Сдвоенный сон До приземления в аэропорту Нью-Йорка осталось пять минут.

Сдвоенный сон
До приземления в аэропорту Нью-Йорка осталось пять минут.
– Просьба воздержаться от курения и застегнуть ремни безопасности!
Я застегнул свой ремень, не в силах поверить, что я действительно один из этих
пассажиров, направляющихся в Нью-Йорк. В этот момент сидящая рядом со мной
женщина издала радостный возглас и, повернувшись ко мне, спросила, бывал ли я раньше
в Америке. Не дав мне ответить, она тут же добавила:
– Америка – великая страна! Я преклоняюсь перед ней и люблю ее гораздо больше,
чем свою страну.
Женщина начала болтать всякую чепуху про Америку, а я вдруг обнаружил, что
парю в воздухе над своим родным селением. С удивлением я рассматривал домики,
блестевшие после дождя, будто их смазали маслом. В иллюминаторе самолёта,
прорезающего небо над Нью-Йорком, я увидел наше селение, прилепившееся к склону
горы, склонившееся, как жираф, чтобы испить воды из родника. Я увидел женщин,
возвращающихся с поля с охапками дров и кормом для скота. Моя душа наполнилась
чувствами, как парус, когда я вдохнул запах их потных тел, смешанный с запахом навоза.
Пока я таким образом парил в небе нашего селения, вбирая в себя свежесть его деревьев и
тепло его преданий, самолёт приземлился в огромном нью-йоркском аэропорту. Двери
открылись, и внутрь самолёта устремилась туча ядерных комаров. Мы в ужасе бросились
к трапу. С изумлением я увидел окружающие аэропорт ряды пластмассовых бочек,
сплошь покрытые электронными мухами. Меня передернуло от отвращения, когда я
увидел механических служащих таможни и полиции аэропорта. Я просто не мог смотреть,
как, сидя в своих автоматических кабинетах, они забавляются тем, что давят вшей и
чешутся своими железными пальцами. Когда один из них наклонился, чтобы осмотреть
мой чемодан, с его головы упала ужасная электронная вошь. Я вскрикнул от испуга,
увидев, как эта странная вошь исчезла в складках моей одежды. Таможенник взглянул на
меня удивленно и сказал своим металлическим голосом:
– Это американская вошь! – Похлопав меня по плечу, он добавил: – Не бойся, скоро
ты привыкнешь к цивилизации!

Я вышел из аэропорта, кипя от злости и не в состоянии поверить, что это та самая
Америка, которая венчает пирамиду цивилизации. По дороге из аэропорта в Нью-Йорк я
стал собирать воедино те обрывочные сведения об Америке, которые хранились в моей
памяти. Америка – красивая мечта, о которой мне в детстве рассказывал мой дядя после
того, как вернулся домой. В нашем селении дядя был первым, кто уехал в Америку, и
первым, кто, вернувшись, рассказал жителям селения об этой полной чудес стране. Мне
тогда было семь лет. Я слушал его увлекательные рассказы об Америке, и в душе моей
разгоралась страсть. Он рассказывал о каком-то животном, которое питается огнем и
маслом, и чьи ноги называются «таер», а желудок – «мэшин». Потом, когда я вырос, я
узнал, что это автомобиль. Он рассказывал и о другом существе, которое летает по
воздуху и переносит людей из одной страны в другую, паря среди туч и облаков. Люди
входят в его голову и сидят у него в животе, а выходят из хвоста. Потом я узнал, что это
самолёт. Еще дядя говорил, что там изобрели сундук, который говорит, и другой сундук,
который улавливает речь. А когда я услышал от него, что жители Америки белые, как
молоко, я понял, что у них много мыла, и мне стало грустно оттого, что я родился не в
Америке, а в селении, где нет ни мыла, ни сахара, и вообще ничего. В сладких грёзах я
представлял себе Америку в виде стеклянной коровы с золотыми рогами и серебряным
хвостом. Я представлял, что у меня пересохло в горле от жажды, я нажимаю кнопку на ее
животе, и из вымени льется молоко.
Пока я был погружен в эту Америку мечты, о которой мне в детстве рассказывал
дядя, у машины спустило колесо. Мы находились на дороге, ведущей в город, который с
виду напоминал вертикально расположенное кладбище, наполненное странными
механическими духами и чертями.
В этот момент передо мной предстало мое селение с его улочками, наполненными
мычанием коров, кудахтаньем кур и лаем собак. Я увидел, как под пальмой дум, растущей
рядом с нашим домом, моя мать доит нашу белую корову. Я поблагодарил Аллаха за то,
что я не в Америке. С радостью я бросился к маме, желая утолить жажду свежим молоком
нашей коровы, но странным образом оказался в буфете, в котором хозяйничала
пластиковая женщина. Меня охватило чувство досады оттого, что мама вдруг исчезла, а с
ней и миска с молоком. Чтобы вернуть силы и успокоить нервы, я заказал чашку кофе. Но
произошло невероятное. Через несколько секунд я получил чашку кофе, в которой плавал
огромный отвратительный таракан. Не удержавшись, я громко вскрикнул, чем напугал
механических посетителей кафе. Смущенная хозяйка поспешила ко мне. Выругавшись поарабски, я показал ей таракана в чашке, но пластиковая женщина посмотрела на меня
презрительно и, указав на таракана, сказала, что это американский таракан.
Кофе я пить не стал, но мне все равно пришлось за него заплатить. Из буфета я
вышел ошалевшим. Мой разум кипел и бурлил как раскаленное масло. Вскоре, однако,
мое негодование улеглось, поскольку я обнаружил, что снова вернулся к матери, которая
вела нашу белую корову в хлев. В руке у матери была миска с молоком, и я понял, что
произошедшее в буфете было лишь плодом моего воображения, поскольку находился я не
в Америке, а в селении. Я убедился в этом окончательно, когда наша белая корова
подошла ко мне и стала лизать меня как своего любимого теленка Наджима.
– Представляешь, мама, я только что был в Америке! – сказал я матери, принимая от
нее миску с молоком.
– Дай Бог, съездишь, а когда вернешься, откроешь лавку не хуже, чем у твоего дяди!
– ответила мать.
– Нет, мама, я не поеду, – испугался я.
– Почему, сынок? – удивилась мать. – Ты же с детства мечтал поехать в Америку.
– Меня напугала та Америка, которую я видел во сне, – ответил я, дрожа, как курица.
– Настоящая Америка не такая как во сне, – сказала мать. – Посмотри на своего
дядю, каким он стал. Если бы он не съездил в Америку, был бы как твой отец, от которого
проку как от бульона.
При упоминании бульона я вспомнил, что хочу пить, и припал к миске с молоком.
Почувствовав отвратительный вкус этой похожей на клей жидкости, я вдруг понял, что
пью не молоко нашей белой коровы, а машинное масло. Это потому что автоматический
водитель поставил банку масла на капот, залив большую часть ее содержимого в мотор, а
сам пошёл ставить запасное колесо.
К счастью миска была почти пустой, хотя меня все равно чуть не стошнило. Я едва
не заплакал от огорчения, когда убедился, что в самом деле нахожусь в этом
американском кошмаре, и что у меня почти нет сил.
Поменяв колесо, водитель отвез меня в отель, расположенный в центре Нью-Йорка.
Это был один из самых огромных отелей первого класса. Когда автоматический
служащий проводил меня в номер, находящийся на сто двадцатом этаже, я валился с ног
от усталости и поэтому тотчас же лёг спать. Оказалось, что я иду под дождем по
тропинке, ведущей к моему горному селению, подвешенному как камень между небом и
землей. Был уже вечер. Женщины покидали засеянные дуррой поля и с проворством коз
взбирались вверх по тропинкам. Я увидел, как из зарослей дурры вышла Кубуль и
спряталась от дождя под кроной растущей у дороги смоковницы. Её мокрое платье
облепило тело, отчего оно просто взорвалось женственностью форм. Кубуль тряслась от
холода так, как трясется деревце тамариска в ветреный день. Я подошёл к ней и,
прижавшись к ней телом, стал смешивать свое тепло с ее холодом. Кубуль почувствовала,
как это тепло стало разливаться по её стройному телу, которое уже почти окоченело. Она
мило улыбнулась и спросила, откуда я иду. Я сказал, что возвращаюсь из Америки.
Она улыбнулась еще милее и, прижимаясь ко мне, сказала:
– Расскажи мне про Америку.
Я прижался к ней еще сильнее и, обняв её тонкий стан, сказал:
– Лучше ты мне расскажи о селении. Как дела у моей матери и нашей белой коровы?
На устах Кубуль расцвела улыбка:
– Сначала расскажи мне про Америку. Правда ли то, что рассказывал сын Али
Абдураббы?
– А что он рассказывал?
– Он сказал, что женщинам там живется хорошо. Что там все делает машина:
стирает одежду, готовит, убирает дом, мелет муку, пасет овец и доит коров. А женщина
целый день только читает, поёт и танцует.
– Это правда. Но он забыл сказать, что машина и беременеет вместо женщины.
– Машина беременеет?!
– Да, и беременеет, и рожает, и выполняет всё, что от неё требуется.
Кубуль задумалась, погрузившись в сладостные мечтания. Пока она грезила о
машине, я в испуге проснулся из-за какого-то шума, исходившего из-под моей кровати.
Когда я наклонился, чтобы узнать, что это за шум, у меня затряслись поджилки, потому
что я увидел огромную крысу с горящими глазами. Я позвонил администратору и
сообщил, что у меня под кроватью сидит крыса, и что я не могу спать. Мне ответили
презрительно-высокомерным тоном, чтобы я больше их не беспокоил, и что скоро я
научусь спать в Америке. Я позвонил ещё раз, но меня обругали и положили трубку. Я
встал с кровати и стал искать, чем бы прибить эту страшную противную крысу, но вскоре
понял, что передо мной стеклянная крыса, работающая от батареек, которые находятся у
неё сзади. Крыса уставилась на меня своими стеклянными глазами, и я решил, что она
никогда не оставит меня в покое. Я испугался ещё больше. В этот момент крыса стала ко
мне приближаться. В ужасе я отпрянул назад и уже открыл было дверь, чтобы бежать, но
тут из-за двери выпрыгнула какая-то железная кошка и разбила эту стеклянную крысу.
Поблагодарив Аллаха, я опять уснул и снова оказался под смоковницей.
– Что такое? – спросила она, смахивая с глаз слезинку. – Я тебе не нравлюсь?
– Это всё из-за крысы под кроватью, – сказал я, оправдываясь. – Представляешь,
крыса была из стекла и очень страшная! Хвала Аллаху, что я от нее спасся, и что я здесь,
рядом с тобой, а не в Америке.
Я продолжал дрожать в её объятиях от этого леденящего душу кошмара.
– Дождь всё идет, – сказала она. – Время уже позднее. Может, пойдём?
Я смотрел ей в глаза, очарованный ее истинно сельской красотой.
– Я люблю тебя, Кубуль, – сказал я. Затем я обвил ствол её стана птичками своих
рук, и мы пошли, пылая взаимной страстью, под конвоем туч и дождя. Дорога к её дому
пролегала мимо моего дома. Когда я проходил поблизости от хлева, наша корова учуяла
мой запах и стала радостно громко мычать. Когда же я шел мимо нашего дома, до моего
слуха донёсся кашель моей матери. Я испугался и бросился догонять Кубуль. Сердце моё
бешено колотилось, заглушая мой топот. Дом Кубуль стоял на вершине горы,
окруженный зарослями базилика и казии, которые наполняли его ароматами,
опьяняющими сердце и дурманящими душу. Когда Кубуль принялась разводить огонь, я
обнял её и стал покрывать поцелуями её созданную из молока шею. Вместо того, чтобы
развести огонь в очаге, мы разожгли пламя в наших сердцах… Однако через считанные
мгновения меня оглушил грохот падающей стены и разбивающегося подо мной стекла. Я
очнулся и обнаружил, что лежу в номере отеля под перевернутой кроватью. Номер был
усыпан осколками битого стекла. Прежде чем я успел прийти в себя, зазвонил телефон. Я
поднял трубку и услышал автоматический голос:
– Доброе утро.
– Доброе утро, – ответил я.
– Быстро вставайте и собирайте вещи, – сказал автоматический голос.
– Зачем? – удивился я. – Что случилось?
– Вы что, глухой? – ответил голос. – В отеле произошёл взрыв. Весь квартал
тряхануло. Отель сильно пострадал, и соседние здания тоже. Необходим ремонт, и
постояльцы должны выехать. – Затем автоматический голос поинтересовался: –
Слушайте, а вы случайно не араб?
– Араб, и что с того? – возмутился я.
– Эти взрывы – ваших, арабских рук дело! – сказал голос, наполняясь
враждебностью. – Вы приезжаете в Америку со своей дикостью и ненавидите
цивилизацию.

Я вышел из отеля, даже не умывшись, злой на дядю, который своими рассказами
заманил меня в эти дебри, наполненные автоматическими зверями, электронными
насекомыми и стеклянными крысами.
Нью-Йорк был похож на вертикальное кладбище, упирающееся в облака
металлической пыли. Пробираясь по его улицам, я едва не задыхался от этой
металлической пыли, которая белым смогом накрыла весь город, отчего я даже не мог
видеть собственных ног, несмотря на свет электрического солнца. Блуждая в полном
замешательстве, я забрёл на какую-то улицу, где было тесно от пластиковых женщин, и
вошёл в магазин, продающий запчасти к этим пластиковым женщинам. Это был большой
многоэтажный магазин. Продавцами в нем были автоматические мужчины, говорящие на
звенящем как медь автоматическом языке. Я увидел как одна женщина, сняла с себя свою
поношенную пластиковую грудь и купила вместо неё новую, более округлой формы.
Другая женщина сняла свои старые ноги и бросила их в мусорный ящик, а третья
заменила свою грубую пластиковую шею на другую, подороже, подлиннее и поизящнее.
Торговый центр просто кишел пластиковыми женщинами, пришедшими сюда, чтобы
заменить свои старые безобразные части тела на новые, более совершенные и изящные.
Поднимаясь на пятый этаж на эскалаторе, я столкнулся с красивой пластиковой девушкой,
отчего её груди, размером со страусиные яйца, отвалились и покатились по эскалатору
под ногами посетителей. Вскрикнув, девушка залепила мне пощёчину, и я обнаружил, что
стою в слезах перед Кубуль.
– Почему ты плачешь?
– Она дала мне пощечину.
– Кто это, она?
– Та девушка, которая…
– Ах ты, изменник! – Кубуль запустила в меня камнем, но он пролетел мимо моей
головы и расколол стеклянную корову, выходившую из хлева, расположенного рядом с
торговым центром, из которого вышел я после того, как получил пощечину. В тот же миг
пространство между торговым центром и хлевом превратилось в молочное озеро. Я попил
молока этой стеклянной коровы – и вот я уже стою, шатаясь, перед матерью и говорю ей
что-то пугающее.
– Что с тобой, сынок?
– Ничего, мама.
– А почему ты так странно стоишь и разговариваешь, как ненормальный?
– Я выпил молока стеклянной коровы.
– Где?
– В Америке.
– Что ты такое говоришь?
– А что я сказал?
– Ты сказал, что выпил молока стеклянной коровы в Америке.
– Это правда.
– Ты бредишь. У тебя что, лихорадка?
– Нет, мама.
– Что-то с тобой не так, сынок. Эта Америка тебя околдовала. Если ты туда поедешь,
она тебя совсем сведет с ума. Всё, сынок, никуда ты не поедешь! Я боюсь, если ты
поедешь, напьешься там молока этой стеклянной коровы и позабудешь и свою мать, и
белую корову.