Монахи - Действующие лица

МОНАХИ
Пьеса в семи картинах
Действующие лица:
ИВАН
ФИЛОФЕЙ КВАСОВ (КВАСНИК)
ВАСИЛИЙ ЯРЫГА (ВАСЮШКА)
НИКИТА МЕНЬШИК
ИГНАТИЙ ВЫРОДКОВ (ЩУКА)
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (ОГЛОБЛЯ)
ЛАЗАРЬ СУРЯНИН
КОЗЬМА ВИСЛОЙ
присные царя
ОСИФ ШЕПЕЛЕВ
ЕЖИХА
ГАФЬЯ
АННА КОЛТОВСКАЯ
ЕВДОКИЯ ЛЫЧКА
ЮРИЙ (ГЕОРГИЙ) ТАТИЩЕВ
ЛЕОНТИЙ ШУНЕЖСКИЙ
МАТФЕЙ ЛЫЧКА
ДАНИИЛ РОМАНОВ
бояре
БОГДАН ТЫРТОВ МЕНЬШОЙ
ФЕДОР ГОЛИЦА
ТРОЕКУРОВ
ВАСИЛЬКА НЕСВИЦКИЙ
1
Иван, Васюшка, Квасник, Мисюра Неупокоев, Выродков, Юрий Татищев, Лазарь
Сурянин
КВАСНИК: Разбежались чади Татищева, аж и не бывало.
ВАСЮШКА: Разбежались и княжич ускакал... Филофей! Ускакал княжич. Коня за хвост
взял и ускакал, я сам видел.
КВАСНИК: Далеко не уйдет...
ВАСЮШКА: А если в Литву? В Литве не достанем. Царь взыщет. Государь наказывал,
чтобы никто не ушел, пуще всего наказывал о княжиче.
КВАСНИК: Гляди, Васюк... Дворецкий меня саблей уязвил. Кафтан порезал, собака. Я
себе кафтан заберу.
ВАСЮШКА: И не думай, государь не велел товар на себя брать, — все в казну.
КВАСНИК: Я моргнуть не успел, как он меня полоснул, мало руку не усекнул.
ВАСЮШКА: За княжича взыщет государь. Ох, лют в гневе царь Иван Васильевич. А
княгиня — ты видел? — детям глаза прикрыла...
КВАСНИК: Видел. Щука не пощадил — забил детей прежде боярыни, а потом и
боярыню.
ВАСЮШКА: Скоро кончилось, Филофей. Я думал, до обедов не управимся...
КВАСНИК: Чтобы два полка да не управились...
(Выродков и Мисюра Неупокоев втаскивают связанного князя Юрия Татищева. Рубаха
на князе разодрана. После первых пыток Татищев тяжело дышит.)
КВАСНИК (Татищеву): Ну что, окаянный, позва тя советник твой на дно адово?
ВЫРОДКОВ (Васюшке): Ярыга, меду кислого нет нигде? Эй, кто-нибудь там, найди
морсу или квасу принеси!
ВАСЮШКА (Выродкову): Умойся, Щука, или утрись. Какой-то ты, брат, неохайный.
Другие не меньше людей побили, а ни кровинки ни на ком, а ты извалялся в ней, прости
Господи.
ВЫРОДКОВ: Ты меня с ними не равняй — дрочоны боярские, на дали бьются, а я у татар
жил, кровью не брезгаю.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (Выродкову, сердито): Биться бейся, а и Бога не забывай.
ВЫРОДКОВ (Татищеву): Князь Юрий Борисович, предел твой настал, не противься
государю, говори, куда казну упрятал? Открой, князь: легко умрешь.
ТАТИЩЕВ (поднимая голову): Се ты, злодей? Вор!
ВЫРОДКОВ: Узнал? (Кваснику.) Узнал князь. Два лета меня на цепи держал, как собаку,
мало голодом не уморил. (Татищеву.) Я на тебя зла не держу. Отдай казну, Юрий
Борисович.
ТАТИЩЕВ: Господи, исполнися время века моего, страшный престол готовится мне...
ВАСЮШКА: Не опаляй царя, княже: зло умрешь, а домы твои расхищены будут.
ТАТИЩЕВ: Суд Бога моего ждет меня.
ВАСЮШКА: Скажи, князь, где ты казну впрятал — Бог даст, царь сыну твоему отчину
вернет. О сыне подумай, безумный.
ТАТИЩЕВ: На путь иду долгий, по нему же николи не ходих, и в страну чюжю, идеже
никто не знает мя.
ВАСЮШКА (отводя Выродкова в сторону): Щука, престол страшный и нам готовится
— молодого князя не взяли, ни казны, ни грамот не сыщем. Мы первые от государя
мертвецы будем.
ВЫРОДКОВ (меряя взглядом Татищева): Завяжи ему рот, у меня не устоит.
(Укладывают Татищева на спину, Васюшка и Квасник завязывают ему платком рот,
Выродков с ножом склоняется к Татищеву. Князю не дают дернуться. Срывают
платок.)
ВЫРОДКОВ: Ну, не мало тебе?
ТАТИЩЕВ (задыхаясь от боли): Руку! Руку отпустите — да крестом знаменую ся. Тяжко
мне, Господи! Боюсь я, грешник, суда Твоего!
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (склоняясь к Татищеву): Князь Юрий Борисович, Господа ради
прости, грех на нас: государю великому служим, ему крест целовали. Уступи казну. Не
уступишь — пресечется род твой и дом рухнет, одумайся, князь. Не гневи владыку своего.
ТАТИЩЕВ: Аз паче себе о вас скорблю, мужие неразумные, от вас обрету...
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Отойдите от него, он не скажет.
ВАСЮШКА: А ты хитер, Оглобля! На рожон захотел? Так садись, а нас не зови!
(Входит Иван, за ним следует оружничий Никита Меньшик.
На Иване — расшитый золотом кафтан с воротником-козырем, сафьяновые сапоги,
золотая цепь с крестом. Голова покрыта бархатной тафьей, — шлем царя несет Никита
Меньшик. Вместо посоха Иван опирается на саблю.
Коротко глянув на Васюшку, Иван подходит к столу, на котором навалены кубки, книги,
парча, драгоценные камни, «горлатная» шапка Татищева.
Концом сабли трогает шапку.)
ИВАН (Мисюре Неупокоеву): Оглобля.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Слушаю к тебе, государю.
ИВАН: Города толком не взяв, вои по истопкам растеклись с девиц серези рвать. Собери.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Исполню, государь.
ИВАН: Филофей Квасов, где князь Григорий?
КВАСНИК: Ниту.
ИВАН: «Ниту»!
ВАСЮШКА: Ищем, государь...
ИВАН: Найди ветра в поле. (Смотрит на Татищева.) Поднимите его.
(Васюшка и Квасник ставят Татищева на колени. Князь не может стоять.
Привязывают Татищева к крюкам пристенных столбов.)
ИВАН: Оставьте меня с ним. (Присные быстро уходят. Иван — Кваснику.) Филофей,
ищи грамоты. (В гневе, резко.) Борзее, душе нечистый! (Татищеву, торжественно.) Князь
Георгий Борисович, пестун мой, отверзи очи — се аз, государь твой, коему ты крест
целовал. Не гневи мя, княже, ради Господа, иже свидетель моему терпению. Пока не
возгорелась ярость моя, поведай: кто из бояр наших королеви Жигимонту присягал, оприч
тебя самого? Хабаров Василей? Боярин Голица? Князь Лычка? Шунежский? Несвицкий?
ТАТИЩЕВ (с горьким сожалением): О темный преступник, совесть прокаженну имущий,
кая в тебе сокрывается лжа злобесна!
ИВАН: Кто, князь?
ТАТИЩЕВ: Знаю: бес ты, идеши прельщати многих. И сказую ти, Каин: узриши мя во
дни Страшнаго суда...
ИВАН (сдержанно): Ты меня пестовал, князь, тебе было от родителя моего напутствие:
«Пролей кровь свою и тело на раздробление дай за сына моего Ивана». Ты крест целовал
великому князю Василию, что ни пяди не отступишь от меня, сына его. И ты же писал
старцам печерским, что я растлен разумом, яко ж ни в языцех имянуемо. Бога ставлю
судителем межу тобою и мною: вы ли растлены, князи Стародубские, Ростовские,
Северские, или я? Что моя вина пред вами? Что я хотел вами владеть, а вы не хотели под
моею властью быть и я за то на вас опалился? Или вы растленны, что не токмо не
похотесте повинны мне быть и послушны, но и всю власть с меня снять? Вы мнесте под
ногами быти у вас всю русскую землю, но вся мудрость ваша ни во что же бысть Божиим
изволением. Збыться на вас реченное: «И еже имея мнится, взято будет от него». Сия в
себе разсмотри и сам себе разтвори сия вся. Только б есте на меня с бояром не стали, ино
б того ничего не было: все то учинилося от вашего самовольства. Аз восхищеньем ли, или
ратью, или кровью сел на государство, княже? Народился есми Божиим изволением на
царство, и не мню того, как меня батюшка пожаловал-благословил государством, да и
возрос на государстве. Почто, о княже, аще мнишися благочестие имети, царю
вотчинному израдил, почто единородную душу отвергл ты? Что даси измену на ней в день
Страшного суда?
ТАТИЩЕВ: Сказую ти, Каин: по грехом нашим се учиняется. Брат мой блаженной
памяти Ондрей Татищев многажды преже рех ми: «Падет секирой на наши головы семя
боярина Овчины-Телепнева...» Аж так ся и было.
ИВАН (вздрагивает, вне себя от ярости): Лжешь, от блуда зачатый! Лжешь, ехидна! Я
— сын великого князя Василия Ивановича!
ТАТИЩЕВ: Не достоит мужем рыцерским отрыгати глаголы нечистые и кусательные...
ИВАН: Собака ты, паче кала смердяй!
ТАТИЩЕВ: Отиди от мене, Ирод, во огнь вечный, тамо буди мучен до скончания века,
яко не слушаешь заповедей Пророка, такожде не услышишь гласа Его. Пресвятая
Богородица, владычица наша, молися Сыну Своему, рождьшемуся из Тебе спасения ради
нашего, возжежи, Госпоже, о нас к Нему пречистыи свои руце и не презри нас, верою
испроси нам помощь...
ИВАН: Кто опричь тебя, собака, так говорит? Кто из бояр наших нам изменяют?
ТАТИЩЕВ: Божиим строением все сбысться, Ты бо еси Бог наш и мы грешны рабы Твои
и на Тебе надеем и от Тебе милости просим...
ИВАН: Кто говорит о мне, что я от боярина Овчины-Телепнева рождьшийся?
ТАТИЩЕВ (с горечью): Бог есть свидетель на мою душу, иже не чую ся пред тобою
винна ни в чесом же. О людие, сотворите милость со мною Бога ради, обертите мене
лубком да погребите под прагом церковных дверей — достоин бо всегда ногами
попиратися...
ИВАН: Предастся тело твое тлению на дне реки, аще не покажешь на шепотников.
ТАТИЩЕВ: О, человече неразумный, что всуе глаголяеши, а не можешь ти ничто.
ИВАН: Могу, княже!
ТАТИЩЕВ: Не мни, царю, ни помышляй нас суемудренными мысльми, аки уже
погибших и избьенных от тебе, и заточенных, и прогнанных без правды. Не радуйся о сем,
аки одолением тощим хваляся: разсеченныя от тебе, у Престола Господня стояще,
отомщения на тя просят!
ИВАН: Тако ли убо честь подобная воздаяти от Бога данному владыце, яко же бесовским
обычаем яд изрыгаеши? Что же, собака, болезнуеши, совершив такую злобу? В инех
землях, сам веси ты, елико содевается злым злая, там не по-здешнему: казнят да тем
утверждаются.
ТАТИЩЕВ: Казни до костей, а не узришь ты слез моих. И еще сказую ти, Каин: не мни
мене молчаша, буду безпрестанно со слезами вопияти на тя пребезначальной Троице, в
Нея же верую, и призываю в помощь херувимскаго Владыки Матерь, надежу нашу и
заступницу! Пождем мало, царю мнишися, понеже верую, иже близ, на самом праге
преддверия надежды нашея Господа Бога Исуса Христа пришествие...
ИВАН (приближаясь к Татищеву): Князь Георгий! Именем Пророка тебя молю: кто?!
ТАТИЩЕВ (в воодушевлении): Прими мя, гробе, аки мати сына. Гроб ми есть дом
превечный, а червие гости прелюбовнии. Воздохни и прослезися душе моя и моли Бога, да
избавит мя реки огненныя. О горе, о люте мне! Век мой скончевается, душа нудитца
изыти от тела и не вем, камо хощет изыти, боюся, грешник, — возхитит князь лютый!
Ущедри мя, молю Тя, Владыко!
(Входит Квасник, приближается к Татищеву, на ходу вынимая из ножен саблю.)
ТАТИЩЕВ (в ужасе глядя на поднимающийся к нему кончик сабли): Господи Боже,
прости — провинил пред Тобою! Готов я — суди мене в правду...
(Квасник приставляет к груди Татищева саблю... Иван долго смотрит на повисшего на
веревках Татищева. )
ИВАН: Почил в Господе Татищев, князь Стародубский, кормленщик мой. Предав душу в
руце Божии. (Хочет осенить себя широким крестным знамением.)
(Васюшка за ухо тащит упирающегося и орущего Лазаря — отрока в рваной холстяной
рубахе, в одном башмаке, без шапки.)
ЛАЗАРЬ (жалобно): Ухо, дядя, ухо отпусти. О Господи, за что мне сие? Чем прогневил
Тя, Господи? Помози ми, Владычица.
ИВАН: Что имя ти, кознодей?
ВАСЮШКА: Отвечай, каплух!
ЛАЗАРЬ: Имя ми есть Лазарь, по реклому Сурянин, трудихся княжати Юрию
Борисовичу... (Заметив Татищева, стоит, как околдованный, машинально крестится.)
Господи, Пречистая Дева, помилуй мя...
КВАСНИК: Кто ты? Отрок болярский? Не лги вящим, злотворник!
ЛАЗАРЬ: Ась? Не отрок, господине мой... (Смотрит то на Татищева, то на Васюшку,
ищет себе такого места, где б его не достала оплеуха. Торопливо.) От рождения меча не
брал, ни ножа, ни секиры, понеже человек есми не храбр. Чтецом трудихся княжати
Юрию Борисовичу...
(Квасник и Васюшка многозначительно переглядываются. Иван, понимая, что отрока
хотят убить, кладет руку Кваснику на локоть.)
ИВАН: Коей еси ты веры, душе нечистый?
ЛАЗАРЬ (торжественно, торопливо): Аз есми веры рускои, верую во единого Бога,
Отца и Сына и святаго Духа, а урожением града Керети...
ИВАН: Долго время служишь?
ЛАЗАРЬ (с усилием переглотнув): Три седьмицы токмо. Яви на мне безмерную милость,
христолюбивый государь, ты бо промысленник наш и печальщик, свет солнца яснее,
Христовы церкви учитель, тобою избавляемся от бед и злых напастеи...
КВАСНИК (презрительно): Не тряси гузном, шишига, стой смирно пред государем.
ЛАЗАРЬ (кивая головой): Едину седьмицу из трех в порубе седях, понеже Юрий
Борисович возъярився на мя напрасно, повеле сотнику выдрать и в поруб вметать на долг
час мя, сироту-бедника. (Кваснику.) Трепещу же, господине мой, понеже аз велиим
страхом и ужасом одержим, таже всю седьмицу ничтоже вкусих пищи, разве воды мало
медом услажены. И теплю напасти мира сего по Божию смотрению.
ИВАН (меряя Лазаря взглядом): Иди скоро за монастырь, увидишь на горе шатер...
ЛАЗАРЬ (с готовностью): Исполню, государь.
ИВАН: Возьми книги в шатре: яко сберутся братие к вечерни, молитву Исусову
сотворишь.
ЛАЗАРЬ: Исполню, государь...
КВАСНИК (брезгливо морщась): До вечерни в бане умойся, паче кала смердяй.
ИВАН (Васюшке): Ярыга, дай одежду красну сему отрочати.
ЛАЗАРЬ (воодушевляясь): Спаси Бог, премилостивый государь. Речено: явите милость ко
всем страждущим да великую мзду от Господа обрящете...
ИВАН (хватает Лазаря за волосы и отчаянно дерет): «Честный отче», блудяга: бо по
множеству беззаконий Божий гнев на меня распростерся, изгнан есмь от бояр,
самовольства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам, а может, Бог когда и
оставит! И аз умерл есмь мирови сему тленному! Отнуду нарицаюся отчем, молодцы же
тебе — братие: брате Филофей, брате Василей, брате Мисюр. (Васюшке.) Ярыга, до бани
казни плетьми его!
ЛАЗАРЬ (бормочет): Честный отче, братие, честный отче, братие, честный отче.
Господи, что се будет? Исусе Христе Боже наш помилуй нас. Аз устрашися вельми, душа
ужасеся, уды мои вострепеташа вси, оцепенеша кости мои...
КВАСНИК: Бежи, доколе не поткнул тя мечем!
ЛАЗАРЬ: В мегновении ока, господине мой!
(Лазарь убегает. Сталкивается с Мисюрой Неупокоевым. Отскочив назад, мгновенье
снизу смотрит на Мисюру. Ловко увертывается от оплеухи и убегает вон.)
ИВАН: Младый отрок, и разумом смыслен.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (Ивану): Что болярским людем, отче, внеже стицахомся на
двор?
ИВАН (равнодушно): Много?
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Яко зыби на море, — снидеся вся волость ко граду, сущии в
граде служки — повара, хлебники, возмущахуся от страха...
ИВАН: Како кто не убоится сицовых полков? А князем Стародубским да воеводам да
подворским их шибеницы утвержены на сто поприщ до самые Пскова. Иных подворских
да хотящих мне работать перебери, а служить им царю два лета без выхода, на корме, что
сами подберут в отчинах. Иных служек на Москву сведи, а иных на окуп дай.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Преблаженный, погрести князя Юрия, как он просил, под
порогом церкви?
ИВАН (не раздумывая): Отдай кату на раздробление, как присягал князь Георгий моему
родителю не отступать от меня ни зги и тело отдать на раздробление за меня. (Бросает
взгляд на присных. Те, мигом подхватив Ивана под руки, помогают стать на колени.
Высоко задрав голову, крестится.) Господи, Боже всемощны, царю небесны,
непобедимыи во бранех Христе, спаси мя, грешника, помилуи нас пречистыя Матере
мольбами, и не остави нас быти в скорбех и в печалех наших до конца. Поели нам
крепкую твою руку свыше и помилуй нас убогих, и даи же нам помощь и силу на
всегдашняя враги наша, посрами их, обидящих нас, и низложи шатания их, воздажь же им
по делом их и по лукавству начинания их. (Присные помогают Ивана подняться с колен.
Мисюре Неупокоеву, подумав.) Голову князя Георгия Борисовича утверди на ницем рожне
на Поганой луже, абы ведали боляры, яко убены будут от меня, кто противу мене стал и
брался бы со мною.
(Присные раздевают Ивана до шелковой, вышитой золотом рубахи. Васюшка
открывает походный короб, бережно достает аналав и подает Мисюре Неупокоеву,
Мисюра — Ивану. На голову, поверх тафьи, Иван надевает куколь. Мисюра Неупокоев
подает Ивану игуменский посох — знак законного управления братией.
Выродков и Никита Меньшик снимают Татищева и, уложив на портьме, выносят.
Васюшка ставит у ног царя лапти. Иван попеременно смотрит на лапти, на свои
сафьяновые сапоги, на Мисюру Неупокоева.)
ИВАН: Господи, что се?
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (удивленно): Лыченицы, преблаженный, как ты велел: что
простым людям, то и тебе, святителю, одежу и пищу равну...
ИВАН: Тьфу, неудобь носимая! Принеси мне чиры.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Исполню.
(Мисюра Неупокоев, перекрестившись, подает Ивану плетку. Иван долго смотрит на
плетку, потом, собравшись с духом, без желания шлепает себя по спине.)
ИВАН: О мое окаянство. И лишение. И лукавство. Каково оправдание взыщу, егда
приидет Господь мой судити, идеже не будет лицеприятия на суде оном, но кождому
правость сердечная и лукавство изъявляемо будет? «Тогда, — рече Соломон, — станут
праведныи пред лицеи мучащих»! Аз, окаянный, грехов наполнен, како не убоюся ангел
Божиих, коли придут немилостивно разлучити душа моя от плоти? Разумевай же, Иванец
злочестивый, от каковы высоты и в какову пропасть душей и телом сгнел еси! Ох мне
скверному, горе мне окаянному. Кому учити, и чему наказати, и чем просветити, аще аз
окаянный, яко неискусный кормник, боюся в мори мира сего великия волн, уж жо быти
мене казнену до влас от Бога. По наученному от Тебе словеси, Господи, глаголю Ти
молебно со усердием: «Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли!»
2
Иван, Васюшка, Квасник
ВАСЮШКА: Великия беды тебе, честный отче: боярин Василей Хабаров...
ИВАН: Не шути с боляры, доброхот. Знать бы тебе, Васюк Ярыга: Хабаров да Шереметев
да Голица да Лычка — единоплеменные князи, влекомые от роду великого Володимера.
Моя же любовь ко всем равна есть: какова до князя, такова и до нища, и до батожника, и
до святителя, и до простых людей.
КВАСНИК: Многа лет буди, самодержце славны, со всем царствием твоим, а мы есмя
раби твои, не противимся тебе, отче, ни в чем не отнимаемся.
ВАСЮШКА: Ано много слышахом от людей, иная же видехом очима своима: великия
обиды тебе от бояр да многия измены. Поведа нам окольничей Немира Тутышев, яко
боярин Шереметев князя Василия Хабарова подущал: (выхватив из рукава лист, читает)
«Государь тела ради душу погубил и славы ради мимотекущая нелепотную славу
приобрел, и не на боляры возъярився Иван Васильевич, но на Бога востал».
ИВАН (равнодушно): Како же было княжати Хабарова отвещание Шереметеву?
ВАСЮШКА: Хабаров же рече Шереметеву: (читает) «Слова твои, о княже, есть правда
с Богом сочетана. Государь верников избирает ни от шляхетского роду, ни от благородна,
но паче от поповичей или от простого всенародства, а то ненавидячи творит вельмож
своих».
ИВАН (притворно смеется): По правде глаголет Хабаров: ненавидячи вельмож своих
творю. То боляры своим обычаем утвердили изменников любить, а я израдец казню.
Собак везде казнят.
ВАСЮШКА: Шереметев же Хабарову: «Доселе князи великородные не истязуемы были
ни от кого, но вольны были холопей своих жаловать и казнить, а не судилися с ними перед
государем».
ИВАН (утвердительно кивая головой): И того князи глаголют не ложно: вольны были и
не судились и государились в уделах своих. (Меняя тему.) От многа же мало напомню им.
Како исчести страдания, яже в юности пострадах? Казну отца моего бесчисленную боляры
себе восхитиша, будто их родительское стяжание, а всем ведомо: у пестунов-бояр шуба
была мухояр зелен на куницах, да и те ветхи. Колико доброхотных отца моего и воевод
избиша, и хотесте меня из детьми извести! И что многа глаголю? Аще сия вся по единому
начну изчитати, не довлеет ми все время живота моего, но сия вся совокупив, вкратце
реку: горе царю тому, им же владеют работные его! Не тщися напрасно, Ярыга Василей,
аз вижу в сердце вашем: на домы княжати Хабарова, стяжания движимые и недвижимые,
сабли поострили вы, понеже слободские жонки вас без сребра и монист в хребет толкают.
(Насмешливо.) И то несть дивно ми: кая баба разумна без урока восхощет таковаго
ефопскаго лица видети? Чему молчиши, выжлец?
ВАСЮШКА (неуверенно): Аз не смею ничтоже рещи: государю своему впрек не глаголю.
ИВАН: Спасибо Бог, Васюшка, в злое время буде ти досажение и болезнь души, и аз ти
помогу.
ВАСЮШКА: Я — пренизший раб твой, отче.
ИВАН: Пренизший, ты сам помни.
ВАСЮШКА: Аз, смиреннейший сын твой, многими и безщисленными грехи обтяхчен,
ано благочестие мое соблюдаю, Бог весть, и ради крестного целования тебе не отвержеся,
и похваляю и всячески за тя умрети тшуся.
ИВАН: Бог весть, и я ведаю — не отвержеся, и честь тебе воздаю должную, а тебе во
спасение.
ВАСЮШКА: Али ты не ведаешь, превеликий, кто есть я? Аз око твое и меч остр: аще не
вижу цареотступников, то и поткни око и раздроби мя.
ИВАН: И поткну и оставлю без погребения, аще желованию моему израдишь.
КВАСНИК: Нас камением подобает побити, аще солжем государю своему, лжа убо от
неприязни есть.
ВАСЮШКА: Поставь, преблаженный, с собою и суди в правду: мы богатества не
збираем, ни краснаго портища, земныя славы не ищем...
КВАСНИК: От Бога даны ти, государь, на видимыя враги твоя, их же немало поморили.
ВАСЮШКА: Злата, бисера не надобно нам — молим Бога за твое здоровье и за твои
царевичи да хощем, у тебя стоячи за кушаньем, шутить.
ИВАН (великодушно-повелительно): Совет даю ти, Ярыга Василей: не слези жонке
подобно, но дело кажи, аз бо пустым оговорщиком не попускаю.
ВАСЮШКА: Той же окольничей поведа нам: Шереметев Хабарову извечал, подобно
собаке лая (читая по грамоте): «Вельможам что бед от великого князя, того не исписать».
КВАСНИК: Царь де сильных во Израили различными смертьми расторгл, святую кровь
их в церквах Божиих пролиял, невинными кровьми праги церковные обагрил, на
доброхотных, душу за тя, государя великого, полагающих, неслыханные от века муки и
смерти и гонения умыслил, тщася со усердием свет во тьму прелагать и сладкое горько
прозывать.
ВАСЮШКА: Хабаров же Шереметеву глаголах, что дядя твой, князь Ондрей Старицкий
своим войском тебя, великого государя, к смирению принужить мог, а не принужил...
КВАСНИК: Тебе доверился. А ты, преблаженный, дядю своего, князя Старицкого,
посадил в заточенье и после уморил железной тягостью.
ВАСЮШКА: Шереметев же рече ко Хабарову: «Отцы наши нарочитым великим князям,
стольникам царей казанских...»
ИВАН (мрачно): Казанских?
КВАСНИК: Казанских, блаженный.
ВАСЮШКА: «Стольникам царей казанских со тщанием служили и за то ласкаемы были
царями казанскими и (раздельно, отчетливо) в отчинах своих вольно государились».
ИВАН: Государились?
КВАСНИК: Государились, превеликий.
ИВАН (тяжело дыша): О, северские Ерославичи — Хабаровы, Шереметвы и прочие
единые крови! мало вас заглажено и потреблено! Мало!
КВАСНИК: Мало, отче.
ВАСЮШКА: А Иван де хупавый святой устав преступил, привременные славы ради и
сладости мира сего, а се свое благочестие душевное со христианскою верою и законом
попрал, на бояр опалился.
КВАСНИК: И не токмо на бояр опалился, но государь де святых старцев горячим вином
облиял и бороды свечою зажигал им.
ИВАН: Что же Шереметев молчит, что сами они на царский род ополчились, хотя убить
меня?
ВАСЮШКА (льстиво): Воспроси бо, милостивый государь.
КВАСНИК: А буде воля твоя — мы спросим.
ИВАН: А что сами жгли, что носились на конях и топтали гражан — простых мужей и
жен? Что Василий Хабаров, потаковник, меня, подлетка, наущал бессловесных тварей,
собак да кошек, сталкивать с высоких стремнин? Забыл то все Хабаров? (Ходит.) Юну мы
сущу шестнадесяти лет живота нашего упражнялись со Хабаровым и со Ондреем
Курбским в ловитвах против Шараева острова. К нощи бехом в Кириллов монастырь.
Чернцы со мной, великим государем, не чинились, и аз в Кириллов от пеступов ходил. В
обители чернцы трапезу кончили, а подкеларник, старчик сед брадою, мне, великому
князю, в трапезе отказал, говоря: «Тебя, государь, боюсь, а Бога паче государя боюсь».
Абие внезапу Хабаров опалился на старчика: «Неси, собака!» — рече и — в хребет толкал,
бороду рвал на нем, а, подумав — мало, поринул под нозе свои и нача бить его. Аз не
обретох покоя всю нощь, но без сна пребывах, множицею к келии старца приходжах и не
смеях внити, понеже слышах его не спяща, но руце воздев на небо молящася о прощении
греха мне. В час утрени подкеларник с миром в Бозе почил, душа ко Господу отиде, идеже
вси святии. (После тяжелого молчания, приходя в волнение.) Не во мнозех днех явися
подкеларник мне во сни, яко Гедеон на цареи Мадиамских, яко кроткий Давид на Галиада.
Перстом мне грозя, тем же перстом слезу утирая... (Вверх, подняв руку.) Оставь меня,
старец. Оставь! Со смирением напоминаю тебе: аще бо и паче песка морскаго беззакония
моя, но надеюся на милость благоутробия Божия: может пучиною милости своея
потопити грехи моя. Не отчеваюся Создателева милосердия, во еже спасену быти ми, яко
же рече во Святом своем Евангелии, яко радуется о едином грешнице кающемся, нежели о
девятидесят и девяти праведник. Не терзай мою душу, подкеларник! Яко же ныне
грешника мя суща, и блудника, и мучителя, помилова и Животворящим Своим Крестом
враги моя низложи. Спроси! Спроси у Него и уведаешь! Уведаешь, сколько горя мне было
от них, сколько бед! Не я растлен — они, что не хотели служить мне! Не я кровь пролиял
— они пролияли!..
ВАСЮШКА, КВАСНИК (шепотом): Государь...
ИВАН: Чу, Васюшка, молчи, докамест чернец сниде. (Показывая в угол.) Вон он, руце
воздев, рече ко мне: «Грех на тебе, братогрызец, убийца, совесть очисти прокаженну!
Взимаешь бо ся благородием величества своего. Кичением, дмением превзимающих ся
супостат душ наших запинает и в ад сводит. Сице и праотца Адама высокоумия ради из
породы изгна!»
ВАСЮШКА (вглядываясь в угол): Где, блаженный?
КВАСНИК: Нет же никого.
ИВАН: Теперь нет — излезе подкеларник, сей избранниче Божий, аж не бывало. Станет в
притвори, умилен душею, и слезит и претит ми. Ось и ныне прорекл ко мне: «Приклони
уши свои, сынько Иванец, внуши словеса уст моих, да скажу ти: не верь наушнику
Васюшке, зачинающему рать — Бог его погубит, не содеваи зла Василею Хабарову».
(Садясь на столец.) А вы на Хабарова меня подущаете того ради, что Хабаров вас за
пасмы таскал, а его псари Прокофий Бровцын да Вавила Услюмов платно на вас порвали
и нагих гнали, что зайцев. (Смеется.) Ино было, Васюшка, к Хабарову не заезжати, а уже
заехано — ино было не спати. Али вы чаяли, что таково ж у Хабарова в граде, как у меня
стоячи за кушаньем, шутить? Вы мнили, кознодеи, царь не проведает, а царь вся ведает. У
царя очей паче песка морского. (Васюшке.) Ну, поди, поди, пес верный, за радение милую.
Поди и ты, Филофей. Лучше скажите, какого человека вы в соколятне скрываете от меня?
ВАСЮШКА (с сожалением): Не человека, отче...
ИВАН: Лжешь.
КВАСНИК: Юнак, сирота из Воронача, имянем Осиф.
ИВАН: Попович?
КВАСНИК: Сыновец поповский.
ВАСЮШКА: Племянник.
ИВАН: Призовите, сам исповедаю его.
ВАСЮШКА: Блаженный...
ИВАН (стуча посохом): Не спирайся со отцем духовным, а лучше исполни.
ВАСЮШКА (вздыхая): Аминь, отче, исполню.
(Васюшка и Квасник выходят.)
ИВАН (сам с собой, уверенно): Бог дает власть, ему ж хощет. Божиим изволением и
прародителей и родителей своих благословением, яко же родихомся во царствии, тако и
возрастахом и воцарихомся, свое взяхом, а не чюжое восхитихом. Рече бо апостол Павел:
«Всяка душа владыкам предвладушим да повинуется: никакая же бо владычества, еже не
от Бога, учинена суть: тем же противляяся власти, Божию повелению противится».
Разумевай же, подкеларник, яко противляйся власти, Богу противится, и аще кто Богу
противится, сии отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение. А кто царя
правовернаго оклеветует, не того оклеветует, но Духа Святаго, сиречь Исуса Христа,
пребывающаго в нем, и грех неисцелимый на главу свою сам привлачит, яко рече
Господь: «Аще кто хулит на Духа Святаго, не оставитися ему ни в сей век, ни в будущей».
3
Иван, Васюшка, Квасник, Осиф.
(Иван готовится встретить новое лицо, для этого ищет себе места — в углу под
иконами, за столом, наконец садится на столец и склоняет голову, но, когда входят
Васюшка, Филофей Квасник и — впереди Осиф, встает, пораженный красотой Осифа, и
направляется к ним.):
ИВАН (Осифу): Кто еси, отрок благий, и откуду ты? Человек еси или ангел? Образ твой
человечь есть, но красен вельми. Что ти имя, чадо?
(Осиф, узнав царя, на мгновенье застывает от страха. Ивану приятно сознание
внушаемого им страха. Квасник и Васюшка переглядываются с пониманием: неожиданно
нашлась для царя забава):
ОСИФ: Аз есмь Осиф, вдовий сын, государь. (Квасник толкает Осифа в спину,
напоминая о чем-то. Осиф, спохватившись, поправляет себя:) Отче.
ИВАН (радостно): Осиф! Вдовий сын! И я сирота, и я сын вдовий, млада суща от
пестунов сварим был, от дщерей и сынов их зело посмехаем. Колики напасти от бояркормленщиков приял, колики оскорбления, колики досады и укоризны! (С жалостью к
себе.) Внегда изволися родительницы нашей Елене прейти от земнаго царьствия на
царство небесное, нам же со братом Георгием, отстав родителей своих, ниоткуду
промышления уповающе. И елико сотвориша кормленщики? Дворы и села, имения дядь
наших восхитиша себе и водворишася в них! Казну матери себе разъяша! Нас питати
начаша, яко убожайшую чадь. Якова же пострадах во одеянии и во алкавши. Во всем бо
сем воли несть, но вся не по своей воли и не по времени юности. Како же исчести таковыя
беднее страдания многая, я же в юности претерпех? Многажды мало ядох не по своей
воле. От бояр-пестунов скудно хлеб приемля, слезами измоченный, аз вопиял
пребезначальной Троице на утеснителей наших... Что ти прозвище, чадо Осиф?
ОСИФ (смотрит на Ивана во все глаза): По реклому Шепелев, Ионы Шепелева, губного
старосты сын... отче.
ИВАН (с кротким сочувствием): Почил в Господе родитель твой Иона Шепелев?
ОСИФ: Почил, государь... (Квасник наступает Осифу на ногу.) Отче. Лета седмь тысящь
шестьдесят пятого ручным усечением живота лихован, с ним сорок гражан — чашник
Алферий Баскаков с женой и детьми, рыболов Иван Ус с сынами Дмитреем и Борисом,
подьячие Никита Большой и Тихон Люшина, седельник Иван Недачин с дочери Анва и
Окулина...
ИВАН (сладенько, как с младенцем): Господи Боже, призрел Ты на мое смирение, внял
рыдания моего слезы. Яко аз был полонеником скаредных, им же Господь мой Исус
Христос судитель, так и ты, агнец, от злых испил полную чашу. Сяди ту, сыну мой. Сяди,
не боися, вместе поплачем. (Берет Осифа за руки и сажает.) Сам от растленных великую
нужу терплю. По воле Бога, прежде времен бывшего и ныне сущего, назначен был к
царству, на царском столе и вырос, бояре же ласкосердные подхибом скифетр праотцев
наших похитили, сами окормлять хотели нашу державу, меня же, сироту, извести. Ано
речено в притчах бысть: «Чего ж не можете яти, того не покушайся имати». Аще кто
искусный кормник, волнующееся моря видя, дерзает на шествие — похвала ему есть. Не
искусен же да погибнет. Спаси Бог, сыне Осиф.
ОСИФ: За что благодаришь недостойного, государь?
ИВАН (оглядываясь на Квасника и Васюшку, твердо не внушивших Осифу правильного
обращения к Ивану, с ласковым укором): Не государь, сыне мой любезны, — старчик
лишеный, ныне черного сошника нижче, умом ничтожным пожелал объять хитрость мира
сего, да ось подвизаюсь на невидимого врага козни, раздирая их, яко паучину, и стадо
словесное, данное ми, пасу и научаю закону Божию со благодарением, яко бо слуга и
молебник небесного царя суть. Повеждь ми, драгое мое чадо: жалеешь ты о мне, бедном?
ОСИФ: Жалею, отче, и плачу о тебе. Ино пророк Давид показа, к кому прибегати: «Бог
нам прибежище и сила, помощник в скорбех, обретших ны зело».
ИВАН (притворно всхлипывая): И я плачу и жалею — о всех нужных и больных, вдов
немощных, и сирот, и девиц, и старцев и стариц, и жен и человеков... от бояр убиенных,
отнуду со благодарением терплю Бога ради и поношение, и укоризну, аще по делом
поносят и укоряют. Тщу ся со усердием люди на истину и на свет наставити, да познают
единого Бога от Бога данного им государя. Чад своих (кивает на Квасника и Васюшку)
научаю страху Божию и всякои добродетели, сам тая же творю. Вкупе от Бога милость
обряшу. Писано бо: «Добро сотворивши, жизнь вечную наследят в царствии небеснем».
(Хитро.) Кто отца твоего извел, Иону Шепелева?
ОСИФ: Ты, государь.
ИВАН (меняясь в лице): До сего дня беси терзали мя, убогого, днесь голубь кроткий явися
на крыльце, грехами угрязненном, и разгна беси, яко дым. Еще побеседуй с нами, драгое
мое чадо. Молитве Христа распятого подобны слова твои, сыне мой возлюбленный!
ОСИФ (растерянно смотрит на Квасника и Васюшку, те взглядами подбадривают его):
Ты выгубил, государь, праведных отца и мати моих. Твои вои на реке язык урезали
чашнику Алферию Баскакову, каким чашник Алферий тебя, государя, поносил. Старцу
Илинарху сотник Михаил Палицын кисти усек, абы не знаменовал казнимых светом
честнаго креста. Мнози на реке отделаны — всех людей шестьдесят душ, сыны и дочери
их. Меня дядя выкормил, сестра же почила в Господе. Ныне рассеченные от тебя
отмщения на тебя просят.
ИВАН (в ужасе хватает лицо Осифа и смотрит ему в глаза): А ты, Осиф Шепелев, ты
просишь отмщения на меня?
ОСИФ: Не прошу, отче, понеже рече апостол Павел: «Всякая душа да повинуется
владыке своему, а кто противится власти государя своего, той противится воле Бога».
ИВАН: Коль сладка гортани моему словеса твоя, паче меда устом моим. Бог нам
прибежище, чадо, и сего ради не убоимся, внегда смущается земля: которые остаются
сиротами, и Бог промышляет и питает их. И нами пещися имать Той же. (Кваснику и
Васюшке, другим голосом): Истинно говорю вам, кощуны лядые: захлебнетесь в
злобесном яде, аще не уподобитесь сему отрочати. Что вельможи мне простить не могут?
Что моя пред ними исперва вина? Кого чим оскорбих? Не прегордые ли царства разорил и
подручны им во всем сотворил, у тех царей прежде в работе были праотцы их? Не
претвердые ли грады ерманские тщанием разума моего им даны быша? Велие
благодарение воздали ми за вся моя благая — мечи и сечива в руце приемля, у постели
хоронятся, смерти хотя ми и мои царевичи. И за что? За то, что родился на
великокняжеском столе, за то что шапку владетеля Руси от родителей моих законным
правом принял, не чюжее исхитил. (Смотрит на Квасника и Васюшку, понимая, что те
ждут приказания начать разгром боярских домов. Смотрит Осифу в глаза.) Не я
отступник — они отступники! Аз — раб Божий и чадом его служитель, кротче младенца,
на зло их побеждающей любовью отвещаю. (Васюшке и Кваснику.) Голубя сего на
престол поставлю. Им, голубем кротким, души врагов к покоянию приведу, грехи их на
вые моей нося и вземши от преявственнейших скверны, яко чиста, пред неичистейшим
царем Христом, Богом моим, исчистя покоянием, поставлю. Умилится их разум и сердце
просветится на разумление заповедей Пророка, и свет воссияет в царстве рожьших мя
Елены и Василия. Умолкнет в земле плачь невинных младенцев, проклят бо Богом
окаянный Ирод, аже мученическими кровьми руки обагрил. А вы мнили, аз на Василия
Хабарова опалюсь, и вы казну на собя возьмете. Не буди по вашему. Подите призовите их:
Хабарова, Лычку, Голицу, Шунежского, Тыртова, Несвицкого — всех! Возвестите им:
Иоанн Васильевич, великий князь Владимирский, Смоленский, царь Казанский и
Северной страны повелитель, венец владыки семихолмного Царьграда с себя слагает.
ОСИФ (про себя): Молю вас, возлюбленные мои родителие: Господа ради и его
Пречистыя Богородицы и для ради святых, подайте ми скорую свою помощь, дабы
избавил Бог от искушения люта.
(Квасник и Васюшка переглядываются. Они устали от причуд Ивана.)
4
Иван, Осиф, Лазарь, Васюшка, Квасник, Выродков, Мисюра Неупокоев, Никита
Меньшик, Шунежский, Лычка, Голица, Романов, Богдан Тыртов Меньшой, Троекуров,
Несвицкий
(Иван, за ним следуют присные — Квасник, Васюшка, Выродков, Мисюра Неупокоев,
Никита Меньшик. Осиф впереди всех, Иван поддерживает Осифа под правый локоть.
Проходя мимо бояр, присные — кто насмешливо, а кто дерзко — оглядывают их.
Пожилые бояре стоят, понизив взгляд, молодые князья смотрят на царя смело. Всем
известен повод, собравший их здесь. Старые бояре не верят, что Иван действительно
желает отойти от дел, молодые готовы оказать царю сопротивление.
Подойдя к престолу, Иван оглядывается на бояр. Затем, вдруг сгорбившись, вжав голову
в плечи, нежно подталкивает Осифа к престолу и долго кланяется ему. Кладет посох и
садится между Осифом и Лазарем.
Иван склоняется к Лазарю и, глядя в глаза ему, что-то многозначительно шепчет.)
ИВАН (Лазарю): Пиши: «Бог наш Троица, иже прежде век Сый, ныне есть, Отец и Сын и
Святый Дух, ниже начала имать, ниже конца, о Нем же живем и движемся есмы, и им же
царие царьствуют и сильнии пишут правду, милостью своей позволил держать скифетр
Российского царства нам, смиренному и недостойному рабу Ивану Васильевичу, царю и
великому князю Русии — Владимирской, Черниговской, Новгородской, Тверской,
Югорской и прочих отчин и отчинок единовладельцу. От Его всемогущей десницы пишем
мы, царь и государь, лета седмь тысящь семьдесят третьего...» (Советуется с Лазарем.
Заглядывает в грамоту.) «Пишем всем обывателям нашей земли —
священноначальникам, боярам, войску, торговым и лавочным людям. Мы, царь и великий
государь, скифетродержатель Российского царства...» (Внимательно оглядывает бояр.)
«...От объядения и пияньства, от пустошных бесед и смехотворения, от татьбы и от блуда
и лжи и клеветы и всякого неправеднаго собрания и всякого лукавства в обитель к
источнику присноживотнаго пития удаляемся. Царство же наше, отчины наши, данные
нам родителем нашим, праведному Осифу, дворянина Ионы Шепелева сыну, жалуем».
(Снова пристально всматривается в лица бояр.) Зане мы, смиреноубогий князь Иванец
Московский, Осифа Шепелева золотой шапкой — венцом крестоносных князей русских
— с радостию и благоговением венчаем».
(Квасник на подушке подносит Ивану венец, сам с зловещей усмешкой смотрит на
конюшего боярина Леонтия Шунежского и сидящего рядом Матфея Лычку.)
ВАСЮШКА (Игнатию Выродкову): Радуйся, Щука, царь тебя от службы отлучает. К
князям великородным в угоду пойдешь, возгри княжатам утирать, либо — в чернцы,
хлебы петчи, в хорах петь.
ВЫРОДКОВ: Лучше у татар навозником, чем у боярского стола в меду и довольстве.
НИКИТА МЕНЬШИК: В Поле подамся, на Миюс, княжьи товары стрещи. Айда и ты со
мной, Ярыга Васюк.
ВАСЮШКА: Не пойду с вами, с государем останусь, царю посаженому работать буду.
Может, государь не прогонит.
(Иван берет шапку, сурово оглядывается на бояр. Бояре вынуждены встать.
Иван возлагает венец на Осифа.)
ИВАН: Венчаю тебя, праведный Осиф, на царствие. Во имя Отца и Сына и Святаго духа.
ВАСЮШКА, КВАСНИК, ВЫРОДКОВ, МИСЮРА НЕУПОКОЕВ И ПОЖИЛЫЕ БОЯРЕ
(крестясь): Аминь.
(Квасник бессмысленно разглядывает подушку — куда ее? Шелковый платок, которым
подушка была покрыта, сует за пазуху, подушку подает Матфею Лычке.)
КВАСНИК (Матфею Лычке): С подаром к тебе, Матфей Данилович, прими, ради Христа,
поклонение и приношение от меня, недостойного.
ЛЫЧКА (с лютой ненавистью): Отиди скоро от мене, ехиднино племя!
(Выродков зло смеется над Квасником.)
КВАСНИК: За что мне поношенье, князь? Я к тебе с честью.
ЛЫЧКА: Тебе, вору, честь по разбору, охальный!
КВАСНИК (боярам): Пропала моя голова — теперь ваша воля: владыка мой государство
оставил. Небось, отделаете меня, сиромаху.
ИВАН (увенчанному Осифу, торжественно): Возьми иго мое на себе и научися от мене,
яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящешь покой душам нашим. Владей уделом в
Бозе почивающих князей Владимера, просветившего русскую землю Святым Крещением,
храброго государя Александра, иже над безбожными емцы победу показавшаго, государя
Дмитрея, иже над агаряны победу показавшаго. Буди борз к милости, тепл на заступление
— вопреки владыке Грозному царем Кротким наречешься! Сирых, вдовиц, хрестьян
борони от утеснения, старцам внимай, ибо речено: «Поразисте пастыря — разыдутся
овца». Уповай на Вседержителя, Он бо Бог есть заступник и мздовоздатель нам.
(Жалостно.) Меня, неключимого старчика, раба непотребного, покрой милостию своею
от насилия мрачных бояр. Не презри, государь, моего убогого прошения. Аще кто
почитает сирот убогих, во мнозе изобильстве бывает, кто отвращает от них уши свои — во
мнозей скудости. Буди веры наставник, на Божиих врагов боритель. Уподобься царю
Костянтину, тою же царскою багряницею обложен есть, и поклонятся тебе все цари
земстии и вси языци поработают тебе. Будет станется надо мною воля Божия, и меня не
станет, то не дай бояром царевичей моих извести никоторыми обычаи, побежи с ними в
чюжую землю, где Бог наставит. (Громким шепотом, чтобы все слышали.) И если
хощеши, отрок, самодержцем быть, не держи ни советника, ни воеводу ни единаго
мудрейшего собя. (Боярам, полуобернувшись к ним и указывая на Осифа.) Оставляю вас
пастырю доброму паче себе пещися вами и в напастех помогати вам. Имейте, о мужие,
любовь межу собою и мир, живите вкупе, и Бог мира да будет с вами. Аще найдет на вас
уныние и скорбь или кая тестота, или о мне грешном в кое время воспомянете, не сетуйте
— вместо себя оставляю вам агнца, голубя кротчего, зело бо хощет Бог вся
правдопреступления им, Осифом Кротким, исправить. (Осифу.) Скажи, государь, от кого
боголюбивый родитель твой Иона Шепелев живота лихован?
ОСИФ: От тебя, безумный.
ИВАН: Скажи, государь: кто пред тобой?
ОСИФ: Ирод, крови невинной пролитель.
ИВАН (с победным выражением оглядывая бояр): С царем Кротким, князи, возлюбите
истину, повинушесь праведному государю, его уставам и велениям. За меня грешнаго
Бога молите, да не пецытеся о том, яко кости моя на чюжей стране положени будут. Аз,
учениче Христов, в пустыне утешусь от скорбей, за души ваши на врага невидимаго в
молитвенном борении. Гробы праведников оксамиты одену, а не оставит Приснодева слез
моих без призрения. На том крест целую... (Прервав себя, быстро подходит к Кваснику.)
Почто князя пресловущего кусаеши, змий?
КВАСНИК: Отче...
ИВАН (стукнув посохом): Молчи, потворник!
КВАСНИК (вполне понимая смысл представления, опускает взгляд): Прости, Христа
ради...
ИВАН: Не зри кроме, кощей! (Решительно хватает лицо Квасника и заставляет
смотреть себе в глаза.) В ратном деле яви буесть немерну, не в палатах. (Лычке.) И ты,
князь Матфей Данилович, горечь зельную мне в сердце изливаешь. Али не внял ты слов
псаломских: «Не суди, Господи, обидящая мя, гонящая мя, стани в помощь мою?»
ЛЫЧКА: Внял и Божественному Писанию изучен и живу по нему.
ИВАН: Не дмися гордостию, Матфей Данилович, боярин Лычка, прими со слезами на
перси гонителя своего. Вспомни слово евангельское: «Любите враги ваша, добро творите
ненавидящим вас, биющему тя в ланиту обрати ему и другую, взимающего ти ризу не
возбрани».
(Квасник и Лычка смотрят друг другу в глаза. Квасник подходит к Лычке и подает руку.)
ИВАН (Лычке, грозно): Крепко целуй, княже, да не внидет в сердце твое хулен помысел
на меня.
ЛЫЧКА (смотрит на Ивана в изумлении): Что ты, государь? Я — князь Лычка,
прародитель мой под золотым венцом княжил, а ты меня, Северских владык
настоловника, убожишь, слугой слуги твоего ставишь.
ИВАН (сквозь зубы): Целуй, князь. Именем Пророка тебя молю: смертным сущим и
тленным подобает Христа ради смирятися и любити всех, не токмо своих и
единоплеменных, но и врагов наших по евангельскому гласу.
ЛЫЧКА: Помилуй...
ИВАН (в ярости, стуча посохом): Ну!!!
ЛЫЧКА (обреченно): Речено: с безумным не множи словес. Буди по слову твоему.
(Лычка становится к Кваснику и целует его.
Иван медленно склоняется, берет Квасника за сапог и ставит на ногу князя, хлопает
несколько по ноге, требуя стоять крепко.
Присные усмешками травят Лычку.)
КВАСНИК (Ивану): Суров ты, отче, — принужил целовать ехидну. (Лычке под ноги.)
Тьфу.
ИВАН (Кваснику): Зане князь Матфей Лычка отныне и до веку брат твой возлюбленный.
Брат же любящий брату ни в малом, ни в великом не откажет. Аминь, князь?
ЛЫЧКА (темный от позора): Аминь, государь.
ИВАН: Ни поместьем, ни родством, ни в пиру, ни в беседе, ни в домашнем обиходе не
побрезгает.
МЕНЬШИК (Кваснику): С тебя мерник вина, Филофей.
КВАСНИК: Что вина, Щука? Осыплю камением драгим и многоценным жемчугом!
МЕНЬШИК: Где возьмешь, еже ты убогий?
КВАСНИК: У Лычек, где мне взять, нищему? Авось уделят Лычки сельцо або город
сроднику. За невестой. За Евдокией. (Подмигивает Лычке.) А, брате Матфей Данилович?
ИВАН: Уделишь, князь?
ЛЫЧКА: Смилуйся, государь, Евдокия млада суща, пятнадесяти лет.
ВАСЮШКА: Не лги блаженному, Матфей Данилович. Княжна прииде в совершенный
возраст, подобна на сочетание брака.
ВЫРОДКОВ: Выкунела отрочица — перси, отче, у княжны, яко луны, полны. От людей
слышахом: Евдокия зельне воздыхает, очи изменяет и зубы своими скрегчет, и что речет
ея мати, и она пыхнет, и плачет день и нощь без мужа.
КВАСНИК (Лычке): Не по Бозе творишь, князь Матфей Данилович, — блаженный
просит.
ВАСЮШКА: Отступи поздорову, боярин: старец Иван долго носит обиду под пазухой, по
некоем же времени воздаст.
ЛЫЧКА (тягостно): Уделю...
ИВАН (довольный унижением Лычки): Покорно слово кость ломит. Мед-сытень слова
твои, Матфей Данилович Лычка-Северский. Не отвращай лица, княже! Мнил ты с
конюшим боярином Шунежским сродниться — дочерь Евдокию чаял княжичу
Шунежскому Меньшому вдать, поне Лычки Северские честию нижче Шунежских. Чего
ради, княже? Того ради, что Шунежские у государя в брежении и в жаловании, купно же
вы — ополчение, войско! (Осифу.) Правда, государь?
ОСИФ: Земля вопиет ти, игумен. Сказую ти, окаянный: возьмя плати, аще не по правде
живешь, гореть будешь уже в царстве оном.
ИВАН: Государь благословляет. (Лычке.) Сам Евдокию-княжну приведи. Даровал ей
государь мужа многоценного, умом не убогого. (Лазарю:) Пиши, детище: «Князь Матфей
Лычка Северский, прося государя обручить дщерь его Евдокию рабу его Филофейку,
пореклому Квасову, новеградского жильца...» От кого родися ты, Филофей?
КВАСНИК (не спуская с Лычки пристального взгляда): Не помню, отче.
ВЫРОДКОВ: Его матерь от скомороха понесла.
КВАСНИК: Не лги преподобному, изветник! (Ивану.) Родителя не помню, блаженный,
матерь же Катерину (в упор смотрит на Лычку) чади княжати Лычки в яме сожгли,
говоря — Катерина де черовница, шептунья.
ИВАН (Лазарю): Пиши: «Поблудка, без роду-племени». Пиши, юначе: «И бе на браци у
тех блудного Квасника и княжны Евдокии старец Иван, пастырь от стада не по закону
княжим лукавством отлучен...»
ЛАЗАРЬ: Отче, нескладно выходит...
ВАСЮШКА: Пиши, жердина! Сложишь потом.
ИВАН (властно): «От стада долготерпеливого лукавством князей не по Бозе согнан. Не
по правде отчины отлучен. И видев праведный владыка лжей, израды и чародейства,
бесприкладно плакал. Имя же тем окаянным бояром есть...» (Присные оглядывают
великородных, понимая, что сейчас будет оглашен список крамольников.) «Иже
отлучители есть: боярин конюший князь Леонтий Шунежский, боярин Артемий Казарин,
князь Богдан Тыртов Меншой, князи Василька Несвицкий, Михайла Дымов, Федор
Голица, Афонасий Троекуров, князь Романов Данила Петрович».
(Васюшка и Квасник разочарованы — не назван Василий Хабаров, самый богатый
боярин.)
ШУНЕЖСКИЙ (Романову, с заметной тревогой): Скажи ты, Данила Петрович — ты
стар, тебе умирать не страшно.
РОМАНОВ: Страшно, конюший боярин, ино вси есмя человецы. Аз вопреки не глаголю
государю своему.
ШУНЕЖСКИЙ: Так вы, Романовы, от веку служите: и Христу, и антихристу.
РОМАНОВ: Говори сам, княже, ведомо бо: где пир, там вы, Жунежские-Ростовские, но
где мука от правды, Шунежских там нет. Я же сам себе несть убийца.
ЛЫЧКА: Таковаму владыци чего ни отвечивай, от сего нам несть пользы, токмо лише
нам злое погубление.
ТЫРТОВ: Обернулся мал топорок большой секирой. А не вы, Романовы да Шунежские,
да Несвицкие, Васильчиковы Тверские, Хлудневы Ярославские скимна сего на погибель
свою и нашу выпестовали?
ШУНЕЖСКИЙ: Не по чину в ряд становишься, Тыртов Меншой. Вперед конюшего,
вперед кормленщиков...
ТЫРТОВ: Ты кормленщик, Леонтий Михайлович? Так иди впереди нас, конюший
боярин.
ШУНЕЖСКИЙ: И пойду! Похочет Бог — с женой и княжатами и с рабами к престолу Его
предстану.
ФЕДОР ГОЛИЦА (до сих пор сидевший смирно, Шунежскому): Не срами бороды,
Леонтий Михайлович. Прадед твой, благоверный князь Михаил, в Орде скончася
мученическим подвигом в славу Христа и венцем навеки увязеся мучения от
вседержительныя руки, ты же пред сим скоморохом суть бесом видимым на колено
припал.
ТРОЕКУРОВ: А сам что бледен, князь Голица?
ГОЛИЦА (Смотрит Ивану в глаза.) Пред кем бледнеть, отцы и братие, коли ту государя
ниту?
ЛАЗАРЬ (смотрит то на Ивана, то на присных, то на безумного Голицу): А он кто?
(Показывает на Ивана.)
ГОЛИЦА: Отречник худый, виноватее окаянного Ирода. Изуметился царь от пияньства и
преблужения.
ШУНЕЖСКИЙ: Повинись, князь Голица Ростовский, наклони главу свою, поклоны
главы меч не сечет.
ГОЛИЦА (кивает на Ивана): Его меч всякия головы сечет, он бо злочестивый царь
пленил рускую землю, безвинную кровь пролиял, аки воду сильну, и християн умучи.
ЛАЗАРЬ (Ивану в изумлении): Блаженный, сие писать?
ВАСЮШКА (быстро подходит к Лазарю и бьет по голове): Язык урежу, ослоп!
ЛАЗАРЬ: За что биешь, дядя Васюк? Больно же. (Чешет ушибленное место.) Почто аз,
неразумный, дом покинул, матерь опечалил? Лучше бы остался. Били меня и там, а ту
паче — не прибьют, так отделают. Подьячий разит в скриптории, таже дьяк, таже
правщик, староста разит нещадно, князи великородные — и те биют мя, бедника. О, дивно
мне, государю премилосердный: чего ради ипату, стратигу, шубашу на скрипторе убогом
руце свои пребелыя марать? Вели на псарне выдрать, псари уж потщатся — сердце вынут
из персем и в смолу кипящую ввергнут. Аж нет, сам разит. Левой за ключицу ухватит,
правой рукой ухо рвет. Обида мне, аз князю великому, государю вотчинному работаю, а
мне бити никого не можно, токмо бессловесных.
ИВАН (пораженный неожиданным поворотом, стуча посохом): Так рази бессловесных,
велбуд!
ЛАЗАРЬ (хныкая): Разил един раз, блаженный, и нестерпимою скорбию уязвися, плачут
бо, во сне являясь, с великою тугою и печалью. Матушка диаконица говорила ми: «Кошка
суть ведьма». А я ведьму сию казню — она плачет, аки ластвица, отлученная от детей.
Ажно сердце преторгается.
(Даже Осиф удивлен, он смотрит на Лазаря с сочувствием. Присные покатываются со
смеху. Васюшка удручен: зная лучше других Ивана, он понимает, что легко может
поменяться местами с Лазарем и даже с Голицей.)
ИВАН (крестится): Господи, Боже, царю небесны, крепки и сильны, помилуй мя
Пречистыя Матерь, Владычица наша! Михаил Трубецкой, се ты говоришь?
ЛАЗАРЬ (шепотом, в страхе): Аз несть Михаил, отче, аз есмь Лазарь именуюсь.
ИВАН (присные помогают Ивану стать на колени и все время поддерживают под руки.
Зовет, подползая к Лазарю): Михаил Трубецкой, свете мои драгы, ты говоришь Лазарем?
Ты говоришь им, Михаил?
(Лазарь замечает на себе холодный взгляд Васюшки.
Иван подползает к Лазарю и говорит ему так, словно Лазарь и есть пятнадцатилетний
Михаил Трубецкой, задушенный по его капризу в детстве.)
ЛАЗАРЬ (шепотом): Нет, отче, я Лазарь, мною никто не говорит, я сам говорю.
ИВАН: Лазарь? А Михаил где?
ЛАЗАРЬ: Не знаю, нет же никакого Михаила.
ИВАН: Нет никого. Никого нет. А подкеларник где? Никого нет, а Михаил есть. Михаил,
служилого князя Богдана Трубецкого сын, удавлен, говорят... Удавлен. (Хватает Лазаря
за руку.) Чур меня. Чур! Не я — они удавили, от друга паче брата любимого отлучили
меня, на меня же показывают, говоря: «Нача Иванец дванадесяти лет человеков ураивать,
Михаила Трубецкого с великие ярости чади своей удавить повелел у своего стану перед
своим шатры», хотяща по зависти и без вины восхитить от стада меня, хотяша сами быть в
мое место. Я любил его. Брата Георгия, святопочившего, не так любил, как Михаила, и
ныне терплю отлучение Михаила от мене. (Осифу.) Ты веришь мне, Божией милостью
государь и сопрестольник наш?
ОСИФ: Не верю, керасть.
ИВАН (Лазарю): А ты, скриптор Лазарь, ты вериши ми?
ЛАЗАРЬ: Верую просвитерови моему праведному не прибыточества ради или тщая славы
желая...
ИВАН: Спаси Бог, честный Лазарь. Так бы благородныя вельможи солнце правды
любили, так бы повиновались царю, не охабил бы аз их на сиротство. Днесь князь великий
тебе не заступник, сыне Лазарь, ано Царь Небесный зрит ангельскую твою чистоту.
Речено бо есть: «Судия нелицемерен, воздаст комуждо по делом его». В будущем веце
богоначальным Исусом обласкан будешь — за меня, сироту убогого. (Поворачивается к
боярам.) Зрите ли, мужие, кую хулу воздвигли вы на своего государя, уподобив его
нечестивым царям? (Показывая на Осифа.) Он простил меня, грешника. Что же вы не
простили государя своего, согнали меня от стада? Коего зла и гонения от вас не претерпел
я! (Леонтию Шунежскому.) Леонтий Михайлович, боярин конюший, ты мой кормленщик
был, ты у смертного одра отца моего стоял, прости же меня.
ШУНЕЖСКИЙ: Не могу, занеже аз раб твой, а раб не судит господина своего.
ИВАН: Аще ты раб мой, — скажи ми, кто твой царь: он или я (показывает на Осифа)?
ШУНЕЖСКИЙ: Не подобает тебе мимо царевичей сопрестольника на государство
поставлять.
ИВАН: Он или я?!
ШУНЕЖСКИЙ: Убо кто царю противится — сей отступник, еже убо горчайшее
преступление. Ты царь.
ИВАН: Тыртов Меншой, князь Богдан, муж в добродетелях совершенный, ты мне
фряскую землю начисто повоевал: не прогоняй от царства, аз государь твой. (Тыртов
отворачивается, не желая потакать сумасбродству Ивана.) Федор Голица,
любоискусный ратоборец, ты первый в советех царских, ты меня от казанцев назад
отпленил, не отвращайся от меня, ибо не мощен буду с враги управиться без тебя.
ГОЛИЦА: Глупающему отвещати не подобает. Иди к ласкателям своим. Но сказую ти,
Ирод: слышах от священных писаний, хотящая от дьявола пущена быти на род
христьянский погубителя, и видех ныне советника, всем ведома, иже днесь шепчет во уши
ложная тебе и льет кровь христьянскую, яко воду.
ИВАН (поддерживаемый присными под руки продолжает ползать перед князьями):
Василька Несвицкий, Артемий Казарин, Афонасий Троекуров — князи Суздальские,
Стародубские, Ростовские, Северские, о братие, царь я вотчинный или он царь?
РОМАНОВ: Всегда на царском месте подобно быть царю, а не мало чести в себе
имущему. Прими от нас поклонение и честь, крестного целования не преступим.
ИВАН (не принимает неопределенного ответа): Данила Романович, я или он?
РОМАНОВ: Кому оставляеши нас, государь, к кому прибегнем? Ты убо по Бозе
заступник наш и помощник во всех скорбех и напастех душевных и телесных.
ИВАН: Он или я?!
РОМАНОВ: Ты, тебе крест целовали.
ИВАН: Василька Несвицкий, кравчий, ты перед катом стоял честно без стыдения: я или
он?
НЕСВИЦКИЙ: Едиными устами и единым голосом вкупе молим тебя, самодержец:
взявши скифетр, не юродствуй, но будь пастырь мудрый, и поработают тебе князи, славу
присовокупляя благородству своему.
(Васюшка и Квасник подходят с двух сторон к застывшему Ивану.)
ВАСЮШКА: Отче.
КВАСНИК: Блаженный.
ИВАН (бормочет): Горе мне, убогому. Помилуй мя, пречистыя Матере, Ты бо
Заступница наша, на Тебе надеем, от тебе милости просим. Отделают бояре инока Иванца.
Язык урежут, руце усекут. Зело страшуся аз сердцем своим. Братие, молю вас Господа
ради и для ради всех святых, покажите на мне милость свою, подайте ми свое
благословение, отпустите мя ко отцу моему духовному, да покаюсь, елико согреших.
КВАСНИК: Не бойся, честный старик, — царь к убогим приветен и купно милостив.
ИВАН: Царь милостив, цари вси милостивы, соколич, царя не страшусь, их страшусь
(показывает на бояр). Разорили прегордое царство, подручным себе сотворили, на меня
худо замышляют. (Шепотом Васюшке.) Боярин Леонтий Шунежский в Казань поскакал,
татарскую княжну за сына берет, днесь Шунежский казанскому царю сродник. Мне
убогому, царевичам Димитрию, Ивану очи поткнет, дочь Анву собаками затравит.
ШУНЕЖСКИЙ: Господи, призри на наше смирение, молю твою быструю помощь.
КВАСНИК: Не затравит, прежде Шунежского мы собаками затравим, отче.
ИВАН: С ним Романов Даниил, Василька Несвицкий, Казарин Артемий, Михайла Дымов
— все за него, а меня с престола моего свести хотят.
КВАСНИК: И тех на трески усадим.
ВАСЮШКА: С женами и княжатами.
ВЫРОДКОВ: А дочерей себе возьмем для утех. И тебе потешенье будет, и скриптору.
ИВАН: Правду ли се ты глаголеши, соколич?
ВАСЮШКА: Паче правды не бывает, блаженный прозвитер. Подумай сам и сам в себе
рассуди: кто тебя, старца праведного, нищекормителя, обидеть может? Разве поганый кто,
так мы тебе на что?
КВАСНИК: За Евдокию, княжну Лычку, отче, я тебе и князя Шунежского из Казани
пригоню, и самого Вельзевела со дна адова приволоку.
ИВАН: Любишь Евдокию Лычку, соколик?
КВАСНИК: Люблю, господине мой. Тебя не так люблю, как боярышню Евдокию.
ИВАН: Верю, сыне Филофей. Ось мое слово к тебе: в посаде девицы от сна не
прокинутся — Евдокия тебе жена будет, и ты утолишься. Ибо сам любил, Бог весть.
(Осифу.) Сопрестольный государь, покажи на мне милость свою, отпусти мя в монастырь.
ОСИФ: Ступай, камо сам веси.
ИВАН (боярам): И вы отпустите, враги мои, ищу пристанища тиха, за души ваши
вседержителя присноблагодатного молить иду, иду учить людей во правду. Христос
глаголаше: «Аще кто оставит отца и матерь, или жену, или чада, и села имене Моего ради,
стократицею приимет и живот вечный наследит. И аще кто не возьмет креста своего и
вслед Мене грядет, сей несть Мне ученик». Уже бо лица моего не узрите и гласа не
услышите. Будет кому кую грубость учинил по неправде или от неразумия, простите. Но
молю вас, о мужие, да не скорбите о мне всуе. Аще кто отдаст в дар нечто Богу и жалеет о
том, несть ему спасения. Благодарите Бога, что Господь мя исторгнул от сетей мира сего
лестнаго, влекущих души наша во дно адово. (С угрозой.) Пред страшным Судиею во
второе Его пришествие вси вкупе предстанем, истязаеми от Бога, яже что кто соделал,
добрая или злая, такожде и мзду примет от Христа. Добро или зло, яже кто что посеял, то
и пожнет.
(Иван кланяется — Осифу, князьям, отдельно и долго кланяется боярину Лычке.
Вспомнив о Лазаре, мгновение думает и затем кланяется и ему. Лазарь от испуга роняет
перо.)
ВАСЮШКА (Лазарю): Пиши, велбуд: «Многа зависть и крамола на царя воста, многа
брань от бояр ему на его державу. Бысть мятеж велик и шум, а не хотят государю
служить. И бысть меж бояр брань велия и крик и шум велик и слова многия бранныя...»
ИВАН: «Многия бранныя ко государю».
ВАСЮШКА: «Ко государю. И видев царь боярскую жестокость, поклонися с престола
своего им на все страны и почал говорить, воздохнув из глубины сердца своего: «Зело
стужаете народ, вельможи, от них и слышати не могу всегдашняго плача и рыдания людеи
моих. И терпети не могу досады мне от вас. Аз повелеваю никако же скорбети о моем
шествии, но пребывати в подвизех духовных, и в посте, и воздержании, и многи мольбы
творити за мя, нищекормителя, и за ся, и бедных миловати».
ИВАН: «Вас же молю, любезныя мои, не скорбите, во оном веце не узримся. Ко святей
церкви притекайте и мене поминайте в своих молитвах».
ВАСЮШКА: «В своих молитвах». Написал, шиша?
ЛАЗАРЬ: Ато.
ИВАН: «И востав от земли старец Иоанн, и простер руце на небо, и молитву исполнив, и
прилете к нему с небеси голубь, глаголя: «Дерзай, Иване, избранниче Божий, услышана
бысть молитва твоя и сокрушатся враги твои».
ЛАЗАРЬ: «Избранниче Божий», «бысть молитва твоя», «сокрушатся враги твои».
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Время вечерни приближися, отче, братия начата пети в соборе.
ИВАН (кланяется Мисюре Неупокоеву): Спасибо Бог, сыне Мисюр. (Боярам.) Имам ити к
вечерни, князи. (Присным.) Грех моих ради болезнь продолжися. Терпите, чада мои, Бога
ради, и Господь сотворит с вами милость. К вам слово Его простираю и подвизаю вас на
проповедь, сице глагола бо Пророк: «Се Аз посылаю вас, яко овцы, посреди волков.
Предадят бо вы на сонмы и на соборищи, и пред цари и владыки ведени будете имени
Моего ради. И не убойтеся от убивающим тело, души же не могущих коснутися».
(Присные, доверенные Васюшка и Квасник, поддерживают Ивана под локти. Выродков
хочет нести посох Ивана, но Мисюра Неупокоев успевает перехватить. Шествие
замыкает Никита Меньшик.)
МЕНЬШИК: Прогавил, Щука? Не быть тебе а ни конюшим, а ни кравчим боярином.
ВЫРОДКОВ: Чур меня, чур. Будто ты, Никита, кравчих да оружничих на кольях не
видел.
МЕНЬШИК: Я не видел!? А кто по неделе Бориса Курлятева Ушатого сажал, жену его
Акилину Васильевну, сына Якова, дщерь Улиану? Ох, Игнатий, ох! Князь Борис Юрьевич
скоро ко Господу отошел — зело муж тяжькый, восьми пудов, треска под ключицей у
него вышла, а княжна Улиана (качает головой)... (Лазарю.) Затвори рот, клюся ушастый,
— ворона залетит, говно склюет, чем срать будешь?
(Иван громко хохочет.)
ИВАН (Меньшику): Щука, святые дары забери!
МЕНЬШИК: Лазарь, забери святыни.
ЛАЗАРЬ: Заберу, госу... Отче!
(Леонтий Шунежский быстро подходит к Лазарю, хватает его за ключицу.)
ШУНЕЖСКИЙ: Князи великородные разят, Иуда? Чего ради шубашу руце свои марать,
бесермен, мардуй?
ЛАЗАРЬ: Ай-яй-яй. (Шмыгая носом, собирает святыни.)
5
Иван, Васюшка, Никита Меньшик, Квасник, Выродков, Мисюра Неупокоев, Ежиха,
Гафья, Лазарь, Княжна Евдокия
(Покои рядом с молельней Ивана. На столе еда, кубки, церковная утварь. По лавкам
разложены святыни, расшитые платья, шубы — принесенное присными после разгрома
поместья князя Бориса Курлятева Ушатого. Лазарь в углу перебирает грамоты.
Присные забавляются с Ежихой и Гафьей, бабой постарше и девкой, одетыми просто,
как посадские.
Васюшка рассматривает отделанный камнями кинжал.)
ВАСЮШКА: Славетный меч, ах, славетный. Князь Борис его из царства перского привез.
Выпрошу у государя.
МЕНЬШИК: У которого? Их два, Грозный да Кроткий. Проси у сопрестольника — даст.
ВАСЮШКА: Ну ты, дурак, говори — не заговаривайся. Неравно услышит блаженный.
МЕНЬШИК: Не полоши напрасно, Ярыга Васюк, не слушаю тебе и не боюся.
ВАСЮШКА: Не хвалися, протозанщик: Иван жали не ведает, а мы крест за тебя
целовали.
МЕНЬШИК: Государь меня любит. Блаженный мне шубу дал, с себя снем.
ВАСЮШКА: Его же любит царь, того и наказует. Курлятева, доброхота, государева
названого брата, на кол посадили, а ты кто? А Игнатий Шишка? Петр Тутышев, Третяка
Кротких, Алферий Дедяев, Немира Спячий, Максентий Безнос — где они все? Изомроша
от железной тягости.
МЕНЬШИК: Гуляй, Васюшка, донде жив. Смерть грамоты никому не пошлет.
ВАСЮШКА: Не пошлет, а и торопить ю незачем. Ты взгляни вокруг — что делается.
Людей, как собак, бьют.
МЕНЬШИК: Сами же и бьем.
ВАСЮШКА: Не мы бьем — нами бьют. Мы люди подневольные. Не мы — так нас.
Правды нет, а неправда (глазами показывает на дверь в молельню Ивана) раньше нас
родилась. Пей, Никита, вино у новопреставленного князя Курлятева славное. Я знаю — не
одино лето Борису Юрьевичу работал.
МЕНЬШИК: Жалко тебе князя Бориса?
ВАСЮШКА: Князя-то? Князя нет. Пожил Борис Юрьевич, слава Богу. Жалею о княжне
Улиане.
КВАСНИК (сталкивает с себя Ежиху): Потому ты на Курлятева двор не пошел?
ВАСЮШКА: А ты б пошел? Пять лет от княгини Марии Васильевны только ласку знал,
княжну в пеленах помню.
КВАСНИК: И ходил, и пойду, потому я душегубец. Как и ты, Васюшка.
ВЫРОДКОВ (Васюшке, кивая на Квасника): Он Улиане удавиться помог.
ВАСЮШКА: Как так?
ВЫРОДКОВ: Княжну с княгиней царь велел прежде отца в замок забрать, вмало гладом
не погибли, Улиана в удавке никак задохнуться не могла, ножками сучила. Филофей
сжалился — за пяту потянул. В мегновенье отошла. Потом только князя Бориса управили.
Царь так повелел.
ЛАЗАРЬ (в задумчивости бормочет): Пригвоздиша Его ко кресту и поругашася Ему,
глаголюше: «Радуйся, царю июдейски! Многи спасе, себе ли единаго не можеши спасти?
Сниди со креста, да веруем в тя». И плеваху на лице Его, и по ланитам бияху. Кую лютую
муку Спаситель претерпел от поганых идолопослушников. Ай-ай-ай.
ЕЖИХА (сзади обнимает Васюшку): Хоть ты меня пожалей, Васюшка.
ВАСЮШКА: Что тебе?
ЕЖИХА: Избави меня от мужа, опостылел, шиша старый.
ВАСЮШКА: Какой он старый? Он моложе меня.
ЕЖИХА: А и ты старый, Васюшка. Оглоблю прошу, он не хочет. Говорит — нельзя
невинную душу губить. Прибери его, а я тебя за то, Васюшка... А?
ВАСЮШКА: Не могу, нельзя ни за что человека губить. Лист подай в разбойный приказ,
а и то человека праведного не отделают.
КВАСНИК: А ты пиши, что муж посадских людей смущал — царя Кроткого славил:
наутри мертвец будет.
ЕЖИХА: Я грамоте не умею.
(Смотрят на Лазаря, тот прячет голову за грамоты.)
КВАСНИК: Чего притих, шишимора?
ЛАЗАРЬ (Меньшику): Дядька Никита, госу... Старец Иоанн велел в синодик
новопреставленных вписать, а дьяк пьянее грязи, ничего сказать не может. Токмо вельми
скверно лается. Мало ухо мне не выринул, варвар.
КВАСНИК: Что тебе, душе нечистый?
ЛАЗАРЬ: Написал я: «Лета седмь тысяшь...» и прочая, «прислал в Кириллов монастырь
сие поминание» и прочая, «на литиях и литоргиях по вся дни» и прочая.
ВАСЮШКА: Ну и пиши, ослоп. Писать, небось, легко. Это не саблей махать.
ЛАЗАРЬ: Саблей, может, и тяжелее, дядя Васюк, чем пером (взвешивает перо на ладони),
опять же агарь-бесермен или человек лихой голову усекнуть может. Иной же раз отца
диакона, что учил, клянешь на чем свет стоит. Зачем он меня к ученью приохотил? Сидел
бы в лавке у дяди, сукном бы торговал. Аршин — копейка або три саблицы, тафта две
копейки або шесть саблиц, мухояр, бархат, камка, парча...
КВАСНИК: Ты сказать хотел или тебе язык урезать? Язык писарю ни к чему.
ЛАЗАРЬ: И прочая. А от кого грамоту писать: «Царь и великий князь Иван Васильевич
всея Русии» или... (Квасник и Васюшка бросаются к нему и дерут ему уши.) Ай-ай-ай.
(Ежиха и Гафья смеются.)
ЕЖИХА: Так тебе, ослоп, будешь знать. Ну, поди, телочек. Ну, постой, постой, тетенька
пожалеет. (Голубит Лазаря.) Напишешь на мужа?
ЛАЗАРЬ: Невозможно, тетенька, безвинно христианскую душу губить. Государь
заповедал казнить напрасно. Токмо за богохульство, татьбу, чарование и волхвование,
кощунство и всякая нечистота еретическая. «А кто не по Бозе кого чим поклепнет, — рече
блаженный, — проклят буди и от Бога не помилован». Муж твой — он, может, с
люторами книги читал или баб шепчущих по деревням взыскивал? А и то, тетенька,
чадолюбивый отец скорбьми спасает и ко спасению приводит, смерти же скорыя не
предаст, не хощет смерти грешничи, но ожидает покаяния.
ЕЖИХА: Ты что, каженик, умом похабился?
ЛАЗАРЬ: Аз, тетенька, сроду не оскоплялся. А спиратися с вами несть время: синодик
дописать надобно, души преставленных томятся без поминанья в молитвах и литоргиях, а
вы стужаете — добро ли? На Страшном суде строжайше взыщется с раба Божия Лазаря
Сурянина. Писано бо есть: «Умерших поминайте, и тако исполните закон Христа», таже
писано есть: «Всуе тружаешися, чего Бог не даст»...
КВАСНИК (Васюшке): Урежет ему язык блаженный — многоглаголив зело.
ВАСЮШКА: Высечь бы плетьми, помня реченное: любя сына, учащай ему раны.
КВАСНИК: Многажды сечен без жали, ино плеть дураку не пользует. Гафья!
(Гафья подбегает к Кваснику. Квасник что-то шепчет на ухо ей. Она кивает. Затем
идет к Лазарю.)
ВАСЮШКА: Усердно молитвит Господа государь.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Се ему обычай многолетный.
ВЫРОДКОВ: Блаженный не повеле себе стужать от обедня часа до вечерни.
ЛАЗАРЬ (отстраняя от себя Гафью): Дядя Василей, кого в синодик писать? Блаженный
велел всех, а я не был, мне на экзекциях быть не велено.
ВАСЮШКА: Брата пономаря воспроси, ведает он един бо подробну вся.
ЛАЗАРЬ (Мисюре Неупокоеву): Брате Мисюр, ради Господа, кого писать?
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Пиши, мазуля. Отделано: есаул князь Филипп Олябьев с люди,
князь Ширяй Тетерин и сыны Василько, Иван, Григорий. Володимер Гагарин да сыны
Андрей, Захарий, Молчан. Князь Осип Чулков с жена и дети Мария, Анва, Семен. Князь
Данила Рогатый с жена и сыны Петр, Карп, Дмитрей. Сотник Вавила Малечкин. Князь
Александр Ярославов с сыны Алексеем и Елизаром. Боярин Давидко Ростовский.
Холщевник Яков Нечаев с женою, сестрою и сыном. Инок Нередицкого монастыря
Евдоким. Князь Иван Митнев с дети Софья, Иван, Федор...
КВАСНИК: Ивана Митнева не пиши.
ВАСЮШКА: Чего ради?
КВАСНИК: Лазарь, возгряк, не пиши!
ВЫРОДКОВ: Отделан же. Все были.
КВАСНИК: Лазарь, каплух, не пиши Митнева.
ВЫРОДКОВ (догадываясь, почему не надо писать): Статок прибрал? С братией не
поделился, мохнорожий.
КВАСНИК: Послужи, как я, Щука...
ВЫРОДКОВ: Я-то служу, не как ты — за кушаньем.
ВАСЮШКА (с укором): Не по совести творишь, Филофей. Государь доведается...
КВАСНИК: Не доведается, ежели ты не доведешь. А без поминок не оставлю.
ВЫРОДКОВ: Коня мне дай, каурку.
КВАСНИК: Ты что, Щука! Каурка пятый год подо мной. Все отдам, коня не дам.
ВЫРОДКОВ: Коня, Филофей!
КВАСНИК: Умолкни, приблуда! Давно, я смотрю, ко мне подбираешься, старцу на меня
шепчешь, стяжатель. Как бы тебе не заплакать.
ВЫРОДКОВ: Коня, Филофей, ниже посула не возьму.
КВАСНИК (выхватывает из-за пазух кошели, швыряет Выродкову): На, имай,
кольшерукий! А коня не получишь.
ВЫРОДКОВ (посмеиваясь, собирает деньги, трясет кошелем): Туго набил кизичку,
Филофей. В Литву собрался? И конь мой будет, сам отдашь.
(Вдруг все приходит в движение — Квасник выхватывает саблю, Выродков
замахивается ножнами. Васюшка и Мисюра Неупокоев бросаются к ним. Гафья ныряет
под стол. Лазарь втягивает голову в плечи.
Также внезапно все замирают — в дверях молельни стоит Иван, с посохом, возникший,
как призрак.
Иван долго смотрит впереди себя. Кажется, что он сдерживает улыбку. Под глазами у
него тени. Едва заметно шевелит губами. Медленно подходит к столу. Щепоткой из
тарела берет капусту, подносит к губам, но не ест, а оглядывает присных — Выродкова,
Квасника, Васюшку, Мисюру Неупокоева.
Садится.)
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Что тя видим, отче, вельми печальня и изнемогающа? Кое зло
прилучися тебе на сем царстве?
ИВАН: Аз печалию стесневаем, велико бо зло постиже от единых боляр, паче всех врагов
моих и супостат, и не вем, како мощен буду с ними управитися, и терпети не хощу досады
мне от них.
ВАСЮШКА: Блаженный, не печалуй, будеши на своей вотчине Бог: за мало время
боляры по тобя пришлют.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Вкуси, отче, понеже суббота есть.
(Иван мрачно смсотрит на Квасника.)
ИВАН: Аз вем, что суббота, но писано в правилех: аще и велика нужа будет, ино три дни
попоститися болящему причащения ради святых тайн. Пища мне — молитва
непрестанная, а вы чего ради канон не правите?
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Господа ради прости нам.
ИВАН (поглядев на Мисюру Неупокоева): Житие доброхота моего Олексия Адашева было
всегда пост и молитва безпрестани, по одной просвирке ел на день. Адашев прокаженных
тайне питал, обмывающа их, многажды сам руками своими гной их отирающе. Правила
церковное сохраняя по уставу, никако же преступив, до последняго своего издыханиа:
молитвы совершая на всяк день, аще и в велицей болезни и тяжести от великих трудов и
подвиг, бяше телом преже крепок и мужествен. Меня же Пророк вами обвил,
отступниками. От многаго труда и стояния нозе Адашева опухли, яко древие, он же
овогда седя, овогда лежа, молитвы неослабно совершая, паче же о целомудрии печашеся,
бо от рожениа не позна плотскаго греха. Без рассужениа в кротости и смирении сердца,
яко Самому Христу служаше, а не государю. Меня же Господь вами обвил, яко сатана
заповеданное древо. Адашеву в присные Магдалыню, великую и превосходную посницу,
единова в седьмицу вкушающи, а на вые вериги тяжкие. Вы же мне, старцу, бледых жен
водите. За что мне се, Филофей Квасов?
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Прости, отче великий поистине во блаженных: коварствует бо
князь бесовстий, хотя делу твоему спону сотворить.
ИВАН: Глаголет Господь ко своим апостолом: «Аще и вся заповеди исполните,
глаголите: раби непотребны есмы», а диавол подущает вас усты точию каятися, а в сердце
превысоце о себе держати и королеви и тироном ровнятися. Ясте и пиете без воздержания,
законного жительства не храня, всяко скаредие творите и богомерзкие дела, блуд,
нечистоту, срамословие и скверноложие. Чадо Мисюр, ты сын поповский, али
Священного Писания не читал ты?
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (виновато): Читал, блаженный.
ИВАН (возносится до высшего гнева, после чего легко может велеть доброхотам
начать резать друг друга): Что же ты блудниц посадских к святыням допустил?
Прельстили скриптора на грех? (Резко.) Лазарь! Падеся ты с Гафией, яко со женою?
(Лазарь, вздрогнув, роняет грамоты.)
ЛАЗАРЬ (торжественно): Смилуйся, отче, помысл плотских аз удаляюсь, о чистоте
пекусь, бо зверь сей сластьми своими тело упитывает червем, а душу вовеки губит и
потом муки вечныя готовит!
ИВАН (слоняясь вперед, с любовью к грубой шутке): Зане дурак ты, скриптор. Аз
чюжаюсь блуда, понеже монах есть. А ты чего ради руци не даси покою?
(Присные, кроме Мисюры Неупокоева, покатываются со смеху. Васюшка вытирает
слезы. До Лазаря не сразу доходит, что Иван потешается над ним.
Иван притягивает к себе Гафью и картинно целует ее в губы.)
ИВАН (Лазарю): Послушай, сынько, да скажу ти: естество женское вельми есть зло. И
дивна сия вещь — жена: кротима высится, а биема бесится. Бежи и не озирайся красот
жен, яко Лот содомского запаления. Не объят буди руками их, не желай ея, бо погубляет
человека острейша меча. И еже хощеши без печали жить, то лутчи не женитися и опосле
не тужить. Лутчи купить коня или вола, или ризу, нежели жену поняти, украшают бо
телеса своя, а не душу. Извыкли в зерцало призирати и вапами лица помазовати. Уды своя
связали шелком, лбы подтягнули жемчюгом, ушеса позавесили драгими серезами, да не
слышат гласа Божия, ни святых книг писания, ни отец своих духовных учения. Блажен
той, иже девством живет, да сицевыя (показывает на Гафью) жены не обрящет: льстива,
лукава, блудлива, обавница, еретица.
ЕЖИХА: А я, отче?
ИВАН: А ты, Ежиха, истинная запазушная змия: из куста змия от человека бежит, а ты
подле мужа лежишь и ядом дышешь. (Лазарю.) Синодик докончил? Подай.
(Ежиха со вздохом отходит. Лазарь торопливо собирает бумаги и подает Ивану.)
ИВАН (просматривая поминальник, с притворным сожалением): Что вам не жилось под
милосердным государем? Что не служилось, зломысленники? Ах, Филипп Олябьев, я ли
тебе не угождал? Воздал ты мне за возлюбление мое — непримирительную ненависть.
Окольничий Иеремей Тетерин: поделом за речи змиевы к государю. Се дьяк Хлебенного
приказа, новокрещенец, блудодей — поях чужую жену. А се однородец его — вор... Ведун
Евдоким — государя счаровать хотел. (Просматривает снова и смотрит на Лазаря,
потом на Квасника.) Иван Митнев забыт, Митнева нет. (Грозно заглядывает Лазарю в
глаза.) Посулы берешь, василиск?
ЛАЗАРЬ: Что ты, государь?
ИВАН: Сходи на пыточный двор, тать, погляди, что бывает с такими, как ты.
ЛАЗАРЬ: Схожу, отче. Не ведая бо сотворих, искуша бо мя диавол...
ИВАН: Филофей Квасник, брате ключар, сяди ту. (Квасник, глянув на Выродкова,
подходит к Ивану. Садится.) Меня бояре согнали, а ты мне служишь. Не оставил старца,
и аз помогу ти, сыне Филофей, понеже нужу мою исполнял ты. Сабельку возьми, деньги,
шубу, бо в нынешних летех такой страдник верный един от тысящи не обрящется.
Любишь государя своего, соколик?
КВАСНИК: Люблю, блаженный.
ИВАН: Тысячу рублей за тебя Дивею-хану дал, не жалею — верно служишь. Товарищам
твоим — добрый приклад. На княжне Евдокии тебя оженю. Толикое дело — обышный
гридин да на княжне, дочери четвертого удельного князя! Сором какой, Господи, на князя
Лычку: бояре мне сего не простят, а ты первый мертвец будешь, аминь продохнуть не
успеешь.
КВАСНИК: Знаю, государь. Не твоя б государская милость, и аз бы что за человек?
Врагов, на тебя вставших, потребил немало, не щадил ни старых, ни малых, ни жен, ни
мужей. И впредь не пощажу, буде воля твоя.
ИВАН: Верю, соколик. (Берет его голову и целует в лоб. Подумав, снова целует.
Оглядывает голову Квасника.) Писано: «Аще земному царю правдою служиши и боишися
его, тако научишися и Небеснаго Царя боятися. Сеи временен, а Небесныи вечен».
КВАСНИК: Аз слушаю к тебе, блаженный, а тебе боюся. Аз, холоп твой, страхом объят...
ИВАН: Ты? Мечник? Страхом?
КВАСНИК: Не смерти страшуся, отче. Страшно — не вериши ми.
ИВАН: Царю никому верить невозможно. Что, если велю, и отца забьешь?
КВАСНИК: Ах, отче, аще бы был аз на облацех небесных, а в земли бы было кольце
утвержено, и аз бы всею землею подвизал. За Евдокию, государю милостивый, поработаю
тебе. За княжну и матерь бы укусил, коли б жива была.
ИВАН: Сирота. Некому пожалеть, опричь Иванца. Да ось Ежихи. Ежиха, за мужа
взыщено будет, аще сведешь — велю сосцы твои усекнуть.
ЕЖИХА: И ты за него! Казнит он меня день и нощь, и жезлием бьет, и пинанием, и власы
рванием, душу разлучает от тела!
ВАСЮШКА: А ты терпи ему, а не шипи, что змия из куста.
ИВАН: Возверзи на Господа печаль свою, Ежиха, и Той тя пропитает.
ЕЖИХА: Ох, умучили вы меня. Ни тебя, ни тебя не послушаю, в монастырь постригусь.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Увы тебе, жено безумная! Ввергнет тя Бог во огнь и тамо
пожернет диавол.
ИВАН: Погоди до старости, Ежиха: молодцам моим без блудниц нельзя.
(Присные снова взрываются хохотом. Кроме Мисюры Неупокоева. Лазарь сверкает
глазами: дивно слышать от царя непристойности. Квасник целует руку Ивана, которая
тотчас зарывается в его волосы и милостиво треплет их.)
ИВАН: Васюшка.
ВАСЮШКА: Ось я, блаженный.
ИВАН: Что ты думаешь, привезет Матфей Лычка Евдокию? Он любит ю.
ВАСЮШКА (уверенно): Привезет, отче. Бояре бо чад своих любят, а себя не меньше
любят.
ИВАН (настораживаясь): Что тебе на мысли, лукавый советник? Говори.
ВАСЮШКА (со знанием дела): Общие люди, обышные — весняки, сошники, хрестьяне,
батожники, гулящие — легко дух испускают. Духовного чину, так мало не с радостию.
(Удивленно смеясь.) Инок один в Новеграде мне даже руку поцеловал, какою я ему голову
скоро усек. Старенький инок, от ветра шатается, постом истощен, сквозь него мало не
солнце — месяц просвечивает. Уж я над ним постарался, но и то устоял богомолец,
кончил с Исусовой молитвой. А бояре — другое, пресветлый отче. В боярах два беса
живут: гордость, а как же — вельможи пресловущие, у них свои бояре по лавкам сидели.
И — мамона. Боярам жизни сладкой жаль. От денег, от славы, от холопок гладких уходить
не хочется. В небесном царстве, чай, девок тискать не дозволяется. (Дождавшись
подходящего момента.) Вон Хабаров емку у ногайцев выкупил, две тысячи рублей отдал.
КВАСНИК: Доселева такие по пятидесят рублев бывали, а двух тысяч оприч воевод
окупов ни на ком не дают.
ИВАН (недовольно, решительно): Опять вы на Василея Хабарова! Сказано — не дам.
Князь Хабаров меня от Старицких да Шуйских уберег.
ВАСЮШКА: Али ты, государю превеликий, не ведаешь, кто есть Хабаров?..
ИВАН (с притворным безразличием): Не ведаю аз ничего того и не слыхал и не знаю и
сам о боярех, ни о князех, ни о суседах не пересужаю.
ВАСЮШКА (с сожалением): Эх, отче, у Хабарова грамот охранных от короля
Сигизмунда, от Юхана-короля, как у Ежихи вошек. Ты им Кроткого поставил, думая:
князи — баранцы, сейчас к юродивому побегут: прими, государь, чад своих, мы рабы
твои? Старого воробья на мякине не обманешь, честный отче наш. Хватишься — ан
поздно, ты от бояр первый мертвец будешь. Потянут вотчинного государя и царевичей на
пыточный двор, Бога не побоятся. Так что пришлет князь Матфей Евдокию, да не как
древний Авраам праведный сына своего Исаака на закланье. А чтобы тебя усыпить: ось,
мол, кровоядный царь, хоть жги нас, хоть режь, а встреч твоей воли не пойдем.
ИВАН: А еже не привезет Лычка Евдокию?
ВАСЮШКА (с азартом): Привезет, об заклад бьюсь!
ИВАН: Что в закладе, соколик?
ВАСЮШКА: Живот!
ИВАН: Живот — легко, Васюшка, един миг — и ты у престола всеблагого.
ВАСЮШКА: Сам себе очи выколю.
ИВАН (удивленно): Силен злодей.
ВАСЮШКА: Силен ты, государь, и храбр, земля бо правится Божиим милосердием,
святых молитвами и тобою, цари нашими.
ИВАН: А что, сможет. Сможет, Оглобля?
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ: Васюк-то? Ярыга может, он многих ослепил.
ИВАН (стукнув посохом, встает вне себя от возмущения): Что вы со мной творите? Псы
лютые! Обвились округ меня! Аз есмь царь именуюсь, в послушание Богу многих
выгубил, ано аз — сын человеческий, тугою и печалию уязвляем бываю. Хабарова у меня
просите! Ведомо же ти буди, Васюк: Хабаров мне мало не брат.
ВАСЮШКА (делает последнюю попытку добиться своего): Лжебрат! Брат на рати
познавается! Убудися, государь. Хабаров с Лычкой вкупе диаволом на тя подвизаеми. Нам
не веришь — старца Пафнотея спроси, — спрося! Спрося уведаешь: к старцу человек
святой приходил, и той человек поведа старцу Пафнотею: ведуны от чумы померших
младенцев носили к Марии Даниловне, князя Василия матери, и что княгиня Мария
Даниловна, выня сердце у тех младенцев, в вине варила. (Зловещим шепотом.) Про что?
Тебя счаровать хотят.
(Лазарь испуганно крестится. Иван кистью подзывает к себе Васюшку.
Васюшка подходит.
Иван притягивает его к себе и долго что-то шепчет ему на ухо.
На дворе слышны голоса. Все замирают. Ежиха подбегает к окну и смотрит наружу.)
ЕЖИХА: Боярышню привезли, княжну Евдокию везут.
(Ежиха и Гафья, смеясь, выбегают. Квасник застывает от неожиданности. Иван
снимает с мизинца перстень и подает Васюшке.
Мисюра Неупокоев, который давно служит Ивану и понимает царя с полуслова,
склоняется к Выродкову и что-то шепчет ему на ухо. Выродков изумленно хмурится.
Ежиха и Гафья ведут княжну Евдокию. Евдокия — бледна, руки дрожат, смотрит под
ноги.)
КВАСНИК (восторженно): Княжна...
(Евдокию подводят к Ивану.)
ИВАН (не взглядывая на Евдокию): Стани ту, дочерь. Веруешь ли, чадо, от всея души во
Отца и Сына и Святаго Духа, нераздельную Троицу?
ЕВДОКИЯ (шепотом): Верую, государь.
КВАСНИК (смотрит на княжну словно околдованный): Княжна Евдокия...
(Васюшка к чему-то готовится. Мисюра Неупокоев, перекрестившись, развязывает
пояс. Выродков становится позади Квасника.)
ИВАН: По писанному, всего сильнее жена бывает, ибо всяк человек от жены рождается и
сосцами ея питается. Жена и человека породи и одеяние ему сотвори. В Бытии же речено
есть: «Позна Адам жену свою и роди от нея сына». Не прабаба наша Евва роди, но Адам
роди, не Сарра роди, но Авраам роди. (Поворачивается к Евдокии и смотрит на нее в
упор.) Венчаю тебя, княжна, рабу Божию Игнатию во имя Отца...
КВАСНИК (в отчаянии): Государь!
(Мисюра Неупокоев, Выродков и Васюшка бросаются на Квасника, сбивают с ног,
вяжут руки, завязывают рот.
Выродков, склонившись к Кваснику, смеется ему в лицо.)
ИВАН: Во имя Отца и Сына, и Святаго духа. И будета оба в плоть едину.
ВЫРОДКОВ (Кваснику): Что, Филофей, исполнилось, что я говорил? И кизички мои, и
княжна моя, и каурка мой будет. (Пинком перевернув Квасника на живот, срывает с
пальцев перстни.) Царево даяние не отходит вспять.
(Иван делает знак рукой, Никита Меньшик и Васюшка подтаскивают Квасника к ногам
Ивана.)
ИВАН (Евдокии): Буди, чадо, покорена мужу своему во всем и повинуйся ему, той глава
тебе и господин, да владеет тобою во всем. Понеже праотец Адам не прельстися, но
прабаба Евва прельстися советом змииным, и тоя ради вины отъято самовластие у жены.
ЕВДОКИЯ: Ведаю, отче.
ИВАН (склоняется над Квасником): Горе граду тому, в нем же государят холопы.
Поведай ми, кознодей, якоже вы с Василеем Хабаровым да Федором Голицей шептались,
хотя царя от Бога венчанного извести и сами стать в его место? Молчишь, собака? Брат
Игнатий язык тебе развяжет. (Всхлипывает.) Слуга верный. А может, тебя князикоромольники извели? Голову усекли служку моему Филофею Квасову и, в овчину вшив,
вметали на крыльцо: «Страшися, Иванец, с тобой так же содеется». Князи не спят, как вы,
дрочоны, умеют вас ловить. (Выродкову.) А, Щука?
ВЫРОДКОВ: Истинно так, блаженный. Усекли и вметали, сам видел очима своима.
ИВАН (горестно): За что муки сея вся терплю, Господи? Плачь, Филофей окаянный: той
плачь вельми полезен и угоден Богу. Прости мне, Христа ради, Филофей. Ано сказую ти:
сладко есть рабу умрети за господина своего, паче же кому за государя, несть бо то
смерть, но живот. Да претерпите, чады мои, раны отца духовного, неже ласкательные
целования вражий. По грехом моим учинилось, что мои князи и бояре учали мне
изменять, и аз вас, страдников, приближал, хотячи от вас службы и правды, а не татьбы,
измен и пияньства. Рече бо Господь во святом Евангелии: «Не может раб двема
господинома работати, любо единаго возлюбит, о друзем нерадити начнет». Не возможно
единем оком зрети на землю, а другим на небо.
(Квасник мычит. Выродков уводит княжну Евдокию. Меньшик с Васюшкой
подхватывают Квасника и выносят.)
ЛАЗАРЬ (в страхе перед величием и самовольством Ивана): Житие подобно травному
цвету: сего дни цветет, а утре изсыхаемо и ногами попираемо.
ГАФЬЯ (Ежихе): Тетенька, уведи меня, Христа ради. Страшно мне, тетенька.
ЕЖИХА (тараща на нее глаза): Молчи, дура! В прорубь захотела? Отсюда пути никуда
нет.
МИСЮРА НЕУПОКОЕВ (Лазарю): Пиши, юнак: «Князь Иван Митнев с дети. Служка
Филофей Квасов».
6
Иван, Васюшка, Козьма Вислой
ВАСЮШКА: Дворский боярина Лычки Никита Кафтырев поведа нам: чади князя Лычки,
изловив Филофея в слободе, отсекоша главу его. Распаляся злобою к тебе, князь повеле
главу обшить овчинно и вметать тебе, государю, на двор: знай де, Иванец, како
преуставлено тебе, аще не уступишь боярам.
ИВАН: Упокой душу его, Господи, Ты же свидетель долготерпению моему.
ВАСЮШКА: Князь Лычка с женой в церкви молятся безвыходно. К воротам двора его
братия медведей привязали, а людей повесили. Велено князю не погребать людей.
ИВАН: Добро ли сотворяете, Ярыга Василей, что люди оставлены без погребения?
ВАСЮШКА: Не люди — псы лютые. Довел жилец Соль Вычегодский Иаков Болнищев
об изменном деле боярина Тыртова и сынов Тимофея, Саввы, что приходили Тыртовы на
площадь, говоря — царь де народ свой невзлюбил, стары честны домы хощет расхитить
да сжечь. Нецыи мужии, купцы града Каргопола, доказали: боярин Тыртов к старцам
печерским писал, чтоб молились о вразумлении государя. Тыртов с дети отделаны
железом, жена и дочери палками, люди его отделаны из пищалей. Иных дел, отче: в
Старице, Пскове, Ростове мор. Из Воронача, из Керети, из Волока Ламского братия без
корма воротились — взять не у кого. В Смоленске же отделаны семьдесят человек
посадских, торговых. В Новеграде отделаны триста человек из пищалей, средь них емцы
да литвины.
ИВАН: Мне до емцев и литвинов и до всего этого дела нет. Что крестник мой, царь
Кроткий?
ВАСЮШКА: Скорбит крестник безпрестани, князи бо к нему не идут, грамот его не
читают.
ИВАН: А ты пиши грамоты от него — жалуй князей чинами и уездами и городами.
ВАСЮШКА: Да уж пишем. И сам пишет. Новгородцам даровал прощение от опалы,
Смоленску прощение вин. Княжати Куракину вернул уезды и грады, ему же
сопрестольник веле быть к Москве из Чудова монастыря.
ИВАН: Что князь Куракин, пришед ко граду?
ВАСЮШКА: Куракин благодарит вельми, ано просит оставить в келье его, уезды же со
пригороды и кабаки жалует в казну — на выход радивым людям.
ИВАН: А царь?
ВАСЮШКА: Царь повеле всем князем, воеводам, середним и обычным готовым быть на
службу с коньми и со отроки. Раслав листы по градом на собрание воинственного чина, да
скоро соберутся вся воинская дела творящее люди.
ИВАН (с усмешкой): Собрались?
ВАСЮШКА: Благородные вельможи вся сильныя ни един, а токмо безпоместные
боярские дети да обышныя вои — пешцы, возящие ратны запас. Видев же тех вои своих,
убозех суицих и нужных всем, оле скоро собравшихся по словеси его, сопрестольник
нестерпимою скорбию уязвися, и не может от великия печали стояти. На много час
безгласен бывши, нача Кроткий слезити: «Аз к вам с любовью и вам служу, вы же себе не
служите, погибель на себя призываете». Дивно царю: князи за сельцо сварятся, ано отчин
от него не приемлют.
ИВАН: Что мне князи великородные? У них свой царь есть, крестник мой, пусть служат,
а не хотят — что же, мне не служили, ему не служат, что тут дивного? Князи только себе
служат. Что в народе?
ВАСЮШКА: В народе, блаженный, шатость и блуд.
ИВАН: И шатость, и блуд?
ВАСЮШКА: Увы, отче. (Поискав среди вороха листов.) Пятого дня седьмицы распоп
Козьма Вислой явися к жене холщевника Некрасы Поповкина Малашке, глаголя: «Не
скорби, жено, мною избавит тя Бог от духа нечистаго». Тая же Малашка глаголет ему:
«Кто еси ты, господине мой, и откуду?» Той же Козьма отвеща ей...
ИВАН (предвкушая занимательный рассказ): Дале, пономарь!
ВАСЮШКА: Дале распоп Вислой, став к оной Малашке Поповкиной, не плошаясь
похоть вдел в чрево ея. По мале часе явися муж ея Некраса Поповкин, бывший пред тем в
купивле. Уды Некрасы вострепеташа вси, и предивно ему: распоп на Малашке, согбенной
подобно глаголу, несытную похоть свою востязает.
ИВАН: Что же Малашка?
ВАСЮШКА: Малашка пониче лицем на землю, не имея что отвещать, сама в недоумении
велицем: откуду нечистый явися, не иначе счаровал ю, честную супругу? Днесь распоп
Козьма Вислой в порубе пасмы на себе рвет, ему уж шибеница утвержена, сам на
Малашку доказывает — Малашка де шептунья, блудница в посадах всех знаемая, а он де
Малашку не опаивал. Распоп, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело,
толкует о беде над старцем Иваном.
ИВАН: Сице рече распоп: «Старцем Иваном», не «великим государем»?
ВАСЮШКА: В правду так, блаженный. «Старца Ивана Господь обрал народы и станы
править, — вопиет распоп, — а князи, губители души и тела, иже детьми своими паче
Кроновых жрецов действуют». Доведал Козьма Вислой в Писании о велицем знамении
над старцем Иваном, сиречь тобой, богоизбранным государем: «Прииде волк в коже
овчией, нарече ся Кротким да праведного владыку сведет во гроб». Читал де сам и
архиерею писал, архиерей же прогнал Козьму от себя. «А писанейце де сие, слезами
измоченное, во гроб с собою повелю вложить, грядущи на суд Бога моего Исуса», — рече
Вислой.
ИВАН (смеется): Искусный поп. Призови его. Исповедаю сего отступника.
ВАСЮШКА (в сторону): Щука, Козьму из ямы к блаженному! Кроме тех дел, отче, се
рассмотри: коломенский муж Пинай Хвостов показал на людей, что по деревням баб
шепчущих добывали: отделаны. Подьячий Китай Ишуков...
ИВАН (недовольно): Како отделаны, пономарь?
ВАСЮШКА: Какие из пищалей...
ИВАН: Худо.
ВАСЮШКА: Какие с шибеницы воронам языки показывают...
ИВАН: Лутче.
ВАСЮШКА: Шемяка Спячий в котле сварен. Яким Вялицын на бревнах спален. Мишуй
Бовыкин собаками затравлен.
ИВАН: Любо.
ВАСЮШКА: Так же Кормового приказу подьячие Пимен, Сухан да Симеон. Хлебенные
дьяки Мижуй Крюков, Яков Селин, Ждан Братской, Тимофей Лисин...
ИВАН: Что люди говорят о том?
ВАСЮШКА: Оскудевшие, безжитвотные да похолопленные, те говорят: «Бояре да дьяки
встреч прозвитера Ивана, царя вотчинного государились, всякое претыкание Ивану
творили. Взявши же царство, держать не умеют».
ИВАН: Словеса их паче елея. Покорность словесного стада угодна Богу и на пользу им.
ВАСЮШКА: Какие поместные да рядовичи-гражане — те: «Зимусь, — глаголют, —
государь бояр казнит, веснусь за холопей возьмется, сиречь вас».
ИВАН (с улыбкой): Возьмусь, грамоты не пошлю.
(Мисюра Неупокоев и Выродков тащат Козьму Вислого, швыряют на пол.)
КОЗЬМА (ползет на боку к Ивану, простирая к нему руку, в чрезвычайном
воодушевлении): Поткни мне очи, Иванец праведный, абы не мощен бых аз видети
бесовского беззакония! Вели язык мой мечем усекнуть, абы не сказал он правду, она же
горше слез сиротских! Сердце вынь из персем, бо вся беды за множество их не могу
изрещи, понеже горестью душа моя объята! Но вкупе вся реку: всего лишен и от тебя
злотворцами туне отогнан! Аз, хужеший раб твой, тебя умолити разум понужаю! При
смертных вратех стоя, к тебе руце проницаю, прещу тебе, отче, от Бога священным
письмом! Срозе заклинаю Страшным Божиим Судом тя, православныя веры наставника,
на Божиа враги борителя! Государю превеликоименитый, тебе моление прилежно
приношаю, да не яростию обличиши мене, но с любовию благоволиши ми молити тебе,
ибо в велице скорби ми сущу и в тузе! Чувства бо человечества нудят мя с молением к
ти...
ИВАН (распоп ему нравится — нашелся еще один скверный слуга): Многошумен ты,
распоп, паче меры, во многоглаголании же несть спасения!
КОЗЬМА: Милости прошу от твоего святительства и велие благодарение воздаю ти за вся
твоя благая! Здрав буди, государь, и спасен, отче святый, чрез многие лета, молю Бога за
святейшаго царя и твои царевичи! Ты бо, государь, есть свет учителем, язык Божий, глас
небесный и книжник живота! Мы же, твоя смиренная чада, Бога молим о многолетнем
здравии твоего святительства, и о всем православном христьянстве, и чтобы Господь
избавил от латынства и помощь бы и крепость свою послал тебе, государю нашему, на
наши да на твои враги — на боляры!
ИВАН: Тебя шибеница дожидается, а ты в смехотворении неподобном упражняешься?
КОЗЬМА: О премудрый в человецех и чудный учениче Христов! Иванец, церкви столп
непоколебимый, смерти аз не страшуся, потопит бо Господь беззакония мои в море своей
милости, суд Бога моего страшит мя: взыщет Вседержитель, что оставил тя без скорого
поспешения...
ИВАН: Что поспешение твое, язык поганский? Рцы ми вкратце.
КОЗЬМА: Никому не мщу аз, непотребный раб, малоумень бо, аз страшуся Божия
немилости! Страх твой, Иванец, на мне и трепет, зане аз не почитаю ни пастыря, ни брата,
ни государя паче истины. Пред стадом твоим хожах и исхожах и никоего тебе безчестия
приведох, но развее победы пресветлы помощию ангела Господня во славу твою
поставлях. Господи превеликий государю, доколе поносим буду от ненавидящих мя? И не
презриши на мя единому тебе работающа! Аще не приклониши высоты твоея услышати
моего недостачества, к кому убо прибегну от ненавидящих мя супостат?
ИВАН (снисходительно): За Иванца поменяю тебе виселицу на секиру. А больши сего не
проси.
КОЗЬМА (рвет волосы на голове): Поменяй опять, сожги на тихому огни, жедаю суда
Бога моего, и аз возопию к Нему: «Господи, туне вещал аз к государю моему — мало
заточен Иванец бе, уклонишася от правды. Помилуй мя, Господи Судия нелицемерный!»
ИВАН (теряя терпение): Утомил, тумбан! Верну тебе протопопствие и кизичку денег
негли пожалую. Видишь, коль тобою печется государь? Теперь говори без юродства.
КОЗЬМА (спохватившись, подползает к Ивану, норовит коснуться его ног): От
неправды терплю, превеликий отче. Не в едином лете, ни в двою, но в довольных летех
потрудихся тебе многими поты и терпением, против врагов твоих ополчяхся, мне же
Господь свидетель, паче учащен бых ранами от варварских рук... Видев убо диавол свою
окаянную и немощную силу, яко паучину раздираему от меня, простре сеть во уловление,
яко же древле на Адама, вложив бо мя во грешение...
ИВАН (стукнув посохом, резко): Дале, мардуй, Дале!
КОЗЬМА (чуть не рыдая, торопливо): Не срамляйся, отче, неведением, но спроси
ведущего. Стал аз, хужеший раб твой, противу еретики, за то от алтаря прогнан
неповинно, от земли к Богу вопию день и нощь. И говорят и мудрствуют негораздо о
святых канонах. Люторы свили гнездо в обители, попались многие — игумен Савва да
инок Протасий сложились с бесовской прелестью, умышляючи на христьянский род
мучительные сосуды, купно ввязали братию в торок — Варсанофья, Зосиму, Малха,
Пимина, Мельхиседека. Вещают: устав де православный зело не добр, а вера люторская
слаще, то кто же так глуп, отцы и братие, чтобы, найдя лучшее, не оставил худшего? А
Иванец, толкуют, нам не закон. С ними воевода Протасий Сумарок, ловчий его Третяк
Змиев, дети боярские Иван Малечков, Глеб Собакин, Егорь Михайлов, Денис Перфуров.
Покрывают игумена сытенный дьяк Никита Паюсов, князь Борис Тригорин, дьяк Щелкан
Циплятев, с ними их люди и жены и сыны.
ИВАН (спокойно): Неподобно, поп, христианам убивать еретичествующих, яко же творят
ненаучены, но паче кротостию наказывать противящаяся. И молитись о них, да даст им
Бог покаяние в разум истины взникнуть. Изыди, мамонь!
КОЗЬМА: Безмерно милосердие твое, отче. Посем же и сея рассмотри: люди в Рязани
мало что еретики, на крест плюют, бороды обрили... (оглядывается по сторонам,
шепотом:) Толкуют всякое о тебе...
ИВАН: Что толкуют, сквернитель?
КОЗЬМА: Приклони уши свои, да скажу ти: государь де Иван Васильевич не в праве
обема властьми править — и святительскими, и царскими, ано лучше нам, братие, аки
латинцы, самим государя на правление обирать. Не по Божией воле, ано по их, бояр да
архиереев — окаянных и злочестивых еретиков, врагов Креста Христова хотению. Вещал
Сумарок в келье игумена: «Приклад есть, еда не зрите, отцы и мужие: Август Жигимонт
кроль ляцкий, Юхан кроль езейский». Вскую нам Иванец, сей Вельзевел видимый, егда
нам можно самим себе государя брать?»
ИВАН: Господь повелевает никого же прежде суда осуждати и берно из своего ока
первие отъимати, и потом сучец из братия ока изымати. Аз прощаю отступникам, и ты
прости, распоп, яко ты веры христьянскои.
КОЗЬМА (сделав над собой усилие, говорит громким шепотом): Матерь твою, княгиню
Елену, уподобляюше ко всем нечестивым царицам: ты, отче, толкуют князи да старцы,
государь де сумлинный — не то великого князя Василия Ивановича сын и последник, не
то боярина Овчины-Телепнева наследок. Бо князь великий Василий Иванович два на
десять лет детей не родил, а тебя княгиня Елена не абие родила, но по неколицех лет. Так
и мнози в Рязани толкуют — и торговые, и седельники, и кабатчики, и холщевники, и
сошники, и боярские дети, а игумен Савва с алтаря воззвах к братии: «Всем ведома, Иван
от преблуждения рожден есть от боярина Овчины-Телепнева, ныне льет кровь
христьянскую, яко воду, и выгубил уже сильных во Израили. В закони же Господни
первом писано: «Моавитин, и аммонитин, и выблядок до десяти родов во церковь Божию
не входят». (Торжественно.) Удел свой — Русию, благочестия ревнитель отче, от
диавольскаго пленениа злые ереси отврати! Повели предать огню и мечю неповинующих
царьскои твоеи воле и веровать не хотящих — жестосердых боляр злых и не покоривых
латын-обновителей. Аз хочу ити на поганскиа языки и христианохульники! Теперь казни,
блаженный, раба Козьму.
ВАСЮШКА (с отвращением к трясущемуся от страха Козьме): Ведаешь ли, поп, что
творишь?
КОЗЬМА (Васюшке, грозя ему пальцем): Аз, грешник, государю своему служу верою, и
всегда о нем Бога молю и ложно отнюдь не благолю пред ним, но с покорением истину
отвещаю, яко Богови. (Ивану, сияя.) Аз око твое, отче, а око телу светильник есть. Аще
око темно будет, все тело всуе шествует, в стремнинах разбивается и погибает.
ИВАН: Ведомо ли ти, распоп, что содеется людем, на коих наводиши мя?
КОЗЬМА: Рече апостол Павел: «Аще убо человеком угождал бых, Христу раб не бых
был». Аз стадо мое честно упас, человеком угодия не творил и единосущней Троице
непрестанно служих в молитвах и бдении день и нощь.
ВАСЮШКА: Страшен в гневе царь Иван Васильевич: младенцы рязанские в чревах
матерних посивеют, отметник! Узриши ты Рязань разорену и пожжену, вдовы и стари
сетующа и гладом таеми, невесты возхищены и обоимани руками нечистых, и младенцы...
младенцы, слуга сатанин, раздробляемы!
КОЗЬМА (Васюшке): То же воистину и врачеве премудрые творят: дикие мяса и неудобь
целимые гагрины бритвами режут аж до живаго тела и потом наводят помалу и исцеляют
недужных. (Ивану.) На Страшней При пред Создателем ответ даси, государю превеликий,
аще видяще недуги наши душевные, неудобные ко исцелению, не спасеши нас!
ИВАН: Знаю, злопомник, безвинно на Рязань меня опаляешь. И ты знаешь, что, как я
сказал, что милую тебя, так и будет. Так зачем ты гнев великий на город наводишь? Какая
тебе в том корысть?
КОЗЬМА (с благоговением): Елико кто смыслит, тако и подвизается. Корысть моя —
истина, сиречь ты, царю вечный. Речено есть: царь народу — светильник! Тебе боюся и
служу верою тебе и твои царевичи, и ложно отнюдь не глаголю пред тобой, но с
покорением истину отвещаю ти, яко самому Богу. От тебя утешен буду, милостию твоей
государскою, паче же Богу ми помогающу.
ИВАН (ходит): Опять вопрошу тебя, Иуда, и берегись, аще слукавишь, — велю кожу с
тебя содрать и межу бревен горящих простерти. (Хватает Козьму за грудь и, резко
притянув к себе, смотрит ему в глаза.) Говори, Каин: чего ради друг друга оклеветуете,
чего ради брат брата угрызаете? Ну!
КОЗЬМА: Того ради, блаженный, что не подобает рабу почитать ближнего своего паче
царя, и если бы не князей алченосных претыкания, из Божией помощью вся земля была бы
за православием! Ты, отче, по Евангельскому словеси, поистине пастырь доблий, не токмо
душу свою полагаешь за святыя церкви, но и за вся словесныя овца Христова стада
православных христьян о избавлении латыньскаго нашествия! Ты — апостольский
сопрестольник и учитель вселенский, меч в руце Господа, тобою хощет Пророк исправить
законопреступления!
ИВАН (бросив Козьму, обращается к небу): Ты слышишь, подкеларник? Бог хочет мною
преступления исправить! Мною! Не молитвой, не святительством, не доброчинием!
Мною, мечем! Будет вам меч, неразумные! (Пинает Козьму.) Не тщися, распоп, напрасно,
что усмыкнеши в тихую келью. Пойдешь к Рязани с братией — спекулатором тебя
ставлю, сиречь служилым катом, править крестопрестников. (Васюшке.) Меч ему дай
незаточенный. Ты слышишь, расстрига, тупым мечем отделаешь непослушников — и
стара, и млада, и простого, и черноризца. Случись жена чреватая — жену чреватую.
Случись жена с пеленочником — жену с пеленочником. А Оглобля присмотрит, чтобы ты
исполнил. Превзойдет плач Рязани выше Вифлеемскаго плача, там бо токмо едини
младенцы убиваеми биваху, зде же всяк возраст не пощаден будет. (Снова вверх, резко
вскинув два перста.) Молчи, подкеларник! Многажды много к тебе просих — молися о
мне, окаянном, понеже напасти и беды на нас кипеть многи начинают! Ты же мне ката
сего явил, Ирода, блатогрызца! Аминь, подкеларник! Быти по воле твоей.
(Падает на колени. Васюшка пинает ногой Козьму.)
ВАСЮШКА (Козьме брезгливо): Иди, волк, овцы жертвенные заждались.
КОЗЬМА (крестится): Тебе, Господи, жертву приношу невинну, за государя молю, за
царевичи. Призри, помилуй мя, безответного раба.
ВАСЮШКА: Иди, иди, колода. Людей бить — не кадилом чадить, мохнатая рожа.
КОЗЬМА: Всем людей ведомо, протозанщик, и ти ведомо буди: ни единою, ни дважды,
но многажды аз идолопослушников правил. Не изыде из града еретик ни един. (С
сомнением.) А коей еси ты веры, сыне мой?
ВАСЮШКА: Не твоей, ехидна!
(Васюшка выталкивает Козьму. Навстречу Ежиха и Гафья ведут девушку, одну из
отобранных на растление дворянских дочерей.)
ЕЖИХА (тихо зовет): Отче.
(Иван стоит на коленях, свесив голову.)
ЕЖИХА: Государь, к твоей милости.
ИВАН (не поднимая головы, глухо): Кто?
ЕЖИХА: Анва, дочерь дворянская, прозвищем Колтовская.
ИВАН (мрачно): Верует ли Анва Колтовская во Отца Господа нашего Исуса Христа?
ГАФЬЯ: Верует, государь. Дева вельми благочестива и боголюбезна смирением и
кротостию, нищепитательством, зело урядна и красна, аки прабаба наша Евва. Таковых не
бысть в девах, коих возяще на зрение тебе.
ИВАН: Девство не прокудила Анва сия?
ЕЖИХА: Дева чесна, преблаженный, хвальна и почитаема от всех людей.
ИВАН: Глаголют премудрые: «Застаревшиеся злые обычаи в душах человеческих
многими леты во естество прелагаются и неудобь исцельны бывают». Тебе молю,
всесвятая Богородице, Твоему благосердию: стани, Молитвенница, к рождьшемуся из
Тебе Богу, да поможет ми, конечно погибающему, да изымет от напастей неисцельных.
(Шепотом — подкеларнику.) Поминай мя во святых своих молитвах, отче, дабы избавил
Бог от зверя, вреждающаго души наша. Грех на мне, подкеларник: смерти страшуся паче
погибели души. Приди, отче-суперник, да вникни во гробицы. Можеши узнати, кое был
царь или вельможа, богат или нищь? Составы и сосуды плоти нашея, яко прах и смрад,
снедь червем быша. Преже составы плоти нашея любезны, ныне же гнусный и
смердящий, яко сухи кости наша, не имуще дыхания. Смотри и раздвизай руками своими.
Где красота лица? Где помизающи очи ясни? Не се ли растекошася? Где власи лепи? Се
отпадоша! Где вознесенная выя? Се сокрушися! Где брови и благоглаголивый язык? Се
умолче! Где руце? Се разсыпашася! Где величество тела? Се разтася! Где безумие
юностное? Се мимо идее! Где великовеличавый человек? Се паки прах и смрад. Где злато
и сребро и раб множество, где юность и лепота плоти? Вся изсхоша, яко трава, вся
погибоша. О, человече неразумный, что ся ты зачаял, что ся вознесл ты? Кал ты, вонь ты,
пес ты смрадны. Где твое спесивство? Где высокоумие? Где твоя гордость безумная, и где
твое злато и сребро, где твое имение? Истлеша! Изсхоша! Изгниша! Исчезе! Минуло! От
богатства нашего, кроме единого савана, ничтоже возьмем. Но все останется, богатство,
друзи и сердоболи, жена и дети. Но койждо примет по делом, еже содела. От смерти
милости никто не ищи. Аще кто ищет — не обрящет, не весть бо ни един от нас, когда
прииде смерть, приходит смерть, аки тать, грамоты не пошлет, ни вести не подаст.
(Очнувшись, сурово — Анне Колтовской.) Не трепещи удами, дево! Не боися грешника мя
суща, блудника и мучителя, аз утолю горькую твою печаль, пред иными женами станешь
в первой степени.
(Гафья подталкивает Колтовскую. Анна помогает Ивану подняться с колен.
Иван, по-прежнему не взглядывая на девушку, накладывает руку на голову ей и ведет
впереди себя.)
7
Иван, Лазарь, Анна Колтовская, Выродков, Шунежский, Романов, Троекуров, бояре,
Осиф
(Иван одет, как юродивый, в рваное, на груди вериги, однако пальцы унизаны перстнями.
Члены присного двора — малые бояре, дворяне, воинники. Присные одеты по-монашески
в отличие от членов двора.
Лазарь с плачем читает послание Мисюры Неупокоева из Рязани.)
ИВАН (Лазарю): Чти, дале, скриптор.
ЛАЗАРЬ (всхлипывает): «…Прегнуснодейных и богомерзких врагов твоих, доблий отче,
княжати Федора Голицы, сына его Ивана, сыновцев его Дмитрея, Захарию, с жены и дети,
языки урезав, ключар Козьма медведями потравил. Поместья в казну отписаны. Какие
люди с тем Голицею были, тех в воду вметал. Рязанских жильцов всего дви тыщи человек
отделано, духовного стану три на сто, торгового стану девять на десять, малых, избных,
гулящих. Князю Афонасию Батышеву язык урезан за невежливые слова к тебе, отчину его
Афонасия Батышева в казну взято. Ключар Козьма с великие ярости и святителей, и
черноризцев, и пустынных иноков, и нищих слепил своеручно. Жены дворские и боярские
и вдовицы и дщери, взя град Казань, брат Козьма в превеликой лютости в воду речную
вметал, прежде того с братией поругав...» (Всхлипывает.) «Рязань бо есть ныне безлюдна,
пуста, аще и есть люди, но убозе суици и нужны всем, и боятся самого тебя...»
(Прерывает и, утерев глаза, продолжает.) «Казне тщета... А ходит брат Козьма, зело
свиреп и жесток, против уставу в красной шубе и рече: «Иванец игумен де Рязань в удел
жаловал нам, братии». Какой же будет удел, отче праведный, еже Козьма пустошит уезды,
и грады и посады без гражан стоят, от сего мнози людие гладом измерли, мнози людие
поидоша в нищем образе, скитаяся по чюжим странам?»
(Входит Шунежский.)
ШУНЕЖСКИЙ: Князи к тебе, великий государь, предстатели христианстии, такожде
общий народ, мужи и жены и чада их.
ИВАН (Анне Колтовской): Дивись, жено: князи велицы ко мне, убогому Иванцу, мимо
царя Осифа руце простирают.
АННА (со смехом, играя с Иванов): А не царь он. И не сопрестольник тебе.
ИВАН: Царь, царь! У меня ни удела, ни казны, ни поместья — пруток из метлы, им
погоняю работных, в поте лица снедаю хлеб свой, и Бог дает ми путь всегда чист. Я гол,
как в миг рождества в стегнах благоверной матери моей Елены. (Шунежскому) Леонтий
Михайлович, князь Шунежский, скажи, что так.
ШУНЕЖСКИЙ: Истинно, государь: лежал ты в ногах великой княгини, подобно
превечному Младенецу Исусу, такой же ясный.
ИВАН: Хитро уподобляешь, боярин.
АННА (Ивану): Ты царь, ты аки Бог: и мала и велика чинишь.
ИВАН: Кой я царь, когда я без войска, и меня всякий прибить может. Хоть ты, ведьмица.
АННА: И прибью.
ИВАН: Бей, бей окаянного, а ничто ми неймет, но точию разжизает.
(Анна хватает пояс и шлепает Ивана. Иван заползает под лавку, мечется на полу.)
АННА: Осе ти, василиск! Иных мужеи жены ходят красно, вси их чтут, аз же за тобой
бедная, всеми не знаемая.
ИВАН: Сказую ти, ведмица: яко вода в луже семо и овамо преходя погибает, тако же и
женский разум...
АННА: Почто ты мне ныне муж? Аще бы я тебя не знала, и был бы мне муж отца
щедраго и была бы есмь госпожа добру многу.
ИВАН: Поострил диавол язык ти, и злословишь, и яд на всех испущаешь. Хочешь быть
госпожа добру моему? Хочешь быть, как царица?
АННА: Хочу. Хочу украсить ся, и лице и выю повапить румяностию, и черностию очесе
украсить ся, и одеянием червленым облачить ся, и персни на руце, и камения драги. Хочу!
Хочу!
ИВАН (вскакивая, резко): Не бысть Божия пособия ти, львица! Блудница Иродиада ты!
Еретица! Покоище змиино! Трясовица! Злая ратница ты! Горугвь адова! Несытная похоть!
Не наполнится огнь дровами, и ты не напонишь хотения своего! (Внезапно смягчаясь.)
Иоанн великий во пророцех Предтеча, денница солнца и воин царев, ангелом наречен
бысть. Но скверная любодеица Иродиада испусти гнев свой на праведного: плясавши
Иродовии, испроси главу Иоанна. Ирод повеле главу Иоанну отсещи, и усеченною главою
Предтечевою, яко яблоком поиграв на блюде. О сей повести не могу глаголати без слез,
понеже душа моя люте трепещет. Очи мои слезы многия испустиша, а душа зжалеся и
сердце восколебася! Его же в пустыни зверие убояшася, змии честно нозе его лижуще, а
прелюбодеица не убояся праведника такова.
АННА (удивленно): Ты себя Предтечи уподобляешь? Ты мя студным делом принуди, ты
прельстивший мя, вся злая сия соделавший, и аз нуждею реки слез изливаю, ты же себя
праведником нарицаешь? Ты сто честных дочерей растлил...
ИВАН: Чу, шептунья! Князем того знать не должно. Грешен Иванец, блудодей, обавник,
творит, яко неразумна суща, яко разумом младенчествующа. Обоими мя, жено, с
младенчества привета лишен. В страсе велице и зельном ужасе возрастал, понеже бояре
над постелей стояще, мечи и ножи и бритвы остриша на мя. (Сурово Шунежскому.)
Острили, боярин?
ШУНЕЖСКИЙ: Острили, превеликий государь.
ИВАН: Но Бог до времени сущий избавил от тоя погибели молитвами матери моей Елены
и молением ея сохраняем пребываю.
(Иван подползает к Анне. Анна прижимает его голову к груди и качает.)
АННА: Ну, не скорби и не плачься, государю мой, сладость гортани моему. Егда вижу тя,
света моего, тогда зело радуюся. Составы мои разступаются и все уди тела моего
трепещутся и руце ослабевают. Тогда не отверзутся ми уста, огнь в сердце моем горит и
лице палит и все составы мои греются.
ИВАН: Медведица ты, Анво. Едина от зверей, егда узрит человека, главу похилит и очи
посупит в землю, на человека нападет и задушит вскоре, тако и ты, еретица.
(Шунежскому.) Призови.
(Шунежский с поклоном выходит.)
АННА: Аз ведмедица, и ты весилиск: зрением бо убиваешь человека. Такова бо есть змия
василиска, зрением умершвляет человека.
(Входят Шунежский, Романов, Троекуров и другие бояре.)
ИВАН: Увы мне, о жено безумная. Не может диавол сам сотворить пагубы праведником,
яко же наводит льстивыми женами, то бо есть меч сатанин и оболгательница святым. Кто
Соломона премудрее или кто Самсона сильнее и Александра храбрее? И ти от жен
скончалися. (Шунежскому.) Горе царству тому, в нем же властелинствует жена! Зло и
мужу тому, иже слушает жены! В нынешнем веце многи цари государствами владеют, а
женам своим работают. (Прижимаясь к Анне.) Жено, пожалей мя, сироту. По зависти и
без вины взяли от меня родителя моего. И меня извести хотят и царевичей моих.
(Шунежскому.) Хотят, княже?
ШУНЕЖСКИЙ: Как ты скажешь, государь.
ИВАН: Государь ваш Осиф в граде царствующем, я же скитаюсь с братией, от вас гоним.
Вземше крест, следую Христу, в пустынях скитаюсь, в пропастех земных живу,
отбегающе от прелести мира сего, понеже гонимый, аз возлюбил Господа Бога и Тому
невозвратным путем шествую, и ничто же паче любве Его предпочитаю.
ШУНЕЖСКИЙ: Град без царя — от тебя не по Бозе венчанный Осиф твоей милости
дожидается.
ИВАН: Зачем?
РОМАНОВ: Бьет тебе челом от двора, от священного чина и христоименитого стада, от
всех: утолися, превеликий. Прощение даи и мир с нами сотвори, не иди на нас...
ИВАН: Пойду, аще не престаните от злоб, от душетленных дел, в покаяние не внидете и
не очистите ся пред государем вашим! Не изыде из града ни един ни жилец, ни пес. Вы,
князи, от государя своего не можете единаго слова досадительна претерпеть, по апостолу
Павлу не взираете на Исуса, начальника веры, колика пострада нас ради. Вы тем
прельщаетесь, злочестивцы, глаголюще: «Завтра ся покаю пред государем», и без
покаяния наипаче согрешаете. Мне вас Бог в работу дал, вы же мне не служите, отродье
ехиднино, еже прозгрызают у матери утробу и на древо от нея отходят. Тако и вы.
ТРОЕКУРОВ: Что провинили пред тобою и чем прогневали тя, государю превеликий?
ШУНЕЖСКИЙ: За что обиды на нас творишь? Мы от древа Рюрика, а ты убожишь нас...
ИВАН (отталкивая Анну): Слушаю тебя, боярин, и язык прильпе к гортани моему! Мало
вас побил и детей ваших! От кого прияли, мужие, обычай владыку своего корить? Когда
вразумит вас Бог, о княжие: удельный ни второй, ни первый князь царю не равный брат,
оле слуга! Аз государь вольный и держу царство по своеи воли, а ослушников прочь
отсылаю! Занеже не от князеи строима Русь, но от нас, от цареи! Аз бо государь
именуюсь, не бояхуся никого же, аще и вси царства окольная и князи вси восстанут и
подвигнутся на ми.
ШУНЕЖСКИЙ: Помилуй, государь...
ИВАН: Токмо скорблю, боярин Шунежский, что вы не трава — одиным бы махом с поля
моего вон!
ШУНЕЖСКИЙ: Живем у тебя нужные всем.
РОМАНОВ: У которых отцов было поместья на сто четвертей, за детьми ныне втрое, а
иной голоден.
ШУНЕЖСКИЙ: Аки зайцы гонимы от тебя...
ИВАН: Заяц не укусит ни одное собаки, вы же меня искусали до костей! Коих лжей на мя
не взвели вы! Вы слушали клеветающим мя и клеватили сами: «Царь воистину яко сам
пиет, так и нас принуждает, окаянный, мед с кровию смешанный братии наших пити!»
Взыскали обавниц и волшебств сатанинских, и надо мною шепты ухищряете. Сердце
высосали, тело изсушили, красоты в лице не оставили!
ШУНЕЖСКИЙ: Не презри убогого прошения, невозможно нам, слабым сущим, толиких
напастей терпеть.
РОМАНОВ: За тебя Господа молим...
ИВАН: Нерадиво молите, занеже Господь меня вами стеснил. От ваших рук аз учащен
ранами и сокрушенно уже все тело мое, мне же Господь мой Христос свидетель!
ШУНЕЖСКИЙ: Утолись, государь: в отчине твоей кровь лиется и напрасно умирают.
ИВАН: От вас лиется, от вас умирают.
РОМАНОВ: Буди нам, государю, твердая стена от лица супостат, полагаи душу свою на
словесныи своя овца, их же Бог дарова тебе паствити, и богоначальный Исус подаст ти
помощь и конечное одоление враги наша.
ИВАН: Вы — враги моя всегдашняя, от вас мне зло и досада!
ТРОЕКУРОВ: Мы раби твои, ни вопреки что глаголем, ни в чем тебе не отнимаемся.
РОМАНОВ: Ведает Бог да ты, государь: тебе и царевичам твоим крест целуем, а Осифу
нам не служивать, мы уж от него беды видели многая.
ШУНЕЖСКИЙ: Умилися, превеликий, разори многолетное свое к миру негодование,
призри милостивно, помилуй нас, словесных овец. Аще, государь, не велиши престати от
сея крови и обиды, взыщет сего Господь от руки твоее...
ИВАН (спокойно): Не чти много книг, князь Шунежский, да не во ересь впадешь.
Умякнуша словеса ваши паче елея, и та суть стрелы. «Взыщет Господь»! Вы свои души
забыли, а нам и нашим детем служить не хотите. Рассуди сам. Польский, езейский,
фряжский — все государи те царствами своими не владеют: како им повелят на маестате
работные их, тако и делают. Российское же самодержьство изначяла сами владеют своими
государьствы, а не князи. Темь, боярин, жаловать есьмя своих холопей вольны, а и
казнити вольны.
ШУНЕЖСКИЙ: Молим тебя, самодержец: не расхищай столицу або дозволь удалиться в
поместья.
ИВАН (смеется): В поместья? Что мне, Леонтий Михайлович князь Шунежский, гудцев
бить да юродивых, аще вельможи в поместья удалятся?
ЛАЗАРЬ: Рязань вопиет, в Новеграде мнози человецы изомроша от глада, ини же кости
лизаху и росу и тако глад с нужею утоляху, токмо в них кости да жилы. Много в людех
учинилось изрону. Стародуб, Каргополь, Соль Галицкая, Балахна, Ламский Волок
безлюдны. От Пскова до полуземли соху емати некому: скверные братие извели. Воеводы
же и полконачалники и вся воя твоя одеваются в крепкия доспехи, красны портища,
наготове приемлют в руце свои копия, и мечи, и луки — приходят, аки тать в нощи,
безвесно, ни убогих, ни вящих не милуют. Ни князь, ни всякий человек, ни юн, ни стар —
никто же смеет с ними братися. Невозбранно ходят во все концы царства — кровьми
полияся христьянская земля, блата и дебри, горы и подолия намостишася христьянскими
костьми.
(Иван в чрезвычайном изумлении поднимается из объятий Анны, протягивает руку —
ему вручают посох. Идет к Лазарю и смотрит ему в глаза.)
ИВАН: И ты, агнец, за них просишь? Ты, коему я поручил стоять перед Господом за
меня? Ты слуг моих скверной братией нарицаешь? Скверные братие... (Идет к иконам.)
Упокой, Господи, работных моих — Филофея Квасова, Игната Шишку, Максентия
Безноса, Немиру Спячего, (боярам) от вас, львы-кровопийцы, убиенных. А иных имена
Ты и сам веси, Господи. Мне работали, за мя, за мои царевичи душу свою положили
истинно.
ЛАЗАРЬ: Ты же сам велел их убить, о безумнее всех безумных. Како явишься в очи
Господу?
ИВАН: Дале, сыну любезны.
ЛАЗАРЬ: Ты, царь, детей в реку метал, с камением топил! Ты бояр жаловал без числа
чашою и повеле их речи писати тайно и наутре повеле список принести и казнил
безвинно. Ты же говоришь: «Тщу ся со усердием люди на истину и на свет наставити, да
познают единого Бога — от Бога данного государя». Кто есть ты, на таковую высоту
дерзать? Всегда в пиянстве, в блуде, в прелюбодействе, во скверне, во убийстве, в
граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе. Кое воздарие от Бога примешь,
так скверно учиняя?
ИВАН (теряя последнее терпение): Какое подаст богоначальный Исус, такое приму,
сыне мой. Аз рех к вам: жаловать своих холопей вольны, а и казнити вольны.
ЛАЗАРЬ: Един раз помилуй, государь.
ИВАН (прямо в глаза смотрит Лазарю): Помилую. Тебе же не буди помилования от
мене. Ступай на двор, драгое чадо.
(Присные уводят упирающегося Лазаря.)
ЛАЗАРЬ: В ином веце узримся, царю!
ИВАН: Узримся, бедник.
ЛАЗАРЬ: Писано есть: «Не надейтеся на цари, в них же несть спасения».
ИВАН: Писано, сыну мой.
ЛАЗАРЬ: Пророк глаголет: «Надеющися на Господа, яко гора Сион, не подвижится во
веки веков. Блажени вси надеющися на Господа!»
ИВАН: Блажени.
ЛАЗАРЬ: Пожернет тя огнь вечный! Яко не слушаешь Пророка, такожде и Он не
услышит гласа твоего...
ИВАН: Тесен путь вводит во царство небесное, пространен же влечет во дно адово.
Блажени плачющие, яко ти утешатся. За творящая пакости мне Бога молю и зла за зло не
воздам, подражающе Христу и святым Его. (Опершись обеими руками на посох, думает.)
Низко похилили головы князи, ажно рубить их срам. Господь бо гордым противится,
смирена любит, а покоренному благодать дает. Кровьми многими землю аз обагрил. Ино
же Русией править не возможно. (Боярам.) Призываю вас, князи: придите к государю
своему, и Бог покоит вас. Что сего прибежища краснее и полезнее? Аще прибегнете ко
мне, Пророк царство дарует и веселие со святыми, конца не имущи. Або — мука вечная
без конца. (Игнатию Выродкову.) Отзови полки. (Бояре кланяются.) Жалую тебе, Иван
Данилович, боярин сокольничий, уделом твоего родителя в Рязани. Тебя, Третяка
Яковлевич, дедчиной твоего деда в Стародубе. Тебя, Василька Федорович, отчич князей
Ярославских, уделом твоего родителя. Да кланяйтесь боярину конюшему — висеть
бородам вашим на Поганой луже, абы не Леонтий Михайлович.
(Бояре кланяются Шукнежскому.)
БОЯРЕ: Спаси Бог, Леонтий Михайлович, ты убо по Бозе заступник наш во скорбех и
напастех.
РОМАНОВ: Коими венцы украсиши главы наша, великий государь, кое безскверно
воздарие от нас приимешь?
ИВАН: Храм поставите камен живоначальныя Троици праведному Лазарю на память,
оприч того, две тысячи рублев на помин, иже душу положил за вас.
ШУНЕЖСКИЙ: В Кириллов, великий государь?
ИВАН: В Кириллов, в Чудов, в Калязин, в Горицкий, в Троице в Сергиеве, в Симонов.
ТРОЕКУРОВ: И спекулаторов поминать, великий государь? Квасник родителя моего
убил.
РОМАНОВ: А Игнатий Шишка — моего.
ИВАН: Как лутче, так и делайте. (Опирается на посох, голову кладет на запястья.)
ШУНЕЖСКИЙ: Что еще, государь?
ИВАН (многозначительно): Здоров ли крестник мой Осиф, царь посаженной?
(Прощенные переглядываются.)
РОМАНОВ: В передней избе дожидается, от тебе, всещедраго государя, милости просит.
ИВАН: Осиф Кроткий помалу бояр в самовольство нача приводить, честию мало не с
нами, государем, уравнял. И тако помалу сотвердися сия злоба. Должно же вам страх и
трепет на себе иметь и во всем послушливыми быть, яко от Бога ми, вотчинный царь,
колена Августова от племени варяжского, власть над вами и царство приемше, а не от
человек.
ЖУНЕЖСКИЙ: Живи вечно, государь, ты бо царь наш, а мы грешны рабы твои, от тебе
всегда милости просим.
ТРОЕКУРОВ: Умрем за тебя и за твои царевичи.
ИВАН: Умрете.
(Сообразно с порядком удаляющегося Ивана под руки поддерживают два боярина. За
ним следует Анна Колтовская.)
ВЫРОДКОВ (оставшимся боярам): Пожалуйте на двор, высокородные, вероломного
Лазаря править. Научайтесь. Как самозванного царя отделывать будете без навыка?
РОМАНОВ: Не щери зубы, собака. Тебя, Ирод, управить навыка не надо.
ВЫРОДКОВ: Не торопи провидца, боярин: у царя Ивана заветных слуг ниту: может, ты
меня управишь, а может, я тебя прежде отделаю. (Уходит.)
БОЯРЕ:
— Печется нами государь: подал милостину нам.
— Ох, мужи и братие, превратился многомудренный ум царя в нрав яр.
— Государя диавол подущает точию словом проблекотати, аки бы то покаяние, делом же
возноситися и гордитися по безчисленных беззакониях.
— Не токмо возноситися, но и нарочитых святых мужей проклинати учит.
— Не токмо проклинати учит, но и дьяволом нарицати.
— Яко и Христа древле людие льстецом и беснующимся.
— Духом Божиим водимых духом бесовским не срамляется нарицать.
— Ось, братие, мы ту слезим, а скверные люди домы князя Хабарова расхищают.
— Хабаров пред государем преступил.
— С пыток и ты покажешь, что преступил.
— Боюся, братие, царя сего паче лютаго зверя.
— Сей зверь тело вредит, а души не может погубить.
— Како вредит, князь: нас нашими же уделами жалует.
— Был аз государь в уделе своем...
— Стал холоп в Ивановом. Как все мы.
— Царь боярам не верит, а слуг избирает не от шляхетского роду, не от благородства, но
паче от поповичей или от простого всенародства.
— Новые верники-дьяки, у которых отцы нашим отцам в холопстве не пригожались,
ныне головами нашими торгуют.
— Похиливши голову, княже, голоса не возвышай.
— По истине так, братие.
(Иван, одетый в золотое царское платье, возвращается. За ним, Шунежский, Романов,
Анна Колтовская, присные. Бояре замолкают. Некоторое время Иван смотрит на бояр.
Выродков и Васюшка на портьме вносят мертвого Осифа и кладут так, чтобы боярам
пришлось переступать через него, если они хотят идти за Иваном.
Иван, оглядев бояр напоследок, ступает вперед, за ним Колтовская, Шунежский. По
одному бояре переступают через Осифа, некоторые при этом торопливо крестятся.
Остается один, самый старый — ему умирать не страшно.
И бысть тишина велика.)
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
Из-за отсутствия на официальном сайте конкурса «Действующие лица» списка
участников автор отправил текст пьесы в трех экземплярах и в электронном виде.
Сюжетной основой пьесы послужило отречение Ивана Грозного от престола в пользу
Симеона Бекбулатовича.
В качестве текстового источника использованы «Записки Иннокентия о последних днях
учителя его», «О житии святого Михаила», «Пророчество отца нашего Зосимы»,
«Переписка царя Ивана Грозного», «Слово о Меркурии Смоленском», «Слово о Димитрии
купце…», «Беседа отца с сыном о женской злобе», «Домойстрой», «Житие блаженного
Стефана», «Прения живота со смерть» и другие тексты 16-17 столетий.