1998, part II - Henry Rollins

HENRY ROLLINS “Smile, You’re Traveling”
1998 part II
20.10.1998, Колумбус, Огайо: здесь у меня вышел совсем другой концерт, нежели
обычно получаются. Народу больше чем обычно, и зал намного лучше.
Огайо – это плоскость, и люди пойманы этими плоскими равнинами. Бесконечные
маленькие города, полные американских флагов и плохой еды. Ползущее время и
телевидение. Вы хотите настоящей Америки? Вы найдёте её здесь. Огайо, Мичиган – это
места, где медленная американская смерть доводит всё до конца в течение всех времён
года. Футбол и уборка листвы. Наследие. Депрессивные города, превратившиеся в остовы
быстрорастущих городов, которыми они однажды попытались стать. Никто не сказал им,
что это была шутка – шутка над ними; что Американская Мечта – только для немногих,
что остальные просто проживают своё время в этой измученной земле прекрасных
беглецов. Маленькие города – это поставщики для Американской Машины. Солдаты,
жратва, патриотическая атмосфера, бодрый несгибаемый расизм и дух сепаратизма.
Американец – это кочевник. Сын-ублюдок. Преступник, куда бы он ни пошёл.
Оторванный ломоть в своей стране, рождённый странствовать и биться за доходы.
Родители – только лишь участники, те, кто растит дитя для жестокой жизни среди улиц и
шоссе города, где оно будет одиноко скрестись в поисках дома. Американец, всегда
потерянный, всегда бездомный. Моментально чувствует облегчение, когда попадает за
границу. Вдали от холодной матери Америки, которая никогда не обнимает и не
приветствует своих, когда они возвращаются, и не машет им вслед, когда они уезжают.
Приезжай, уезжай – Америка никогда не заметит. Бизнес-класс, мешок для трупа –
неважно. Американец путешествует по миру в поисках дома в других странах. Всегда
один, всегда американец – он не отбросит это всё от себя, и неважно, каким он делает
расстояние от себя до своего преступного рождения. Пятно не смыть. Кровь не очистить.
Америка всегда будет убивать своих детей ради лучших рейтингов.
21.10.1998, Кливленд, Огайо: 10:20. Женщина, проверявшая билеты, была учтива.
Сегодня псевдовыходной. Нет шоу, но есть встреча в магазине, встреча с прессой и что-то
ещё.
22:01, Чикаго, Иллинойс: я провел сегодня встречу в магазине. Встречался с длинной
очередью людей. Где-то в конце испытания вошла женщина с группой взрослых с
задержкой развития. Она спросила, могут ли они пообщаться со мной. Я сказал, чтобы
они отошли в сторону, пока я разберусь с очередью, а затем я смогу пообщаться с ними,
чтобы никто не мешал. Итак, когда очередь рассосалась, я побыл с этими людьми. Они
были очень славными. Сфотографировался с одним парнем – вроде бы его звали Игорь, он
был очень ярким. С одной женщиной мы прошлись по магазину и посмотрели всё, что там
есть – она рассказала мне, что думает обо всех этих вещах, это было здорово.
Женщина, присматривавшая за ними, сказала, что берёт их на встречи с людьми из
музыкальных групп и другими знаменитостями, и они обычно недоброжелательны к
больным и не хотят с ними общаться. Это странно. Не похоже на тех людей из групп,
которых я знаю.
Октябрь утекает прочь быстрее, чем я думал. В этот месяц я всегда в дороге.
Стараюсь пережить её как можно лучше. Глупо, но я всегда думаю, что что-то должно
случиться, и я постигну нечто такое, какую-то великую тайну, которая мне откроется. Не
знаю, чего такого я ищу, как я должен был бы это прочувствовать, и т.д. Для меня этот
месяц всегда был таким. Магический месяц года. Одинокий месяц. Это не летние месяцы,
где жара заставляет людей казаться ближе, улицы – более наполненными людьми, голоса
– громче. Октябрь – месяц, когда хочется непонятного. Вечерняя прогулка, заставляющая
радоваться одиночеству, радоваться движению. Это ещё не время зимней смерти и
тишины.
Сегодня я проходил мимо клуба, где Black Flag играли с Husker Du в декабре 1981
года. Вроде бы это был клуб 730. Никаких ностальгических чувств. У меня немного таких
чувств, связанных с Black Flag. Это было клёво, но было много напряжения, в котором мы
должно были жить и терпеть его, и это было нормально, но ничего из того, что я помню,
особо не связано со счастьем. И всё равно это была охренительно классная группа.
Смешно читать то, что эти ущербные музыкальные критики пишут про Black Flag.
Смешно, потому что можно определённо сказать, что они не были там. Когда я читаю
отзыв музыкального писателя о Black Flag, очень легко сказать многое об этом писателе.
Я обнаружил, что большинство из них исполнены дерьма. Настоящая история известна
лишь нескольким. Я не парюсь из-за того, что большинство понимают её неправильно.
Слава Богу, что есть великие авторы вроде Питера Геральника, пишущие книги вроде
“Feel Like Going Home”.
29.10.1998, Портленд, Орегон: в Америке, лечу как беглец. Никакого чувства
единения. Свобода вымораживает меня и делает меня жёстким. Я вижу фабрику. Я вижу
мужчин и разрушенные пристанища. Я вижу мужчин в стальных пещерах, вокруг их
голов летают искры, будто бешеный метеоритный дождь. Я вижу открытую дорогу и все
возможности потерять всё в этой земле. Иди и убей своё прошлое за несколько сотен
миль. Я останавливаюсь здесь поговорить с комнатой, полной людей, бродяг вроде меня, а
потом вновь выехать на тёмную трассу. Везде, всюду, дальше. Моя американская песня.
Луна над лобовым стеклом, молчание позади колёс. Остановка среди скопища кроватей с
целью занять место и прилечь среди других незнакомых каторжников. Земля нарисована и
проклята за пределами понимания. Она рычит в песне и традиции. История кулаков.
Тюрьма, армия, женитьба, развод, смерть.
Я встречаю их каждый день. На улицах, в магазинах, в ресторанах, в отелях, в
аэропортах, на концерте – везде. Не могу помочь, но люблю их. Люблю их энергию и то
возбуждение, которое они мне прививают. Их глаза заставляют меня ненавидеть дешевую,
уничтожающую землю, которую они скребут ради того, чтобы положить еду в свои рты. Я
проклинаю землю, которая может убить их и превратить их мечты в горькие
воспоминания запрещённой жизни; место, что отберёт у них их лучшие устремления и
сделает их ничтожными и исковерканными. В их глазах я вижу безграничный потенциал
отдельно взятой жизни, и в ней – всей жизни вообще. Блистательные, наполненные
кровью мечты и ужас реальной жизни. Беспокойство и ожидание того, обладателем чего
они однажды станут.
Я хочу ехать. Другой город. Сейчас. Портленд похож на многие места
Тихоокеанского северо-запада. Общество, брошенное в чаще леса. Это не то, что я вижу
на юге. Аллигаторы и разбитые машины на передней лужайке. Лица Тихоокеанского
северо-запада несут тяжесть первопроходцев. Жёсткие, зловещие, осторожнооптимистичные. Иногда я задаюсь вопросом о том, состарятся ли мои глаза из-за всего
того, что я видел.
Я приму эту комнату за сценой, это предконцертное столпотворение. Этажом ниже
они сидят и разговаривают. Они пришли увидеть меня. Чего они, должно быть, не знают,
так это того, что я тоже пришёл увидеть их. Без них ничто не будет связывать меня с
Землёй. Я, наверное, просто исчезну в ночи, как очень многие делают в Америке, в
больших и маленьких городах, в комнатах с закрытыми шторами, шепчущими стенами и
скрипящими полами. Я приму эту комнату и ожидающую меня сцену. Через несколько
минут я буду с ними в этой американской ночи.
04.11.1998, Лос-Анджелес, Калифорния: через несколько ночей здесь будет зима. Я
вижу твоё лицо, освещаемое светом свечи.
«Трудно быть рядом с тобой».
«Это плохо?»
«Это хорошо. Я полюбил тебя, когда впервые тебя увидел».
Несколько секунд она смотрит вниз. Затем слегка приподнимает голову и смотрит
куда-то вправо от себя.
«Хорошо».
«Прости. Мне никогда не следовало бы ничего говорить».
«Не, всё в порядке. Я не знаю, что сказать».
«Все хорошо, тебе не нужно ничего говорить. Мне жаль, если я расстроил тебя».
«Все в порядке, просто…»
«Конечно. Ты опоздаешь на поезд».
«Да. Верно. Что ж, было здорово снова увидеть тебя».
«Да. Что ж, счастливо».
«До свидания».
А затем мир уносится в водоворот ночи, и дорога раскрывается во всю ширь. Зима
укроет это мгновение от глупых серых окрестностей города. Место, вызывающее у
человека желание убежать отсюда и однажды вернуться, чтобы править им; заставить
поклониться ему в механическом скрежете автоматических зубов и исчезающих миль
электрических проводов.
05.11.1998, Лос-Анджелес, Калифорния: 14:41. Ожидаю отъезда в Феникс, Аризону
на последний американский концерт в этом году. Участвовал сегодня в телешоу под
названием “Loveline”. Это телевизионная версия радиошоу, в котором я участвовал много
раз. Полагаю, вышло клёво. Думаю, аудитория отбиралась специально. Все выглядели как
модели, причёски и лица были превосходны. Ещё один обман, но это здорово; по крайней
мере, молодые люди могут получить ответы на свои вопросы о сексе, и, возможно,
несколько жизней будет спасено. Рад был это завершить и отправиться в путь к
следующему концерту. Неважно, насколько хорошо место – я всегда жду не дождусь,
чтобы его покинуть.
07.11.1998, на пути в Лондон. Сейчас около часа ночи. Самолёт нефигово кидает –
трудно писать. Нужно продолжать писать. Нужно продолжать ломиться сквозь дни,
стоящие передо мной.
Последние несколько дней были неким пятном. Завершил выступления в Штатах
05.11.1998 в Фениксе (Аризона), затем на несколько часов летал в Лос-Анджелес, а теперь
направляюсь в Лондон. Здорово оттуда выбраться. Телефон звенел чаще, чем обычно. В
основном я попадаю на звонки, когда кому-нибудь что-нибудь нужно. Звонки очень
кстати, потому что раньше люди ходили путём типа «Привет, как дела?», а теперь они
знают, что это только лишь вызывает у меня желание положить трубку. Как я? Я делаю
дело. Я не хочу слышать о том, кто там кого долбит. Однажды я с кем-то говорил – я
меньше часа находился в уединении у себя дома прежде, чем взял трубку, и этого хватило,
чтобы убить добрую часть того часа, что я был без телефона. Я вышел из себя и долбанул
телефон кулаком. Мы оба выжили. Каким же идиотом я могу быть! Почему люди говорят
столько дерьма? Почему столь много людей живёт такие заурядные жизни и чувствует
потребность в том, чтобы затащить в них и других? Очень многое из того, что подходит
для нормального общения, мучительно для меня. Это всё равно, что говорить о картоне.
Бля, просто хватай и иди, хер бы его побрал! Жизнь слишком коротка для всего
остального. Я имею дело с недостатком сна. Спал всего несколько часов за последние
несколько дней. Я выгляжу как дерьмо, но чувствую себя нормально. Когда попаду в
Лондон, хочу позаниматься в спортзале, и на этом всё. Мне будет непросто перепрыгнуть
в британское местное время. Путешествия на восток мне всегда сложно даются.
Чувствую, как приходит депрессия. Сочетание опустошения, одиночества и других
факторов. Это будет тяжёлый тур. Множество депрессивных залов, через которые надо
пройти. Концерты в Англии вас свалят. Спасает лишь то, что аудитория очень классная.
Холодные, сырые, плохо освещённые помещения за сценами в этих залах воспринимать
очень непросто. Кажется, что они построены для того, чтобы забить вас как гвоздь. Вам
остаётся просто пройти через них. Одиночество – дрянь, но оно неизбежно, если вы много
путешествуете. Как бы то ни было, делайте свою работу или не делайте. Никто, кроме вас,
этого не заметит. Вы сталкиваетесь с этим и выполняете вашу чёртову работу. Одна из
лучших черт этих шоу – то, что я делаю их один. Некому помочь мне. Я делаю своё дело и
не надеюсь, что кто-то мне поможет. Иногда люди меня обламывают, но это не имеет
значения, потому что я знаю, что они никогда бы не вынесли того, что я выношу каждый
вечер год за годом. Опять же – вы справляетесь или не справляетесь. Всё просто.
Последние несколько дней были загруженными. Прибыл в Лос-Анджелес из СанФранциско на концерты и для общения с прессой. Не особо помню всё, что было до
выступления в Доме Блюза. Вроде как не разбирал вещи и избежал телефонных звонков.
Весело. Мой список приглашённых на концерт состоял из пяти человек. Двоим я сделал
одолжение. Это говорит о том, сколько людей в этом городе я знаю. Мне позвонила не
кто-нибудь, а жена Чака Дуковски из Black Flag – спросила, могу ли я включить Чака в
список приглашённых. Дуковски женился? Ему пришлось попросить жену позвонить
мне? Не укладывается в голове. Имеет ли это значение? Я отыграл с этим парнем
несколько безумных концертов много лет назад. Была какая-то хрень.
Я сделал концерт в Лос-Анджелесе и подумал. Что он вышел довольно неплохим для
лос-анджелесской публики – она казалась более оживлённой, чем обычно. Неизвестно
почему подписался «на встречу в магазине» в магазине подарков Дома Блюза. Я был на
сцене около трёх часов, и – теперь я должен стоять перед очередью людей и подписывать
их вещи, в то время как я мог бы уже быть у себя в комнате? Люди в очереди были
замечательные, поэтому я не возражал против того, чтобы пообщаться с ними со всеми –
просто хотелось иметь возможность вернуться к себе и вместо этого послушать музыки.
Общался с Оливером Стоуном по поводу его следующего фильма под названием “On
Any Sunday”. Он хотел, чтобы я сыграл участника футбольной команды. Я хотел бы
попасть в фильм Оливера Стоуна, пока жив. Некоторые его не любят – я думаю, он
отличный. Мне нравится, как он держится. Он просто выдаёт на гора продукт и не
волнуется о том, что о нём думают люди. Так и надо жить. Он вошёл в комнату, где мы
встречались – на голове бардак, выглядит дико. «Работал допоздна последние пять
ночей». Да, он работал. Кое-что, сказанное им в интервью несколько лет назад, до сих пор
меня вдохновляет. «Я обессилел, поэтому не собираюсь делать никаких ошибок». Он
сделал несколько офигительно классных фильмов. Думаю, “Nixon” вышел прекрасным.
У меня нет нужных габаритов, чтобы играть футболиста, но здорово, что он
заинтересован во мне как в исполнителе роли. Нахождение рядом с ним очень заряжает.
Он сказал: «Ты и я слишком неистовы, чтобы не сделать в этой жизни совместный
фильм».
После этого я должен был отправиться и участвовать в шоу “Politically Incorrect”.
Это было довольно здорово. Потусовался с Линн Редгрейв, которая также была на шоу.
Она ничего. Встретился с Дэвидом Бреннером. Он мне всегда нравился. Смешной до
ужаса. Билл Мэгр оторвался на той бабе из республиканцев, над которыми он любит
поиздеваться. У него всегда есть один из них на шоу, чтобы он мог на него наехать.
Женщина, Шармани Йоуст, была неплохим игроком, но была открыта для нападения. Он
по ней проехался. Хорошо, что это был не я.
«Какого цвета эта кофейная кружка?»
«Голубого».
«Верно. Какого цвета небо над миром, в котором вы живете?!!»
Жёстко. Толпа обезумела. Она улыбается, но вы видите, что он её достал.
Республиканцы на телешоу всегда мне смешны. Вы можете говорить о чём угодно, но они
превратят любую тему в повод поговорить о хороших делах, которые республиканцы
делают для всех американцев, даже для этих тупых-не-нюхающих-кофе демократов.
Похоже, они всегда способны разбить демократов, когда обсуждают политику.
Прекрасная возможность была.
Я завершил там всё и потом должен был выдвигаться на шоу в Западном колледже.
Шоу вышло вообще никаким. Никуда не годный персонал, угрюмо стоящий рядом.
Унылые студенты, пришедшие на выступление. Люди, решившие затащить меня туда,
вряд ли понимали, о чём идёт речь. Пришло около ста человек. Всё выступление люди
ходили туда-сюда. Чувствовал себя, будто меня показывают на экране. Я сделал свою
работу, и почувствовал её рутинной. Лучше бы я посвятил вечер себе в своей комнате. Не
хочу вновь видеть это место. Очень рад выбраться из Лос-Анджелеса и стремиться к
следующему событию.
08.11.1998, Лондон, Объединённое Королевство: в гостинице, комната для
завтраков. Музыка зажигает у меня в наушниках, поэтому я могу расслышать свои мысли
за кошачьими воплями сидящих рядом соседей.
Прибыл в отель вчера. «Приезжай и оставайся в великолепном Отеле Вчера. Среди
удобств номера: незастеленные кровати; мокрые полотенца, сброшенные в кучу на полу;
старые газеты и недопитые чашки холодного кофе. Ощущение, сходное с дежавю,
заполнило эти помещения. Ты чувствуешь, что кто-то ещё был здесь до. Виза, Америкэн
Экспресс и Мастеркард принимаются».
Так или иначе, я приехал сюда вчера. В субботу гулял по округе. Это было
невероятно. Я не видел такого количества людей, ждущих перехода улицы, с тех пор, как
был на станции Шибайя в Токио. Я стоял, окружённый хрен знает сколькими людьми,
ожидающими перехода. Две стороны вступают в улицу и сталкиваются в середине.
Рождественские подарки врезаются друг в друга, когда покупатели толкаются и бросают
себя на человеческую стену напротив. Бесконечная масса измученных лиц, плохой кожи и
низкого роста. Лондон – тяжелый город. Англия – тяжёлое место. И всё равно оно мне
нравится. Мне уже случалось его ненавидеть.
Сегодня мне нужно пообщаться с прессой. Английские журналисты немощны и
слишком смешны, чтобы воспринимать их всерьёз. Я не могу разозлиться, когда они
накидываются на меня с их многословными обличительными речами, выплескивая свои
гнилокожие, недорослые, гнилозубые фрустрации на мой новый релиз или выступление.
Я предвкушаю их дрожащие голоса и вялые, безвольные рукопожатия. Голова кружится
от удовольствия, когда я ожидаю их вопросы, состряпанные на их тесных, загазованных,
провонявших табаком и чесноком квартирах. Что за чудный способ провести холодное
воскресенье перед большим концертом, предстоящим следующим вечером? Может ли
быть что-то лучше этого? Вопрос, не требующий ответа. С другой стороны, одни из самых
чётко работающих дорожных команд, которые я когда-либо встречал на гастролях –
отсюда. Сообразительные и твёрдые. Они справляются.
Они живут на жёсткой, дождливой скале. Завтрак законсервирован и привезён извне.
Воздух в комнатах спёртый. Сон смешан с испариной и серыми снами. До сих пор в
ночных улицах Лондона есть нечто вечное; нечто, вызывающее боль. Уставшие люди в
подземке и суровая решимость на лицах людей постарше, когда они хватают свои
пожитки и упираются взглядом в какую-то непонятную точку на полу перед их
раздувшимися ступнями.
Я был здесь столько раз, что даже не могу сосчитать. Как минимум тридцать пять
отдельных поездок. Место всё то же. Возвращает мысли в октябрь 1986 года, когда я
приехал сюда записывать песни для того, что стало альбомом “Hot Animal Machine”. Мы
жили в Лидсе где-то две недели. Захватывающее было время. Мне было двадцать пять, и я
только что покинул Black Flag. Крис Хаскетт и я очень много работали над теми песнями.
Это было двенадцать лет назад. С тех пор я не снимал рук с руля. Это обламывает
многих людей. Они снимают руки с руля и оставляют дорогу ради небольшой
наркотической зависимости, небольшого брака-развода или какой-то другой дозы
забвения. Думаю, чтобы делать дело, вам следует пожертвовать множеством обычных
домашних дел. Я включаю в них плохие браки, различные зависимости вроде всяких
общих домашних привязанностей, которые отвлекают от работы. Ах, но это же такая
крайность. А ничего не поделаешь. Я знаю лишь то, что очень многие люди из групп и
люди, с которыми я работал в группах, задолбались и износились. Общее у них то, что
они съехали в зависимости и разрушение и попытались вытащить свой человеческий крах
в мир, да ещё и продать это как развлекуху. Они выходят со своими сценариями потерь и
поражений, и всё это падает и умирает прямо перед ними. Самое смешное в том, что они
постоянно ломают голову: почему? Столько раз они находили способ обвинить во всём
что-то ещё. Всё, что угодно: три года борьбы с кокаином; это была женщина, работа – что
угодно, но не они сами. Они не могут совладать с тем фактом, что нужно постоянно
работать как вол. О чём, блядь, они думали?
Посещение Лондона заставляет меня вспоминать бессонные туры по Европе с Black
Flag и Rollins Band. Лезешь из кожи вон, пока не развалишься на куски. Возвращаешься в
дерьмовую комнату, в которой не будет ничего, кроме моего дневника, небольшого
количества денег для оплаты номера, телефона и осознания того, что ты выжил и сделал
работу под нажимом тяжелого стечения обстоятельств. Вспомнив, каким измотанным я
приехал сюда вчера, я вспомнил и то, как мы были здесь в 1988 году, и у нас был концерт
в вечер нашего приезда. Мы были полностью убиты, но всё равно его сделали. Вот и всё,
и больше ничего об этом не скажешь. Это как собираться идти милю, когда ты уверен в
том, что не способен сделать и шага. Оно живёт в тебе, и величие внутри только лишь
ждёт, чтобы поднять свою драконью голову. Когда ты осознал свои возможности, уже
трудно говорить, что ты в чём-то ошибся – ты просто понимаешь, что ты не постарался
достаточно хорошо или, что вероятнее, не слишком этого хотел. С тех пор, как я увидел
свои возможности воочию, я уже был неспособен повернуться вспять. Я мог только
состязаться со всем этим, противостоять и видеть правду о том, что много раз я просто не
хотел этого настолько, чтобы заплатить цену. Те, кто поливает меня дерьмом, не
понимают, куда они лезут, и не найдут, что делать, когда сами окажутся в такой ситуации.
Всё равно, что критика от стороннего наблюдателя. Заставляет вспомнить, как написано у
Хемингуэя: толпа ощетинилась против тореадоров, глумясь и бросая мусор на арену.
Одного из зрителей стоило бы бросить в круг с красной накидкой и предоставить ему
свободу действий. Всё дело в том, что вас всегда критикует кто-то, кто сам бы это не
вытянул. Они задавят вас, если вы в яме под ними, или же идёте по канату над ними, но
никогда – если вы игроки на одном поле. Они суть лишь фальшивые камни на вашем
пути. Не слушайте, просто продолжайте идти вперёд со всей силой вашей жизни. Не
вините в своих недостатках других. Только вы поставили себя туда, где сейчас
находитесь. Справляйтесь с этим.
Через 45 минут я иду в унылый офис Geffen общаться с прессой на протяжении
примерно семи часов. Компания, считай, превратилась в некое корпоративное запустение.
Корпоративное запустение. Это только лишь корпоративное запустение. Атмосфера в
пресс-офисе Geffen в Лос-Анджелесе, когда я там был, оказалась отвратительной. Ни
музыки, ни пения птиц. Хищники бродят вокруг коробок с альбомами Hole. Лучшие
деньки Geffen прошли. Счастливо, Эксл! Счастливо, подтянутый менеджер по продажам,
пришло тебе время падать по корпоративной лестнице в офис побольше размерами и в
абсолютный ноль своей ранней зарплаты.
Эй, я всегда могу поехать домой и соскочить. Я жду этого с середины 80-х. Видел,
как это подходило, ещё до того, как оно узнавало, что я слышу его шаги. Пришло время
оскудения. Мне 37. Я более не подвержен развлечениям молодости. Я должен отстаивать
свои слова и действия. Я готовил себя к этому с каждым дыханием, с каждой секундой, с
каждой бессонной ночью и каждым запланированным убийственным этапом. Теперь всё
упирается в измотанные ткани и внутренности. Я вижу мой возраст на моём лице. Никто
не говорит, что я хорошо выгляжу. Мои татуировки блекнут, краски истощаются. Волосы
становятся седыми. Я выживаю за счёт своих потрохов, своих внутренних сил. У вас они
есть? Вам стоит их взрастить. Используйте их, пока они не выросли неповоротливыми,
словно собаки в клетках. Красота не теряется. Вы видите её настоящее лицо после того,
как цвет облетает с дерева. Поэтому я больше люблю лицо красивой женщины, нежели
симпатичной девушки.
Девушки не красивы, они симпатичны. Красивая – это слишком тяжелое слово,
чтобы обозначать им девушку. Женщины красивы, потому что по их лицам видно: они
кое-что потеряли, но и кое-что иное нашли.
Пришло время посмотреть, что там внутри. Отныне всё зависит от внутренних сил.
Думаете, первая половина была тяжкой? Да вторая просто убийственна! Не могу думать о
каком-либо месте, в котором мне было бы лучше быть. Не хочу снова быть в своём
третьем десятке. Хочу быть здесь прямо сейчас и глядеть в лицо всему этому. Каждый
шаг был взрывным, неважно, насколько некоторые шаги получились плохими. Всё это –
блаженство. Я всё ещё здесь, всегда есть чему поучиться. Я просто хочу, чтобы все, кто
участвует, были здесь и всё видели.
23:05: в комнате №859, стараюсь не спать, чтобы вписаться в расписание. Похоже,
всё идёт нормально. Мне будет приятно давать концерты. День прессы выдался хорошим
– скучным, но чего от этих мудаков ожидать? Один парень был фееричен: «Не думаете ли
вы, что силовые упражнения – это ещё одна зависимость? Не кажется ли вам, что гора
мускулов обозначает некоторую степень женоненавистничества?» Чё? Добро пожаловать
в реальный мир! Какие же эти люди ничтожные куски говна! Я провел целый день в очень
депрессивном пресс-офисе Geffen. Стеклянные перегородки, воздуха нет. Повсюду
глянцевые журналы; музыканты, нарисованные в виде гламурных знатоков моды; везде
картинки Beck. Это было выше человеческих сил. Насколько же этот мир не мой! В какойто момент я посмотрел на Тони, парня из прессы, указал на все эти журналы и сказал: «В
каком же поганом мире ты живёшь!» Он очень славный, но мир, в котором он ежедневно
вращается, очень мне противен. Ночью кто-то украл этот мир и заменил его фальшивым
(это если уж воспринимать эти журналы всерьёз).
Вижу, что он не знает, что со мной делать. Когда вы работаете с Dreamworks и
вынуждены сотрудничать с людьми из Geffen, чтобы они делали вам работу с прессой, вы
всегда можете быть уверены, что работа на другой лейбл доставляет им неудобства. Я всё
понимаю. Я всегда вежлив с людьми из Geffen, даже когда некоторые из них иногда
выказывают мне некую свою элитарную позу. Их ручки белы, и они работают в офисах. Я
знаю, знаю.
Я просил лишнюю копию альбома Hole “Celebrity Skin”, и за мои грехи они мне дали
одну. Я прослушал весь альбом очень внимательно. Не то чтобы это плохая пластинка –
она просто ужасная. Голос, мелодии, продюсирование – сплошная растрата денег. Словно
фотосессия Кортни – можете одеть её в красивые одежды, найти льстивого ангелочка,
если такой найдётся, но даже со всей пластической хирургией и распылением краски оно
есть то, что оно есть. Даже мощные Майкл Бейнхорн и Билли Корган, переписавшие
треки с Adore, не смогли спасти этот недоальбом. Вы можете слышать всю работу,
проделанную, чтобы ударные звучали как следует – интересно, играл ли там вообще
ударник группы. Кортни Лав – только в Америке. Ну – может быть, ещё в Англии. Вы
знаете, о чём я. Шок для настоящих ансамблей всего мира. Hole стоило бы гастролировать
вместе с Offspring. Это называлось бы Турне Всемогущего Говна.
09.11.1998, Лондон, Объединённое Королевство. Прошлым вечером я смотрел
передачу о феномене военного невроза. Сидел на краю кровати, уставившись в экран и
стараясь не зареветь. Как же жутко было на это смотреть! Ведущий сказал, что все
участники войны отмечали, что их люди ломались и переживали все виды глубоких
физических отклонений. Там были кадры этих парней – с неконтролируемыми
судорогами, неспособных нормально ходить, с утраченными слухом, зрением и речью.
Указательный палец одного человека, которым он жал на курок, парализовало.
Судорожное трясение их конечностей, выражения их лиц – выражения беспомощности,
унижения и страха, когда они пытались усесться перед камерой и вернуть себе чувство
собственного достоинства – всё это было невыносимо смотреть. Один парень был
осуждён военным судом за трусость – выказывал все эти симптомы после того, как от
него потребовали прекратить симулировать, вернуться и продолжить воевать. Его
отправили на четыре года на линию фронта, до того он там был уже два года. В итоге он
был казнён расстрельной командой. Отказался завязывать глаза – смотрел на своих убийц
и принял пули. Его жене послали сертификат о смерти почтой – проинформировали о его
смерти, дочь всё ещё хранит этот сертификат. Как было бы сильно, если б одному из
солдат хватило духу бросить своё ружьё, выйти к приговорённому и сказать: стреляйте в
него, и меня тоже убейте. Они застрелили одного из своих. Думаю, было бы здорово, если
бы все они повернули оружие на командующего офицера и сказали ему, что
единственный, кого сейчас убьют – это он, если он всё это не прекратит.
Это всё позволяет видеть, что с тех пор мы существуем в культуре, порождённой
войной. Сейчас люди окаменели. После десятилетий Джона Уэйна, Рэмбо и всех этих
войн, которые велись ни за чем, вроде Вьетнама, по поводу которого люди до сих пор
недоумевают, что же это была за хрень – после всего этого мы уже ничего не чувствуем.
Вот, что-то там по CNN. Парни в первую мировую войну были настоящими людьми, не
такими больными и оцепеневшими, как мы. Может, это за пределами возможностей? Как
веду себя я? Что до меня – трудно проявлять здесь участие. Вы видите в новостях всю эту
херь об этих странах, которые гасят друг друга год за годом, и иногда мне хочется просто
занавесить шторы и забыть обо всём этом. Иногда я осознаю, как, наверное, и вы, что
ничего не могу с этим поделать. Это как пытаться поговорить со взрослым – некоторых
людей вы уговорить просто не сумеете.
Когда я в Англии, некоторые аспекты моего дела меня добивают. Пресса здесь
абсолютно идиотская. Вы должны заниматься всем этим дерьмом только лишь для того,
чтобы побудить людей прийти к вам на выступление. По крайней мере, я люблю
выступления и публику.
Слушаю Johnny & the Hurricanes. Впервые услышал их на инструментальном
сборнике 50-х годов, когда был молодой. Я его потерял, и потом долгие годы рылся в
корзинах подержанных записей, прежде чем снова нашёл его. Я частенько ставил их у
себя в комнате. Проводил много времени в своей комнате, когда жил с матерью. Мы
переезжали с места на место, и я всегда обустраивал комнату как маленький лагерь. Там
было немного еды и воды, поэтому я мог долго оттуда не выходить. Слушал музыку и
читал. Когда я покидал моё убежище, я ходил один и оставался вне дома так долго, как
только мог. Сейчас я вижу, что не сильно изменился. По-прежнему предпочитаю
компанию самого себя. Когда я один, вещи обретают больше смысла, ночи приятнее.
Путешествия совершенны, когда один. Всё интереснее, когда я один – будто бы
становится возможно постичь смысл всего этого. Когда я с кем-то ещё, это бывает круто,
но не так круто, когда я сам по себе. Исследование вещей в одиночку – самое
замечательное, что мне случалось пережить. Как, например, когда я был на пляже на
Мадагаскаре в три часа утра: под яркой Луной, никого не видать – если вернуться туда
снова, и там кто-нибудь будет, это уже не будет то же самое. Когда я один, мои идеи не
будут разорваны близостью другого человека. Всё это неплохо звучит, пока вы одиноки
настолько, что, кажется, ветер готов унести вас. Я чувствую это постоянно. Я сделан не из
камня – просто чувствую себя хуже, когда попытки построить отношения провалились,
нежели когда я был сам с собой и своим одиночеством, не имею женщины, к которой
можно привязаться. Думаю, у меня нет той особенной силы, необходимой, чтобы
прикрыть спину от такого рода выстрелов. Я лучше буду один, нежели приму эту боль.
Можете ли вы полностью быть сами собой, когда вы с кем-то? Не правда ли – вы
прячете хотя бы небольшую часть себя, чтобы поддерживать какую-нибудь видимость?
Чтобы быть тем, кем вы не являетесь? Вот это и случается со мной. Это компромисс.
Полагаю, если вы найдёте нужного человека, это будет здорово. Впрочем – на хер всю эту
дрянь, делайте то, что собирались! Хотите влюбиться? Вперед! Я на вашей стороне. Хотел
бы, чтобы такое случилось и со мной.
11.11.1998, Глазго, Шотландия: сегодня вечером выступления нет. Будет день
прессы в Лондоне, а затем я попытаюсь добраться до Амстердама и закончить
путешествие – начну первое из пяти шоу прямо завтра вечером.
Выступление прошлым вечером удалось. Люблю эту страну. Она злая и красивая.
Полёт над грубыми зелеными холмами очарователен. В людях отражается земля, в
которой они выросли. Они живые и твёрдые. Представляется, что американцы были
такими где-то столетие назад, когда им больше дел приходилось делать руками.
Шотландцы – в целом отличная аудитория. По-настоящему вникают в шоу, очень
энергичные, прошлый вечер не был исключением. Я выступал в театре, именуемом
Pavillion. Погода на улице была кроме шуток холодной, и постоянно шёл дождь.
Нечего особенно комментировать касаемо вчерашнего дня. Сбой суточных ритмов я
преодолел довольно быстро. Ничто так не помогает включиться в струю, как череда
выступлений. Здорово, что два здесь уже было. Присутствует странное опасение по
поводу того, что если у меня будет два выходных, я потеряю способность выступать. Мне
нужно быть на гастролях, иначе я становлюсь слишком сдержанным. Это делает время
между гастролями странным и напряжённым. Сразу начинаю думать, что поеду в тур, и
ничего из меня не выйдет. Также всегда есть страх, что я выйду на сцену и окажусь
неспособен бодрствовать – просто упаду и засну. Не знаю, откуда это берётся – думаю, из
всех многолетних попыток спать стабильно, которые не удались.
12.11.1998, Лондон, аэропорт Хитроу. Вчера делал интервью с британским комиком
Эдди Иззардом. Пофоткались. Предположительно фотки появятся не обложке журнала
“Time Out”, который, похоже, является здесь авторитетным. До того, как я сюда поехал, у
меня появилось видео Эдди – оно фантастично. Он смешной до ужаса. Не шутит – просто
будто бы идёт, и это блестяще. Чем больше я смотрел, тем больше меня пёрло. Ничего
подобного ему не слышал. Мы потусовались чуть-чуть, и он дал мне свою новую
пластинку, называемую “Dress To Kill”. Не могу дождаться, чтобы послушать. Когда
вернусь в Лондон, собираюсь приобрести весь его материал. Он по-настоящему великий
человек. Восхищаюсь такого рода талантами.
Снова еду в Амстердам. Не могу сосчитать, сколько раз я был там за эти годы. Не то
место, которое я нахожу шибко интересным, но это будет хорошее выступление. Я всегда
приму хорошее выступление, равно как и плохое. Я легко это переношу.
13.11.1998, Амстердам, Голландия: American Hotel, комната для завтраков.
Прошлым вечером шоу получилось хорошим. Полно народу, настроение было хорошим.
В прошлый раз я давал тут устный концерт, моё горло сдохло, и было тяжело выступать,
поэтому было здорово вернуться и оторваться по полной.
В отелья приехал очень поздно – поспать после саундчека, где-то час назад.
Выходил минут на двадцать, ходил вокруг Парадизо, как я всегда делаю. Играл в этом
заведении, начиная с 12.02.1983, здесь мне исполнилось 22. Когда я сижу в помещении за
сценой, приходит очень много воспоминаний – всё о Black Flag и Rollins Band. Shit man,
Joy Division играли здесь – похоже, каждый прошёл через это место. Здорово снова
возвращаться в этот зал.
Это тот город, в который я постоянно возвращаюсь, но особой привязанности не
имею. Вот взять Лондон – сколько раз я тут обламывался, но я его люблю, мне нравится
ходить по знакомым улицам. Здесь же я ходил по тем же улицам, где уже был, но это
ничего для меня не значит. Одна из крутейших штук в путешествиях – я люблю
возвращаться в города, в которых был раньше, и бродить по улицам. Особенно за
пределами Америки. Люблю быть горожанином многих городов по всему миру. Как
может кто-то желать остаться дома, когда перед ним раскинулся целый мир? Как такие
люди могут удовольствоваться столь малым? Неужели они не слышат голоса всех рек,
морей и гор, взывающих к ним? Или же их уши оглохли от рёва их мест работы? Может,
их оглушили телевидение и крушение их мечтаний, которые не должны были погибнуть?
Некоторые выбираются, некоторые – нет. Хотя – многие и не хотят никуда ехать. Они
счастливы тому, что у них есть. Может, так оно и лучше – представьте себе очереди в
аэропорту. Может, я неверно всё это понимаю. Может, я одурел, катаясь по всему миру и
пытаясь увидеть всё это. Может, я безответственен и стараюсь избежать настоящей
жизни. Может, я с помощью всех этих трюков бегу от себя. Может, пришло время взяться
за дело, получить работу в типографии, взвалить на себя груз американца и получить боль
в спине, которая скажет мне о том, что я тащу свою ношу (или, по крайней мере, ношу
босса). Я вижу этих людей, которые не «убегают» от жизни. Вижу их в транспорте. Вижу,
как они разводятся, борются за право видеться со своими детьми. Вижу их горечь и
надрыв. Я слышу, как они говорят мне чушь вроде: «Это должно быть круто, мужик, ты
везунчик». Ох, шли бы вы на хер. Устал я от вас.
Амстердам всегда подсказывает мысли о Джеффри Ли Пирсе в Gun Club. Мы были
здесь вместе годы назад – участвовали в фестивале в 1985 году. Он оставил мне записку о
встрече в баре. Она до сих пор у меня, бар до сих пор на том же месте. Мне не хватает
этого парня.
Иногда я задумываюсь – что же продолжает заносить меня в такие уголки? Я могу
найти куски моей жизни, разбросанные по всему миру. Некоторые люди вырастают в
городе или посёлке и ходят по тем же улицам всю оставшуюся жизнь. Я не вижу в этом
ничего плохого. Я делаю то же самое, только чтобы попасть на все эти улицы, нужно
преодолеть много миль. Чувствую себя, словно существую спонтанно по всему миру со
всеми этими годами путешествий. У меня никогда не было причин покидать дорогу. Сижу
у себя дома, и – ничего для меня нет. В дороге тоже нет, но хотя бы декорации постоянно
меняются.
Здорово будет покинуть Амстердам. Я не испытываю неприязни к городу, он ничего,
кроме шоу, мне не дал. Возможно, меня добивает туристический фактор. Я не знаю здесь
особо много людей, я нигде не знаю особо много людей – просто так сложилось. Должно
быть, я сам этого хотел. Я вижу их тогда, когда вижу, и мне этого достаточно. Хотя – я
думаю об Иэне МакКее. Он один из тех славных людей, которые становятся всё лучше. Не
думаю, что это связано с тем, над чем он трудится – просто он таков.
В аэропорту: небо серое. Несколько самолётов выстроились снаружи. Я в Голландии,
еду в Копенгаген, в Данию. Я один, и все вокруг – это чужие, другие путешественники.
Все с разными причинами ехать куда-то, существуют в разных мирах. Вселенная сидит
рядом со мной и попивает кофеёк. Слева мой рюкзак, который я таскаю с 1985 года.
Дания – Швеция – Германия – Брюссель, и так далее. Светящиеся точки на карте.
Остановки в пути. Города для исследования в моём одиночестве. Я всегда могу поехать
домой. Всегда могу получить маленькую безопасную работу и получать срань от какогонибудь разочарованного обиженного торгаша. С другой стороны, я могу ездить, пока всё
не рухнет. Что нужно, чтобы удержать меня на одном месте? Если это не жизнь, то я не
знаю, что это. Мое затянувшееся путешествие дикарём. Как может кто-то оставаться дома,
зная, что за их дверью сверкает и вибрирует мир? Моё жилище в Лос-Анджелесе – просто
отправная точка. Я приезжаю туда, затем осматриваюсь и намечаю дальнейший путь
возвращения в странствие.
С другой стороны, есть такие дни, когда я не хочу быть в живых. Дни удушающей
депрессии уничтожают мои мысли, и я не хочу существовать. Иду на самолёты и надеюсь,
что они рухнут, и всё закончится. Сколько я помню себя, я живу с этими приступами
неукротимой печали. Иду этими коридорами чёрной полосы, которая, похоже, тянется
годами, а затем ярость внутри нарастает, я загораюсь и хочу выдать пластинку просто для
выхода чёртовой пластинки. Вы понимаете, о чём я?
Я живу, чтобы уничтожать время. Не хочу жить с ним в гармонии. Ненавижу это
слово. С тех пор, как время регулярно старается меня убить, я безо всякой цели хочу
убить его. Хочу сделать его хромающим, со шрамами. Я – обезьянка на спине времени.
Это не горе, не борьба – это один долгий марш со скоростью блицкрига.
Если вы собираетесь писать, пишите. Если у вас есть планы, воплотите их в жизни
или идите срать. Время – это ваши крылья, это ключ. Если позволите ему ускользнуть,
кислота зальёт вашу душу. Единственное, что делает жизнь интересной – это то, что вы
можете двигаться. Я на своём пути. Куда? В то место, которое будет у меня на пути и
которое я покину. Каждый шаг – это шаг на моём пути. Я на своём пути к пути на новый
путь. Жизнь – это остановки в нём. Отныне я буду полностью эгоистичен. Полностью
свой. Никаких мыслей о детях. У кого-то семья из пяти человек, а я вот пишу. Этого
достаточно. Они родили моих детей за меня. Мир не упустит кого-либо из людей, которых
я не родил. Мир полон людей сам по себе. В транспорте вам всегда хочется, чтобы их
было поменьше.
14.11.1998, Копенгаген, Дания: в аэропорту. Утро. Холодно, серо, дождь. Концерт
прошлым вечером получился. Публика клёвая была, кто бы мог подумать.
До того, как выйти на сцену, я был сожжён. Пытался подремать в гримёрке, но
вынужден был давать интервью перед выходом, и не мог успокоиться из-за них. Вышел на
сцену и немедленно проснулся. Иногда мне тяжело уходить со сцены. Смотрю на часы,
вижу, что выступаю уже почти три часа, и ещё так много всего хочется сказать, но я не
хочу их изматывать. Такое ощущение, что выступал всего ничего. И что всего
неожиданнее, я возвращаюсь в гримёрку с болью, возвращающейся в мои кости и глаза.
Ну и хрен с ним. Мне неинтересно, когда этот поток выступлений закончится.
Нужно по возможности оставаться на сцене всю оставшуюся жизнь.
17:42: в своём номере в Стокгольме. Звучит Колтрейн, “Live at the Village Vanguard”.
Люблю, когда Колтрейн играет саксофонное сопрано. Я путешествовал с его музыкой по
всему миру. Он наполняет одинокие комнаты силой. Его музыка (как и Фила Лайнотта,
например), следует за мной везде. Когда Колтрейн на какое-то время уходит из общего
звучания, а потом появляется – это бесподобно. Мир меняется, воздух в комнате
перестраивается. Пока музыкант молчит, он как-то эволюционирует – ничего подобного
не слышал. Его неустанный поиск новой музыки в рамках одного живого альбома просто
захватывает дух. Будто бы он прожил несколько жизней в пространстве нескольких
концертных вечеров. Не правда ли, в этом – всё? Продолжать прорубаться сквозь ваши
личные границы и продолжать это, пока не придёт конец. Колтрейн нашёл в музыке
правду, как никто другой. Он вдохновляет меня на то, чтобы выбираться вечер за вечером
и делать эти устные выступления. Чувствую, будто бы я – это он, извергаюсь каждый
вечер, пока во мне не останется ничего. Выдаю все и истощённый ухожу. Когда я торчу в
какой-нибудь холодной комнате за сценой, я думаю о том, как Колтрейн сидел в таком же
месте и ждал выхода, ждал, чтобы отдать всё, что имеет.
Я один в комнате. Не могу избавиться от боли в глазах, слишком собран, чтобы
заснуть. Иногда одиночество сокрушает меня. Не знаю, что с этим поделать. Если я
остановлюсь, не думаю, что буду жить полную жизнь. Должен претерпевать всё это,
чтобы увидеть то, что хочу увидеть. Правда, которую я ищу – здесь. Это сцена, которая
ждёт меня каждый вечер, которая не позволяет мне успокоиться. Каждый вечер я должен
испытывать себя. Каждое утро я встаю свободным от всякой уверенности – я должен
выходить и доказывать себя снова и снова. Иногда каждый момент пробуждения – это
просто ожидание выступления вечером.
О чём всё это? Почему я не пишу художественной литературы? Всё, что я знаю – это
моя жизнь и моя перспектива. Это всё – об аэропортах, сценах и одиноких коробках, в
которых я обитаю. Жизнь бьёт меня, я бью жизнь. Критики не знают, потому что они не
рискуют выйти навстречу жизни. Как сказал Алан Вега, «Что знают эти поэты?»
15.11.1998, Стокгольм, Швеция. В аэропорту, ожидаю вылета в Берлин. Шоу
прошлым вечером удалось. Публика реально классная. Не знаю, как им удаётся быть
столь искушёнными в языке, которым они, возможно, не особо часто пользуются. Вечер
начинался не ахти – я приехал в концертный зал в 8 вечера, а на выступление начиналось
в 10 вечера. Люди из звукозаписывающей компании затащили меня на интервью и
фотосессию. Трудно сказать «нет», потому что они ради вас стараются, и вы должны это
уважать. Я выполнял все их просьбы, и, как обычно, это заняло больше времени, чем они
сказали, потому что они никогда не планируют всё тщательно, и поскольку у них нет
концерта в этот вечер, и они ничего не знают о давлении, связанном с внутренней
опустошённостью и сбоем суточного ритма, у них нет представления о периоде перед
выступлением. Добавьте к этому звукаря, который не сделал всё как следует и провёл
саундчек всего с одним микрофоном. У меня ушло двадцать минут на то, чтобы всё
подготовить до того, как я начал выступление. Репортёры из Universal быстро отвалились
– видя, что они не ценят моё время, я попросту решил, что они заслуживают такого же
обращения. Вот что я могу сказать о выступлении.
Рад покинуть Швецию. Никогда не был её большим почитателем. Слишком много
препятствий на границе. Слишком много людей в униформе, говорящих мне, как тут всё
должно быть. Вы должны это принять – простите, что вторглись в ваше ледяное
уединение. Хотя – публика мне нравится. Здешних женщин я всегда находил красивее,
чем дамы с обложек журналов моды и киноафиш. Некоторые из них выглядят даже
нереально. Ура! – или что-то типа того.
Томас Вульф был прав – американец никогда не бывает дома. Никогда не бывает
дома. Всегда беспокоен. Всегда получает то, что заслуживает, идёт один, безродный и
чужой.
17:49: Берлин, Германия. В концертном зале. Помню это место с февраля 1993 года.
У меня было устное выступление, и оно вышло отстойным. Я был очень рад, когда оно
завершилось. Это было обычное стрёмное германское мероприятие. Некоторые из этих
людей – мудаки, и вам стоит их осаживать. Сегодня вечером я этого не приму. Играет
второй диск выступления Колтрейна в Village Vanguard. C Колтрейном всё идёт лучше.
Помню, как я впервые был здесь с Black Flag. Это был февраль 1983 года. Мы играли в
клубе SO36. Жёсткий концерт. Все концерты того тура были безумными.
Я люблю здешние улицы. Маленькие разноцветные огни в окнах – железных, серых.
История места по-прежнему видна, даже в новых зданиях. Районы Берлина играют перед
моими глазами в ночи, словно сон.
Германия у меня всегда ассоциируется с холодом, красотой и одиночеством. С
альбомами Nico. Очень много времени я проводил здесь в осенние месяцы. Германские
города, механические ландшафты. Всегда думаю о пластинке, которую Die Haut записали
с Ником Кейвом в 80-е, называется “Burning the Ice”. Песня “Dumb Europe” с холодным
жужжанием гитар, её начало – «Нехерово холодно в Европе» – пробуждает воспоминания
о том, как я находился в холодных клубах и ждал выхода к враждебной или равнодушной
публике. Столько раз она была именно той или другой. Иногда они были и теми, и
другими – нам нравилось это разнообразие. Мне понадобилось время, чтобы научиться
быть милым с местной публикой. Поездки в Германию с Black Flag сделали меня
враждебным. Помню, как первый раз вернулся в Австрию после того, как был там с Black
Flag в 1983 году, это был 1987 год. Парень сказал мне какую-то дрянь, и я вдарил ему
прямо там же. Несколько лет спустя я стукнул головой парня об пол, кто-то записал это на
видео, и я смотрел это после шоу. Интересно.
Много слушал Лу Рида в том турне. “Street Hassle”, “Take No Prisoners”. Критики
обосрали «Пленных». Давай, засранец, покажи, как мало ты знаешь. Пластинка чумовая. Я
до сих пор её слушаю. Я даже мог бы поставить сейчас одну из тех пластинок. Пару лет
назад я говорил с Лу Ридом по телефону. Я был в моей нью-йоркской хибаре: звонит
телефон, а там «Привет, это Лу Рид». Уау, голос! Мы коротко поболтали о проекте,
который я делал и в котором он заинтересован был поучаствовать. Он не стал над ним
работать, но всё равно был молодец, было здорово поговорить с легендой. Это был один
из тех мощных моментов, которые я никогда не забуду. Ненавижу, когда люди думают,
что настолько круты, что это даёт таким вещам исчезнуть, потому что их эго затмевает
великий момент. Мне и думать было бы противно о том, что я мог бы стать настолько
холодным, чтобы перестать интересоваться великим в этой жизни. Думаю, очень хреново,
когда некоторые люди натягивают на себя маску равнодушия. Есть ли другой путь к
равнодушию? Не думаю, что есть такие, кто над этим не работает. Этот род холодности
требует работы! Мало уважения к их смертности! Бросьте их в клетку с долбанным
полярным медведем, это их укрепит! Что ж, время взять всё это на сцену.
16.11.1998, Берлин, Германия: в старом аэропорту. Он нравится мне больше, чем
большой аэропорт Тегель, сохранил атмосферу, которую я ощущал в Берлине до падения
Стены. Сейчас в городе что-то изменилось. Всё так же здорово, но есть ощущение, что в
Германии был словно другой город, в котором было нечто такое, что я больше нигде не
встречал. Был в нём какое-то очаровательное напряжение, нечто витало в воздухе и могло
случиться в любую минуту. Мимолётная любовь, долгие ночи пространных разговоров,
тихие голоса в прокуренных комнатах. Стена, что ушла, помогала хранить это всё. Грубое,
наивное напоминание о том, что люди не могут собрать в кучу своё дерьмо. Что ж,
постройте стену, она поможет! Давайте. Даже за тысячи миль мне случалось слушать
музыку, которая ассоциировалась у меня с Берлином и Стеной, давшими мне эти
ощущения. Вроде материала, который здесь в Hansa Studios записал Боуи – песня
“Heroes”. Германские группы Malaria, Die Haut, Einsturzende. Негерманцы вроде Ника
Кейва и Birthday Party напоминают мне о Берлине. Ника город немного захватил, и он
написал кое-какой мощный материал в Берлине. Когда я думаю о моей первой поездке
сюда, я вспоминаю холод и трудное путешествие. Люблю трудные путешествия в холоде.
Они заставляют мозг работать интенсивнее. Моё одиночество разукрашивает вещи в
холоде. Помню многонедельные переезды в монотонном, враждебном турне, вдыхание
отравленного табаком воздуха в тускло освещённых, холодных клубах. Иногда –
размышления о женщине, которая не хотела меня или не знала о моём существовании.
Даже в самые худшие моменты это было очаровательно. Мне посчастливилось, что я
узнал это. Эмоции через край, всепоглощающая страсть. Какое-то время люди
переживают это, а потом что-то случается. Жизнь вползает и шарится фонариком по
доныне не освещённым убежищам мыслей. Залитые лунным светом места, где дышалось
в унисон, воспоминания о том, как клал руку на грудь женщины, чувствовал её несущееся
сердце. Руку, накрытую её руками – чтобы быть уверенным, что это не исчезнет. Ах,
хотелось бы. Но – время идти. Поезд тронулся от станции, и ты снова уехал, а она – уже
лишь воспоминание. Земная дрожь поддержания человеческой жизни вползает вовнутрь.
Магия улетучивается с восходящим солнцем. С неуклонно нарастающими светом и
шумом испаряется восхитительное одиночество. Путь назад становится непонятен из-за
проходящих времен года, груд бумаги в ярко освещённых комнатах, где люди мечутся как
муравьи к звенящим телефонам, бросаются к нераспробованной жратве и бесчувственно
убивают своё время, даже не зная этого. Дальше и дальше в безжалостное, переполненное
забвение. Город вдыхает и выдыхает, рычит и раскачивается. Я иду, но не так, как они. Я
поймал обжигающую боль жизни в свои кости, и она безостановочно лупит по стенам
своей тюрьмы. Иди. Иди трудно, иди дальше, иди снова.
19.11.1998, Гамбург, Германия: в аэропорту. Рейс отложен. Кто его знает, когда
полетим. Ждём бесконечно. Нет регистрации уже два дня. 17-го был день прессы, прошёл
нормально, множество разговоров и старания не уснуть. Вчера было выступление в
Гамбурге. Публика замечательная. Германские зрители всегда хорошо воспринимали
такие выступления, но теперь они просто улёт. Здорово было видеть там людей,
работающих в гамбургском Universal. Они невероятно трудолюбивы и надёжны. Я бы
хотел, чтобы все люди, работающие в музыкальном бизнесе, были такими. В основном я
ощущаю, что только лишь терпят, ничего более.
Шоу идут хорошо, но ежедневное путешествие утомительно и изнашивает меня.
Завтра ожидаю прибытия в Ирландию. Интересное место. Очень грустное и красивое.
Некоторые здесь очень тяжело уходят. Много боли на этих лицах в галереях улиц.
Предположительно встречусь с матерью Фила Лайнотта Филоменой. Она отличная.
Думаю о реке Амазонке. Хочу поехать туда в следующем году, если будет
возможность. Не знаю, почему – картинки того, как я там буду, постоянно мелькают в
моём мозгу в эти дни.
Мне необходимо поддерживать эту силу. Она в ритме жизни. Жизнь неистова. Она
распускается в листве и гнили влажной жары. Следуй за этим. Прыгай в реку, которая
отнесёт тебя туда. А иначе жизнь – лишь пауза перед смертью. Я не понимаю, как люди
умудряются сжать свои жизни так, чтобы работать на одном и том же месте год за годом,
пока ненависть, которую они питают к этому месту, хранившая их от толчка, в котором
они нуждались, чтобы это место покинуть, рассеивается самоуспокоением, и они
укрепляются и приговаривают себя к жизни, которой они не хотят. Они оправдывают это
тем, что их отцы говорили им об ответственности. Это сила характера, которой у меня
нет. Эта жизнь пахнет смертью – медленной, вялой смертью, которая не идёт, а неспешно
крадётся. Старческие шаги глухо исчезают из поля слуха. Кровь густеет, и мир замедляет
свой бег. Синие цвета меркнут, а красные становятся грязнее.
Я заметил, что во всех жарких странах, где я был, вроде Бразилии или Италии,
культура такая же жаркая. Музыка более страстна, чем в холодных странах. Такая музыка,
как танго, никогда бы не появилась в Германии. Изрядная часть самой душераздирающей,
жестокой и страстной музыки мира приходит из этих жарких стран. Цивилизации,
вышедшие из земли и никогда её не покидавшие. Яркая музыка – она создана, чтобы
двигать вас и даже немного рушить. Их образ жизни никогда не уходит от жестокого и
красивого безумия чистой жизни. Справитесь ли вы с этим? Или же этого слишком
много? Очень многие были отброшены от переднего края технологиями, уведены от мира
оцифрованной ясностью.
23.11.1998, Лондон, Объединённое Королевство: в отеле, ожидаю отъезда в
Бристоль. Вчера был выходной. Несколько часов ушло на поездку из Дублина в Лондон.
Не то чтобы перелёт был длинным – масса препятствий в аэропорту, во время поездки по
Лондону. В остальные часы выходной был хорош.
18:41, Бристоль: комната за сценой неплоха. Хотя – всё та же британская среда.
Холодная и сырая комната, флуоресцентные лампы над головой, большие сэндвичи из
хлеба с маслом. В целом комната оформлена так, чтобы высосать из вас вашу волю к
жизни. Я знал, что оно здесь, встречает меня. Один из самых депрессивных и самых
повторяющихся моментов в моей жизни – пространство за британскими сценами.
Вызывает мысли о худощавых людях в свитерах, курящих, дующих пинты пива, с
прыщавыми лицами, со спутанными сальными волосами. Я неправ насчёт этого? Нет, я
прав. Видел. Я люблю Англию, потому что люди здесь очень твёрдые. Вам это было бы
необходимо, чтобы год за годом выживать в таком месте, как это. Прямые улицы, сырые
комнаты, плохая еда – всё к вашим услугам. Но люди – люди потрясающие. Я с каждым
своим приездом сюда люблю их всё сильнее.
Сменим тему. Эта комната заставляет меня думать о том факте, что я всё время один.
С тем, как сложились мои последние набеги в мир отношений с женщинами, которые
ушли, складывается ощущение, возникает желание отбросить среднестатистическую
женщину и жить одному. Плюнуть на пол и идти со скрипом по замёрзшему следу, где
передо мной – никаких следов. Почему бы не странствовать через жаркие и холодные
времена года в жесточайших условиях и не дать жизни хорошего пинка? Почему не
оставаться в дороге и не идти дальше? Почему не жить так, как я сказал в песне “Starve”?
Не вижу причин, по которым было бы нельзя. Вижу, как они грузят себя в автобусы,
чтобы ехать на работу, которую они не любят, и думаю, что это довольно неплохо для
них. Это определенно для них хорошо, они это делают. Я вижу, как они идут сквозь
медленный орущий кошмар. Но не я. Я сделаю всё возможное, чтобы вырваться из этого
беспощадного ада.
27.11.1998, Манчестер, Объединённое Королевство: да, это Англия, которую я так
хорошо знаю. Гримёрка в Манчестере. Жёлтые стены, флуоресцентные лампы. Холодно и
сыро. Повесьте меня. Концертный зал лишён вибраций и холоден. Из ящика звучит
Роберт Пит Уильямс. В этих чумазых помещениях за сценами я послушал немного
хорошей музыки. Хороший рокабилли и музыка центральной Явы. Мне нужно увеличить
количество хорошей музыки, которую я слушаю каждый день. Здесь очень много
классной музыки, я хочу постараться, по крайней мере, оставить о ней заметку, пока не
умру. И в комнатах вроде этой мне придётся просто выйти на сцену быстрее, чем хотелось
бы.
Я приехал сюда из Лондона несколько часов назад. Два с половиной часа поездом.
Неплохо. Я стоял на станции в течение часа, пока поезд подошёл, и смотрел на
напряжённые и измученные лица ожидающих людей. Они несли свои пожитки, выглядели
усталыми и перетрудившимися. Очень много движения. Оно оставляет линии на вашем
лице, складки на сердце и мили между вами и всем остальным миром.
Сейчас в этой в гримёрке я размышляю о силе, которая оживит меня на сегодняшний
вечер. Я охренительно здорово проведу время на сцене. Был без сцены одну ночь – и уже
потерял её. Это то, в чём я шарю. Я принадлежу стрёмным комнатушкам вроде этой. Эта
комната – моё наследие. Это не для каждого.
28.11.1998, Манчестер, Объединённое Королевство. Почти 01:30 утра. Шоу
прошло здорово. Та публика, которую я надеялся увидеть. Они были проницательны и
исполнены энергии. Сейчас я постоянно выдаю разные выступления. Перемещения
утомительны, но концерты идут здорово, и это и есть то, за чем я здесь.
Размышлял о днях общения с прессой, которые у меня здесь были. Общение с
людьми из прессы здесь дало мне понять, что я на самом деле никого не знаю. В основном
я всё делаю один. Большинство людей, которых я знаю – люди индустрии: менеджеры,
журналисты и пр. не думаю, что журналисты из Geffen UK любят работать с артистами
DreamWorks. Может, они не любят работать с артистами, или просто не любят работать со
мной. Всегда чувствовал, что меня там терпят, и не более того. Возможно, я чего-то не
понимаю. Они довольно милы со мной – грех жаловаться. Даже в интервью я не отвечаю
на вопросы слишком много – говорю то, что хотел бы видеть печатных изданиях,
доступных каждому. Я научился этому от Дэвида Ли Рота. Я не против того, чтобы
встречаться с людьми после концертов. Честно говоря, я их очень люблю. В целом у меня
прекрасная публика. Сообразительный контингент, как мне и хотелось бы. Думаю, мне
повезло. Были и моменты, когда толпа мне не нравилась публика, приходившая на меня
смотреть. Как в последний год с Black Flag – все эти ребятки-нацисты, которые нас
посещали, всё это очень обламывало. Сейчас всё лучше. Есть женщина, которую я знаю,
от которой стоило бы удалиться на значительное расстояние, чтобы узнать лучше.
Определённо у меня есть много чего сказать ей. Не знаю, захотела бы она меня слушать,
но – у меня есть. Если б я был женщиной, я бы не желал знать себя – я просто маршрут, по
которому движутся. Не знаю, что с этим делать, поэтому – наплевать.
Ненавижу, когда приходится слышать, что я кого-то «знаю», потому что пару раз его
встречал. Думаю, я знаю несколько человек, и всё. В жизни я встречал очень немного
людей – такова природа моего бизнеса. Моя рука – это шлюха «привет-как-дела». Она
многих касалась.
Думаю, чтобы быть близким к кому-либо, нужно провести с ним время и проделать
немало миль. Время – это одно из, но ничто не сравнится с пройденными милями. Как
парни из группы – я знаю этих засранцев. Мы прожили вместе время и мили. Не знаю,
проживём ли ещё. Вот почему я всегда буду любить их. Они – лучшие. Я видел. Как они
проходили через всё это. Я знаю, из чего они сделаны. Вот и всё, что я могу об этом
сказать. Посмотрим, как вы отправитесь в путь по разным континентам как по округе.
Долго ли вы протянете? Или же свалите? Я не говорю о каком-нибудь тухлом
путешествии на природу. Из какого расстояния вы сделаны? Кто вы – трёхдневный отпуск
или самовольный побег? Правда обнаружится как раз перед вашим крушением, не
раньше. Бесконечный урок, который учится годами и выучивается в один миг. Не
говорите «я знаю», когда не знаете. Не напяливайте шевроны, которых не заслужили.
29.11.1998, Бирмингем, Объединённое Королевство. Почти 03:30. Бесполезно
сижу перед телевизором – смотрю фильм о Beach Boys. Это довольно клёво, это о Beach
Boys – насколько говенным такое может быть?
Концерт был хорошим, но не отличным. Публика была тяжёлая, и её было немного.
В следующий раз будет лучше, верно?! Я выхожу на сцену каждый вечер и выдаю всё, что
могу, но иногда это тяжело. Некоторые зрители здорово высасывают энергию. Я ухожу со
сцены, чувствуя себя вымотанным, и понимаю, что ничего они мне не дали. Это обломы.
Это непростая работа.
Одна и та же девушка приходит каждый вечер и садится в переднем ряду. Это
несколько отвлекает. Чувствую, словно меня преследуют. Я просто делаю рутинную
работу – маленькие концерты в маленьких городах. Это клёво. Мне выпал долгий путь. Я
был один в самолётах, гримёрках, гостиничных номерах – где угодно. Я провожу часы,
иногда дни не говоря ни с кем, кроме себя. Это то, что я знаю, но не всегда то, что я хочу.
Как кто-нибудь с кем-нибудь находит контакт? Женщина, с которой я недавно был,
славная, но я вижу, что уязвляю её. Намерения у меня хорошие, но я себя чувствую
назойливым и чужим. Хочу быть с ней, но думаю, что моё присутствие её напрягает.
Больно осознавать, что я так действую на человека. Вот почему я назначаю поездку, еду и
еду дальше. Ради чего останавливаться? Стараюсь с кем-то сойтись, но выясняю, что я
слишком чужой, слишком по своей сути безумный, слишком ещё что-нибудь. Вам лучше
видеть меня таким, как на сцене. Постоянно вижу, как люди обретаются вместе. Не
понимаю, как это работает. Когда провожу время с женщинами, чувствую себя как Трэвис
Байкл, как будто делаю нечто очень страшное, и не понимаю, почему отпугнул её от себя.
Думаю, это одна из причин, по которой я иногда схожусь с бабами-психопатками. По
крайней мере, я их не шокирую. Это другой случай. Она настоящая, и она редко
встречается. Не знаю, легко ли быть рядом со мной. Я очень много работаю над тем,
чтобы успеть понять себя прежде, чем помру.
19:03: Норидж, Объединённое Королевство: пару раз выступал здесь. Как минимум
один раз с группой и один раз – с устным концертом.
Опустошение вонзает в меня свои зубы. Я чувствую его последние пару дней. В
целом ощущаю симптомы депрессии и недостатка энергии.
Сегодняшний переезд занял около четырёх часов – деревни и маленькие города.
Административные здания, выкрашенные в жёлтый цвет; церкви, насчитывающие много
веков. Холодно и мокро всю дорогу. Дорога вбила глаза в голову, когда мы отправились
на восток от Бирмингема. Эти последние концерты будут трудными. Пройдут недели,
прежде чем я их завершу. Самая трудная часть года, но она же и лучшая. Я вышел на неё в
ноябре. Я выдохся и продолжаю идти. Это – здесь. Здесь вы выясните, что у вас на самом
деле есть. Мне интересно будет узнать, смогу ли я пройти через это. Каждый раз я чему-то
учусь.
Типичная тусклая гримёрка. Длинная конторка под лампами дневного цвета. Узкое
пространство, где можно присесть. Туалетная кабинка позади меня. Одна электрическая
вытяжка. Белые стены, покрытые кафелем. Две раковины и одно зеркало. Эти комнаты
вышибают слова из моей головы. Делают меня холодным. Я представляю, будто я
ящерица. В голове мало чего есть. Впереди концерт. Нужно подумать, что говорить
тремстам странным людям, которых занесло в это место дождливым субботним вечером.
Вещи такого рода – это несложно. Вы победите их, или же они – вас. Либо одно,
либо другое, так что работайте. И аудитория – либо вы владеете ею, либо она – вами. Я
верю дороге, потому что она никогда не станет моим хорошим другом. Она всегда здесь,
но она убьёт вас, если будете оставаться с ней достаточно долго, и даже не заметит этого.
Она никогда не говорит, что любит вас, что всегда будет с вами. Она всегда будет здесь,
но не выдаёт своих намерений относительно вас. Она просто ждёт, пока вы сделаете свой
ход и помрёте в пути. Ну как? Круто?
__________________
01.12.1998, Ковентри, Объединённое Королевство. Ещё один великолепный
выходной. Конечно же, это был день общения с прессой в Лондоне. Я освобожусь в шесть
пополудни. В остальном – день скуки, проведённый с нудными корреспондентами,
которым лучше было бы заняться чем-то другим.
Давайте на секунду взглянем на этот полнейший ужас этого города, именуемого
Ковентри. Мы прибыли вчера в искалеченный клубок перепутанных дорог, которые
душат центр города. Примерно в 100 ярдах от отеля ваше путешествие к нему только
начинается. Вы сказали «только начинается»? Почему если этот отель находится прямо
здесь, просто не проехать к нему, и на этом всё? О, нет-нет-нет! Пример такой
эффективности потребовал бы создания улиц, позволяющих достигать цели с
минимальными затратами. Вы были на улицах везде и всюду, но – не в границах
Ковентри. Следование букве закона подарит опустошённому и измученному путнику
кажущийся бесконечным, извилистый путь по улицам с односторонним движением,
который приведёт его в то самое место, откуда он начал этот самый путь. Почему бы не
поехать в отель прямо по улице, что перед вами? Нет, это дорога для автобусов. Только
автобусы добираются до отеля. Потенциальные гости отеля должны разбить палатку в
парке и сделать вид, что «это типа отель».
В итоге Рик, путевой менеджер, довольно натерпелся от этих глупых улиц. Он
определённо наелся меня и моих комментариев: «Вы, английские пидоры, реально знаете,
как построить город. На хер Америку, я переезжаю сюда, потому что безумно хочу
кататься здесь весь день среди этих подавленных людей, слоняющихся вокруг и
обдумывающих своё будущее, которое пройдёт на сраных улицах Ковентри. Мальчик, это
один из самых хорошо продуманных городов – да, сэр! А, секундочку – это что, одно из
зданий времён после первой мировой войны? Пример того, как отцы города, получившие
ещё один шанс отстроить город, потратили сколько-то времени, хорошо подумали – и вот
он, пример достижений, до которых они доросли? Блин, это честь для меня – ездить по
этим кругам в Ковентри. Нет, на самом деле – большая честь. Я польщён и почти готов
заплакать». Рик, которого моя речь совершенно не тронула, долбанул по крыше
автомобиля и нарушил почти все правила дорожного движения, которые Ковентри мог
предложить нам в тот момент.
В конце концов, мы через несколько минут приехали в отель. Никаких потерь. Ну
ладно – потери всё же чуть-чуть были, но, я думаю, никто не заметил.
03.12.1998, Ньюкасл, Объединённое Королевство. Начало третьего ночи. Концерт
здесь очень удался. Атмосфера клубов мне нравится больше, чем стерильные залы для
лекций. Толпа была живая. Хотел бы я, чтобы они были такими каждый вечер.
Пресс-день в Лондоне был слегка интересен, потому что мне довелось пообщаться с
MTV. Моя любимая маленькая группа сук. У них есть канал, именуемый М2 – всё то же
самое дерьмо. Музыка, которую они ставят, ничтожна. MTV испоганили музыку, они –
враги. Мне насрать на то, что они говорят, делают или думают. И вот с такой вот
предпосылкой я вошёл туда. Они попросили меня отобрать несколько клипов и рассказать
о некоторых из них. Мой выбор видео был следующим:
The Cure – Love Cats: ну если ни хрена нет, хоть посмотрим, как этот болван бегает
и исполняет свой «Танец Влюблённых Кошек». Он нечто, правда?
U2 – Discotheque: о, Христе! Нет, я не произношу это имя всуе! Я взываю ко
Христу! Почему, мой брат? Год за годом. Я думаю об этой песне и о напыщенной
пластинке, которая её изрыгнула, и я исполнен наслаждения. Наслаждения? Да,
наслаждения. Лучи лоснящегося золотого солнечного дождя сходят на меня, когда я
ликую по поводу того, что пластинка не продавалась, турне оказалось убыточным, а
промоутеры умылись из-за всего этого.
The Smiths – The Boy with the…: не написали оставшуюся часть названия – и что
это за хрень? Я должен угадывать?! Мальчик со Сломанным Хером? Я люблю Морриси,
он не дурак. Начинал он с уколов прессы, а завершили они, целуя ему задницу. Конечно,
они должны были его сгнобить в конце, когда пришло время вытащить новую кучу
угрюмых, бледных, смотрящих-в-землю-пока-играют юношей, превратить их в новых
апатичных идолов, чтобы запустить на орбиту вокруг солнца подобно тому, как
насекомые крутятся вокруг уличных фонарей. Я знаю, зовите меня поэтом, давайте,
скажите это! Он вдохновляет меня. Назвать группу The Smiths – это отражает всю
перспективу, не так ли? Никто никогда не сможет обвинить вас в том, что вы хотите
выделиться. Вы, сраные британцы, всегда стараетесь спрятать свои амбиции, чтобы не
обосраться. Вы не справитесь со всеми ущербными, которые будут ловить вас в пабах и
говорить, что вы были не очень-то хороши. Смешно то, что Spice Girls были самым
значимым коллективом, которые Британия изрыгнула в последние годы.
Morrisey – November Spawned a Monster: снова парень с мозгами и песня с
непотопляемым названием. Она вызывает желание напялить одежду моей младшей
сестры, бегать по дому и петь слова «Ноябрь породил монстра!» снова и снова, пока мои
сиськи не вырастут до размера дынь, губы не опухнут, а сам я не стану на 100%
роскошным и чувственным в противоположность создателю песни – этакой тени бледного
чая и отравленной табаком бессонницы.
Blur/Petshop Boys – Girls and Boys: мне нравится эта песня, потому что объединяет
в одном клипе две группы мертвенно-бледных людей. Может ли кто-либо просить
большего? Вы можете попросить, чтобы вместо этого поставили альбом Black Sabbath.
Edie Brickell & the New Bohemians – What I Am: она зажгла тысячи сердец
мальчишек из колледжей. Теперь она обретается с Полом Саймоном. Осознайте это.
Недавно она выпустила третью пластинку. Думаю, она называлась «№200 в чартах
Биллбоард и Тонущая, Словно Якорь». Нет, погодите – это моя пластинка. В любом
случае, эта песня задаёт массу вопросов и подвигает меня к тому, чтобы я задал несколько
из них самому себе. Вот некоторые:
01. Почему эту группу не утопили в тёплой воде при рождении?
02. Если бы на свете был Бог, неужели бы он (она) не вмешался с целью остановить
эту женщину?
03. Что это за парень, который будет покупать её альбом с иной целью, нежели
завлечь студентку в свою спальню?
04. Где были все эти New Bohemians в эти дни? Теперь я могу видеть их, с побегами
бобов в бородах, живущих в коробках неподалёку от станции Грейхаунд. Подключайте
канал VH-1 – думаю, стоит снять документальный фильм.
05. Эдди, Эдди? Это одинокие мальчики из колледжей Среднего Запада, мы хотим
спросить, не хотите ли вы сделать из мощнейшего красного чая и «разговоров о
духовности», как Аланис поёт в своей песне.
The Cult – She Sells Sanctuary: они типа изменили своё лицо – «эволюционировали» из
The Southern Death Cult в The Death Cult и в The Cult. Сдается мне, что если вы измените в
их названии хотя бы букву, у вас могут быть проблемы, так что смотрите в оба,
журналюги. Один дизайнер футболок так сделал и потерял работу (несмотря даже на то,
что футболка продавалась в Британии). Помимо убежищ она торгует морскими катерами в
секции C в магазине подержанных компакт-дисков вниз по улице.
Sisters of Mercy – Lucretia, My Reflection: никогда эту песню не слышал, никогда не
видел клип, но вам стоит полюбить парня из Sisters. Я уважаю его за его сет, который он
отыграл перед Black Flag в 1984 году – толпа старалась его уничтожить. О, ненависть! О,
Лукреция!
SS Sputnik – F1-11: это был номер из 80-х. Многое из этого вернулось. Мужик из Haircut
100 всё ещё в интенсивной терапии из-за побоев, но подаёт устойчивые признаки жизни.
Offspring – Pretty Fly for a White Guy: они словно Раффи для белых городских
подростков. Могли бы быть домашним коллективом Рози О`Доннелл. Прекрасная музыка
для девственников. Расизм в этой песне – яркий пример отвратительных американских
повседневных стандартов поведения.
Holy Barbarians – Space Junkie: это парень из The Cult. Что за название для группы!
Интрига? Это же было здесь минуту назад! Вам лучше реформировать The Cunt до того,
как к вам поступит безумный счёт.
Почему именно эти? Я выбрал видео, которые предполагал стрёмными, или те, у которых
были весёлые названия, и просто по ним прошёлся. Моя концепция заключалась в том,
что я будто бы делал шоу, которое стало бы настолько чудовищным, что заставило бы
некоторых из этих детишек прекратить смотреть MTV хотя бы на час и прочитать книжку
или сделать ещё что-нибудь. Я не мог сдержаться. Отсутствующий, обескураженный
взгляд интервьюера – это стоило всей поездки в Лондон.
Многие из современных групп – просто очевидная дрянь, и кому-то нужно что-то об этом
сказать, потому что большинство тех, кто извлекает из этих болванов выгоду, не скажут.
Можете пойти в место вроде MTV – целование задниц является их профессией. Словно
долбанная карьера. Я не состою в клубе MTV, они не оказывают мне никаких
предпочтений, поэтому терять мне нечего. Даже когда я делал что-нибудь с целью
получить от них выгоду, я их доставал.
Сегодня здорово потренировался. Здесь классный спортзал. Я тут бывал пару раз. Обычно
тяжёлые парни поднимают здесь тяжести. Все олдовые, матёрые. Там был этот олдовый
парень оба раза. Он словно сошёл с киноэкрана. Крепкий человек-бульдог, очень
приветливые, но в весе лифтера, и всё тут. Было здорово с ним поговорить. Железо мне
нравится. Берите вес или не берите. Это так просто. Очень многие вещи в моей жизни так
же просты.
06.12.1998, аэропорт Хитроу: почти девять. Ожидаю вылета в Москву. Москва? О чём я
думал?!
Агент позвонил несколько недель назад и спросил, хочу ли я дать два концерта в Москве.
Я сказал ему, что это будет очень непросто ввиду языкового барьера, и он согласился.
Затем я сказал, что, конечно, сделаю эти шоу. Как я мог не воспользоваться
возможностью поехать в страну, которая обламывает тебя сверх всякой меры два раза из
двух? Плохая еда, отсутствие еды, длинные очереди, медленные длинные очереди, пробки
на дорогах, коррупция! И сделать два концерта – не один, два! В месте, где редко кто
говорит по-английски. Это будет кошмар. Так поехали же!
Опять же – езжай или не езжай. Иди домой или езжай по миру посмотреть, что в нём
происходит. Как минимум это будет лингвистическо-логистическое приключение. В
худшем случае… ну – давайте лучше смотреть на хорошую сторону. Хорошая сторона в
Москве? Если процитировать Ли Харвея из “Stripes”, одного из крутейших фильмов
наших дней, «а она там была?»
Последние два шоу в лондонской Астории были клёвыми. Здорово было увидеть там TVСмита и Гэя Эдверта. Второй вечер – там был Скотт Горхэм из Thin Lizzy. Очень
классный парень и прекрасный гитарист. Сколько часов я провёл, слушая его!
Астория – что за цитадель сумрака. Я люблю её. Мне всегда там было здорово. Толпа
вокруг печки в гримёрке, пар, выходящий у вас изо рта.
Итак, хорошо. Москва, раунд третий. Он будет достоин книг. Я буду использовать
переводчика, как же, блин, это будет работать? В эти несколько дней я, видимо, узнаю
некоторые вещи, о которых сейчас не догадываюсь.
Спал около двух часов. Глаза болят, мысли рассеяны. Температура в Москве чуть ниже
нуля. Я вооружён двумя свитерами, шапки нет. Я буду в порядке. Люблю холод.
Позже: в месте 24-J, ожидаю клаустрофобического полёта в замёрзшую, потерянную
Москву. Город разбавленной воды. Похоже, каждый стремится протащить на борт две-три
больших сумки. Никто не может разместить всю кладь, вещи, зимнюю одежду на верхних
полках. Всё забдито людьми и багажом. Мы не более чем рабы на галере. Смиренно и
безнадёжно ожидаем свою пайку, которую, говорят, на нас выльют, если нас не побьют за
какое-нибудь незаметное неповиновение. Перегруженные пассажиры закрывают и вновь
открывают дверцы полок сверху посмотреть – вдруг вещи переместились, пока мы стояли
на земле, смотрят снова и снова с целью увидеть, не появилось ли по какому-нибудь
туристическому волшебству места для их переполненных чемоданов и готовых
разорваться сумок. Увы, места больше нет. Теперь путешественники собираются вокруг
моего места. Интерес к небольшому свободному пространству над моей головой очень
велик. Большой мужчина в большой меховой шапке неоднократно бьёт тазом меня по
правому плечу, пытаясь впихнуть чемодан размером с вещмешок в это свободное
пространство, но ему не удаётся. Несдержанный, он пытается снова и снова с
механической решимостью, пока очередь пассажиров ждёт возможности сесть,
вытягиваясь через весь первый класс. Они ждут терпеливо, их глаза сонны и покорны, как
у коров. Очереди? Мы знаем очереди. Да, я знаю. И они тоже знают. Люди ждут
возможности всё упаковать, сесть и пристегнуться ремнями в местах эконом-класса в позе
зародышей. Если малыш стремится вниз, нет необходимости сгибаться и хватать колени –
вы уже сделали это. Человек, стоящий надо мной, пытается открыть верхнюю полку,
следующую за моей. Нет, только не её! Какую угодно, только не её! Слишком поздно его
одёргивать – очень жаль, что я не сказал ему, что соседи впереди меня забили каждый
дюйм свободного пространства усиленным заталкиванием своих пальто и вместе, ценой
немалых усилий умудрились закрыть крышку. Как я и говорил, слишком поздно. Человек
открывает крышку, и, словно злющие львы из клетки, пальто выпрыгивают из полки и
приземляются на своих владельцев. Спустя ещё несколько минут бития по одежде и
прочей разнообразной борьбы мы готовы отправиться в путь.
Полёт длится около четырёх часов. После приземления меня ожидает общение с прессой,
на которое я глупо согласился. Мне приходилось давать тут пресс-конференции раньше, и
все они были реально никчемными. Я сидел в комнате с толпой журналистов, которые
хотя и выглядели очень впечатляюще, не имели ничего, о чем меня спросить, или же были
слишком захвачены врасплох. Поэтому в основном мы сидели, глядя друг на друга, пока
кто-нибудь из них не разрождался вопросом вроде «Как вам Москва?» Остальные
журналюги склонялись и хмурили брови в ожидании ответа. Представьте себе час всего
этого. Представьте целый вечер всего этого с предвкушением последующего стрёмного
ужина. Да, это был один из тех нелёгких моментов, из которых и состоит весь этот бизнес!
Так зачем же я под это подписался? Да ладно вам! Вам просто надо идти. Что ещё вы
собираетесь делать, пойти домой? Именно здесь вы увидите, из чего вы сделаны.
Большинство никогда не получает такого шанса. Я знаю – я счастливчик. Я бы всё это
предал, если б не поехал. Это восхитительно. Россия. Россия! Не могу дождаться
возвращения туда. Это место меня восхищает. Интересно, когда мне будет пора уезжать,
будут ли самолёты по-прежнему летать, или же я там застряну?
Сейчас самолёт спускается в серые облака и одиноко садящееся солнце. Интересно, что
бы Томас Вульф подумал об этом месте?
08.12.1998, Москва, Россия: около 03:00, вторник. Прилетел в воскресенье после
полудня. На таможне была толпа людей, собравшаяся в бесформенное стадо, ожидавшее в
безвоздушной комнате выхода в Россию. Вылавировав в толпе, я сумел выбраться в город
примерно через час. Вспомнил, что в России часто приходится ждать.
Меня подобрал Ник Ноббс – человек, привозивший сюда группу дважды. Он живёт в
Лондоне, руководит Pere Ubu, экспериментальным театром, и, я уверен, ещё хрен знает
чем. Он один из самых экстраординарных людей, которых я встречал когда-либо в
последние годы. Выучил русский – ездит сюда довольно часто. Он новатор, трудяга и
очень честный человек. Мне нравится работать с этим парнем.
Приехали в отель и вселились. Ничто не сравнится с российской жизнью в гостиницах.
Проститутки и вооружённые люди, их охраняющие. Через час я отправился в новый офис
MTV-Россия давать интервью. Вы верите – у них в России теперь тоже есть эта чума. Вот
и всё, конец стране. Всё идёт под откос. Хотя – народ там был клёвый. Молодые и
энергичные. Это было здорово, потому что всё у них не так банально и тупо, как на MTV
нью-йоркской или британской версий, вызывающих лишь большое отвращение, где меня
воротит настолько, что я едва нахожу в себе силы быть милым. MTV – жнецы
музыкальной смерти. В их руках музыка становится стерильным, прелестным шоу ужасов
или шоу посредственности и слабости. Русская версия замечательно недофинансирована,
очень любительская и освежающе весёлая.
Интервью потребовало небольшой подготовки, потому что они не могли заставить камеру
работать, а вокруг стояли люди, бессмысленно державшие видеокассеты и мотки кабелей.
Было так, как я и представлял. В итоге всё началось, они никак не могли выстроить кадры,
и я им помог. Возможно, в этот момент я наиболее близко подобрался к контролю над
MTV.
У них были разные шоу, но не было гостей для них, поэтому я поучаствовал во всех. Не
знаю, как это будет выглядеть. Этакий Хэнкатон на весь день (хер знает, что значит
слово Hankathon; видимо, Роллинз образует его от слова Hank, своей клички, и
обозначает им этакое засилье Хэнка на российском MTV – прим пер.).
Дал интервью их девушке, отвечающей за моду. Думаю, оно будет моим любимым. После
этого я провёл там три часа, хотя мне обещали, что буду два. Ну, вы знаете – им
приходилось выяснять, как пользоваться микрофоном и камерами, которые постоянно не
работают. Эй, мы – первопроходцы MTV здесь, и вот он я, на самом нижнем этаже. В
итоге пришло время говорить о моде – тема, в которой я разбираюсь очень хорошо,
поскольку она занимает в моей жизни очень важное место, но я был как никогда в форме.
Я рассказал этой молоденькой трясущейся штучке, что я на самом деле знаю кое-что о
мире топ-моделей. Девица приняла это за чистую монету. Я сказал ей, что Клаудия
Шиффер каждую неделю постригает мою лужайку, Кейт Мосс моет окна и выблёвывает
свой ланч мне на лужайку (удобряет почву). Ещё у меня Наоми Кэмпбелл делает не
помню уже что. Собственно, это были все имена моделей, которые я знал. В какой-то
момент девка выкупила, что мир моды прошёл мимо меня. После бесконечных,
утомительных, скучных трёх часов, проведённых за созданием двадцати пяти минут
интервью, я, в конце концов, был выпущен из среды MTV. Потом я, Ник, некоторые люди
с MTV и работники офиса российского промоутера отправились поесть в очень хороший
ресторан. Вернулся в комнату №526 около 02:00.
В понедельник, день выступления, я заснул поздно, читал много Томаса Вульфа «О
времени и Реке». Скоро должно было наступить время шоу.
Приехал в зал на саундчек и увидел, с чем мне предстоит работать. Мониторов нет,
плохой беспроводной микрофон. ОК. В итоге мониторы принесли, и они тоже звучали
хреново. Нет звука – нет проблем со звуком, этой максимой я живу, когда я на востоке.
Все места оборудованы наушниками – они должны слушать переводчика. Я знал, что
должен говорить меньшее количество слов в минуту из-за языкового барьера. Я знал, что
переводчик Петр должен будет слушать, усваивать информацию и передавать её
аудитории, поэтому вечер должен быть с постоянной задержкой на 10 секунд. О, брат.
Я сел рядом с Петром поговорить о его переводческом уровне и выяснил, что он не
переводчик, а просто парень, который слегка знает английский.
«Итак, вы переводчик».
«Нет».
«Ладно, клёво. Но у вас хороший английский, так?»
«Довольно-таки».
«Итак, сегодняшнее шоу будет катастрофой» (disaster – прим пер.)
«А чё такое disaster?»
Саундчек завершился очень быстро, потому что в действительности не было звука,
который нужно было проверять. Я вернулся в свою комнату и стал размышлять о том, как
буду играть этим вечером.
Вышел на сцену около десяти минут девятого к нескольким сотням людей. Мониторы
немедленно начали фонить. Для меня это было превосходно. Я отвернул их от себя и
объяснил теорию «нет звука – нет проблем со звуком». Публика сидела молчаливо и тихо.
Концерт шёл. Я героически пробивался дальше. Говорил о том, как впервые посетил
Россию в 1994 году. Говорил о Таиланде, Будде, Африке, расизме, мужчинах и женщинах.
Я не стал задерживаться слишком долго. Не хотел выводить их из себя, видя, как им
приходится терпеть меня и Петра-переводчика.
Куда бы я ни пошёл, всюду меня сопровождала охрана. Это было сильно. Они молчаливо
ожидали меня за дверью гримёрки, затем провожали меня на сцену и обратно. Они
торчали рядом, когда я с кем-то говорил после шоу. В конце они вывели меня из здания.
Меня и раньше окружали парни-охранники, но эти ведут себя так, что вы чувствуете,
будто что-то может с вами произойти.
После окончания концерта я пошёл в то же самое место поесть. Люди, с которыми
работает Ник, классные и очень приветливые, но, похоже, несколько неспособны собрать
всё в кулак, и это немного обламывает. Хорошо, что это всего лишь на несколько дней.
Неделя всего этого, и я улечу за стену. Не выношу, когда люди, делающие дела,
опаздывают, или им постоянно напоминают о чем-нибудь. Из-за этого я вынужден
думать, что я предоставлен самому себе, и шоу мне стоило бы тащить на себе. Да, так, как
я мог бы это сделать. Когда мы в ресторане, они просто сидят рядом, курят и треплются,
и, похоже, ничего не происходит, и когда я спрашиваю, будем ли мы вообще есть, они
вроде как выходят из ступора и зовут официанта. Просто удивительно – что у них в
голове?
Итак, сегодня вечером ещё одно шоу для, как я полагаю, порядка восьмидесяти человек, и
затем я улетаю отсюда. Не очень-то я много увидел. Улицы напомнили мне Венгрию,
только проституток полно. Сегодня вечером у ресторана я насчитал тринадцать –
выстроились в линию. Отель, в котором я на этот раз, хорош. Я предпочитаю не настолько
хорошие. Ничто не сравнится с холодной комнатой без горячей воды и проституткой,
которая звонит в ваш номер и спрашивает, не хотите ли вы её услуг – даёт знать, что вы не
в уединении. Шлюха звонит вам в комнату! В какие времена мы живём!
09.12.1998, Москва, Россия: около 04:00. Стараюсь заснуть. Через несколько часов
отбываю в Израиль. Три выходных дня, а потом – последнее шоу в этом году в ТельАвиве.
Второе шоу вышло получше, чем первое. По крайней мере, мне было поприятнее.
Публика вроде бы была посвободнее, чем предыдущим вечером.
После мне пришлось дать четыре интервью. Они попытались впихнуть их до шоу, но я
сказал «нет». Мне через тридцать минут на сцену, и один из организаторов входит, глядя в
землю – угрюмый, будто окно соседу только что разбил, играя в бейсбол, и говорит, что я
дам четыре интервью… ах… сейчас. Ах… нет, я не буду. Он смотрит на меня с
некоторым недоверием. Встретимся с пронырами из прессы позже. Слово «нет» означает
для этих ребят «да… со временем». Итак, я даю эти странные интервью типам с тотально
зловонным дыханием. Они всегда у меня самые любимые.
Лучшая часть вчерашнего дня заключалась в прогулке по Москве с Ником и поездке в
метро. Станции метро восхитительны. Мы спускались вниз по нереально высоким
эскалаторам на платформы с громадными сводами, статуями, витражами – словно
подземный замок. Ник сказал мне, что по неписанному правилу здесь не мусорят. Я
смотрел вокруг и не видел на полу мусора. Забавно – эти люди, у которых ничего нет, так
хорошо следят за этим местом, а потом вы отправляетесь в метро Нью-Йорка – и там
поезда и платформы засраны по полной.
Прогулка по улицам была событием. Некоторые жилые дома очень красивы. Массивные
каменные здания – кажется, что они были здесь всегда. Мы ненадолго заходили в гости к
другу Ника. Хороший парень, женат. Сидели у него в детской, жена принесла еды и
попить: немного сыра, крекеров, фруктов, сока, воды. Так здорово было общаться с этим
парнем у него дома, зная, что я оттуда не уйду, и если бы я не был с Ником, это было бы
всего лишь светящееся окно, мимо которого я прошёл бы. Вместо этого – целый мир. Вот
ради этого – всё. Вот почему я не могу оставаться дома. Вот почему я удивляюсь, как
люди могут довольствоваться столь малым, когда все эти миры, все эти возможные
вселенные существуют, если вы выходите за рамки того, что вам известно. Что хорошего
в том, что вы знаете, если оно не ведёт вас к тому, чего вы не знаете? Общаясь с этим
парнем у него дома, я приобрёл больше, чем в очень многих местах. Думаю, большой
смысл кроется во внешне невразумительном. Большое волшебство в маленьких уголках.
Старики продают всё подряд возле железнодорожного вокзала. Ник сказал, что
большинство из них – как он определил, украинцы – будут платить за место в здании
вокзала, чтобы укрыться от холода. Американцы в сравнении со всем этим живут
довольно неплохо. Меня удивляет, почему некоторые американцы гадят у себя в стране.
Они не знают, как выглядит реальный мир. Не знают, как им на самом деле хорошо.
О да, это дико. Мы шли домой к другу Ника, и он говорит, что мы сэкономим время, если
возьмём такси. Он поднимает руку, и этот маленький убитый автомобиль немедленно
останавливается. Я сажусь назад, где всё забито всевозможными вещами. Ник говорит с
парнем, он везёт нас где-то полмили, и мы выходим. Я спросил его: откуда он узнал, что
это такси. Говорит, что это было не такси – люди нуждаются, и если у них появляется
возможность заработать немного денег, они это делают. Ник сказал, что поездка стоила
около 50 центов.
После шоу я вернулся сюда вместо того, чтобы пойти поесть с остальными. Устал
слушать людей и говорить с ними. Депрессия заставляет меня отойти от них, и я хотел
только лишь быть в одиночестве. Итак, с тремя охранниками я вернулся в комнату.
Попрощался с Ником, будто я не увижу его утром, и пошёл дальше. Он сказал: «Увидимся
когда увидимся» – должно быть, подслушал сказанное мною одному из интервьюеров,
когда тот спросил меня, действительно ли у меня немного близких друзей. Я сказал
парню, что с большинством людей, которых я знаю, я вижусь тут и там, снова и снова. Я
вижу их, когда я их вижу. Это правда, верно? Сколько людей я по-настоящему знаю? Вы
идёте и делаете своё дело, идёте куда-то ещё и делаете что-то ещё. Вы видите людей,
когда проезжаете через их город, или когда вы с ними в дороге, и это всё. Я не знаю, когда
я снова увижу Ника. Имеет ли это значение? Он отличный парень, и тут есть что
посмотреть и чем заняться, и я увижу вас, когда я увижу вас. Я всегда, всегда шёл на
компромисс, когда слишком много отдавал одному человеку. Я всегда был в выигрыше,
когда оставался сам с собой. Я понял это, ещё когда был молод. Мои родители были
славными, но мне их хватило где-то в возрасте 14 лет. Я их слушал, проходил через это
всё, но меня там не было.
Полагаю, что не всегда всё это суть безусловная правда. О некоторых людях я думаю
регулярно – о людях вроде Иэна, Веги, Селби, Байемы и других. Но опять же – я вижу их
пару раз в году. Это всегда здорово, но затем всегда переходит в дальнейшие события.
Сейчас я думаю о женщине, с которой недавно проводил время. Она мне очень
понравилась. Она заставляет меня мыслить иначе. Я так часто бываю один, так сильно
погружён в одиночество – в одиночество, у которого нет лица. Я погружён в это
бесформенное одиночество, которое приходит ночью, когда я не сплю, уставившись в
какой-нибудь потолок. Думаю о женщинах, которых увидел в тот день, выдумываю
разговоры, накладывая их поверх шума городского движения. Я втянут в ползучее,
костлявое одиночество, бегущее за бортом грузовика – койот, чей вой доносится к вам
через многие мили. Одиночество, которое иногда смотрит вам прямо в лицо глазами
Хэнка Уильямса, пока не скроется из света фар посреди нигде. Это восхитительное
одиночество, которое следовало за мной, мучило меня, говорило со мной годы. Это сила,
позволяющая мне непрестанно работать, путешествовать и держаться в стороне от
истощения. Жить в чужих местах сотни дней в году и никого и ничего не терять.
Одиночество, которое находит меня, когда я возвращаюсь домой через несколько дней,
чтобы безмолвно вытолкнуть меня за дверь – обратно в мир, на континенты, сквозь
часовые пояса, через границы, в смятение и потерю сна. Одиночество, что заставляет
музыку гореть у меня в голове. Одиночество, поднимающее жизнь на ту высоту, где
путешествуют лишь немногие. С её поцелуем этот волшебный мир исчезает. Когда её
руки на моём лице, моё имя на её губах, одиночество вдруг обретает лицо, имя, память.
Что-то потеряно, что-то приобретено.
10:51: в московском аэропорту. Ожидаю рейса в Тель-Авив. Сегодняшний день соткан из
типичных чудных российских приколов. Поездка заняла двадцать минут, или чуть
дольше. Так ожидалось – нет, мать его, так было нужно! Я не хочу быть вовремя – я хочу
паниковать и гадать, улечу ли я отсюда в тот день, который значится в авиабилете. Мне в
моей жизни нужен этот сверхстресс. Если поездка завершится вовремя, я буду прятать
себя двадцать минут. Я в задней части фургона с женщиной-промоутером. Ничего не
говорю – нечего говорить. Мы сделали концерты. Они были «интересными», и сейчас я
стараюсь выбраться, как и оба раза, когда я был здесь. В течение нескольких дней я
насытился этим местом на какое-то время. Конечно, поездка в аэропорт не будет поездкой
без докапываний со стороны полиции. Однако же на этот раз нам повезло, и мы доехали
достаточно быстро.
11:02: сейчас сижу в замёрзшем автобусе, который, надеюсь, поедет к самолёту. Здесь
охренительно холодно. Люди вокруг нагружены багажом всевозможных размеров.
Полагаю, всем по фигу, что ты проносишь. Автобус наполняется, и я надеюсь, что мы
скоро поедем.
У меня четырёхчасовой перелёт и день прессы в Тель-Авиве, если я доеду туда целым.
Вечно думаю, что я никогда не выберусь из России. К примеру, аэропорт скажет: «Мы
внезапно закрылись безо всякой причины. Попробуйте снова… когда-нибудь…» Я всегда
счастлив покинуть Москву. Однако же это всё равно было хорошее путешествие, и если
будет возможно, я снова вернусь. Люди были славными. Еда была ничего, я увидел коечто стоящее и вытянул два концерта. Если я смогу уехать отсюда, я буду считать это
хорошей частью путешествия. Как ни странно, это хороший эпизод. По любому лучше
быть в дороге, где бы ты ни был, нежели «дома», где всё известно, и мне не приходится
особенно использовать свои мозги. Я всегда предпочитаю комфорту приключение.
Сидел в автобусе десять минут, и мы вдруг поехали. Минуту спустя мы возле самолёта, но
нам не позволено выйти из автобуса. Холодно, но у нас есть рок-н-ролл, который нас
согреет, или ещё какая-нибудь хрень. Несколько мужчин снаружи, стоят у самолёта. Они
смеются и трут руки одна об другую. Смотрят на нас, словно это эксперимент по
складированию дрожащих людей, частью которого мы являемся, и смеются ещё больше.
Моих почтенных коллег сопроводили в первый класс из другого автобуса, отсюда и
ожидание. Сегодняшний перевозчик – великолепная компания Transaero.
Минуту спустя: теперь я сел, и запах самолётной еды заполняет мои ноздри.
10.12.1998, Тель-Авив, Израиль: сейчас 02:13. Я на балконе гостиничного номера,
смотрю на Средиземное море. Видно корабли, выстроившиеся в доке. Равномерный рёв
океана смешивается с шумом дорожного движения. Воздух холодный и влажный.
Почему-то, сидя здесь, я вспоминаю майскую ночь этого года, когда я был в Вашингтоне,
сидел на ступенях Св. Луки и смотрел на пересечение Висконсина и Кальверт.
Пересечение, на котором я рос, где я ходил почти каждый день долгие годы. Я проходил
этот перекрёсток с разной частотой в течение более чем двадцати пяти лет. И вот, я сижу в
этой ночи с воспоминанием о той ночи. Воспоминания об одной ночи всегда ведут к
воспоминаниям о других ночах. Ночное время – лучшее. По мне так ночное время –
единственное, которое имеет значение. Я один, смотрю на это великолепное море с
большой высоты. Ночь беззвёздная, лишь вдалеке мерцает одинокий зелёный огонёк.
Вокруг меня лишь чужая, очаровательная земля. Египет, Ливан. Я один, молчаливо
бодрствую. Я – живая тайна, создающая невидимую историю, которая не может быть
выявлена. Краткий момент совершенства.
Подумать только – несколько часов назад я ехал в переполненном метро и ходил по
замёрзшим улицам Москвы, и сейчас я в Израиле. Это жизнь. Это бой с обыденностью.
Это совершенный опыт. Единоличная победа. В прошлом году в это время я был в
Африке, сидел возле своей палатки и смотрел в ночное небо.
Я прилетел сюда несколько часов назад. Встретился с промоутером Зевом и отправился в
отель. Пообщался с прессой, пофоткался, а потом проводил время у себя в номере. Позже
Зев и его жена взяли меня в одно приятное ближневосточное заведение в какой-то
захудалой части города. Народ дружелюбный, тёплый. Многие рассказывали мне, как
прекрасен Тель-Авив. Пока всё идёт хорошо.
Пару недель назад я ездил в Лос-Анджелес. Иногда я думаю, что живу жизнь на полную, а
иногда – что избегаю её, погружаясь во все эти путешествия, концерты, жизнь на
чемоданах в съёмных номерах по всему миру. Но потом я говорю себе: что я теряю?
Хождение в одну и ту же комнату каждый день? «Настоящую» работу? Конечно, я
размышлял о той женщине и о том, что она значит (или может значить) в моей жизни.
Думая, это здорово для двух человек – быть вместе. Это здорово. Думаю, однако, что вы
не сможете проводить каждый день вместе, если хотите сохранить эти отношения
живыми. Это уничтожает магию. Любовь для меня ничего не значит, если она не
укреплена горящим, болезненным желанием, короткими взрывными порывами неистовой
страсти и близости, сменяющимися на время грустным расставанием. В этом случае вы
можете посвящать этому жизнь и в то же время жить жизнь для себя. Думаю, многие пары
проводят слишком много времени вместе. Они растрачивают возможность получить
незабываемые ощущения постоянным сожительством. Страсть накрывает время, словно
пар. Дайте ей неистовствовать, пока она не исчерпается, а после оставьте в покое и дайте
возродиться заново. Почему любовь не может быть безумной и несуразной? Как она
выживет, если её начало там же, где и всего остального повседневного существования?
Почему вы не можете писать обжигающие письма, позволить вашей ночной ипостаси
теплиться чувством страсти к кому-то, кого нет рядом? Почему не сделать дни до встречи
с ней мучительными и беспокойными до такой степени, что в день, когда вы будете
встречать её в аэропорту, вы будете почти больны из-за этого ожидания? А затем, когда
страсть проявит первый признак удовлетворенности, швырните её обратно в её клетку и
дайте ей взрастить себя заново до состояния голодной ярости. После, когда вы вместе, все
это имеет значение. И когда вы смотрите ей в глаза, вы теряете ваше равновесие, и когда
она касается вас, вы чувствуете это, словно вас никогда раньше не касались. Когда она
произносит ваше имя, вам кажется, что это она дала вам его. Когда она ушла, вы
зарываете лицо в подушку, чтобы чувствовать запах её волос, и лежите ночью без сна,
вспоминая ваше лицо у её шеи, её дыхание и восхитительный запах её кожи. Ваши глаза
влажнеют, потому что вам так нужно её, и так её не хватает. Это стоит миль и времени.
Это стоит ада нашей жизни. В противном случае вы отравляете друг друга вашим
присутствием день за днём, доставая друг друга неизбежными мирскими сторонами своих
жизней. Это медленная смерть, надетая на лица везде, где бы я ни появлялся. Это часть
мировой печали, и она более пуста, чем холодные, слабо освещаемые комнаты в городах
ночной Америки.
12.12.1998, Тель-Авив, Израиль. В отеле. Около половины четвёртого утра. Вернулся
прошлым вечером. Остаток ночи догорал в своём номере. Тело работает в типичной для
декабря манере: депрессия, опустошение, недостаток в весе. Обычно так у меня проходит
декабрь. Последнее напряжение до того, как я пересеку финишную черту у себя дома в
Лос-Анджелесе. В прошлом году это было разочарование. Я рвал задницу, чтобы попасть
домой вовремя и поучаствовать в акции в приюте, в которой я участвую каждый год. Это
единственный вечер, который оправдывает мою ничтожную жизнь, которую я веду
остальные 364 дня в году. Я еду с Мадагаскара в Иоханнесбург, затем в Германию и в
Лондон, чтобы вовремя попасть в Лос-Анджелес. Приземлился в международном
аэропорту за несколько часов до шоу. Приехал на место и провёл на сцене 20 минут. Не
пришёл в себя из-за смены часового пояса, но держался нормально. Вышел, прочитал
заметки об Африке, а пьяная баба меня постоянно прерывала. Не знаю, что я этой даме
сделал, но она меня доставала. Что я должен был сделать, вырубить её? Я сделал своё
дело и ушёл. Я пошёл домой и решил, что больше не буду участвовать в этой акции. Мне
эти препоны не нужны. Только ваша вина в том, что вы ставите себя в положение,
позволяющее другим вас уязвлять. Вместо жалоб я просто меняю стратегию. В
следующий раз я просто отправлю немного денег. А саму акцию они могут засунуть себе
в задницу.
Сегодня – последнее шоу в этом году, жду не дождусь. Прошлым вечером несколько раз
смотрел новости CNN. Билл Клинтон удручает. Видел его лицо, когда он говорил в
камеру. Выглядит усталым, вялым, измученным. Никогда не видел его таким мрачным.
Это ему идёт на пользу – он выглядит деловым, как Линкольн. Думаю, это очень дерьмово
– то, что он сделал, и дерьмово, что он попался – но медиа и республиканцы слишком
многое из этого раздувают. Это всё, что вы, говнюки, можете предъявить? Республиканцы
ущербны. Всё это дело очень воняет. По сути вся нация живёт этим делом. Это старые
новости. Просматривал международные новости Time и Newsweek около часа назад.
Семьи Форда, Кларка, Кэйзела и Донована, четверо монахинь, убитых в Эль Сальвадоре,
по-прежнему взывают к правосудию. Таковы новости. Насилие, убийство, ужас. Немного
секса в Белом Доме важнее всего этого? Такие мы и есть. Я вижу клоунов вроде Оррина
Хэтча и прочих, так красноречиво болтающих о морали, об идее правильного и
неправильного. Почти так же значительно, как всё, исходящее из уст жены Стинга.
Откуда взялись Стинг и его идиотская баба с этим влезанием во всё подряд? Двое
водителей, с которыми я общался недавно, рассказали, какими ущербными дебилами они
являются. Заставило вспомнить смерть Версачи и весёлую речь жены Стинга на вечере
памяти. Как трогательно. Представляю, как их окружают люди, рассказывающие им о
том, насколько неоспоримо они правы. Скоро отправляться на концерт. Концерт, в конце
концов.
13.12.1998, Тель-Авив, Израиль: около 03:00. Что за славная публика! А-1 – лучшие. Я
хотел бы, чтобы они всегда были такими клёвыми. Отличный способ завершить турне. 81
шоу в этом году. Не такой уж я и слабак. Это почти самое большое количество концертов,
которое я давал в течение одного года.
Мне реально понравился Израиль. Хотелось бы чаще выступать здесь.
Сейчас я у себя в номере, ожидаю сна. По ящику один из самых дерьмовых фильмов,
когда-либо снятых – «Завоеватели» с Шон Янг, общеизвестной как ПсихоСестра №1.
Пришельцы спускаются вниз на Землю, чтобы наломать Шон. Инкубационный период для
этих инопланетных зародышей – три дня. Сцена погони разворачивается в лесу и в горах,
а в это время инопланетный самец, показавший подруге потусторонний лес, рассказывает
об этих людях. В итоге инопланетное дитё рождается. Космические Братья спускаются на
большом корабле, чтобы забрать пришельца и его ребенка в другую галактику или ещё
куда. Выглядят как усталые школьные учителя замены в униформе – ну вы знаете. В итоге
эта фильмоподобная хрень заканчивается, они пускают титры, и вы хотите поблагодарить
их за то, что это закончилось. Вы полагаете, что это, должно быть, старый фильм, потому
что вы надеетесь, что наша Шон могла бы играть и получше. Фильм выпущен в 1997 году!
Жесть. Никогда не ставьте все деньги на одну лошадь. Лучше всего иметь несколько
работ, чтобы вам не пришлось бы обнаружить себя делающим фильм вроде
«Завоевателей». В фильме есть один из братьев Болдуинов. Они все играют, вы знаете! Вы
не знали? Да, они играют! Полагаю, они все не могут быть как Алек, но они могут
вписаться в картину, даже если это «Завоеватели». «Завоеватели», «Джонни Мнемоник» –
всё это хорошие работы, если вы можете их проглотить, не так ли? Какой славный фильм
породил эту линию фильмов? «Дерьмо, мистер Хэнд Мэн!» Верно, сынок, «Звук музыки».
Ничто не пройдёт мимо вас. Все нормально, едем дальше.
20:43: в самолёте на полпути в Каир. Это здорово. Я лечу в Египет. Помню, как на
гастролях 1985 года я думал, что однажды поеду в Египет. И вот, тринадцать лет спустя я
туда лечу. Хочу посмотреть достопримечательности и вообще всё, но вещь, которая
действительно оправдывает цену поездки – это шанс поплавать по Нилу ночью. Я хотел
сделать это долгие годы. Думал об этом раньше. Столько ночей, засыпая, я хотел верить,
что кровать или кусок пола, на котором я лежал, были лодкой, молчаливо плывущей
сквозь таинственную египетскую ночь. У меня было время и несколько бесплатных миль
как у частого авиапассажира, и я заказал себе пять дней на Ниле – посмотреть виды.
Надеюсь, что скоро вернусь в Израиль. Этим вечером я провёл пару часов в Джаффа. Это
в нескольких милях от моего места проживания, но казалось, что это другая страна.
Маленькие улицы, магазины арабов, женщины в парандже, славные маленькие дети,
бегающие вокруг. Почувствовал, будто попал во временной разлом. Этим вечером я ел
ягнёнка и смотрел, как солнце садится над Средиземным морем. Улицы, древние здания –
всё это был восхитительный маленький мир.
23:40, Каир, Египет: парень по имени Самир встретил меня у места декларации багажа.
Самир предупредил, что водители в Каире не сравнятся с любыми другими в этом мире. В
общем-то я слышу это везде, где появляюсь. Итальянские водители сумасшедшие, русские
водители сумасшедшие. В основном все, кто садится за руль, думают, что все остальные –
безумцы. Но когда я это увидел, понял, что Самир был прав. Большинство светофоров
горят жёлтым. Похоже, никому нет дела до разметок. Люди ездят между рядами и виляют
всю дорогу. Постоянно гудят клаксонами. Между нами и другой машиной редко-редко
было несколько дюймов. Похоже на гонки. Все едут рывками. Думаю, это было клёво:
хаос и всё прочее.
Мы ехали мимо по-настоящему нищих мест. Самир сказал, что это бедные люди,
зарабатывающие деньги в основном гончарным делом и изготовлением прочих вещиц для
туристов и на экспорт. Выглядело как улицы, которые я видел в Джаффе (плюс как если
бы Джаффу разбомбили). Местность отличная. Висящее бельё и узкие улицы. Плохо
освещаемые комнаты, которые видно через окна. Когда мы проезжали Нил, я впервые его
увидел. Выглядит как любая большая река, я посмотрел на него всего лишь секунду.
Сижу на улице у своей комнаты, в пластиковом кресле. Передо мной внутренний двор с
бунгало. Слышно непрекращающееся уличное движение, гудки машин и периодически –
что-то, похожее на выстрелы. Запах автомобильных выхлопов всегда рядом. Я заметил,
что Каир – один большой загрязнённый город.
Время заходить – комары начинают доставать. В комнате приятный запах насекомых –
это всегда хорошо.
Провожатый был разочарован, когда я взял ключ от комнаты и сам её нашёл. Самир
сказал, что многие за это дают доллар чаевых. Самир очень информативен – иногда
настолько информативен, что порой я бываю перегружен информацией. «Это вид нашего
общественного транспорта» – говорит он, показывая на автобус. «Это…?» – я громко
вопрошаю. «Это автобус!» – гордо восклицает Самир, и тайна открывается мне.
Во время нашей поездки в Гизу нам на другой стороне шоссе встретился президентский
кортеж, летевший на предельной скорости. Длинная колонна «Мерседесов» с фургонами и
мотоциклами спереди и сзади. Напомнило мне, как пару ночей назад я стоял в том месте,
где несколько лет назад был застрелен Ицхак Рабин. Зев отвёл меня туда. Рядом с местом
концерта. Там лежали цветы. Несколько лет назад я ходил на второй этаж отеля «Лориен»
и стоял там, где тело Мартина Лютера Кинга рухнуло после выстрела. Думаю, это было
как в трансе. Охрана обезумела, наверное. Однажды вечером после концерта в Далласе я
пошёл и присел на травянистом холме и смотрел на место, где был убит Кеннеди. Было
впечатляюще находиться там, созерцая эту историю. И вот, я в Каире. Это здорово, лучше
не бывает. Завтрашний день будет грандиозен. Пирамиды Гизы – вниз по улице от того
места, где я сижу. Не могу поверить, что я здесь.
15.12.1998, Каир, Египет: 02:59. В 05:15 мне позвонят из вестибюля – отправимся в
аэропорт. Полечу в Люксор, сяду в лодку и посмотрю виды.
Здорово провёл время у пирамид. Не знал, что их тут так много. Пирамиды Гизы
ошеломляют, но более всех очаровал Сфинкс. Как и пирамиды, он выглядел
сюрреалистичным. Экскурсовод сказала, что переднюю его часть испортили солдаты
Наполеона. Хочу узнать об этом побольше. Невероятно было стоять там и знать, что
когда-то там же был Наполеон. Что за сцена разыгрывалась вокруг этих монументов
тогда!
Что меня поразило, так это громадные размеры всего здесь. Каждый блок и балка,
увиденные мною в Гизе и Мемфисе, весили по нескольку тонн. Как, ё моё, вы будете
ходить на работу каждый день, зная, что ваша работа – толкать в гору шестнадцатитонные
блоки, чтобы соорудить первую часть здания для того лишь, чтобы подготовить останки
монарха к жизни после смерти? И чего ты, толкающий камни трудяга, можешь ожидать в
своей загробной жизни? Тебе приходится продолжать служить фараону. Какая хрень. В
услужении даже после смерти. Что ж, по меньшей мере, тебе есть чего ожидать в
будущем.
Спускаюсь в шахту одной из пирамид с «гидом». Очень располагающе одет, рукопожатие
как тиски. «Привет, Американец. Счастливого Рождества. Парень, пошли». Он взял меня
и двоих британцев вниз на дно пирамиды. Мы идём вниз, и один из британцев смотрит на
меня и говорит: «Ты Генри Роллинз». Мы в недрах земли, а он меня узнал. Мир стал
слишком маленьким. Гид крикнул пару слов о пирамиде, и вот, время подниматься на
поверхность. Он оборачивается и сверкает кучей смятых однодолларовых купюр.
«Американец. Мой друг. Счастливого Рождества. С Новым Годом!» Денег у меня не
было, я это ему сказал и стал подниматься вверх по крутой доске, а он всё звал меня.
«Американец. Пожалуйста, что-нибудь. С Рождеством, Американец».
Поездка к другим достопримечательностям была восхитительна. Уличная жизнь в Египте
впечатляет. Лица мужчин выглядят жёсткими и агрессивными. Глаза горят на лицах,
словно у Майлса Дэвиса.
Мужчины тащат буйволов у канала. Двое мужчин целуются в щёки. Старик сидит в
одиночестве на камнях. Вот человек расстилает свой молельный коврик. Бельё висит у
древнего здания. Пронизывающие голубые небеса, посевы, коричневая вода, куры и
собаки возле дворов. Люди, сидящие в грязи, глядящие в никуда. Женщины в одежде,
позволяющей видеть только их глаза. Люди кажутся вечными, словно явившимися из сна.
Жестокость их взгляда пугает. Вот люди сидят за столом и пьют чай. Мужчины и
женщины несут поклажу на головах. Маленький мальчишка с запоминающимся
выговором: «Привет, как дела?»
06:26: в аэропорту. Ожидаю вылета в Асуан. Задолбали меня эти монетки. Люди
стараются обуть тебя тут и там, и после всего этого вы ещё к чему-то годны.
09:43: теперь я в лодке. Снаружи – Нил. Волшебно. Всё ещё отхожу от переезда сюда.
Хренов парень встречает меня в аэропорту и говорит, что до того, как мы отправимся на
лодке, мы сходим в музей алебастра. И чё это за херь? Это сраный магазин его товарища.
«Познакомься с моим другом. Он друг всем американцам». Думаю, что это, наверное,
очень стрёмная работа. Я никогда бы не смог быть другом всем американцам. Парень
заводит какую-то никчемную болтовню про алебастр, и по сигналу двое рабочих
начинают делать какой-то номер. Меня притащили в магазин, и парень старается продать
мне хрень. Я спрашиваю, магазин ли это, он говорит: нет, это фабрика. Ох. Я просто
уставился на него. Его плечи поникли. «Вы не хотите что-нибудь купить?» Я выхожу. Мы
прошли в лодку, и я от него отмежевался. Иду на посадку, и он старается руководить
процессом. Чувствую ещё одну аферу, поэтому всё делаю сам.
Я приезжаю в зал ожидания и жду комнаты. Он подходит и говорит, что его работа
сделана, он уходит, и – не нужен ли мне водитель? Это было последним. Я посмотрел ему
в глаза и начал говорить очень медленно. Ты притащил меня в долбанный магазин, и
теперь хочешь, чтобы я платил деньги за что-то, что мною уже оплачено? Парень
обламывается и начинает быстро лепетать. Хорош. До свидания. Я не особо поспал, и
вообще сегодня спать много не буду. Иногда я не в настроении для всего этого дерьма.
Ненавижу вот так не знать место и узнавать его через такие приколы. Но иногда это того
стоит. Я просто вспоминаю, что я не дома. Это всё, что мне нужно помнить, и вскоре дела
идут на поправку.
Что было клёвым во время поездки сюда, так это созерцание неба и людей. Чёрные тощие
женщины, облачённые в чёрное с головы до пят. Такие красивые и незабываемые.
Нубийки. Я снова на африканском континенте. Одежда на людях очаровательна.
Мужчины в куске ткани и с голыми черепами. Женщины в самых разных нарядах, всегда
великолепные. Я говорю как ведущий MTV. Привет, пожалуйста, нужны мозги. Не
откладывайте мой заказ. Очень вам благодарен спасибо пожалуйста будьте счастливы.
К чему я принадлежу? Американец. Когда я с Иэном, у меня мелькают короткие вспышки
ощущения дома. Он скажет что-нибудь, или же мы будем где-нибудь в наших старых
местах, и на секунду всё выстроится. Это момент. А затем я возвращаюсь к своей рутине.
Считаю минуты, сверяюсь с расписанием, чтобы увидеть, где мен надо быть. У меня есть
чувство дома в основном когда я наедине. Место не имеет значения. Я в Египте, и мне
хорошо. У меня маленькая сумка и рюкзак. Погода ясная. Только что спал на свежем
воздухе.
Смотрю в окно на мужчин в их классных одеждах. Деревья бросают на них тень. Мимо
нашей лодки плывут другие, плывут среди красных песчаных дюн и голубого неба. Воды
Нила бурлят. Маленькие белые лодки стоят на берегу. Нил! Сегодняшний вечер – это
будет нечто. Вечер, о котором я думал годы.
Десять лет минуло, и одиночество мой компаньон в путешествиях, мой друг. Думаю,
одиночество придаёт вещам больше значения. В Америке очень много одиночества. Это
одно из самых одиноких мест, встречавшихся мне. Американцы – это всегда кучка
одиночек. Многие выглядят так, словно они только что сошли со сцены, отыграв, и не
знают, что делать дальше. Американцы играют сами собой. Продаются своим
правительством. Созданы, чтобы смотреть, как Президент решает проблемы по всему
миру, но, кажется, ничего не происходит в Америке. Бедные люди по-прежнему бедны.
Очень многие неграмотны или псевдограмотны. Гетто ревут и стонут, и, кажется, ничто
не переменится. Неважно, кто избран – всегда всё одно и то же. Это может у кого-то
вызвать мысль о том, что некоторые проблемы не имеют разрешения, но – думайте так, и
ничего и не случится. Это обескураживает. Посмотрите на этот мир. Он стремится выбить
из вас бесстрашие. А оно необходимо, чтобы жить в Америке. Вам нужно иметь силы,
чтобы справиться с жизнью здесь. Но это может стать труднее, когда кажется, что тебя
непрерывно окружает дерьмовая музыка, глупейшие масс-медиа и политиканы, которые
ведут себя трусливо и просто позволяют всему этому претворяться в жизнь. Каждый год
всё та же ненависть, тот же страх, то же равнодушие, и сколько отличных людей
пропадают посреди всего этого. Американец рождается дисфункциональным и должен
биться только за то, чтобы быть нормальным. Его выстреливают из пушки, чтобы он
попал или не попал в цель. Получилось, не получилось – коронеру все равно. Я никогда не
встречал таких мест, как это. Иногда я думаю о семье – моей семье. Я думаю о них в это
время года. Люди спрашивают меня, что я делаю в праздники, и я просто смотрю на них.
Когда они упоминают членов семьи, с которыми они собираются быть, и время, которое
они хотят провести, они дают понять, что не очень-то они и хотят это делать. Так если вы
не хотите, почему же, чёрт побери, вы это делаете? Удивительно, как много людей
предпочли бы в выходные просто сидеть на заднице и ничего не делать. Похоже на сцену
из “Cool Hand Luke”, когда Люк подбивает всех протестовать против того, что дорога
слишком быстрая. И когда они садятся, кто-то спрашивает Люка, что они собираются
делать, и тот смеется и отвечает: «Ничего». Ритуализация человеческой доброты очень
жалка. Вам нужно выбрать день, чтобы примириться и быть милым с людьми, до которых
вам нет дела? Это дерьмо.
17:52: сегодня тусовался с некоторыми людьми с корабля. Проплыли кружок на парусном
судне. Плыли мимо каменистых островов, именуемых катарактами. Пальмы на берегу,
древние рушащиеся строения выше по берегу, позади них – заходящее солнце. Я думал,
что это восхитительно, но не так, как мне это виделось. Остальные туристы в основном по
парам. Как и в Кении, я – молчаливый одиночка на последнем сиденье, в солнечных
очках. Никогда раньше их не использовал. Люди в эти дни слишком часто на меня
глазеют. Тени дают мне немного успокоения.
Год начинает добивать меня. В это же время в прошлом году я был на Мадагаскаре, сидел
один в бунгало на берегу Индийского океана. Я чувствовал себя истощённым,
побеждённым и опустошённым. В этом году всё не так плохо. Размышления о 1999 годе
подбрасывают топлива в мою кровь. Ещё одна вещь, случающаяся со мной в это время
года: я избавляюсь от достижений прошедшего года и смотрю вперёд в следующий год,
хочу всё сделать. Я всегда стартую у подножия горы, поэтому остаюсь раздражённым и
готовым действовать. Хочу преодолеть. Надрать всем задницу и снова и снова обломать
всяких говнюков. И так до самого истощения – дерзайте, пока не провалитесь, если,
конечно, у вас есть на это силы. Дерзайте, пока разум и тело не опрокинутся, и вы
выучите свой урок. Как я говорил несколько лет назад, придёт время, когда энергия,
полученная мной, истощится. Потом всё будет крутиться вокруг ваших сил, вокруг
поединка, вокруг умения не сдать в ответственные моменты. Это становится чертой
вашего характера. Таков был самурай по имени Макото.
17.12.1998, Эдфу, Египет: 02:58. Корабль причалил. Вы отплыли несколько часов назад,
не помню точно, когда. Будто бы смотришь в окно гастрольного автобуса.
Флуоресцентный свет, содовая машина. Тьма.
День провёл, осматривая достопримечательности. Громадные храмы. Ни одного камня
весом менее нескольких тонн. Если бы вы стояли посреди всех этих колонн на закате и
смотрели на Нил, находясь при этом в каком-нибудь году до Р.Х., вы знали бы, что живёте
в волшебную эпоху. Во время заката мы были в одном храме. Я отделился от группы,
чтобы побыть одному среди этих необъятных руин и посмотреть на профиль Хора, и
утонул в ужасающем великолепии того времени.
Это путешествие было хорошим, но несколько разочаровывающим. Не могу понять, как
кто-то может говорить, бродя по этим местам. Я всегда молчалив и проникнут
благоговением. Если вы однажды закроете рот и прекратите нести всю эту бесполезную
убивающую время чушь, мы сможете погрузиться в стоящую перед вами вечность.
Вместо этого я каждый день получаю группы людей с их гидами, топчущиеся вокруг с
идиотским непрерывным щебетанием.
Вот ты, гид – что ты делаешь? Постарайся быть повеселее, когда ты изрыгаешь всякие
факты и важности, которые ты заучил. Ты повторяешь информацию, прочитанную тобой
в книге, а затем вечером ты пихаешь в свой рот вилку. Ты не Бог весть что. Люди,
построившие эти города, верили в нечто большее, чем платёжный чек. Знали ли они, что
строят нечто такое, что простоит тысячи лет? О да. Они, возможно, мечтали о море
времени, неисчислимом для тебя. Так что вместо твоего тупого юмора, только лишь
скрывающего твою тоску, ступай почтительными легкими шагами.
Я не заметил никого, кто бы этим интересовался, но от чего я не мог оторвать глаз, так это
от надписей, оставленных людьми, бывшими здесь раньше. Мы были в одном храме, и в
некоторых местах выше уровня глаз были поблёкшие надписи, в основном итальянские и
германские, 1850-х гг. Одну видел от 11 февраля 1861 г. Охренительно близко к столетию
до дня моего рождения.
По поводу этих надписей – впечатляло то, что они втягивают строения в некий контекст.
Непросто видеть вокруг себя всплывающие даты и имена. Столько лет, столько тонн.
Когда я вижу что-либо, сделанное человеком четыре тысячи лет назад, часть меня просто
отключается. Каково было тем путешественникам приходить сюда безо всех этих
туристов вокруг, когда всё это были лишь тишина и тайна? Это не могло быть также, как
там несколько часов назад был я, среди обутых в Nike и завернутых в Gore-Tex толп,
тыкающих пальцами, щелкающих фотоаппаратами, воющих и болтающих повсюду.
Возможно, путешественники наняли лодку, в которой гребли люди – не моторную вроде
той, в которой приплыл я, за которой следовала ещё и лодка с вооружённой охраной. Их
внуки, наверное, увидели первую мировую войну. Возможно, древние голоса говорили с
ними. Где бы я ни ходил по этим местам, я старался представить, каково это – столкнуться
с такими безмолвными монументами. Уставиться на громадные высеченные иероглифы и
застыть в потрясённом молчании.
Итак, сейчас я отстаю от группы или же обгоняю её, чтобы побыть одному несколько
минут с этими стенами, колоннами, с этим временем.
Я живу во временных рамках американца. Вот почему мне стоит видеть это «Карл
Биелманн, Берлин, 02-11-1867», начертанное на стене, насчитывающее тысячи лет. Мои
часы насчитывают четыре сотни лет. Видел рельеф Антония и Клеопатры. Вау. Однако
также непросто стоять в гримёрке Парадизо в Амстердаме, осознавая, что Иэн Кёртис и Д.
Бун тоже были здесь.
Единственное, что сейчас привязывает меня к времени – это факт, что я скоро буду с ней
неделю. Они приедет. Чтобы остаться со мной в Лос-Анджелесе. Она не знает, что для
меня это место – просто несколько комнат, в которых все собранные мною предметы
большую часть года стоят в темноте и в выключенном состоянии. Что я вхожу туда в
основном как гость, как войдёт и она. Она не знает, что у меня нет дома. Неважно, куда я
иду – мне нужно движение. Когда я живу в гостинице, всё оплачено на 24 часа, а потом
приходит время платить снова или убираться оттуда. Она не знает, что я хожу по своим
комнатам так же, как по вестибюлю гостиницы или по аэропорту. Что когда я лежу рядом
с ней в тёмном номере отеля, я чувствую, как брат-ужас бегло отступает в тень. Она не
знает, что я не имею ни толики веры в идею дома, и поэтому знаю, что она никогда не
попытается ранить меня – я ожидаю, что она меня покинет, или же обнаружит во мне чтото нестерпимое, какой-то неисправимый аспект моей природы оттолкнёт её, и она уйдёт.
Она не знает и никогда не узнает, что я всегда буду искать проклятые, замёрзшие следы в
самом приветливом сердце. Боль и необходимость самоутверждения скрывают мой
потенциал – кажется, что его и быть-то не может. Дорога – единственный хозяин,
которого я признаю, единственный, кто даёт мне указания.
Если отвлечься, то – я на корабле в Египте. Стоял прошлым вечером на носу, уставившись
в ветер, смотрел вниз на молчаливый Нил и вверх на усыпанное звёздами небо. Два часа я
созерцал ветер и тьму. Этот отрезок времени был совершенен. Призраки выходили
наружу, берега Нила говорили, пальмы шептали, маленькие лодки по сторонам
повествовали о бесчисленных веках этой реки. Река течёт и всегда всё забывает. Река
сильнее времени.
Американец в Египте. Американец в Огайо. Везде один и тот же. Везде бездомен. Всегда
вбивает гвозди в руки и ступни времени, пока ещё одна жизнь разносится как пепел по
свету стремительным ветром. Частицы даже не касаются воды – они только лишь
исчезают в круговороте ветров этого мира. Для американца Америка всегда потеряна в
нём, а он – в ней. Он обходится с миром как Америка, потому что и мир обходится с ним
самим как с американцем. Полагаю, что причина того, что многие ветераны Вьетнама
говорят о времени, проведённом ими в джунглях, как о самом определяющем в их жизни,
в том, что они обнаружили себя заброшенными далеко в джунгли, в страну, о которой они
ничего не знали, с целью убивать неизвестных им людей за дело, которое не было им
понятно – возможно, посреди всего этого отчуждения и явного равнодушия правительства
к их жизням, они обрели свой дом. Кровь их предков-уничтожителей говорила с ними, и в
какой-то момент они ей принадлежали. Возможно, это стало более очевидным, когда
выжившие вернулись на родину, чтобы увидеть, что никто не может говорить их языком
ужаса, который недавно стал им необходим, что многие ненавидели и боялись их, а
многие едва замечали их отсутствие. Возможно, поэтому некоторые из них вернулись
обратно.
18.12.1998, Люксор, Египет: 00:47. Мы причалили в Люксоре. Отбываем рано утром. В
голове не так уж много. 19.12.1998 будет семь лет с того дня, как убит Джо Коул. Это
больно бьёт меня в эти дни. Возможно, даже больнее, чем в прошлом году. Каждое 19
декабря это проходит тяжело. Мне не хватает тебя, мужик. Интересно, что с этими
парнями, поймавшими нас тем вечером, случается каждое 19 декабря. Интересно, думают
ли они вообще о Джо. И если думают, то что именно? Буду смотреть на часы, чтобы точно
не пропустить лос-анджелесское время.
День осмотра местных красот удался. Не мог объять взглядом величие этих храмов, о, как
же здорово они построены. Видел, как человек ремонтировал что-то на колонне. Стучал
молотом, а колонна держала удар без проблем. Ей всего лишь пара тысяч лет, может, ещё
плюс пара веков. Я говорил с двумя людьми из группы о том, как люди восхищаются
Рашмором; 19-я династия своей силой могла сделать его за весну. Американцы все
охренели от Рашмора – интересно, что бы с ними было, если б они увидели всё то, что
видел я. Хер с ними. Это не имеет значения, не так ли? Идите. Не идите. Осиливайте. Не
осиливайте. Это просто. Всё в моей жизни просто. Делай это или не делай. К этому всё
сводится.
В 08:00 мы отправляемся в Долину Царей и Цариц. Через несколько часов я полечу
самолётом в Каир. Будет несколько часов сна, а потом – три долгих перелёта в ЛосАнджелес. Думаю, всего у меня где-то двадцать пять часов полётов и прочих
путешествий. Хорошо, что я взял книгу.
Мне нравится эта маленькая комната с окном, выходящим на Нил и берег реки. Я сделал
своё дело. Зависал под звёздами и плыл по течению Нила, как мне всегда хотелось. Это
было здорово? Да, будьте уверены. Жизнь – это круто, и неважно, что происходит.
19:44: в аэропорту Люксора, ожидаю вылета в Каир. Следующие полтора дня будут
непростыми – четыре длинных перелёта. Мне по фигу. На сегодня я наегиптился вдоволь.
С нетерпением жду дальнейшего.
На корабле показывали фильм “Heat”, и меня опознали несколько человек из команды и
пассажиров корабля. Самое время убираться отсюда. Парочка британцев рядом со мной
проводит время с музыкой, громко стуча руками и стаканами по столу. Их время
никчемно, и мне хочется, чтобы они истекли кровью.
19.12.1998, Каир, Египет: в аэропорту, ожидаю вылета. 07:30. Подходящий день для того,
чтобы провести столько времени, добираясь до Лос-Анджелеса. Если мои подсчёты
верны, я буду лететь или охреневать в аэропорту следующие двадцать шесть с лишним
часов. Это день Джо Коула, день в аду. Ребята из Waste Management Industries дарят его
вам. Он будет долгим и тяжким. Спасибо тебе, Джо Коул, за то, что подарил мне этот день
путешествия в аду.
«Некоторые дни длинее, чем просто дни – они суть вечности» (Дэйво). Одна из любимых
цитат Джо.
Я устал от здешнего постоянного попрошайничества. Вы выходите из такси в аэропорту, и
к вам подбегают парни, говорят, что вам понадобятся паспорт и билет, чтобы попасть на
самолёт, а затем пытаются донести ваш багаж. Даже если вы сами берёте свой багаж и
говорите им отвалить, как поступил я, они упорствуют вплоть до входа, где коп говорит
им отстать. В каждом сортире бесцельно стоит человек в ожидании чаевых. Я уже почти
ожидал увидеть его в своём гостиничном номере прошлым вечером. Как это сильно –
встречать повсюду сортирного человека, а? Иметь в своём доме парня, которому придётся
давать чаевые всегда, когда и что бы вы ни делали. Это место мне очень нравится, но
очень хочется убраться от всех этих парней, пытающихся вам что-то продать. В основном
они меня оставляют в покое. Мне нужно освободиться от этих ублюдочных вибраций. На
рынках, куда мы ходили, продавцы называли меня «Рэмбо» – прелестно, правда? Эти
парни здесь как мухи вокруг. В остальном всё замечательно, и я надеюсь, что смогу
однажды вернуться сюда.
Туристы меня вырубают. Я не чувствовал такого с тех пор, как был маленьким и
путешествовал с матерью. В основном встречавшиеся мне люди были заправскими
опытными туристами, но была одна семья из Новой Зеландии – как говорится,
классическая. Там был развязный отец с кучей вопросов гиду. Он намеревался оправдать
полную стоимость потраченных денег, каждый новозеландский доллар. Не пытайтесь его
надуть, потому что он – власть у себя дома, и он вам может кое-что сказать. Кроме него
была сердитая, очень скучающая дочь, сын в футболке Pink Floyd, которая никогда не
снималась, и жена. Сколько раз неустрашимый отец отрезал людей, чтобы попасть в храм
первым. Он был нечто. Постоянно смотрел на гида с неким презрением, возможно зная
чуть больше, чем гид – не намного, но достаточно, чтобы презирать. Жёнушка, зная
местных, относилась к ним, как к животному, мошенническому племени дворняг, но не
боялась их, и никто её не трогал. Приятель, я предоставил этой семье широкое поле для
деятельности. Где бы они ни были, я уходил с их пути. Быть в пределах слышимости их
отца – значит находиться слишком близко к скуке, учитывая мой новый, опробованный,
запатентованный порог, за которым не приходится скучать.
Я благодарю мои счастливые звёзды за то, что я обошёлся без этого необыкновенного
многоступенчатого ада, коим является семейный отпуск. Сын и дочь, пойманные этим
ежедневным скучным пребыванием с мамой и папой, не способны нажраться до
безрассудства, курить гашиш и бить окна, грабить, бунтовать, жечь! Бегать с воплями по
древним храмам, осквернять тысячелетние иероглифы, портить и уничтожать колонны и
барельефы только затем, чтобы быть раскрошенными на куски охраной, облачённой в
одноцветную одежду, вооруженную «узи», бродящей по округе со стреляющими глазами,
с хитростью ниндзя. Это твой шанс, твой единственный мимолётный момент, твоё
свидание с опасностью и роком!
С другой стороны, это Новая Зеландия! Слава Новой Зеландии! Вы, новозеландцы, знаете,
как весь остальной мир вас воспринимает. Вы – это тот остров, следующий за Австралией.
По правде говоря, когда вы выезжаете за рубеж, никто вас не спрашивает: «Эй, ты с таким
акцентом, должно быть, из Новой Зеландии!» Уверен, вы устали от людей, вопрошающих,
не из Австралии ли вы, и от их смущённого вида, показывающего, что они утратили к вам
всякий интерес, когда вы говорите им, откуда вы. Большинству нечего сказать. Может,
поэтому вас иногда можно было видеть представляющимися людям, категорически
приветствующими их хватанием за одежду или за руку с восклицанием: «Я из Новой
Зеландии, и меня зовут Бен! Новая Зеландия – это не район Австралии. Мы отдельная
страна! Мы не «почти Австралия», и это не смешно. Приезжайте и навещайте нас время
от времени, у нас есть горячая и холодная вода и фотографии нашего путешествия в
Египет!»
Позже: несколько часов в полёте. Некоторые фильмы страдают, когда их подгоняют для
показа в самолётах. Сегодня на борту сраный критик смотрит и комментирует
дьявольский, позорный и попросту никакой фильм «Смертельное оружие 4». Как и
большинство пустых болтунов-критиков, я – задница, получающая плату за слово. Кроме
того, я смотрю фильм не сначала, но не по фигу ли? Я начал смотреть с того момента,
когда дом Дэнни Гловера сжигают плохие азиатские парни. Думаю, было бы хорошей
идеей снять там Роджера Гловера из Deep Purple, этот парень силён. Если у вас плохой
сценарий и талантливые актёры, как в этом случае, и вы попались в эту бессюжетную
попытку оправдать обязательные погони на машинах и взрывы, громадные разрушения,
которые, кажется, никого не трогают, вам стоит вернуть свои деньги, используя название
успешного фильма и прибавляя к нему номер. Отправьте его в столько кинотеатров, в
сколько сумеете, посмотрите, сможете ли вы окупить ваши затраты в первый же уикэнд, а
затем отправляйте его в видеомагазины как можно скорее. Именно так работают все
фильмы Сталлоне. Однажды я спросил одного маститого голливудского агента, думает ли
кто-нибудь из обитателей этих небоскрёбов, вкладывающих деньги в фильмы Сталлоне,
насколько вообще этот парень чего-то стоит. Он сказал «нет», но студии знают, что
отобьют деньги в продажах видео и в прокате, и поэтому этот парень по-прежнему имеет
работу. Я так себе и представлял. Видел некоторые из его последних фильмов, вроде того,
с Шэрон Стоун. Они ужасны.
Тяжело смотреть, как Мэл Гибсон брыкается, играя эту роль. Боль на его лице,
показывающая, сколько сотен калорий он сжигает, как он пытается вдохнуть жизнь в эту
банальную историю – на это тяжко смотреть. Даже могучий Мэл не может её спасти. В
финале дочь Гловера даёт жизнь ребенку, которого сделала с Крисом Роком. Крис Рок
способен заниматься сексом? В то же время Рене отталкивает своим бракосочетанием с
Мэлом. Наш парень идёт на могилу жены просить разрешения продолжить свою жизнь.
Он в эмоциональном тупике, и из мрака его выводит Джо Песке, который рассказывает
ему о своём лучшем друге, который у него когда-либо был – лягушонке Фрогги. Я был
тронут. Не, не был тронут. Говоря словами двух кинокритиков, которые чего-то стоят
(парни из шоу «Вламываясь в фильмы» в фильме “Hollywood Shuffle”), «мы дали этому
дерьму палец». Увидимся на кинопоказах.
Уау, это весело. Если я внезапно потеряю честь, я смогу писать для колонки
“Entertainment Weekly” журнала “Spin”.
Позже: в самолёте, летящем в международный аэропорт Даллеса. Я нажал на секундомер,
выходя из гостиницы в Каире, начиная путешествие домой. Итак, 15 часов 15 минут. Чуть
более половины пути. Особо не спал, что подтверждает вышеизложенный обзор.
Однажды, когда я был на корабле, я посмотрел около десяти минут ужасающего фильма
«Эйс Вентура». Это смешно? Джим Кэрри смешон? Этот парень вызывает желание
изрыгнуть обратно мою долбаную еду. Смотрел где-то полчаса фильмы «Тупой и ещё
тупее», «Кабельщик», страдал во время «Лжец, лжец» и «Шоу Трумана» множество раз,
когда мне не везло в самолётах, и все они – хрень. Говенные фильмы, сраная музыка, шли
бы вы все. Смотрел “Fugee All-stars” по телеку в Тель-Авиве. Посмотрите в глаза правде –
они дерьмо. Идите срать.
Сейчас идёт киноверсия «Мстителей». В наушниках Sabbath. Насекомые, нарисованные
компьютером, атакуют Уму Турман и этого, как его там зовут. Головорезы, что за ними
гонятся – это идиот из Black Grape и Эдди Иззард. Человек с большим талантом, чем
большинство в фильме. Полагаю, ему нужна была работа. Парень из Black Grape –
ходячая агитация против наркотиков.
Читал отзыв о фильме, в котором я снялся – “Frost” в “USA Today”. Они дали этому
дерьму палец. Ура! Я опять попал.
Через несколько часов я буду в своей комнате. Всегда интересно вернуться туда. Странно
входить туда после того, как долго там отсутствовал. Я возвращаюсь туда примерно в это
же время каждый год. Это подводит черту под работой, проделанной за год. Итак, был ли
этот год хорош? Думаю, да. Я проделал долгий путь. Когда я думаю, что Джо умер ни за
что, это отбирает у меня всё чувство выполненной работы. Знаю: он не хотел бы, чтобы я
так думал, но иногда я думаю. Он был одним из людей с талантом. У него был талант, но
он его не раскрыл, хотя и был на пути. Думаю, ещё пара лет, и он бы раскрылся по
полной. Мог писать музыку, был отличным фотографом, прекрасным писателем,
корреспондентом, и т.д. Мог бы быть фактически Мэном Рэем. И – парень, убивший его?
Что он нам дал? Всё, чем он примечателен – он загубил одного из лучших, и после этого
его жизнь не значила ничего.
Я нормально иду дальше, потому что я маньяк, который слишком много работает. Я
тренируюсь, поэтому моё тело может вынести то, через что я его тащу. У меня очень
насыщенное расписание, поэтому я не промахиваюсь. Я знаю себя. Я человек, хрупкий и
склонный ко всякому смертному дерьму. Имея железную трудовую этику, человек может
вытащить себя вверх на несколько ступеней. Этот как выходить на пробежку,: если ты
вышел за дверь, ты справишься. Тебя убьёт кровать. Если бы я не выбирался всякий раз в
путь, я бы не мог быть в одной комнате дома. Сейчас я могу быть в комнате 12 – 16 часов
кряду, не говоря ни слова, вообще не интересуясь происходящим снаружи.
Насколько клёво будет оказаться снова среди моих книг и пластинок, настолько же клёво
будет вновь вернуться в дорогу через пару недель. Я теряю аудиторию, если нахожусь
вдалеке от неё слишком долго. Мне было стрёмно покидать сцену в Тель-Авиве тем
вечером. 19 декабря длится уже семнадцать часов. Похоже, что до конца дня 19 декабря
продлится тридцать три часа.
20.12.1998, Лос-Анджелес, Калифорния: 23:13. Прибыл к себе где-то в час ночи.
Квартира всегда кажется такой маленькой, когда я возвращаюсь в неё. Чуть-чуть
побездельничал, вещи не распаковывал. Залёг где-то в два. Не мог спать и до сих пор не
спал. Не то чтобы я устал, просто мозги все вышли. Сегодня делал всякие дела. Тело дико
болит. Сейчас я здесь, и моя жизнь, похоже, встала на паузу. Лос-Анджелес – чего ж я
хочу?..