Джон Грэй
реклама
Джон Грэй Глобальное заблуждение Дэниэл Коэн, Глобализация и ее враги (пер. Джессики Б. Бейкер), МИТ Пресс, - 192 С., $ 27.95 Сюзанна Бергер и Центр показателей промышленности Массачусетского Института Технологии, Как мы конкурируем: что компании всего мира делают для того, чтобы выжить в современной глобальной экономике, Карренси/Даблдэй, - 334 С., $ 27.50 Бэрри С. Линн, Конец линии: подъем и близящийся упадок глобальной корпорации, Даблдэй, - 312 С., $ 26.50 1. В течение последних двух веков социальные теоретики верили, что современное развитие может иметь только один результат. В девятнадцатом веке Карл Маркс, Герберт Спенсер и Огюст Конт утверждали, что прогресс науки и техники ведет к единственному типу социальной организации, и современные общества, если они не пошли ко дну, вернувшись в варварство, обречены слиться в глобальную систему. Имели место широкие разногласия по поводу природы нарождающейся системы. Согласно Конту, это должна была быть разновидность технократии, в то время как Маркс верил в то, что это будет эгалитарный коммунизм, а Спенсер – капитализм свободного рынка (laissez-faire capitalism). В каждом из этих случаев, это была бы некая версия индустриального общества, которая позволила бы преодолеть нехватку жизненно необходимых вещей. Несмотря на различные политические представления, эти мыслители, все как один, исходили из того, что с приходом индустриализации процветание будет обеспечено для всех. Как только это будет достигнуто, войны прекратятся и всеобщая экономическая система займет место различных и конфликтующих экономических режимов прошлого. Мышление многих социальных теоретиков двадцатого века формировалось под воздействием сходных представлений. В тридцатые годы Ф. А. Хайек реанимировал некую версию спенсеровской теории свободного рынка как цели социальной эволюции, в то время как Сидней и Беатриса Вебб верили в то, что ранний вариант всеобщего общества будущего воплощен в Советском Союзе. В шестидесятые годы теоретики «конца идеологии», такие как Дэниэл Белл, ожидали, что экономики центрального планирования и богатые рыночные общества Запада конвергируют в управляемой менеджерами смешанной экономике. К концу века стала модной идея о том, что все общества избирают «демократический капитализм». Ни одно из этих ожиданий не подтвердилось событиями. Индустриализация распространяется повсеместно, но с различной скоростью и последствиями. Как и в прошлом, общества развиваются в весьма различных направлениях. В некоторых частях мира государство пошло ко дну и сменилось анархией; в других сильно укрепились авторитарные режимы. Бывший Советский Союз конвергировал скорее с третьим миром, чем с богатым Западом и на смену ему пришла не либеральная демократия, а гиперсовременная версия традиционного российского авторитаризма. Разновидности либеральной демократии распространились на некоторые части бывшего советского блока, но в Ираке демократия порождает электоральную 1 теократию, сходную с той, что существует в Иране. Китай отказался от центрального экономического планирования в пользу государственного капитализма, тесно связанного с национализмом. Некоторые страны движутся в сторону рыночных реформ, другие – в противоположном направлении. Европа избрала сочетание социал-демократии с неолиберальной экономической системой, в то время как при администрации Буша Соединённые Штаты склонились к смеси протекционизма, непреодолимого дефицита федерального бюджета и «блатного капитализма» (crony capitalism). Хотя различные общества постоянно взаимодействуют, этот процесс порождает скорее многообразие гибридных режимов, чем конвергенцию на основе одной модели. Но вера в то, что возникает универсально приемлемый тип общества продолжает формировать мышление обществоведов и комментаторов по поводу современного положения, и принимается как само собой разумеющееся то, что индустриализация позволяет воспроизвести везде нечто подобное образу жизни богатых стран. Это исходное допущение о конвергенции очевидно в теориях глобализации. В «Мире без границ» (1990) влиятельный теоретик менеджмента Кеничи Омэ объявил: [глобальная экономика] становится настолько могущественной, что она поглотила большинство потребителей и корпораций, заставила традиционные государственные границы почти исчезнуть, и подтолкнула бюрократов, политиков и военных к занятию статуса приходящих в упадок производств”.1 Работа Омэ воплощает то, что может быть названо «бизнес-утопической» моделью глобализации, но идею о том, что национальные государства становятся чем-то маргинальным, разделяют теоретики космополитической власти, которые верят, что возникают новые мощные наднациональные институты – взгляд столь же нереалистичный. Сходным образом антикапиталистические движения основываются на том положении, что различные модели развития, имевшие место в прошлом, сменились новой репрессивной глобальной системой. Сторонники глобализации и многие из её критиков исходят из того, что она создаёт сходные условия везде, где распространяется. Приветствуют ли они эту перспективу или сопротивляются ей, они принимают, что силы глобального рынка заставляют общества идти по одному и тому же пути развития. В работе «Глобализация и её враги» Дэниэл Коэн, профессор экономики парижской «Эколь Нормаль Сюпериёр» даёт освежающее противоядие от некоторых из наиболее вводящих в обман черт этого консенсуса. Его начальный пункт – кажущееся парадоксальным утверждение, что для большинства людей в мире это (глобализация) не реальность, но мираж. Нынешняя волна глобализации, как её видит Коэн, - третья из тех, что начались в шестнадцатом веке с конкистадорами и продолжались в девятнадцатом с британской имперской свободной торговлей, происходит в основном в виртуальной реальности и оставляет большую часть повседневной жизни нетронутой. Глобализация девятнадцатого века включала в себя крупномасштабные передвижения населения на новые земли, в то время как нынешняя фаза включает в основном товары и образы. «Сегодняшняя глобализация», - отмечает он, - «неподвижна». Товары производятся и продаются на рынках в планетарном масштабе, но те, кто живут в богатых странах, сталкиваются с другими обществами в основном благодаря The Borderless World: Power and Strategy in the Interlinked Economy (HarperBusiness, 1990), p. xi. 1 2 телевидению и экзотическим турам. Имеют место политически спорные миграции бедных с Ближнего Востока и Африки в Европу и из Мексики в Соединённые Штаты, но иммигранты по-прежнему составляют только примерно 3% населения мира, в то время как в 1913 г. их было около 10%. Опять же, торговля значительно расширилась в последние тридцать лет, но значительная часть её происходит между богатыми странами. Пятнадцать давних членов Европейского Союза дают примерно 40% глобальной торговли, но две трети их импорта и экспорта осуществляется в рамках самой Европы. Как говорит Коэн, «в богатых странах глобализация по большей части воображаема». Представление о том, что финансовая глобализация способствует экономическому росту в бедных странах, тоже обманчиво. Глобальные финансовые рынки имеют мало стимулов оснащать бедные страны так, чтобы они были продуктивны на глобальном уровне. Компьютеризовать бакалейный магазин в НьюЙорке может быть выгодным, но в Лагосе покупатели слишком бедны, чтобы оплатить затраты на такую инвестицию. Результатом является то, что технологии распространяются очень неравномерно, и бедные остаются бедными. Однако причина здесь не в том, что бедные страны являются жертвами богатых. Вину за бедность развивающихся стран часто возлагают на нечестные условия торговли, и мало сомнений в том, что протекционистские меры Европейского Союза и США мешают бедным странам; но Коэн доказывает, что в целом торговля не является столь неравной, как многие думают. Основная причина того, что бедные страны остаются бедными в том, что у них мало того, что хотят или в чем нуждаются богатые страны. «Чтобы понять сегодняшнюю глобализацию», замечает он сухо, «требуется оставить идею о том, что бедные страны останавливаются в росте или эксплуатируются глобализацией». Бедных не столько эксплуатируются, сколько в пренебрежении или забыты. В то же самое время пресса и телевидение заливают их образами богатств, которых у них нет. Для бедных глобализация не завершенный факт, но условие, которого еще нужно достигнуть. Ирония нынешней фазы глобализации в том, что она универсализирует требование лучшей жизни не обеспечивая средств её достижения. «Глобализация и её враги» является одним из наиболее оригинальных и и язвительных исследований проблемы, которые я видел. Никто из тех, кто прочитает и поймёт её, не сможет продолжать верить в то, что нынешняя фаза этого сложного и неравномерного процесса ведёт к мирному всеобщему рынку бизнес-утопистов, или принимать простой нарратив антикапиталистических движений, в которых отсталость есть следствие богатства развитых стран. В короткой книге Коэна больше мудрости, чем в десятках увесистых томов; но в его анализе есть некоторые смущающие лакуны. Коэн значительно лучше отдаёт себе отчет в том материальном окружении, в котором имеет место материальное производство, чем большинство других экономистов. «Глобализация и её враги» даёт восхитительный анализ географических и климатических условий, благоприятствующих экономическому развитию или тормозящих его, а также сохраняющейся важности экономического роста. Например, Коэн отмечает ухудшающееся соотношение между быстро растущим населением и площадью пахотных земель. В 1913 г. в Египте было 13 миллионов жителей, сегодня их 70 миллионов, а в 2025, как ожидается, будет более 100; но только 4% египетских земель являются пахотными. Тем более удивительно, что Коэн уделяет очень мало внимания экологическим пределам глобализации. Местами он признаёт, что нынешняя её фаза может угрожать экологическому равновесию планеты. «Невозможно долго 3 продержаться», - отмечает он, «оставляя частному регулированию вопросы глобального потепления, истощения озонового слоя или исчезновения видов». Но, как представляется, Коэн явно не видит, что экологическая нестабильность есть неотъемлемая часть ныне идущих широкомасштабных экономических изменений. Например, Китай осуществляет величайшую и самую быструю индустриализацию в истории. В то же самое время он страдает от беспрецедентных уровней загрязнения. Экологический кризис и нынешняя фаза глобализации суть две разные стороны одного процесса. Коэн утверждает, что нынешняя фаза мировой экономики включает в себя сдвиг от индустриальной к постиндустриальной экономике; в то время как примерно 80% глобальной торговли осуществляется промышленной и сельсткохозяйственной продукцией, в промышленности и сельском хозяйстве занято только примерно 20% работающих в богатых странах, а в сфере услуг – примерно 80%. Однако для развивающихся стран нынешняя волна есть просто одна из фаз в общемировом процессе индустриализации, начавшемся несколько веков назад. Нарушения планетарной экологии, которым мы ныне являемся свидетелями, являются побочным продуктом этого процесса, будь то в богатых или бедных странах. Не может более быть никаких разумных сомнений в том, что глобальное потепление, которое переживает сегодня мир, является побочным эффектом использования ископаемого топлива. Добыча и потребление углеводородов была неотъемлемой частью индустриализации и остаётся таковой; но это также и главная «человеческая» причина перегрева планеты. Имеется явная корреляция между индустриализацией в течение последних 150 лет и увеличением количества «парниковых» газов. Есть некоторая неопределенность в оценках того, когда изменение климата начнет разрушать индустриальную цивилизацию, распространившуюся, в различных формах, на большей части света; но наблюдения быстрого таяния антарктического ледника и ухудшающиеся прогнозы Межправительственной комиссии по изменению климата говорят о том, что происходит серьезное изменение климата, которое может оказать суровое воздействие на наш образ жизни. Легко отбросить видения надвигающейся экологической катастрофы как апокалиптическое нагнетание катастрофизма и продолжать вести дело как обычно. Однако накапливающиеся свидетельства говорят о растущей вероятности резкого изменения климата, когда поднимающийся уровень моря затопит многие города побережий и нанесет ущерб большим площадям пахотных земель. В таких условиях будут иметь место серьёзные конфликты из-за убывающих ресурсов продовольствия, воды и энергии, совместно с крупномасштабными перемещениями населения, когда миллионы людей будут бежать из более непригодных для жизни регионов. До самого недавнего времени это были наихудшие сценарии. Когда в британскую прессу в феврале 2004 г. просочились результаты анализа последствий резкого изменения климата, сделанного по заказу Пентагона и завершенного в октябре 2003, то они подверглись критике как основанные на неразумно пессимистических допущениях о масштабах происходящих климатических изменений.2 В докладе говорилось о том, что надвигающиеся изменения климата угрожают уменьшить способность планеты поддерживать её нынешнее население и вызвать ожесточенные войны за ресурсы, и рекомендовалось, чтобы этот вызов рассматривался как вопрос Изложение содержания доклада появилось в The Observer, London, February 22, 2004. Сам доклад, «Сценарий резкого изменения климата и его последствий для национальной безопасности Соединённых Штатов», написанный Питером Шварцем и Дугом Рэндаллом, широко доступен в Интернете. 2 4 национальной безопасности США. И доклад, и рекомендация были положены на полку бушевской администрацией. Однако всего лишь через несколько лет накапливающиеся данные научных исследований заставляют предсказания крупномасштабных нарушений экономической активности и усиления геополитических конфликтов, подобных рассмотренным в докладе Пентагона, выглядеть всё более реалистичными.3 Глобальное потепление, которое мы переживаем сегодня, есть побочный продукт глобализации, таково же и соперничество между государствами за контроль над природными ресурсами. Продвижение индустриализации означает увеличение эмиссии электростанциями и автомобилями; оно также означает усиление конкуренции за ископаемое топливо, делающее индустриализацию возможной. Коэн пишет, что до первой мировой войны индустриальные страны были более или менее самодостаточны в плане обеспечения энергией. «Только благодаря роли ближневосточной нефти после второй мировой войны», пишет от, «ситуация переменилась». Это решающее предостережение. Война в Заливе 1990-1991 гг. недвусмысленно продемонстрировала то, что ближневосточная нефть продолжает играть стержневую роль в мировой экономике. Несмотря на то, что в некоторых странах были предприняты шаги по развитию более разнообразных источников энергии, индустриальные общества всюду остаются в зависимости от истощающихся запасов нефти и природного газа. Более того, спрос неумолимо растёт по мере того, как индустриализация идет вперед в Китае, Индии и повсеместно. Государства конкурируют за убывающие ресурсы, с тем результатом, что классическая геополитика снова играет центральную роль в международных отношениях. В девятнадцатом и двадцатом веке социальные теоретики и экономисты считали, что индустриализация сделала возможной новую глобальную систему, в которой не будет больше существовать нехватка в удовлетворении основных жизненных потребностей. Вместо этого, общемировая индустриализация воспроизводит прошлые конфликты из-за ресурсов в более широком масштабе. Сочетание углубляющейся нехватки энергетических ресурсов с ускоряющимся изменением климата – это иное лицо глобализации. И это ставит под вопрос веру Коэна в то, что главная проблема с глобализацией в её незавершенности, ибо говорит о том, что завершение может быть неосуществимым. Нынешняя фаза есть всего лишь распространение по миру индустриальной революции, начавшейся в Англии два века назад, но она уже дестабилизирует экологические системы, от которых зависят индустриальные общества. Распространение энергозатратного стиля жизни богатой части мира на всё остальное человечество имело бы ещё более дестабилизирующий эффект. См. Jonathan T. Overpeck and Bette L. Otto-Bliesner et al., "Paleo-climatic Evidence for Future Ice-Sheet Stability and Rapid Sea-Level Rise," Science, Vol. 311, No. 5768 (March 24, 2006), pp. 1747–1750. Авторы резюмируют полученные результаты, констатируя: «Последние научные исследования говорят о том, что потепление в приполярных областях к 2100 г. может достичь уровня, аналогичного тому, что был 127 000 – 130 000 лет назад и был связан с уровнем моря, на несколько метров превышающим современный». Используя компьютерное моделирование, авторы обнаружили, что климатические изменения, вероятно, приведут к потеплению на 3 - 5 градусов уже в этом столетии. Профессор Оверпек, директор Института изучения планеты Земля в Университете Аризоны, заявил, что с подъемом уровня моря на 1 метр, Мальдивские острова исчезнут, бóльшая часть Бангладеш станет непригодной для обитания, и такие города, как Новый Орлеан будут «не у дел». – The Guardian, March 25, 2006. 3 5 В то же время – и вопреки некоторым теоретикам-антиглобалистам – нет никаких перспектив возвращения человечества к доиндустриальному образу жизни. Такой выбор противоречил бы чаяниям миллиардов людей, и индустриализация в Китае и Индии имеет силу, которой ни одна власть не сможет сопротивляться. В любом случае, сомнительно что население в восемь или девять миллиардов человек – численность, обычно предсказываемая для середины нынешнего столетия – можно будет прокормить доиндустриальными методами. Даже если это было бы возможно для нынешнего населения на какое-то время, это можно было бы достичь только пожиранием того, что осталось от нетронутой природы и дальнейшей дестабилизацией глобальных климатических систем. Экологический кризис, как обратная сторона глобализации, может вызвать её крушение. Если и есть путь вперёд, он заключается в разумном использовании науки и техники для развития менее опасных источников энергии; но было бы ошибочно думать, что можно избежать больших изменений в нашем образе жизни. Климатических изменений нельзя избежать, нолишь только смягчить, и что бы ни делалось для борьбы с их последствиями, несомненно то, что будут иметь место большие неурядицы и конфликты. Определяющей характеристикой индустриальной цивилизации, которая распространяется повсеместно, является экспоненциальный рост, но такой рост, в конце концов, является самоограничивающим. Анализ Коэна явлется освежающе еретическим, но, как почти все экономисты, он сопротивляется этому выводу. Он различает два вида экономического роста - “смитовскую” разновидность, соответствующую видению Адама Смита в “Богатстве наций”, когда рост достигается использованием благ разделения труда, и “шумпетеровскую”, когда он движим постоянными техническими инновациями. В неожиданном впадении в экономическую ортодоксию, Коэн настаивает, что, в то время как первый тип роста заканчивается с истощением себя, “шумпетеровский” рост априори не имеет предела”. Однако, в то время как эти типы роста различаются в важных отношениях, они сходны в требовании больших вложений энергии, что в нынешних условиях может произойти только на основе нефти и её производных - ресурсов не только конечных, но и вызывающих, при использовании их в больших масштабах, накопление парниковых газов. (Использование термоядерного синтеза в качестве источника энергии позволило бы избежать этого, но, как представляется, нет явных перспектив, что он будет разработан в ближайшее время, и это не предотвратит уже происходящие климатические сдвиги). Экономика, основанная на технологических инновациях, лучше чем другие приспособлена для того, чтобы ответить на эти вызовы, но она не может устраниться из материальной окружающей среды планеты. Оба типа роста полагаются на быстро истощающиеся ресурсы и стоят перед лицом экологических потрясений – изменений климата. Ирония глобализации лежит глубже, чем это представляется Коэну. Она не только сейчас более воображаемая, чем реальная, она еще и никогда не может быть достигнута. 2. Одной из многих ценных особенностей книги Сюзанны Бергер “Как мы конкурируем” является её здоровый скептицизм относительно утверждений о том, что различные модели экономического роста в конечном итоге конвергируют. Как пишет Бергер, есть широкий консенсус по поводу фундаментальных движущих сил глобализации: 6 Масштабное освобождение перетока труда и капитала; дерегуляция; уменьшающаяся стоимость коммуникации и транспортировки; [информационнотехнологическая] революция, которая делает возможным оцифровать границы между дизайном, производством и маркетингом и разместить эти функции в разных местах; и наличие большого числа рабочих и инженеров в странах с низкой оплатой труда. Модели конвергенции исходят из того, что, как только имеет место глобализация, единственный способ для компаний адптироваться к ней – это усвоить одни и те же практики ведения бизнеса. Но, как отмечает Бергер, этот взгляд не подтверждается историей. Глобальная экономика, существовавшая до первой мировой войны, была во многих отношениях более открытой и не имеющей границ, чем существующая сегодня. И все равно она рухнула и, в ходе процесса, кульминацией которого в США стал закон о тарифах Смута-Хартли (1930 г.), была заменена полу-автаркичными закрытыми экономиками межвоенных лет. Сколь надежно установившейся она бы ни казалась, глобализация не есть нечто необратимое. Действительно, с течением времени ее разрушительные эффекты имеют тенденцию заканчиваться деглобализацией. Стандартные модели исходят из того, что глобализация означает то, что единственный способ ведения бизнеса будет навязан всем, но это не подтверждается исследованиями многих компаний в различных частях света, проведёнными Сюзанной Бергер. Она пишет, что общим убеждением является то, что “глобализация приводит каждого в одну и ту жпе колею. Но наша группа обнаружила, что это не так”. Опираясь на пятилетнее исследование Центра промышленных показателей Массачусетского Технологического Института, Бергер представляет многочисленные свидетельства различных стратегий, принимамых сотнями международных компаний для того, чтобы выжить и процветать на глобальном рынке. Результатом является последовательно просвещающий анализ многих различных способов, которыми компании успешно отвечают на глобальное соревнование. Компьютерная компания Dell сильно концентрируется на дистрибуции, и отдаёт на аутсорсинг за рубеж, например в Индию, всё производство компонентов, в то время как «Самсунг» делает почти всё сам; но обе быстро растущи и прибыльны. «Дженерал моторс» с трудом приспосабливается к высокооплачиваемому труду, в то время как «Тойота» – сохраняющая производство в Японии или других развитых странах – чувствует себя хорошо. Сталкиваясь с аналогичными вызовами, компании могут процветать или терпеть крах различными способами. Посвящая значительную часть своего анализа дилеммам, связанным с аутсорсингом, Бергер заключает, что угроза продолжения потери рабочих мест в США по меньшей мере частично реальна. Многие экономисты настаивают на том, что, по мере потери старых рабочих мест будут появляться новые технологии и индустрии, которые их заменят. Бергер не отвергает полностью этот взгляд, но говорит о том, что опыт тех, кто был уволен и не может найти работу без больших потерь в заработной плате, указывает на тенденцию, которую упустила господствующая экономическая мысль: «после столь частых криков «волк!», пессимисты в отношении технологического прогресса и занятости, возможно, действительно его заметили». Аутсорсинг представляет реальную угрозу для наемных работников; но Бергер считает, что «гонки ко дну» можно избежать, если компании признают, что найм дешевой рабочей силы не есть самый эффективный ответ на глобальную конкуренцию. То, что обеспечивает успех в долгосрочной перспективе, предусматривает такие условия, как долгосрочные рабочие отношения 7 с потребителями и поставщиками и специализированные навыки – которых компании, чьим главным ресурсом является дешевая рабочая сила, не могут обеспечить. Политика сокращения заработной платы не есть рецепт долгосрочного успеза компании. Для Бергер ясно то, что, действуя сами по себе, компании не смогут осуществить всё необходимое для приспособления. Государства играют важную роль в создании среды, в которой компании могут планировать на будущее, но то, как государства делают это, будет зависеть от типа капитализма, с которым они должны иметь дело. Как она признает, капитализм существует в нескольких разновидностях, отражающих различные культурные традиции и политические системы. В пределах этого широкого разнообразия можно выделить два типа рыночной экономики: либеральные рыночные экономики, такие как в Великобритании или Соединённых Штатах, в которых распределение и координация ресурсов осуществляется в основном через рынки; и координируемые рыночные экономики, такие как в Германии или Японии, в которых переговоры, долгосрочные отношения и другие нерыночные механизмы используются для разрешения основных проблем. Эти дивергентные капитализмы конкурируют и учатся один у другого, но результатом является взаимообогащение, а не эволюция в сторону единой модели. То, что хорошо работает, варьирует не только от компании к компании, но и от страны к стране. Нет единого набора мер государственной политики или институтов, который принес бы процветание всем обществам – или всем компаниям. Вера в то, что глобализация означает триумф одного способа делать бизнес не только ложна с точки зрения истории. Это еще и опасно ложная основа для корпоративной стратегии. Как пишет Бергер, резюмируя результаты нескольких лет исследований ее группы: Успех в мире глобальной конкуренции есть дело выбора, не дело поиска единственного лучшего пути – мы не нашли более опасного непонимания глобализации, чем эта иллюзия определенности. Представление о том, что национальные государства продолжают играть стержневую роль в глобальном обществе является одним из главных тезисов сильной полемической работы Бэрри Линна «Конец линии». В своей широкоохватной и глубоко научной аргументации Линн бросает вызов мнению о том, что, увеличивая взаимозависимость между мировыми экономиками, глобализация тем самым усиливает их стабильность. Напротив, результатом является уменьшение стабильности – не в последнюю очередь в Соединённых Штатах. «Пятнадцать лет турбореактивной глобализации индустрии, неконтролируемой в Америке какой-либо государственной стратегией или видением, оставили американский народ полагаться на глобальные индустриальные «общинные земли», в большей части неконтролируемые нами и терзаемые фундаментальными структурными пороками», - объявляет Линн. Для Линна ядром глобализации является не глобальный рынок, который давно существовал для многих товаров. Оно – в глобальной организации производства, которое сейчас происходит в рамках широко простирающихся сетей, которые никто не контролирует и по-настоящему не понимает. Например, такая компания как «Вол-Март» стала очень успешной благодаря аутсорсингу, покупая на миллиарды долларов товары в Китае. Она «не ощущает никакой потребности даже просто понимать процессы поставок и производства, не говоря уже о том, чтобы с 8 осторожностью управлять ими в долгосрочном плане». Когда производство отдается на аутсорсинг в глобальном масштабе, все больше и больше компаний становятся механизмами торговли и розничных продаж, не способными и не заинтересованными в управлении процессом производства. Именно эту черту глобальной экономики – восхваляемую теми, кто ценит рынок за способность достигать результатов, которых никто не планировал, Линн находит наиболее тревожной. Поскольку глобальная система производства превосходит национальные границы, никто не отвечает за то, чтобы она была безопасной: «Никто не смотрит за рисками в системе… никто не принимает какой-либо ответственности за риск в системе». Как отмечает Линн, этой неспособность противостоять рискам глобального производства мы отчасти обязаны анахроничному возрождению классических либеральных идеологий, которые верят в то, что торговля способствует миру. В своей прославленной книге «Глобальная иллюзия» Норман Энджел утверждал, что растущая экономическая взаимозависимость делает войну неприбыльной и невероятной – точка зрения, которую продвигали в девятнадцатом веке энтузиасты свободной торговли, такие как Ричард Кобден. Трактат Энджела был опубликован в 1909 г. и его аргументация была опровергнута пять лет спустя разразившейся самой разрушительной войной в истории. Но по-прежнему сохраняется вера в то, что, по мере того, как экономики различных стран все более интегрируются друг с другом, их политические системы будут становиться более демократическими, а мир, в результате – более мирным. На практике, увеличивающаяся глобальная экономическая интеграция действует иным образом. Линн отмечает, что из-за сильных экономических связей между двумя странами демократический подъем в Китае был бы крайне дестабилизирующим для американской экономики. Если бы порты или производственные предприятия Китая были закрыты – китайскими властями или в результате народных акций протеста – поток товаров в Америку был бы серьезно подорван. В таких обстоятельствах США вполне могли бы оказаться поддерживающими нынешний пекинский режим: «Чтобы защитить наши пути поставок, мы можем обнаружить себя сотрудничающими со сторонниками жесткой линии в Пекине для подавления воли китайского народа». Длинные пути поставок глобальной цепи производства распространяются на многие страны с авторитарными режимами. Любая серьезная угроза этим режимам будет иметь глобальные отзвуки, и для демократических государств будет нелегко стать на сторону диссидентских движений. Свободная торговля больше требует стабильности, чем демократии, и это особенно верно когда производство дисперсно в глобальном масштабе. В то же самое время, стабильность не гарантирована при нынешнем состоянии международных отношений. Как и в прошлом, государства имеют различные стратегические цели; они высоко ценят собственную безопасность и будут стремиться препятствовать глобальным рыночным силам, если они покажутся угрожающими тому, что рассматривается как жизненные национальные интересы. Разумно ожидать, что эти различия будут иногда вести к конфликтам. В той мере, в какой «Конец линии» есть рецепт практической политики, это призыв к утверждению вновь национальных интересов США. В отличие от многих аналитиков в Америке и других странах, Линн – старший сотрудник фонда «Новая Америка» - признает, что нынешний глобальный экономический режим не есть порождение спонтанного роста. Это в основном продукт американского могущества, сконструированный с верой в то, что он будет служить американским интересам. Но установившаяся система не всегда работает в пользу Америки, и не является самостабилизирующейся: 9 Глобальная экономика была создана американским государством. В отсутствии хорошо продуманных усилий Соединенных Штатов по управлению этой системой – способами, ответственными перед огромным большинством народов мира, которые теперь от неё зависят – она медленно распадётся на куски. Предложения Линна по поводу изменений в мерах практической политики многообразны, но их общая черта в том, что они представляют явный сдвиг от наивной веры в благие последствия глобальных рыночных сил, которая формировала американскую политику с конца «холодной войны». Здесь его анализ является симптомом происходящего сдвига во мнениях. Постепенно ухудшающиеся перспективы в Ираке и негативное воздействие аутсорсинга подрывают веру общества в то, что глобализация работает в целом в американских интересах. В сочетании с со все растущими затратами на войну в Ираке, это изменение настроений вполне может подвинуть политику США в более обращенном вовнутрь себя направлении. Приведя мир к глобализации, США, возможно, недалеки от того, чтобы возглавить отступление от неё. Модели экономического развития, ожидающие конвергенцию обществ в гармоничной всеобщей системе, имеют глубокие корни в западном мышлении. Неудивительно, что они должны были возродиться в теориях глобализации как последствие «холодной войны»; но они отражают условия девятнадцатого века, когда едва ли подозревали об экологических пределах экспансии промышленности. Они не способны принять во внимание тот факт, что индустриализация в глобальном масштабе усугубляет нехватку жизненно важных природных ресурсов, в то же время запуская мощную негативную реакцию природной среды. Такое развитие, составляющее обратную сторону глобализации, будет определять ее будущее. 10
