у нее интровертированного образа жизни, ориентированного на общение с собой, создали редкий тип логического и в то же время чувстительнного, эмоционального восприятия мира. Пытаясь выжить и создать атмосферу внутреннего согласия, Агата Кристи избрала единственно приемлемую для нее деятельность: создание художественных детективных романов – прерогативу одаренных тонкой математической логикой, эмоционально устойчивых мужчин. Некоторая маскулинность присуща и Авроре Дюпен, более известной миру как писательница Жорж Санд. Некоторые исследователи даже считали ее гомосексуальной и называли «мужчиной в юбке». Первопричиной этого, как кажется, была характерная особенность многих женщин, сосредоточившихся на самостоятельном движении к успеху и выборе независимой деятельности: отсутствие должной любви в детстве, и особенно любви со стороны отцов. Беспорядочный образ жизни родителей и отсутствие внимания к дочери предопределили ее пристрастия: мужские виды спорта, такие как стрельба и фехтование, езда верхом. Вполне естественно, что Жорж Санд беспокоило положение женщины в обществе, а тема независимости и свободы действий, характерная для мужчин, всегда присутствовала как в ее жизни, так и в произведениях писательницы. Невероятная творческая активность уже сама по себе была трансформацией полоролевой функции, а если принять во внимание еще и некоторые штрихи ее портрета, например гомоэротическое увлечение актрисой Мари Дорваль, мужские черты начнут проступать еще более явственно. Избранницы изящной богемы Очень многие женщины-победительницы открыто сыграли на сцене жизни исключительно мужские роли, сумев не потерять при этом женского начала и поразив в первую очередь этой ролевой переменчивостью, а уже во вторую – своими фактическими достижениями. Действительно, представим себе на миг, что эти женщины были бы мужчинами, – тогда они растворились бы в мужском сообществе, в высшей степени воинственном и конкурентном мире. Однако именно тот факт, что женщины выразили себя на исконно мужском поле деятельности, выделил их из женского мира и заставил человечество запомнить их образы. Выразительность – неизменное правило достижения успеха вообще. Но поскольку самостоятельное движение к успеху является исконной характеристикой мужской волевой сферы, выразительность женщин, направленная на успех, а не на самих мужчин, может справедливо трактоваться как переход в мужскую сферу деятельности. Мадонна, чью повышенную маскулинность также предопределило отсутствие отцовской любви и внимания после ранней смерти матери, всю свою жизненную энергию использовала для достижения самостоятельности и независимости. Влияя на общественное мнение обывателя, она утвердила мысль о том, что женщина не только может, но и должна иметь выбор во всех своих действиях. Фактически Мадонна оказалась исключительным продуктом эмансипации конца XX века, обладающим целым спектром исконно мужских качеств. Она одной из первых использовала правило исключительной подачи образа с использованием новейших технических средств и телевизионных технологий при представлении собственного образа. В течение определенного периода жизни она демонстрировала откровенную развратную девицу, шокирующую окружающих беспардонными способами соблазнения, усиливающимися при помощи телевизионных технологий. Однако ключевой момент созданного Мадонной образа состоит в максимально приближенном к реальности отображении ожидаемого и существующего в воображении мужчин представления о сексуально раскованной женщине, жаждущей секса без границ. Успех избранной технологии обусловлен тем, что образ был воспринят обществом как раз в преломлении мужской аудитории, став вожделенным в глазах не только большинства мужчин, но и значительной части женщин, жаждущих не столько найти ключ к сердцам своих избранников, сколько получить универсальное оружие получения самостоятельности и независимости. И все же стоит заметить, что Мадонна много раз изменяла свой сценический образ, трансформируя и жизненную позицию, разрушая и вновь создавая свой внутренний мир. А вот ее мужское начало не раз прорывалось в принципах контроля и исключительно делового подхода к решению задач бизнеса. Тут никогда не оставалось места для сентиментальности или мягкой женственности: за милой сексуальной гримаской всегда скрывался неприступный и неумолимый боец. На первый взгляд сложно отыскать мужское в жизненной игре таких известных женщин, как, скажем, Айседора Дункан или Мэрилин Монро, но при более пристальном анализе поведения этих женщин в разные моменты их жизни это все же заметно. Их мужское начало развилось в детском возрасте, когда обе девочки ощутили себя брошенными отцами, а Норма Джин Бейкер (Мэрилин Монро) оказалась оставленной еще и матерью. Жизнь с самого начала швырнула их в водоворот самостоятельности, принуждая к волевым и решительным мужским поступкам. Обе женщины были чрезвычайно независимыми во всем, что больше свойственно мужчинам, опирающимся на свои силы, нежели женщинам, ищущим в жизни опору. Мэрилин Монро сознательно избрала образ чувственной красотки, ловко играющей на инстинктах мужчин. Но она всегда была независимой до крайности, выбирая и оставляя мужчин, предпочитая активные действия. Можно сколь угодно долго рассуждать об эмоциональной подавленности, истеричности и депрессивном характере Мэрилин Монро, но нельзя не признать: ее волевая сфера всякий раз включалась по мужскому типу, вовремя реагируя на складывающуюся ситуацию. Она самостоятельно выступала сценаристом собственной судьбы и, несмотря на подверженность влиянию окружающих, в главные моменты жизни игнорировала любые сомнительные советы. Умела она вытеснять и эмоциональные влечения и привязанности, всегда видя перед собой лишь идею, конечный результат. Айседора Дункан тоже любила очаровывать людей. Создание образов, соответствующих ожиданиям публики, которые со временем стали отвечать и ее собственным представлениям о себе, должны были обеспечить карьерный рост, продвижение к некой избранной цели. Айседора Дункан в течение всей жизни демонстрировала редкую независимость, достигая успеха самостоятельно. Убедить очередного импресарио в организации танцевальных выступлений, представить советскому правительству план создания собственной школы танцев или отчаянно выступить против института брака как такового – это яркое и довольно колоритное проявление мужских качеств в женском образе. И если не кривить душой, можно признать, что и в игре Айседоры, и в организации бизнеса Мэрилин присутствовали и мужская деловитость, и математический расчет, и не присущая незащищенным женщинам решительность. Наиболее весомые достижения женщин случались при симбиозе женских и мужских ролей, незримом смешении общепринятых качеств и функций, что фактически формировало новый тип личности, успех которой зиждется на феноменальном манипулировании собственными качествами и возможностями интеллекта в сочетании с эксплуатацией женского обаяния. Говоря о талантливых женщинах, о запомнившихся Истории женских образах, стоит заметить, что мужское в них само по себе, а загадочная и неуловимая смена образов, происходящая выразительно и с неизменным присутствием тонкого вкуса, поражают воображение исследователя. И что, может быть, самое главное, обязательное присутствие в них развитого чувства необходимости изменений является одним из определяющих условий успешных женских стратегий… «Отступничество» родом из детства Особый фактор Происхождение и детство – это то, что мало зависит от самих героинь, но оказывается в подавляющем большинстве случаев ключевым фактором формирования их мировоззрения, жизненного уклада, а значит, влияет на формирование стратегий и появление идей. Фактор происхождения, и в том числе места, времени рождения, принадлежности той или иной семье, социальной прослойке населения, безусловно, важен для формирования личности и часто формирует ключевые элементы будущей деятельности каждого человека. Стоит отметить присутствие в жизни практически всех выдающихся женщин «парадокса воспитания», который заключается в провокации в детстве к ранней самостоятельности, порой к практически асоциальному, нетрадиционному для девочек поведению. Это неизменно приводило к тому, что из их характеров, как кислотой, выжигалась необходимость послушания – того, что традиционно воспитывают у девочек. Так или иначе, подавляющее большинство женщин, которые выделились в своей социальной среде независимо от исторического периода времени и достигли успеха, ориентировались на свой внутренний голос, собственные силы и ум. Этот фактор явился прямым отражением созданной в детстве психологической установки на деятельность и победу. Действительно, достаточно часто по совершенно разным причинам такие девочки уже в детстве исполняли мужскую роль, не чувствуя при этом психологического дискомфорта. К примеру, отец и сама атмосфера правящей семьи с ранних лет готовили Клеопатру к исполнению исконно мужской роли – управлению государством. У Маргарет Тэтчер мужской стиль поведения также прививал отец, который свою вторую дочь решил воспитать как мальчика. Айседора Дункан как старший ребенок в семье без отца в раннем возрасте взяла на себя мужскую функцию заботы о выживании матери, сестер и брата. Мария Склодовская-Кюри на определенном этапе жизни поступила точно так же, будучи младшим ребенком в семье: она настояла на отъезде на учебу старшей сестры и, нанявшись гувернанткой, деньгами помогала ей. Она с детских лет принимала во внимание «положение семьи», что вынуждало к совершенно взрослым, ответственным поступкам. Коко Шанель, которая провела годы становления в монастырском приюте, также взяла на себя мужскую функцию собственного спасения. Реализуя установку на деятельность, она взялась за совершенно немыслимые для девушки задачи как раз в силу того, что ей не на кого было надеяться. Мэрилин Монро, брошенная родителями, а позже и названой матерью, мечтала вырваться из цепких объятий бедности и изменить жизнь, напрочь лишенную перспектив. Эти причины подтолкнули ее к фотообъективу, а затем позволили овладеть и кинематографической вершиной. При этом практически для всех упомянутых женщин начало начал заключалось в реализации четко обозначенного асоциального поведения, которое проявлялось в скрытой или открытой форме в зависимости от того, какой уровень свобод был позволен женщине каждой конкретной эпохи. Все они еще девочками бросили вызов обществу или подготовили такую атаку для более зрелого периода. Жанна д’Арк, маркиза де Помпадур, Екатерина Вторая, Елена Блаватская, Мария Склодовская-Кюри, Марина Цветаева, Мэрилин Монро, Мадонна на разных этапах становления продемонстрировали открытый вызов окружающим, общественному мнению, нормам вообще. В той или иной степени детство для таких женщин становилось осознанием того, что ждать помощи неоткуда, и это стимулировало развитие активной жизненной позиции и установку на победу, на завоевания пространства, любви, признания. Клеопатра, Агриппина, Жанна д’Арк, маркиза де Помпадур, Мэрилин Монро, Мадонна – все это женщины, рано столкнувшиеся с необходимостью взрослеть и действовать по правилам взрослого мира. В известной степени детство ворвавшихся в историю женщин имеет довольно любопытную сходную деталь. Подобно большинству мужчин, добившихся славы и признания, женщины испытали в детстве горькое и продолжительное чувство глубокой фрустрации, значительных душевных потрясений и психического стресса. Во многих случаях мы имеем дело с дисгармонией, вызванной потерей родителей и близких людей, отчужденным отношением к ребенку, отсутствием реальной любви к нему со стороны родителей или неспособностью родителей выражать свою любовь к детям. Влияя самым непосредственным образом на развитие психики девочек, формируя многочисленные комплексы отвергнутых, такие ситуации, тем не менее, служили мощными импульсами для самостоятельного отверженного поиска компенсации нелюбви и отчужденности. Елена Блаватская, Мария Склодовская-Кюри, Коко Шанель, Марина Цветаева, Мадонна в раннем возрасте лишились матерей, Агриппина – отца и затем, несколько позже, матери и всех братьев и сестер, Мэрилин Монро перебрасывали в детстве из рук в руки, как всем надоевший мячик. У Айседоры Дункан никогда не было отца. Агата Кристи также в детстве лишилась отца, что способствовало ее раннему взрослению о заставило задуматься о приобретении профессии. Екатерина в четырнадцать лет столкнулась с необходимостью бороться за физическое и социальное выживание. Клеопатра с первых лет знала, что ее могут в любой момент уничтожить. Жанна Антуанетта Пуассон, будущая маркиза де Помпадур, после неожиданного исчезновения отца увидела на примере матери невероятно жестокую борьбу за место в жизни и за право жить вообще; позже она сама с этим столкнулась. Ранние проблемы и связанное с ними скороспелое взросление предопределили экстравагантные, неожиданные для общества поступки этих девочек. Поступки, преимущественно свойственные «плохим девочкам», которые со временем привели к формированию целостной стратегии. Они вынуждены были совершить скачок от безоговорочного послушания до частичной и полной самостоятельности. В любом случае, потеря обоих родителей или одного из них в детском возрасте или в годы взросления неизменно способствовала не только раннему проявлению самостоятельности, но и выработке определенных поведенческих реакций, закладываемых впоследствии в базовые элементы жизненных стратегий. Порой такой путь выражения в невротическом поиске любви и ласки, как в случаях с Мадонной, Мэрилин Монро или Коко Шанель, становился причиной демонстрационной эксплуатации своих внешних данных, выпячиванием сексуальности и даже определенного эксгибиционизма. В случае с Екатериной Второй, где привлекательная внешность для захвата внимания партнера заменялась атрибутами власти, мотив как раз такой – поиск недостающей любви, тепла, эмоций. Нередко отсутствие родительского внимания к дочерям вызывало ответное отчуждение, а иногда и крайне противоречивое отношение к своему собственному потомству. Это косвенно касается, например, Мэрилин Монро, отказавшейся поддерживать отношения со своей матерью и так и не сумевшей родить собственного ребенка. Отчуждение Елены Блаватской в отношениях с отцом в определенной степени было связано с собственным неудачным материнством. А отсутствие в детстве Айседоры Дункан мужчины-отца, по всей видимости, повлияло на трагедии ее детей. Есть и другие примеры, когда общественный порядок в детстве определяет заниженную ступеньку на социальной лестнице, заставляя делать ставку на профессиональную деятельность без использования сексуальности – как правило, в силу консервативной благовоспитанности. Это касается научной деятельности Марии Кюри и Софьи Ковалевской, политической – Ливии, княгини Ольги и Маргарет Тэтчер, литературной – Агаты Кристи. У этих личностей установки также были сформированы в детстве или в период формирования, когда возникали фрустрационные противоречия на любовном фронте – предвестник пожизненных комплексов относительно женской состоятельности. Тут вовсе не обязательно речь идет об отсутствии физической привлекательности, ведь в жизни Марии Кюри и Маргарет Тэтчер усиление фрустрации произошло вследствие присутствия социального фактора – любовные начинания разбивались о скалу бедности, что и послужило сильным стимулом для достижения высокого положения в обществе и признания, но без опоры на сексуальность. Бегство в тайный мир виртуального образа и реализация навязчивого стремления стать желанной часто имели разный контекст, однако природа этого стремления одна – не оказаться отвергнутой. Гипертрофированная чувственность и чрезмерная впечатлительность Мэрилин Монро возникли вследствие поиска любви вечным ребенком, отвергнутым матерью. Мадонна была горячо любима матерью, но отвергнута после ее смерти отцом, и даже эта короткая вспышка любви сформировала у нее устойчивую психику, ставшую основой для воли к движению вперед и осознанию своих целей. Но суть осталась неизменной: проблемы детства, ощущение отвержения и сложный путь самоидентификации произвели на свет эмоционально-чувственные стратегии, основанные на осознанной эксплуатации своих внешних данных ради постижения своего же собственного мира. Интуитивно женщины понимали, что в основе их саморазвития и личностной полноценности лежит формальная независимость, поэтому почитание или признание их таланта и очарования хотя бы еще одним человеком непременно рассматривалось ими как очередой шаг на пути к реализации своей часто туманной цели. Важный аспект детских переживаний касается и раннего осознания угроз собственному существованию. Эти тревоги трансформировались со временем в стратегию гибкого противостояния и использования для выживаемости любых методов. Среди классических примеров преодоления таких фрустраций – пути становления Клеопатры и Агриппины Младшей. Таким образом, мрачное или беспокойное, полное тревог детство, стимулирующее развитие самостоятельности, с одной стороны, и эмоционально-чувственной сферы – с другой, в значительной степени отразилось на формировании личностей выдающихся и известных в истории женщин. Важным элементом стратегии, сформированных детством и противоречивыми отношениями с родителями, стало осознание необходимости действовать, причем действовать вразрез с общепринятыми нормами относительно роли женщины в обществе. Сложное детство формировало сначала «плохих девочек», а затем и женщин-отступниц. В самых редких случаях, когда трансформация личности происходила несколько позже, в девичестве и в первые годы женской идентификации, свету являлись наиболее скрытые сублимированные формы отступниц – тщательно замаскированные под женщин-подруг уникальные личности, способные вести тайную игру немыслимых масштабов, искусно переигрывая даже очень способных мужчин. Если к первым относятся такие женские образы, как Елена Блаватская, Айседора Дункан, Мэрилин Монро или Мадонна, то ко вторым – такие как Ливия Друзилла, княгиня Ольга, Мария Склодовская-Кюри, Агата Кристи и Маргарет Тэтчер. Состояние стресса и формирование личности Продолжительные испытания детского периода, превратности изменчивой злодейки судьбы, заставляющей лавировать ради физического выживания или придумывать изощренные способы организации жизненного уклада для того, чтобы сводить концы с концами, формировали устойчивый иммунитет к опасностям. Вместо паники, отчаяния и внутреннего опустошения стрессы у постепенно закаляющихся людей всегда вызывали повышенное желание бороться, противопоставлять растущему кому проблем такие неожиданные препятствия, которые не только позволяли преодолеть горе, но и выносили на гребень волны. Успех, признание и слава часто оказывались следствием не только непосредственного стремления завоевателя пощупать звезды своими руками, но и результатом борьбы за жизнь, когда усилия борющегося на порядок выше давления обстоятельств. Стрессы часто самым неожиданным образом помогали мобилизации всех внутренних резервов мозга для совершения уникального прыжка через бездну. Важно оговориться, что речь идет не столько о наличии стрессов в жизни признанных женских личностей, сколько о формировании реакции на ситуации, при которых почва ускользает из-под ног. Но так или иначе, именно тяжелые жизненные ситуации в период формирования личности, и особенно в детские годы, создали предпосылки для создания устойчивой жизненной платформы и конструктивной реакции на любые изменения жизненной ситуации. Для женщин, оставивших монументальный отпечаток в книге цивилизации, стресс всякий раз оказывался уникальным феноменом, вулканическим стимулом действовать. Во многом благодаря стрессам детства и ранней юности, а может, под их воздействием выдающиеся женщины избирали иные роли, отличные от принятых в обществе, шли на открытый вызов устоявшимся правилам поведения и становились… отступницами. Другими словами, шквал непреодолимых, на первый взгляд, проблем и продолжительная фрустрация послужили стимулами для кардинального изменения поведения, трансформации реакции на события и, что самое главное, развили чувство действия. Клеопатра и Агриппина начали смело действовать из-за смертельной опасности, рано пробившийся наружу инстинкт выживания вывел их на заоблачный олимп высшей власти. Ощущение опасности для жизни или деятельности, неизменное присутствие конкурентов, состояние стресса являлись самыми действенными импульсами для поиска упреждающих шагов и разработки новых элементов своих стратегий. Ливия и маркиза де Помпадур ввязывались в борьбу с сильными мира сего от осознания, что бездействие приведет к падению и низвержению. При этом обе конкурировали на первых порах в исключительно женской плоскости: Ливия завоевывала перспективного триумвира Октавиана, а будущая маркиза Помпадур конкурировала с множеством более могущественных фавориток короля в борьбе за его внимание и признание. Зато добившись расположения сильных мужчин, они перешли в мужскую плоскость конкуренции: их соперниками стали преимущественно влиятельные в государстве мужчины, которые пытались завладеть разумом правителей. Эти женщины едва ли не всю жизнь находились в состоянии стресса, хотя, несомненно, определяющим периодом в их жизни было первое наступление, а самым важным действием – реакция на первую психологическую встряску. Принцесса София, превратившаяся в российскую самодержицу Екатерину благодаря виртуозно организованному государственному перевороту, без сомнения, начала действовать под воздействием динамично развивающихся обстоятельств, прогрессирующего стресса, подрывающего не только ее душевное состояние, но и основы существования. Мотивация активной деятельности Марии Кюри и Айседоры Дункан также стимулировалась стрессом – ощущением опасности выживания в обществе, где покупаются и продаются понятные продукты труда. Даже для такой специфической деятельности, как формирование направлений Высокой моды Коко Шанель или написание поэтических произведений Мариной Цветаевой, характерно присутствие стресса и конкуренции. Для Вечной мадемуазель Шанель стресс заключался в необходимости доказать свою независимость и переиграть таких сильных конкурентов, как Пуаре и Диор, для Цветаевой – в необходимости демонстрировать исключительность в своих произведениях и все в той же извечной конкуренции с поэтами-мужчинами. Любопытно, что Цветаева видела конкурентов даже в тех мужчинах, которых любила. Каждая из названных женщин искала такую новую модель поведения, которую могла бы навязать не только ближайшему окружению, но и всему обществу в целом. Конечно, часто у таких женщин была ограниченная свобода выбора, но сила стресса толкала их в водоворот деятельности, противостоять которому не состоянии все то, что пребывает в благодушии и равновесии. Действительно, если бы Мария Склодовская и Айседора Дункан не испытали в детстве жестокой нужды, первая, возможно, не окунулась бы с головой в омут науки, а вторая не стала бы навязывать обществу свое чувство танца так активно и методично, будто в этом состоял единственный смыл ее жизни. Хотя воспитание и укоренившиеся в сознании нормы играли роль вечных ограничителей, стремительные женщины умели находить лазейки в лабиринтах безысходности, приобщая к себе весь существующий миропорядок. Так, благовоспитанная и прилежная Мария Склодовская могла противопоставить обществу еще большее прилежание, еще большую настойчивость и сосредоточенность профессиональной деятельности, что само по себе в виде фантастических открытий выросло до мирового резонанса. Напротив, раскованная во всем Айседора пошла иным путем: ее постоянно сопровождала атмосфера скандальности и противоречивости, но как раз это и врезалось в сознание современников. Вряд ли Елена Блаватская бросилась бы бежать из родного дома, если бы не испытала жгучей боли утраты матери с осознанием, что ее жизнь была загублена мрачными оковами общества. Екатерина Вторая не стала бы на путь государственного переворота, если бы вместо никчемного Петра III ее спутником оказался сильный духом и благородный мужчина, если бы вместо желания низвергнуть и уничтожить ее он дарил ей любовь. Ее действия оказались ответом на смертельную опасность, стресс породил решительность и коварство, создал царицу и нового игрока на европейской арене. Еще один аспект, который невозможно обойти вниманием, – это особая маскулинная среда, в которой формировались личности известных женщин. Речь идет о том, что большинству из этих женщин в детстве пришлось бороться с серьезным давлением преимущественно мужского окружения, что сформировало иммунитет к психическому прессингу и умение находить альтернативные способы воздействия на мужчин. Воспитание и формирование характеров в тяжелой конкурентной среде и в гнетущей психологической обстановке стимулировали развитие сильных реакций сопротивления, которые со временем трансформировались в четкие внутренние установки на успешное преодоление любых препятствий. Огромное влияние на появление сильных женщин оказали и сексуальные притязания со стороны окружающих их мужчин. Например, Агриппина испытывала прессинг со стороны трех старших братьев, и как минимум Гай Калигула осуществлял на нее особое давление психосексуальной направленности. Это во многом предопределило социальное поведение этой женщины. Жанна д’Арк, Софья Ковалевская, Агата Кристи и Мадонна воспитывались в семьях, где была необходимость вступать в противоборство с братьями либо ориентироваться на поведение мужского окружения. Клеопатра, Маргарет Тэтчер находились под полной опекой отцов, княгиня Ольга полностью скопировала модель поведения князя-мужа, под прессингом которого формировалась ее собственная модель поведения. Формирование характера Клеопатры в условиях дополнительного гомосексуального давления со стороны старших сестер может быть выделено в отдельный исключительный случай. Такой тип прессинга еще более уникален, поскольку сами сестры будущей царицы Египта рассчитывали играть в обществе мужскую роль, а их социальное поведение изначально было мужским. Преодолевая изощренный психологический натиск со стороны двух старших и более искушенных молодых женщин, Клеопатра приобрела потрясающий опыт противодействия как влиятельным мужчинам своего времени, так и их коварным подругам. Стоит заметить, что Клеопатре очень долго удавалось переигрывать Ливию и Августа, несмотря на то что в их руках находились основные рычаги влияния и ресурсы империи, а как государственный деятель Марк Антоний был намного слабее Октавиана. Сексуальное давление, среди прочего, позволило женщинам почувствовать силу своего обольщения, которая при условии правильного использования позволяла обладать громадной властью над мужчинами. Ведь именно сексуальные притязания мужчин воспитали эротическую агрессию Агриппины и использование сексуальной плоскости отношений с мужчинами для достижения власти. То же самое можно сказать и о маркизе де Помпадур, Коко Шанель, Мэрилин Монро и Мадонне, которые, без сомнений, использовали сексуальную привлекательность для достижения успеха. Такое поведение было сформировано стрессовыми ситуациями детства и периода формирования личности. Лишь в отдельных случаях давление окружающих в детстве и отрочестве носило общесоциальный характер, как в случае с Коко Шанель или Мэрилин Монро. Первая, несмотря на женское окружение, находилась под давлением коллективной атмосферы, вторая вынуждена была скитаться по чужим семьям и побывать в детском доме. Сверстники, и в том числе пытавшийся изнасиловать Мэрилин Монро сводный брат, взрослые, и в том числе отчим, воспитатели – все это давило тяжелым грузом на формирующуюся психику девочки и отразилось потом на ее характере самым непосредственным образом – в виде маниакально-депрессивных приступов Мэрилин, а также особого ее поведения по отношению к мужчинам, включая и откровенную эксплуатацию эротизма. К типу социального давления можно отнести и восприятие средой таких фигур, как Агата Кристи, Мария Склодовская-Кюри, Софья Ковалевская, Маргарет Тэтчер. Взявшись за мужскую деятельность, они подвергались критике со стороны мужчин и вынуждены были избрать мужской стиль поведения для того, чтобы соответствовать предполагаемым профессиональным качествам и вести с ними диалог на одном языке. Самооценка как основной продукт детства Еще один чрезвычайно важный аспект в жизни любого человека, напрямую связанный с детством, – формирование самооценки. Фактически появление высокой самооценки является результатом преодоления стресса и развития внутреннего ощущения гордости за определенные достижения. Пожалуй, неудивительно, что подавляющее большинство прославившихся женщин уже в юном возрасте имели устойчивую самооценку и привили себе, чаще благодаря настойчивому влиянию извне, осознание собственной миссии. Это характерно для таких женщин, как Клеопатра, Агриппина, Жанна д’Арк, Айседора Дункан, Елена Блаватская, Мария Склодовская-Кюри, Маргарет Тэтчер. Айседора Дункан с раннего детства приобрела завышенную самооценку, развив в себе не столько отвержение всяких авторитетов, сколько непринятие любого поклонения. Это стало основой устойчивого желания внимательно слушать свой голос, веря ему больше, чем всем учителям, вместе взятым. Жестокое, бедное детство и связанная с ним ранняя самостоятельность, а также ответственность за младших детей создали прецедент активного поиска, беззастенчивой демонстрации своих способностей и на редкость настойчивое продвижение своих идей. Невероятно высокая самооценка не позволяла ей принимать сомнительные для будущего своей идеи предложения: она легко отказалась от выступлений в мюзик-холле, хотя обещанные гонорары были баснословными; она добивалась встреч и предложений от таких именитых импресарио, к которым другие боялись даже приблизиться. А когда эта импульсивная женщина описывала в книге сложные виражи своего творческого восхождения, часто упоминала о своих выступлениях как о ярких сенсациях. Высокая самооценка позволила ей зафиксировать и закрепить в восприятии других неотвратимость успеха и признание своего творческого гения. Жанна д’Арк всегда пребывала в уверенности, что сумеет добиться победы на поле боя. Взявшись за оружие и соперничая с мужчинами, она оценивала свои качества выше и думала о божественной миссии. Мария Склодовская, с детства сосредоточившаяся на учебе и приобретении знаний для изменения социального статуса, в раннем возрасте с нескрываемым презрением относилась к пустым богатым людям, стоящим выше на социальной лестнице. Марина Цветаева позволяла себе сравнивать свой поэтический дар лишь с даром Рильке и Пастернака, что также свидетельствует о ее завышенном мнении о себе. Несмотря на удручающую застенчивость и замкнутость, а также связанный с этим прессинг окружающих в виде критики и плохо скрываемой иронии, Агата Кристи продолжала развивать свои интеллектуальные способности, свято веря в то, что она добьется высокого результата. Став девушкой, она отвергла ухаживания опытного светского мужчины в силу его недалекого ума и слабого развития интеллекта, продемонстрировав тем самым наличие устойчиво высокой самооценки. Она уже в этот период (когда едва только начала печататься как начинающий автор) ощущала внутри себя глубоко упрятанную дремлющую силу, которая позволяла думать о себе как о будущей писательнице. Даже те женщины, которые вполне трезво осознавали свои слабые места и проблемы, научались достаточно легко справляться с этими проблемами, не меняя отношения к себе. Примерами этого могут служить образы маркизы де Помпадур и Мэрилин Монро, которые испытывали затруднения с оценкой собственных качеств, но преодолевали ощущение ущербности благодаря напряжению воли и воображения. Мэрилин Монро особенно интересна в этом отношении, поскольку депрессивные периоды заниженной самооценки преследовали ее в течение всей жизни. Однако она научилась отключаться и максимально приближаться к образу, который она создавала. Например, актриса, вначале испытывавшая серьезные затруднения с речью в моменты волнения, позже достаточно легко выступала перед именитой публикой во главе с президентом страны. Кроме того, засевшее глубоко внутри ощущение неполноценности толкало ее к тяжелым поискам, прочтению десятков книг, неутомимым многочасовым тренировкам. Она делала это, будучи уже признанной и повсеместно узнаваемой актрисой, что свидетельствует о конструктивном подходе к решению своих проблем. Почти все выдающиеся женщины не были ориентированы на престижное формальное образование. Им было чуждо коллективное обучение, вызывавшее тоску и мысли об ограничении свободы. Айседора Дункан и Мария Склодовская-Кюри открыто назвали школу бесполезной. Маркиза де Помпадур, Марина Цветаева, Айседора Дункан, Агата Кристи, Софья Ковалевская получили домашнее образование, преимущественно имеющее четкие ориентиры на гуманитарные науки и иностранные языки. Отсутствие базового образования ничуть не помешало Елене Блаватской создать свою организацию и произвести на свет уникальные исследования о цивизации, а Екатерине Второй – управлять громадной империей. Коко Шанель, Мэрилин Монро и Мадонна вообще не заканчивали учебных заведений, по уровню выше средней школы. Хорошая эрудиция способствовала становлению этих личностей, но главными мотивами к достижениям стали психологические травмы и готовность их преодолеть. Идеи же были почерпнуты не за школьными столами, а от неординарного окружения или из книг. Главной отличительной чертой всех добившихся успеха и признания женщин стала уверенность в своих способностях, мысли о своей уникальности и высокая самооценка. Это первичное давало им силы для самообразования, изучения бесчисленных томов и, пожалуй, главное – способность впитывать знания от окружающих, а порой и черпать их из самой Природы. Но в отличие от многих известных мужчин, женщины часто ориентировались не на глубокие теоретические знания и исследование истин мироздания, а на развитие способностей максимально использовать свою эмоциональную сферу. Применение прикладных навыков, всем известных и часто поверхностных с точки зрения мужского восприятия способов продвижения идей, в женской интерпретации искусно приправленных очарованием и исключительным обаянием, с лихвой компенсировали глубину философских выкладок. На поверку подходы выдающихся женщин к решению любой задачи оказывались намного практичнее мужских, зато арсенал средств гораздо шире, ведь они в подавляющем большинстве ориентировались на помощь мужчин и откровенную эксплуатацию возможностей мужского окружения. Причем, если имеющееся окружение оказывалось неспособным помочь, женщины легко находили более сильных и более уверенных мужчин. В этом им всегда помогала крайне высокая самооценка и вера в свои личные качества. Говоря упрощенно, женщины для достижения целей использовали весь мужской арсенал средств, дополняя его при необходимости всеми имеющимися только у женщин средствами. Кроме того, если мужчины нередко позволяли себе действовать прямолинейно, женщины – почти никогда. Несмотря на свои комплексы, перепады эмоциональных состояний и даже депрессии, все добившиеся успеха женщины выработали исключительно положительное отношение к собственной персоне, что всегда служило основной поддержкой в их непростой борьбе за успех в условиях скрытого или явного противостояния противоположному полу. Комплексное представление образа Смежная деятельность и максимальный арсенал средств на службе выдающихся личностей Подобно выдающимся мужчинам, женщины, достигшие вершины Олимпа в конкретной деятельности, отличались не только непременным присутствием акцентуации, то есть способности отчетливо выделяться поведением, умением каким-либо способом приковывать внимание окружающих или вызывать восхищение. Наряду с умением очаровывать и несгибаемой волей они демонстрировали удивительные способности всестронне представлять себя, используя для этого чрезвычайно широкий арсенал средств. Говоря привычным языком обитателя планеты конца XX – начала XXI века, все достигшие высот признания женщины были отчаянными пиарщицами, которые использовали максимально широкий набор средств. Они никогда не ограничивались только профессиональной деятельностью, напротив, запоминались массовой аудитории благодаря усилиям в смежных областях. К примеру, поскольку научные достижения мадам Кюри были слишком сложны для восприятия среднего человека, она заметно расширила представление о себе благодаря масштабной пацифистской деятельности во время войны, дополнив штрихи к портрету аскетическим затворничеством и ярко выраженным пренебрежением к символам женственности. Включение смежных областей деятельности для расширения представления о себе можно увидеть при использовании Коко Шанель в мире моды в дополнение к одежде духов и аксессуаров из драгоценных камней и подделок, а также распространение понятия стиля на прическу и манеру поведения. Эти шаги усилили экспрессию портрета королевы моды, предопределив ее влияние на стиль XX века в целом. Гораздо позже ее новинки стали неотъемлемой частью самой сферы моды. Маркиза де Помпадур для усиления своего влияния ударилась в политику, хотя часто своими действиями только вредила Франции. Айседора Дункан достигла немалых результатов в деле мировой узнаваемости путем расширения своей деятельности от танцев до политических и общественно значимых заявлений. Мэрилин Монро и Мадонна постарались использовать все технологические новинки. Начав с фотографического образа, Мэрилин Монро тонко перенесла его на кинопленку, широко используя также и исполнение простых песенок. Мадонна пошла еще дальше, прибавив все существующие возможности появившихся в ее эпоху ноу-хау: интернетные версии представления образа и постоянное напоминание о себе через мировую информационную сеть, тиражирование бесчисленного количества копий своих клипов на новых носителях информации, использование современных сценических эффектов, затмевающих недостатки голоса и внешности. В своей активной смежной деятельности отчаянные искательницы счастья осуществляли бесстрашное наступление на те сферы, которые с особой тщательностью оберегаются обществом, а в некоторых случаях даже являются запретными символами, табу. Институт брака, религиозные лидеры, политика государственной помощи, сексуальная сдержанность и традиционное поведение женщины в целом открыто попиралось возмутительницами общественного спокойствия, которые отваживались пересечь свой Рубикон. Очень многие женщины стремились для расширения рамок своего образа создавать собственные организации или их эрзацы. Если организация Елены Блаватской и партия, которую возглавила Маргарет Тэтчер, имели четкие очертания, то такие формы, как Институт радия Марии Склодовской-Кюри, Дом моделей Коко Шанель или школа танцев Айседоры Дункан, играли подобную роль – распространение своего влияния через группы других людей, выступающих почитателями или последователями. Совершенно очевидно, что принятие религии княгиней Ольгой было не чем иным, как попыткой поставить себе на службу религию как организацию, что, в принципе, ей частично удалось. Значительная часть женщин позаботилась о том, чтобы оставить о себе материализованные напоминания, причем далеко не только книги и биографии. Агриппина Младшая, Екатерина Вторая, Коко Шанель, Агата Кристи, Айседора Дункан, Софья Ковалевская, Марина Цветаева, Маргарет Тэтчер писали автобиографические записки о себе или провоцировали окружающих выступить их биографами. Кроме того, Марина Цветаева, Мария Склодовская-Кюри, Маргарет Тэтчер, Мадонна написали книги о своих известных современниках, что имело целью продемонстрировать свою причастность к ним, а значит, и к творению самой Истории. Даже Мэрилин Монро не преминула воспользоваться представившейся возможностью выпустить биографическое издание. Она с нескрываемой радостью и даже наслаждением распространяла информацию о себе, заботясь о том, чтобы слухи расходились как можно дальше. Вряд ли, будучи трудоголиком, эта женщина проявляла подлинный интерес к регулярным встречам с автором своей биографии и насыщала его животрепещущими рассказами о своей жизни. Она прекрасно понимала, что оформление собственного визуального портрета гораздо важнее того, что она на самом деле представляет собой и что чувствует. Написание мемуаров и биографий остается для нашей цивилизации весьма действенным способом напоминания о себе. В первой половине XX века к нему прибавилась еще более могучая форма распространения информации о себе в кинотехнологиях и, наконец, к началу XXI века – глобальное средство – мировая паутина Интернет. Исторические личности неосознанно или сознательно стремились к публичной фиксации своего успеха. Элементы публичности в признании их заслуг, кажется, становились неотъемлемой частью образов. Присуждение престижных премий и медалей, название в их честь институтов или улиц, написание книг о них, распространение по миру любых носителей информации с указанием героических имен предопределяло историчность действа и причастных к нему людей. Клеопатра сделала привычным появление в одеянии божества, а распространение информации о деятельности царицы Египта прямо связывалось с поступками посланницы богов. Ливия позаботилась о получении неформального, но многозначительного титула «мать отечества». Жанна д’Арк и Елена Блаватская недвусмысленно отмечали, что их действия освящены свыше, причем делали это публично. Екатерина Вторая очень искусно использовала такой эффективный механизм публичной фиксации успеха, как тиражирование специальных медалей, выпускаемых по случаю того или иного события. Российская императрица максимально эксплуатировала написание картин, на которых она изображена по случаю того или иного события, и создание серии архитектурных памятников, в том числе и по таким пустяковым поводам, как свое появление в том или ином пункте империи. Публичному признанию и закреплению достижений немало послужил и такой специфический механизм, как переписка с Вольтером. Малоизвестные ученые Пьер и Мария Кюри после присуждения им Нобелевской премии стали всемирно узнаваемыми и знаменитыми. Достижения таких искательниц успеха, как Мэрилин Монро или Мадонна, фиксировали кассовость фильмов, распространение дисков, клипов и печатной продукции. Таким образом, ПРЕДСТАВЛЕНИЕ себя и своей деятельности миру для достигших успеха женщин часто оказывалось более важным, чем САМИ ДОСТИЖЕНИЯ. При этом известные женщины часто не были самыми талантливыми представительницами избранных направлений деятельности. Хотя Маргарет Тэтчер часто демонстрировала безупречное знание предмета и исключительную политическую волю, она, конечно же, не являлась лучшим политиком своего времени. Екатерина Вторая, несмотря на значительные усилия по освоению премудростей международных отношений и международной политики, часто допускала политические ляпы. Айседора Дункан была далеко не самой выдающейся танцовщицей, Коко Шанель – не лучшим модельером, Мэрилин Монро слыла весьма посредственной актрисой, а Мадонна и вовсе не впечатляла специалистов ни голосом, ни игрой. Однако эти настойчивые натуры сумели найти такие исключительные и нередко феноменальное способы презентовать себя современникам, что не запомнить их было просто невозможно. Их приход в мир оказался слишком резонансным и эксцентричным, поэтому человечество было обречено идентифицировать их имена и деятельность, запечатлеть их в памяти поколений. Идея и мессианство в деятельности Подобно выдающимся мужчинам, женщины, чьи образы стали символами в различных сферах общественной жизни, отчетливо осознавали необходимость придания своей деятельности характера некой важной, общественно значимой, государственной или даже общечеловеческой миссии. При этом даже цели, далекие от конструктивности, нередко путем определенных публичных действий искусственно облекались в тонкую, искусно наброшенную привлекательную мантию значимости, усиливая притягательность и выразительность той или иной фигуры. В отдельных случаях миссия служила для маскировки действий, которые вряд ли могут интерпретироваться обществом как великие. Преданная подруга Октавиана Августа уничтожала десятки людей под видом заботы о величии и процветании империи, но когда сам император встал на ее пути, женщина не выявила беспокойства и сомнения. Ливия если не твердо уверовала, то агрессивно навязала Риму мысль о том, что ее миссия состоит в обеспечении безопасности императорской фамилии, а для этого любые действия могут быть оправданы. Ее не менее знаменитая правнучка Агриппина Младшая, будучи замужем за безвольным и мягким императором Клавдием, фактически сама управляла империей, часто выдавая свои личные интересы за заботу о государстве. Для Клеопатры эта единственная цель заключалась в укреплении могущества Египта и восстановлении империи Птолемеев в ее первоначальном виде, созданном Александром Македонским. Но эта, казалось бы, святая цель была лишь отражением ее страхов перед физическим истреблением – на ее глазах погибли все ее родственники, оказавшиеся менее расторопными в борьбе за власть. А некоторые из них – как минимум, одна из ее сестер и один из ее братьев – не без ее заинтересованного участия. Талантливая куртизанка маркиза де Помпадур всячески подчеркивала, что ее жизнь – «это лишь история жизни, короткой и интенсивно прожитой, исключительно ради интересов Франции», хотя конечно же она руководствовалась гораздо больше соображениями собственной безопасности, нежели жаждой защитить интересы государства. Однако без такого штриха ее образ в глазах потомков был бы не только блеклым силуэтом любовницы короля, но и просто неинтересным, поскольку люди готовы поклоняться символам лишь в том случае, если те творят нечто великое, непостижимое, мистическое. Вовсе не случайно жены политиков и президентов XX–XXI веков непременно пытаются воздействовать на общественное сознание, беря на себя неповторимые миссии покровительства детским домам, больницам и вообще обездоленным. Такие действия выгодно подчеркивают жизненный уклад первых леди, не только скрывая отсутствие у них внутренней содержательности, но и создавая ореол праведности и для самих руководителей держав. Одним словом, деятельность должна быть выше обывательщины, тогда она будет производить впечатление, как парящая в небе большая и недостижимая птица. Преследуя схожую цель, Елена Блаватская утверждала, что должна принести в мир новые возможности развития человека – путем внедрения великих достижений восточной религии в западную культуру. Эта женщина не только не скрывала, но и всячески демонстративно подчеркивала свою миссию. То же самое делала и Екатерина Вторая, проникшись идеей возвеличить Россию. Бесконечное балансирование между жизнью и смертью стимулировало к изворотливости и невероятной гибкости многих женщин: Клеопатру, Ливию, Агриппину, Екатерина Вторую. Впрочем, объективности ради стоит оговориться, что в сознании подавляющего большинства талантливых и необыкновенных женщин странным образом были воссозданы тождественные связи между личным и общественно значимым. У Ливии безопасность Рима равнялась безопасности своей семьи, и прежде всего императора Августа. У Екатерины величие России преломлялось сквозь призму собственного величия и собственной безопасности, а также сознательной лепки выдающегося исторического образа, что должны были завизировать как европейские монархи, так и выдающиеся современники. У Блаватской миссия личного участия в эволюции человека и изменении его представления о себе напрямую была связана с собственным благополучием и созданием условий для бесшабашной, нередко авантюрной жизни. Миссия Жанны д’Арк была понятна всем: кто будет возражать, что в фанатическом следовании единой идее освобождения родины не заложен великий смысл?! У ворвавшихся в общественное сознание женских идей есть много общего с мужскими: они непременно оказывались новыми для восприятия, невиданными и непредсказуемыми. В них часто присутствовал оттенок сенсации и дух величия – то, что очень охотно проглатывает публика в любой исторический период, в любом социально-культурном контексте. Даже в тех случаях, когда новое оказывалось хорошо замаскированным старым, оно преподносилось в таком оригинальном обрамлении, с таким сопровождением воодушевленного волнения, что аудитория не могла противостоять агрессивному натиску рвущихся к славе отрешенных натур. Поиск значимой для цивилизации миссии, в жертву которой может отдаваться все, занимал многих талантливых женщин. Для княгини Ольги превыше всего было величие Руси, хотя эта миссия была определенно навеяна размышлениями о собственной безопасности и обеспокоенностью судьбой подрастающего сына. Мария Склодовская-Кюри во главу угла поставила продолжение дела своего мужа. Она выглядела в глазах окружающих не как самостоятельная исследовательница, а как помощница выдающегося мужчины. Несколько позже она постаралась возвести открытый ею радий в культ. Таким образом скрывалась трансформация ее сознания, ориентир на достижения, что для женщин в принципе было запрещенной сферой. Если общество с трудом принимает любого нового мыслителя-мужчину, то признание женщины является совершенно невероятной трансформацией коллективного сознания и для него должны быть четкие предпосылки. Например, совершенно новая идея, реализовывать которую ни у кого другого, кроме ее носителя, нет возможности. Или отсутствие решительных и сильных духом мужчин, что вынуждает женщину взять на себя миссию. И то, что эти женщины сами пребывали в искренней убежденности важности своей миссии, часто поддерживало их и давало силы продолжать начатую борьбу за идею. Использование опыта предшественников Опыт предшественников всегда был важной опорой для мудрых людей. Опытом питаются те, кто жаждет отыскать в хаотическом брожении цивилизационных процессов новую идею, достойную рождения великой личности. Без опыта предшественников не совершено ни одного открытия, не сделан ни один решительный шаг. Благодаря ставке на интеллектуальное развитие и заботу о собственной личности, а также изначальному стремлению стать фавориткой монарха маркизе де Помпадур удалось всесторонне проанализировать ситуацию и психические особенности мужчины, которого она считала своей целью. При этом одним из ключевых моментов ее успеха стала опора на опыт прежних любовниц Людовика XV, учет их ошибок и просчетов, и особенно в сфере обеспечения безопасности. Если танец Айседоры Дункан и был современным воспроизведением движений виртуозных эллинов, свободных от условностей традиции искусных танцоров Древнего мира, то вряд ли об этом задумывались зрители, которым после навязанных религиозными догмами оков неожиданно представили свободный и изысканный полет на сцене. Айседора убеждала, что ее миссия состоит в том, чтобы дать людям новую форму полета, новую идею движения. Но на поверку это оказалось изящной интерпретацией движений, уже известных и присутствовавших в культуре. Это было возвращение к далекому прошлому, но возвращение сквозь призму современного сознания. Безусловно, в моделях Коко Шанель были элементы уже созданного ранее, но новое сочетание форм, цвета, материала оказалось оружием убийственной силы для общества, навсегда покоренного обаянием этой созидающей женщины. Ее предшественник Пуаре освободил женщин от корсетов, но именно Коко Шанель удалось закрепить это нововведение повсеместно. В значительной степени даже такие исключительные послания миру, как «Тайная доктрина» и «Разоблаченная Изида» Елены Блаватской, содержат элементы ранее употребляемых религиозно-философских парадигм. Однако в новом обрамлении это выглядит как качественный синтез всеобъемлющего наследия мыслителей, что превращает и фигуру Елены Блаватской во вселяющий благоговение монумент. Конечно, Жанна д’Арк не могла не использовать опыт военачальников-мужчин, а Маргарет Тэтчер – опыт предшественников-политиков мужского пола. Но те же черты, преломленные, как лучи, женским естеством, дали иное, отличное от мужского, свечение. Гораздо более яркое, внушительное и запоминающееся. Вековой опыт любви был известен и изложен многими мужчинами, но его прозрачные женские интерпретации всегда вызывали общественные взрывы. Пожалуй, со времен откровений поэтессы Сафо до Цветаевой не было зафиксировано такой трагичной проникновенности и всеобъемлющей силы этого единственно могучего чувства, вечно возвышающего человека. Использование опыта предыдущих поколений приближает искателя к космосу, к пониманию цикличности самой жизни. Старательная исполнительница выразительных образов Мадонна часами слушала старую музыку, изучала повадки былых символов, таких как Мэрилин Монро, а сама Мэрилин отчаянно копировала движения другой пленительной блондинки – Джин Харлоу. Так жизнь и идеи развиваются по вечной спирали, предопределяя ход часов цивилизации. Материальная независимость женщины и отношение к материальным ценностям выдающихся представительниц пола Традиционной или даже исторической особенностью женщин является гипертрофированное отношение к материальным ценностям. Однако переоценка материального у женщин вполне аргументирована; она является прямым воздействием патриархального уклада. Более того, трепетное отношение к материальному не только сформировано мужчинами и всячески поддерживалось ими на любом историческом отрезке развития цивилизации, когда мужчина являлся основным производителем, захватчиком и распорядителем материальных ценностей, а женщина, приспосабливаясь к такому укладу, выступала на этом своеобразном рынке продавцом своих женских качеств – любви, материнства и способности создавать и поддерживать уютный домашний очаг. Мужчина старался сделать женщину зависимой, чтобы сформировать устойчивую мотивацию к обмену этих качеств на материальные блага. Произведение обмена создавало иллюзию сотрудничества, тогда как лишь немногим парам удавалось достичь взаимопроникновения духовных миров. Ознаменованием последнего часто служила переоценка материализованного мира, осознание эфемерности преходящего. Но нередко женщинам удавалось удивлять патриархальный мир односторонним отказом от материального, принуждая мужчин терять действенную нить воздействия и обретая независимость. Часть известных женщин демонстрировала двойственное отношение к материальному. Однако даже беглый взгляд на вещи свидетельствует о том, что под видимой страстью к богатству кроется беспокойство за безопасность государства и за возможность влияния на окружающий мир. К примеру, когда Клеопатра проявляла слишком много усилий для приобретения богатств, мы имеем дело скорее с усилением государства, роста могущественности державы, нежели с желанием женщины получить все сокровища мира. Это подтверждает и ее показная расточительность, гигантские суммы, истраченные на приемы знатных римлян и пиры. Однако растворенные в вине жемчужины и прочие элементы позерства имели лишь одну цель: произвести впечатление и убедить в богатстве, а значит, и в мощи государства. Сходно и стремление маркизы де Помпадур получать от короля подарки в виде замков, поместий и титулов. Это должно было послужить для психологически ущемленной дочери куртизанки панцирем от стрел знати, выросшей в роскоши и богатстве. Примечательно, что в некоторых замках Жанна Антуанетта так ни разу и не побывала. Жанна д’Арк и княгиня Ольга демонстрировали равнодушие к богатствам, если только это не касалось усиления мощи государства. Орлеанская дева без сомнения отказалась от титулов и других атрибутов благополучия, предлагаемых королем Франции. Ольга же вообще вела аскетический образ жизни, проявляя заботу прежде всего о душе и внутренней гармонии. Елена Блаватская думала о средствах лишь по мере их необходимости для реализации своей идеи. Коко Шанель относилась к материальным приобретениям почти исключительно как к средству продвижения своей идеи; роскошь, к которой ее приобщили, никак не отразилась на восприятии ею внешнего мира и, тем более, на ее работоспособности. После получения мирового признания она трудилась не меньше, чем в суровые времена, когда мечтала сменить монастырскую униформу на что-нибудь более привлекательное. Айседора Дункан, Мария Склодовская-Кюри и Марина Цветаева с презрением относились к деньгам и вещам. Айседора Дункан имела деловую жилку, но сознательно отказывалась от усилий приобрести большие средства; ее беспокоили лишь известность и слава. Мария Склодовская-Кюри могла бы заработать целое состояние на дорогом радии, но сознательно отказалась от этого, стремясь лишь к научным достижениям как истинной ценности. Марина Цветаева обращала внимание на свое платье, когда оно превращалось в лохмотья, всепроникающая лирика владела ею целиком, без остатка. Эти женщины могли работать до изнеможения ради славы и признания, деньги тут всегда были даже не на втором плане. Кстати, такое пренебрежительное отношение известных женщин к материальному благополучию во многом предопределило и их свободное перемещение по планете. Они не имели привязанности ни к вещам, ни к местам обитания, ни даже к людям. Елена Блаватская почти непрерывно перемещалась, распространяя свою идею, почти так же поступала Айседора Дункан, передвигаясь в поисках наиболее благоприятного места для самореализации и придания идее создания школы танцев общественнозначимого публичного характера. Во имя творческой самореализации Мария Склодовская, Айседора Дункан и Марина Цветаева легко расстались с родиной. В то же время любопытным представляется то, что финансовая независимость способствовала раскрепощению женского мышления и установлению социального равенства, что, в свою очередь, обусловило возможность для женщины сосредоточиться на интересной для нее деятельности независимо от возможной критики мужчин. Можно привести несколько эпизодов из жизни разных женщин, которые подтверждают, что материальная независимость от мужчин создает хороший плацдарм для женской уверенности. Например, сознательное участие Агаты Кристи в покупке и оформлении нового дома, которое как бы давало ей возможность вести диалог с мужем на равных и позволяло иметь такое противоречивое для женщины хобби, как написание детективных романов. Или использование Коко Шанель своих средств для финансовой помощи Сергею Дягилеву, с тем чтобы получить от него взамен определенные идеи, умело и деликатно эксплуатировать талант неординарного и популярного хореографа. Такая трансформация в жизни королевы моды особенно важна, если вспомнить, что первоначальные идеи она также получала от мужчин, а использование материальных средств стало заменителем сексуальности. Безусловно, и ведение на равных диалога Клеопатры с Марком Антонием или княгини Ольги с византийским императором Константином VII во многом опиралось на экономическую и военную мощь представляемых этими женщинами государств. Еще одним небезынтересным высказыванием является откровение добившейся успехов Мадонны по поводу того, что она вынуждена искать себе мужчину, не просто уверенно стоящего на ногах в финансовом плане, но и соответствующего ее финансовому положению. В мире, где материальное служит эквивалентом достижений и мерилом успеха, это имеет значение. Таким образом, материальная независимость играла весомую роль для значительной части женщин, чья деятельность прямо соприкасалась с материальной сферой. Однако женщины, избравшие сферой своей самореализации духовную, неосязаемую плоскость, позволяли до определенной степени игнорировать материальное, противопоставляя ему нечто такое, что стоит несоизмеримо выше денежных знаков. Стихи Цветаевой, танец Айседоры Дункан, освободительная миссия Жанны д’Арк, религиозно-культурные ценности Елены Блаватской, научные достижения мадам Кюри или успешное премьерство Маргарет Тэтчер – все это выглядит намного весомее материальных достижений даже в глазах обычного человека. Значение смерти выдающихся женщин в жизни их имен Смерть как явление всегда обладала в восприятии человеческого сознания сильными магнетическими или даже гипнотическими свойствами. Ее притягательность стала следствием животного ужаса человека перед неизбежностью, безысходностью и таинством, смерть же известных людей сделала их образы еще более запоминающимися. Но тут действует и обратное правило: яркий, поражающий особыми и в какой-то степени уникальными событиями уход того или иного человека может резко усилить восприятие его образа. Выдающиеся женщины часто умели уйти из мира живых с таким влекущим эпатажем, с такой меткой изысканностью, что порой можно задаться вопросом: а не стали ли они режисерами своей собственной смерти? Мысль о посягательстве на собственную смерть, на такую исполинскую для человека величину, столь не зависящую от его желаний, конечно, может вызвать ироническую усмешку. Но в то же время, когда мы сталкиваемся с сосредоточенными личностями, мужчинами или женщинами, увидевшими безысходность или логичную своевременность своего ухода, мы вынуждены констатировать такое явление, как управление собственной смертью. Как в любом деле, где требуется, прежде всего, актерское мастерство, женщины научились демонстрировать такую незабываемую изысканность, такую выразительную драму и игру, что их вынужденная смерть оказывалась последним представлением жизни. Клеопатра, понимая безысходность дальнейшего существования (она легко могла остаться в живых, правда, при этом потеряв свой статус, что было немыслимо для царицы), предпочла театрализованное представление своей смерти. Хотя никто достоверно не знает, имела ли место смерть от укуса змеи, царица сумела извлечь из своего ухода гораздо больше для возвеличивания собственного имени и создания бессмертной легенды о Клеопатре, нежели удалось получить с помощью огромного числа признанных успехов при жизни. Смерть дала ей вторую жизнь, оставив отпечаток величия на имени. Конечно, в значительной степени угроза Клеопатры для Рима и, следовательно, важность победы Октавиана в этой военной кампании были гиперболизированы самим двором Августа и лояльными к нему поэтами и летописцами. Но если бы не было такой шикарной режиссуры собственной кончины и такого апломба в игре, вряд ли у врагов появился бы повод так широко распространять слухи о коварстве египетской царицы. Хотя Ливия Друзилла ушла из жизни довольно тихо, она в течение жизни была настолько близка к смерти, что, казалось, шагала с нею, взявшись за руки. Ее имя всякий раз всплывает в связи с гибелью целой плеяды наследников и даже самого Октавиана Августа. Кстати, следует заметить, что ее сын император Тиберий, которого терпеливая «мать отечества» готовила к высшей власти в течение четырех десятков лет, даже не появился на похоронах. Он ненавидел ее и боялся, стараясь даже не встречаться с ней в течение нескольких предшествующих смерти Ливии лет. Агриппина Младшая продемонстрировала в своей чудовищной смерти истинное величие женщины, способной убивать, любить и… умереть красиво, с неземным жестом вечного призрака. Ее противостояние с сыном Нероном, набравшим силы и ставшим самостоятельным, завершилось решением императора погубить свою властную мать. Но попытка инсценировать ее гибель во время представления морского боя завершилась позорным обличительным провалом – тяжелый потолок над кроватью Агриппины должен был упасть на нее и раздавить, а корабль матери римского императора – затоплен. Однако потолок оборвался не сразу, и Агриппина, будучи прекрасной пловчихой, добралась тайно до берега. Она уже прекрасно понимала, что спасения не будет, поэтому сумела психологически хорошо подготовиться к смерти. Когда появились присланные сыном убийцы, мужественная женщина разыграла театрализованную сцену ухода – последнее, что она могла себе позволить. Невозмутимая и бесстрашная, она осталась для самого Нерона неприступным сфинксом, величие взора которого выдержали века. Смерть Жанны д’Арк на костре инквизиции также способствовала превращению ее в мученицу – символ бесконечности и святости женщины, вступившей на путь борьбы с мужским миром. Убийство девушки подчеркнуло ее божественный образ, усилило восприятие неспособности приземленных современников понять величие и гигантский размах принимаемой на себя миссии. Даже гипотетически сложно представить себе возвращение Жанны д’Арк в крестьянскую общину. Еще сложнее вообразить перерождение вчерашней крестьянки – она явно не годилась для касты хозяев жизни. Исключение могло бы быть, если бы девушка сумела вернуться к традиционной роли и стать женой, скажем, кого-нибудь из вассалов короля. Но ее миссия с мужским оттенком, ее бесповоротное соперничество с мужчинами и безграничная воинственность не позволяли совершить такую трансформацию. В результате судьба оказалась предрешенной: воительнице «предписывалось» погибнуть на поле брани или от рук не знающих страха палачей. Но костер возвысил ее до высот ангела, таинственно и с укоризной взирающего на неблагодарный мир. Именно в таком виде образ Жанны д’Арк приобретает особый блеск, схожий со звездным. Смерть-загадка не только придала пикантности таким именам, как Айседора Дункан и Мэрилин Монро, но и создала эффект тайны. Неожиданность и картинность их ухода стала неразрывной ассоциацией с этими женскими именами. Айседора всю жизнь как бы ходила по краю пропасти, поэтому ее шикарный шарф, вызвавший удушье после того, как один его конец зацепился за колесо автомобиля, символизирует и неслыханное позерство, и всегда рискованную игру женщины, которую многие считали богиней. Смерть Мэрилин Монро – еще более загадочна и своей тайной приковывала внимание многих сотен тысяч людей. Две любимые публикой фигуры, хотя и не выступали авторами сценария собственной смерти, вели такой экстравагантный образ жизни, что именно неординарный уход в мир иной кажется теперь естественным для них. Хотя Мария Склодовская-Кюри прожила довольно долгую плодотворную жизнь, тот факт, что ее смерть напрямую связана с радием, открытым и выделенным ею веществом, подчеркивает монументальность самой первооткрывательницы. Смерть окрыляет ее, придавая всей жизни ученой сакральный и даже таинственный смысл. Марина Цветаева взрывным для общества самоубийством укрепила общественное мнение в своей изломанности, нестандартности своей исковерканной и противоречивой жизни. Смерть поэтессы, среди прочего, послужила мощным стимулом для запоминания ее образа. Заслуживает внимания придуманная ею задолго до смерти эпитафия. Вместо «Здесь лежит» она сказала: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Может быть, «хотела бы лежать, но не лежит». А, скажем, парит над живыми… В любом случае, она хотела, чтобы все, даже смерть, отличалось от привычного, избитого и понятного. Хотела, чтобы все у нее было не так, как у всех, чтобы было наоборот. А такое не может не запомниться. Даже смерть Екатерины Второй дает повод говорить, что способ и контекст ухода из жизни являются неким продолжением жизненной позиции, деформации личности стареющей царицы в сторону инфантильности и безнадежного угасания духовной силы. В этом смысле тихие непредвзятые уходы Елены Блаватской, Коко Шанель, Агаты Кристи также являются продолжением их умиротворенности и спокойной сосредоточенности, тихими уходами в свои дома после успешно выполненного дела, реализации своей миссии… Весьма интересным может оказаться и тот факт, что именно смерть таинственным образом разделяет выдающихся женщин на две условные группы, отличающиеся принципиальным подходом к своей миссии. Первую составляют женщины, для которых в жизни первостепенное значение имела эксплуатация своего очарования и сексуальности в достижении тех или иных формальных успехов. Причем ставки на магические чары такие женщины делали в течение всей жизни. Создается впечатление, что их уход из жизни напрямую связан с тем, что жизненные силы Инь иссякали, оставляя их беспомощными и бессильными в мужском мире. Ставки на свою женскую силу в жизни сделали такие известные личности, как Клеопатра, Агриппина, маркиза де Помпадур, Мэрилин Монро, Айседора Дункан. Все они умерли довольно молодыми. Казалось бы, никакой прямой связи нет, судьбу этих женщин решили не зависящие от них обстоятельства, войны, трагические случайности, болезни. Но эти обстоятельства оказывались лишь следствием той или иной жизненной линии. Клеопатра объективно могла бы соблазнить Октавиана, пришедшего в Египет за головой своего соперника Марка Антония, и договориться с ним о правлении в своей стране. Агриппина фактически подошла к финалу своей жизни, когда осознала, что ее женские чары не действуют, оставляя безразличными Сенеку и сына Нерона. Всесильная маркиза де Помпадур слегла тогда, когда почувствовала «вторичность» своей роли при дворе Людовика и поняла, что король способен легко обойтись без нее. Отдав монарху всю свою энергию, она не сумела проглотить свою «ненужность», потерю привлекательности и женственных сил, потому позволила болезни съесть себя без всякого сожаления о потускневших красках жизни. Мэрилин Монро трагически умерла в расцвете сил, но ее смерть также не будет казаться столь необычной, если учесть, что актриса не находила себя, металась в истериках и депрессиях, пыталась лечиться у сомнительных людей и принимать не внушающие доверия дозы медицинских препаратов. Она плавно приближалась к возрасту, который ею самой расценивался как критический с точки зрения привлекательности; она патологически боялась того момента, когда не сможет очаровывать толпу, а ведь она жила именно этим. Сходна судьба и Айседоры Дункан, которая отдавалась безудержной любви и эмоциям, с нею связанным. Некогда великая танцовщица так и не оправилась после ухода от нее Есенина; теперь ее уже не так манили идеи распространения босоногого танца. Хотя она и до своей трагической смерти «крутила» романы с мужчинами, это была уже не та Айседора; она казалась усталой одинокой женщиной, так и не нашедшей пристанища, не реализовавшейся в материнстве, неудовлетворенной жизнью. Она пыталась компенсировать все это фейерверками и скандальными выходками, поддерживать свое имя на слуху, но ее дух, кажется обрадовался освобождению, потому что находиться на земле уже было для нее бесполезно и даже нелогично. Ведь она не могла и не хотела меняться сообразно новым обстоятельствам и своему возрасту. Почти то же можно сказать и о Марине Цветаевой, в течение жизни демонстрировавшей определенную любовную инфантильность, с восторгом воспринимаемую от романтичной девушки, но вызывающую недоумение, когда речь идет о зрелой женщине. Безусловно талантливая поэтесса, она не нашла в себе сил перестроиться и жить в рамках клетки, исполненной в виде страны Советов. Пожалуй, единственным исключением из общего правила кажется Коко Шанель, женщина, пробившая себе дорогу благодаря тонкому расчету, с помощью мужчин, которых она неизменно очаровывала своей прелестью. Но, в отличие от Айседоры Дункан и Мэрилин Монро, она не витала в облаках, сотканных из необоснованных пленительных иллюзий, а использовала свою временную власть над мужчинами для достижения независимости и могущества. Это было вовсе не могущество маркизы де Помпадур, которое зиждется на признании великой женственности и рассыпается, как хрусталь, брошенный наземь, несмотря на наличие множества материальных ценностей. Коко Шанель и, возможно, Мадонна фактически являются переходными образами, поскольку сумели трансформироваться в процессе взращивания своих личностей. Если первые шаги они совершили при помощи мужчин, нередко откровенно ими соблазненных, то, достигнув минимальной самостоятельности, сосредоточились на карьере в специфических областях человеческой деятельности. Любовь и секс с тех пор оставался для них только любовью и сексом, они не преувеличивали и не преуменьшали значения этой стороны жизни, однако сосредоточение энергии на других целях позволило им добиться невероятной для женщин свободы и освободиться от необходимости делать любовь своим оружием. Те женщины, которые достигли признания благодаря своей профессиональной деятельности, нередко с отчетливыми мужскими чертами, составляют иную, принципиально отличную мотивациями и целями, группу. В отличие от первой группы женщин их развитие по мужскому типу, то есть выбор мужских профессий, деятельности и близких мужчинам стратегий, предполагало долговременный процесс, мало связанный с такими сопутствующими факторами, как способность очаровывать и соблазнять мужчин. Не исключено, что именно поэтому сосредоточившаяся на управлении государством Ливия, избравшая литературное творчество Агата Кристи, сделавшая своим орудием моду Коко Шанель или эксплуатировавшая политику Маргарет Тэтчер составляют категорию долгожительниц. Хотя несколько меньше прожили княгиня Ольга, Екатерина Вторая, Мария Склодовская-Кюри и Елена Блаватская, однако это все же гораздо дольше, чем те женщины, которые сделали ставку на любовь. Исключение составляет Жанна д’Арк, но она в большей степени, чем кто-либо другой, зависела от мужчин, поскольку ее деятельность являлась их политическим проектом. Смерть, таким образом, почти всегда оказывалась завершающим актом жизни, безупречно выверенным механизмом перехода из реального мира в небытие, боязливым и смиренным нырянием в бездну или уверенным прыжком в бесконечность туда, где парят над землей. И похоже, каждая из этих талантливых женщин сама определяла, тихо ли ей исчезнуть или громко хлопнуть за собой дверью. Женское в талантливых женщинах Физическая привлекательность в жизни успешных женщин Может показаться удивительным и странным, но физическая красота, совершенство форм, миловидность практически никогда не играли особой роли в самореализации женщин. Те женщины, которые сумели достичь наиболее высокой степени влияния на мужчин и даже манипулирования ими, отнюдь не отличались совершенной красотой. Не говоря уже о женщинах, которые изначально игнорировали свою половую принадлежность, становясь на мужскую тропу восхождения к успеху, делая ставку на интеллект, твердость характера и волю. Несмотря на привлекательность теории о бьютизме, физические формы и внешняя миловидность в жизни всякий раз уступали обаянию и виртуозности общения. Очарование интеллектом, пылкостью духа и темперамента, колоритным представлением образа неизменно брало верх над даром природы. Более того, история выдающихся женщин свидетельствует о том, что нередко отсутствие физической привлекательности для целеустремленных женщин служило стимулом для поиска альтернативных возможностей влияния. При помощи обаяния, воли, острого и расчетливого ума, разнузданной сексуальности женщины достигали гораздо большего, чем может позволить холодная красота. Елена Блаватская была скорее непривлекательной, Айседора Дункан и Мадонна далеки от того, чтобы называться красавицами. В Жанне д’Арк многие видели ярко проступающие мужские черты. Жанна Антуанетта Пуассон, молодая Екатерина, Габриэль Шанель, Агата Кристи в молодости были привлекательными, но рядом с ними всегда были не менее симпатичные девушки. Самая знаменитая из женщин – царица Клеопатра – не являлась образцом красоты, а современные исследователи даже утверждают, что физические данные соблазнительницы Цезаря были более чем посредственные. Властная правительница Египта даже с натяжкой не могла бы прослыть женщиной с дивной внешностью, а историк Майкл Грант уверен, что восхваление Меценатом дивных волос Октавии, соперницы Клеопатры в борьбе за сердце Марка Антония, задевало ее так, как будто было сравнением с ее посредственными физическими данными. Екатерина Вторая очень быстро лишилась девичьей прелести и никогда не делала ставок на внешность. Даже Ливия, которая действительно обладала строгой холодной красотой и пропорциональностью форм, из-за горделивой аристократической отстраненности никогда не давала повода мужчинам увлечься обманчивой наружностью: она строила отношения с окружающим миром совсем на другой основе. Хотя эта основа, так же как и сексуальность, апеллировала к инстинктам: Ливия управляла преимущественно страхом смерти, подкрепляя кровавый кнут призрачной сладостью перспектив удовлетворить собственные амбиции и насытить врожденную жажду к власти и богатству. Даже символ сексапильности Мэрилин Монро восхищала мужскую аудиторию не исключительной внешностью, а благодаря тому, что ее сценическое, то есть воссозданное режиссерами, поведение соответствовало ожиданиям мужчин. Не стоит напоминать, что Мэрилин Монро была несколько полноватой, чтобы слыть эталоном красоты, и слишком поверхностной, чтобы привлекать мужчин целостностью своего образа. Ее красота была не просто надуманной, она была внедрена в коллективное сознание, навязана посредством новейших технологий и неиссякаемой жажды самой Мэрилин быть магнитом для как можно большей аудитории. Ее способность исторгать из себя флюиды притягательной страстной самки, которой она была лишь на сцене по велению строгих сценариев, создала миф об удивительной красоте Мэрилин. Но она приковывала взгляды мужчин преимущественно потому, что первой продемонстрировала новое поведение, резонансное и вызывающее для общества того времени. Физическая привлекательность этой женщины базировалось на хитроумной демонстрации доступности, которая на поверку оказывалась лишь сладострастной иллюзией. Хотя считается, что существует четкая зависимость между физической привлекательностью женщины и ее успешностью, на самом деле все далеко не так просто. Ведь успешность женщины во власти или иной профессиональной деятельности, даже основанная на возвышении в обществе за счет привлекательной внешности, рано или поздно ознаменует ее вторжение в мужской мир достижений. И тогда большинству женщин, которые рассчитывают на иную роль, чем быть просто чьей-то подругой, приходится искать достойную замену физической красоте. Привлекательность внешности для женщин, стремящихся к общественно значимым ролям, достижению власти, самостоятельным успехам на любом профессиональном поприще, чаще всего уходит на второй план. Екатерина Вторая осуществила подмену физической привлекательности атрибутами власти. По достижении величия и утверждения себя в роли повелительницы женственность начала стремительно улетучиваться, испаряться. Привлекательность заменялась грубыми формами, ибо внешность человека следует за его стремлениями и деятельностью. Та же трансформация коснулась и Маргарет Тэтчер: вместо женственной миловидности со временем проступил могущественный облик Железной леди. Несколько иные изменения касаются таких женщин, как Ливия, Агриппина или княгиня Ольга. Первая тщательно маскировала свои устремления под образ подруги императора, потому значительные усилия этой женщины были направлены на сохранение красоты. Агриппина эксплуатировала свою женственность, это было ее оружием, поэтому она, не будучи красавицей, сохраняла очарование и способность приковывать внимание мужчин. Княгиня Ольга, напротив, сохранила женственность за счет религии смирения, христианство для женщины само по себе содержит множество рекомендаций по сохранению традиционной роли – соответствию образу тихой и спокойной женщины, не стремящейся к власти и лидерству. Каждый из впечатляющих женских образов имеет отчетливую акцентуацию, которая и служит эрзацем внешней привлекательности. В образе Мадонны и Айседоры Дункан красоту замещает язык тела, захватывающая ритмика или пластика движения, способность пленять внезапной позой, испепеляющим огнем страсти, воздушностью. Жанне д’Арк служила слепая вера в ее высшую миссию, которая уводит внимание от ее внешности. Для Марины Цветаевой заменителем физической красоты стала духовная и физическая страсть, бушующий, как море, темперамент. Поэтому влюбчивость и изменчивость ее натуры воспринимается органично, никак не связываясь с ее довольно простенькой и не слишком привлекательной наружностью. Елена Блаватская противопоставляет своим посредственным физическим данным сильную, проникающую духовность, завораживающую мощью энергетику своей души, способность воздействовать на окружающих могучей силой убеждения. Агата Кристи и Мария Склодовская-Кюри вместо красоты предлагают очарование интеллекта, открывающего гораздо больший диапазон проявления своих женских качеств. Даже Коко Шанель, которая пользовалась исключительным успехом у мужчин почти полвека, свои способности придавать образу привлекательность за счет стиля и специфических способов подачи себя ценила несоизмеримо выше красоты, не имеющей контекста и содержания. Такая красота подобна яркой обложке книги, в которой все страницы пустые, без текста; эта обложка-наружность призвана лишь привлечь внимание, завладеть же им можно только за счет содержательности образа. Психическое здоровье и эмоциональная сфера Как гениальность всегда граничит с сумасшествием, так и завышенные ставки на эмоции нередко провоцируют нервные срывы и становятся источником охватывающей многих выдающихся женщин истерии. Другими словами, исключительная выразительность имеет и другую, менее привлекательную сторону, характеризующуюся определенным диапазоном выражения чувств и эмоций – от легкой психической неуравновешенности до шокирующих приступов ярости, беспричинного гнева и истерии. Нижней границей этого спектра, безусловно, является глубокая депрессия. Конечно, было бы крайне необъективным утверждать, что эти особенности восприятия мира более характерны для женщин, нежели для запечатленных объективом Истории мужчин. Напротив, психическая неуравновешенность была отличительной чертой очень многих образов, воспринимаемых коллективным сознанием как гении. Александр Македонский, Фридрих Ницше, Людвиг ван Бетховен, Винсент ван Гог, Сальвадор Дали – далеко не полный список мужчин, чьи поведенческие реакции часто были больше связаны с противоречивым эмоциональным состоянием, нежели с результатами синтеза холодным разумом текущей ситуации. Однако тщательное изучение биографий гениальных женщин свидетельствует о том, что в женской среде верховенство эмоционального начала имеет место гораздо чаще, чем в мужской. Екатерина Вторая, маркиза де Помпадур, Елена Блаватская, Мэрилин Монро, Айседора Дункан, Мадонна – это те в высшей степени впечатлительные женщины, у которых эмоциональная сфера была необычайно чувствительна. Лишь женщины-политики, подобно мужчинам борющиеся за власть, больше руководствовались холодным расчетом и демонстрировали леденящее спокойствие в любых жизненных ситуациях. Внимание к психическим состояниям и эмоциональной уравновешенности известных женщин не случайно: очень многие поступки женщин, и в том числе эпохальные, не были продиктованы какой-то поддающейся обоснованию логикой, а стали прямым следствием душевного беспокойства. Мэрилин Монро оставила этот мир в возрасте тридцати шести лет по этой причине. Елена Блаватская пускалась в безудержные вояжи на край света и совершала невероятные по экспрессии поступки, чувствуя непреодолимое желание изменить контекст жизненного уклада. Многие решения Екатерины Второй или маркизы де Помпадур, связанные с государственным управлением или международной политикой, были следствием нервного перевозбуждения и чисто женской страсти. Отрешенный фанатизм Жанны д’Арк в своей основе также далек от нормального поведения женщины, если не сказать, что он напоминает навязчивое параноидальное стремление. Демонстративное поведение и разыгрывание собственного образа становились причиной таких странных, на первый взгляд, поступков, как женитьба Сергея Есенина и Айседоры Дункан, как кажущиеся безумством платонические влюбленности Марины Цветаевой в Рильке и Пастернака или не менее сумасшедшие сексуальные отношения с Софьей Парнок. Нередко женщины «заигрывались в себя», словно были заняты постановкой спектакля о героине, совершающей эпохальные поступки вопреки здравому смыслу. Кажется, их настолько захватывал антураж, что они не могли и не желали противиться своему безумному влечению совершать те или иные изумляющие весь мир поступки. И благодаря этим необдуманным эмоциональным шагам они обретали известность в глазах поколений, независимо от того, насколько такие действия можно расценивать как болезненные проявления психики. Агриппина для сохранения власти провоцировала своего сына-императора к ужасающей кровосмесительной связи и публично оказывала ему недвусмысленные знаки внимания. Жанна д’Арк сбежала из королевского двора в осажденный Компьень и там совершала невероятно отважные вылазки, одна из которых и окончилась пленом и смертью воительницы. Агата Кристи инсценировала свое исчезновение, превратившее ее в известную писательницу. Истеричная и экзальтированная Софья Ковалевская в бешеном порыве бросила новорожденного ребенка на каких-то сомнительных тетушек и уехала в Париж, где с головой окунулась в светскую жизнь. Еще более странный, лихорадящий сознание поступок совершила Марина Цветаева, отдав дочерей в приют, в результате чего младшая умерла там от голода. В то же время стоит подчеркнуть, что в ряде случаев речь идет о фактически управляемом демонстративном поведении, по сути актерском мастерстве высшего уровня, когда наблюдатель не в состоянии отличить, что же преобладает – бурный взрыв возбужденной чувствительности или искусно продемонстрированные эмоции. Некоторые женщины умело предпринимали такие действенные шаги, как доведение себя до истерики в считанные секунды, и затем, по достижении результата, происходило столь же быстрое усмирение эмоциональной сферы, будто море в штормовую погоду вдруг становится спокойной гладью лесного озера. В таких случаях, когда эмоции становятся верными слугами женщины, она приобретает опасное оружие, всякий раз поражающее противника в самое сердце. Разыгрывая сложные эпизоды на мужском поле, эти редкие женщины часто оказывались более ловкими и оригинальными также вследствие феноменального проявления тех исконно женских качеств, которые зиждутся на демонстрации эмоций и чувств. Можно вспомнить потрясающие приемы царицы Клеопатры или Агриппины Младшей, которые, доведя игру до совершенства, демонстрировали наряду с фееричным выбросом убедительных эмоций и полный, практически абсолютный контроль воли над чувствительностью. Ливия, Агриппина, Клеопатра, княгиня Ольга, маркиза де Помпадур, Коко Шанель, Агата Кристи, Мадонна, Маргарет Тэтчер – это те женщины, которые, несмотря на способность проявлять бурные эмоции, всегда держали себя под полным контролем воли. Действительно, психоэмоциональные состояния женщин напрямую связаны со способностью играть. Расширяя диапазон образов благодаря управлению своей эмоциональной сферой, женщина развивает свою истинную, порой безграничную силу в своем актерском мастерстве, бесконечном изменении собственного образа, непредсказуемой многоликости и умении убедить окружающих в своей слабости в тот самый момент, когда она уже приготовилась к хищническому прыжку. Такие трансформации свойственны Агриппине, Екатерине Второй, Мадонне. Порой есть смысл говорить о переходе на некий пограничный уровень мастерства, сознательное или полусознательное балансирование между истинным душевным срывом и неподражаемым контролем над собственной эмоциональной сферой. Мадонна, например, демонстрировала способность доводить себя до истерики в считанные секунды, Екатерина Вторая падала в обморок при одном упоминании о перемещении Пугачева или поступке своего бывшего фаворита Григория Орлова. Эмоциональное женское начало стоит особо отметить, поскольку повышенная восприимчивость, более глубокая женская чувствительность и «эмпатическая проникновенность» апеллируют к чувствам, усыпляя и гипнотизируя разум. Часто благодаря своим исключительным способностям управлять эмоциями женщины добивались власти над самыми успешными мужчинами и ненавязчиво заставляли служить их уже своим целям. Пожалуй, при представлении образов выдающихся женщин без масок и мифологического макияжа нельзя оставить без внимания так называемый комплекс маскулинности, наличие которого отстаивает ряд постфрейдовских психоаналитиков XX века. В частности, одна из самых ярких представительниц неофрейдизма Карен Хорни среди основных признаков комплекса маскулинности отмечает ощущение женщиной своей дискриминации и ее бессознательное желание быть мужчиной на фоне отвержения своей женской роли. Еще дальше идут более поздние исследователи, например Джудит Уоррел, считающая отступление от роли матери и хранительницы семейного очага наряду с переходом в мужские сферы деятельности расстройством под названием «зависть к пенису». С представителями таких психоаналитических воззрений можно дискутировать, поскольку некоторые из них явно заходят слишком далеко, пользуясь философской платформой философа Георга Зиммеля. Последний, в частности, утверждает, что исторически отношения полов можно было бы описать как отношения раба и господина. Не вдаваясь в тонкости исследований этого течения психоаналитиков, нельзя не признать тождественности утверждения К. Хорни о том, что «стремление мужчин принижать значение женщин выражено гораздо сильнее, чем соответствующая потребность у женщин». Именно против этого стремления, с которым неизменно сталкивались добившиеся успеха женщины, и были направлены их усилия. Большинство из них сталкивалось с давлением отцов (Жанна д’Арк, Мадонна), мужей или любовников, выступающих их заменителями (Айседора Дункан, Мэрилин Монро), и мужского мира в целом (Клеопатра, Агриппина, княгиня Ольга, маркиза де Помпадур, Екатерина Вторая, Елена Блаватская, Мария Склодовская-Кюри, Маргарет Тэтчер). Не исключено, что именно принцип уменьшения женственности в представительницах слабого пола, взявшихся за сильные роли, и стимулирует исследователей говорить о нарушениях психики, вызванных расщеплением личности, нарушением влечений и неровной эмоциональной сферой. Повышенная маскулинность, как отмечают некоторые исследователи, нередко связана с такими характерными психическими и физиологическими проявлениями, как аффективные нарушения, внутренняя неудовлетворенность полом и даже расстройство половой идентификации и гормональная патология (две последние характеристики приписывают Жорж Санд и Жанне д’Арк). Довольно сложно говорить о комплексе маскулинности у женщин, однако налицо реальное стремление практически всех женщин, признанных историей выдающимися, исполнить не просто мужскую роль, а миссию. Причем такую, которая до них считалась исключительной вотчиной мужчин и внедрение в которую женщин не просто осуждалось, а сопровождалось единодушным противостоянием мужского мира. В отличие от женщин, испытывающих болезненное чувство от цивилизационного неравенства полов, известные представительницы пола решительно нарушили представления о подчиненности одной половины человечества другой. Наиболее важным достижением известных личностей женского пола выявилась их психологическая трансформация в восприятии самих себя и идентификации своей роли и функции в мире. В отличие от традиционного представления женщин о себе, эти немногие представительницы слабого пола перестали считать своей истинной природой приспособление к мужскому миру и мужским желаниям. Разрушая мужское представление о женщине преимущественно как о женщине-подруге, женщине-матери, женщине-самке, отказываясь от внушения мужского ума, они рассматривали мир по-мужски, как обитель для себя, как место исполнения определенной задачи или даже миссии. Семья в жизни выдающихся женщин Семья для женщин, страстно увлеченных достижениями, нередко имела условное значение, фиксировалась как социально необходимое условие среди многих других. Классическими примерами такого подхода к организации семейного уклада являются Ливия и Маргарет Тэтчер. Эти женщины играли роль в семье, что обусловлено прежде всего общественным мнением и устоявшимися нормами. Но даже в тех случаях, когда семейная роль воспитывалась с раннего детства, женщины демонстрировали раздвоение личности. Наиболее удачным примером тут может быть Агата Кристи, которая действительно стремилась к семейному укладу, но не хотела при этом оставлять область своей самореализации. Некоторые женщины и вовсе были не способны к семейной жизни, так как полностью сосредоточиличь на собственной идее. К таким можно отнести Агриппину, Жанну д’Арк, Елену Блаватскую, Коко Шанель, Айседору Дункан, Мэрилин Монро. В значительной степени такая ситуация была связана с тем, что большинство выдающихся женщин сами прошли через состояние отсутствия любви и ласки в детстве, что предопределило их слабую способность к любви. Отчуждение к ним самим в раннем возрасте стало причиной в целом ряде случаев скрытого или явного отсутствия нормального влечения к материнству и притупленное стремление к созданию стандартной формы отношений мужчины и женщины. Взамен этого стремления усилия таких женщин направлялись на другие цели: самореализацию в какой-либо признаваемой обществом деятельности, иногда на фоне невротического поиска любви, или неодолимое стремление действовать на мужском поле, посягая на их традиционные ценности. Но все-таки семья, оставаясь необходимым мостиком, связывающим женщин с их традиционной ролью, на самом деле в восприятии самих известных представительниц прекрасного пола теряла свою актуальность и никогда не становилась предметом самореализации. Лишь изредка, как в случаях с Клеопатрой и Ливией в Древнем мире или для Марины Цветаевой и Мэрилин Монро – в современную эпоху, семья становилась универсальным прикрытием, аргументацией своих действий, которые в другом случае сложно бы воспринимались современниками. В большинстве же случаев, когда мы имеем дело с выдающимися женщинами, отвергающими любые навязываемые обществом стандарты, семья в силу извращенных представлений о ней является в их восприятии универсальным способом связать женщину по рукам и ногам, не позволяя ее личности развиваться. Сильные же типы личностей, бросающие вызов стандартному мировоззрению и традиционным представлениям о роли женщин, даже при отсутствии четко определенной цели, борются как минимум за свою полную свободу и отыскивают лазейки к обеспечению своей независимости. Для них семья становится невыносимыми путами, а они сами – заложницами социального устройства общества и особенностей его отношения к женскому предназначению. Потому, провозглашая свободу во всем, такие женщины часто исповедуют и свободную любовь, свободные отношения между мужчиной и женщиной, декларируя равенство между полами. Можно вспомнить, казалось бы, беспричинные вызовы семейным узам Елены Блаватской и Айседоры Дункан, отсутствие желания стать замужней женщиной у Коко Шанель – эти действия на самом деле служили частью выражения их бунтарской сути. Будучи знаменитыми отступницами во всем и став благодаря этому мятежному отступничеству символами, они не могли не презирать моральных норм исторически сложившихся моделей взаимоотношений мужчины и женщины. Другой формой отказа от семейных уз является боязнь, что мужчины помешают выполнению той или иной избранной миссии. Это касается таких женских типов, как Агриппина, княгиня Ольга, Екатерина Вторая. Искаженное отношение к институту брака присутствует и у женщин-воительниц, усматривающих свою миссию в войне. Жанна д’Арк, по всей видимости, была не способна к семейной жизни. Божественный Цезарь и пленяющий своей воинственностью Антоний были для Клеопатры ничем в сравнении с Египтом. Узы брака, казалось бы, много значили для противницы Клеопатры – Ливии, сумевшей переиграть соперницу благодаря выбору более приспособленного к ситуации мужчины. Эта женщина сама заставила Августа выступать в защиту института брака с целью укрепить разлагающееся римское общество, но и сама же она сумела ловко использовать этот инструмент для влияния на мужа-императора. Ливия, которая в течение долгой жизни лишь старательно играла роль женщины-подруги и женщины-спасительницы, на самом деле тайно вела свою сложную игру как раз благодаря статусу супруги. В ее случае весьма сложно говорить о любви к какому-либо из мужчин, даже о привязанности к близким можно упоминать с определенной долей условности. Можно было бы списать отсутствие чувствительности на свирепое время, если бы не наличие в том историческом периоде впечатляющих примеров великой любви и изумляющей преданности друг другу менее знаменитых мужчин и женщин. Цивилизация набросила камуфляж на чувствительность, и гораздо чаще, чем в древности, массы имеют возможность общаться лишь с образом, искусно сотканной маской, а не с конкретной личностью. Но даже в этих случаях по отдельным эпизодам и обрывкам фраз, которые прорываются сквозь мощные фильтры пресс-служб и имиджмейкеров, можно восстановить истинное состояние дел. Поэтому, говоря об отношении к семье Маргарет Тэтчер, Железной леди XX века, можно классифицировать ее чувства как рассудительную снисходительность. Она уделяла семье ровно столько внимания, сколько было возможно и нужно для констатации окружающим миром наличия семьи и отсутствия ее как помехи. Необходимо подчеркнуть, что выше речь шла не об отсутствии любви у исторических личностей – представительниц слабого пола – к своим избранникам, а о вытеснении этого чувства другими, более значимыми в их представлении понятиями. Символы государственности, собственного самовыражения или иной деятельности-миссии, сталкиваясь с ролевыми функциями жены и матери, всякий раз побеждали, неся им свободу и ощущение победы, несоизмеримые по восприятию с радостью помощницы и воспитательницы. К слову, в этом они удивительным образом схожи с выдающимися мужчинами, прослывшими гениальными. Материнство – наиболее чувствительная грань женской души Кажется, способность производить потомство является ключевым преимуществом женщины над мужчиной. Именно этот фактор позволяет исследователям говорить, что женщина создает мужчину, осуществляя влияние на сына и перенося свою уникальную способность воздействовать на спутника жизни. Но так же верно, что именно материнство делает женщин более уязвимыми в сравнении с противоположным полом: оно связывает, обязывает и ограничивает. Для выдающихся женщин материнство всегда оставалось сложной дилеммой, одним из самых сложных вопросов выбора, порой происходящего на подсознательном уровне. Возможно, поэтому женщины, которые сами явились создательницами новых стандартов, новых ценностных ориентиров или новых плоскостей деятельности для пола, весьма неоднозначно относились к материнству. Более того, подавляющее большинство исторических личностей женского пола оказывались неполноценными или несостоявшимися матерями. И даже те из них, которые культивировали материнство, вольно или невольно выступали организаторами соперничества с собственными детьми. На первый взгляд кажется, что величественные фигуры древности были безупречными матерями. Однако эта безукоризненность начинает тотчас таять, если пристально всмотреться в причинно-следственные связи. Для Клеопатры дети были вещественным доказательством ее близкой связи с Римом. Связи, которую в целях постоянно колеблющейся безопасности и влияния на Рим следовало выпячивать. Поэтому она напоминала Риму, что наследник великого Юлия Цезаря рожден ею. А затем хитростью и коварством убедила менее великого, но исполненного отваги Марка Антония узаконить права этого наследника и подчеркнуть права детей от самого Марка Антония. Дети помогали ей балансировать, и она охотно рожала их для этой цели. Хотя, конечно, живы были в ней и материнские инстинкты, включая которые она пыталась дать потомству ключ к выживанию в суровом античном мире. Клеопатра, которая с детства сама испытала все перипетии борьбы за власть, оказавшись свидетельницей того, как ее отец наказал смертной казнью старшую сестру, довольно своеобразно относилась и к собственному потомству. Сын Юлия Цезаря, как и дети от Марка Антония, в значительной степени был заложником Египта и свидетельством царственности самой Клеопатры. Однако она, без сомнения, подвергла опасности Цезариона, взяв его с собой в Рим и продемонстрировав римскому обществу при наличии у самого Цезаря жены. Сын являлся знаменем, которое она с огромным риском заставила развеваться под холодным и суровым взором империи. Она прекрасно понимала, какое раздражение вызывал у многих влиятельных римлян отпрыск Цезаря, фактически наследник первого гражданина империи, а по сути – императора. Точно так же при возникновении смертельной опасности она отделила детей от себя, предоставив им самим искать шанс на спасение и занявшись подготовкой театрализованного представления собственной смерти. При всей противоречивости отношения к потомству можно зафиксировать четкую линию царицы Египта: ее стратегия была сформирована таким образом, что центральное место отводилось себе самой, места остальных участников игры, и в том числе детей, были плавающими и менялись в зависимости от жизненной ситуации. Ливия и Агриппина, как кажется на первый взгляд, были образцовыми матерями, поскольку позаботились не только о совершенном воспитании сыновей, но и о передаче им верховной власти. Они явили миру примеры, когда чрезмерная и неуклюжая опека обернулась враждебностью сыновей. Впрочем, проблема крылась вовсе не в заботе, а в скрытом соперничестве и желании контролировать каждый поступок сына. Ливия готовила Тиберия медленно, закаляя его военными походами и тестируя его способности на государственных должностях. Она, скорее всего, не принимала участия в убийстве первого сына Друза, но точно не позволила бы ему стать во главе империи – из-за слишком неуемной приверженности к республиканским взглядам и возникающей в связи с этим угрозой для нее самой и императора Августа. Нет никаких оснований утверждать, что она действительно любила своего второго сына Тиберия, как, впрочем, и то, что она вообще кого-нибудь любила. Материнское чувство было у Ливии явно притупленным, а действовала она скорее исходя из принципов безопасности и своей миссии оберегания империи и императора, нежели повинуясь любви и признанию. Агрессивное, далеко не женское соперничество с сыном было характерно и для Агриппины, которая во многом копировала Ливию при выработке своей жизненной стратегии. Сама она испытала любовь матери лишь фрагментарно, и очаговое материнское тепло в условиях жестокого исторического периода, когда дети уничтожают друг друга в борьбе за родительскую власть, сформировало такое специфическое отношение к потомству. Оно было вторичным в глазах даже такой благородной римлянки, как Агриппина Старшая. Возможно, вследствие того что предпочтение в семье отдавалось не девочкам, а старшим мальчикам, и прежде всего Калигуле, Агриппина глубоко внутри ощущала половое несоответствие, тогда как проблема физического выживания толкала ее на путь тайного противостояния мужчинам. Пройдя рискованный путь соперничества с братом Калигулой и оставшись по его воле за бортом жизни на долгие годы, она всегда пребывала в боевой готовности использовать любые возможности для восстановления и сохранения своего высокого статуса. В подсознательном восприятии этой женщины, как и у Ливии, ребенок становился только инструментом для достижения цели в патриархальном мире. Агриппина позаботилась о прекрасном воспитании сына, возвратив из ссылки известного мыслителя Сенеку. Она, оставаясь отстраненной от сына, расчетливо и последовательно готовила его к послушной высшей миссии при себе, но не учла, что ее отпрыск отвергнет идею управления государством под тайным патронатом своей матери. В результате и сама мать стала вызывать в нем враждебность. Несомненно любя своих сыновей, суровые в помыслах и сильные в действии женщины намеревались настолько закрыть их собой, как защитной упаковкой, что фактически делали их власть номинальной. И именно этого мужчины простить им не могли. В этом ключевом противоречии заложен конфликт между матерями и их сыновьями, который привел к отчуждению и открытой ненависти Тиберия к Ливии и убийству Нероном Агриппины. Но и Ливию несказанно раздражало поведение сына-императора, а Агриппина просто бесилась от гнева и ярости из-за выходящего из повиновения Нерона. Привыкшие к власти и вкусившие ее терпкого сока, они жаждали манипулировать всем миром, включая своих детей, не давая им необходимой мужчинам самостоятельности. Материнская любовь приняла в этих случаях гротескные противоречивые формы, вызывая ответную враждебность детей. Главной причиной такого материнского поведения стало эмоциональное отвержение присущей женщинам роли и развитие в себе мужских наклонностей, проявляющихся в установке на доминирование и полный контроль над детьми. Подобные установки характерны и для более поздних исторических периодов. Хоть и более мягким, но вполне выраженным можно считать соперничество между княгиней Ольгой и ее сыном Святославом. Не исключено, что кажущаяся менее враждебной форма противостояния между Ольгой и Святославом явилась результатом его кочевого и неестественно воинственного воспитания скандинавскими вождями в удалении от матери, что предопределило скрытый отказ князя от государственного управления как такового. Воспитывающийся исключительно для завоеваний и неспособный к управлению страной, он, наталкиваясь в перерывах между военными кампаниями на довольно продуманное и весьма искусное государственное управление матери, всякий раз отступал. Но не потому, что отдавал власть в пользу матери (которая, кстати, не стремилась к монополии на власть), а в силу отсутствия уверенности в этой сфере деятельности. В результате он вынужден был найти такую форму удаленного общения со столицей Руси, которая поражала потомков, но на самом деле легко объяснялась взаимоотношениями с восседающей на киевском престоле матерью. Как относилась к семье и детям Екатерина Вторая, старший сын которой ненавидел мать, низвергшую отца? Очевидно, не стоит строить иллюзий, что императрица могла бы сочетаться браком с Орловым или Потемкиным – это несло угрозу ее положению и ее миссии. При этом мужчины Екатерины были властными и сильными личностями, к которым она, несомненно, чувствовала не только любовь, но и чисто ролевую, сексуальную потребность покоряться. Любопытно, что наследник почти ненавидел мать-императрицу, а после ее смерти символически восстановил положение своего отца, не оказав должных почестей матери. Не сумела вырастить ребенка и Жанна Антуанетта Пуассон, блистательная куртизанка, имевшая влияние на короля. А ее глубокая привязанность к монарху, абсолютно лишенная подлинной страсти, была продиктована скорее необходимостью и безопасностью, нежели любовью. Странная и трогательная игра в чувственность длиною в жизнь в конце концов подорвала и опустошила ее, лишив жизнь гармонии и неповторимого смысла любви… Кстати, к сублимации материнства можно отнести и роль Жанны д’Арк. Внутренне отвергая материнство как таковое (независимо от физиологической способности стать матерью), девушка осуществила психологическую подмену – ее форма заботы и опеки распространилась на все государство, на весь народ оккупированной Франции. В случае же Маргарет Тэтчер сохранение вполне теплых отношений с сыном объясняется прежде всего отсутствием его притязаний на власть, и, тем более, на ее власть как инструмент влияния на окружающий мир. Кроме того, эти отношения характеризовались, и особенно непосредственно в период премьерства, определенной отдаленностью друг от друга. Каждый занимался своей жизнью, и это всех устраивало, поскольку создавало видимость необходимой руководителю государства семейной гармонии и сглаживало потенциальные внутренние противоречия, как и само соперничество между полами. Итак, женщины-политики не только отказались от любви, цепной реакцией стала сублимация материнства. Стоит ли говорить, что большинство этих представительниц слабого пола оказалось далеким от ощущения понятного женского счастья, основанного на успешном союзе с единственным мужчиной и радостях материнства без противоборства между полами. С другой стороны, судьбы этих воинственных и властных женщин являются пророчеством предопределенной Природой борьбы между полами в случае отказа одного из них от подчинительной роли. Любопытным, хотя и не относящееся напрямую к анализируемому предмету, является замечание, связанное с отклонением женщин от традиционной полоролевой функции, а именно: по мнению Чезаре Ломброзо, одного из первых системных исследователей феномена сублимации материнства, этот природный инстинкт теряется и растворяется всякий раз, когда женщина, исполняя мужские роли, приобретает или развивает у себя агрессию, воинственность и непреклонность. Ломброзо нашел множество подтверждений исчезновения любви к произведенным на свет детям у женщин-преступниц на фоне повышенной чувствительности к эротизму, который, по определению ученого, становился центром их натуры. Не менее противоречивы ощущения материнства у женщин, избравших в качестве инструмента влияния специфическую творческую деятельность. Одержимые собственной самореализацией, женщины нередко добровольно отказывались от материнства или демонстрировали неестественную отчужденность к потомству, что в основном было вызвано переживаниями сурового детства, в котором они сами испытали отчуждение и разочарование в родительской любви. Безрадостное детство вынудило королеву моды Коко Шанель сознательно отказаться от материнства, не вступать в брак и не пытаться иметь детей. С одной стороны, они могли бы стать препятствием для развития идеи, а с другой – детские годы в монастырском приюте без отца и матери предопределили вытеснение любви, неспособность отдавать тепло ближнему и даже собственным детям. Несколько иная, хотя и схожая по отношению ситуация характерна для Елены Блаватской, Айседоры Дункан, Софьи Ковалевской и Марины Цветаевой. Детство всех четырех женщин, как и в случае Коко Шанель, характеризовалось отстраненными отношениями с отцами, с которыми они либо не виделись вообще, либо не имели духовной связи. Кроме того, Ковалевская ощущала себя нелюбимым ребенком, тогда как Цветаева говорила о прессинге матери, пытавшейся перенести не нее свои несбывшиеся ожидания. Все они демонстрировали ослабленный инстинкт материнства в связи со своей профессиональной деятельностью. Плохие матери Айседора Дункан и Марина Цветаева потеряли своих детей, показав неприспособленность к материнству и неспособность к полноценному выполнению этой функции. Имела ли Блаватская ребенка, остается вопросом, в то время как ее неспособность к полноценному материнству не вызывает сомнения. Сложная экспрессия взаимоотношений Мэрилин Монро с мужчинами подчеркивалась еще и неспособностью к материнству. Мэрилин, по сути, не могла стать хорошей женой и матерью, и хотя ее неспособность к материнству может рассматриваться как чисто физиологическая дисфункция, вполне можно предположить отторжение материнства на подсознательном энергетическом или психическом уровне. Ее противоречивое женское естество постоянно боролось с собой: желая материнства, она отвергала его подсознательно. Мадонна, научившаяся понимать себя и осознавать истинные ценности, оказалась более приспособленной и по достижении независимости все же пришла к материнству и супружеству. Хотя не исключено, что это способно кардинально изменить ее дальнейшую жизнь. Частично иной подход можно отметить у таких известных женщин, как Агата Кристи и Мария Склодовская-Кюри. Ровное отношение к детям, большая забота и внимание также связаны с их детскими периодами, сравнительно стабильными и наполненными родительским теплом. Это-то и предопределило, несмотря на крайнюю увлеченность своей деятельностью, любовь между матерями и их дочерьми наряду с безусловно присутствующим раздвоением личности. В их случае невозможно не упомянуть второй фактор – взаимопонимание с мужьями. Любовь четы Кюри и создание соответствующей атмосферы для девочек дали мощную инерцию их развитию, а расщепление личности Агаты Кристи было особенно ощутимо до ее встречи со вторым мужем, когда дочь уже была фактически взрослой и не требовала слишком пристального внимания матери. Любопытно, что не только идущие вслед за Фрейдом психоаналитики, но даже многие исследователи тайн человеческой души конца 90-х годов XX столетия пребывают в уверенности, что в основе традиционной полоролевой функции женщины заложена подсознательная задача замужества и материнства, которая, среди прочего, основана на подчинительной роли женщины. Использование окружения для достижения цели Использование окружения для достижения своей цели как механизм продвижения использовали практически все женщины, добившиеся успеха. Поиск сильных мужчин, привлечение на свою сторону влиятельных и могучих личностей, чьи знания и поддержка могли бы сослужить службу, характерно и для женщин власти, и для профессионалок в особой деятельности. Клеопатра сделала авторитетных мужчин частью своей жизненной стратегии. Причем речь идет даже не о совращенных ею Цезаре и Антонии. Прибыв в Рим, она сумела пообщаться даже с Цицероном, вызвав его симпатии и важные для нее положительные отзывы. Агриппина вернула из ссылки легендарного философа Сенеку, который на долгие годы стал государственным деятелем и воспитателем ее сына, неизменно тайно или прямо поддерживая ее действия. Для достижения высшей власти она использовала соперничество приближенных к императору Клавдию мужчин и, избрав наиболее сильного из них в качестве инструмента, добилась вхождения во власть. Маркиза де Помпадур сумела использовать замужество для получения средств и создания вокруг своего имени ореола неординарности, чтобы затем обратить внимание многих выдающихся мужчин эпохи на свой неординарный интеллект. Способности привлекать известных лидеров общественного мнения, среди которых оказался даже Вольтер, предприимчивая женщина использовала с максимальным диапазоном. Эти мужчины становились глашатаями ее интересов и вскоре привели ко дворцу короля Франции, сделав ее одной из самых могущественных женщин своего времени. Любопытно, что особое положение Вольтера использовала не только маркиза де Помпадур. Российская императрица Екатерина Вторая преднамеренно искала связи с известным писателем и философом, организовав крайне выгодную переписку. А задолго до этого, в поисках путей к престолу, она стала осторожным инициатором отношений с наиболее известными и влиятельными представителями властной элиты Российской империи. Пока Петр III был занят своими полубезумными играми с лакеями и придворными, Екатерина привлекла на свою сторону таких могущественных людей, как Кирилл Разумовский и Иван Шувалов. В конце концов даже канцлер Алексей Бестужев оценил потенциал Екатерины и примкнул к ее лагерю. На мужчин в значительной степени опиралась и Елена Блаватская. Они сослужили женщине особую службу в период становления, когда даже к появлению дамы без сопровождения общество относилось с известной долей предубеждения. В продвижении своего поэтического брэнда Марина Цветаева также старалась не пренебрегать мужским окружением. Она всеми силами стремилась получить отзывы известных поэтов, а со многими признанными мастерами вступала в отчаянную переписку. Такие мастера пера, как Волошин и Пастернак, сыграли определенную роль в поддержании авторитета имени поэтессы. Коко Шанель и Айседора Дункан могут служить идеальными примерами использования своего мужского окружения. Знаменитая модельерша была в теплых отношениях с такими признанными личностями, как Тулуз Лотрек, Ренуар, Пикассо, Дягилев, Стравинский. Близкие отношения связывали ее с французским поэтом-мистиком Пьером Ривером и с одним из ближайших родственников английской королевы. Ее романы с великим князем Дмитрием и герцогом Вестминстерским, своеобразные связи с драматургом Жаном Кокто, художником Полем Ирибом и даже шефом немецкой разведки Вальтером Шелленбергом способствовали популярности этой женщины и придавали авторитетности всему, что она делала. Айседора Дункан сумела расположить к себе не только мужчин-знаменитостей, таких как скульптур Огюст Роден, английский дирижер и пианист Чарлз Галле, художник Эжен Каррьер, режиссер Гордон Крэг, поэт с мировым именем Сергей Есенин, но и некоторых влиятельных в обществе женщин. Например вдову Рихарда Вагнера Козиму, которая не раз вставляла доброе словцо об Айседоре. Этот факт танцовщица ловко обыграла в книге о себе. Таким же образом стремились поступать Мэрилин Монро и Мадонна. Последняя обратилась с подбадривающим письмом к признанной кинозвезде Элизабет Тейлор в наиболее сложный для той жизненный момент (удаление опухоли мозга), и после ее поправки Мадонна сумела стать ее подругой. Точно так же в необходимый для нее момент Мадонна предложила Майклу Джексону выйти в свет вместе, что придало рекламному ходу ослепительный блеск. Именно поэтому она вела деликатную осаду такой популярной в Америке личности, как Жаклин Кеннеди-Онас-сис, а отказ вдовы президента США встречаться с нею едва не вверг певицу в депрессию. Что касается Мэрилин, то вся ее карьера опиралась исключительно на расположение мужчин, она была готова к любой форме взаимоотношений с влиятельным мужским окружением для достижения той или иной промежуточной цели, ведущей на пьедестал всеобщего признания. Все женщины в большей или меньшей степени намеревались использовать свое окружение, естественно отдавая предпочтение известным влиятельным мужчинам. Вовсе не обязательными в таких отношениях оказывались интимные связи, хотя часть женщин определенно использовала и это, данное Природой, оружие. Любовь и секс в жизни выдающихся женщин Собственное изображение вместо отражения В мужском восприятии женская натура кажется более романтической, более чувственной и более воздушной, чем мужская. Но достаточно часто это представление, сформированное самими мужчинами, является не более чем отражением их собственных ожиданий. Другими словами, патриархальный уклад общества сделал женщин более слабыми, более хрупкими и более незащищенными, нежели они могли бы быть. И как следствие, более уязвимыми. В условиях маскулинной цивилизации, где государство, законы и мораль созданы мужчиной, психология большинства женщин, и тут нельзя не согласиться с Делиусом и другими представителями американской школы психоаналитики, представляет собой отражение мужских желаний и разочарований. Карен Хорни зашла еще дальше, отмечая, что женщины приспособились к желаниям мужчин и стали считать такое приспособление своей истинной природой. Любопытно, что в амурных делах известных исторических личностей прекрасного пола, отметившихся в истории созданием собственных, признаваемых человечеством ценностей, в большинстве случаев было отведено гораздо меньше места романтике и любви, чем женщинам, посвятившим себя любимым мужчинам. Как правило, женщины, вкусившие сочных плодов успеха, строили свои отношения на основе довольно неподкупного прагматизма и весьма жестких договоренностей с мужчинами. Поскольку им нередко приходилось вступать в прямую или скрытую конкуренцию с мужчинами на профессиональной ниве, в обычной жизни они привыкли доминировать, часто перенося эту привычку и на интимную плоскость. Двигаясь в поисках новой реальности для себя, такие женщины, если только они действительно желали достичь цели, должны были презреть устоявшееся представление о женщине. И они делали это как минимум бессознательно, противопоставляя созданным ориентирам совершенно новые, собственные, и в том числе во взглядах на любовь и секс. Однако ключевым и объединяющим практически всех выдающихся женщин моментом является то, что они и в любви оказались бунтарками, бросающими вызов обществу. И эта плоскость их жизни, независимо от того, насколько реальные ощущения и восприятие ими собственной сексуальности не совпадали с созданными ими же мифами о себе, всегда отличалась от любви «обычной женщины», непременно должна была шокировать окружающий мир, вызывать новые сильные эмоции, способствующие запоминанию образов. Не кривя душой, стоит признать: в каждой женской личности, которую задел непогрешимый маятник Истории, легко найти исключительные, неповторимые черты, являющиеся штрихами к портрету только этой личности. Не исключено, что женщины, стремившиеся быть выразительными и даже крайне эксцентричными во всем, сознательно или бессознательно перенесли эту фееричность и на интимную плоскость. Еще один важный момент, о котором стоит упомянуть: нередко, а пожалуй, даже часто беспристрастный взгляд исследователя интимной сферы известных женщин может отметить присутствие диссоциации между духовной и чувственной любовью – черту, которую психологи считают почти исключительно мужским свойством. Культ любви во имя могущества Наиболее целеустремленные женщины, идущие к достижению власти или к другим открытым формам влияния на окружающий мир, в подавляющем большинстве относились к любви и сексуальным приключениям слишком рационально, редко позволяя себе увлекаться и быть ведомыми в отношениях. Более того, для той части женщин, для которых любовный роман нес угрозу идее или установленному миропорядку, характерно полное подавление собственной сексуальности и отказ от любви в пользу своей идеи. Но даже те случаи, кажущиеся стремлением к свободе в любви, нередко были лишь сфабрикованными мифами или мастерской игрой самих женщин, их хитроумным позерством, актерским искусством, потому что речь шла все о той же тайной борьбе с мужскими устоями, осуществляющейся при помощи исконно женского оружия. Пожалуй, самые уникальные мифы, вынесенные на поверхность современного восприятия волнами исторических летописей, касаются небывалой сексуальной разнузданности египетской царицы Клеопатры и не ведающей границ развращенности Агриппины, жены императора Клавдия. К примеру, Клеопатре приписывают такие вампирические эпизоды, как выбор для себя мужчины на ночь, с тем чтобы утром он был умерщвлен. Сохранились упоминания и о других актах разврата царицы. Египетская владычица действительно умела создать из любовного романа театрализованное представление, причем весьма заманчивое даже для видавших виды римских властителей, однако также очевидна ее исключительная разборчивость в партнерах. Более того, летописи не приводят ни одного имени, кроме Юлия Цезаря и Марка Антония. Агриппина действительно принимала участие в безумных сексуальных представлениях своего брата Калигулы и даже соперничала со своей младшей сестрой за расположение едва ли нормального императора. С целью заговора против Калигулы она совратила известного патриция, формально претендующего на роль наследника, но заговор был раскрыт, она лишь чудом избежала смерти. Позже она обольстила приближенного другого императора, своего родного престарелого дяди Клавдия, с тем чтобы оказаться в его постели. В результате римскому сенату пришлось изменить законодательство, чтобы разрешить такой почти кровосмесительный брак. Но хотя Агриппина действительно претендует на то, чтобы предстать перед потомками сексуальным демоном, дальше реальность слишком явно переплетается со слухами, и в частности о кровосмесительной связи с сыном Нероном. Скорее всего, эти, не имеющие под собой оснований, слухи распространялись приближенными Нерона, которые жаждали пробудить в императоре враждебность к собственной матери, подобно тому как двор Августа искусно навязал римской элите и всему населению Вечного города кровавый и развратный образ Клеопатры, создав иллюзию невероятной угрозы для всей империи. Несмотря на присутствующие в литературе многочисленные сальные намеки на развращенность Клеопатры и Агриппины, более поздние исследования вполне аргументированно свидетельствуют, что имевшие место любовные интриги предпринимались этими женщинами исключительно ради власти и социального статуса. Они действовали как высокоточное оружие при тщательной избирательности целей, и очень сомнительно, чтобы мастерские совращения, осуществленные этими женщинами, имели хотя бы косвенную связь с их чувственными желаниями. Действительно, гораздо чаще талантливые женщины использовали свою сексуальность и фантастическую изобретательность в создании обстановки, наполненной ароматом эротизма, почти исключительно для привлечения мужчин на свою сторону, использования реальных и мнимых возлюбленных для достижения совершенно иных целей, среди которых безопасность и стремление к власти занимали центральное место. Почти, потому что Клеопатра, окажись Антоний великим воителем, жила бы с ним как жена и подруга, а Агриппина, найдись в империи мужчина с волей Цезаря и статусом наследника, могла бы также вернуться к традиционной роли женщины. И еще потому, что Клеопатра, возможно, испытала короткие моменты счастья от близости с Цезарем и Антонием, тогда как Агриппина, прожив на вершине власти жизнь без подлинной любви, оказалась одинокой, опустошенной и преданной даже собственным сыном. Итак, эти женщины были слишком мудры и осторожны, чтобы позволить себе сексуальные излишества. Они виртуозно играли мужским миром, возбуждая его любопытство и непреодолимое вожделение, но пресс общественного порицания и прямо связанная с этим перспектива изменения статуса не позволяли им заходить слишком далеко. Риск оправдывался лишь тогда, когда ставки были достаточно высоки. Клеопатра совратила Цезаря и Марка Антония вовсе не из страстной любви к этим мужчинам, она совсем не была ослеплена чувственной страстью. Эти мужчины давали ей возможность небывалой социальной свободы, пытаясь сделать ее зависимой от своих действий, они дарили египетской владычице несоизмеримо большую независимость от потрясений империи. И в конце концов, сами того не замечая, диктатор и триумвир подпали под колдовские чары ее обаяния. Агриппина действовала менее изощренно с точки зрения дипломатии, но она поражала современников таким невиданным напором откровенности, таким преступным презрением норм, что внушала страх и вожделенную страсть одновременно. При этом она никогда не преступала свой женский Рубикон, если речь не шла о жизни и смерти; другими словами, ее отчаянная смелость в отношениях с мужчинами была продиктована ужасом смерти и волей к жизни. Отказ от любви во имя могущества Для женщин, имеющих понятную цель, ясно выражаемую в конкретных достижениях типа влияния и власти, любовь и сексуальные отношения с мужчинами неизменно оказывались вторичными: не исключено, что как раз в силу совмещения ролей и смещения поля соперничества на мужскую половину поля. Совмещать же любовь с идеей удавалось лишь очень немногим, достигшим неограниченной свободы. Примечательно, что даже в таких случаях рамки общественного мнения для большинства из них оставались непреодолимыми тисками. Исторические источники сохранили довольно много вызывающих материалов о гипертрофированной чувственности Екатерины Второй. Но царице, играющей на сцене мужскую роль и беззастенчиво меняющей фаворитов, пожалуй, лишь на первом этапе – от Станислава Понятовского до Григория Потемкина – была свойственна подлинная эмоциональная вовлеченность и романтическая любовь. Поиск любви закончился осознанием невозможности создать семью – в силу угрозы положению, о чем ее настойчиво предупреждали Шувалов и другие пользующиеся доверием высокопоставленные чиновники. Зато социальное положение позволило открыть для себя тщательно маскируемое полигамное желание и породило мужскую диссоциацию между духовной и чувственной любовью, другими словами, осознанное разделение ощущений на романтические, возвышенные и чисто физическую, животную, страсть. Причем ни томление по сильному мужчине-спутнику, ни чувственные желания ко времени осознания своей роли уже никогда не ослепляли императрицу – власть и управление государством всякий раз оказывались выше любви. Подобную историю несчастной любви можно рассказать и о маркизе де Помпадур, любовнице Людовика XV. Достигшая головокружительных высот власти благодаря постельному искусству, она была духовно одинока и холодна. Эта женщина явилась зеркальным отражением сексуальных желаний монарха, максимально эксплуатируя эту сферу для достижения власти, положения в обществе и сопутствующего этому богатства. Но такая изысканная форма проституции, похоже, не принесла душевного облегчения: секс с монархом оставался всего лишь сексом, духовная близость и дружба носили весьма условный, преимущественно односторонний характер. Более того, внешне необузданный эротизм оказался лишь игрой в страсть, поскольку давался болезненной и, по всей видимости, фригидной маркизе нелегко, через силу. Жизнь наверху оказалась вечной борьбой за власть и лишь относительно независимым существованием – в неописуемой роскоши, но лишенным человеческого тепла и любви. Маркиза де Помпадур, которая приобрела свое влияние благодаря искусству любви и совращению короля Людовика XV, в конечном счете была равнодушна не только к многочисленным мужчинам двора, но и к самому Людовику. Ее редкий дар воспламенять был результатом борьбы за социальное положение, а не за удовлетворение собственного сексуального желания. Отдавая себя во власть влиятельного самца, она преследовала цель оказаться для него желанной самкой, а затем и преданной подругой, но ее желание не подстегивалось собственной страстью. Страсть была вынужденной рельефной декорацией, которая нужна мужчине. В любом случае, представление общества о рамках поведения женщины не только влияли на мотивации обычных женщин, но и касались выдающихся личностей прекрасной половины человечества. Несколько трансформированной, внешне «очеловеченной» и более цивилизованной оказалась жизнь во власти Маргарет Тэтчер. На первый взгляд, Железная леди – одна из немногих женщин от власти, которая сумела не отделять от своей четко поставленной цели то человеческое, что присуще любой женщине. Но если вникнуть в ситуацию глубже, черты наигранности проступят сквозь тщательно и профессионально нанесенный политический макияж. Вторичность любви и семьи прослеживается на незавидном положении мужа при жене-премьер-министре, слишком условной заботе о сыне и слишком большом пристрастии к политике. Была ли любовь в жизни суровой и сдержанной Мэгги? Возможно, да, если говорить о первых годах замужества. Но со временем игра современного политика и государственного деятеля стал а настолько объемной, что заполнила весь внутренний мир азартного игрока, не оставляя места для другого выбора. И Маргарет Тэтчер не стала исключением; можно дискутировать о ее теплых семейных уик-эндах, однако «удельный вес» жены и матери был в ее положении настолько ничтожен, а «дело» – настолько весомее всего остального, что можно говорить о вытесненной чувственности и сознательном отказе от влечений. Кроме того, постоянное нахождение среди наиболее влиятельных политиков планеты мужского пола и неминуемая трансформация восприятия образа сильного и привлекательного мужчины вряд ли способствовала сохранению адекватного уровня чувственных отношений с мужем, который, объективно, к моменту премьерства своей супруги уже не соответствовал ее статусу. С того времени социальное положение стало руководить семейным укладом, и, по всей видимости, это не вызывало дискомфорта у первой леди Великобритании. Кстати, даже в условиях отсутствия шансов на флирт она не скрывала явных симпатий к президенту Соединенных Штатов Рональду Рейгану. Поэтому в случае с Маргарет Тэтчер есть смысл говорить о сублимации эмоций, связанных с отношением к противоположному полу. Кажется, что порой для достижения цели, более высокой, чем любовь, женщины сознательно боролись со своей чувственностью и влечениями. Говоря о таких известных исторических фигурах, как княгиня Ольга или Мария Склодовская-Кюри, можно отметить подавление сексуальности на этапе трансформации полоролевой функции. Ведь и киевская княгиня, и Мария Склодовская-Кюри испытали период привычной для общества роли, когда женщина, являясь матерью и подругой своего избранника, больше сосредоточена на потомстве и помощи мужу, нежели на личных достижениях. Однако Ольга опасалась за жизнь сына Святослава, а также за репутацию семьи, принявшей управление государством. Любовь и чувственность оказались обреченными на вытеснение в пользу целей, кажущихся более высокими. Похоже, это далось княгине не так уж легко, потому что ее обращение к религии можно расценить как создание духовной опоры для обретения внутреннего спокойствия и гармонии. Таким же образом объясним и сексуальный аскетизм Марии Кюри, которая даже одеваться после смерти мужа стремилась так, чтобы не выпячивать свою половую принадлежность, очевидно стремясь избавить себя от лишних переживаний и сосредоточиться исключительно на научной работе. Отказ от любви можно зафиксировать и в жизни воительницы Жанны Д’Арк. Несмотря на вольные пассажи некоторых авторов, и в том числе Вольтера, нет никаких реальных подтверждений влюбленности или сексуальных отношений девушки. Напротив, есть прозрачные намеки на то, что всесторонние проверки ее двором Карла Валуа подтвердили наличие девственности. Не вдаваясь в причины отказа от любви, можно констатировать: война и идея освобождения Франции оказались для Орлеанской девы несоизмеримо выше любви и земных радостей. Информация об интимном мире Елены Блаватской настолько противоречива, что говорить о, скажем, любовных приключениях этой женщины в так называемый «домессианский» период можно более чем осторожно. Однако, опираясь на объективные факты – одиночество этой женщины, отсутствие семьи и, естественно, любви, – можно утверждать: даже имей место те сексуальные вольности (и в том числе интимная связь со своим соратником полковником Олкоттом), о которых упоминают некоторые авторы, они имеют слишком мало отношения к любви и истинной страсти. Приключения молодости остались лишь упоительными увлечениями, глотками воды обезвоженного пустыней путника, они не вели ни к какому союзу, они никогда не могли бы стать приоритетом для женщины, искавшей свою реальность в сложном и противоречивом мире, базирующемся на мужском представлении о женщине, которое Блаватская напрочь отвергала. Она, похоже, не допустила в свое сердце любовь, поскольку любовь в традиционном представлении ее современников предусматривала подчинительную роль женщины. Но такая трансформация сознания содержала губительный яд для женского естества, и в результате даже обычная привязанность часто оказывалась чуждой для создателя мистической «Тайной доктрины». Ее жизнь завершилась вместе с написанием книги – единственным делом, на котором была сосредоточена эта женщина… Искусительницы наполовину Как тонко заметил Шодерло де Лакло, женщины, осознавшие, что воображение опережает действительность, а само наслаждение всегда ниже, низменнее представления о нем, очень искусно играли на струнах мужского воображения, представляя многогранные и будоражащие формы своей исконной силы – обольщения. Не только для власти использовали женщины свою непостижимую и могучую силу очарования. Многие известные личности были одновременно и известными искусительницами, сделавшими своей стратегией откровенную эксплуатацию сексуальности и обаяния. Айседора Дункан, Мэрилин Монро, Мадонна – наиболее яркие примеры женщин, которые с упоением играли пламенем собственной страсти. Небезынтересно, что они почти всегда лучше мужчин управляли ситуацией: как только возникала угроза социальному положению или появлялся другой, более весомый объект, изящная женская ручка поворачивала краник, пресекающий поступление питательного кислорода любви. Айседора Дункан рассматривала мужчин как увлечение для души, а потеря легкомысленного и ветреного Сергея Есенина явилась для нее ударом скорее потому, что не она поставила привычную точку на отношениях. Женщина, прямо не используя любовные романы для продвижения своей цели, всячески выставляла их напоказ, предавая огласке и провоцируя скандалы. Это и была своеобразная форма использования сексуальных приключений – для создания резонансного и звучного образа в обществе, сотворение ореола значимости и сводящего с ума обаяния. Открыто презирая институт брака, она соблазнила известного театрального художника Гордона Крэга, имевшего к тому времени семью. Не меньшим взрывом для общества стала ее скандальная связь с миллионером Пэрисом Зингером, тоже семейным человеком и к тому же имеющим пятерых детей. Любовные истории случались, как будто происходила цепная реакция. А самым вопиющим вызовом оказался брак с Есениным, тоже скорее имевший имиджевую цель, чем содержавший страсть. Мэрилин Монро была одной из тех женщин, которые виртуозно создают из своего образа отражение мужских фантазий. Поэтому неудивительно, что откровенная, бесчисленная и почти беспрерывная вереница связей призвана была решить задачу продвижения этой женщины на олимп кинематографа. Несколько позже, когда имя Мэрилин Монро уже стало символом американской киноиндустрии, увлечения мужчинами стали завершаться замужеством. Однако серии увлечений, кажущиеся более глубокими, всякий раз оказывались не похожими на любовь. Возможно, страсть появлялась, но привязанность быстро исчезала. Вероятно, играя в любовь, испытывая свои чувства для других целей, Мэрилин оказывалась не готовой к духовному единению и, в конце концов, к любви в целостном понимании этого слова. Лишенная с раннего детства материнской и отцовской любви, получившая ранний сексуальный опыт, женщина оказалась в духовном тупике: обладая несомненным шармом, она легко могла влюбить в себя даже президента страны, зато сама была не способна к глубоким чувствам. Мэрилин Монро в юности не чуралась показной сексапильности, стараясь представить себя как можно более откровенно и даже вызывающе с точки зрения демонстрации формирующихся соблазнительных контуров. Но это было не что иное, как гипертрофированные попытки брошенного ребенка обратить на себя внимание окружающих – крик души заблудившегося в городских джунглях человека, который использовал сексуальность как некую яркую лампочку для привлечения людей-мотыльков. Единственная цель такого поведения – почувствовать себя полноценной частичкой социума, стать объектом заботы и ласки, ощутить в себе сладострастное и необратимое стремление к любви. Но те же психологические проблемы, которые толкали Мэрилин Монро к демонстративной внешней сексуальности, одновременно вызывали и внутренние барьеры для реализации чувственных влечений и пробуждения настоящей любви. Мадонна просто перешагивала через мужчин, когда они исчерпывали свои возможности продвижении идей в шоу-бизнесе. Эта женщина вампирического типа доминировала даже в сексуальных отношениях. Как и Мэрилин, она была в значительной степени лишена в детстве той необходимой дозы теплоты, которая учит единению духовной и чувственной любви. Но, осуществив при помощи мужчин и своей собственной напористости восхождение в шоу-бизнесе, сделав из своего имени брэнд, женщина ощутила влечение к традиционной функции. Обрести себя как подруга и мать оказалось нелегко для натуры, жаждущей манипулировать чувствами масс. Но, похоже, ей удалась и эта задача, принимая во внимание реализованный союз с преуспевающим режиссером Гаем Ричи. Действительно ли это оказался первый опыт реальной любви после нескончаемой серии обычных сексуальных приключений, утверждать сложно. Однако знаковым для исследования этой сферы является бесспорный факт стремления, осознанного или бессознательного, к моногамной ячейке, преобразовывающейся в монолит при гармоничном взаимопроникновении мужского и женского. Симптоматично, что выбор этот был сделан женщиной, достигшей полной независимости, имеющей не подлежащий сомнению социальный статус. Однако, как и могущественные женщины во власти, эти искательницы новых ориентиров для женщины сумели сломать двойной стандарт сексуальности: представление общества о росте статуса юношей в связи с активным сексуальным поведением и негативный стереотип о снижении статуса девушки и даже некоторой потере перспектив в связи с началом сексуальных отношений. Такие женщины, как Айседора Дункан, Мэрилин Монро или Мадонна, постарались, и небезуспешно, навязать обществу современников новые, вопиющие и отменяющие все устоявшееся, стандарты. В их необычайной сексуальной смелости, подчеркивающей основную профессиональную деятельность, тоже заложена часть стратегии успеха, причем эта часть весьма действенна. Моменты слабости или моменты истины И все же природа каждого человека двойственна, и даже сильные самостоятельные личности в хаосе человеческого муравейника искали свои половинки. Часто основой их стремления было природное желание объединения женского и мужского в единую гармонирующую субстанцию жизни и энергии, которая способна развиться до духовного роста, внутренней стабильности и сексуальной гармонии. Достижение такого состояния – крайне редкое явление как среди выдающихся личностей, так и в унылой среде обывателей. Оно возможно при одновременном росте личностей, не столько идущих рука об руку, сколько имеющих единую цель, схожий по мощи интеллектуальный и энергетический потенциал. Среди известных женщин таких примеров почти нет; союзы с мужчинами были для выдающихся личностей вторичными, секс и любовь при их естественности никогда не становились в жизни всем, а свое дело поглощало их целиком. В то же время можно говорить об отчаянных и смелых попытках найти гармонию в союзах талантливых женщин, которые, признавая мужской потенциал своих избранников и «взращивая» в них выдающиеся качества, одновременно развивались и сами. Конечно, гармоничными союзы Ливии Друзиллы и Октавиана Августа, Марии Склодовской и Пьера Кюри или Агаты Кристи и Макса Мэллоуэна можно назвать лишь с большой натяжкой. В первом случае, хотя общей идеей была забота о развитии великой империи, нельзя говорить о полноценных узах в силу отсутствия сексуальной гармонии и едва ли не противостояния в конце жизни, когда Ливия повела свою собственную игру в государстве без учета мнения угасающего императора. Второй случай можно было бы назвать редкой гармонией, если не принимать во внимание тот факт, что как самостоятельная выдающаяся личность Мария Склодовская-Кюри раскрылась уже после трагической смерти мужа, после отказа от любви и заметной трансформации полоролевой функции. Интересен союз Агаты Кристи и Макса Мэллоуэна, которые достигли высокого уровня взаимопонимания и остались при этом самодостаточными развивающимися личностями. Но также объективно, что сосредоточенное духовное одиночество писательницы было настолько сложившимся фактором жизненного уклада, а отсутствие общих детей – настолько разъединяющим моментом, что даже этот союз не может претендовать на гармоничность созданной мужчиной и женщиной ячейки. Сложно утверждать, присутствовала ли любовь в душе Ливии Друзиллы, но и Мария Склодовская-Кюри, и Агата Кристи, несомненно, испытывали к своим мужьям это святое и благородное чувство. Этим женщинам в значительной степени удалось, оставаясь подругами своих мужей, развить свою личность и свою идею. Это стало возможным не столько вследствие наличия у женщин таланта, сколько в силу адекватного отношения к ним спутников – любви, уважения и всяческого ободрения своими действиями. Достаточно сложным оказался поиск любви в жизни таких женщин, как Марина Цветаева, Софья Ковалевская, Жорж Санд. Как и в случаях, упомянутых выше, тут есть все основания говорить о стремлении к любви и отказе от эксплуатации чувственной сферы для решения собственных задач. Для всех трех женщин характерна переоценка любви, гипертрофированное стремление компенсировать в любовной сфере отсутствие материнской и особенно отцовской любви в раннем детстве. Хотя немало написано о роковой роли матери Цветаевой в формировании поэтического таланта и тонкой чувствительности знаменитой дочери, однако материнская и еще больше отцовская отстраненность от детей сделала свое разрушительное дело в формирующихся личностях. Среди бесспорных доказательств недостатка любви – недовольство Марины собственной наружностью, низкая самооценка как формирующейся женщины, душевные метания и даже тяга к суициду. Отсюда проистекает и довольно ранний сексуальный опыт, а также смелое решение создать семью, – все это напрямую связано с маниакальным поиском любви и счастья в союзе. Некоторые исследователи жизни поэтессы говорят о «бесчисленных любовных письмах, адресованных первым попавшимся людям». Действительно, пытаясь найти любовь в течение всей жизни, Цветаева больше стремилась разобраться в себе, а не сосредоточиться на объекте любви. Объектом оставалась она сама, анализируя, переживая и бесконечно мучаясь. Похоже, что, как Мэрилин Монро, Елена Блаватская и в значительной степени Мадонна, испытавшие недостаток любви в детстве, она была не способна любить, хотя пыталась решить эту задачу путем непрерывного поиска объекта своей любви. Она пыталась испытать все – от гомоэротической связи до аномального возвышенного почитания, как, например, ее почитание Рильке. Широкий диапазон любовных поисков привел ее в конце концов в начальную точку – к мужу. Но верность она хранила лишь творчеству… Не менее сложны любовные поиски Софьи Ковалевской. Нелюбимая и забытая дочь поглощенных собой родителей также с фатальной отрешенностью стремилась к любви. Но так же, как и у Цветаевой, это была невротическая поглощенность собой, а не желание создать фундаментальный союз, основанный на любви и понимании. Даже близкие ей люди признавали «дисгармоничность натуры» женщины-математика, а раннее замужество и непреодолимая ревность, безусловно, проистекали из развившейся боязни оказаться нелюбимой и одинокой, из чувства неполноценности и низкой женской самооценки, которая настойчиво компенсировалась научными достижениями на фоне удручающих истерик и депрессии. Жорж Санд считали фригидной женщиной, не способной любить, страдающей меланхолией и впадающей в ужасные приступы, в которых депрессия сменялась безудержным весельем. Психиатрические комментарии поведенческих реакций французской писательницы содержат недвусмысленные намеки на расстройство половой идентификации, подтверждением чего служит копирование внешних признаков противоположного пола как отражение неудовлетворенности своим биологическим полом. Тем не менее, среди любовных партнеров Жорж Санд называют как актрису Мари Дорваль, так и яркого мужчину Альфреда де Мюссе. А Андре Моруа в биографическом произведении о жизни писательницы даже упоминал совет врача, рекомендовавшего ей любовника, поскольку ее здоровье «под угрозой из-за избытка жизненных сил». Так или иначе, этот образ содержит, наряду с невротическим поиском любви, диссоциацию между чувственными ощущениями и духовным миром женщины. Ей, как и Елене Блаватской, Софье Ковалевской, Айседоре Дункан, была ненавистна подчинительная позиция женщины в любой форме союза с мужчиной. Однако она не могла полностью вытеснить чувственные желания сосредоточением на профессиональной деятельности или отдаваться влечению с той восторженной непосредственностью, на которую была способна лишь абсолютно уверенная в себе и в своей женской привлекательности натура. Женщины власти и женщины, для которых любовь оставалась вторичной, были способны с легким сердцем растоптать некогда любимого мужчину. Борясь за власть, Агриппина ни минуты не сомневалась в том, что нужно подготовить заговор против брата-императора, а позже отравить мужа-императора, благосклонности которого она с такой настойчивостью добивалась. Властолюбивая Екатерина Вторая очень спокойно восприняла человеческое падение и смерть Григория Орлова. Елена Блаватская ни во что не ставила Генри Олкотта, хотя для него она сама была богиней и демоном в одном лице, которому он с фанатической религиозностью поклонялся. Для Мэрилин Монро и Мадонны мужчины были не более чем пешками на шахматной доске, хотя обе они подсознательно стремились к созданию традиционной модели взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Но дело даже не в том, чем были мужчины в жизни выдающихся женщин. Гораздо более важным представляется тот факт, что, даже испытывая глубокое влечение к противоположному полу или невротическую потребность любви, эти женщины демонстрировали поразительное единодушие в деле достижения независимости и духовной самодостаточности. Любовь и секс неизменно оказывались на втором плане или еще дальше, несмотря на душевные волнения и физические недуги в связи с их недостатком или отсутствием. Вряд ли возможно утверждать, что бегство в мужской мир ощущений и предпочтение значительной частью известных женщин мужских качеств были лишь своеобразной защитой от скрытых мазохистских стремлений. Однако эти женщины своими установками определенно опровергли теории некоторых популярных психоаналитиков, например Хелен Дойч, Карен Хорни или Шандора Радо. В частности, о том, что подавляющее большинство женщин мазохистичны в своей установке по отношению к половой жизни и репродукции и что в несексуальной установке к жизни мазохистские тенденции у них проявляются чаще, чем у мужчин. Хелен Дойч, среди прочего, утверждает, что женщины в той или иной мере обречены быть фригидными, если при половом акте не почувствуют себя изнасилованными, обиженными или униженными. Или, быть может, выдающиеся женщины представляют собой категорию женской психопатологии? В то же время вышеупомянутое утверждение Хелен Дойч представляется вторичным, и не только применительно к стратегиям выдающихся женщин. Хотя бы потому, что современная женщина под влиянием феминистских установок все более склонна к разделению любви и секса, что раньше приписывалось почти исключительно мужчинам. Так, исследовательница женских мотиваций психолог Мариз Вайан в вышедшей в начале нового столетия книге «Как любят женщины» утверждает: «Сексуальность – это ингредиент жизни, но не всегда любви. Эти вещи могут успешно сочетаться, но можно любить одного мужчину, а испытывать наслаждение с другим». Иными словами, современное вытеснение любви становится довольно популярным в женском мире в целом, а не только там, где речь идет о высших достижениях. А Мишель Палуди в книге «Психология женщины» констатирует прямые призывы к современной женщине «вести независимую сексуальную жизнь». Многие из тех, кто навязывает установки современной женщине, одобряют лесбийские отношения как путь к свободе женщины и возможность самостоятельно контролировать свои репродуктивные способности. Что же касается стратегий выдающихся женщин, то среди этих полярных мнений гораздо более важным представляется другой аспект: насколько первый опыт любви и эроса отразился на установках женщин к тем достижениям, которые привели их на скрижали Истории. Действительно, объективный взгляд на формирование их мотиваций свидетельствует о том, что интимная плоскость жизни, первая любовь и первый эротический опыт сыграли значительную роль в появлении странных влечений к достижениям. Маргарет Тэтчер, Мария Склодовская-Кюри испытали чувство горького разочарования в первой любви в связи с несоответствием их социального статуса статусу объекта их вожделений – чтобы со временем сформировать устойчивую установку на поиск альтернативных путей признания, движение к любви через усиление характеристик, внешней привлекательности оболочки. Агата Кристи и Мэрилин Монро испытали подобную фрустрацию в неудавшемся замужестве, что также стало ускорителем в напряженном движении к своей модели существования, предусматривающей чью-то любовь (пусть даже любовью масс) к своей персоне. Но если готовившаяся к скромной жизни домохозяйки Агата Кристи избрала интеллектуальную сферу, то скитавшаяся по жизни Мэрилин Монро с ее ранним крайне негативным сексуальным опытом (две попытки изнасилования) избрала экстравагантные способы «продажи» своей внешности. В значительной степени мужская инфантильность Петра III и откровенно печальные для психики результаты замужества отразились на стратегии Екатерины Второй, сделав ее непримиримой и жесткой по отношению к мужчинам. Ранний сексуальный опыт сыграл ключевую роль в создании жизненных стратегий таких женщин, как Агриппина и Мадонна, поскольку они с юных лет уяснили, какую мишень представляют собой для мужского мира, и с этого же времени начали стремительное обучение мудрости использования своего уникального оружия. Свои стратегии они, так же как и маркиза де Помпадур, построили на прагматичной эксплуатации сексуальной сферы. При этом ключевую роль для всесильной фаворитки французского короля сыграл пример собственной матери, которая обеспечила выживаемость семьи за счет прозрачного и недвусмысленного использования женского очарования и интимной плоскости отношений с мужчинами. В некоторых случаях наблюдения детского периода формируют отказ подчиняться правилам патриархального общества: увидев горькую судьбу матери, Елена Блаватская не столько поступила издевательски по отношению к своему престарелому мужу, сколько демонстративно надругалась над самими общепринятыми правилами. Перенесенный на себя негативный опыт любви матери сыграл очень существенную роль в создании собственной модели жизни. Вполне вероятной также представляется гипотеза о том, что именно неспособность Жанны д’Арк к адекватно воспринимаемой мужчинами женственности, а значит, и к сексуальности, явилась толчком для создания для себя иной роли, миссии-эрзаца для замены этой неспособности излучать сияние Инь. Стратегия Ливии Друзиллы, основанная на тайном истреблении своих конкуренток и уничтожении соперников своего мужа, также проистекает из внутренней неуверенности и сексуальной неполноценности, в чем она имела возможность убедиться в первые годы замужества. Казалось бы, первый опыт интимного общения с противоположным полом таких любвеобильных женщин, как Айседора Дункан или Марина Цветаева, мало соотносится с их стратегиями. На самом деле именно представление своего сложного мира сексуальных идей содействовало внедрению образов в общественное сознание если не больше, чем их профессиональная деятельность, то соизмеримо с нею. Итак, многогранная интимная плоскость выдающихся женщин на поверку оказывается очень важным фактором в реализации их идей, причем даже когда любовь и сексуальность по каким-либо причинам сознательно вытесняются из жизни. Несмотря на противоречивые рассуждения психоаналитиков относительно сексуальных мотиваций женщин, говоря о выдающихся личностях женского пола, важно признать: их повышенная сексуальность или отказ от эроса, эксплуатация ими своего очарования или уход от поиска любви всегда были их собственным выбором, их собственным решением, их безоглядным восприятием существующего мира. Сегодня, в начале XXI века, все чаще приходится слышать утверждения о том, что женщина, не владеющая своим телом и не контролирующая его, не может считать себя свободной. Если это так, то те немногие женщины, которые достигли успеха и попали в Историю в эпоху жесткого патриархата, действительно опередили время, потому что они сделали себя свободными духом и телом, ориентируясь исключительно на свои собственные решения. Впрочем, правда и то, что подавляющее большинство людей верит в праведность и гармоничность союза мужчины и женщины. Хотя даже легенды дают представление о том, что могущественные мужчины теряют свою уникальную силу, как только позволят женским чарам околдовать себя, то есть противоборство между полами существовало и будет существовать во все времена. Но женщина-подруга, сливая Инь с Ян избранника, напитывает его энергией и прощает временное бессилие; женщина-отступница, напротив, порождает в мужчине лишь вожделение, делая его фатальным для искателя любовных приключений. Чувство истории – «маркетинговая ориентация» Большинство выдающихся женщин, подобно гениальным мужчинам, обладали неким чувством, названным историком Майклом Грантом «чувством истории». В представлении современных психоаналитиков, стимулом для активного продвижения своего имени на скрижали истории часто оказывалась погоня за соответствием образа избранной роли. Этому посвящались неимоверные усилия в обществе, деликатно названные Эрихом Фроммом «маркетинговой ориентацией». В извержении своего душевного вулкана вполне естественным представляется стремление многих женщин зафиксировать смежными «достижениями» свои успехи. Порой даже такое сокровенное и величественное понятие, как любовь, у тех, кто сломя голову гнался за успехом, оказывалось подчиненным «маркетинговой ориентации». Наиболее явно это проступает в действиях тех женщин, которые стремились восполнить имидж соответствия. Великой царице должен соответствовать не менее великий избранник, и в этом одна из причин совращения Клеопатрой сначала Юлия Цезаря, а затем Марка Антония. Они были способны не только защитить Египет от воинствующего Рима, но и «подтвердить» ее собственную царственность. Став подругой выдающихся личностей, Клеопатра в глазах современников и будущих поколений должна была выглядеть уникальной женщиной с потрясающими способностями. Это, бесспорно, были достижения самой властительницы Египта, ее «чувство истории» и убедительная стратегия поглощения имиджей известных в обществе мужчин. Айседора Дункан совершенно осознанно двигалась навстречу русскому поэту с мировым именем Сергею Есенину, несмотря на возрастную разницу почти в полтора десятилетия. Она говорила на трех языках, но не знала русского. Он не хотел понимать любой другой язык, кроме русского. Было ли это любовью? Или, быть может, скорее всего лишь само-гипнотическим воздействием, выраженным желанием не столько продлить свое женское долголетие, сколько попасть в Историю. Могла ли искренне любить Коко Шанель, и почему она выбирала преимущественно известных людей? Не для того ли она стремилась к знакомствам, а порой и к близким отношениям, чтобы подчеркнуть свое отношение к нетленному и вечному? Ведь эта одаренная женщина не могла не понимать, что такие имена, как Пикассо, Кокто, Черчилль, непременно окажутся в летописи цивилизации. Как можно охарактеризовать любовный роман Мэрилин Монро с президентом Соединенных Штатов Джоном Кеннеди? Едва ли это был эмоциональный взрыв, скорее намеренно купленный входной билет в Музей истории XX века. Вслед за Мэрилин, и словно соревнуясь с нею, Мадонна пыталась наладить отношения с сыном убитого президента – Джоном Кеннеди-младшим. Настойчивая переписка Екатерины Второй с Вольтером, попытка Елены Блаватской оценивать ход и развитие цивилизации, письма Цветаевой к Рильке и Пастернаку, намеренное «увековечивание» Марией Кюри радия и первого исследователя радиоактивности Пьера Кюри – все это акты незаметного причисления себя к Истории. Оценивая стратегии прекрасной половины человечества в целом, нельзя сказать, что женщины не использовали традиционных, свойственных мужскому миру, форм воздействия на окружающих. Однако практически во всех случаях, когда речь идет о выдающейся личности, мы имеем дело с гораздо более широким манипулятивным арсеналом, нежели тот, которым располагали прямолинейные мужчины. Действительно, женщины, достигшие успеха на определенном поприще, неизменно оказывались более изобретательными, более гибкими и более артистичными. Причем в то время как мужчины в построении манипулятивных схем сосредотачивали усилия преимущественно на объекте агрессии, значительная часть женских усилий направлялась на совершенствование собственного образа, овладение способностью виртуозно менять маски, с хирургической точностью подбирая необходимые для ситуации полутона. Религиозные таинства и мистика всегда играли заметную роль в создании исключительно женских элементов воздействия. К примеру, Клеопатра придавала религиозным символам большое значение, создав в своем образе лик богини Исиды и сумев навязать его современникам. Хотя этот ход был направлен на демонстрацию народу Египта своего могущества и еще больше – на подготовку Рима к имперским амбициям, он имел для женщины и важный внутренний контекст. Осознавая, что при живой жене в Риме ее избранник не может вступить с нею в законный брак, Клеопатра путем божественного брака «узаконила» свои отношения с Марком Антонием (он тоже играл роль то Осириса, то Геракла, то Диониса). И дело даже не в том, что и такая, казалось бы, самодостаточная фигура, как царица Египта, нуждалась в мужской поддержке: психологической, социальной и физической. Ей нужен был влиятельный правитель, который официально провозгласит ее могущественность и узаконит ее желание возродить империю Птолемеев. Возможно, если бы это могла сделать женщина, Клеопатре было бы этого достаточно. Но Римской империей правили мужчины, поэтому Клеопатра стремилась, чтобы возле нее был адекватный, то есть соответствующий имперскому и божественному образу, мужчина. И если в этом образе чего-то недоставало, то при помощи культа, мистерии и мистических таинств, подкрепленных «невесть откуда появившимися» пророчествами, Клеопатра создавала это сама, в чем добилась колоссальных результатов, судя по тому, что Антоний не только провозгласил ее царицей царей, пожаловав едва ли не четверть империи, но и заставив содрогнуться Рим. Божественный перст, диктующий предназначение миссии, сумела вспомнить даже необразованная крестьянка Жанна д’Арк. Она твердила о голосах с небес, призывающих к освобождению Франции, словно заклинания небесного заговора. И они, хотя не помогли девушке, вошли вместе с нею в Историю, волнуя воображение слишком впечатлительных исследователей того, что покоится под вековой пылью. Культ высшего разума довольно умело использовала и Елена Блаватская. Она часто вспоминала «учителей», отмечая, что ее деятельность освящена и предопределена. Она добилась того, что толпы почитателей поверили в великое предназначение этой женщины. А «Тайная доктрина» закрепила и «узаконила» ее «посредничество» с высшим разумом. Выдающиеся женщины умели создавать себе изощренные монументы, а их изощренности порой могли бы позавидовать и самые талантливые мужчины. Почти все они писали книги и мемуары, но зачастую прибавляли множество иных, сопутствующих запоминанию, «продуктов» своей активной деятельности. С Ливией, Агриппиной и Агатой Кристи потомки связывают яды и понимание каких-то колдовских таинств, скрытых от обычного человека завесой мистики. Елена Блаватская запомнилась демонстрацией психоэкзотерических сил, способностью воздействовать на предметы, завораживающей силой медиума. Екатерина Вторая выпускала бесчисленные медали, заботилась о расширении границ империи и росте ее авторитета. Различные замысловатые памятники и необычные носители, связанные с известными именами, характерны для всех выдающихся женщин. Маркиза де Помпадур приложила руку к созданию во Франции фарфорового производства. Айседора запечатлелась в порыве босоного танца, Агата Кристи и Софья Ковалевская расширили представление о границах развития интеллекта женщины, Мария Склодовская-Кюри оставила о себе четкую ассоциацию с радием. Коко Шанель оставила после себя маленькое черное платье и духи Chanel № 5, вечные свидетельства ее великолепного и изысканного вкуса. Цветаева вывернула наизнанку любовь, а Мэрилин Монро и Мадонна – секс… Используя и создавая новые символы, они и сами становились символами. Все они действовали в меру возможностей своего разума, духовных и физических сил, в меру способностей противостоять преимущественно враждебной социальной среде. Но все они непременно ДЕЙСТВОВАЛИ. Заключение Не будем лукавить: стремление женщин к самодостаточности ненавязчиво стимулировали сами мужчины – многовековой эксплуатацией женщин и неуклонной солидарностью в своем желании заставить женщину служить патриархальному миру. На протяжении длительного времени женская инстинктивная природа подвергалась гонению, грабежу и злоупотреблениям, справедливо отмечает Кларисса Пинкола Эстес, современная исследовательница женской психологии. В то же время лучшие мужчины всегда осознавали скрытую силу женщины, иначе бы Софокл не выдал так горячо любимое Маргарет Тэтчер изречение: «Стоит один раз поставить женщину наравне с мужчиной, как она начинает его превосходить». Следует признать, что пространство успеха не безбрежно: его можно заполнить, лишь отвоевав у других. Пространство успеха заполняется одними исключительно за счет других, и эта суровая аксиома жизни тождественна для всех живых существ планеты. Появление новых теорий о роли и предназначении женщины, современные психоаналитические исследования, связанные с коррекцией личности женщины, и особенно призывы женщин жить для себя, пользоваться правом выбора – все это одно из проявлений эволюции взглядов на развитие общества. Женщины, сыгравшие роль «отступниц», внесли весомый вклад в восприятие возможностей полов и расширение возможностей для женщин в современном мире. Безусловно, человечество никогда не будет воспринимать однозначно феминистские настроения, так же как не всегда при ближайшем рассмотрении станет восхищаться мужскими типами поведения женщин, добившихся признания и успеха. В коллективном восприятии нашей цивилизации уже утвердилась и продолжает развиваться довольно небезопасная тенденция: самые запоминающиеся женские образы непременно обладают ярко выраженными маскулинными чертами, имеют чисто мужские жесткие и непреклонные характеры и совершают поступки, противоестественные для женского начала. Этот яркий феномен может не только разрушить установленные веками культурные традиции, но и вырасти до одной из внутренних психологических угроз развитию человеческого сообщества. Современное общество все больше восхищается растущей способностью женщины сознательно трансформировать полоролевую функцию. И хотя в реальной жизни женщина совершает это изменение вынужденно, под давлением определенных обстоятельств, а в некоторых случаях даже насильственно, под угрозой физического уничтожения себя, своего потомства, своей семьи, именно такая суть модернизированного Инь завладевает общественным сознанием. Не исключено, что восхищение трансформацией полоролевой функции жентпины связано с обретением ею высокого уровня свободы, достижения независимости, ранее невозможной. В любом случае вызов женщины обращает на себя внимание, создавая принципиально новый современный воинственный и удивительно агрессивный архетип, заметно отличающийся от умеренных архетипов женщины, известных нам из легенд, сказок и мифов. Есть еще один нюанс, связанный с трансформацией женщиной своей полоролевой функции, – она практически никогда не чувствует себя счастливой, более того, она тоскует по своей традиционной роли и бессознательно или осознанно стремится к ней. Хотя отсутствуют бурные реакции восхищения известными в Истории креативами любви (как, например, Николай и Елена Рерих, Вил и Ариэль Дюрант), имеющиеся попытки возвращения к традиционной роли в случаях с Агатой Кристи или Мадонной, упорное стремление к созданию семьи у Мэрилин Монро и даже Коко Шанель служат свидетельствами двойственности женской натуры, ее внутренних сомнений и противоречий. Конечно, женские стратегии претерпевали изменения вместе с самим обществом, с эволюцией человека. С развитием цивилизации общество все больше склонно руководствоваться упрощенными, даже примитивными принципами оценки деятельности его индивидуумов. К примеру, жизненные принципы Клеопатры были бы неприемлемы даже во времена Екатерины Второй, а стратегия Ливии принесла бы мало успеха в эпоху Маргарет Тэтчер. Сегодня невозможны ни маркиза де Помпадур в современной обработке, ни Жанна д’Арк. Но черты их проступают то тут то там, напоминая нам о чрезвычайно широком диапазоне женской натуры. В каждом отдельном случае возвышения той или иной женщины с последующим закреплением памяти о ней в коллективном сознании общества речь шла прежде всего о смелых попытках немногих решительных и настойчивых представительниц слабого пола расшатать и изменить представление самого общества о роли и функции женщины. И тем, кто сумел расширить представление современников о возможностях женского начала, удавалось достичь удивительного уровня признания, называемого женским успехом. Изумляющим нюансом этой тайной или явной, но всегда непримиримой борьбы женщины с обществом современников является тот факт, что за редким исключением для достижения результата им потребовалось если не полное изменение, то весьма существенная трансформация общепринятой функции, а порой и открытое торпедирование оберегаемых обществом табу. Стремящаяся к успеху женщина, в отличие от мужчины, всегда стояла перед сложным выбором: реализовывать свое влияние посредством любви и материнства или же диктовать волю благодаря мужественному взращиванию мощного интеллекта либо умению использовать искусство очаровывать мужчину способностями непревзойденной самки. Действительно непростая задача для любой женщины, которую она была вынуждена решать с тех пор, как человек вкусил запретное и сладкое от запаха и вкуса страсти яблоко. И если мужчина в разные моменты своей жизни жаждет иметь возле себя то страстную любовницу, то заботливую мать, женщине довольно редко удается соединить в себе столь разные и определенно противоположные качества. Более того, сложность этого выбора во все времена усугублялась тем неоспоримым фактом, что мужчины, безмолвно поощряя развратных любовниц, неизменно стремились заполучить и хранительницу очага, а также отсутствием желания позволить женщине такие же свободы, как и себе. Может быть, в силу множества ограничений и создаваемых для женщин искусственных рамок их приспособляемость, гибкость ума, тонкий расчет и умение перевоплощаться стали настолько свойственны женской натуре, что редкому мужчине удается не чувствовать себя игрушкой в ловких руках этих предусмотрительных и одновременно обворожительных существ. Этот факт важно принять во внимание в связи с неизменной особенностью женского успеха: своего величия и самореализации женщины почти всегда достигают благодаря объединению своего удивительно емкого и пластичного духовного начала и силы самых могущественных и успешных мужчин.
