Puskinkochetcova
advertisement
Конкурс методических разработок, посвященных 210-летию со дня рождения А.С.Пушкина Литературоведческая статья «Изучение маленькой трагедии А.С.Пушкина «Моцарт и Сальери». МОУ «Городищенская ООШ» учитель русского языка и литературы Кочеткова Ольга Викторовна 2009 Монографическое изучение маленькой трагедии « Моцарт и Сальери» предусмотрено в программе факультативного курса 9 класса. Не возбраняется оно и программой основного курса – при рассмотрении творческого пути поэта. Однако такая возможность используется не всегда. По воспитательному потенциалу своему «Моцарт и Сальери»- произведение исключительно богатое. Пушкин воспроизводит историю души, пораженной гордыней. Прослеживая эту историю, сопоставляя жизненные и творческие позиции Моцарта и Сальери, мы накапливаем те непосредственные наблюдения, которые впоследствии обобщим, работая над строкой: «чувства добрые я лирой пробуждал…» Ведь душа Сальери больна недобрым чувством зависти. Другое направление развития девятиклассников на уроке по «Моцарту и Сальери»эстетическое. Здесь диапазон тоже большой: от проникновения в творческую лабораторию художника до постановки вопросов о содержании и форме. Какой из двух героев маленькой трагедии главный – определить нетрудно. «Самое существенное-путь»,- утверждает Гегель. Пушкин не показывает духовного пути, пройденного Моцартом, зато формирование личности Сальери изображает подробно. Можно сказать, что при воплощении идеи произведения роли между ними распределены так: Сальери солирует, Моцарт аккомпанирует. Следовательно, чтобы понять идею Пушкина, пристальное внимание нужно уделить образу Сальери, в первую очередь – внутренним монологом этого героя; в них раскрывается история его духовной жизни. Согласимся, что личность раскрывается прежде всего в профессиональной сфере. Сальери – композитор. Поэтому при постижении процесса его духовного становления лучше всего начать именно с этого. Призвание Сальери определилось очень рано: Родился я с любовию к искусству; Ребенком будучи, когда высоко Звучал орган в старинной церкви нашей, Я слушал и заслушался – слезы Невольные и сладкие текли. Мальчик обнаруживает характер редкой твердости. Его отношение к занятиям музыкой отличается серьёзностью («отверг я праздные забавы»), целеустремлённостью («упрямо отрёкся… от наук, чуждых музыке»), упорством («усильным напряженным постоянством… преодолел ранние невзгоды»). Следует подчеркнуть: годы учёбы Сальери отнюдь не были устланы розами. Очень скоро выяснилось, что для сочинения музыки таланта ему не хватает. Особенно трудно давалась теория музыки. Мальчику пришлось уйти в неё с головой, так что для развития других сторон личности его просто не хватало. Образование Сальери явно принимало какой-то ущербный, односторонний характер. Он становится добровольным затворником. Но ради достижения поставленной цели юноша готов пойти на любые лишения. В конце концов его усилия были вознаграждены: Слава Мне улыбнулась; я в сердцах людей Нашел созвучия моим созданьям. Я счастлив был: я наслаждался мирно Своим трудом, успехом, славой; также Трудами и успехами друзей… Ну что ж, надо признать: овладевая творчеством- этой высшей формой реализации личности, Сальери с честью выдержал все испытания, проявил величие духа. И с этой точки зрения заслуживает глубочайшего уважения. Задумаемся: отчего это, едва явившись на сцену, Сальери «начинает» вдруг припоминать свою жизнь – с самого детства? Ответ на этот вопрос дают первые стихи маленькой трагедии: Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет - и выше. Для меня Так это ясно, простая гамма. Усомниться в «божьей» справедливости верующий человек может лишь в самой крайности. Не свидетельство ли это тяжелейшего душевного кризиса? Чтобы отыскать его истоки и выйти из него, он отправляется в путешествие по прошлому. После небольшого отступления мы сможем присоединиться к нему. Призвание определяет будущую профессию лишь в самом общем виде, может воплощаться в разных конкретных специальностях. Так, музыкальное искусство не может развиваться без труда многих людей: от композитора до переписчика нот. Конечно, творческий потенциал этих специальностей различен. Но если каждый работник причастен к нему, обладает своей «любовию к музыке», то в принципе любая специальность способна одухотворить всю его жизнь, профессию. Сальери ставит перед собой высшую цель – стать композитором. Но как удивительны слова, которыми по воле Пушкина он впервые говорит о своих занятиях композицией: Звуки умертвив, Музыку я разъял, как труп. Поверил Я алгеброй гармонию. Вряд ли Сальери о занятиях столь горячо им любимым искусством мог говорить на таком непоэтическом языке. Несомненно, в приведенных строках Пушкин сгустил краски. Однако заметим: в тенденции-то своей мысль верна! Любому ученику в начале пути приходится заниматься больше освоением формальной стороны предмета, чем содержательной. Но – не в такой же степени! «Звуки умертвив», «труп», «алгебра», как и нарочито резкий повтор (несколькими строками выше) «ремесло», «ремесленник», конечно, не случайны. Этой лексикой Пушкин подчеркивает натужность занятий Сальери. Выбор специальности не может не согласовываться с реальными возможностями человека. Талант – понятие конкретное. Чтобы приносить удовлетворение, труд – учебный или профессиональный – не может сводиться исключительно к волевому усилию. Недостаточный талант явился причиной того, что нарушается гармония овладения содержательной и формальной стороной искусства: Сальери все больше становится формалистом. Но может быть, это временное явление? Может быть, на новом этапе занятий композицией, после того как теория музыки прочно будет усвоена, картина изменится? Ведь подлинное искусство всегда содержательно. Произведение создается от идеи, источник которой – жизнь («Тогда уже дерзнул, в науке искушенный, предаться неге творческой мечты»). Кажется, Сальери невольно должен переключить свое внимание с теории музыки на окружающий мир, искать живого и непосредственного общения с людьми. Ничего подобного, однако, не происходит. Образ жизни его по-прежнему затворнический: Нередко, просидев в безмолвной келье Два, три дня, позабыв и сон и пищу, Вкусив восторг и слезы вдохновенья, Я жег мой труд и холодно смотрел, Как мысль моя и звуки, мной рожденны, Пылая с легким дымом исчезали. Вправе ли мы ожидать, что герой пьесы всегда высказывается искренне? Повидимому, нет. Лжец остается таковым и на сцене. В том случае, когда он незамысловат, автору разоблачить его нетрудно. Сальери, разумеется, не таков. Вслушиваясь в самохарактеристики Сальери, никогда нельзя однозначно утверждать: здесь – безусловная правда, а тут- ложь, ибо в любом случае это явится упрощением сложности жизни. Отчего Сальери так часто уничтожает свои сочинения? Тут возможны две причины. Первая – высокая требовательность. строгая взыскательность художника. К ней пытается свести дело Сальери. Но скорее всего главная причина – в бесполезности его произведений. Сальери так далек от живой жизни, что сочинение музыки становится у него игрой музыкальных форм – не больше. Никакого подлинного содержания вложить в неё он не может. В принципе и в таком неполноценном виде работа Сальери не исключала ни восторга, ни слёз вдохновения… Но в «творческую мечту» поверить трудно. Наконец настал такой момент, когда молодому человеку потребовалось сделать окончательный выбор. Ведь учеба не может продолжаться бесконечно. До этого момента, несмотря на формализм, свойственный занятиям Сальери, можно было считать, что он искренне служил искусству. Ещё и теперь не поздно выбрать для себя дело жизни, которое соответствовало бы реальному таланту, например музыканта-исполнителя. Но Сальери решил по-другому. Он предпочел убедить себя в том, что то, чем он занимался в ученичестве, и есть не что иное, как подлинное творчество, что сочинять музыку можно и так: переняв манеру «модного» композитора: Что я говорю? Когда великий Глюк Явился и открыл нам новы тайны (Глубокие, пленительные тайны), Не бросил ли я все, что прежде знал, Что так любил, чему так жарко верил, И не пошел ли бодро вслед за ним Безропотно, как тот, кто заблуждался И встречным послан в сторону иную? Сочиняя музыку, Сальери идет «от формы», занят ею одной. Неверно было бы думать, что и такое «служение» искусству являлось для него легким делом. Только он один знал, как трудно, даже не имея перед собой образец, колдовать над звуками, пытаясь вложить в них хоть какое-нибудь содержание. Глюк, Пуччини, Гайдн…Сколько сил потребовалось ему, чтобы «вычислить» стиль каждого из них! В конце концов, как мы знаем, Сальери был вознагражден за свое великое долготерпение. Произведения, написанные им в подражание этим композиторам, начинают нравиться публике. Но гармония между жизнью и творчеством по-прежнему остается нарушенной, конфликт между ними ушел в подполье: Вот яд, последний дар моей Изоры. Осьмнадцать лет ношу его с собоюИ часто жизнь казалась мне с тех пор Несносной раной, и сидел я часто С врагом беспечным за одной трапезой И никогда на шепот искушенья Не преклонился я , хоть я не трус, Хотя обиду чувствую глубоко. Хоть мало жизнь люблю… Прямо сказать, весьма неожиданное признание в устах того безмерно счастливого человека, что «наслаждался мирно Своим трудом, успехом, славой; также Трудами и успехами друзей!» Но вот на музыкальном небосклоне загорается новая звезда-Моцарт. Едва ли не самая яркая черта этого героя- неразрывная связь его творчества с жизнью, людьми. Вот, например, как он передает свои ощущения, ставшие затем содержанием нового произведения: Представь себе…кого бы? Ну, хоть меня – немного помоложе; Влюбленного – не слишком, а слегка- С красоткой или с другом – хоть с тобой. Я весел…вдруг: виденье гробовое, Незапный мрак иль что-нибудь такое… Реальные, живые чувства определяют форму произведений Моцарта. В сочинениях композитора, как кровь в жилах, пульсирует сама человеческая жизнь. По сравнению с Сальери Моцарт обладает настоящим талантом к композиции. Итак, оба героя маленькой трагедии Пушкина – «жрецы прекрасного», по определению Моцарта. Но подлинный творческий труд знаком лишь одному. Сальери искренне любит музыку – но любовь эта со временем становится удручающей. Моцарт другой: живой, подвижный, жизнелюбивый, как в искусстве, так и в жизни. Вот идёт он к Сальери показать своё новое сочинение. Услыщав около трактира, как неумелый скрипач пародирует его произведение, он и его приводит с собой. «Мне хотелось тебя нежданной шуткой угостить»,-объясняет он, почувствовав, что Сальери не в духе. Сальери гневается не потому, что к шуткам в данный момент не расположен и что скрипач опять-таки играет музыку Моцарта, а не его… Мне не смешно, когда маляр негодный Мне пачкает мадонну Рафаэля, Мне не смешно, когда фигляр презренный Пародией бесчестит Алигьери. (Не тем ли объясняется нелюбовь Сальери к пародии, что и его творчество по большому счету является подделкой под настоящее искусство?) Труд не приносит Сальери удовлетворения. Гордость, тщеславие? Да, они удовлетворены. Но разве к этому он стремился всю свою жизнь? Разве и сейчас не готов он пожертвовать своей славой за одну минуту наслаждения подлинным творческим трудом? Вместо ожидаемой гармонии – ощущение тупика. Однако до появления Моцарта Сальери ещё не теряет надежды: Что умирать? я мнил: быть может, жизнь Мне принесёт внезапные дары; Быть может, посетит меня восторг И творческая ночь и вдохновенье… Сальери страстно ждёт, что завершится наконец его затянувшееся ученичество, что сможет он насовсем покинуть анатомический театр и оставить алгебраические упражнения для того, чтобы радостно творить подлинно прекрасное. Разве не заслужил он этого своим титаническим трудом? Но «небу» угодно было распорядиться иначе: О небо! Где ж правота, когда священный дар, Когда бессмертный гений- не в награду Любви горящей, самоотверженья, Трудов, усердия, молений послан – А озаряет голову безумца, Гуляки праздного?.. Логики в этом рассуждении, конечно, немного. Талант либо есть, либо его нет. Тут уж ничего не поделаешь, хотя по-человечески Сальери жалко. Что же касается адресованного Моцарту обвинения в праздности, то оно несправедливо. Моцарт – истинный жрец прекрасного, поэтому его искусство готово вобрать в себя всю человеческую жизнь – со всеми её радостями и болями. Сочиняя реквием, Моцарт принимает в себя человеческое горе. Пушкин ни слова не говорит о материальных трудностях жизни – известной черте биографии великого композитора. Соглашаясь сочинять реквием, он руководствуется долгом художника, а не материальными обстоятельствами. Это делает героя мужественнее и нравственно совершеннее. «Гулякой праздным» он оказывается лишь в понимании Сальери, для которого эта сторона творчества недоступна. Знакомство с Моцартом открыло в жизни Сальери новый этап. Наблюдая за тем, как творит настоящий художник, он раз за разом убеждался, что слепой, натужный труд егог неведом Моцарту. Размышления должны были привести Сальери к выводу, что дело, которому он так преданно служил, не было предназначено для него, что никакая, даже самая фантастическая по силе воля не может быть заменой таланту, что подлинного творческого вдохновения ему никогда не испытать. Но Сальери не делает этого следующего шага. Почему? В рассказе о детских годах своего героя Пушкина употребляет слово, которое не может не насторожить внимательного читателя: от «наук, чуждых музыке», Сальери отрекаются не только «упрямо», но и «надменно». Значение первого слова понятно, а вот почему «надменно»? Отчего в душе мальчика рядом с таким прекрасным чувством, как любовь к искусству, появляется и надменность? Мне кажется, что слово «надменность» это авторский знак, указывающий то черное зернышко высокомерия, из которого впоследствии разовьется безмерная гордыня Сальери, заставит его превратить искусство в средство достижения особого положения среди людей и даже поставить себя над ними. В этой связи нельзя не отметить, что и пушкинский Моцарт тоже сознает особое положение, которое занимает художник в обществе: Нас мало избранных счастливцев праздных, Пренебрегающих презренной пользой Единого прекрасного жрецов. Тем не менее он не считает возможным противопоставлять себя людям. Больше того, за свой дар ему даже как-то неловко, совестно перед ними. Это чувствуется в интонации его реплики. Важнейшим нравственным испытанием Сальери становится выбор дела жизни. В чем видеть цель жизни – в служении избранному делу или в удовлетворении честолюбия? Как относиться к самому себе и другим – открыто, честно или затаиться, скрыв от людей неспособность воплотить себя в избранном деле, превратив свое существование в непрерывный процесс самооправдания? Ещё не поздно пересмотреть свои планы и выбрать дело, соразмерное таланту. Но это означало бы признать беспочвенность заявленных претензий. Чрезмерная гордость заставила Сальери воспротивиться этому. Он отказался подчиниться реальностям и выбрал специальность, превышающую его возможности: искусство перестает быть для него творчеством и превращается в способ поддержания амбиций в собственных и чужих глазах. Самолюбивый до крайности, он решает завоевать общественное признание любой ценой. Но разрыв между ним и людьми становится ощутимее. Все тревожнее и пронзительнее чувство дисгармонии. Вместо того чтобы искать корни своих бед в себе, он охотнее находит их в ближнем. Чем несчастнее такой человек, тем агрессивнее его стремление выместить на других свои беды. Сальери ещё до появления Моцарта морально готов убить всякого, кто покажется ему подозрительным (вспомним его слова о яде Изоры). В душе Сальери рождается Зависть. Он понимает унизительность этого чувства. Но сделать ничего не может: Кто скажет, чтоб Сальери гордый был Когда-нибудь завистником презренным, Песок и пыль грызущею бессильно? Никто!.. А ныне – сам скажу – я ныне Завистник. Я завидую; глубоко, Мучительно завидую… Сальери стремится показать, например, что вспыхнувшая в нем зависть к таланту Моцарта – явление исключительное, вызванное самыми чрезвычайными обстоятельствами: Нет! никогда я зависти не знал, О, никогда! – ниже, когда Пиччини Пленить умел слух диких парижан, Ниже, когда услышал в первый раз Я Ифигении начальны звуки… Конечно, в полной мере поверить этим словам нельзя. Завистливость- в природе индивидуалиста. И в тоже время Сальери говорит правду. До знакомства с Моцартом он умел контролировать это чувство. Теперь ситуация коренным образом изменилась. Вспомним начало пьесы, строчки, которые являются своеобразной визитной карточкой Сальери: Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет – и выше. Для меня Так ясно это, как простая гамма. Здесь не только состояние души героя, но и выражение крайнего индивидуализма, отрицание над собой какого-либо закона: Нет! не могу противиться я доле Судьбе моей: я избран, чтоб его Остановить – не то мы все погибли, Мы все, жрецы, служители музыки, Не я один с моей глухою славой… Что пользы, если Моцарт будет жив И новой высоты еще достигнет? Подымет ли он тем искусство? Нет; Оно падет опять, как он исчезнет: Наследника нам не оставит он. Что пользы в нем? Как некий херувим, Он несколько занес нам песен райских, Чтоб, возмутив бескрылое желанье В нас, чадах праха, после улететь! Так улетай же! чем скорей, тем лучше. Завистник – индивидуалист, задрапировавшийся в одежды «жреца», служителя музыки», чувствует теперь свой долг в том, чтобы оборвать творчество и жизнь самого талантливого композитора эпохи. Таков мрачный итог самоопределения Сальери! Теперь проследим за действием пьесы. После того как Сальери прогнал слепого скрипача, Моцарт, которого покоробила грубость приятеля, намерен удалиться вслед за ним («Ты, Сальери, не в духе нынче»). Но Сальери настойчиво упрашивает его исполнить новое сочинение. Согласившись, Моцарт испытывает чувства художника, впервые выносящего на суд слушателей свое детище. Здесь и гордость, и надежда, и сомнения. Чтобы предохранить себя от возможной неудачи, Моцарт отзывается о своей новой работе, как «безделице», которую второпях «набросал» во время «бессонницы». И разумеется, каждое слово «гуляки праздного»- щепотка соли на открытую рану завистника. Произведение Моцарта восхищает Сальери совершенством формы. Но душа его остается равнодушной, искусство не действует на неё очищающее. Не случайно именно в это время преступный замысел его становится окончательным решением. Моцарт встревожен. Тонким слухом художника он улавливает ход будущих событий: Мне день и ночь покоя не дает Мой черный человек. За мною всюду Как тень он гонится. Вот и теперь Мне кажется, он с нами сам третий Сидит… Ах, правда ли, Сальери, Что Бомарше кого-то отравил? Сальери спокоен. Воля, развитая у него «усильным напряженным постоянством», держит чувства в узде. М хотя, он в отличие от первой сцены, Моцарт ничем не раздражает Сальери (напротив, хвалит его произведения. называет гением и т.д.). спасти его может теперь только чудо. Даже афористически заостренная мысль Моцарта: «гений и злодейство- две вещи несовместимые» - не останавливают его. Понимание – испуг приходит к нему только после преступления: Ты заснешь Надолго, Моцарт! Но ужель он прав, И я не гений? Душевное очищение, которое не смогло доставить ему искусство, он испытывает… теперь, совершив убийство: Эти слёзы Впервые лью: и больно, и приятно, Как будто тяжкий совершил я долг, Как будто нож целебный мне отсек Страдавший член… Подведем итоги. Гибель выдающейся личности есть покушение на счастье людей. Сначала кажется, что только в таком традиционном плане и следует трактовать жанр произведения Пушкина. Однако в не меньшей степени трагична и судьба самого убийцы, человека весьма незаурядного. Гордыня помешала ему трезво оценить свои способности и выбрать путь, соответствующий своим возможностям. Ложное направление, которое приняло творчество Сальери, выразилось в том, что он превратил искусство в средство удовлетворения собственных претензий. углубляющееся противоречие между идеалом творческого труда и подражательством ремесленника, ощущение дисгармонии жизни и искусства усилили авантюрность и агрессивность Сальери. Духовный конец его наступает одновременно с физической гибелью Моцарта. В маленькой трагедии содержатся две большие. В заключении хотелось бы сказать несколько слов о заглавии пьесы: «Моцарт и Сальери». Так, уже из одного заглавия, раньше чтения самого произведения, мы уже знаем, что оба главных персонажа его – композиторы. Казалось бы, это не особенно важно. Однако строчки об «умертвлении звуков» и «поверке алгеброй гармонии» уже характеризуют Сальери не как творца, а «ремесленника» (вспомним его признание). Следующее- версия о том, что Моцарта отравил Сальери. Заметим: она высказана не Пушкиным. Поэт лишь поддержал и психологически объяснил её. Сначала – художественно, потом – этически (в одном из писем):»В первое представление «Дон Жуана», в то время, когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта, раздался свист – все обратились с негодованием, и знаменитый Сальери вышел из залы – в бешенстве, снедаемый завистью. Сальери умер лет 8 тому назад. Некоторые немецкие журналы говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении – в отравлении великого Моцарта. Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца». Как построено это рассуждение Пушкина? Сначала воспроизведен реальный факт: такой поступок Сальери, свидетелем которого был полный театр. Рассматривая припадок Сальери как следствие определенной причины, автор письма называет эту причину: зависть, сжигающую его, - и делает предположение о том, что данная причина может повлечь за собой и другое, теперь уже преступное деяние – убийство Моцарта. И еще одно. Я имею в виду включение в сферу характеристики литературного героя известной читателю музыки Моцарта: не только тех отрывков, что звучат в пьесе, но и всей музыки. Кстати, включая эти отрывки, Пушкин намеренно стремился сократить дистанцию между героем и его прототипом. Что же касается музыки Сальери, то до недавнего времени она не могла характеризовать пушкинского персонажа, потому что нигде не звучала. Исполнители устроили вокруг неё заговор молчания: по-видимому, не один Пушкин считал версию немецких журналов небезосновательной. В наше время (не знаю почему, может, за давностью лет) музыка Сальери вышла из небытия. Ну, так что ж? Пуская звучит… До тех пор, пока слушатели не уверятся практическим путем, а кто-нибудь из музыкальных теоретиков не докажет теоретически, что её вполне можно включить … в сферу характеристики пушкинского Сальери. И тогда она замолчит навсегда. А музыка Моцарта останется. А вместе с нею – сам Моцарт. Литература: 1. Высочина Е.И. Образ бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений: Кн. для учителя.- М., Просвещение, 1989 г., 239 с.: ил. 2. Пушкин А.С. Драматические произведения. Проза./ вступит. статья Г.Волкова, М., Худож. лит., 1982 г., 350 с., - ( Классики и современники. Русская классическая литература). 3. Русская литература / под ред. Н.И. Громова, М., Просвещение, 1982.
