верина у.ю. поэзия в прозе

У. Ю. Верина
ПОЭЗИЯ В ПРОЗЕ: ВАРИАНТЫ ПРОЧТЕНИЯ КНИГИ
А. А. СТАНЮТЫ «СЦЕНЫ ИЗ МИНСКОЙ ЖИЗНИ»
Книга А.А. Станюты «Сцены из минской жизни» (2011), в которую
вошли роман «Минская любовь», повесть, давшая название книге, рассказы,
очерки и интервью, удивительно цельная, хотя чтобы увидеть эту единую
главную идею, мне пришлось соединить части своего восприятия. Это
оказалось очень важно. Прежде всего, и от этого никуда не деться, я читала
книгу как литературовед, который уже неспособен читать не аналитически. И
сами собой возникали мысли о пересечениях поэзии и прозы, на которых
стоит роман «Минская любовь». Начало романа составляют простые,
неполные или сложносочиненные предложения, характерные поэтической
речи в большей степени, чем прозаической, – это подтверждают
авторитетные исследования, и я, занимаясь свободным стихом, т.е. явлением
пограничным между стихом и прозой, много встречала в современной
литературе фактов проникновения лирики в эпос, и наоборот. Это только у
Мольера учитель философии мог заявить: «Все, что не проза, то стихи, а что
не стихи, то проза». В художественной литературе все обстоит значительно
сложнее и интереснее.
С развитием повествования, с усилением эпической стороны,
преобладание сочинительных связей в романе перестает ощущаться так
сильно, как вначале. Но текст не уступает своих «пограничных» между
стихом и прозой позиций: автор создает, по сути, монтажную композицию,
куда органично входят стихотворные цитаты, слова песен и романсов. Так
текст становится не только лирическим, но и звучащим, поющимся. «Музыку
растолковать и показать нельзя. – читаем в романе. – Она сама не
растолковывает ничего и не показывает. Она внутри меня, все, что я
чувствую, сейчас, давно, вчера и завтра. А разве можно дать это знать
другим? Тут единичный случай, тут что-то только мое, пусть странное,
смешное, стыдное или красивое, привычное или несбыточное».
Лирический строй романа задан уже в эпиграфах. Первый – из
Б. Окуджавы. В его строках звучит самоирония, и этот эпиграф бросает
теплый иронический отсвет на образ главного героя: «…и поручиком в
отставке сам себя воображал». Второй эпиграф снимает иронический тон,
заменяя его на философский и ностальгический. А.А. Станюта приводит
слова Овидия: «Глупо просить у судьбы, // Сосчитав все песчинки в горсти, //
Чтобы эти все годы // На юность пришлись». И этот эпиграф открывает путь
главной метафоре и романа «Минская любовь», и повести «Сцены из
минской жизни», и всей книги – метафоре времени.
Часто в романе и повести звучит авторский голос, говорящий, что
времени нет, время остановилось, – эта метафора приобретает особый смысл
в книге писателя, ставшей последней...
В романе «Минская любовь» глава 8, например, начинается таким
рассуждением: «Время стоит на месте, в крайнем случае, плывет неспешно,
мутный сизый день плавное сменяется густой и мягкой теменью, она нас
обволакивает и томит, чего-то хочется. куда-то тянет, что-то выдумывается…
О, как все плохо. Ах, как хорошо, и все будет еще долго, долго, долго, всегда,
везде, и летом, и зимой, и особенно весной, но ведь и осенью…». Это
троекратное «долго», это перечисление времен года с нарушением порядка
их естественного следования создает словно зримый образ вечности, с
которой беседует автор.
Или когда герой через много лет встречает своего друга, математика
Спринджука: «И невероятно расширится, как математическое, поле времени,
расширится и тут же сузится до волоска, время исчезнет…» – описанный
здесь эффект вызван тем, что голос давнего друга был прежним, как и много
лет назад.
В повести «Сцены из минской жизни» художественное время и особая
роль метафоры времени обусловили композиционные перестановки: время
пропускается, потом возвращается. Время складывается из архитектурных и
бытовых примет, и срастается с ними: «Время. Ну, конечно же, время. Это он
со временем, в котором жил Мишуша, соприкоснулся и вошел в него. Но
ощутил только на миг: оно ведь не всегда торчит перед глазами четко
обозначенным. Люди не носят его на себе как старую одежду – плотный
шевиотовый костюм или перелицованный пиджак… Одежду можно
заменить, как заменяют вещи, – глыбу источенного шашелем комода с
кольцами «шуфлядок» (автором взято в кавычки это чужое для русского
языка слово и такое «свое» для белорусов – У.В.) или настенный
репродуктор – черный покоробившийся круг… Вот только само время не
заменишь, Твое, оно останется с тобой даже под новой крышей и среди
светленьких обоев, под плафоном из «Электротоваров» вместо абажура.
Останется, особенно если ты сам хочешь остаться в нем, не покидать его из
боязни, что дважды не ступить в одну и ту же реку… Да-да, Мишутино,
словно остановившееся, выпавшее время…».
В конце повести высказывается мысль о том, что временное расстояние
необходимо, потому что без этого не возможны воспоминания, а значит,
невозможно и понять что-либо, когда «все еще слишком близко, привычно
близко, чтобы не вспоминать».
Минск – город с такой короткой культурной историей и совсем без
мифологии. И то, и другое очень нужно минчанам и белорусам. Отчасти эту
задачу решает роман «Минская любовь».
То, что этот роман о Минске, а не о любви, очевидно. Слово «любовь»,
вопрос героя: «А любишь меня?», – звучит впервые за 10 страниц до конца
романа. И ответ героини: «Просто доверилась тебе. Вся…», – как бы
компенсирует отсутствие всех разговоров о любви на предыдущем
пространстве романа.
Когда читаешь роман как минчанин, понимаешь, что приметы города,
жизни молодых минчан те же, что и полвека назад. Даже некоторые частные
приметы минской жизни настолько характерны и, как кажется,
неуничтожимы, что удивляешься: неужели действие происходит в 50-е, а не
сейчас? Заставила улыбнуться такая деталь: минчане часто встречаются друг
с другом, часто видишь одних и тех же людей. А потом мучаешься: где я
ее/его видела? Конечно, понятно, что в нашем городе маленький центр, и
встретить человека, например, возле гастронома «Центральный» очень
вероятно. Здесь, в районе «Октябрьской», бывает всякий, кроме того, кто и
живет, и работает, и учится в спальном районе. А действие романа, юность
героя, юность А.А. Станюты прошли именно в центральной части города.
«Что ж, – вздыхает герой, – такова минская селяви… Кого только и где
только не встретишь! Иной раз кажется, что все, не сговариваясь, только и
делают, что рыщут, ищут друг друга ждут-не дождутся случая мелькнуть
перед глазами, напомнить о себе, отметиться. Я тут, я тут! Годы проходят,
сталинские пятилетки. И пускай, я здеся! Меняется всего так много, что и за
хвост не ухватить, но ведь не это важно и не это главное, а то, что мы опять
вот встретили, узнали тех и этих, его, ее, молча сказали всем: а вот и я!».
Вся книга целиком представляет собой метафору времени, потому что
композиционно составлена от романа, повести о юности, о прошлом – к
рассказам, а затем статьям зрелого исследователя. Завершает книгу интервью
человека, достигшего многого в жизни, мудрого, знающего и чье мнение
небезразлично людям.
И, конечно, книга «Сцены из минской жизни» подразумевает
прочтение не только литературоведом, не только минчанином. Ее с
удовольствием и особым пониманием прочтет каждый человек с жизненным
опытом, и ему эта книга будет интересна по-своему. Может быть даже, он
прочтет в ней больше, чем академик от филологии, потому что время жизни
формирует самую авторитетную читательскую компетенцию.
Научные труды кафедры русской литературы БГУ. Вып. VII. — Минск:
H 34 РИВШ, 2012. С.148—150.