«РАССКАЗ»
advertisement
«РАССКАЗ» Сергей Широбоков «Уха из петуха» Бывает так, что все валится из рук. Оптимальный выход - ломать привычный уклад. Лучше сменить работу, квартиру или развестись с женой. Так думал Матвей Миронович Митин, которому ни то, ни другое, ни третье делать не надо было: два года на пенсии, квартирным вопросом заправляла супруга Галина, и они давно друг другу надоели, поэтому жили по привычке. Раньше Митин звал ее на родину, в деревню, но она называла его чудилой и неудачником. Матвей Миронович так и не стал доктором наук, свыше двадцати лет проходил в кандидатах. Не по своей воле - подхалимничать не любил и характер имел независимый. Супруга его сначала осуждала, потом стала ненавидеть и пилила по любому случаю. Особенно за то, что не помог поступить в институт племяннице, хотя сидел в приемной комиссии. «Самолюб!» - ругала Галина мужа и тихо его терпела. Он был какой был: неплохой, но и не без недостатков. Действительно, от любви до ненависти один шаг. Особенно когда подпирают годы. Митин много раз предлагал не ходить на аборт, а родить двух-трех ребятишек. Она и тут обзывала его деревенским чудилой и вся отдавалась науке. И что теперь? Галина профессор, но без детей, практически без мужа, без любви. Митину на пенсии было еще скучней. Пустая квартира нервировала, а шум большого города раздражал. «Кризис старческого возраста», - старался он шутить перед зеркалом. На него смотрел еще молодой, с чуть заметным животиком двойник, на которого он сердился за бездеятельность. Выручило письмо с родины - из вятской деревушки Подборенка, где проживал брат Максим. У него сразу сердце екнуло, когда увидел почерк жены брата Катерины. Значит, с Максимом что-то случилось, раз не сам написал. Митин не торопился читать, чувствуя беду. Вспомнил он про последнее письмо Максима: «Приезжай, братка, ведь ты один у меня остался. Сварим уху из петуха. Помнишь ли, Матвеюшка, какая она вкусная у мамы получалась? Сходим к матери, могилку подправим. Надо бы у Тоси и Коли кресты памятниками заменить, перед людями стыдно. Приезжай, братка, помянем…». Матвей на два года был младше Максима. Вместе бедовали в послевоенные годы. Разве же это жизнь, когда к весне картошки почти не оставалось? Мать как золото берегла, но как-то однажды они стащили-таки с десяток клубней. Ели у костра, сварив в большом чугунке. Обжигаясь, пили воду и не боялись материной трепки. Когда голодно, тогда никакое наказание не страшно. Но добрая их мамка не отшлепала, а плакала вместе с ними. От этого им было больней, и слезки на колесках текли по чумазым щекам. Катерина писала, что телеграмму послали, но, видимо, она затерялась, раз Матвей не приехал. Митин догадывался, что на почту послали Семку, сына Катерины, но тот, наверно, из-за хронического пьянства забыл про телеграмму. Эх, опоздал он к брату, надо было бросить все дела и еще год назад съездить на родину. Максим бы встретил со всей душой. В первый же вечер наведались бы к родне, и по дороге встречному-поперечному брат рассказывал, что младшой приехал погостить и помочь по хозяйству. «Кандидат наук, писатель, с самим Шолоховым знаком», - нахваливал бы Матвея. А он обычно старшого не перебивал, не поправлял, хотя какой из него писатель? Научные статьи он брату показывал, а Максима зачем огорчать, пусть за него порадуется. Сам-то всю жизнь в пастухах проработал. Матвей Миронович стеснялся в городе говорить, что брат коров пастушит. А чего стыдиться-то? Максим честно заслужил пенсию, четверых детей на ноги поднял, два дома построил… Митин сидел за столом, положа почти что женские руки в прожилках темных вен на колени. Странно и необычно было думать, что больше не встретит его на пороге брат. Вспоминалось только хорошее. Какой это год тогда был? Наверно, второй после войны. Весной дождаться не могла Подборенка, когда заскрежещут и двинутся по течению грязновато-белые льдины. Наметы ждали своего часа, и текли слюнки при мысли о вкусной ухе. О еде думалось всегда. От старика до мальца спускались по кое-где оставшемуся снегу к талой воде: с наметами, с ведрами. Из мутных водоворотов мужики с трудом вытаскивали наметы, женщины и малышня подбирали усачей, редких налимов, сорожек. Крутой берег склизкий - Матвей оступился и скатился вниз. Минута, другая - и льды бы задавили, как котенка. «Братка-а-а!» - крик резанул, как серп по ноге. Как Максим прыгнул на большую льдину и вытащил брата - сказать трудно. Ведь Матвей в фуфайке, в больших сапогах весил не меньше семи пудов. Но вытащил, не испугался. «Ешь, братка, уху из петуха, наводи шею! Раз мы под лед не ушли, значит, будем долго жить», - Матвей до сих пор помнит вкус обжигающей вкусной ухи. Усачей жарили-парили, сушили, толкли и пекли лепешки. Вкусно! Но уха из петуха была вкусней… Расставание получилось без слез, без сожаления. Галина хоть и подкладывала платочек к глазам, но они были сухие. Митин не стал разыгрывать страдальца, честно сказал, что едва ли вернется обратно. Мыслями он был уже далеко от суетного города. При большаках почти все в безбожниках ходили, а потом в одночасье стали верующими. Митин по пути зашел в маленькую светелку-часовню. Старался молиться, искренне просил Максима простить его, что не вернул того тепла, которым одарил старшой. Разве идут в счет богатые подарки на пятидесятилетие: костюм и пальто брату, шерстяное платье Катерине, велосипед Семке. А Максим звал подновить дом, на сенокос. Но Митин отделывался деньгами и оправданиями, что совсем времени нет. А ведь можно было недельку выкроить, всем гуртом отправились бы косить в курашевский лог. Трава там густая, сочная. Коса не косит, а прямо поет, и тело наливается усталостью, а потом, привыкнув, силой... Грачи уже прилетели, черными комочками кажутся издалека. Апрель снега растапливает, днем грязь непролазная, а утром - благодать: наст крепкий, можно, как в молодости, сено вывозить с лугов на лошадках. Солнце с востока просыпается яркое, но без тепла, один ветер сушит снег на взгорках, где темнеет земля. Кое-где пробивается зелень травы, и очень скоро появятся трепетные подснежники. Лед пока держит, хотя река уже выгнула спину, синяя от натуги. Митин шагал ходко, и дорога ложилась под ноги верстами. Лес был прозрачен, воздух изрешечен гвалтом сорок, стуком дятла, щебетаньем воробьев, посвистом то ли синиц, то ли другой певчей птицы. Весной хорошо, весной надеешься на лучшее! Подборенка показалась нежданно-негаданно. И потому, что ельник и редкий сосняк был вырублен, деревенька лежала как на ладошке, тихая, беззащитная. Над двумя шиферными крышами струился еле заметный дымок. В крайней избе Катерина живет, наверно, варит картошку для поросенка. Мурка, должно быть, с котятами под ногами мешается, а она их поругивает беззлобно. По телефону сообщила (ведь теперь в каждой маломальской деревеньке связь есть, даже компьютером не удивишь): газа нет, дороги тоже по цивилизации плачут. Такие вот плюсы и минусы перестройки. «Здравствуй, здравствуй, Матвеюшка!» - от Катерины исходил кислый запах силоса, который никакой парфюмерией не выведешь. Слова она выговаривала кругло, окая. И сама была ладная, ловкая, молодая совсем. Максима-то годы согнули, как коромысло, а Катерине - хоть сейчас под венец. «Вот уж скажешь, Матвеюшка. Хоть на конькегорбунке скачи, а годочки не обгонишь», - улыбалась она и рассказывала о деревенских хлопотах. Митин вертел в руках столичную газетку, где черным по белому было расписано, какое внимание уделяется селу. Катерина смеялась и совала ему «районку», где тоже рапортовали о победах: надои растут, дома строятся, уровень жизни повышается. Местные журналисты радостно сообщали об открытии Дома дружбы народов. А по Катерине выходит, что далекий пришелец с гор за бесценок скупил земли под райцентром и на него работает целый колхоз. При большаках непорядка было пруд пруди, но хоть гарантия давалась на маломальскую перспективу. «На операцию глаз от катаракты двадцать тысяч надо. В магазине много чего есть, облизнешься при зарплате в две тысячи рублей и уйдешь. У начальства на словах только сладко, а дела - полынь», - сетовала Катерина. Нескладно получается. Походив по двору, Митин приметил полусгнившие доски забора, щелистые полы в курятнике. Нужного стройматериала не увидел. Катерину беспокоить не стал, пошел в контору СПК. У правления на крыльце то ли дремал, то ли спал обросший рыжей щетиной мужик. Председателя - Митин знал - все уважительно называли Василий Никанорович, однофамилец, не родственник, на два класса ниже учился. Был он злой: опять минеральные удобрения подорожали. «Кругом враги, не отбиться от них», - ругался ли, жаловался ли Никанорыч. Митин его понимал. Поэтому посоветовал не рвать сердце, а, так как на пенсии уже, отдыхать и в огороде копаться, уча уму-разуму супружницу. Он знал, что ответит Никанорыч. Конечно, ему жалко батьковщину. Отцы пластались на этой земле, худобедно, но жили, детей рожали, в гости друг к другу ходили. Никанорыч тоже крепко потрудился, орден имеет. За острый язык три выговора получил, чуть с коммунистов не слетел. Сейчас - свобода, но он как в тисках. Не дают темные силы подняться на ноги. А темные силы, враги - это дружная чиновничья рать, засевшая в высоких кабинетах. Не доходят президентские указы до низов, деревня держится на честном слове, на таких, как доярочка Катерина. На таких, как Мишка Гундос, которого давно надо бы отправить подлечиться от алкоголизма. Почти все мужики у него в СПК закодированные. ПолРоссии дрянной спиртягой перепортили, а в думах разных штаны протирают и не могут запрет наложить на производство этой бормотухи. - Не верю в Бога, но кем-то крепко мы наказаны. И правильно, потому что бездумно, по указке свыше жили, не отстаивали свое мнение, - смотрит на Митина председатель. А что ответит ему Матвей Миронович, если так и есть на самом деле? Враскоряку стоит вся страна. Грохнуть бы кулаком, навести порядок. Но нет, нынче ногой не топнешь, народ стал другой, топаньем да угрозами фиг что выйдет. На сознательность надо давить. А лучше - помогать людям, веру в будущее вдохнуть. Так вроде бы и действуют последние два президента, но уж слишком много ржавчины накопилось, не сразу наладишь испортившийся механизм жизни. - Ты просить чо пришел или так зашел? - прервал его мысли Никанорыч. Матвею Мироновичу просить расхотелось. Он подумал, что едва ли доски лишние в СПК есть, раз фермы на ладан дышат. Поэтому он сказал Митину неожиданное для себя: «Приходи-ко ты, земеля, до меня, то есть до Катерины. Брата вспомним, уху из петуха похлебаем». Никанорыч заулыбался. Наверно, вернулся в молодость, когда пацанами ходили на рыбалку. В их годы усача называли хозяином реки. В голодные годы его сушили, как брюкву, и угощали девчат на вечеринках. «Приходи на уху из петуха», приглашали в гости, и на столе всегда дымилась вкусная похлебка. …Лыжи были не нужны, апрельский наст держал до вечера. Дороги не надо, шагай хоть налево, хоть направо, но вперед. В середине река уже освободилась ото льда, по закрайкам, особенно в омутах, просверливались лунки. В одной нет - переходи к другой. Рыба была: сорога с хорошую ладонь, которая со скрипом лезла в лунку. Редко брал крупный окунь, и на этом спасибо, потому что леска не выдерживала. Усач клевал редко, его даже для кошек не подбирали. А Митину нужна была именно эта рыба. И когда он попросил старичка, промышлявшего мордой, с чашку усачей, тот удивился, но без расспросов отвалил целый полиэтиленовый мешочек замерзших, скрученных рыбешек. Солнце грело почти по-летнему. Попив чайку с дымком с деревенскими безработными рыбаками, Матвей Миронович как пришел по насту, так и отправился до дома. Ива уже пустила почки, на взгорках заплаты свободной от снега земли становились с каждым днем больше. Дышалось легко, шагалось с удовольствием. Митин представлял, как соберется родня, Никанорович, соседи. Выпьют по рюмочке, споют, особенно Никанорович любит народное, свое, что бабушки пели. Так и вышло, как предполагал Митин. Катерина сварила уху из усачей, нажарила сорожек. Оставались в подполе припасы прошлого года. Достала Катерина соленых рыжиков, огурцов, квашеной с клюквой капусты. Никанорыч принес копченого сала. - Ну, с Богом, вспомянем Максима. Пусть легко живет на том свете, - смешался председатель, и все выпили, не чокнувшись, как и полагается. Пели давно забытое, которое нынче нигде не услышишь. Матвей Миронович сбивался, сначала конфузился, но потом пристроился к голосу Катерины, и ему стало так хорошо, как не было уже давно. Курили с Никанорычем в сенках, к ним пристроился Семка. Он не пил и не курил. Председатель подшучивал, что от него скоро мужиком пахнуть перестанет. - Будет, - возражал Семка. - Скоро парень у меня родится, так в больнице сказали. Семена председатель хвалил. Все доильное хозяйство фермы держится на нем. Как закодировался, так подженился на вдовушке. У Серафимы детей не было, хотя замужем была лет пять. А с Семкой сошлись, и на первом же году забеременела. Она сидела за столом, гордо выпятив живот. Или так казалось Митину, у которого с трех рюмок самогона легко кружилось перед глазами. Уходили гости, когда высокие звезды устали перемигиваться. Катерина мыла посуду. Матвей Миронович смотрел на нее со спины и думал, что Катерина красивая, и если бы она не была женой брата, то он, наверно, согласился бы жить с ней, как с женой. Потом укорил себя: дескать, за шестьдесят уже, куда тебя понесло. В Подборенке люди говорили, что Матвей и Катерина уже расписались. Любят в деревне болтать. Однажды вечером Матвей Миронович увидел на столе конверт. Подумал: должно быть, почтальонка принесла. Катерина была еще на дойке. Он взял письмо и почувствовал укол в сердце, когда увидел почерк брата. Адреса не было, но послание предназначалось ему. На конверте было написано: «Брату моему». Матвей Миронович не без волнения стал читать: «Братка, два любимых человека у меня в жизни Катерина и ты. Мне уже недолго жить. Ты один, Катерине с тобой будет хорошо. Живи, братка, прощай. P.S. За Семкой смотри, он парень ничего, но любит выпить, как бы не пропал через это зелье». В эту ночь они спали вместе. Катерина ему понравилась. Он благодарно гладил ее теплое плечо. Матвей Миронович чувствовал в темноте, что она улыбается. Он, отвыкший от домашнего тепла, женской ласки, с благодарностью думал о брате. И после смерти о нем, о младшом, позаботился. Родная кровь, что и говорить. Жаль, поздно начинаешь понимать: нет никого дороже брата, сестры, матери. Все думаешь, что они вечные, что еще успеется о них позаботиться, - глянь, а уже поздно. Пока не намучаешься сам, не научишься ценить доброту других. Матвей Миронович незаметно втянулся в крестьянскую жизнь. Возвращался затемно. По редким выходным косил на дальних лугах вместе с Катериной и Семкой. Лога тоже обкашивали. Под косой краснела земляника, попадались крепкие боровики и маслята. Вечером Семка уезжал, а он с Катериной сидел у шалаша, подкладывая сучья в костер, а Катерина готовила еду. - Айда за стол. Готова уха из петуха, - она ставила миску на пенек. Густо несло духмяным запахом высыхающей травы. Далеко -далеко погромыхивало. Свежело, но дождь едва ли будет - утром была сильная роса. Да и звезды ярки, нет облаков. «Не надо было уезжать с батьковщины. Жил бы с такой же славной женой, как Катерина. Сын бы родился, и, наверное, не один…» - думал Митин.
