Нашей совести сестра
advertisement
Каждому, кто подарил нам счастье Великой Победы, посвящается Автор. УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ! В этой книге известного волгоградского поэта и публициста Юрия Беледина совсем не случайно специальный раздел посвящен народной битве с гитлеризмом и закономерной победе над ним. «Лицо Победы — не плакатно. Оно для каждого — своё!» — говорит автор. С позиций поколения, лично помнящего тяготы той войны, Юрий Беледин поэтически воспроизводит представления бывших тружеников фронта и тыла о том, что дорого и свято, горько и невосполнимо. Это своеобразный духовный пластырь на раны, нанесённые временем. Прежним и нынешним. А новой поросли в семьях юбиляров-ветеранов это как-то поможет лучше понять стариков, стать внимательней и терпимей. Читателю из разряда академичных скептиков не надо искать в авторской манере подражаний Твардовскому, подарившему народу-победителю «Василия Тёркина». Александр Трифонович сам осознанно следовал разговорной манере бывших пахарей, заводчан, строителей, оторванных войной от привычных дел. Кстати, все три раздела книги, вобравшей в себя стихи разных лет, выдержанные изначально в единой стилистике, свидетельствуют не об эпигонстве, а об эстетических принципах поэта. Вспомним бесхитростные, но слегка парадные выступления ветеранов на людях, при встречах с молодежью. Их заметно смущает повышенное внимание, 1 непривычная публичность, хотя и греет душу. Но как они раскрываются, как свободно мысль облекается точными выражениями, когда разговор идет в кругу немногих уже ровесников, единомышленников!.. Юрий Беледин хорошо усвоил это на примере собственных родителей, закончивших войну во взятом Кенигсберге. Ему — одному из детей военного Сталинграда — удаётся кратко и ёмко выразить чувства ветеранов, их взгляды, выверенные далью памяти. И поделиться собственным мироощущением. Не спорить, а именно поделиться. Многое изменилось в нашей Отчизне за 60 лет со дня Победы. Не всё безоговорочно принимается дедами и отцами. Да и нами самими. Тем важнее сейчас, вчитываясь в стихотворные строки книги «...Нашей совести сестра», глубоко вдуматься, что делало народ сильнее и сплочённей. В этом поэзия Юрия Беледина — подспорье надёжное. Если же говорить о личности автора, то уместно привести слова заслуженного деятеля искусств России, художественного руководителя Центра «Конкордия» Михаила Рубцова: «Может случиться, что кому-то из читателей в отдельных стихах послышится некая назидательность. Но ведь автор обращается к себе самому — и только! А если еще подружиться с самоиронией и чувством юмора Юрия Беледина, вникая без спешки в подтекст им написанного... Тогда у читателя с автором может возникнуть и душевное единение... Поистине жаль, что мы порой редко задумываемся над тем, с кем живем рядом, в одно время». Председатель правления Волгоградской городской общественной организации «Творческое объединение работников независимой прессы «Свободное слово» Анатолий КАРМАН. 2 СОБЕСЕДНИК 3 н е уйду в запас, пока живой: строевым сверхсрочник — не обуза. Отмобилизованная муза стала мне подругой боевой. У неё на фальшь намётан глаз, а характер — попросту железный: спорить с этой дамой бесполезно, хоть умри, а ей пожертвуй час. Ох, уж этот мне матриархат! И стихи порой не в радость даже. Напишу, а муза строго скажет: «Разорви! Подальше от греха...» 4 К ак с чувством юмора у вас? Мне подзанять бы не мешало — оно бы, в общем, украшало мой саркастический анфас... А как со временем у вас? Поэт не знает чувства меры, и вам, как узникам галеры, сбежать не даст он через час… А как с наличностью у вас? Взаймы дадите? Без отдачи... Поэту не прожить иначе, он пьёт не только хлебный квас... Короче — ясно вам теперь, на что вы сгоряча решились. Пока рассудка не лишились ищите запасную дверь... А кто останется — тому досуг наедине с поэтом дороже посиделок где-то без пищи сердцу и уму! 5 с кажите, кто тасует стёжки: какую выстлать и кому? Меня встречали по одёжке, а выгоняли... по уму! Рождённый резать безоглядно — лизать не может. Хоть казни. Считал по молодости: «Ладно, ошибся дверью — извини...» С годами понял без подсказок: не перечесть двойных дверей, как у Шахерезады — сказок, где тот в фаворе, кто хитрей. Сегодня сталью, а не кожей обиты двери неспроста... И резать сталь — себе дороже. Я начал с чистого листа! 6 я — голый король перед чистой бумагой: её не обманешь словесной отвагой. Бумага всё терпит, но мстит прямотой — бездумье при всех отразит... пустотой! Я — голый король перед девушкой юной. Заставить звучать замолчавшие струны сумеет, конечно, она без труда. Но будет ли стройным дуэт? Никогда! Я — голый король перед шайкой бандитов, которым наличность важнее кредитов... Я — голый король перед буйной толпой, которой не терпится ринуться в бой! Я — как ни крути — перекатная голь. Одно утешает: я всё же — король! 7 Е ели вам посмеяться охота, дайте мне Росинанта, копьё— я сыграю для вас Дон Кихота: лицедейство — призванье моё. Но не ждите, что «ряженый» будет с ветряками сражаться всерьёз. Хватит с вас, что на жертвенном блюде он разбитое сердце принес. Зная цену коварства синьоров, он пытался учить их добру, а народ — удержать от раздоров... Не пришёлся нигде ко двору! Изменила ему Дульсинея с Санчо Пансой: «Подумаешь, грех!» Дон Кихоту они, не краснея, клятву верности дали при всех. Вам над кем посмеяться охота? Над печальным идальго? Ну что ж... Я сыграю для вас Дон Кихота, презиравшего деньги и ложь. 8 н е хочу я ни пальм, ни магнолий, даже цитрусовых не хочу... Сплю и вижу ковыльное поле. Зря не верите... Я не шучу. Я наездился вдоволь по миру и по горло экзотикой сыт. Я запру городскую квартиру, брошу там календарь и часы, я не стану оттягивать плечи, под завязку набив вещмешок, я отправлюсь пешком в междуречье, взяв с собою один посошок, я доверюсь случайной тропинке, большаки обходя стороной, отдохну в неглубокой ложбинке, пережду там полуденный зной... Муравейник мне город напомнит бесконечной своей суетой, улыбнусь я, и станет легко мне от единственной мысли простой: «День-деньской я свободен, как ветер, высота и простор — для меня! Если кто-то мне должен на свете, — я прощаю до судного дня...» 9 У хожу я налегке из дома и беру в попутчики рассвет. И пускай дорога незнакома. И пускай совсем дороги нет — мне бы только поскитаться дольше, как велит кукушка вдалеке, мне бы только выловить побольше серебра во встречном ручейке, мне бы только нашептаться с лесом, в травах, обессилев, утонуть, мне бы только наглухо завесить шторами дождя обратный путь, мне бы только старые заботы растерять в берёзовом раю... Жаль, что от субботы до субботы я себя таким — не узнаю! 10 в белых варежках — лапы сосновые, в белых валенках — ножки берёз и над ними алмазной подковою месяц юный — зазнобушка звёзд. А вокруг тишина вековечная, только сердце считает шаги... До утра прогуляю беспечно я и вернусь на витые дымки. Эта ночь, словно девушка, чистая и рассвет бесшабашно-хмельной — где бы после ни побыл туристом я — неразлучны во мне и со мной. И родят мне второе дыхание, и откроют мне клады сердец, и подскажут слова покаяния, и расплавят печали свинец. Если где-то нежданно-негаданно мне вопрос зададут напрямик: «Много ль сердцу для радости надобно?» не отвечу. Еще не постиг... 11 К ак опишешь ты мороз с луною, песню бесконечных проводов, за сердце берущее степное полымя закатов? А садов, по весне слепящих белым цветом, стойкий аромат? А голоса жаворонков в небе знойным летом? А озёр запавшие глаза? Как опишешь дождик полосатый, что слезами радости лицо оросит, потом умчит куда-то сеять счастье? Как поймать словцо, чтоб поведать на другой планете обо всем, что чувствуют цветы? А никак! Оставь потуги эти — не последний и не первый ты... 12 Е сли 6 мог, то ходил бы в парную я не дважды в неделю... С утра еже-днев-но! И соболезную тем, кому не велят доктора. Это — сказка времён первородства, череда безгреховных утех: и апломб, и привычное скотство отбирает парная у всех! Голос совести шепчет ехидно о неправедно прожитом дне... Нестерпимо становится стыдно, до мурашек на голой спине. Я берёзовый веник распарю, дверь парилки плотней притворю, ягодиц толстокожую харю без пощады за всё отпорю! Эвкалиптом и мятой лимонной, не скупясь, я в парилке поддам, и в душе моей неугомонной запоёт неженатый Адам... 13 X орошо-то как, Господи, стало: ни звонков, ни газет, ни «ти-ви»! Как ушедшему в скит и пристало — плюнь на всё и бездумно живи. Самых тягостных дат вереницу зачеркни беспощадной рукой и обильнее потчуй синицу, журавля больше не беспокой. Собеседника лучше не сыщешь, чем ты сам: не болтлив, не алкаш, мышьяка не подсыплешь ты в пищу, из-за денег себя не предашь. Сколько длиться обету молчанья, неучастья в потехах земных? Сам решай. Но печать одичанья всё заметнее для остальных... 14 ш лёпаешь по лужам босиком, солнце греет рожицу твою... Ты ушёл, а я ещё стою: как ты мне понятен и знаком! Если встретишь дядю невзначай, что стоит, смешно разинув рот, — знай: тот дядя от своих забот задал прямо в детство стрекача! 15 И з вечных тем семи грехов лишь зависть выбирая, дождусь анафемы «верхов», а от «низов» — костра я... Гнездится зависть по углам в чертоге и лачуге: помеха праведным делам, отрава на досуге. Пред ней бессилен и дурак, и тот, кто мыслит здраво, — участники бескровных драк и долгих битв кровавых. Кому её слепая власть хоть иногда претила, того прожорливая пасть еще не поглотила! И сотворивший род земной завистников карает... Выходит, чёрт всему виной — он нами и играет! 16 д елу всецело душу и тело слепо вверяем и козыряем: « Встанем-ка смело над чудесами. Всякое дело — это мы сами!» Как на уроках, пишем усердно: «Дело жестоко и милосердно. Испепеляет и закаляет. И ослепляет, и исцеляет...» Жизнь пролетела — каждый решает: «Всякое дело нас украшает?» Опустошились разум с душою, если вершилось дело... чужое! 17 «А всегда ли мягкость — доброта?» «А всегда ли доброта — во благо?» «А всегда ли благо — прямота?» «А всегда ли прямота — отвага?» До чего мы на людях умны, до чего мы скоры на ответы! И не замечаем, как смешны, если сами глубоко задеты: мы спешим к таким же знатокам за категоричным приговором и пускаем счастье с молотка, веря в суд поверхностный и скорый. И пеняем на судьбу потом. И опять спешим — даём зароки... Тот, кто не грешил таким судом, — камень брось в меня за эти строки! 18 «М ужик до старости — дитя!..» Тут нашим бабонькам виднее: они годами, сатанея, нас нянчат, для себя растя. А нам не хочется мужать — держаться за подол удобно, ещё бы жить — внутриутробно и там... развода избежать! А на работе — высший шик крутить романы то и дело (коллеги шепчут обалдело: «Вот это ты даёшь, мужик!»). Одно хреново: пожалеть нас будет некому на свете, когда домой не пустят дети и пожелают... околеть. Одумаемся, мужики, покуда время не припёрло, и песне собственной на горло поставим бабьи каблуки! 19 О т огня, от петли, от воды ни один из нас не застрахован: нас толкают в объятья беды те, кто нами сейчас очарован, те, кто ждёт ежедневных чудес, постоянства, любви небывалой... Дорогие, спуститесь с небес! Вам печального опыта мало всех сжигавших поспешно мосты, всех искавших покрепче верёвку, всех, кто в омут нырнул с высоты, всех, кто молится на поллитровку? Вряд ли счастлив был Пигмалион с Галатеей. Ожившей... Земною... Он бы отдал потом миллион за развод с этой девкой дрянною! Только разве повинна она в том, что скульптор придумал кумира? Пейте чашу иллюзий до дна перед тостами брачного пира... 20 п ростое, казалось бы, дело: влюбись и живи не по лжи, в гармонии душу и тело до смертного часа свяжи. Но всё это — фата-моргана, а проще — банальный мираж. Творец наш пустил интригана под кущи, не знавшие краж, и с райских высот покатилась телега с горшками по пням... С тех пор что-нибудь изменилось? Ты радуйся считанным дням, когда задремал искуситель, когда не по лжи и без склок... Когда ты — не жалкий проситель у злых многоопытных ног! 21 Япостроил хату с краю к удивлению села. С кем я сплю, во что играю — это всё мои дела! Сам до сплетен не охочий, я отвадил без труда тех, кто может среди ночи влезть без мыла... хоть куда. Жил спокойно, в ус не дуя, как за пазухой Христа. Но однажды на беду я не захлопнул ворота... Хата заполночь сгорела. Подчистую! В полчаса! А село перины грело, не успев продрать глаза. Кто сегодня без греха-то, выбирая, где как жить? Снова будет с краю хата — значит, одному тушить! 22 п оражал хладнокровьем. Был вынослив, как вол. Пошатнулся здоровьем... Отрубился, как кол! А причина простая не имей сто друзей: налетают, как стая, волокут в Колизей - стихоплет - гладиатор обречён ублажать полный амфитеатр. И нельзя убежать! Пей до полной победы или падай под стол! Вот отсюда — все беды. Дайте мне валидол... 23 н е дыши мне в затылок, земляк молодой, и распитых бутылок моих чередой не пытайся измерить греховность мою, можешь на слово верить: без тоста — не пью и не пью никогда натощак и с утра, если скрутит беда — хватит мне и ведра, а без веской причины и в рот не возьму... Поддержите, мужчины, втолкуйте ему: если взыскивать строго за грех пития, то понятно и Богу, что — праведник я! 24 н а посошок не только пьют, экспромты походя даря. На посошок едят кутью, «мир — праху» тихо говоря. На посошок о ремесле покойного напомнит друг, как о крыле, как о весле в дни испытаний и разлук. Целуют в лоб на посошок, скороговорку припася, чтоб скрыть отчётливый грешок, другому душу унося... На посошок самим себе мы оставляем взлёт мечты, и я бы кончил век — в избе, где каждый день мне рада ты! 25 У лёгся йог на битое стекло — я сам колол бутылки на простынке, — и ни кровинки после не стекло по розовой, в сажень косую, спинке! Меня он тело закалять учил, втолковывал премудрости Востока, но вдруг душой на мину наскочил и понял, как Судьба порой жестока. Спиной — в стекло, ногами — на костёр! Теперь и я, как йоги, всё умею. Ещё бы научиться под топор Судьбы жестокой не подставить шею... 26 К огда приходит мудрость? В тридцать пять? Иль в пятьдесят? Никто тебе не скажет. Она — из тех, кто может опоздать, а может обойти сторонкой даже... Я дам тебе проверенный совет: не говори другим, что ты с ней дружен. Со стороны виднее — так иль нет. Солжёшь — и вовсе ей не будешь нужен. А если хочешь, чтоб она пришла, ищи её в других, цени, как можешь, но только не загадывай числа, когда тебя ей осчастливить тоже. Она придёт без стука. Без звонка. Придёт к тебе. А ты и знать не будешь: в себе не распознать её, пока её в тебе не распознают люди... 27 С тихи он плел до пошлости красиво, бумажными цветами шелестя, а я пытался мысленным курсивом пометить, где прорежется душа... А бедная душа сидела в пятках и, не дыша, ждала, когда пиит её возьмет за горло мёртвой хваткой и на бифштекс привычно расслоит. И глубина его реки словесной не доходила даже до колен, но цвет интеллигенции окрестной без выстрела готов был сдаться в плен. Прекрасный пол вникал благоговейно, а сильный пол улыбки расточал, и вкуса третьесортного портвейна в его стихах никто не замечал. Они — из «новых». Их свела «тусовка». В ценители поэзии рядясь, не чувствуют они — где подтасовка. Их Пушкин умер, так и не родясь! 28 М ы часто врём самим себе. Другим мы тоже врём безбожно. Хитря... От скуки... По злобе... И без вранья прожить нам сложно: «Весь мир — театр», — сказал Шекспир, а мы в нём, стало быть, актёры. Враньём разят точней рапир все Мельпоменины бретёры! А если кто-то бросит врать — «блаженным» наречём навечно и не забудем покарать, хоть это и бесчеловечно. Так было, есть и будет впредь, к конфузу моралистов строгих. Но, перед тем как умереть, на исповедь тянуло многих... А если б исповедь дала малейший шанс начать сначала, какая жизнь нас всех ждала, насколько б всем нам полегчало? Наивно попусту гадать: словам Всевышний знает цену, и потому нелепо ждать второго выхода на сцену! 29 О н даст мне сто очков вперед в вопросах чистого искусства. Он ни на йоту не соврёт, сказав про родственные чувства, ведь в наших судьбах, чёрт возьми, так много сходного случалось... Но чёрной кошкой меж людьми проходит этакая малость: я — экстраверт, он — интраверт, он под себя гребёт умело. В его меню я — на десерт, как только нагуляю тело. И, чтобы зря не рисковал, познав корыстную натуру, я возведу защитный вал, оставив только... амбразуру! 30 П усть не выдержали испытаний в пути те, кому подставлял безоглядно плечо, пусть уже не придут и не скажут «Прости!» те, кто в верности клялся всегда горячо, — не сумею я переиначить себя, отвернуться, замкнуться, в сторонке стоять, если кто-то споткнулся, судьбу торопя... Я плечо — безоглядно — подставлю опять. 31 К ак сумасшедший, пляшет за кормой весь небосвод, когда болтанка в море... Сейчас вспорхнуть бы и лететь домой, со средиземноморским шквалом споря! Но самые крылатые мечты меня до дома донести не могут. Не избежать круизной суеты, не сократить обратную дорогу. И снова мне, как белке в колесе, на берегу и палубе крутиться. Ну почему я — не такой, как все, кто не спешит из «рая» возвратиться? 32 Т естами Айзека проверяют интеллекта коэффициент. Англичанину не доверяет только... психиатра пациент! А с талантом дело посложнее (я о гениальности — молчу): есть он или нет — кому виднее? Я давать советы не хочу, но давно усвоил: тот, кто может разглядеть непризнанный талант, для меня всех «интелей» дороже, он среди алмазов — бриллиант! Он все уши о чужой удаче прожужжит, мешая вам уснуть, он же первым, не стыдясь, заплачет, проводив талант в последний путь. Нет таланта в «чистом виде», братцы, без души он — просто интеллект. Не помогут никакие святцы, если у кого... недокомплект! 33 н епреложен закон Бытия: всё вернётся на круги своя, и не стану загадывать я, где прервётся моя колея, сколько песен хороших пропеть суждено мне с друзьями успеть, сколько подлых наветов стерпеть, сколько ради подачек корпеть... В новой жизни, хочу — не хочу, я всё то же сполна получу! 34 Г де конец моей дороги? Лучше этого не знать... Неуёмны Козероги, не любители стенать. Биты в дело и не в дело. Кем? Да Бог им всем судья… В синяках душа и тело, но без порчи от вранья, пресмыкательства и фальши столько, сколько суждено, Козерогам жить и дальше. Остальным скажу одно: можно верить иль не шибко гороскопу, как и мне, но не делайте ошибки — Козерог всегда в цене!.. 35 К осенним далям семеня, уходит лето от меня... А будет ли ещё хоть раз усладой для усталых глаз? На углях спящего костра я до неблизкого утра успею трижды погадать: не обойдёт ли благодать и даст ли жизнь отсрочку мне от растворенья в тишине? У лета ровно через год и без меня полно хлопот... 36 Я впалой грудью чувствую косу, наточенную для меня безносой... Ответы получив на все вопросы, я молча к месту казни крест несу. Когда-то горы покорял шутя — теперь равнину им предпочитаю... Когда-то думал: женщина — святая, теперь — один, измены не простя... Когда-то было нечего носить — теперь обновки моль спокойно точит... Когда-то был с друзьями дни и ночи — теперь у них воды не попросить... Мораль? Опять банальные слова: безносая с косой всегда права! 37 ж изнь в посконно-кондовой глубинке — как в прозрачной речной глубине. Виден прямо с завалинки мне сорт любой человечьей начинки: кто воздвигнуть готов обелиски в честь набравшихся мужества жить, а кому за любые гроши ближе климат ушкуйства и сыска. Было. Есть. И пребудет! Осталось жить при этом всего ничего. И сегодня мне жаль одного: мною сделана самая малость... Покупных славословий у гроба не озвучит, я знаю, никто. Бессребреник скажет про то, как спартанцами жили мы оба. Вечно нежась на облачном ложе, буду я на живущих взирать, утешаясь: меня замарать, слава Богу, никто здесь не сможет! 38 С оучастники нашей хроники — бескорыстные соглядатаи, собеседники, собессонники, юрисконсульты и ходатаи! Не упомнить всех. К чёрту имена! На миру, средь вас, даже смерть красна. Люди добрые, я обязан вам тем, что избежал многих волчьих ям. Но сегодня я в четырёх стенах, ни позвать мне вас, ни послать мне вас... С глазу на глаз — я и мертвящий страх, как случается в предмогильныи час. Я ещё могу думать и курить, но ни сигарет, ни раздумий нет… Жаль, что не могу передать привет. Жаль, что не успел отблагодарить 39 н а тумбочке негромкий репродуктор вещает о всемирных новостях, а за окном — хранилищем для фруктов — в зубах весны сосулечки хрустят. Лежишь пластом в больничном каземате, а жизнь несётся мимо, как экспресс, — не силься догонять ее, приятель, в пижаме ты, в трусах ли или без... 40 п рощайте! Я вам не потатчик... Живите, как жили, и впредь. Я вам не резиновый мячик, чтоб ваши удары терпеть. Прощайте! Прости вас Всевышний. А мне надоело прощать. Я понял: надежды излишни. К чему бытие упрощать? Прощайте! Я тоже не ангел. Но клятвопреступники — вы: за деньги скупаете ранги под «крышей» матёрой братвы. Прощайте! Пусть будет непросто, пусть бедствовать я обречён, зато в ухищреньях прохвоста не буду никем уличён! 41 Б удь по-вашему: всё относительно, изречённая мысль — это ложь (Фёдор Тютчев подметил пронзительно, словно в масло вонзив острый нож). Мне бы в детство вернуться частично (но не впасть, как впадают в маразм), и меня, Роттердамский Эразм похвалил бы за глупость публично. А когда надоест даже детство и услышу я ангелов хор, закажу я в обмен на наследство напоследок «Шопен. Ля минор»... 42 О т простого — к сложному. А потом — обратно... В жизни и в поэзии нет других дорог! Но, совету ложному внемля многократно, я из-за депрессии пропускал урок. Усложнял до глупости и любовь, и строфы, был слепым со зрячими, с добрыми — скупцом... Мудрости не обрести, не пройдя Голгофы, не пресытясь плачами, не смирясь с концом! 43 д аже замкнутый круг — это просто топтанье на месте. Даже преданный друг — это тот, кто не брезгует лестью. Даже страшный конец — это только конец унижений. Даже тот не боец, кто ещё не знавал поражений. Даже праведный путь — это множество тропок окольных. Даже сильная грудь — это плоть, закалённая болью... 44 Б » о \ ' ылых желаний царственный наряд сегодня — просто ветхая одежда. Ни ВЕРА, ни ЛЮБОВЬ не говорят высоких слов, когда молчит НАДЕЖДА. На склоне лет её скупую речь воспринимаешь как благословенье на полный вдох, которым пренебречь — и ускользнёт последнее мгновенье... НАДЕЖДА после ВЕРЫ и ЛЮБВИ нас оставляет у черты фатальной. И как её обратно ни зови — ни жди, как примадонны театральной, ни первой, ни последней не умрёт НАДЕЖДА, и пословице не верьте! ЛЮБОВЬ и ВЕРА не спасут от СМЕРТИ, сверяющей с НАДЕЖДОЙ свой черёд... 45 К акой в оценках разнобой... Уймитесь (чтоб вам было пусто!): не для меня топчан Прокруста — я остаюсь самим собой. Гекзаметром, верлибром вас я мог бы потчевать часами, водить вас за нос словесами и выжимать слезу из глаз, метафорами щекотать, аллегорическим туманом потрафить мэтрам-графоманам и в унисон защебетать... Не грех вам у себя спросить, чем узкий круг сродни болоту? Я комплиментов позолоту презрел. Меня не искусить! 46 п ереплёта жёсткие объятья — как петля на горле у стиха... И ночами бодрствую опять я ради искупления греха. Нехотел я мыслям строить клетку, но иначе как их удержать? И на лист бумаги, как на ветку, певчих птиц пытался я сажать. Сам себя я ставил на котурны, а у мысли крылья подрезал и косил в канон литературный — друг смелее смелого сказал? Вышла книжка. Скатертью дорога! От меня не скроешь хромоты... Только мысль, как птица-недотрога, дразнит с недоступной высоты. 47 н а всех угодить невозможно. Я пробовал. Бросил! Устал... Один — «за» глюкозу подкожно. Другой — «за» бездонный бокал. А третий — «за» гомеопата. Четвертый — без мяса живет. А пятый, как топку, лопатой весь день кочегарит... живот. Со всеми и с каждым стихами к согласию думал прийти, но жрали меня с потрохами! (Эстет, если можешь, прости.) Теперь я не жду одобренья. Пусть узок сочувствия круг. У каждого стихотворенья найдется и недруг, и друг! 48 ЗЕРКАЛО 49 И ум... И честь... И совесть... Но не чохом, а каждому! Включая и вождей... Причём — на каждый день. Тогда б эпоха не превратилась в кладбище идей. Пусть я — идеалист. Пусть в мире этом и ум, и честь, и совесть — звук пустой. Пока дышу — надеюсь, что с рассветом наступит век прозренья золотой. Но снова — бой! Покой нам только снится, и дыбится российская земля. И человек с ружьём за Синей птицей охотиться выходит. Из Кремля... 50 В ы на Голгофу не взбирайтесь, неся под мышкой модный крест, и в страстотерпцы не старайтесь себя зачислить. Под арест никто вас брать не станет ныне и уж подавно суд вершить: вольны вы шастать по пустыне, средь сильных мира мельтешить, вопить о горестях народных, клеймить заевшуюся власть... Изображая благородных, вы — наша новая напасть, вам не зазорно красть чужое: идеи, славу, даже крест, а нас обвешивать лапшою, как засидевшихся невест. Цель у «спасителей Расеи» до неприличия проста: хотят при жизни фарисеи нам заменить собой... Христа! 51 М атфей сказал, что никакого проку от власти над народами тому, кто был подвержен тайному пороку — живую душу заточил в тюрьму. Евангелист владыкам в назиданье изрек, что тот, кто душу растоптал, себя обрёк на вечное страданье, какой бы он ни занял пьедестал. Уверен, вам и без Матфея ясно: своей души безжалостный палач — хоть трижды царь! — надеется напрасно к исходному вернуться. Плачь — не плачь… 52 Я не был зеком зоны заполярной. Мне зубы с корнем не рвала цинга. Не жёг я сердце вахтою ударной. «За Сталина» я не громил врага. Меня не приговаривали к «вышке». В президиумах спать не довелось. Всё это мне известно понаслышке. Но всё с судьбой моей переплелось. И те, кто завтра нам отводят снова роль «винтиков» в истории страны, дотянут ли до кормчего стального? Но проклятыми стать обречены! Клеймить их будут собственные дети, а на могилах вырастет бурьян... Простой урок былых десятилетий. Чем обернётся он для россиян? 53 Ч то такое «текущий момент» в русле нашей рутинной текучки? Кто-то ставит свой эксперимент на стране, доведённой до ручки. Кто-то нам открывает глаза на минувшее с видом пророка. У кого-то летят тормоза и кончается гонка до срока. Нет «текущих моментов» у нас — есть суждения и кривотолки, как в отделе отборных колбас: видит око — да зубы на полке! 54 п ретят вам мои прозаизмы, которые «портят стихи»: вы переросли атавизмы и к прозе житейской глухи, с иронией из-под ладони взираете молча на «плебс» и морщите нос, если кони уронят горяченький «хлеб-с»... Эстетские ваши пассажи не могут не вызвать тоски: тогда отрицайте, что даже, пардон, с унитазом близки. Откуда такие берутся? На чьих вырастают хлебах? В высоких «предбанниках» трутся, бить учатся в спину и в пах, рыбалку и с девочкой баньку, и водочку с чёрной икрой в момент сгондобят «ваньки-встаньки», услыша команду: «Устрой!» Хранят и ключи, и секреты годами, покамест верны. Вакансии есть — и клевреты в начальничий клан введены! А дальше... С начала читайте, как сказку о белом бычке, и будьте мудрей — не хватайте наживку на ржавом крючке... 55 «А бывалыч... А намедни... А надысь... А вдругорядь...» Ностальгические бредни? Чьим аршином измерять. «Было горше...» «Было слаще...» Сор словесной скорлупы. «Горше!» — глас руководящий. «Слаще!» — голос из толпы. И на митинге вчерашнем не сошлись они в цене. «Если голос свой отдашь мне, он окупится вдвойне». «После выборов не дашь ты на разживу ни рубля. И, как было не однажды, снимешь шкуру опосля». Мы себе познали цену, расхрабрились — не узнать: то не вытолкнешь на сцену — то со сцены не согнать... Что осталось от загадки — веры в доброго царя? Захотим — и взятки гладки — сдыхаем поводыря! Но сторонних удивляют перемены на Руси: слово за слово — стреляют, нравы — Господи, спаси! Правды нет в ногах? Подавно нет её и в головах. На словах всё было славно. Обожглись мы — на правах! 56 Т ерзают нас противоречья мира! Но... с другом — не дружим, а с недругом — пьём... Мы сами сажаем на шею кумира, л анафеме — мы же его предаём... Звериный оскал — это тоже улыбка, её от людской отличишь не всегда. Но дорого стоить нам может ошибка — исчезнешь, как в тридцать седьмом. Без следа. Не в камере и не нарах ГУЛАГа — в разборках «крутых» и пришпоривших власть. ...Стоит бедолага у старого флага. Но в новой игре ему в масть не попасть... 57 Я на себя труда не взял бы живописать о том, как мы бесправно жили в «царстве тьмы»: всё это — холостые залпы. Стрелять — так уж наверняка, гремучей смеси не жалея на тех, кто замыслы лелеет взирать на «быдло» свысока. России после многих смут сегодняшняя — не в новинку. Друзья народа на «глубинку» надели поновей хомут... С кого начать, по чьей вине опять в чести Наполеоны? И кто откликнется на стоны, когда засядет нож в спине?.. 58 м ы слишком поспешно свернули с наезженного большака и сами себя обманули, поверив в коренника, и грешных десятилетий сегодня нам жалко до слез, и нынешнее лихолетье сломает немало колёс... Швыряемся мы векселями, транжирим дорожный запас, мечта обрастает нулями и оторопь — в каждом из нас: куда же ты мчишься, Россия, снося верстовые столбы? И где задержался Мессия — предвестник счастливой судьбы?.. 59 Ж изнь — совсем не лотерея: вот — тайга, вот — три сосны… Но с рожденья и старея мы блуждать об-ре-че-ны! Чей-то опыт — не указ нам, даже собственный — не в счёт! Лезем в пекло, хоть и ясно, что и как там припечёт... Кто нам помешать сумеет век ломать свои дрова? Ждём: Россия поумнеет. Поумнела? Чёрта с два... 60 п исатель-классик нас предупреждал: «Они намного ближе к коммунизму, награбив изначальный капитал, наевши безразмерную харизму и задницы свои, как в унитаз, пристроив в государственное кресло, поплевывая сверху вниз на вас, следя, чтоб «чернь» им на глаза не лезла...» Нас выбивают из большой игры. Уже в расчёт не принимают даже, что бедные молчат до той поры, которая за них «Что делать?» скажет! Опять сойдёмся на передовой? И гвардии знамёна поменяют? У нас не всё в порядке с головой? Но даже рыба с головы воняет... 61 В Купе подсел казак из Армавира. Разговорились без обиняков: какой ценой достичь в России мира, как одолеть засилье дураков, как глушат две российские напасти издревле наши светлые умы — в палатах государственных тьма власти, а в глухомани власть кромешной тьмы, как завели в дремучий лес законы и как воруют все, кому не лень, и как в столице старые иконы на новые меняют, что ни день... Грозит накрыть словесная пучина нас всех, как в океане острова. Ни дать ни взять приблизилась кончина! В который раз? Россия всё жива... 62 П овинуйся персту Провиденья: ты — заложник без явной вины с рокового момента рожденья на земле нашей странной страны. Ты — заложник начальства. И близких. И жены. И друзей. И врагов... Не дай Бог испытать тебе риска стать заложником боевиков! И гадать, кем ты будешь заложен, — бесполезное дело, поверь. И счастливый исход невозможен, потому что пленил тебя зверь. Зверь в обличье людском беспощаден даже к тем, кто ещё не рождён. Воплощённое ада исчадье — в безнаказанности убеждён этот зверь среди дня или ночью. Но в открытом и честном бою все не раз убеждались воочью, как дрожит он за шкуру свою: от возмездия за злодеянье зверь себя заслоняет... тобой. Провиденье, ускорь воздаянье за крутой беспредел и разбой! Я — не мистик. Я сроду им не был. И сейчас убеждён, что мудрей уповать не на милости неба, а на уничтоженье зверей... 63 Н е спите, если горе за стеной, кого бы это горе ни коснулось (сегодня обошло вас стороной, но как бы, передумав, не вернулось...). От горьких слез набухли облака, от горьких слов сердца отяжелели. Соседи схоронили паренька, привыкнуть не успевшего к шинели. Он присягнул прикрыть собой страну, а был убит растяжкой на Кавказе, но кто за это на себя вину берёт? В патриотическом экстазе бессчётно заходились болтуны. Но не было их в нужную минуту, чтоб отвести несчастье от страны, не втягивать народ российский в смуту. Не спите, если сытый словоблуд на сон грядущий верещит с экрана. Готовьтесь — дни тревожные грядут, а, значит, всем нам расслабляться рано. 64 Я иду по России с сумой... Боже мой! Обступает меня нищета... Неспроста! Кто ответит за слезы сирот? Не народ! Кто Россию сумел обокрасть? Только власть! Почему нам всевидящий Бог не помог? Власть — от Бога! Так пелось всегда. Вот — беда! Но за властью стоит сатана... Чья вина? 65 С тарики привычны к чудесам. И к ошибкам молодости — тоже. Но послушай, что их нынче гложет, — будешь реже ошибаться сам. «На тебе живого места нет: с головы до пят — чужая мода, а она — не прихоть сумасброда, ею водят за нос целый свет. Ты не всё открыл в себе самом, но тебя уже хватают цепко и дают готовые рецепты, приучая жить чужим умом...» Ты присядь на вытертый насест и уважь, послушай без амбиций стариков — хранителей традиций. Их брюзжанье — их нелёгкий крест. 66 Н е дни, а вехи нам идут в зачет... А вехой может стать одно мгновенье! Но жизнь моя размеренно течёт, сцепляя дней нервущиеся звенья. Ничтожен риск мгновений роковых, пока лежишь на полосе нейтральной. Но я решил: снимаю часовых!.. А если встретит вдруг огонь кинжальный? А коль не встретит... Стариной тряхну и покажу окопную сноровку... Я ввязываюсь в странную войну, нося с врагом одну экипировку! 67 «Остановись на полдороге, Доверься небу, как судьбе, Подумай если не о Боге, Хотя бы просто о себе... О человек, чьё имя свято, Подняв глаза с надеждой ввысь, Среди распада и разврата, Остановись, остановись!» Е. Евтушенко. Т ы прав, Евгений Евтушенко, но пялиться на небо — грех, когда Россия, как лишенка, как брошенный червям орех, когда корыстная паскуда печётся о своей мошне... Мы не дождёмся ниоткуда спасенья попранной стране. О Человек, чьё имя свято, оставь в покое небеса, бери метлу, бери лопату, но главное — разуй глаза! 68 в Поволжье голод. Мать троих детей на младшенькую руки наложила... Вокруг — не счесть неправедных смертей. Вчитаешься — кровь леденеет в жилах! Простил ли Бог? Об этом не узнать. Да и неважно для меня, поверьте. Но как жила с грехом на сердце мать, которая двоих спасла от смерти? Архиву нет нужды тебя щадить. Архив не подбирает выражений. Не хочешь поседеть — не приходи, не зарывайся в летопись лишений! А мы клеймили из последних сил каких-то каннибаловпапуасов… Но их судить никто нас не просил и собирать для них съестных припасов... Под музыку грядущего плясать мы учимся со спящими мозгами, историю свою переписать мы по-холуйски предлагаем сами. А что потом? Архив ответ даёт, который 69 нелицеприятно ясен: чем хуже знаешь прошлое своё, тем больше ты Отечеству опасен! Равноправия и на погосте не бывает по нашей вине. На Земле мы — случайные гости, и прожить бы нам век в тишине... Глаз попучить приходим к могилам, гомоним, переплюнуть стремясь, а когда это нам не по силам, дружно месим словесную грязь! Есть в природе закон равновесья – всем нам светит погост неспроста… Вдвое глубже прочувствовал здесь я, как смешна у могил суета. 70 к остюмы... Костюмы... И кейсы в руках. Не все — толстосумы, но все при деньгах. Мусолят о бизнесе байки, сложившись на галстук... фуфайке Их бизнес несложен, когда есть товар: продал подороже — снимаешь «навар». Фуфайка с утра и до ночи о новом товаре хлопочет... Как могут идти у фуфайки дела? Того и гляди — оберут догола. Уставший работать голодным удавится галстуком модным! Костюмы газетам дают интервью, как дарят раздетым обновку свою. И грузят для нас за кордоном удавки — вагон за вагоном... 71 В итринный блеск слепит глаза. Реклама — сногсшибательна! Любые прихоти «туза» здесь выполнят старательно... А под витриной, у стены, лежит старик, как мумия. Кто о его споткнется сны — голодные раздумия? Кому он нужен, этот дед, бездомный, обезволенный? Прозрачен, в общем-то, ответ — свободен выбрать долю он: свободен был разбогатеть (да не дала порядочность...), свободен нынче умереть, творя молитву благостно. Свободен? Слово каково! А человеку хочется быть нужным здесь, пока его земная жизнь не кончится. 72 П лохо ли иметь ума палату, кучу денег, дачу, лимузин? Но берёшь треклятую зарплату — стороной обходишь магазин... Что там делать с честными рублями? От смущенья глаз не подниму. Подавитесь вашими «салями» — я бульонных кубиков возьму! Бог ума палатой не обидел — и почище дал, и посветлей. Подбодрил: «Всё будет в лучшем виде». Я ему поверил. Дуралей. Почему неважные дела-то? Скрыт в простой пословице ответ: если у тебя ума — палата, дури — степь уральская... Привет! 73 Ч его нам бояться на свете? Се бя! Если хочется жить... Мы — как неразумные дети: до одури любим крушить, повывернуть всё наизнанку, рули и колеса сломать, а после удариться в пьянку с закускою «мать-перемать»! «Когда им всё это наскучит и кто для них — авторитет?» — заморских мыслителей мучит «загадочный» менталитет... Нагрянуло время другое, хоть бейся башкой о косяк: хозяин оставит в покое хмельного: «Спивайся, босяк...» А трезвым подтянет подпругу, навьючит до хруста в хребте и пустит галопом по кругу, навстречу... пропитой мечте! 74 Н а ветрах перемен указатель дорог, будто флюгер, менял направленья. А властители душ в свой костёр, видит Бог, побросали нас, словно поленья. Если сломан хребет — горб растёт на душе. Но прописан нам... психоанализ. Ну а цвет авангарда уже в кураже: подавай ему гемодиализ! Если Синюю птицу дальтоник ловить соберётся нам на угощенье, он захочет потом целый свет удивить, подоив и... козла отпущенья! 75 Б юст. Обелиск. Плита. Цветы. Немая суетная дань... Но если б с горней высоты усопшему велели: «Встань!», то снова б каждый доказал, как много может человек, который истово дерзал весь свой нерастяжимый век. Дерзал герой. Дерзал подлец. Один — чтоб гениев растить, другой — чтоб их же, как овец, остричь или под нож пустить. Один — чтоб строить города, другой — чтоб выбрать лучший дом и поселиться навсегда... Не знаю, как на свете том им дальше сосуществовать, а здесь — в любые времена за шанс создать или урвать шла бесконечная война. Их уравнял один погост... Но их наследники — враги. Опять проблема в полный рост: кому с кого взимать долги? 76 Г оспода! Вы неплохо по-русски говорите, когда на столе вдоволь выпивки, вдосталь закуски и компания навеселе. Как вода незатейливой речки, мысль прозрачна. И радуют слух самоцветные чудо-словечки в перепалке «крутых» молодух. Смесь английского с нижегородским не подходит такому столу — будет выглядеть блюдом уродским, будет визгом гвоздя по стеклу... 77 О седлый человек не замечает, как обрастает барахлишком впрок. А снялся с места — и уже не чает, как побросать вериги вдоль дорог. Да разве бросишь? Да жена убьётся, родне закажет поминальный плач: — Мы вкалывали, кто-то разживётся и скажет не «спасибо», а «хохмач»!.. Затюканный женою и вещами, мне жаль тебя, зажиточный собрат. Когда однажды станешь ты мощами, пойдет душа за барахлишко в ад. Не в тот, который осмотрел Вергилий. Страшнее ад забвенья средь живых: твой скарб поделят прямо на могиле и скажут: «Что он видел в жизни? Псих...» 78 К то-то кается... Кто-то грешит... Но никто умирать не спешит, потому что никто никогда не вернулся поведать сюда ни о яблоках в райском саду, ни о сере, кипящей в аду... Может, правда, а может быть, чушь миф о переселении душ всех усопших — в младенцев земных, не деля на чужих и родных... Нам внушают, что спишется грех подлых козней и плотских утех, — только кайся. И — праведник ты... Не постичь мне такой простоты! Что-то явно не вяжется тут: с палачами их жертвы идут под Всевышнего длань. Но тогда кто-то тратит впустую года, дабы жить в чистоте и любви... Бога, скажут мне, ты не гневи! И не думаю... Бедная Русь, для детей твоих я не дождусь благодатной и мирной поры. Нет конца у нечистой игры под названием «Жизнь на Земле». Продержаться бы дольше в седле... Но зачем? Мне неведом ответ, хоть давно в толкователях нет недостатка... А смерти коса бодро косит вопросов леса! 79 С пасибо вам за фейерверк фольклорный, три бабушки-певуньи, в час ночной. Не знаю, сколько вы рискнули «дёрнуть», но мастерски тряхнули стариной! Ещё на остановке ваше трио внимание прохожих привлекло. Вы пели как бы нехотя, игриво, негромко: всё же город — не село... Вошли в троллейбус тихий, полуспящий и вдруг запели громко, озорно, что без любви горячей, настоящей считать себя счастливыми смешно! И кожаные парни улыбнулись, и крашеные брови поднялись, и кто собрался выходить — вернулись, и кто вошёл — по-свойски расплылись. В три голоса, уверенно и страстно вы пели, будто в мире вы — одни и будто время вам троим подвластно. А я шептал: «Спаси и сохрани...» 80 С башни Эйфеля видно немало. Но Париж с высоты — не Париж: над разрезанным тортом паришь и не ведаешь «вкуса» кварталов... В ультрамодном двухместном «седане» прямо в огненный омут реклам выезжает неспешно мадам в ультрапризрачном одеянье. Дверцу справа слегка приоткрыла и сидит терпеливо одна. (Новый стиль у парижского «дна» или крупно мадам « подфартило » ?). А под нею, в метро неухоженном, — парижанка со скрипкой в руках... Честной бедности голос зачах в суете, на бездушье помноженной! С небоскрёбов Дефанса всё это видят Ротшильды новых времён, но они — против смены знамён, обновив лишь гербы и кареты... До чего же на сердце легко: нам до них уже не далеко... 81 Т ы здесь давно прошел с боями, Алёша... Но сидит в груди осколок с рваными краями, и память душу бередит. — Алёша. Мне бы так и внука назвать... Но сын погиб в бою, болгарка положила руку, как мать, на седину твою. Стыдится слез своих невольных солдат... Но кто ему судья? И тёзке в камне тоже больно, что не придут домой друзья. 82 А дриатика. Море Ядранское. Так по солнцу его нарекли наши предки, дошедшие в странствиях до неведомой тёплой земли. Осень тут до безликости робкая, а снега — лишь в кино да во сне... Я шагаю прибрежною тропкою, а душою — в родной стороне, где стога куличами пахучими среди пойменных рощиц стоят, где в погоне за низкими тучами золотая метель — листопад, там, где чёрные скатерти озими шиты белой мережкой дорог, там, где старицы дремлют под лозами и соломенный вьётся дымок... Адриатика. Море Ядранское. А волна солона, как слеза... Не одно поколенье славянское, видно, тут утирало глаза! 83 Ю гослав развел пошире и запел о «матушке-реке», и как будто обнял сплитский вечер всех нас, кто от дома вдалеке. Наш сосед случайный пел о Волге — как он пел, как душу изливал! И оркестр, и разговоры смолкли... Вспомнил я поющего слова: «Смолоду ходил в матросской блузе, повидал моря и города... Только раз я был у вас, в Союзе. Только раз... Но память — навсегда!» А такой кривить душой не станет. Он поёт. Да так, что в горле ком... Югославы. Южные славяне! Не в широтах суть — в родстве прямом. 84 П риема непосредственней едва ли любому гостю можно оказать — нас в Белом Поле дети окружали, чтоб о себе по-русски рассказать: как учатся, что одногодкам пишут в Москву, Новосибирск и Волгоград... И нам в горах, на югославской «крыше», подарком был открытый детский взгляд. Четырнадцатилетний черногорец как самый старший, с правом на мечту, спросил, блеснув глазами цвета моря: «Как поступить в российский институт?» И попросил один значок на память. Я дал на выбор. Он без суеты все разглядел. И показал на знамя страны его бесхитростной мечты... 85 3 анесла нас нелёгкая с Волги прямиком в Мексиканский залив... Спит Гавана. А я в самоволку убегаю, блокнот прихватив. Слева — брызги электроразлива, справа — брызги бушующих вод: тут прибой с Малеконом сварливо бесконечную тяжбу ведёт... Как сомлевшая за день мулатка, глубоко и спокойно дыша, спит Гавана... И сон её сладкий оттенил, как она хороша! Россиянке от пят до макушки ты, мулатка, во многом — сестра. Как твоей белокурой подружке, я тебе пожелаю добра. А рассвет набегает волною, как кубинец, напорист и свеж... Просыпайся, мулатка. Со мною раздели день забот и надежд. 86 «У ж лучше с умным — потерять, чем с дураком — найти...» Палач, откинь со лба мне прядь и глаз не отводи! Ты не родился палачом и был умней меня. Ты подпирал меня плечом, за слабость не виня. Ты больше повидал, чем я, и многое умел. Ты не бежал от сволочья, был безоглядно смел. Для многих ты кумиром стал... И многих — обманул! Об этом втайне ты мечтал и наконец дерзнул? Палач, я не боюсь конца, но жалко, что быстрей другой раскусит подлеца. Тот, кто ещё хитрей! 87 Н а чёрном бархате Планеты — колье полночных городов мерцаньем призрачного света обозначает цепь постов неспящей памяти о давнем, о пепелищах без конца... А, впрочем, это — высота мне шипом тернового венца прошлась по застарелым ранам зарубцевавшихся обид на тех, кто судьбам, как и храмам, один удел определит... Легко поймёт меня ровесник — собрат по взятой высоте... Сменились времена и песни! И сами мы — давно не те. Не потому ль колье мерцает, что память тленна, как и мы? И снова кто-то отрицает путь от богатства до сумы... 88 Д ома — в сплошном тумане! Среди дня! И водяная пыль! И холод жгучий! Такое ощущенье у меня, что всю Россию вдруг накрыло тучей... А накануне жёг июньский зной и даже в парках не было прохлады. Опять считать синоптиков виной, что со стихией — никакого сладу? Плевать природе на учёный люд она свой норов проявляет люто, когда тупоголовый «абсолют» становится Скуратовым Малютой, когда людская кровь течёт рекой, когда в глазах, не просыхают слезы. Природа мстит за попранный покой, и всё страшней предупрежденья - грозы. К 89 Кому в загранке Родина не снится? Кто не считает дней до встречи с ней? Готов я передать со встречной птицей: «Здесь тягу к дому чувствуешь сильней, здесь забываешь напрочь о невзгодах, здесь начинаешь многое прощать, здесь видишь, чем обязан я народу, который невозможно застращать...» В загранке снится Родина любому, как отдых после праведных трудов. Ну а кому такое незнакомо — я только посочувствовать готов... 90 …И где бы ни произносил все «данке», «сеньк'ю» и «мерси» я истово, как заклинанье, в любом краткосрочном изгнанье твержу лишь России «спасибо» за русскую песню простую, за то, как просторы пластует, за всё, что намного сильней посулов в чужой стороне — за то, что она существует! 91 Р уки девушки — руки весны — окрылили и силу вдохнули. Руки верной подруги — жены — дали счастье, спасали от пули. Руки матери, давшие грудь, дали жизнь, сделав мир еще краше. И единственно правильный путь руки Родины всюду укажут. 92 р усь стоит на дураках? В поисках ответа не витайте в облаках — несерьёзно это, не ходите далеко, просто осмотритесь. Был совсем не дураком на распутье витязь: видя, что дела его безнадёжно плохи, он не делал ничего поперёк эпохи — меньшее из зол избрал и коня пришпорил. Супостатов покарал и ни с кем не спорил! 93 Э и вы, младшие братья по разуму! Вам на зеркало неча пенять. И не Марс торопитесь понять, а себя... Мы вас видели разными. Наш овёс не для ваших лошадушек — вам оплачивать ваши счета. Правит бал госпожа СУЕТА — вы погрязли в пророчествах бабушек, сделав культ из одной хиромантии, всё повыбросив из головы... А помочь вам — так нет же гарантии, что на шею не сядете вы! 94 ДАЛЬ ПАМЯТИ 95 И х жизнь не всем пришлась бы по плечу. Их мужество испытано войной. Их славы для себя я не хочу. Их плата за неё была тройной. Их среди нас не станет очень скоро. Их век продлить бессильны доктора. Их мудрость — нашей стойкости опора. Их память — нашей совести сестра. 96 л ицо Победы — не плакатно. Оно для каждого — своё! На нём, как и на Солнце, — пятна, немыслимо без них житьё... И даже если мы молчали, в ушах звучал сердец набат. А всё, трагичное вначале, венчало слово «Сталинград». Трёхдневный в третьем рейхе траур был только раз за всю войну! Там позабыли звук литавр, нутром предчувствуя весну, когда взовьётся над Рейхстагом пробитый пулями кумач и заплетающимся шагом уйдёт в небытие палач... Был наш февраль прологом мая! Шестидесятый раз подряд, бокал победный поднимая, пьём за тебя, наш Сталинград. 97 М емуары писать научились даже те, кто в штабах и в тылу и не в ратных делах отличились, а стуча кулаком по столу. Да пишите себе на здоровье! Но зачем же плясать на гробах тех, кто вписывал собственной кровью в донесения сделанный шаг? Молодых вы пытаетесь бойко просвещать, кто и в чём виноват, кто у Волги держался нестойко, кто один отстоял Сталинград... Время, всё по местам расставляя и не веря лукавым словам, документами испепеляя, даст достойную отповедь вам! 98 С олнце багрово, выжжена нива, бомбами вкопан гудрон. В небе суровом кружат тоскливо чёрные листья ворон. Серые лица, злое молчанье, раны, мозоли, пот. Гулко стучится в сердце отчаянье: «Что меня завтра ждёт? Путь на чужбину? Долгие пытки? Лучше сейчас — побег!» Очередь в спину. Тщетны попытки. Минус один человек... А у солдатки слепнут от муки, глядя на пленных, глаза: «Что ж вы, ребятки?..» Тянутся руки... Их обжигает слеза. 99 В оина — это злая потеха для тех, кто её развязал, но разве им было до смеха, когда приближался финал побоища под Сталинградом, где жгли и мороз, и свинец? Готовил ли ампулы с ядом доктрин людоедских творец? Конечно же, нет! Бесноватый кривлялся и брызгал слюной: его генералы, солдаты не справились с «быстрой войной»... А нам-то во что обходился побед нарастающий счёт? В тылу и на фронте трудился двужильный советский народ. Стократно оплачены даты, венчавшие доблестный путь, состарились наши солдаты, и павших никак не вернуть. Для внуков и правнуков память пусть будет, как всплески огня, и всё пережитое нами пусть чтут они, в сердце храня! 100 М ы с войной до воины были просто на «ты», веря в неуязвимость границы: нам внушали, что этой заветной черты пересечь не сумеют и птицы... А потом заклинанием стали слова о победе, что будет за нами, и пошли мы на фронт, к голове голова, развернув наше красное знамя, а за ним каждый видел и дом, и семью — всё, что сызмала было нам свято, и поэтому жизнь отдавали свою очень дорого наши ребята. Сколько их не пришло из окопов войны? Скольким не воздано по заслугам... Но для Родины все её дети равны только б не враждовали друг с другом. Для любого столетия мысль не нова: если где-то замыслят бесчинство против нас... Будет Родина трижды права, полагаясь на наше единство! 101 О н на полуторке снаряды возил почти что всю войну, а не высиживал награды в штабах, пугая тишину. Взамен бодрящей физзарядки, дразня пилотов, пушкарей, рискованно играл он в прятки. И с каждым разом — всё хитрей! Свои последние «подарки» он Гитлеру адресовал, успел принять подряд три чарки и сном был срублен наповал. А через сутки он спросонку однополчанам говорил, что Сталин личную трёхтонку в Кремле за храбрость подарил. 102 Б линдаж накрыл шальной снаряд — нет Я командира сам себе надо — мною... заградотряд, контуженный взрывной волною. При мне исправный пулемёт, большой запас свинцовой «каши» хрен кто за так меня возьмёт, пока не подоспеют наши! И, как в пехоте говорят, фриц до кальсон вспотеет первым. Я сам себе — заградотряд, вот только бы не сдали нервы... 103 С раженье — тяжкая работа: и не хлебнуть студёной влаги, и не смахнуть седьмого пота, и не свернуть до срока стяги... Где звон мечей, брони кольчужной, где видишь недруга в лицо — не до речей! Там больше нужно крутое русское словцо. В последний миг, когда навылет стрела калёная пронзила, — в предсмертный крик сквозь клубы пыли уходит слов ядрёных сила. Та брань не схожа с бранью праздной, как вопль проклятия — с молитвой, как пир князей — с жестокой битвой. Та брань не может зваться грязной! 104 Н е знали мы окопной яви ушедшей в прошлое войны: как люди гибли на заставе, не веря, что обречены, как наступавшая пехота застыла в саване снегов: своих скосил из пулемёта вкусивший милости врагов, как у героя застывала в глазах смертельная тоска, когда завистники в подвалах курок взводили у виска... А мы, разуты и раздеты, полуголодные всегда, кончали университеты молчанья, страха и стыда, мы видели, как сын солдата средь тыловых холёных крыс, суливших плитку шоколада, вприсядку выходил на «бис», мы знали, что солдатки, вдовы — добыча местных воротил, пропивших заповедь Христову («Война всё спишет! Я — платил...»). Мы помним, кто «творцу победы» в Москву, как на духу, писал про унижения и беды, и как бесследно исчезал... И до сих пор нам не назвали победы истинной цены! Спасибо вам, товарищ Сталин, от всех, познавших вкус войны... 105 М еняй нательное, братишка, и про «Варяга» песню пой, ведь если нам сегодня крышка, не похоронят нас с тобой. Вся Волга в огненных фонтанах, а мы везём боезапас тем, кто патроны, а не раны считает, ожидая нас. Но бронекатер наш — везучий, хоть и надсаженно пыхтит. И под правобережной кручей авось и нынче подфартит. Вчера ты очередью меткой по «мессеру» прошелся там. На вид — обычный малолетка, но башковит не по годам. А выдюжим у Сталинграда — возьму тебя на флот с собой. Опять несёт с крестами гада! Дадим ему последний бой... 106 О коп на волжском берегу — последний мой рубеж на свете, и если сдам его врагу, то проклянут родные дети! Шальная сталь вокруг свистит, глаза забили пыль и копоть, но надо, надо доползти мне до ничейного окопа, за бруствер хиленький залечь и, как от бега, отдышаться, расслышать вражескую речь и на бросок вперёд решаться. Вот-вот взлетит из-за спины ракета нашего комбата, и в рукопашную должны на немцев броситься ребята... На новом рубеже потом, пустив по кругу самокрутку, мы душу тешили... котом, пришедшим вроде на минутку. Он словно знал, что нам пока мысль о еде казалась дикой, и он худые тёр бока наши ноги и мурлыкал, что ждал нас, что ужасно рад, что потерпеть ещё согласен, что Сталинград — кромешный ад, но что исход сраженья ясен... Сегодня, столько лет спустя, мне кот-провидец часто снится, и мы беседуем, хотя и он не знал, чему — не сбыться!. 107 Я был убит в окопах Сталинграда в последний день сраженья наповал. Меня, конечно, не нашла награда... Но не о ней я долго горевал — я горевал, что не увидел сына, рождённого молоденькой вдовой, что не увидел павшего Берлина, победного салюта над Москвой... Я ждал, что чьи-то бережные руки отроют мой засыпанный окоп, что сыновья солдат, а может, внуки меня положат в настоящий гроб, что отвезут на пушечном лафете, и грянет залп на гребне высоты... И в День Победы сталинградцев дети нам всем живые принесут цветы не безымянным, без вести пропавшим! Мы не были такими на земле. Мой сын сегодня чуть не втрое старше, чем я, сражённый пулей в феврале... Я — ждал! Я — жду... Я не хочу остаться ненайденным, исчезнув без следа. Я не привык 108 обидами считаться, но вас моя не красит маета... На «Балканах» — пленных немцев лагерь. За курганом — утлый их погост... Как они тщедушны, бедолаги, а в глазах — единственный вопрос: кто бы табачку на самокрутку через щель в заборе им подал, а в обмен — диковинную дудку или незатейливый пенал, или из патронов зажигалку, словом, самоделкой отдарить и с улыбкой покаянно - жалкой о своей семье поговорить. «Фрау... Киндер...» Выцветшие фото. Конвоир — парнишка с ППШа отойдет, насвистывая что-то и вернуться 109 явно не спеша. Не помеха — языка незнанье, карточки красноречивей слов. Немец отбывает наказанье, но прощать его я не готов... «Гитлеры приходят и уходят...» — этих слов никто не опроверг. И народы поумнели вроде, но не дремлет новый Розенберг, он готов рискнуть своим народом, чтобы я прочувствовал хребтом прелесть дружбы с нравственным уродом, отложив уроки на потом... 110 С апёры на Солдатском поле, не паханном с времен войны, как на Уроке мира в школе среди звенящей тишины, нагромоздили стали груды — бомб, мин, снарядов и гранат, напомнив о словах Неруды, чем стал планете Сталинград. В послевоенные квартиры мы, словно антиквариат, тащили с поля «сувениры» с большим запасом, всё подряд... Уходят старые солдаты, чей подвиг будто бы далёк. А кто расскажет, как когда-то шли в бой за каждый василёк, растущий здесь и на просторах, уже захваченных врагом, пробившийся сквозь кровь и порох или подмятый сапогом? У нас Солдатским полем стала любая пядь, где враг разбит, и там достаточно металла для тех, чья память спит! 111 В сорок четвёртом, позднею весной, в овраге за Мамаевым курганом лицом к лицу я встретился с Войной и получил пожизненную рану. Нет, я не подорвался, хоть и мог, на мине. И не разряжал гранаты. Меня счастливый случай уберёг, а ведь частенько гибли здесь ребята. …Подбитый танк скатился под откос. На башне люк открытый, закопчённый. Я заглянул и к поручню прирос: там был танкист, на гибель обречённый, точней, его обугленная кисть у пулемёта в тыльной части башни... Фаланги пальцев к стали припеклись! Мне стало вдруг невыразимо страшно: 112 сгорая на клочке родной земли, в железной и пылающей могиле, вокруг которой немцы залегли, отец (!) стрелял, пока патроны были. «Под Сталинградом без вести пропал...» Я больше ничего о нём не знаю. А вдруг с отцом случайная тропа свела меня в сорок четвёртом, в мае? 113 3 имой соловьи не поют, и где они — ротный не знает, а если к нему пристаю, твердит: «Потерпел бы до мая...» А пряной порой по весне, в угаре берлинских окраин, не ротный «солировал» мне, а птах — моих мыслей хозяин. Он между атаками пел о том, что хотел я услышать: что с Волги ко мне прилетел, что близкие письма мне пишут, что верит зазноба моя в великую нашу победу, что скоро в степные края я вместе с друзьями приеду... Потом мы встречались не раз, и птах щебетал мне о ротном: «Послал на гражданку всех вас, но в армии — бесповоротно!» 114 очему «П люфтваффе асы на таран нигде не шли? А под танк живым фугасом гансы хоть разок легли? Немец амбразуру ДОТа телом закрывал в бою? (А вот пленными пехота «страховала» жизнь свою...) А что проку бундесверу от «психических атак» наспиртованных сверх меры, спущенных с цепи служак?» Их нордическую сущность мы оставим в стороне. Поздно на кофейной гуще нам гадать о той войне. Исторические факты — вещь упрямая. К чему нам зацикливаться как-то на банальном? Не пойму! 115 К могиле этой безымянной, вдали от сёл и от дорог, приходит кто-то постоянно. Кладёт цветы. Неужто Бог?! Вокруг неё поля не пашут и не сажают деревца. Скорей всего, в живых нет даже детей погибшего отца... Седьмой десяток лет у Дона не слышен орудийный гул. Но кто-то ходит для поклона тому, кто навсегда уснул. Над сиротливым обелиском, не изменяя никогда, он голову склоняет низко, как безымянная звезда. 116 К ому суждено быть героем — никем не определено? Раевский с детьми перед строем в день битвы под Бородино... Наказ сыновьям генерала: «Отчизна — превыше всего!» О многом та фраза сказала солдатам — всем до одного. ...А если по воле Господней нас снова ждёт Бородино, кому, генералы, сегодня с Раевским сравняться дано? 117 В нукам рассказать про Сталинград, про пожары, бомбы и обстрелы я пытался много лет подряд, но, как видно, не совсем умело, Им, ершистым, было невдомёк, что война, и голод, и утраты на экране, в книге — лишь намёк на пережитое мной когда-то... Им без нас не жить бы, не творить. Повезло. Они для нас — отрада. Только бы не знать им Сталинграда, не дай Бог! Да что там говорить... 118 Я по ней впервые к Волге вышел в сорок третьем. Сразу по весне. Я тогда о многом и не слышал, хоть война и не приснилась мне. В том году по травке мягче шёлка тропка привела меня к стене с надписью, щербатой от осколков: «Здесь стояли насмерть...» Помнить — мне! Навещать весною стену эту не бросаю я и до сих пор. А когда задерживаюсь где-то, чувствую немой её укор. На тропинку с каждою весною наступает сорная трава. Я ни с кем не поделюсь виною, если со стены сотрут слова... 119 О пустели окопы и травой заросли. ...Позади пол-Европы, дом маячит вдали. Но на сердце солдата тяжким грузом легли не бои, а утраты, боль родимой земли. На судьбу не в обиде: «Без ноги, но живу». Только сутками видит страшный сон наяву. От советской границы вдоль разбитых путей измождённые лица стариков и детей. Были хаты и срубы — сплошь руины и прах, закоптелые трубы в беззаборных дворах, вкривь и вкось, как заплатки из цветного старья, — огородные грядки да базар воронья. Воронье зарубежья предрекало уже сотню лет безнадежья нам на том рубеже! ...Предрекают и ныне. Что же — «плюнь, разотри»? Если память остынет, нас взорвут изнутри. 120 Я видел трубу крематория... Трубу, безучастную к горю, трубу, безучастную к смеху. Бездушия вечную веху! Я видел священника рьяного, который девчушку обманывал... Притворно потупясь, обманывал притчею, скроенной наново! Елейно в наивные уши шептал про усопшие души. Нетрудно в те россказни вникнуть. И трудно сдержаться, не крикнуть: «Не души умерших, а пепел труба к облакам возносила!» Сегодня здесь тихо, как в склепе... Девчушка наивно спросила: «К чему крематорий сегодня? Он — лестница в царство Господне?» Священник! Не хватит ли лжи? Ты лучше ребёнку скажи, как в Нюрнберге вашем фашизм судили не боги, а люди! Не проще, но праведней будет... Ты видишь трубу крематория, трубу, безучастную к горю, а сам не спешишь умирать. И я не хочу умирать! Мы оба должны рассказать о тех, что дрались до конца, чей пепел стучится в сердца. Должны, чтобы возле креста не плакала вновь сирота ни завтра, ни годы спустя, обман твой тебе не простя... 121 А рхитектура! Да, конечно... Товар — любой! Ещё раз — да... Жирком вы обросли неспешно за счет колоний, господа. Лелеять ум и холить тело, презрев того, на чьей спине ты едешь в рай — простое дело в «цивилизованной» стране. Мы тоже развели б красоты и окунулись в ширпотреб, когда б не ратные заботы, уральский пот, блокадный хлеб — всё, что навязано нам было и через что мы шли одни, что Запад просто б разорило на все оставшиеся дни... Моей страны крутые плечи не опустились от невзгод, но нам, увы, не стало легче, хоть мы теперь — среди господ!!! 122 В озвращаюсь я из клуба «Вам — за сорок»... Как с войны! Напомаженные губы, платья девичьей длины, без фантазий перманенты, скромность хрупкого плеча... Только кто бы комплименты в клубе щедро расточал? Будто в сорок пятом снова побывал я, мужики: вянут прибранные вдовы, лес надгробий у реки... Память сердце придавила мне гранитною плитой. Но в беспамятстве ли сила пред мирскою суетой? 123 Н аша жизнь коротка. И, мгновенья ценя, каждый в спешке о прожитом судит. На последнее слово нет прав у меня, и у вас никогда их не будет... Вы хотите всю правду узнать о войне, солью раны души посыпая. Правда главная в том, что к победной весне привела не фортуна слепая. Это сделал народ, чтоб себя оградить от погибели бесповоротной. А вождя, генералов что толку судить? Не узнаем мы всей подноготной. «Вот бы каждый имел по семь пядей во лбу - путь к победе был проще и ближе...» Но не лучше ли право домыслить судьбу уступить сочинителям книжек? Заседать суд Истории станет не раз, и состав его будет меняться. Но вердикту от Правды уже после нас, верю, не суждено отклоняться! 124 М ы не властны над Судьбою, и её негоже клясть. Но за что на нас с тобою окаянная напасть? Повернулся друг спиною? Враг шагнул из-за угла? Это — мелочи. Иное нам Судьба преподнесла: нас она обворовала, пусть нечаянно, но — зло! Довела до перевала — наше время истекло... И спуститься не успеем, и дороги не видать. Ты же знаешь: мы стареем. От кого подмоги ждать? Неужели от рожденья ты коварною была? Невесёлым совпаденьям, как нарочно, нет числа! 125 в итыми бичами мордует метель берёз беззащитные рощи... А память к душе заползает в постель и тихо на прошлое ропщет. Не надо роптать, что нелёгок наш крест, что нам уже некем прельщаться... Над берегом Волги плывёт благовест, зовущий прощать и прощаться. Днём раньше, днём позже — не всё ли равно? Душа, ты готова в дорогу? Мы прошлое, как дорогое вино, с немногими пьем, понемногу... А им каково, что незваными шли, кто проклят и ныне, и присно? Своей для могил не хватало земли? Расплата — бесславная тризна... Мы их победили! Но те, кто еще на что-то надеяться может, уже никому не предъявят свой счёт. А память бессонная — гложет... 126 С мотрю на старенькое фото (его мне с фронта привезли) — лихая надпись вдоль капота: «Сотрём фашизм с лица земли!» У «Студебеккера», в обнимку, с улыбками во всё лицо не напоказ, не ради снимка, стоят живые мать с отцом... Их нет уже на свете белом. Не за горами наш черёд. Но их Победа стала делом, спасавшим не один народ. А вот теперь, сознаюсь честно, не знаю я, кого винить в том, что едва ль не повсеместно потомкам не нужны они! «Мадам» у мусорного бака (я глазом не успел моргнуть!) альбом в бродячую собаку швырнула, чтобы отпугнуть. И чьи-то старые портреты летели по всему двору... Они — хоть не было запрета не привлекли и детвору. Малыш соседнего детсада сказал, уставясь на меня: «Нам этих карточек не надо, там — папы старая родня!» Затопчут грязными ногами людей в наградах давних лет. Так не глумились над врагами! Как быть? Вы знаете ответ? 127 Ч тя мертвых, уважай живых. Никто из нас, увы, не вечен: ни тот, кто лаврами отмечен, ни тот, кто ходит в рядовых! Чтя мёртвых, уважай живых. Без них не ступишь ты ни шагу — они взрастят в тебе отвагу и уведут от троп кривых. Чтя мёртвых, уважай живых. Тебя не раз спасёт их слово и от забвения глухого, и от осанны бестолковой, и от расписок долговых. Чтя мёртвых, уважай живых! 128 Из поэмы о детях военного Сталинграда ...Июньский пух несётся с тополей — с зелёных туч — позёмкой неурочной. Весть о приезде победителей всех облетела телеграммой срочной. Я помню сон, тянувшийся полдня для сталинградцев разных поколений. Сон ожиданья. В сполохах огня страстей людских и красок настроений. И даже те, кто выплакал глаза, не до конца поверив похоронке, надеясь на земные чудеса, шептали заклинания в сторонке. А родственники тех, кто уцелел и сообщил, что демобилизован, принарядились — им сам Бог велел! И ожиданьем наэлектризован, как перед очистительной грозой, был воздух над перроном молчаливым, готовым потаённою слезой омыть потом и сапоги счастливым... Не раз над головами пронеслось: «Смотрите! Эшелон!..» Но — не сбывалось. И сердце, что безмерно заждалось, на скорострельность жуткую сбивалось! Тогда мне было целых десять лет (последние четыре шли за восемь...), мне говорили: «Что ты хмур, как дед?» — а я грубил в ответ и был несносен. От сверстников я тоже убегал то на курган, то к Волге, то в овраги, но страх меня повсюду настигал, и я кого-то, как о высшем благе, молил и вслух, и молча — об одном: чтоб с фронта мать живой ко мне вернулась. Я не был суеверным пацаном, но помню, как молитва обернулась приметой: ноготь на ноге я сбил в руинах, где и черти ногу сломят, и крупными слезами окропил я палец окровавленный... А в доме у нас в тот день ходили ходуном полы — мы получили телеграмму: «Я демобилизуюсь! Об одном прошу — терпенья наберитесь». Маму я встретить был готов на полпути... Но наша почта крепко подкачала. Успел мой ноготь снова отрасти. И все волненья начались сначала! Война скончалась. Отгремел салют. Но тяжким испытаниям вдогонку ещё не раз кому-нибудь пришлют застрявшую в дороге похоронку. ...Один ушёл с вокзала я тогда — последним с опустевшего перрона. А красок сна не тронули года, как ржавчина — вчерашнего патрона… - 130 - РЕТРО - 131 - Семейный круг «ЛУЧШЕ – ПОЗДНО…» «ПОЧЕМУ бы вам не покуситься на выпуск сборника?» Такой вопрос читателей, когда-то по поводу стихов общавшихся с редакциями газет посредством писем, кочевал из отзыва в отзыв. Но все они оседали в авторском архиве год за годом. А сборник так и не состоялся. Вкусовщина, субъективизм мэтров местной поэзии, цеховая групповщина, подспудная давка в очереди за санкцией «партверхов» на включение в вожделенные издательские планы были непреодолимы. Но душе не прикажешь: «Равняйсь! Смирно!». И многие стихи оставались в столе, поскольку выламывались из ряда позволительных, но скоро сборник всё-таки появится на свет! Каждый из читателей, в меру эстетической подготовленности, житейского опыта, увидит в строчках и, главное, между ними нечто свое. Естественно... И с чем-то, вероятно, не согласится. Его право... Ну, а мы, знающие журналиста Юрия Беледина не с чужих слов, рады за коллегу и надеемся на его дальнейшую творческую разноплановость и неукротимость духа! Ефим ШУСТЕРМАН, («Интер», 13 июля 1995 г.). Званый гость «НА ВСЕХ УГОДИТЬ НЕВОЗМОЖНО...» Сегодня гость редакции и, разумеется, всех читателей «Автотрассы» — Юрий БЕЛЕДИН, известный журналист. — Юрий Михайлович, мы хотим обеспечить вам, нашему коллеге, «режим наибольшего благоприятствования» и предлагаем сегодняшний разговор по удобной для вас схеме. - 132 - выстроить — По роду основной деятельности, которой на сегодня отдано ровнехонько тридцать лет и три года, мне привычней брать, а не давать интервью. Исключением можно считать только беседы в зарубежных редакциях, да и то не обо мне лично, а, как правило, о нашей стране, городе, о нашей журналистике. Так что я впервые в роли «подопытного». Не взыщите, если оправдается пословица про «первый блин»... Целиком доверяюсь вам! С несколько неожиданным для молодых коллег вашим переходом от «чистой» журналистики к литераторству — не совсем ясно… В откровенной книжке публициста из «Литературной газеты» Анатолия Рубинова «Частная жизнь журналиста», хорошо объясняется, как некоторые писатели «льстят себе надеждой, что если не получится с прозой, то можно перейти в публицистику, а если не будут выходить стихи, то следует начать писать репортажи — хорошие репортажи! Действительность показала, однако, что никто из плохих писателей еще не проявил себя хорошим журналистом, но многие журналисты оказались литераторами. Это обычный путь — от журналистики к писательству». Словом, шел я обычным, а не каким-то «своим» путем. Но шел давненько. Первый рассказ напечатал еще в 1961 году, первые стихи «публиковал» еще в школьной стенгазете... Правда, мне и по гороскопу, и по жизни не присуще раздваиваться, и львиная доля времени, сил до какого-то периода расходовалась именно на журналистику. В одной из шуточных песен для коллег, извините за самоцитирование, у меня есть такие строчки: Мы бы в классики вышли, если б меньше по свету мотало. Многотомье родишь ли, если режут тебя без ножа?.. Можно было, конечно, и устать душой, поскучнеть изнутри, тем более что немало в моей творческой судьбе встречалось и «злейших друзей», и откровенных держиморд различных рангов. Спишем это на особенности прошлой эпохи. Важнее другое. Станислав Ежи Лец выдал однажды потрясающе ироничную сентенцию: «Как беден тот, кто не видит звезд без зуботычины!». Согласен с ним на все сто. Но согласи- 133 - тесь и вы: насколько ярче звезды, насколько больше их можно насчитать, если жизнь на зуботычины не скупится... А нравственными поплавками для меня были и остаются своеобразные острова в океане серости и безысходности, литераторы-«непрофессионалы», к каким я отношу, например, Александра Городницкого. Это ему принадлежат прекрасные слова: Пусть годы с головы дерут за прядью прядь, пусть грустно оттого, что без толку влюбляться, — не страшно потерять уменье удивлять — страшнее потерять уменье удивляться. — Юрий Михайлович, мы, знающие вас ближе, чем просто читатели, свидетельствуем, что уменья удивлять, даже коллег, вам, к счастью, не занимать. Неожиданно для себя мы недавно узнали, что сдана в производство книга ваших стихов разных лет. Если вас не сдерживает извинительная в таких случаях суеверность, расскажите о ней поподробней. — Однако условимся сразу, что еще раз прибегну, с вашего позволения, к минимальному самоцитированию: На всех угодить невозможно. Я пробовал. Бросил! Устал... У каждого стихотворенья найдется и недруг, и друг... Эта мысль выстрадана мной, а подтверждается на каждом шагу и чужим опытом. Отданная в печать верстка сборника, естественно, выглядела бы иначе, скажем, в 1970 году, когда я первый раз попытался «высунуться» на литераторском поприще. И тогда не все у меня было, видимо, заунывно в профессионально- 134 - эмоциональном смысле, если глава местной писательской организации (известнейший у нас и в Москве поэт-публицист познакомивший, кстати, с Львом Ошаниным!) Валентин Леднев пытался мне помочь. Тщетно! Тогдашние «столпы» волгоградской поэзии указали мне на дверь. Позже они же объяснили мне «отлуп» утилитарно-доступно: у них де – единственный источник негарантированных доходов – их ремесло, а я – работник газеты – имею свой «верстак» постоянный гонорар. Скромнее надо быть! Публиковаться в разных изданиях я продолжал, а про книжку даже не помышлял. Нет — и обойдусь! А недавно друзья и коллеги из «РИА-Волга» предложили собрать под обложку все, что мне дорого, что не потеряло актуальности, что появилось в столе под впечатлением от новых реалий. Набрали, сверстали. Художественный руководитель Центра «Конкордия», заслуженный деятель искусств России Михаил Рубцов написал введение «К читателю», художник Глеб Вяткин без колебаний предложил оригинальную обложку... Им я признателен особо, поскольку прекрасно знаю, сколь нелегок был путь каждого из них к теперешнему широчайшему признанию на родине и вне её и насколько взыскателен вкус обоих. — Есть ли в вашей книге стихи о текущих российских событиях, какие-то прогнозы? — Естественно, есть. Хотя немало стихов, написанных давно, поразительно созвучно оказалось с моим нынешним мироощущением и с обстановкой в нашем многострадальном доме! А что касается прогнозов... Георг Лихтенберг в своих «Афоризмах», написанных еще в позапрошлом веке, осторожно по форме и, прозорливо по сути подметил: «В мире не все благополучно, потому что людьми управляют при помощи мошенничества... Если все должно стать лучше, то все должно быть по-другому...» Как именно? Сегодня многие предлагают, даже навязывают свои варианты. Если к ним прибавить и мой, боюсь — будет перебор! Что было — видели. Что будет — надеюсь, увидим… - 135 - Наталия ПУШКАРСКАЯ, («Автотрасса», 29 августа 1995 г.). Эксклюзив ИЗ УЗКОГО КРУГА — К ШИРОКОМУ ОБЩЕНИЮ Волгоградцам среднего и более зрелого возраста вряд ли надо представлять журналиста Юрия Беледина. Практически во всех местных газетах, включая и «АиФ»— Нижнее Поволжье», он печатал и продолжает печатать разнообразные материалы за своей «подлинной» подписью или псевдонимом «Георгий Здешний». Но если у газетных публикаций век короток, то стихи, которые автор пишет со школьных лет, стареют медленно. И мы, коллеги Юрия Михайловича, по собственной инициативе взяли на себя труд подготовить к печати сборник его стихов, за который, надеемся, любители поэзии будут нам признательны. Теперь очередь — за полиграфистами. Предвосхищая презентацию сборника «Из узкого круга», мы желаем нашему автору начинать с «чистого листа» столько раз, сколько душе угодно. Информационная компания «РИА-Волга», («Аргументы и Факты»—Нижнее Поволжье», 7 сентября 1995 г.). Творчество «Я ПРОЩАЮ ДО СУДНОГО ДНЯ!» Человеку пишущему, публикующемуся и, тем более, причастному к издательскому делу, наверняка знакомо, как и мне, это чувство. Держишь в руках верстку еще не «одетой» в обложку, еще не вышедшей «на люди» книги... Непередаваемо интимный момент: мы наедине, сближению нет помех! Если, разумеется, мы духовно - 136 - созвучны, если у нас одинаковая эстетическая «группа крови», а окружающую жизнь мы воспринимаем без разночтений. Именно на таком эмоциональном фоне я смог теперь — не урывками, по подборкам в разные годы, в разных газетах, в том числе и в нашем «Добром дне» — а «от сих до сих» вникнуть в «избранное» Юрия Беледина. В сборнике несколько разделов. Круг тем, интересующих поэта, актуален для различных социальных и возрастных слоев. То, что у многих из нас «на слуху» и в житейском обиходе, — у Юрия Беледина пропущено через сердце и сверено с личным опытом. Поэтому, вчитываясь и вдумываясь в его строфы, обнаруживаешь вдруг второй смысловой пласт. А он подсказывает новые интонации... Не углубляясь в литературоведческий анализ, подчеркну всё же главные, на мой взгляд, достоинства поэзии Юрия Беледина. Глубина и непростой ход мысли органично сливаются с естественной простотой ее выражения. Словарный запас автора весьма не скуден, и поэт буквально «купается» в нем. Формотворчества как трюкачества, эстетских вывертов вы у Юрия Беледина не найдете. Даже в ранних его стихах. Эту «болезнь роста» автор сразу оставил другим, ориентируясь на классические образцы отечественной литературы. Не потому ли и запоминаемость его стихов удивительна! Александр ДОМОВЕЦ, («Добрый день» 14 сентября 1995 г.). Знакомые незнакомцы «НАМ ЖАЛЬ ВАС, СТРУСИВШИХ ВНИЗУ!» Так получилось, что с автором и его стихами я познакомился почти одновременно. Хотя, как всякий волгоградский журналист, знал о Юрии Михайловиче Беледине гораздо раньше. Знал, что в апреле он получил жутко представительный диплом из рук президента Московского «Пресс-клуба» Эдуарда Сагалаева за «лучшие публикации по проблемам топливно-энергетического комплекса России». Знавал способность за - 137 - пятнадцать минут на редакционной летучке аналитически разложить все беды и победы газеты. В общем, числил его мэтром волгоградской журналистики. Но никогда не подозревал, что он «грешит» стихами. Слишком уж далек был нарисованный мысленно образ от «рефлектирующего»... Познакомившись с его поэзией, я понял, откуда у него такая точность владения словом в публицистике и откуда реалистичность в стихах. Поэтический дар переплёлся с журналистским и создал замкнутый круг под названием талант. Недавно я прочитал у него адресованное кому-то, но написанное, как и всё, что делает человек пишущий, для себя: «Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой...». Что тут можно добавить? Эд. ГОРБАЧЕВ, («Городские вести, 6 октября 1995 г.). СВЕТСКИЙ САЛОН «МУДРОСТИ НЕ ОБРЕСТИ, НЕ ПРОЙДЯ ГОЛГОФЫ...» Сигнальный экземпляр издания лежит на столе: 190 страниц в обложке, выполненной знаменитым художником Глебом Вяткиным. Под обложкой — стихи… «Из узкого круга». ПОЭТИЧЕСКИЙ ЗУД Д.Г.: Оказывается, Вы еще и поэт! Как Вы считаете: не много ли для одного человека? Ю. Б.: В самый раз... В нашей стране сложилось мнение, что у человека должна быть одна работа (от ВУЗа до пенсии), одно хобби, и все остальное тоже, соответственно, одно. Мне довелось наблюдать за жизнью американцев: там 54% населения каждые два—три года переучиваются, меняют профессии, а порой и образ жизни. Да простят меня патриоты... Связь с поэзией? Прямая! Мне никогда не - 138 - приходило в голову специально садиться за стол и рифмовать. Стихи рождаются сами — на стыке жизненных перемен. Д. Г.: А вы помните, как написали самое первое стихотворение? Ю. Б.: Помнил бы — быть ему в сборнике! Но в седьмом классе думают не о будущем собрании сочинений, а о «неопознанных вдохновляющих объектах». Ради них и начинают рифмовать... А вот первое, пусть и слабенькое, но этапное по мироощущению стихотворение я рискнул включить в книгу... В студенческие годы я занимался классической борьбой и самбо. И однажды, на тренировке, получил серьезнейшую травму. Меня доставили в больницу. Случайно услышал слова одного из врачей: «Скорее всего он не жилец...» Затем начались медицинские пытки, под влиянием которых и родилось стихотворение, где есть строчка «Ставьте клизму сифонную — мне все равно!» Как видите — Бог оставил меня на земле. Более того, о травме я забыл уже через полгода. Мир после операции казался невероятно прекрасным, у меня начался поэтический зуд. И появилась целая серия стихотворений, часть из которых друзья положили на музыку. ЮРИЙ БЕЛЕДИН & ЭДИТА ПЬЕХА Д. Г.: Кто же пел эти песни? Ю. Б.: Ваш покорный слуга!.. В моем родном университете тогда училась Эдита Пьеха. Два раза в неделю, в классе сольного пения при ленгосуниверситете педагоги по вокалу «снимали с нас стружку», доводили до кондиции связки и дыхание. Я ведь некоторое время был удостоен чести солировать в хоре факультета. А на Эдиту «положила глаз» филармония, взяла ее в штат для гастролей, заставив оформить академический отпуск... Как сложилась ее судьба — известно. Мне наверняка не хватило бы таланта идти параллельным курсом. Но, как говорят, каждому своё! Впрочем, мы выступали и вдвоем: в первом отделении зал разогревал мой джаз-банд из вольных питерских музыкантов и студенческой братии, во - 139 - втором выступала Эдита — с ансамблем польского землячества. Мы участвовали в «подпольных» концертах в здании Сената и Синода и во Дворце культуры на Кировских островах. Репертуар: советские эстрадные шлягеры тех лет, Джордж Гершвин и собственные сочинения... Молва о команде разнеслась по Питеру, и нас, по вечерам, стали приглашать на предприятия и в организации на коллективные «междусобойчики». ЮРИЙ БЕЛЕДИН & ИВ МОНТАН Д. Г.: Вероятно, такой, «досуг» приносил доходы? Ю. Б.: Я любил стильную одежду. В особенности — обувь! Тогда последним «писком» моды считались югославские модели на толстой подошве. Их называли «тракторы». Они у меня были самые разные: малиновые, оранжевые, даже зеленые... И когда приезжал в Волгоград — родители разводили руками: «Здешние студенты ходят в чем попало, а наш — одет всегда с иголочки, обувь каждый раз новая!» Моя любовь к модной одежде доходила до анекдота. Как-то в Ленинград приехал «открытый» для СССР уникальным человеком Сергеем Образцовым с помощью радиостанции «Юность» французский певец Ив Монтан. Перед концертом он вышел на сцену в роскошном пиджаке с воротником «шаль»... Весь следующий день пришлось посвятить поиску ткани букле нужной расцветки. Мама друга-гитариста сшила по моему рисунку точно такой же пиджак... Затем я выучил на французском несколько самых популярных песен из репертуара певца — «Листья кружат», «Париж», «Когда солдат уходит воевать», «Качели»... И мое подражание Монтану, по отзывам ровесников, выглядело удачно. Особенно, думаю, пиджак! ЮРИЙ БЕЛЕДИН & ХАЙЯМ Д. Г.: И Вы, после учебы в университете, бросили город музыкантов, поэтов и художников?! И возвратились в Волгоград... Ю. Б.: Будем последовательны... В составе группы археологов Государственного Эрмитажа пришлось поехать в Среднюю Азию — раскапывать средневековое - 140 - городище в Пенджикенте. Там мне дали бригаду пожилых таджиков. Они были носителями старинного таджикского языка, который нам преподавали как персидский. В средние века его называли французским языком Востока: он очень мелодичен и, при этом, аналитически прост, как английский. Перед поездкой руководство факультета, зная о моих относительных успехах в поэзии, поручило «красиво» перевести на русский несколько фрагментов из произведений средневековых восточных авторов: Фирдоуси, Хаяйма, Хафиза, Рудаки, Саади... С помощью местных жителей я убивал двух зайцев: производил раскопки и практиковался в языке. Допрактиковался до того, что старики просили сочинять на персидском тосты для торжественных мероприятий. И сочинял — четверостишья в размере рубай... Мастерства великих, конечно, не достиг. Они умели совмещать несовместимое: писать, согласно официальным канонам, о Боге и правителе, и, между тем, воспевать женскую красоту, вино и прочие прелести земной жизни. ЮРИЙ БЕЛЕДИН & ДЕВУШКА, ПОЛУМЕСЯЦЕМ БРОВЬ Д. Г.: «Минареты и старцы — без лживых прикрас иль нечаянный взгляд грустных девичьих...» Кому посвящены Ваши строчки, родившиеся, вероятно, под звездным небом родины Низами? Ю. Б.: Там, кроме четверостиший по просьбам стариков, я не написал ни одного стихотворения. Приходилось вставать в 5.00; в 6.00 — быть на раскопках. Работали до 11.00. Затем начиналась жуткая жара. И практически целый день бригада сидела в чайхане и пила зеленый чай. Читали в подлиннике тех же восточных авторов, строили версии, выдвигали гипотезы. Нами руководили специалисты из Института востоковедения: я впитывал все, что они говорили... В Пенджикенте, к слову, я познакомился с замечательной азиаткой. Она снималась в первом цветном таджикском фильме. Мои ровесники помнят песню в исполнении Рашида Бейбутова: «Я встретил девушку, полумесяцем бровь, на щёчке родинка, а в глазах — любовь...» Это о ней. Девушка жила по соседству и, при толпах поклонников, почему-то благоволила ко мне. И даже - 141 - провожала до железнодорожного вокзала, когда я уезжал в Волгоград... Но стихотворение, о котором Вы спросили, родилось здесь — на берегу Волги. Д. Г.: Возвратившись в Волгоград, Вы сменили кирку археолога на перо журналиста. Перемена образа жизни, следуя Вашей теории, должна была стимулировать новый поэтический подъём... Ю. Б.: Так и произошло... Всё, что мне ужасно надоело в Средней Азии — раскопки, жара, орущие по ночам бесхозные ишаки — здесь неожиданно приобрело оттенок романтизма. К этому добавились впечатления от загадочной средневековой культуры, огромных среднеазиатских звезд и действительно прекрасных глаз восточных красавиц. И у меня получилась целая серия стихотворений на эти темы. Затем преподаватель Волгоградского училища искусств Виталий Беренков предложил мне написать либретто в стихах для его оперетты «Дочь лесника»: о сельской девушке со светскими манерами. С готовой партитурой и текстами мы заявились к художественному руководителю Театра музыкальной комедии Юрию Генину. Он небрежно полистал наш опус. И сморщил нос: «Я предпочитаю столичных авторов!». Многие фрагменты не увидевшей свет оперетты напоминали эстрадные шлягеры. Поэтому мы не огорчились. А выдернули из неё несколько самостоятельных песен. ЮРИЙ БЕЛЕДИН & ЮРИЙ ОКУНЁВ Ю. Г.: И Вам снова пришлось петь самому? Ю. Б.: Нет. Мы подарили их самодеятельным артистам из политехнического института. Но через некоторое время Всесоюзное агентство охраны авторских прав преподнесло приятный сюрприз. Оказывается, наши песни исполняли сразу несколько тбилисских вокально-инструментальных ансамблей. Закон обязывал их выплачивать авторам определенный процент от концертных сборов. Но где нас искать — они не знали. Поэтому пришлось поработать - 142 - Агентству. И, нужно сказать, грузины оказали нам неплохую материальную поддержку. Когда, в 1970 году, друзья посоветовали мне выпустить сборник своих стихотворений, — я его быстренько скомпоновал и отнёс на рецензию Юрию Окуневу. Приговор мэтра провинциальной поэзии поразил меня железной логикой. «Вы не ходили в мой литературный кружок...» И, до настоящего времени, я не предпринимал попыток сделать сборник. ЮРИЙ БЕЛЕДИН & ЛИДЕРЫ КОМПАРТИЙ Д. Г.: Тогда Вы, наверное, порвали их или сожгли? Ю. Б.: Мудрости не обрести, не пройдя Голгофы... Интересная жизнь, работа... Что еще нужно? Делал то, к чему обязывал статус в редакции газеты «Волгоградская правда», затем — в Агентстве печати «Новости» и международном отделе Облсовпрофа. В те годы Волгоград был местом паломничества. Мне довелось брать интервью у лидеров зарубежных компартий и глав государств. Подобные встречи давали возможность постоянно проверять: насколько я интересен как собеседник; значу ли что-то как личность. В плотном потоке новых знаний и самой свежей информации не находилось места личным обидам. Наоборот, они казались бесконечно ничтожными по сравнению с теми проблемами, которые мне довелось поднять за эти годы — в статьях о войне, экономике, репрессиях; в очерках о выдающихся людях и несправедливо забытых героях. Д. Г.: И все же, спустя 25 лет после неудавшейся попытки выпустить книгу, Вы решили взять реванш. И подготовили новый сборник стихов… Ю. Б.: Все произошло случайно. В июне, когда я перебирал в кабинете рукописи, заглянул директор Поволжского приложения к еженедельнику «Аргументы и Факты» Олег Белозёров: «Вы пишете стихи! Можно почитать?». Пришлось выдать ему пачку… На следующий день он появился снова: «А почему не книга?». И пообещал, в случае моего согласия, подготовить сборник к печати... Мы договорились издать его тиражом 300 экземпляров — только для друзей. Поэтому и - 143 - название книги придумали соответствующее — «Для узкого круга». Затем я отобрал для публикации свои любимые стихотворения и пустил их, для окончательного приговора, по друзьям и знакомым. Когда очередь дошла до художника Глеба Вяткина — он почти возмутился: «Почему «Для узкого круга»? Человек должен постоянно преодолевать силы сжатия. Давай назовем сборник «Из узкого круга». И нарисовал отвечающую своим эстетическим пристрастиям обложку. Затем Олег Белозёров настоял, чтобы тираж увеличили до 5 000. Но сначала, на пробу, отпечатать полторы тысячи... Моральное удовлетворение я получил. Но не в смысле суетного «реванша». Восточные мудрецы говаривали: «Что есть в кувшине — то из него и течёт». Думаю, мой сборник стихов разных лет даст представление о чём-то сокровенном для «кувшина»... Однажды кончится всё. Однако я успокаиваю себя собственным двустишием-бейтом: Готов идти на Страшный суд. Стихи и там меня спасут. Дмитрий ГРУШЕВСКИЙ, («Деловое Поволжье», № 39, октябрь 1995 г.). Текущий момент «ИЗ УЗКОГО КРУГА» Возьмём на себя смелость сказать: выход сборника стихов волгоградца Юрия Беледина стал (а для кого-то ещё станет) событием в поэтической жизни. И не только в поэтической. Некоторое время назад наша газета, анонсируя сборник, подчеркивала одну особенность многих стихов Беледина: созвучие. Именно созвучие. Журналистика, которой многие годы занимался (да и сейчас занимается) Юрий Беледин, присутствует в его работах «текущим моментом», то есть актуальностью. («Интер», 20 октября 1995 г.). - 144 - «ДО СТИХОВ ЛИ СЕЙЧАС?..» ВОПРОС: Юрий Михайлович, вероятно, вам уже задавали «детский» вопрос, зачем люди изъясняются стихами и с кем? ОТВЕТ: В юности, в пору первых сердечных воздыханий — чтобы их поняли... В зрелости — чтобы себя понять... И, естественно, чтоб поделиться понятым в себе и в окружающих. Предвидя ваш следующий вопрос, скажу, что мне много лет подряд хватало до упора основного ремесла — журналистики разных жанров для излияния эмоций и впечатлений, для самовыражения и читательского расположения. А стихи выплёскивались от случая к случаю. Или о том, о чём не болтают в курилках. Или о том, что предназначалось для дружеских посиделок. Это как бы два сорта стихов. Проще говоря, поэзия интимная и «продукция на вынос». Содержание их различается качественно — глубиной откровений и наполненностью. Но форма совпадает: она в обоих случаях не может быть усложнённой. Для себя и для единомышленников не пишут заумно, на себе и друзьях не экспериментируют... Хотя известны и примеры «от противного». ВОПРОС: Как вы пришли к своему стилю? ОТВЕТ: Я от него никогда не уходил, руководствуясь взятыми у двух известных философов за правило суждениями: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает» и «Стиль — это человек». По несхожести стилей сразу видно, что кому присуще изначально. Лично я предпочитаю и у других поэтов нестандартный ход мысли, пружинистость без сюсюканья, эгоцентричной слезливости, словесной мишуры. Так называемый «мужской стиль». Вы не хуже меня знаете, что и среди женщин хватает «мужчин в юбках» по генотипу. Ведь в природе воспроизводство всего сущего поставлено на поток, и Всевышнему мудрено углядеть, где допущена промашка. А отбраковкой был занят ангел, который позволил себе некую альтернативную программу, за что и был - 145 - низринут с небес, стал дьяволом лукавым... Теперь он потирает руки: «Чем хуже человеческий материал — тем лучше... Тем легче с ним совладать!». Это я, как вы понимаете, — для разрядки и чтоб наглядней стало, почему в поэзии нет ничего однозначного. И оценки противоречивы по той же причине: все мы — разные. ВОПРОС: Насколько глубоко задевают вас отрицательные оценки? ОТВЕТ: Если все суждения принимать близко к сердцу — оно остановится от растерянности. А мозг поставит вопрос ребром: «У тебя на плечах голова или... наоборот?». Это в равной мере касается и профессионалов в поэзии, и любителей вроде меня. ВОПРОС: Как их различать? ОТВЕТ: Для «профи» едва ли не основное — выделиться на ристалищах, претензия на место в пантеоне. Любитель мыслит здраво: я — один из многих, такой, как все. И если не подбирать выражений, то формула любителя предельно самоиронична: «О бессмертии мечту я оргазму предпочту?..» Есть ещё особая категория рифмоплетов. Это графоманы, числящие себя непризнанными гениями. В лучшем случае они кладут перед собой пособие «Основы стихосложения» и следуют ему по всем пунктам, выдавая ремесленническую гладкопись. Это уже некий шаг от пропасти махрового графоманства с его оголтелостью... К стихосложения почти безудержным слову: гении строчкогонством поэтические подсознательно, зная их, и беспредельной пользовались впрочем, правилами назубок. Но краеугольными для них были два постулата: «Чтобы словам было тесно, мыслям — просторно» и чтобы образная система была богатой, самобытной. Гениев и негениев рассортировывает время. А с читателями-современниками нашими злую шутку может сыграть гипноз имени, «раскрутка» автора по той же схеме, по какой выводятся на эстрадный небосклон суррогатные светила. ВОПРОС: Но до стихов ли сейчас людям? - 146 - ОТВЕТ: «Замордованы», «Нет времени...» Самые ходовые отговорки! Парадокс в том, что и в поезде, и дома многие кубометрами поглощают литературные дешёвки, детективщину, путая потом и авторов, и героев, и коллизии, уродуя вкус, спрямляя извилины в мозгу. Тем, кто действительно хочет сэкономить время, но подпитать ум и душу, полезней всё же потреблять то, что коротко, отточено по мысли и форме — то есть стихи. Мне поэзия, чужая и своя, нужна, помимо всего прочего, и для языкового тренинга, чтобы не терять способности выражаться ясно и неплоско. Не важно, сравняешься ли с классиками. Важно, что хоть приподнимешь себя, как Мюнхгаузен, за волосы над болотом. Иначе окружающая серятина накроет с головой! (Запись сделана на презентации 1-го издания книги, 10 ноября 1995 г.). - 147 - ОГЛАВЛЕНИЕ СОБЕСЕДНИК «Не уйду в запас...» .................................................. 4 «Как с чувством юмора у вас?..» .............................. 5 «Скажите, кто тасует стёжки...» ................................ 6 «Я — голый король...» .............................................. 7 «Если вам посмеяться охота...» .................................. 8 «Не хочу я ни пальм, ни магнолий...» ........................ 9 «Ухожу я налегке из дома...» ..................................... 10 «В белых варежках — лапы сосновые...» .................. 11 «Как опишешь ты мороз с луною...» .......................... 12 «Если б мог, то ходил бы в парную...» ....................... 13 «Хорошо-то как, Господи, стало...» .......................... 14 «Шлёпаешь по лужам босиком...» ............................ 15 «Из вечных тем семи грехов...» ................................. 16 «Делу всецело...» ...................................................... 17 «А всегда ли мягкость — доброта?..» .......................18 «Мужик до старости — дитя!..» ............................... 19 «От огня, от петли, отводы...» ..................................20 «Простое, казалось бы, дело...» ................................ 21 «Я построил хату с краю...» ....................................... 22 «Поражал хладнокровьем...» .................................... 23 «Не дыши мне в затылок...» ..................................... 24 «На посошок не только пьют...» ................................25 «Улёгся йог на битое стекло...» .................................. 26 «Когда приходит мудрость? В тридцать пять?..» ...... 27 «Стихи он плёл...» ...................................................... 28 «Мы часто врём самим себе...» .................................. 29 «Он даст мне сто очков вперёд...» ............................ 30 «Пусть не выдержали...» ........................................... 31 «Как сумасшедший, пляшет за кормой...» ................ 32 «Тестами Айзека проверяют...» .............................. 33 «Непреложен закон Бытия...» .................................. 34 «Где конец моей дороги?...» ....................................... 35 «К осенним далям семеня...» ..................................... 36 «Я впалой грудью чувствую косу...» ..........................37 «Жизнь в посконно-кондовой глубинке...» ............... 38 «Соучастники нашей хроники...» ...............................39 «На тумбочке...» ....................................................... 40 «Прощайте! Я вам не потатчик...» ............................ 41 «Будь по-вашему...» ................................................. 42 «От простого — к сложному...» ................................43 «Даже замкнутый круг...» ......................................... 44 «Былых желаний царственный наряд...» ...................45 «Какой в оценках разнобой...» ................................... 46 «Переплёта жёсткие объятья...» ................................47 «На всех угодить невозможно...» .............................. 48 ЗЕРКАЛО «И ум... И честь... И совесть... Но не чохом...» ......... 50 «Вы на Голгофу не взбирайтесь...» ............................. 51 «Матфей сказал, что никакого проку...» ..................... 52 «Я не был зеком зоны заполярной...» ......................... 53 «Что такое текущий момент...» ................................... 54 «Претят вам мои прозаизмы...» .................................. 55 «А бывалыч... А намедни...» ...................................... 56 «Терзают нас противоречья мира! .............................. 57 «Я на себя труда не взял бы...» ................................... 58 «Мы слишком поспешно свернули...» ......................... 59 «Жизнь — совсем не лотерея...» ................................ 60 «Писатель-классик...» ................................................ 61 «В купе подсел казак из Армавира...» ........................ 62 - 148 - «Повинуйся персту Провиденья...» ............................ 63 «Не спите, если горе за стеной...» ............................... 64 «Я иду по России с сумой...» ....................................... 65 «Старики привычны к чудесам...» .............................. 66 «Не дни, а вехи нам идут в зачёт...» ........................... 67 «Ты прав, Евгений Евтушенко...» .............................. 68 «В Поволжье голод...» ................................................ 69 «Равноправия и на погосте...» ..................................... 70 «Костюмы... Костюмы...»........................................... 71 «Витринный блеск слепит глаза...» ............................. 72 «Плохо ли иметь ума палату...» .................................. 73 «Чего нам бояться на свете?...» .................................. 74 «На ветрах перемен...» ............................................... 75 «Бюст. Обелиск. Плита. Цветы...» ............................ 76 «Господа! Вы неплохо по-русски...» ........................... 77 «Оседлый человек не замечает...» .............................. 78 «Кто-то кается... Кто-то грешит...» ............................ 79 «Спасибо вам...» ......................................................... 80 «С башни Эйфеля...» .................................................. 81 «Ты здесь давно прошел с боями...» ........................... 82 «Адриатика. Море Ядранское...» ............................... 83 «Югослав развел пошире плечи...» ............................. 84 «Приёма непосредственней едва ли...» ....................... 85 «Занесла нас нелёгкая с Волги...» ............................... 86 «Уж лучше с умным — потерять...» ........................... 87 «На чёрном бархате Планеты...» ................................ 88 «Дома — в сплошном тумане!...» ............................. 89 «Кому в загранке Родина не снится?..» .................... 90 «...И где бы ни произносил...» ...................................91 «Руки девушки...»..................................................... 92 «Русь стоит на дураках?..» ........................................93 «Эй вы, младшие братья по разуму!..» ...................... 94 ДАЛЬ ПАМЯТИ «Их жизнь не всем...» ................................................... 96 «Лицо Победы — не плакатно» ................................... 97 «Мемуары писать научились...» ................................... 98 «Солнце багрово...» ...................................................... 99 «Война — это злая потеха...» ..................................... 100 «Мы с войной до войны...» .......................................... 101 «Он на полуторке снаряды...» ...................................... 102 «Блиндаж накрыл шальной снаряд...» ........................ 103 «Сраженье — тяжкая работа...» ................................. 104 «Не знали мы окопной яви...» ..................................... 105 «Меняй нательное, братишка...» ................................. 106 «Окоп на волжском берегу...» .................................... 107 «Я был убит...» ............................................................108 «На «Балканах»...»..................................................... 109 «Саперы на Солдатском поле...» ................................ 110 «В сорок четвертом...» ................................................ 111 «Зимой соловьи не поют...» ........................................ 112 «Почему люфтваффе асы...» ....................................... 113 «К могиле этой безымянной...» ....................................114 «Кому суждено быть героем...» .................................. 115 «Внукам рассказать про Сталинград...» ..................... 116 «Я по ней впервые к Волге вышел...» ......................... 117 «Опустели окопы...» ................................................... 118 «Я видел трубу крематория...» .................................... 119 «Архитектура! Да, конечно...» .................................... 120 «Возвращаюсь я из клуба...» ...................................... 121 «Наша жизнь коротка...» ............................................ 122 - 149 - «Мы не властны над Судьбою...» ............................... 123 «Витыми бичами мордует метель...» ........................... 124 «Смотрю на старенькое фото...» ................................. 126 «Чтя мёртвых, уважай живых...» ................................ 127 Из поэмы о детях военного Сталинграда .................... 129 РЕТРО…………………………………………………..130 ...НАШЕЙ СОВЕСТИ СЕСТРА Фотохудожник: Лидия Вятчанина Художественное оформление и дизайн: Валерия Смирнова Набор: Ольга Уварова, Елена Ершова Корректура: Любовь Лосева, Елена Куликова. ООО «Издательство «Волгоград». Лицензия МРФ по ДП, ТРВ и СМК № 01149 Подписано в печать 18.04.2005 г. Тираж 3000 экз. Заказ № 974. ООО «Издательство «Волгоград», 400117, г. Волгоград, ул. К. Симонова, Збб Отпечатано ОАО «Альянс «Югполиграфиздат», Волжский полиграфкомбинат. 404126, г. Волжский, ул. Пушкина, 79. - 150 -
