выв - Новосибирский государственный университет

М.С. Петренко
ОБЩЕСТВЕННО - ПОЛИТИЧЕСКИЕ НАСТРОЕНИЯ
ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ В 1950-е ГОДЫ.
Время бурных потрясений, таких как события 50-х гг., неизбежно
оставляют след в душах людей. Смерть И.В. Сталина, арест Л.П. Берии,
ХХ съезд КПСС положили начало новому периоду в отечественной истории. Стали рушиться старые догмы, началось частичное переосмысление прошлого страны, люди стали смелее мыслить и действовать. Под
сомнение была поставлена деятельность Коммунистической партии,
началось крушение прежних привычных ориентиров, следствием которых явилось постепенно нараставшее раздвоение человеческих душ, послужившее основой нынешнего кризиса. В этой связи представляется
чрезвычайно важным взглянуть на общественно-политическую жизнь
общества в 50-е гг., его нравственную атмосферу, настроения, чувства,
эмоции, которые являются во многом, особенно в переломные эпохи,
движущим фактором человеческого сознания и, как следствие, ведущим
мотивом деятельности.
Под общественно-политическим настроением понимается емкое социально-психологическое состояние души, аккумулирующее различные
чувства, эмоции, волевые устремления, рассматриваемые в соответствующем контексте. Наиболее ярким выражением переживаемого момента истории выступают настроения, господствовавшие в среде интеллигенции, больше других социальных слоев включенной в общественно-политическую жизнь страны.
Массовое сознание в начале 50-х гг. представляло собой довольно
устойчивое образование. Его характеризовали безграничная вера и любовь к Сталину, к партии, на которых возлагалась огромная надежда,
служившая твердой опорой для слабых, наивных человеческих душ.
Взаимодействие интеллигенции и власти носило своеобразный характер. С одной стороны, интеллектуальный слой общества, тем более в
России, традиционно был настроен оппозиционно к власти, с другой,
интеллигенция всячески поддерживала власть, дававшую ей широкие
привилегии. В обществе сильно было чувство страха. Это был страх не
только перед возможным наказанием, но и перед самим собой. Люди,
отчасти понявшие всю безнадежность открытых выступлений, отчасти
привыкшие исполнять указания сверху, не хотели брать на себя ответственность, не хотели думать, боялись собственных мыслей. Поэтому
даже в эпоху бурных потрясений, после ХХ съезда партии, большинство
старалось не вникать в существо проблем и по возможности обходить
острые вопросы. Лишь единицы честно и открыто выступали с критикой существовавшего положения. Старший преподаватель политэкономии Новосибирской областной партшколы С.А. Меккель еще в 1952 г.,
отстаивая чистоту научных принципов, выступила против раздававшихся в то время словословий в адрес И.В. Сталина[1].
Смерть вождя вызвала глубочайшее потрясение в душах
людей.
Начавшиеся перестановки в правительстве, реабилитация врачей, которых еще совсем недавно ненавидели, арест Л.П. Берии, критика сталинского руководства на сентябрьском (1953 г.) пленуме ЦК КПСС внесли
сумятицу в сознание людей. Стало возникать множество вопосов. Это
свидетельствовало о растерянности и недоумении. Размывались преж-
ние ориентиры, постепенно рассеивалось
чувство определенности. В
обществе поползли слухи, всевозможные домыслы и предположения.
Противоречившая сталинскому курсу политика при сохранении прежних идеологических штампов производила в сознании блокировку привычных импульсов, что давало толчок к самостоятельному мышлению.
Люди стали думать, вначале робко, неумело, затем все смелее и активнее.
В 1953 г. наметился раскол в обществе. Прежний связующий фактор, личность И.В. Сталина, утратил свое значение. Опустошение душ
вылилось в недоуменный вопрос: “За кого теперь пойдут умирать? За
Маленкова что ли?”[2]
Начавшиеся перестановки в правительстве подрывали в первую очередь веру в справедливость предпринимаемых мер. Если раньше все
было ясно, кто прав, а кто виноват, то после смерти Сталина возникавшие вопросы оставались без ответа. Наступившая в человеческом сознании путаница понятий дестабилизировала психику. Наиболее простым решением проблемы стало неприятие всего того, что создавало
болезненное состояние. Уже в апреле 1953 г. в вузах раздавались заявления о необходимости твердой руки. Власть теряла прежний авторитет.
Зав. кафедрой психологии и педагогики Томского университета П.А.
Зайченко говорил после ареста Л.П. Берии: “Все это внутренняя грызня.
Этого надо было ожидать”[3].
Души людей в 50-е гг. отличались открытостью, внутренней честностью и, как следствие, правдиво отражали все происходившие процессы
с точки зрения собственных моральных установок. Партия в то время
была олицетворением кристальной честности и порядочности. С точки
зрения большинства людей той эпохи, коммунист - это идеал человека ,
это личность, наделенная всеми добродетелями. Это железный, честный, справедливый и принципиальный человек, который живет жизнью
народа, любит и заботится о нем. На фоне этого идеализированного образа борьба за власть в высшем эшелоне партии выглядела крайне нелицеприятно. Характерно, что начавшееся разрушение веры глубоко беспокоило людей. Вину за это возлагали прежде всего на постсталинское
руководство, так как образ вождя оставался по-прежнему незапятнанным. В народе ходили такие разговоры: “После смерти Сталина пошла
одна неприятность за другой, когда это кончится?”[4]. Однако подобные
настроения не имели массового характера. Лишь единицы смогли осознать наступившую перемену в обществе. Большинство лишь смутно
чувствовало, что что-то не так. Возникавшие сомнения не находили
подкрепления в официальных заявлениях партии. Ей продолжали верить. Поэтому критические настроения в 1953 -1955 гг. не получили
широкого распространения.
Общество и в первую очередь интеллигенция как наиболее мыслящая его часть, испытали настоящий шок, когда услышали доклад Н.С.
Хрущева “О культе личности и его последствиях”. Все, во что верили,
потеряло смысл. Сталин - символ социализма, образец, к которому
стремился каждый честный человек, оказался тираном. Люди почувствовали себя обманутыми. Чувство горечи и разочарования было тем
сильнее, чем искреннее верил человек в своего вождя, чем чистосердечнее любил его. Особенно ошеломляющей весть о злодеяниях Сталина
была для молодежи, наивно верившей в высшую справедливость и
имевшей несколько идеализированное представление о реальной дей-
ствительности, почерпнутой в основном из пропагандистских источников. Чудовищность лжи оказалась потрясающей. Была подорвана сама
вера, основополагающий принцип становления духа. Некоторые комсомольцы заявляли: “Можно ли вообще после этого доверять ЦК
КПСС?”[5]. Однако многие, как правило, те кто больше других, был
приобщен к общественной деятельности - комсомольские активисты,
лидеры студенческих групп, молодые преподаватели вузов, поверили в
возможность преобразований и решили активно включиться в дело по
преодолению негативных пережитков сталинской эпохи и восстановлению нормальной нравственной атмосферы. Раскрепощение сознания
привело к росту критических настроений.
Отчетно-выборные собрания 1956 г. в партии и комсомоле отличались от предшествующих возросшей политической активностью их
участников. На собраниях, партийных и комсомольских конференциях
вузов коммунисты и комсомольцы довольно смело, по меркам того времени, выступали с резкой критикой недостатков в партийной и комсомольской работе, учебно-воспитательной и хозяйственной деятельности
вузов. Следует отметить, что критические оценки социальной действительности не выходили за камки марксистско-ленинской идеологии. Сознание людей, придавленное идеологическим прессом, еще не могло в
полной мере освободиться от заученных догм. Поэтому, именно в коммунистической идее, свободной от извращений, в преодолении культа
личности, в восстановлении ленинских принципов партийной жизни и
видели люди тот путь, по которому общество сможет двинуться вперед
к победе коммунизма.
В Западной Сибири наиболее бурный всплеск независимых критических суждений проявлялся в Новосибирске и Томске. Хотя здесь были
свои особенности. Если в г. Новосибирске наблюдались в основном
стихийные протесты студентов, разочарованных во всем и вставших на
путь нигилизма, то в г. Томске имели место вполне продуманные и сознательные выступления вузовской интеллигенции, которые отличались
цельностью воззрений, хотя и не были организационно оформлены, как
в Москве или Ленинграде. Бюро ЦК КПСС по РСФСР 2 марта 1957 г.
приняло даже специальное постановление “О неудовлетворительном
состоянии политической работы среди интеллигенции в Томской областной партийной организации”.
Одним из самых нашумевших в 1956-1957 гг. процессов в г. Томске
было дело Эрика Григорьевича Юдина, молодого кандидата философских наук, старшего преподавателя кафедры марксизма-ленинизма педагогического института. Идеи Э.Г. Юдина сводились к тому, что необходимо развивать гласность, предоставлять больше возможности рядовым коммунистам в управлении государством, усилить контроль за центральными органами государственной власти, в первую очередь за ЦК
КПСС. В лекциях, на семинарских занятиях Юдин наряду с программным материалом высказывал собственную точку зрения. Например, он
говорил: “Если вы меня спросите, построен ли у нас социализм, официально должен сказать, что да. Но судите сами, в магазинах масла у нас
нет”[6]. На семинарских занятиях 29 ноября 1956 г. Юдин, рассматривая
вопрос о руководстве КПСС народным хозяйством, доказывал, что сложившиеся в СССР производственные отношения не оказывают необходимого воздействия на развитие производительных сил. Партийные,
профсоюзные и другие организации не могут достаточно влиять на развитие производства. Руководство предприятиями и колхозами слишком
централизовано. Поэтому, предлагал Юдин, необходимо принять меры
к тому, чтобы предоставить более широкие права рабочим в управлении
предприятиями. В сельском хозяйстве необходимо ликвидировать излишнее вмешательство партийных и советских органов в деятельность
колхозов и предоставить последним более широкие права как в руководстве, так и в распределении продукции и доходов. При существующем положении, как замечал Юдин, колхозники часто всю продукцию
сдают государству, а сами остаются голодными[7].
Мыслящая часть вузовской интеллигенции была солидарна с Юдиным. На партсобрании против Юдина выступили только М.Б. Духнин,
И.С. Карпенко и В.Ф. Федоров - все представители номенклатуры, но
они не нашли поддержки у остальных коммунистов. Из девяти преподавателей кафедры более 50% (5 человек), включая Юдина, оказались решительно настроенными во мнении о необходимости обновления политической системы. Идеи Юдина разделял И.М. Шакинко, а преподаватели Ю.В. Куперт, Н.А. Хохлов, А.А. Говорков длительное время пытались защищать своего коллегу.
Твердое отстаивание своих политических позиций свидетельствовало о глубокой убежденности в правоте своего дела и оптимистическом
настрое на будущее. Однако насчет последнего они просчитались. Партийное руководство развязало репрессии против всех критически
настроенных коммунистов и комсомольцев. Для многих это стало полной неожиданностью. Не осознав до конца глубины момента, Юдин после получения партийного взыскания, вместо того, чтобы вернуться в
Москву, стал настаивать на пересмотре решения бюро, заявив, что с такой формулировкой исключают из партии. Его и исключили. Более того, он был осужден на 10 лет. Юдин глубоко переживал случившееся.
Его моральные принципы коммуниста пришли в острое противоречие
с принятыми на бюро решениями. Люди были еще слишком честны и
наивны, поэтому откровенно недоумевали насчет обрушившихся на них
репрессий. Однако ни Юдин, ни его товарищи не отказались от коммунистических убеждений. Даже накануне ареста Юдин дома в кругу друзей, находясь в крайнем возбуждении, постоянно повторял, что хочет
работать, хочет строить социализм, только ”в ЦК молодых бы да талантливых”[8].
Вместе с Юдиным из партии были исключены Шакинко и Куперт,
хотя последний ограничился после пересмотра дела в горкоме строгим
партийным взысканием.
В то время на кафедрах, в студенческих аудиториях постоянно шли
горячие споры, дискуссии, особенно среди гуманитарной интеллигенции. Круг обсуждаемых вопросов был чрезвычайно широк: от оценок
коллективизации до постановки вопроса о средствах массовой информации. Многие слушали “Би-Би-Си”, “Голос Америки”, “Белградское
радио” и обсуждали услышанное в коллективах. Смелые мысли развивал зав. кафедрой политэкономии Томского политехнического института Захаров. В госуниверситете за слишком смелые заявления три научных сотрудника Черкассов, Канторович и Дун были уволены. Четверо:
доценты Плотникова и Горшков, ассистент Налобина и аспирант Кисилев получили строгие партийные взыскания.
Бурный всплеск критических настроений наблюдался также в г. Новосибирске. Доцент кафедры сопротивления материалов Новосибирского сельскохозяйственного института А.Г. Вульф, выступая на открытом
партийном собрании, заявил, что в прошлом в стране демократия была
зажата. Он предложил ориентироваться на молодежь, которая по его
мнению являлась общественным “барометром”[9]. Октябрьским райкомом партии А.Г. Вульф был исключен из рядов КПСС. В сельскохозяйственном институте некоторое время даже ходил антисоветский анекдот, пущенный и.о. зав. кафедрой марксизма-ленинизма О.Н. Карташевой и зав. кафедрой зоологии Г.М. Кривощековым. Характерно, что подобная вольность шла в основном из столицы, в первую очередь из
Московского университета. Его закончил Э. Г. Юдин, который по его
же собственному заявлению приехал в Сибирь уже со сформированной
принципиальной идейной позицией. Г.М. Карташева так же “распустилась в политическом отношении”, по ее же признанию, во время пребывания в1956 г. в Москве на курсах усовершенствования преподавателей
общественных наук при МГУ, где рассказывание подобных анекдотов
было обычным явлением. Карташева и Кривощеков получили строгий
выговор и были сняты с работы с формулировкой. “За притупление политической бдительности и потерю партийной принципиальности”.
Критические настроения также имели место в Новосибирском институте связи, в строительном, пединституте и ряде других. Помимо роста общего негативного настроя в Западной Сибири происходили позитивные процессы обновления гуманитарного, прежде всего философского образования, которое традиционно считалось базой подготовки
идеологических кадров. В Томске и Новосибирске активно работали
многие прогрессивно настроенные ученые. В основном выпускники
Московского и Ленинградского университетов - В.А. Смирнов, Э.Г.
Юдин, Е.Д. Смирнова, А.К. Сухотин, М.А. Розов, В.Н. Сагатовский,
И.С. Ладенко, Клементьев и др. Однако многие преподаватели оставались на старых консервативных позициях. Лекции, несмотря на то, что
затрагивали самые животрепещущие темы, читались крайне нудно и сухо. Многие преподаватели стремились уйти от ответов на актуальные
вопросы. Это вызывало недовольство студентов и настраивало их не
только против излагаемых положений, но нередко и против самого преподавателя. Так, в Новосибирском пединституте между студентами IV
курсе ИФФ и преподавательницей Лайко возник конфликт. Плохое преподавание курса политэкономии, отсутствие четких объяснений привело к распространению критических настроений у студентов, которые на
семинарах оперировали информацией, почерпнутой из журнала “Америка”. Лайко сообщила об этом в обком. По этому случаю 28 декабря
1956 г. было проведено комсомольское собрание, на котором студенты
буквально устроили допрос преподавательнице о том, почему она писала заявление об их якобы антисоветских настроениях. После этого к
ней резко изменилось отношение в институте. Некоторые студенты перестали с ней здороваться[10].
ХХ съезд КПСС привел к значительному раскрепощению сознания.
Появились довольно смелые литературные публикации. В Новосибирском отделении Союза писателей в ряде выступлений в печати, но главным образом в “кулуарных” разговорах стали проявляться настроения
недовольства относительно идеологического давления на литературу.
Раздавались голоса насчет того, что необходимо пересмотреть решения
партии по идеологическим вопросам, что до ХХ съезда литература развивалась однобоко, говорила вполголоса и поэтому многое в ней безнадежно устарело. Имелись высказывания о том, что метод социалистического реализма превратился в догму, которая ограничивает, сковывает
творческую индивидуальность и широту исканий писателя[11].
На кафедре русской и зарубежной литературы Новосибирского пединститута кандидат филологических наук Ю.С. Постнов на протяжении
ряда лет выступал в защиту открытых, правдивых литературных публикаций. В 1954 - 1955 гг. он защищал статью В. Померанцева “Об искренности в литературе”. В ноябре 1956 г. уже после того, как партией
была дана резко отрицательная оценка романа М. Дудинцева “ Не хлебом единым”, Постнов организовал на III курсе ИФФ диспут по этой
книге, назвав роман самым выдающимся произведением советской послевоенной литературы[12].
Однако чувство творческого энтузиазма и радость свободы вскоре
стали угасать. После того, как были подвергнуты критике все смелые
выступления в печати, в новосибирской писательской среде стали возникать возмущения, а местами унылые скептические настроения. Говорили: “Все равно нельзя свободно и безнаказанно высказывать свои сомнения. Нет и сейчас настоящей свободы творческих исканий. Все остается по-старому, неизменно”[13].
К концу 50-х гг. волна бурных проявлений самостоятельности суждений среди интеллигенции значительно спала. Многие, наиболее смелые, были сняты с занимаемых должностей. Пополнив ряды рабочего
класса, встав к станкам, они уже не могли свободно излагать свои мысли, так как поняли, что это по-прежнему небезопасно. Другие, видя пе-
чальную участь своих коллег и бессмысленность каких-либо громких
заявлений, вновь переключились на сугубо профессиональную деятельность. Стало усиливаться расхождение между подлинными устремлениями и реальной жизнью. Практика двойного сознания приобретала все
более самодовлеющую форму. Говорили одно, подсознательно чувствовали другое. Рано или поздно это должно было вырваться наружу со
всей своей разрушительной силой. Часть интеллигенции пошла конформистским путем, руководствуясь исключительно соображениями
личной карьеры. Сохранившие честность и веру в высокую справедливость встали на путь наблюдателя. Лишь единицы пытались самоотверженно защищать идею, не понимая обреченности своих попыток.
Таким образом, в середине 50-х гг. довольно определенно обозначился нравственный раскол и кризис в обществе, была разрушена вера,
угасла последняя надежда на лучшее. Жизнь приобрела бессмысленный
характер, хотя все это открыто обнаружилось гораздо позднее.
_____________________
Примечания
1. ГАНО. Ф. П-4. Оп.16. Д.60. Л.66-69.
2. См.: Зезина М.Р. Шоковая терапия: от 1953-го к 1956 году// Отечечественная история. 1995. №2. С.123.
3. ТО ЦДНИ. Ф.607. Оп.1. Д.1924. Л.160 .
4. ГАНО. Ф. П-4. Оп.17. Д.87. Л.51.
5. ТО ЦДНИ. Ф.607. Оп.1. Д.2408. Л.90.
6. Там же. Д.2514. Л.32.
7. Там же.
8. ТО ЦДНИ. Ф.607. Оп.1. Д.2538. Л.74 .
9. ГАНО. Ф. П-4. Оп.34. Д.489. Л.22.
10. Там же. Ф. П-22. Оп.3. Д.2844. Л.91.
11. Там же. Д.2847. Л.9-10.
12. Там же. Д.2844. Л.83;91;104.
13. Там же. Д.2847. Л.10.