Лесков и античностьx

Майя Кучерская
Государственный университет Высшая школа экономики (Москва)
Школьная классика и высокая античность у Н.С.Лескова
1. Вопрос о Лескове и его отношении к культурному и философскому наследию
античности был поставлен в литературоведении относительно недавно.
В частности, была подробно исследована связь творчества Лескова с античной
литературой в романе «Соборяне»1 и в «Очарованном страннике»2. Однако как
концептуальная данная проблема впервые была осмыслена лишь в сообщении
И.В.Столяровой и А.В.Успенской3; вслед за тем она обсуждалась в работах А.Шелаевой4,
а также монографии А.В.Успенской5.
Несмотря на справедливость сделанных в упомянутой статье И.В.Столяровой и
А.В.Успенской наблюдений о том, что для Лескова античность была источником
гармонии, эпохой, воплотившей идеал «золотой середины», как кажется, в обсуждении
отношения Лескова к античной культуре важно учитывать, откуда он получил первые
представления об античности, и каков, следовательно, диапазон его знаний об античной
культуре.
Цель данного сообщения – понять, как эрудиция и кругозор Лескова в области античной
литературы и философии повлияли на использование античных образов в прозе, а кроме
того, показать, каким предстает мир античности как в художественных, так и в
публицистических работах писателя.
2. Вероятней всего, с античными авторами Лесков познакомился еще до поступления в
гимназию, в родительском доме в Панином хуторе. Как известно, отец Лескова, Семен
Дмитриевич Лесков, по образованию семинарист, превосходно знал латынь и развлечения
ради занимался в сельской глуши переводами Горация и Ювенала6. Возможно, и сам
внезапный переезд Лескова-старшего в деревню был вызван не только демонстративным
уходом в отставку, но вместе с тем являлся попыткой воплотить горацианский идеал
гармонии.
Лесков слышал от отца имена этих авторов, а возможно, и их переводы. Знакомство
Лескова с античностью продолжилось, разумеется, в Орловской гимназии, которую он,
как известно не закончил, уйдя после 3-го класса. Здесь Лесков изучал древние языки и
читал античных классиков в оригинале. Представляется, что именно это «неоконченное,
среднее» образование Лескова определило его отношения с античностью на долгие годы,
вплоть до середины 1880-х годов, когда Лесков начал пересказывать византийские
легенды, и его интерес к античной культуре стал глубоким и профессиональным.
До момента увлечения проложными легендами, в отношении Лескова к античной
культуре можно выделить два полюса: с одной стороны, благоговение, почитание
древних, обращение к ним как к источнику мудрости и удобному цитатнику афоризмов.
С другой, восприятие классических текстов как материала для бурлеска, пародии, иронии.
Заметим, что это двойственное отношение вообще характерно для сознания «школяра»:
так в древнегреческой школе заучивали Гомера наизусть, но вместе с тем радовались и
смеялись пародиям в его адрес, самая знаменитая из которых «Война мышей и лягушек»
со временем также вошла в гимназические учебники. Культ пародии, в том числе и
пародирования классических античных авторов процветал и у вагантов – средневековых
выходцев из духовных школ.
Итак, наша гипотеза состоит в том, что отношение Лескова с античной классикой
реализовывало ту же «школярскую» схему, сочетающую почтение и смех. Показательно,
что в полемике, разгоревшейся в конце 1860-х годов в связи с реформой школьного
образования, в споре сторонников «классической», предполагающей изучение древних
языков, и «реальной» гимназии, сосредоточенной на предоставлении учащимся
практических навыков, Лесков выступал на стороне первых.
3. Античные мифы, упоминаемые Лесковым, как правило, из самых расхожих – о яблоке
раздора, нити Ариадны, похищении Прозерпины Плутоном, ушах Мидаса и т.д. Все это
персонажи гимназической программы, никаких специальных знаний писателя об
античной культуре и философии не демонстрирующие, используемые лишь для более
образного подтверждения мысли. Набор античных авторов, на которых чаще всего
ссылается или которых упоминает Лесков, также достаточно ограничен – Гомер, Гораций,
Сократ, Платон, Тацит, Плутарх, Цицерон7. Значительно реже цитируются Анакреонт,
Феокрит, Вергилий.
Среди этих авторов есть, однако, и любимые. Роль главного мудреца для Лескова,
безусловно, играет Платон, именно его диалог «Законы» он цитирует охотнее всего.
Характерно, при этом, что цитирует Лесков из статьи в статью одни и те же мысли
Платона – о том, что «в той стране, где старцы бесчестны, не могут быть благородны и
юноши»8, и об умеренности. «Бог есть мера всех вещей и мера совершеннейшая. Чтобы
сделаться любезным Богу, надо уподобляться ему, и потому друг божий есть человек
умеренный во всем, даже в своих желаниях»9. Обе эти цитаты отчеркнул ногтем и герой
раннего рассказа Лескова, один из первых его чудаков и «праведников», Овцебык.
Овцебык, стихийный социалист, «новой литературы он терпеть не мог и читал только
евангелие да древних классиков»10; причем в рассказе упоминаются только два
интересующих его автора: Платон и Тацит. Лесков указывает, что именно в книге
Платона отчеркнул Овцебык, все это суждения, утверждающие необходимость равновесия
и чувства меры, которых так и не смог обрести сам герой (ср. также: «Персы и афиняне
потеряли равновесие, одни слишком распространивши права монархии, другие —
простирая слишком далеко любовь к свободе»).
Показательно также, что евангельский текст и древние классики по сути уравниваются в
правах. Это вообще характерно для Лескова, во многих публицистических текстах он
действительно приравнивал библейскую и античную древность, общим знаменателем тут,
очевидно, служила мудрость, высказанная авторами и античности, и Священного
Писания.
Призыв Платона к умеренности буквально воплощает и другой «праведник» Лескова, не
бравший взяток квартальный Рыжов, или Однодум, который читает уже только одну
книгу, Библию. О нем и его жене, взятой из крестьянок говорится: «Жили они, разумеется,
спартански, в самой строжайшей умеренности, но не считали это несчастием; этому,
может быть, много помогало, что и многие другие жили вокруг не в большем
удовольствие». «Если иметь великое обуздание, то и с малыми средствами обойтись
можно», -- отмечает герой в другом месте11.
Лескову были близки идеи Платона, однако поведенчески его очевидно привлекал и
Сократ. Имена этого мудреца, а также его последователя Антисфена, возникает при
описании Павла Ивановича Якушкина, знаменитого собирателя фольклора и вместе с тем
почти юродивого, «божьего человечка», бродягу, не подчиняющегося общим правилам.
Обсуждая историю ссылки Якушкина, Лесков отмечает: «Якушкин несомненно не был
вреден, но столь же несомненно не были вредны Сократ и Антисфен, с которыми ставить
на одну ногу нашего "божьего человечка" даже неловко. Но не позабудем, что даже
Сократ нашего воображения очень непохож на Сократа современных ему Афин. Нам он
кажется трансцендентальным гением, а для Афин своего времени он был
праздношатающийся – с странною и даже отвратительною сатироподобною
наружностию, шарлатан, который терял время в разговорах и выводил из терпения
добрую хозяйку Ксантиппу, приглашая к себе гостей, когда их нечем было потчевать"
(Дрепер). Современники мудреца видели досадительные неудобства в сожительстве с
таким человеком и решились его сбыть с рук, и сбыли...»12 Образ Сократа таким образом
прямо проецируется на образ Якушкина, а между судьбами философа и фольклориста
отмечается сходство.
4. Если Сократ и Платон выступают у Лескова в роли мудрецов, то роль Историка берет
на себя Тацит и отчасти Плутарх. Начитавшись Тацита и Плутарха герою романа
«Некуда», романтически воспринимающему идею революции в России социалисту
Райнеру снятся сны – как из мифического, так и недавнего прошлого Швейцарии. В
частности, ему снится герой швейцарских легенд Вильгельм Телль, поражающий тирана,
картины из жизни его отца и деда – очевидно, что обрести такую чуткость к истории
герой может только после чтения Тацита и Плутарха.
Впрочем, Тацит также исполняет и роль мудреца. В очерке «Путимец», рассказывающем о
молодом Гоголе, который в интерпретации Лескова уже в гимназические годы отличался
благочестием и глубоким знанием человеческого сердца, юный Гоголь, кроме прочего
оказывается и внимательным читателем Тацита, причем особый интерес у Гоголя
вызывают рассуждения Тацита о бесполезности насмешки, которые «оставляют в уме
смертельные уколы и ничего не исправляют»13. Для будущего сатирика, уже в юности
склонного к розыгрышам (один из которых и описан в очерке), вопрос об оправданности
насмешки – разумеется, жизненно важен.
Античная культура у Лескова – это маркер культуры высокой, характерны названия,
которые Лесков предлагал использовать для своих произведений. Так, по некоторым
сведениям, первоначальное название повести «Житие одной бабы» было «Амур в
лапоточках». Оксюморон используется здесь с очевидной целью подчеркнуть, что
подлинная страсть может родиться и в крестьянской среде – вопрос о том, умеют ли
любить крестьянки актуализировался в полемике 1860-х годов14. По тому же принципу
сконструировано и первоначальное название «Очарованного странника», который должен
был называться «Черноземный Телемак», это заглавие окликает роман Фенелона
«Приключения Телемака» (1699), однако вместе с тем насыщает повествование
«Очарованного странника» и простором гомеровского эпоса.
5. Вместе с тем мы встречаем у Лескова и бурлескное восприятие античности. Рассуждая
об изменениях в системе продажи вина, Лесков вспоминает сначала библейскую
древность, а затем иронически и «Илиаду» Гомера.
«Гениальный, хотя и мифический поэт, существование которого послужило темою для
множества весьма ученых изысканий, Гомер, воспевая пиры и богов и героев. Прямо
указывает нам, что эти разные там греческие герои и троянские генерал-фельдмаршалы,
хотя бы какой-нибудь, например, Ахиллес или Агамемнон, отличным манером попивали
тогдашнюю специальную, а в особенности бальзамную, изобретения туземных мудрецов
и химиков»15. Далее он вспоминает как еще в гимназии «долбил наизусть» стихи из
Гомера и даже ругательства из «Илиады»: «Ах ты, пьянчужка, собачьи глаза, трусишка
поганый!» «Так уж если взятие Трои, судьба Елены и гнев Зевеса беспрестанно
перемешивались с рассказами о геройских попойках Атридовичей, так как же уж теперь-
то, в наши времена, водке не играть первенствующей роли, когда все наши главные
капиталисты именно водкою-то и разжились?»16.
Перед нами характерное для фельетона использование образов античных мифологии,
которая наполняется актуальным для читателя смыслом и таким образом создается
оксюморон: соединение острого, злободневного содержания с величественной
древностью. Лесков пользовался этим приемом не раз: в очерке «Русское общество в
Париже» он называет Герцена «бородатой Прозерпиной», которую хочет похитить
русское правительство»17. В соответствии с той же логикой сконструирована и знаменитая
шутка из «Левши» про Аболона Полведерского.
С традицией бурлеска связан и образ дьякона Ахиллы, который как неоднократно
указывалось18, рифмуется с гомеровским Ахиллесом из «Илиады». Дьякон Ахилла в
романе «Соборяне» – скорее, пародия на Ахиллеса, его ироническая копия, он тоже
богатырь, но смешной, комичный. Все в нем преувеличено – и рост, и смех, и гнев. «Сей
всех нас больше, всех нас толще и с такою физиономией и с такою фигурой, что нельзя,
глядя на него, не удивляться силе природной произрастительности»19, -- замечает Савелий
Туберозов в своем дневнике. Лескову не чуждо было и шутливое отношение к
персонажам античной мифологии.
Итак, можно заключить, что античность функционировала у Лескова в двух вариантах:
либо использовалась как материал для шутки, анекдота, бурлеска, либо превращалась в
своего рода сборник афоризмов, источник мудрых мыслей.
В использовании других, гораздо более близких и знакомых ему источников -- русского
фольклора, древнерусской литературы, Священного Писания Лесков был значительно
более гибок и изобретателен: при обращении к античности, несмотря на то, что в зрелые
годы он немало читал античных авторов и даже делал из них выписки, Лесков оставался
школяром, который мог либо посмеиваться над навязшими в зубах классиками, либо
учить их наизусть и цитировать к месту.
6. Изменение этого школьного отношения к античности началось, как кажется, уже в
1870-е годы¸ когда цитирование классических авторов перестало быть столь
поверхностным и начало встраиваться в замысел произведения.
В рассказе «На краю света» (1875) Лесков, а вернее, его герой, православный епископмссионер, который должен просвещать язычников в Сибири, цитирует языческого поэта
Вергилия, полемизируя с христианским святым, блаженным Августином. И Августин, и
Вергилий приходят на ум в тот самый момент, когда епископ смотрит на своего
проводника, который только что спас его от голодной смерти, сообщил ему, что хозяин,
«который наверху» все видит и уснул. Епископ переживает момент истины.
«… и в этом раздумье не заметил я, как небо вдруг вспыхнуло, загорелось и облило нас
волшебным светом: все приняло опять огромные, фантастические размеры, и мой спящий
избавитель представлялся мне очарованным могучим сказочным богатырем.(…) Прости меня,
блаженный Августин, а я и тогда разномыслил с тобою и сейчас с тобою не согласен, что будто
"самые добродетели языческие суть только скрытые пороки". Нет; сей, спасший жизнь мою,
сделал это не по чему иному, как по добродетели, самоотверженному состраданию и
благородству; он, не зная апостольского завета Петра, "мужался ради меня (своего недруга) и
предавал душу свою в благотворение". (…) Авва, отче, сообщай себя любящему тебя, а не
испытующему, и пребудь благословен до века таким, каким ты по благости своей дозволил и мне, и
ему, и каждому по-своему постигать волю твою. Нет больше смятения в сердце моем: верю, что ты
открыл ему себя, сколько ему надо, и он знает тебя, как и все тебя знает:
Largior hic campos aether et lumine vestit
Purpureo, solemque suum, sua sidera norunt!20 -
подсказал моей памяти старый Виргилий, - и я поклонился у изголовья
моего дикаря лицом донизу, и, став на колени, благословил его, и, покрыв его
мерзлую голову своею полою, спал с ним рядом так, как бы я спал, обнявшись с
пустынным ангелом»21.
Разумеется, Лесков неслучайно вспоминает именно Вергилия, язычника, однако и самого
христианского языческого поэта, автора знаменитой 4 эклоги, в которой, по утверждению
христианских комментаторов, предсказал рождение Иисуса Христа. Как Вергилий сумел
предчувствовать и увидеть явление света Христова, так и проводник епископа сумел
познать истинного Бога. И сияние солнечного света, который видит епископ описывается
словно бы самим Вергилием, с понятной целью – снять противоречия между эллином и
иудеем, обнаружить родство язычника и христианина.
Как видим, здесь природа цитирования иная, не сводящаяся ни к одному из прежде
описанных нами вариантов. Вергилий используется Лесковым не с декоративной и не с
комической целью, а для углубления и расширения художественного замысла,
подготавливая совсем иное отношение к античной культуре. Окончательный перелом
состоялся в середине 1880-х годов, когда Лесков увлекся переложением сюжетов из
древнерусского Пролога. Многие из этих сюжетов («Гора», «Прекрасная Аза»,
«Невинный Пруденций») были связаны с жизнью первых ранних христиан и
разворачивались в античной Греции или Александрии – и здесь Лесков сделал попытку
вникнуть в систему ценностей нехристианского сознания, понять эстетику и ценности
античной культуры изнутри. Отношение Лескова к античной классике повзрослело.
Кедров К. Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н.С.Лескова – В мире
Лескова. М., 1983. С.58-73.
2
Косых Г.А. От «Черноземного Телемака» к «Страннику». История изменения заглавия
повести Н.С. Лескова «Очарованный странник»//Дергачевские чтения.
N.110-114
3
Столярова И.В., Успенская А.В. Античные мотивы в ранних сочинениях Н.С.
Лескова//Взаимосвязи и взаимовлияние русской и европейской литератур: Материалы
Международной научной конференции. СПб., 13-15 ноября 1997 г. СПб., 1999. С. 322-327.
4
Шелаева А.А. Концепт античности в творчестве Н.С. Лескова//Творчество писателейорловцев в истории мировой литературы: Материалы Международной научной
конференции, посвященной 100-летию со дня рождения К.Д. Муратовой 21-25 сент. 2004
г. Орел, 2004. С. 155-157; Шелаева А.А. .С. Лесков и античность (К вопросу о месте
писателя в русской культуре конца XIX в.) – Вестник Санкт-Петербургского
университета. Серия 2. История. 2006. С. 89-99.
5
Успенская А.В. Античность и русская литература. СПб.: Изд-во СПбГУП, 2008. С.244252.
6
Лесков Н.С. Письмо Щебальскому П.К. от 16 апреля 1871. – Лесков Н.С. Собрание
сочинений в 11-ти томах, Т.10. М., 1958. с. 310 (далее при ссылках на это собрание
указываем СС, номер тома и страница).
7
Лесков Н.С. О литераторах белой кости – Лесков Н.С. Полное собрание сочинений в 30ти томах. М.: Терра, 1996. Т.1. С.441 (далее ПСС, номер тома и страницы); Лесков Н.С.
Русское общество в Париже. – Там же . Т.3. С. 200; Лесков Н.С. Лондонская жизнь. – Там
же. Т.7, 398 .
8
ПСС, 7, 243; Т.8, 196, С.296, С.349. См. также ПСС,10, 194.
9
Лесков Н.С. Русские общественные заметки. ПСС. Т.8, 296.
10
ПСС, 2, 28.
11
СС, 6, 225, 239. См. также: ПСС, 8,721.
12
СС,11, 88.
1
СС, 11, 61. См. также об этом: Любжин А. Римская литература в России в ХVIII-начале
ХХ века. М.: Греко-латинский кабинет Шичалина, 2007. С. 169.
14
См. спор об этом в романе «Некуда» (СС, 2, 178-179).
15
ПСС, 2, 284.
16
Там же.
17
ПСС, 3, 312
18
См. Кедров К. Фольклорно-мифологические мотивы в творчестве Н.С.Лескова – В мире
Лескова. М., 1983. С.58-73, Успенская А.В. Античность и русская литература. СПб.: Издво СПбГУП, 2008. С.244-252.
19
СС, 4, 64.
20 Пышнее здесь эфир одевает пространства в убранство пурпурного света, и
познают люди здешние солнце свое и звезды свои! (лат.)
13
21
СС, 5, 510.