Стихи О себе.

1
Стихи
О себе.
Есть у души оттенки света,
И музыки полутона,
Лишь на судьбу обиды нету
За то, что я всегда одна.
Я помню юность: мелкой дрожью
Осенний оседал туман,
И по щекам струился дождик,
Как слезы от сердечных ран.
За странность или угловатость
Была унижена людьми.
Они не знали, что в закатах,
В цветах плывет мой грустный мир.
И надо мной смеялись люди,
Бросал с издевкой кто-то вслед:
«Поди ж ты, иль кого-то любит?
Краснеет, словно маков цвет…»
И чей-то жалостливый голос
Свистел как камень за спиной:
Не смейтесь, мол, над этим горем.
Рассудок у нее больной.
Смотрите: голову закинув,
Промокла под дождем она.
Не смейтесь над людьми такими,
Коль разум слаб, не их вина.
Фея сна
В нашей жизни скучной, бедной,
Сон – большая благодать.
Будут маятником медным
Мне о том часы стучать.
Над подушкой над моею,
Тихо, от меня тайком,
Ослепительная фея
Водит праздничным жезлом.
Есть пророческая сила
В тонком радужном жезле:
В ночь на святки сон красивый –
Признак счастья на земле.
Шум шагов своих не слышу
Почему-то я во сне,
Но мне снится: милый вышел
В майский сад, навстречу мне.
Словно юные мы оба…
И исчезла связь времен,
А проснулась – то сугробы,
Сад метелью занесен.
Фея сна неуловима,
Только все таки она
Предвещала, что с любимым
2
Обвенчает нас весна.
Осенняя элегия
Сырая дорога от ветра продрогла,
Румянцем в небесной дали
Заря полыхает, а в сердце тревога,
Что лучшие годы ушли.
В потерянных чувствах теперь разберись-ка,Ты в них не отыщешь тепла,
Смородина тоже склоняется низко,
Что листьев не сберегла.
И долго ль до первого снега осталось…
Звенит по кустам ветерок.
Не молодость это, но также не старость:
Круг солнца зарей не истек.
И только блестят эти тонкие лужи,
Морозца в них хрупкого след,
Быть хочется близкой кому-то и нужной,
Ведь каждый лишь этим согрет.
Увы, я во многом сама виновата…
Продрогла теперь на ветру,
И пламенем тонким, холодным объята,
Жду первого снега к утру.
Зимняя элегия
Желтый месяц, гибкой,
Золотою рыбкой,
Проплывал устало
В океане звезд.
Вечно одинокий,
Плыл он от востока,
Вслед звезда смеялась,
И крепчал мороз.
Ласковую землю,
Ту, что сладко дремлет,
В снежном одеянье,
- Освещал, как мог.
Плыл скиталец гибкий,
Золотою рыбкой,
В звездном океане,
Там, где тьма дорог.
13 дек.1969г.
Посвящается Коробко Лидии.
В селе.
Водянистыми сжатыми нивами,
Край родной, что еще напоешь?
Как осенняя песня счастливая,
- Твои лужи, дорога и дождь.
Запотевшими светится окнами
3
Этот день, а у самых ворот,
Отряхаясь в туман шерстью мокрою,
Лошадь белая сено жует.
В низких тучах, остывшею влагою,
Затянуло горячие дни.
От рябин полумгла над оврагами,
От дождя - светлых капель огни.
Дорогие окошки родимые,
Не забыть мне людей из села,
Свежим ветром и листьями дымными,
Так дышать я нигде не могла.
Я иду по дороге проселочной
В полевую российскую даль.
Пузырьками мечты моей солнечной
В желтых лужах вскипает вода.
1972г.
Абрикоса
Скверная погода: сырость и туман,
Я смотрю в окошко, и опять грустна.
Наша абрикоса в розовом цвету,
Холодно бедняге на сыром ветру,
Лепестки угрюмо по ветру летят,
Землю, покрывая в розовый наряд.
Наша абрикоса… Ей бы солнца свет
Ей бы ласки солнца, только солнца нет.
Моя юность тоже нынче так цветет,
То туман, то дождик.…Так весна пройдет.
1967г.
После дождя.
Посветлели тучи,
Оживились нивы,
Стог вдохнул пахучий
Капли дождевые.
И прохладно-сладок
Молодой горошек,
Меж морковных грядок,
Лег июльский дождик.
И колышет просо
Ветерок игривый.
И свежа береза,
И упруга ива.
В синем небе чистом
Вдруг заулыбалось
Солнце, и на листья
Жемчугом упало.
Посвящается семье Фурсовых
4
Соседи.
До чего же люблю утро свежее раннее,
И восторга полна, я на звезды смотрю,
Недоступны они в своем вечном сиянии,
Но вот вышли, чтоб встретить со мною зарю.
Двор наш маленький, только в нем люди хорошие,
В их окошках еще не зажегся и свет.
Пусть от звезд серебро – это звонкое крошево –
Осыпает их счастьем и стелется вслед.
Дышит синей прохладой опять небо чистое,
Стал восток по краям все сильней розоветь,
Если б песни мои, что о людях написаны,
Петухи на рассвете сумели пропеть.
Ах, Дружок, ты не лай, работяги – хозяева
Пусть поспят. Я ценю неустанный их труд:
Потому что они до вечернего зарева
На работе тяжелой своей устают.
Облака, облака, жизнь такая же быстрая…
Как прожить без соседей, без добрых, когда
Среди ночи, пусть даже они и не выспятся,
Прибегут, если рядом случится беда.
Очень скоро окошки соседей засветятся,
А потом из-за гор солнце сразу взойдет,
Мне соседи теперь только вечером встретятся,
И с улыбкою каждый мне молча кивнет.
Начинающему поэту.
Автологических стихов
Учти тяжелые вершины,
В них прозу ты любить готов?
Знай, - в прозе отпечаток сильный.
Ведь проза может быть звучна
И без метафор и сравнений,
Коль чувств и мудрости полна,
Правдивости изображений.
Смысл автологии простой:
В ней краски те, что есть в природе.
Готов писать уже? Постой!
Есть переливы в ней мелодий.
И про читателя, мой друг,
Везде и всюду помнить надо:
Воспримет ли стихи на слух,
Не будет ли рассеян взглядом.
Знай, начинающий поэт,
Коль посвятишь ты душу музе:
В капризной славе - счастья нет!
Не будь ее ленивый узник.
Но честный труд тебя спасет,
Работай до изнеможенья,
И прозе и стихам – почет,
Когда в них есть души движенье.
Когда поэзией полна
5
Твоя задумчивая проза,
То для стихов как раз она,
Стихи должны цвести как розы.
Учение Эпикура.
Что ни движение – есть смерть.
И впрямь – святое изреченье,
Но надо здесь в виду иметь
Смысл философского ученья.
Движенье – часто суета,
Лишь душ и разума блаженство –
Предел движенья, высота.
(Здесь душ должно быть совершенство)
Но Эпикур не отрывал
От тела души, вот в чем дело.
Он с телом их соединял,
Чтоб все в гармонии звенело.
Блаженство тела? Что ж и в том
Я в жизни назначенье вижу,
Мы с каждым приходящим днем
В движении к блаженству ближе.
О, Эпикур! Мудрец большой!
Кто понимал его превратно
В движенье был, но только шел
Он в направлении обратном.
Он создавал себе комфорт
Любым путем и без предела.
Не думая, что вдруг умрет
И отделят комфорт от тела!
Что ни движение – есть смерть,
Но жалок тот в своем движенье,
Кто движется, чтоб умереть
В проклятии, или в забвенье.
Памяти брата Шевченко Владимира
Фото и снег
О если б я одним мазком сумела
Все передать – весь колорит зимы,
От серых туч и до снежинок белых,
До серебра вечерней полумглы.
Я помню: снег валил, и я, с восторгом,
В себя вбирала радость бытия,
Тогда казалась юность долгой-долгой,
В 16 лет была я как дитя.
Не знала я про моды и наряды,
И для любви не расточала сил,
Но этот снег, когда на землю падал,
- Он счастьем мою голову кружил.
Не передать какой у снега запах…
Торжественно шумели тополя,
Мое пальто зеленое, из драпа,
6
Таким же стало белым, как земля.
И со ступенек фотоаппаратом
Запечатлел тот чудный миг мой брат.
И вот теперь я вижу, что когда-то
Со мною было, много лет назад.
На фото я в платке, чуть подбоченясь,
Гляжу на снег…. О юное лицо!
Где сумрак синеватый тот вечерний,
И где мое родимое крыльцо?
Все в даль ушло. Вот новые снежинки,
Чью юность схватит фотоаппарат,
А мне как память, те мгновенья жизни,
Где я в снегу, и на ступенях брат.
Липовый цвет.
Липа тенью соткала
На земле узоры.
Липы цвет я собрала
- Отойдет он скоро.
Раскидаю на столе,
И на полках - лето,
Мне ей Богу, веселей
Жить под запах этот.
В белых чистых тополях
Будут перезвоны,
Вот тогда достану я
Липы цвет сушеный.
Быть счастливой – мой удел,
Он зовет и манит.
Снег пойдет, но летний день
Умещу в стакане.
Буду светлый пить настой,
Рифм ловить круженье.
Право, в жизни смысл простой
- Быть всегда в движенье.
Пусть печален, мглист и сед,
Вечер снегом тянет.
Жизнь – душистой липы цвет,
Жизнь, как день в стакане.
Только надо не ворчать,
Зря не тратить силы,
Время так распределять,
Чтоб на все хватило.
За здоровье чаще пить
Липы цвет - не водку,
И живое все любить,
Счастье – в сердце кротком.
Лень.
Словно в замке, в заточенье,
С ленью я судьбу делю,
Лень моя – мое мученье.
7
С ней зеваю лишь, да сплю.
О, моя голубка, муза,
Отгони скорее лень.
Кругозор ее так узок,
И она глупа, как пень.
С нею мне главу Монтеня
Дочитать – тяжелый труд.
Или я умру от лени,
Иль ее не будет тут.
С каждым днем она наглее,
Боже, праведный, спаси,
Никогда не знались с ленью
Мои предки на Руси.
А не то бы прекратился,
И заглох наш крепкий род,
Нет, еще не обленился
Терпеливый наш народ.
Скажет так философ каждый
Шопенгауэр, Монтень:
Смерть порой приходит дважды,
Первый раз, она – есть лень!
Лунная ночь.
Погас давно закат багровый,
Взошла холодная луна,
Сквозь ночи темные покровы,
Льет серебро свое она.
Какой равнинной пеленою
Снег лег на землю и дома,
И он сверкает под луною.
Прекрасна русская зима!
Во двор я выйду: в гаммах чудных
Играет легкий этот свет.
И жить и радостно и трудно,
И скоро мне 15 лет.
1965г.
Усталость.
Зачем обнял? Случайно, или как?
По дружески, или по уваженью,
Иль то души неясное движенье,
Иль роз прекрасных увяданья – знак?
В нем все от роз, как в алых лепестках,
В его щеках пылающих та свежесть,
Что юности полна, рассвет в них брезжит,
Хоть седина давно уж на висках.
Зачем спросил: могу ли плакать я,
Зачем пытался выразить намеком
8
В своем простом неведенье жестоком,
То, что могла принять я не шутя?
Не знаю я, любил ли он меня,
Но осенью цветы вот так прохладны,
Как чувства, что во мне, и я лишь рада
Забыться, отдохнуть на склоне дня.
Не трепещу от этих милых рук,
Себе внушая, что они не милы,
Но если б я совсем душой остыла,
Не волновал бы даже лиры звук,
А так, не надо больше ничего:
Вот звуки лиры все нежней и ближе,
Ему ж сказала: «Как Вас ненавижу!»,
Бесчувственна в объятиях его.
Вишня
Вишня цветет у меня под окном,
Вишня весенним омыта дождем.
Солнце, сквозь тучи, на вишню глядит,
И лепестков белизну золотит.
Солнце заходит, а завтра опять
Станет цветущую вишню ласкать.
К вишне моей воробей подлетел,
Неугомонный, на веточку сел,
Ах, непоседа, притих тут и он…
Видно весной, как и я, восхищен.
Снова я верю, что все впереди:
Долгая юность и счастье в груди.
Зря, что ли капельки нежно блестят,
Переливая веселый закат?
Зря ли пахучая эта пыльца,
Мне обещает весну без конца.
Кладбище.
За декабрьским не вижу я сумраком
Скорых, будущих, долгих ли дней,
Вот заря потонула угрюмая
В серебристых просторах полей.
Все вокруг и туманно и горестно
- Это белого кладбища жуть,
Как печальный конец долгой повести,
Завершен чей-то жизненный путь.
Может быть, ни любовью, ни ласкою
На земле не отмечен тот был,
Чью могилу засыпали наскоро,
Тут же снег ее припорошил.
Пробирается к небу возвышенность,
Что меж памятников и крестов.
Всех сравняла земля: нету нищих здесь,
Нет порядочных, нет подлецов.
9
И достоин здесь каждый сочувствия,
Здесь не делят людей на сорта.
Над холодной сверкающей пустошью
Здесь последняя их высота.
Снежинки.
Какое чудо! Словно светлячки
Мелькают редкие снежинки,
Зовут к успокоенью, к жизни.
К надежде грусть моей строки.
И снег и солнце, небо ж все синей,
Снег с радужным дождем в отожествленье,
Но легче, серебристей и звучней,
И каждая снежинка, как мгновенье.
Я не поймаю их никак рукой,
Они то вверх, то вниз летят по ветру,
Но есть в них относительный покой
В сравненье с сердцем, в нем - покоя нету.
Посвящаю Рожко Лидии
Вечер.
Помню я: у дома вечером
Под ракитою стою,
И снежинки с Пути Млечного
Я ладонями ловлю.
Как звенят они серебряно
В колосках июльской ржи.
Блестки счастья сыплет небо мне
С неразгаданной межи.
Я смотрю, как рожь колышется,
Сколько в поле красоты.
Хорошо от сена дышится,
Коль в нем – разные цветы.
С освещенными комбайнами
Заиграет в прятки тьма,
Серебро от звезд туманное,
Ссыпят с хлебом в закрома.
Костер.
Цвет розовый в полутонах, Костра веселого основа,
Но если искры есть в глазах –
Душа еще гореть готова.
Но помню девочку одну,
С которой я училась в школе,
Там, за малейшую вину,
Она страдала поневоле.
Я помню глубину ту глаз,
Что исходила пеплом тусклым.
Не знал принципиальный класс,
Как горько девочке, как грустно.
10
Она училась кое-как.
Такие были не в почете,
Таких вогнать старались в мрак,
И душу оторвать от плоти.
А, акварелей все цвета
Никто в девчонке не заметил,
Не оценил, что доброта
Превыше есть всего на свете.
Девчонка эта, втихаря,
Жалела каждую букашку,
В ее душе плыла заря:
Цвели там васильки, ромашки.
Под ласковым зари огнем,
Ах, я зашла к девчонке в гости…
Отец гонялся с топором
За матерью, дрожа от злости.
Был на лице его костер,
Глаза – как пламенные искры…
А я все слышу до сих пор
Как говорит учитель чисто:
«Кто не горит, тот лишь коптит».
И плакала девчонка тайно,
Она, невзрачная на вид,
Коптила на земле печальной.
Волны.
Нахлынут волны как-то сразу,
Притихнув, катятся назад,
Как много в них оттенков разных:
То красный в них плывет закат,
То голубые переливы,
То легкий и прозрачный свет.
То редкий изумруд красивый,
Как глубины бездонной след.
Они спокойны, иль мятежны,
Иль в черный превратились шторм,
В ночи еще бывает нежным
Цвет волн, под лунным серебром.
Я молодая… Берег моря…
О, как же явь та далека.
В ней пальмы, темный цвет лимонов,
Блеск светлячков и облака
И я бегу по гальке гладкой:
Зари вечерней красота,
И сердцу весело и сладко
И в чувствах волн морских цвета.
Памяти однокласснице Л. Суриковой
Висячий мост
Жизнь динамична, вот она
Качается, как мост висячий,
11
Белеет над мостом луна,
Круг солнца скрыт горой горячей.
Еще не вечер, и не день,
У нас с тобою просто зрелость.
Мы – повторенье чувств людей,
Которым подражать хотелось.
Я вижу: рифмы под мостом –
Цвет радужный их в мутной пене,
Ты ж Люба, думаешь о том,
Что в детях – жизни назначенье.
Как ты права. Качнулся путь
Опять под нашими ногами.
Тебя поддержит кто-нибудь,
Кого я поддержу стихами?
Ах, сколько ж пролетело лет,
Но не забыть нам детской дружбы.
Вот мост. Махни рукой мне вслед…
А дальше провожать не нужно.
Ноктюрн.
От одуванчиков легких ли пух?
Ветер сбивает периной – ли луг?
День, истоптавший зной летних дорог,
И, утомленный, в перину ту лег.
Ивушки – ивы мимо плывут,
В капельках росных сон берегут.
Звезды своим одеялом цветным
День укрывают, склонившись над ним.
Вот мимолетный качнулся туман,
Заняло счастье передний весь план.
Парень девчоночке руку все жмет…
Пахнет душицей ли, клевер цветет.
Щеки пылают, сиянье ли глаз.
Отблеск ли дальней зари не угас,
Есть в перспективе чудесный закон:
Чувствам людей обязателен фон.
Тоска о маме.
Уж кругом потушен свет,
Лепит снег на рамы.
Вот знакомый силуэтЭто моя мама.
И она пришла встречать
Наш ночной автобус.
Вижу издали опять
Светлый мамин образ.
Я с автобуса бегу
К теплому сердечку,
И хоть мама вся в снегу,
Греюсь, как у печки.
Ночью столько тишины,
И прохожих нету,
12
Мамины глаза полны
Дружеским приветом.
Не гремит уж так завод,
Не летит снег чистый.
Нас с работы не везет
Тот автобус быстрый.
Но прошу я, заверни
В снежный сумрак, память,
На углу том тормози, Побегу я к маме.
Чтоб согреться, чтоб спросить,
Где еще сердечко,
Так способное любить
Верно, бесконечно?
Память промелькнет и – нет,
Шум колес лишь слышу…
Вот ее – слабее свет,
Вот она – все тише.
Молча сяду у окна:
Снег ночной… да ветер…
У меня была одна
Мамочка на свете…
Любовь монаха.
Меж виноградника тенистого,
Шел в келью молодой монах,
И вдруг увидел искры чистые
В девичьих озорных глазах.
Он вскрикнул, и рукою бледною,
Как от пожара, заслонясь,
Хотел бежать.… Но сердце бедное
Уж грешную познало страсть.
Амур на золоченом куполе
Играть с монахом захотел,
Стрела была такая глупая,
Амур насмешлив был и смел.
Девчонка в зону ту запретную
Зашла не по своей вине,
Ведь две стрелы взметнулись светлые,
Два сердца – вспыхнули в огне.
Огонь тот с разными оттенками:
Малиновый и золотой, За монастырскими за стенками
Нарушил жизни ритм святой.
Под виноградными, под лозами,
Монах печально так бродил…
Увидел снова в платье в розовом
Девчонку. И лишился сил…
Бывает в жизни необычное, Девчонка эта увела
Из кельи парня симпатичного:
Сильна любовь ее была!
13
В монастыре том, под Печорами,
Был странный случай вот такой,
Что снял монах одежды черные,
И вновь увидел свет мирской.
И долго-долго стены душные
Шептались тихо, меж собой.
Здесь всех монахов и послушников
Предательства коснулась боль.
Они бледны…. Без света, воздуха,
Молились молча, и скорбя,
За виноградными за лозами,
Живьем похоронив себя.
Бог есть! Все люди православные,
Однако с семьями живут…
Но вот Амура презабавного
Никто с тех пор не видел тут.
И прихожане с изумлением,
Светлее, радостней молясь,
Сказали: Чудное явление
Любви земной всесильна страсть.
Памяти Порфирия Иванова
В белом халате природа матушка,
Снег пропитался хвойным бальзамом,
Мудрый старик, под седыми закатами,
Ходит по снегу босыми ногами:
Взял у морозца он милосердие,
Ради людей, без возврата долга,
Под луной, как под звонницей медною,
Бились льдинки, искрясь над дорогой:
Не разбрелись чудаки во времени,
Шли в туман и в безвестность по полю.
Пальцем у лба вслед крутили гению,
Чтоб после смерти был гений понят.
Плакал пророк над бездушной косностью,
Голую грудь подставлял насмешкам,
Дети смеялись над ним, а взрослые
Кто жалел, а кто кланялся нежно.
В белом халате, природа Матушка
Лечит души по правилам «Детки»,
Что ж в молву погружаясь проклятую,
В инее скорбном дрожали ветки?
Ведь он в исканье приблизился к Богу
Что ж его мучили психиатры?
Светлый чудак, по велению Долга,
Шел по Руси, всех лечил бесплатно.
В злой этот век сердце нес он факелом,
Жить на земле учил бескорыстно
Богородица вслед ему плакалаСлишком чудачество было чистым!
14
Давний день юности.
Как звезды не светятся листья у клена,
Но все же по-своему ярко горят.
Вчера первый снег мои чувства в них тронул –
То желтый, то красный теперь листопад.
О юность моя, ты тиха и ранима,
И я по аллее гуляю одна,
Потом одиночеством буду ль томима?
Но в юности участь такая страшна…
Я зябну, сутулюсь, смотрю на прохожих,
Его одного грустным взглядом ищу,
Влюблен не в меня синеглазый пригожий
Тот парень, кому осень в чувствах прощу.
Снег тает, и грязь на дороге и сырость,
Такая судьба у одной ли меня?
В ней солнце устало, вздохнуло, и скрылось,
В ней клен облетает, багрянцем звеня.
Ночь.
Вот ночь, уже поздно,
И лунно и звездно.
Деревья темнеют вдали.
И видно с балкона,
Как линии тонко
На темный Бештау легли.
В домах на квартале почти все уснули,
Лишь чье-то окошко горит,
Внезапно, в темнеющем профиле улиц,
Машина, сверкнув, прошумит.
Я думаю: Море здесь было когда-то,
Плескалась шальная вода,
И звезды с луной, полумраком объяты,
Бродили по небу тогда.
Но вот отступили морские пучины…
Адама ли Евы вина…
Ах, люди, откуда? Поймет кто причины
Рожденья, во все времена.
И вот теперь я. Небо ночью и выше,
И холод в нем есть и тоска,
И словно бы речи я слабые слышу,
Ушедших куда-то в века.
Да что ей за дело – летящей планете,
Что кладбищ их нет, нет имен,
И новые люди, и новые дети
Забудутся тоже, как сон.
Зачем этой ночью пришли ко мне мысли,
От них уж теперь не уснуть,
Великие звездные грустные выси,
Луны – опечаленный путь.
Одна на кухне.
Похолодало. Ночка как темна
15
Блеск фонарей, трамваев дребезжанье,
На кухне чай с лимоном пью одна,
И думаю о тайнах мирозданья.
Мне грустно, эти звезды с давних лет
Я не люблю, и этот месяц – тоже.
Он высоко, он льет на землю свет.
Как будто выжатый лимон под ложкой.
Как круто поворачивает жизнь,
И так внезапны в ней порой утраты,
Но, кажется, что впереди лежит
Мир, осветленный розовым закатом.
Не веришь в то, что тухнет день в полях,
Он, кажется продлится зорькой ясной,
И вдруг острее ощущаешь страх,
Что каждый миг твой, прожитый напрасно.
Кому в ночи вот также привелось
Быть в одиночестве, тот понимает,
Что жизнь несовершенна, жизни ось
Однако движет все, как ось земная.
О нежных чувств, и старых звезд износ,
Пахнуло тонкою пыльцой от вишни,
А за окном, холодных майских роз,
Склоняются кусты в убранстве пышном.
Астры.
Астры - радуга сама,
Свежий мир ребенка,
В них: и лето, и зима,
Что в снежинках звонких.
Свет зари веселой в них,
Холодок осенний,
Рук любимых и родных,
В них прикосновенье.
Чувства тоже, как цветы,
В них - оттенки мира,
Астры – символ чистоты,
И свиданья с милым.
На столе увял букет,
За окошком вечер,
Пусть с любимым больше нет,
И не будет встречи.
Ну и все же, все же с ним
Я узнала счастье,
Миг любви неповторим:
Он похож на астры.
Посвящается Погосовой Флоре.
Подруге.
Вышла ты меня провожать
В своих туфельках белых, модных.
16
Пятигорск зажигал опять
Цвет неоновый и холодный
И в твоих волосах, слегка,
От огней золотились блестки,
И сказала ты мне: «Пока»,
У трамвая, на перекрестке.
И под голос этот простой,
И под взгляд твой спокойный милый,
В тот вечерний трамвай пустой,
Я уже на ходу вскочила.
За окном оставалась ты…
Как в стекле, в глазах твоих тоже,
Только глянец блеснул темноты,
А потом цвет луны тревожный.
Вот и все, между нами сны,
Города и поля и реки,
Сколько лет с той прошло весны,
А тебя заменить мне некем.
Вспоминаешь ли ты тот миг,
То стекло, что разлукой стало?
Как давно звон трамвая стих,
На котором я уезжала.
Посвящается Тяпко Тане
Песня.
С дальней ли комнаты вдруг
Твой голосок донесется.
Вся я – Вниманье и слух,
Дар твой счастливый – от солнца.
Чудится поля простор
В песне широкой, без края.
Вот уже вижу твой взор
Гаммами красок играет.
В песне ведь тоже цвета,
Радуги в ней и капели,
Песня прекрасна лишь та,
Если с душой ее спели.
Если в ней чувства и мысль,
В песне тоскующей милой,
Пой мне, ты всю свою жизнь
В песни свои воплотила.
Рядом уж твой голосок,
Редкий по звуку – сопрано.
Как он звенящ и высок,
Браво, ты гений – Татьяна!
Римские бани.
Зима, – мороз над нашим временем,
Иль то мираж в снегах седых?
17
Я вижу Рим, купальни древние
Блеск капелек и стен цветных.
Римляне. И звучит и радует
Гармония их гибких тел.
Над Римом свет далекой радуги,
И теплый дождь, и камень бел.
Тела сопоставляю с лицами,
Лицо в движении, как стан.
Кто там, в тумане, не Патриций ли?
Из ванны, разомлевший встал?
Его душа без нежной пластики,
В его глазах жестокий свет,
Такого не спасут: Гимнастика
Библиотека, Интеллект
Он тот, кто в битве гладиаторов
Лишь наслаждения искал.
Он с грязными на теле пятнами –
Зря грязь в бассейнах отмывал.
А душу не отмыть – тем более,
Он превращал в рабов людей.
Швырни зима, в снега невольника. –
Им падший ангел завладел.
От сильных рук над мыльной пеною,
Где в переливах все цвета,
Плывет особая, нетленная,
Римлян прекрасных чистота.
В веках шедевры Рима выстоят,
Тел – мрамор, золото сердец,
Не верю я искусству чистому,
Но чистым должен быть творец.
О Рафаэль. О Микеланджело
Какие чистые тела –
Под вашей вечной кистью радужной
Помпея, Рим…. Я там была…
Над древними всплывает ваннами
Парок…. И хмурым снежным днем,
Простые у меня желания:
Понежиться в тепле таком.
Тополь.
Становлюсь с каждым годом я мнительней,
Когда ночка подступит стеной,
И улягутся в сердце события,
Новый завтрашний день уж со мной.
Что несет он: какие страдания,
Иль разлуку, или песни любви?
Веток снежных тревожно качание
Шепчут ветки: минутой живи.
Ах вы, веточки, тонкие веточки,
Тополек мой, знакомый давно,
Сердце ждет утешающей весточки,
А глаза грустно смотрят в окно.
18
Я согласна: не надо загадывать,
Будь что будет, природа сильней,
Только пиковый туз пусть не падает
К светлой даме бубновой моей.
Завтра утро лишь зорькой засветится,
Принесет мне желанную весть,
Может счастье, в какое не верится,
Под созвездьем моим где-то есть.
Белый тополь верхушкой, не в небе ли?
Может быть, он заденет звезду,
И рассыпятся в искрах серебряных
Мои чувства у всех на виду.
Лунное затмение.
Когда по грязной улице вечерней
Блуждала, и хотелось плакать мне,
То будто бы забылась на мгновенье,
И в прошлом очутилась, как во сне.
Ах, вот она, ожившая картина:
Луны затменье, травка, белый кот.
И пахнет ночь фиалкой и жасмином,
И смотрим с мамой мы на небосвод.
Наш общий двор, сараи и колодец,
К порывам ветра чуткий тополек. –
Все кажется таинственным в природе,
Под лунный лучезарный ободок.
Луна плывет, слабеет тень земная,
А мы еще чудес каких-то ждем.
И рядом кот мурлычет, в мире зная,
Лишь лень, да ласку…. Нам тепло втроем.
Мне мама говорит: «Души затменье
Случится если, в жизни стойкой будь».
Вот уж луна светлей в уединенье,
А перед ней холодный темный путь.
«Я дочка, все легко переносила»,Луна выходит из-под ободка,
Такой же полновесной и красивой
И в маминой руке – моя рука…
И я очнулась…. Горько, горько стало,
Что нет луны, нет мамы, нет кота.
Лишь улица холодная пустая,
Фонарь потухший, ночь и темнота.
Последняя роза.
Последняя роза алеет на грядке То молодость сгибшая зря.
Снежинки кружатся над ней в беспорядке,
Как белые звезды горят.
Прекрасная роза, холодная роза,
Я чувствую звон лепестков,
Снежинки срываются в сумрак промозглый,
Серебряным ямбом стихов.
19
Себя мне не жаль, но я чувствую судьбы
Подружек моих дорогих.
О, кто одиночеству женскому судьи,
Как свеж день декабрьский и тих.
Я чувствую нежно сердца и растенья
Я чувствую нежно цветы,
Я к розе склонилась, присев на колени,
Уйдя от людской суеты.
Целуя ее лепестки, словно в губы,
Шепнула: тебя не спасти,
За женские судьбы, за мир этот грубый,
За снег над тобою, прости.
Посвящается Гребенник Люде
Подснежник.
Сияет день, звенит ручьями,
Распелись птички в вышине,
Подснежник тонкий лепестками
С улыбкой тянется ко мне.
И все равно в лесу тенисто,
Среди безмолвия ветвей,
Пропахло крепко снегом чистым –
В опавших: листьях и траве.
Проснулась жизнь уже незримо,
Подснежник первый гимн весне
Сложил…. И все неповторимо
Уж скоро будет зеленеть.
И жалко этот рвать подснежник
Он – утвержденье новизны,
В нем сила жизни есть и нежность,
И голубого неба сны.
Парок идет от чернозема,
Любуюсь радостью земной,
Мне чувство бурное знакомо,
Что как ручей звенит весной.
Знакома умиротворенность,
Что в нежном бледненьком цветке!
На свет он смотрит удивленно
Сквозь снег на теплом бугорке.
Зеркала.
В открытые гляжу я двери,
Где парикмахер не спеша
Стрижет мальчишку, и одели,
Как будто пажа, малыша.
У мальчика большие уши,
И, мне его кудряшек жаль,
Вот он, восторженный, послушный,
Скорее к маме побежал.
И к зеркалу он обернулся
Последний раз. И в этот миг
Его восторг меня коснулся,
20
И в душу трепетно проник.
Ах, мальчик…. Жизнь его мгновенья,
У жизни всюду – зеркала.
В другом – иное отраженье:
Он…парень в серебре стекла.
А там, еще чуть-чуть поодаль,
Среди блестящих всех зеркал,
Себя увидит в зрелых годах,
Каким солидным, мудрым стал.
И в тусклом зеркале, быть может,
Узнав морщины старика,
Вздохнет и скажет: Вот и дожил
До лет, где жизнь одна тоска.
И вспомнит он тогда кудряшки,
И пять своих невинных лет.
И зеркало, что прочих краше:
Румянец щек в нем и рассвет.
Первопечатники и книги.
От Кирилла они, от Мефодия,
Буквы чистые в слове родина.
Эти буквы влились печатные
В наши чувства к ней – необъятные.
Звон малиновый в буквах слышится,
Нежный вздох, шелест белых вишенок.
Отрок Пушкин в них – на экзамене,
В них от лекций Карнеги мы замерли.
Узнаем в них мы мир по Дарвину,
Нам печатью Ньютон подаренный.
Ах, мы были бы люди темные,
Если б гениев мы не помнили.
Вот один из них – Иван Федоров –
То Руси моей слава гордая.
И до Киева, и до Вильнюса
Эта слава шла,и все вынесла.
Вся в трудах она, вся измучена,
Письма, письмена есть в ней лучшие.
Типографской краской пропитана
Эта слава…. Она испытана.
Перед ней я склоняю голову,
Книги, книги, как это здорово!
Вот и лесенка. Полки книжные.
С высоту их Россию вижу я.
Ее летопись и предание,
Настоящее или давнее.
И я первопечатникам кланяюсь.
Слава им! Велики их деяния!
Велики до гиперболы, святости!
Книги, книги, о, сколько в вас радости!
Первая песня.
21
В своей прозябнув тонкой куртке,
Под смех девчонок озорных,
Я шла домой по переулкам…
Вдруг в лужу дождь вписал мой стих.
Ему продиктовала только,
И строчки ветер подхватил,
И в брызгах грязи, злой и колкой,
Родился песенный мотив.
И закружился в разноцветье
Слов обновленных листопад.
Я думала: пусть все на свете
Теперь смеются, раз хотят.
И перепрыгнув через лужи,
Дурашливость – душе сродни,
Домой примчалась к маме тут же,
И с ней остались мы одни.
Ей песню первую напела,
Прося и ласки и похвал,
Свои инициалы – перлы,
На наши стекла дождь вписал.
Его серебряные струйки
Волнуют сердце и сейчас…
Так я, в своей прозябнув куртке,
Сложила песню первый раз.
Искусство Энгра.
Есть в ранних картинах Энгра:
Дух времени, свежесть мысли.
В таланте та страсть разбега,
Которой даются выси.
А в карандашных наброскахСветлая легкость нажима.
И здесь даже то, что просто –
В сложном порой постижимо.
Нет Энгр, как художник зрелый,
Не мог допустить ошибки,
Он женское видел тело
Во всем обнаженье гибком.
Он знал скелета строенье,
Но был здесь смельчак – особый.
За счет позвонков прибавленья,
Создал сильный женский образ.
И хочется так на ощупь
Познать здесь пластику тела,
Тонами, ласкою, мощью
Оно в веках прозвенело.
В Киево-Печорской лавре.
Мы держали тонкие свечи,
Теплый воск на ладонях таял.
Мрак пещер, и святая вечность, -
22
Открывали монахов тайны.
Мы пугались сначала мумий,
Очертаний их тел, и келий,
Здесь душою никто не умер,
И об этом века звенели.
Распроститься как с солнцем красным,
Как сухой питаться просвирой?
Никогда нам не будет ясно.
А они отреклись от мира,
Покрывалом лица закрыты,
Ступни ног их в обуви черной.
Да сквозь тусклое свечек сито,
Полумрак гробов застекленных.
Догоревшие тухли свечи,
Мы на свет выходили Божий,
Или к нам прикоснулась вечность,
Что в костях, обтянутых кожей?
Мы не знали, во что нам верить,
То ль душою светлеть, то ль гаснуть,
То ли в кельях мрак и потери,
Толь в них свет лучезарный ясный.
А собор продолжал трезвонить:
Чудаков и святых так мало, –
Их обязано время помнить,
Коль во мраке их жизнь сверкала.
Первая любовь.
Не меня ты любишь и ждешь,
Милый, милый, Игорешка,
Я грустна…. Я слушаю дождь –
Он стучит, стучит в окошко.
Растревожил душу мою,
Дождь холодный, дождь осенний,
Ну а я с дождем разделю
Тяжесть дум, тяжесть сомнений.
Поделюсь я робко о том,
Как люблю я страстно, страстно.
Расскажу о чувстве своем Чистом, чистом и прекрасном.
Ты меня не любишь, не ждешь
Милый, милый Игорешка…
За окошком темно, а дождь
Все стучит стучит в окошко.
1968г.
Посвящается Киселевой Зинаиде Петровне
Зарисовка.
Капли дождика на стеклах,
За окошком сумрак серый,
Мокнет поле, мокнет сено,
И ракитка тоже мокнет.
23
Ведь не к ней, к березке белой
Ветерок шальной ласкался,
Только с тучами умчался,
Как березка вслед шумела.
Как всю ночь, не просыхая,
Жалась к веточкам ракиты…
Сторона моя родная,
Край мой, дождиком омытый.
В чужой семье.
Молчит душа, ни силы в ней, ни страсти,
Ах, эта ночь. В ее я снова власти.
Деревья темные. Жасмин цветет в саду.
На что ж надеюсь? И чего я жду?
Вот месяца желтеет тонкий рог,
В чужой семье ночую – видит Бог,
Нет мамы…нет семьи…какая боль…
Все спят. Я со своей одна судьбой.
Памяти Зинаиды Николаевны Шевченко
Печаль.
Скоро ль утро раннее?
Хочется рыдать,
Милое и давнее
С болью вспоминать.
Помню: мама в комнате
Зажигала свет…
Стеклышки оконные…
Нет, не надо, нет…
Над могилкой зимнею,
Где теперь она,
Холод, да уныние,
Ночка там темна.
Все хожу я по двору –
Мама здесь была,
В ноченьку холодную
Насовсем ушла…
Ах, ушла, оставила:
Окон – два пятна,
Снег, что не растаенный,
Печь, что холодна.
Неохота в комнату
Даже заходить,
Лучше в ночь бессонную
До утра бродить.
Февраль.
Февраль. Деревья без листвы,
То снег то сырость, то грязища,
А сердце дней веселых ищет.
Но блеск небесной синевы
Вдруг открывается нежданно,
24
Под солнышка горячий луч
О жизнь! Светла ты и желанна,
Но непредвиденным не мучь.
Коплю и набираю силы,
Для счастья, воли, трудных дней,
Но только бы все это было:
Грязь, солнце, шум пустых ветвей.
День юности.
О набережную билось
Бушующее море.
Брызги волн: соленые, прозрачные
В лицо летели.
И пело сердце, о счастии скитаниях,
И о любви к стране невиденной,
И в то же время плакало,
О том, что есть любовь напрасная.
А где-то в этом городе
Любимый был с соперницей моей.
А значит с той, которая
Ему дороже всех, а я одна,
Счастливая и грустная,
Вбирая жадным взглядом все кругом,
Бродила, и не верилось,
Что я в Крыму, а Пятигорск вдали.
Мне улыбались улицы,
Приветливо шептали деревца,
Большое солнце Крымское
Мне говорило: «Приезжай еще».
Моя звезда.
О мои удачи, о мои желанья,
Мне никак не спитсяБледных звезд мерцанье.
В мире все чудесно,
Только счастья мало.
Счастье нежной песней,
Где-то отозвалось.
И звездой холодной,
Над землею встало:
«Ты прости не греть мне,
Но светить, пожалуй».
-Что ж, свети, свети мне,
Сквозь любые тучи,
Сквозь снега и ливни,
- Это все же лучше.
Ну да кто же в этой
Жизни разберется,
Вот звезда проснулась,
И опять смеется –
25
Странно и беззвучно:
Ты забавна очень,
Но с тобою скучно.
Этой лунной ночью.
1968г.
Звезды и я.
Звезды о себе:
В мерцанье голубого света
Мы к миру как-то холодны,
Не ждем зимы, не жаждем лета,
И наступления весны.
Звезды мне:
Что ищешь ты душой мятежной,
К чему стремления твои?
Ты ветру рада, буре снежной,
И к жизни полная любви.
Ты рада, если колосится
Под солнцем полевая рожь,
Ты рада осени – царице,
Дни торопя, ее ты ждешь.
Невиданному рада морю,
И счастье в сердце, и мечты.
Ну жди уж, жди–увидишь вскоре
Прозрачных волн забавы, ты.
Звезды о себе:
От жизни мы не уставали,
Мы будем жить, коль рождены,
Не зная радость и печали,
Ни счастливы мы, ни грустны.
Звезды мне:
Что хочешь в жизни ты прекрасной,
То не свершится, может быть,
А вдруг все замыслы напрасны,
О том, как жизнь свою прожить?
А если невзначай случится,
Что станет жизнь еще грустней,
Душа еще раз прослезится,
И пусто пусто станет в ней,
И ты, как мы, в уединенье,
Не пожалеешь ни о чем,
Погаснут помыслы, стремленья
В холодном сердце и пустом.
1968г.
Утро.
Сквозь утреннюю пелену тумана,
Меня встречали золотые зори,
Бушующее радовалось море,
Когда к нему бежала рано-рано.
И свежий ветерок играл со мною,
26
И чайки мне кричали что-то вроде
О крыльях, что даны им, о свободе,
За пенистой летая за волною.
1968г.
Раздумье.
Бывало случаев немало:
Буран над степью бушевал,
А лошадь ездока спасала,
Лишь тот поводья отпускал.
Дороги все неразличимыГде север, юг, а где восток,
Не мог средь ледяного дыма,
Знать замерзающий ездок.
Лошадка прижимала уши,
И, фыркая, куда-то шла,
Ездок лишь свист метели слушал…
И вдруг рассеивалась мгла.
И впереди мерцал, теплея,
Родной деревни огонек…
Так ты, судьба, веди смелее
Меня. Я твой в пургу ездок.
Я отпустила вдруг поводья,
Мне все равно. Твой – ясен путь,
А я изнемогла сегодня,
И не найду куда свернуть.
И только слушаю устало
Пургу, да вижу снег кругом.
Судьба, порой и ты спасала
Кого-то теплым огоньком.
В бане.
Новые, пахучие
Доски и полок,
Белый пар горячий
Идет под потолок.
Веничек березовый
Девочка берет –
Мамочку любимую
Изо всех сил бьет.
Бьет потом ладошками
По воде, в тазу,
В брызгах теплых тает
Тот веселый звук.
А в корытце плюхнулась –
Сразу – хохотать,
Вот неугомонная
- Говорит ей мать.
Капельки холодные,
Там на потолке,
А в корытце плавает
27
Кукла, как в реке.
Смотрит, не насмотрится
На дочурку мать:
Все б, шалунье, брызгаться,
С куклою играть.
А девчушке весело,
Стой мгновенье, стой!
Это ж счастье – вместе быть
С мамочкой родной.
Юлушка.
Как девчонка – звонкоротик,
Танцевала до упаду,
Надрывая свой животик,
Так пищала, как с эстрады.
Вот так Юля – хохотунья,
Маму слушаться не хочет,
Крутится она на стуле.
То визжит, а то хохочет.
Мама уши затыкает.
На два ушка – две подушки.
Мама отдохнуть желает,
Ах, от Юлечки-Юлушки.
Сквозь подушки, оба ушка
Слышат песню громкую…
Маме спать пора, Юлушка,
Что же за девчонка ты!
Весна.
Март стал светлей, и он к концу подходит,
Смеркается поздней, а на заре
Весенней влагой тянет с огорода,
И свежий запах досок во дворе.
Вот мальчик в руки белый взял рубанок;
Кудрявых стружек плещется волна,
Грачам он сделал домик – гостям званым,
Навстречу им торопится весна:
Крылом взмахнула, как царевна-лебедь,
И в величавом танце поплыла,
И в быстрых облаках, и в синем небе,
Уже дыханье дождика, тепла.
От снега талого остались лужиИ перышки в них чистят воробьи…
А мальчик он с отцом, он – с самым нужным
Наставником, хранителем любви.
Ручеек.
Весенний синий день, прозрачный ручеек
Бежит, и камешки на дне его играют,
Какие краски он переливает,
Как радугой небесной он истек.
В нем столько света, столько доброты,
28
Но темный ил на дне его ведь тоже,
А были б воды более чисты.
Так, милый друг, случиться, в жизни может.
Душе не нужно, словно ручейку,
Печали, что лежит на дне, темнея,
Она б играла красками полнее…
А ручеек по илу и песку
Все пробирается меж камешек цветных,
Прозрачною струей, обрызгивая их.
Ночью.
Месяц странствует бездомник,
Ищет радость он свою,
Тихо прикручу приемник,
И мечтаю и не сплю.
Выйду, словно в пяльцах синих,
Звезд цветное полотно.
На темнеющей калине –
Дремлет ветер чутким сном.
Может, кто подумал, вспомнил,
Обо мне в ночной тиши,
Надвигается, как полночь,
Осень жизни в грусть души.
Облетят мои желанья,
Потускнеет светлый сад.
Солнце красное в тумане
Округлится на закат.
Что же, будь, что будет завтра,
Коль не вспомнят обо мне,
Знать, сама я виновата,
Да тот месяц в вышине.
Пчела-разведчица.
Век короток пчелы, но как прекрасен он,
Средь белых лепестков природы вечной.
Цвет неба голубой, цвет весен и времен,
В цветущей каждой веточке просвечен.
На лапках золотых благоуханье дня
Несет пчела в свой улей домочадцам.
Там, в светлом танце, полном страсти и огня,
Ей суждено с апрелем обвенчаться.
Полупрозрачность крыльев в радужном венце,
И образное в них повествованье.
Есть стрелки компаса пахучего в пыльце,
В движеньях пчелки – грация и обаянье.
Предвестниц счастья я в своем саду,
Всегда ищу разведчиц – первых пчелок.
Я их таинственно и радостно так жду,
Так мил мне говор крыльев их веселых.
29
Голубь.
Ветер в листьях зашумел,
От небес – прохлада.
Сизый голубь прилетел,
Как ему я рада!
Я держала голубка
В комнате, в неволе,
Жизнь его теперь легка –
Он теперь не болен.
Сыплю крошки на балкон,
Он в окно стучится,
И хоть весел в небе он,
Вдруг беда случится?
Вдруг, кто попросту убог,
Вновь изранит птицу,
Человек, увы, не Бог,
Власть ему лишь снится.
Может, в прошлой жизни был
Голубем он тоже,
Да в себе не ощутил
Тварь такую ж Божью.
Миниатюра.
И ранний час, и ветерок,
Такая ж в чувствах моя свежесть,
Я жду: рассвет вот-вот забрезжит,
И станет золотым восток.
Не верю. Бросьте вы шутить,
Что счастье – цвет пунцовой розы,
Что мой идет к закату возраст,
Я только начинаю жить!
Прогулка.
Висела радуга над зеленью Десны,
В воде плескалась брошенная лодка,
И пели соловьи, и трель весны
В прозрачном небе разливалась кротко.
Мы шли с тобой, и грустно было мне,
Что жизнь твоя так скованно-уныла,
А дождь прошел: потоком темных дней
Казалось, счастье, и надежды смыло.
На небе радуга сияла, но не так
Бывает в жизни, разные ведь судьбы,
Бесцельна, одинока жизнь, пуста,
Когда не могут сладить с нею люди.
Висела радуга – то был триумф весны,
Дышало жизнью все, а мы с тобою,
Так долго шли по берегу Десны,
И сердце отдавало тихой болью.
30
Комнатный цветок.
Мой комнатный цветок привял чуть-чуть,
Когда февраль гулял по подоконнику,
Вдруг солнышко…. И мне проникло в грудь,
А думала: надежды все в уроне.
Я поняла: Все требует тепла,
Я, как цветок, природы лишь частица,
И потому под солнцем ожила,
Чтоб мог бутон моей судьбы раскрыться.
Бутоны правды, счастья и любви,
Бутоны милосердия и чести,
О время! Как ты снегом не дави,
Бутонам тем в моих раскрыться песнях.
Мой комнатный цветок – ты стал упруг,
Лишь только солнышко тебя пригрело,
И мыслить ты меня заставил вдруг,
О том, что в каждом сердце наболело.
15 февраля 1991 г.
Перестроечные стихи
Знаешь, Люба
В жизни грубой,
Все не этак, все не так!
Злому льстят, хапугу- любят
Честный человек – дурак.
Будем жить, да кушать кашу,
Суп картофельный хлебать,
Лишь бы только совесть нашу
Вместо «Марса» не продать.
Монорим.
Мы под дождик обложной,
Спали. Я да кот со мной.
Взвыл магнитофон шальной,
Как голодный пес цепной,
Над полночной тишиной,
У соседки за стеной.
Звуки музыки дряной,
Начались, как сон дурной.
Кот вскочил, как заводной,
Я же с головой больной
Мыслью тешилась одной:
Вынести кошмар ночной.
Холодная весна.
Сегодня хмурая погода,
И в лужах тонкий лед с утра,
И побелели неба своды,
А ветер дул уже вчера.
Тогда бежали по дорожкам
Пронырливые муравьи
31
В свои домишки. В теплых ложах,
Чтоб лапки отогреть свои.
И ранняя пчела в свой улей
Скорее скрылась. Серый кот
Влез в форточку к своей бабуле –
С дивана сутки не встает.
И смотрит бабушка в окошко:
Вся жизнь ее – лишь холода.
Вон там протоптана дорожка,
Но близкий не зайдет сюда.
Нет близких…. Может быть соседка
Вдруг постучится на часок,
Да и она заходит редко,
И мир старушки – одинок.
Ложатся медленно снежинки
На абрикосовый на цвет,
Все было у старушки в жизни,
А вот детей и внуков нет.
Гагра.
Ах, эта ночь, она темней на юге,
Смотрю на очертания лиан.
Как бьются волны, словно бы в испуге,
Чуть серебрясь, сквозь призрачный туман.
Вон олеандры - розовый и белый,
Их в темноте неразличимый цвет.
И пальма так стоит, осиротело,
Как будто и не ждет уже рассвет,
А звездочки блестят на небе черном,
И светлячков – блестящие огни.
О Гагра ты – неповторимый город,
Как радости неповторимы дни!
Финиковая пальма.
- Пальма, тебе ли наскучила
Музыка волн однозвучная?
Может прекрасная пальма,
Горек закат тебе алый?
Пальма в ответ прошумела:
Я б перебраться хотела
За это черное море,
Холодно в Гагре зимою.
Гибнет плодов моих завязь.
- Пальма! Другим ты на зависть.
Нежным деревьям…. Вот блеском
Линий серебряных от светлячков, ночь ложится,
Пальма, так что тебе снится?
- Снится, плоды поспевают,
Их ребятишки срывают.
Июнь 1985г.
32
Горы в Гагре.
Здесь, почти что дикая природа,
И в благоухании цветы,
Узкой каменистою дорогой
Я ищу предел моей мечты.
Горы в зелени, и облака прозрачны
Голосов здесь птичьих – перелив.
Раз побыть здесь, позабыться значит,
От тревог, с природой сердце слив.
Вот я в горы поднимаюсь выше,
Олеандра и граната цвет,
А, внизу спокойно море дышит,
Как ребенок. И над ним - рассвет.
Дождь.
Вот дождик снова за окном,
Который раз – пишу о нем.
Вся комната моя – каюта,
А дом корабль. На волнах круто
Качается. Заря - маяк,
Но к ней нам не доплыть никак.
О как же волны славно плещут,
Как ветер на волнах трепещет,
То бежевый, то золотой
Иль это цвет у волн такой?
Отец мой – боцман, мама – кок,
А путь к причалу так далек.
Но говорит устало мама:
- Ты помешаешься на ямбах,
Или на этих, на хореях…
Белье…. Забыла…. Ой, скорее.
Сама бы я сняла, да вот
Вскипит вдруг молоко, уйдет.
1983г.
Встреча.
Сегодня на заре так грустно было мне,
А встретила его: ему наговорила,
Все то, что в сердце желчном накопила.
Все высказала все, не по своей вине.
- Он был растерян, кажется, хотя давно привык
К моим внезапным вспышкам и упрекам,
К той прямоте, к той странности, намекам,
К которым так причастен мой язык.
И в голосе его: я это поняла
Дрожала горечь и обида тоже,
Всегда такой он скрытный, осторожный,
Был удивлен опять, а я ушла.
Он думал обо мне, когда уж темнота
Плыла из-за угла, где грустно мы расстались.
И на губах его тогда остались:
33
Чуть-чуть насмешливость, но больше пустота.
И он смотрел в пустой тот полумрак,
Где тополя тревожные шумели:
Они понять той нашей встречи не хотели.
Он был задумчив…. Я была печальна так.
Радость
Сквозь утреннюю пелену тумана,
Меня встречали золотые зори,
Бушующее радовалось море,
Когда к нему бежала рано-рано.
И свежий ветерок играл со мною,
И чайки мне кричали что-то вроде,
О крыльях, что даны им, о свободе
За пенистой летая за волною.
Раздумье.
Он смотрел сегодня на меня.
С той полуулыбкой уязвимой,
Недоумевающей, ранимой,
С той, в которой страсти нет, огня.
И его я рук духи взяла,
Только разве он мне, чем обязан.
Я его любила безотказно
И боюсь: А вдруг любовь прошла?
Если ж нет, то право, почему
С ним я пылкой встречи не желаю?
И о нем так часто забываю,
Не стремлюсь уж нравиться ему?
И когда я на него смотрю:
Холодно, рассеянно, устало,
То в сердцах кому-то говорю:
Больше обрела, чем потеряла.
Подруге Погосовой Флоре.
Ты бесконечно мне мила,
Ведь наша дружба молодая
Как в небе звездочка была,
Что там, над розовою далью.
Ты помнишь лавочку, забор,
Фиалок запах, куст жасмина,
И наш, конечно, общий двор,
Соседок, проходивших мимо.
Стихи ты прочитала мне,
Они тогда полутонами
Светились в бежевом огне,
Под вспыхнувшими фонарями.
В твоих неопытных стихах,
Была и теплота и свежесть…
Где ты теперь, в каких краях?
34
Где наша дружба, детство, где же?
Тебя представить не могу
Никак учительницей скромной,
Но вот к шкодливой, неуемной,
Сквозь давность лет к тебе бегу.
В море.
Наш теплоход, дрожа нырял в пучину,
И день в иллюминаторах темнел,
Лежала я пластом, понять причину
Веселый парень Степа не хотел.
Меха баяна, легкие как волны,
Не штормовые – пенные чуть-чуть,
Рождали звуки над морской бездонной
Великой ширью. В Керчь лежал наш путь.
А наверху, как будто извергаясь,
Зеленою просоленной водой,
Мужчина трезвый, с палубой качаясь,
Весь вывернул себя в кулек пустой.
И надо ж, находились героини,
Под такт баяна шпильки-каблучки
Звучали. Когда я была в пучине
Злой качки и отчаянной тоски.
А Степа надо мной смеялся громко,
И песню озорную напевал,
Душа была сначала, как в потемках,
Но лучик солнца с тьмою воевал.
С тех пор и я меха души раздвинув,
Легко, как баянист веселый тот,
Пою, чтобы в житейскую пучину,
Меня не бросил жизни теплоход.
Ой, ракитушка.
Ой, ракитушка – ракита,
Прошуми ты ветерком:
Кто без имени зарытый
Под заросшим бугорком?
За полями солнце село,
Чабрецом пропах июль,
И ракита прошумела:
Здесь под свист горячих пуль,
За березовые рощи
Шли кровавые бои,
Дни и ночи, дни и ночи,
За луга и пашни шли.
Словно слезы, словно память,
Ветер травы шевелит…
Под ветвями, под ветвями,
Молодой солдат лежит.
Чей-то сын и чей-то брат он,
За родимый край ржаной,
35
За бревенчатые хаты,
Принял он последний бой.
Как с родными он расстался,
Как ушел он на войну,
Так в лугу он и остался,
Слушать вечно тишину.
Впереди бои пылали,
Впереди светил рейхстаг,
Здесь лишь зори догорали,
На траве и в облаках…
Полем, я пошла печально,
Оглянулась я назад,
Вижу, так необычайно,
В краски вылился закат.
Мягкий свет зеленоватый,
Да малиновый простор,
Над могилою солдата,
Безымянной с давних пор.
Баллада о белом цвете.
Белые волосы,
Словно на травке изморозь,
Юность веселая –
Смотрит печально издали.
Платьице белое
Только надела девушка,
Ты моя бедная –
Милый сказал, - что поделаешь?
Белые снежные,
Дали войны печальные,
Холмики свежие,
- Крики любви отчаянной.
Белая весточка…
Буквы – крестами черными…
Вечной невестушкой,
Стала тогда – девчоночка.
Белых черешенок
Цвет, опадал от холода,
Старая женщина
Вспомнила грустно молодость.
Белые лебеди.
Зависть белая. Надо же.
В ласковом небушке
Пары их светят радужно.
Белые ветры
Белы от пушка тополиного.
На белом свете,
Так тяжело без любимого.
Моя Москва.
Рельсов сталь, и сиянье снега,
36
Мчится юности поезд мой.
Окунулась Москва с разбегу,
В свой звенящий поток дневной.
Тень ли луч, все мелькает резко,
Вот уж скоро большой вокзал.
Золотым светофора блеском,
Засветились мои глаза.
И на поезде проводница,
Даже счастье мне смотрит вслед,
Я скорее хочу в столицу –
От Кремля там исходит свет.
Я мечтою, в звезду воплотилась
О рубиновая мечта,
Ведь не зря мне когда-то снилась
Эта лучшая высота Да мне было тогда лет девять,
Взобралась я на Кремль легко.
Милый сон, что ты с сердцем сделал –
Сердце слышало звон веков.
Настоящее вижу в прошлом,
А без прошлого как прожить?
От Кремля свет идет хороший,
Над веками ему светить.
Под фонарем.
Захолодало, затуманилось,
Ноябрьский свежий ветерок
Там, у соседей, стукнул ставнями,
Кленовый подхватил листок.
Его осыпал белым инеем,
И на дорогу откатил,
Все: тополя и горы синие,
Осеребрил, осеребрил.
И хлопья легкие, пушистые
Кружились: и под первый снег
Так чувства новые и чистые
Вдруг сердце взволновали мне.
За темным за столбом, где спрятался
Фонарь, распространяя свет,
Все смотрит девочка, как падают
Снежинки из далеких лет.
Но все промчалось: время зрелости,
Пора страданий и утрат,
Но все снежинки эти белые
Из детских лет, летят, летят.
«Оттепель» Федора Васильева.
Шел светлый мальчик по лугам сырым,
И рисовал Россию вдохновенно,
Но что же это после стало с ним?
Ведь мокрый снег предатель в нем – измена.
Ложился снег, сверкая серебром,
37
На кисть творца. О, юноша тот-гений.
Он так велик. Переливались в нем
Контрасты снега (свет его и тени).
Он в теплой Ялте мысленно бродил
Опять по снегу, по болотам, лужам
А снег российский в серый сумрак плыл,
И был Васильев Федор им простужен.
Уйти из жизни 23 лет…
А я теперь над «Оттепелью» плачу.
Художник он, иль трепетный поэтНеповторимый в живописи мальчик?
Как я хочу немного снега взять
У вечности, и у картины этой,
Потом ладонь доверчиво разжать, В ней будет столько блеска, столько света.
Черновики.
Сколько их, черновиков,
И потрепанных тетрадок,
Как я им порою рада,
В них забытых много слов.
Фотографии пером,
Как я делала небрежно,
Есть цветные: утро брезжит,
Сад, цветущий за окном.
Есть и черно-белый цвет:
Юность, вечер, я и слезы…
Сколько и стихов и прозы,
В тех тетрадках прошлых лет.
Как наивны и плохи
Там метафоры, сравненья,
Право – жалкие творенья
Все: и проза, и стихи.
Но…. Как редкостный цветок,
Нахожу порою образ,
Нежных чувств подъем особый,
Замечаю между строк.
То, что я могла б забыть,
Вспоминается так ярко,
Перечеркнутых, в помарках,
Мыслей проступает нить.
Что ж сотру, пожалуй, пыль
С полок и с тетрадок старых,
И в тетрадках тех оставлю
Время прожитого – стиль.
В музее Айвазовского в Феодосии.
Голубая волна, ты как будто из света,
Тех небес, что в твоем отраженье прекрасны.
Я стою, очарована морем и ветром,
И бессмертием этих негаснущих красок.
Моложавый старик, покоривший искусством
38
Мир восторженных душ…. Мастер трепетной кисти,
Акварелью воздушной, изяществом вкуса,
Белизна тех полотен пропитана чистых.
Красотою и станом он не был обижен,
Знать любовь ему женского сердца светила.
Словно море живое и зримое вижу:
То его доброту, то мятежную силу.
И стою не дыша, дивный мир открывая,
Мир таланта большого, и чуткого сердца,
Золотистой луны и девятого вала,
И негаснущих красок на фоне бессмертья.
Стихи о гиде.
Культурный человек такой
Нас встретил из «Тур Транс Вояжа»,
Что покорил нас добротой,
Простой улыбкой, словом каждым.
И на перроне он для нас
Стал, как вожак из белой стаи,
То может, был наш звездный час,
В мечтах до этого летали.
Как хорошо, что на заре
Парижа засветились крыши,
Как хорошо, что на земле
Нам встречу с гидом дал Всевышний.
Нам будут сниться города:
Стокгольм, Сиена и Севилья,
И не забыть нам никогда,
Места, где с гидом мы бродили.
В душе храним мы, словно клад,
Его чудесные рассказы:
Они, как звездочки горят,
Они сверкают, как алмазы.
Среди цветов, среди дворцов,
Осталось в прошлом наше лето.
Но гид, как первая любовь,
Которой объясненья нету.
Фильм о Коста Хетагурове.
Волшебное в груди волненье
Я испытала первый раз.
В шесть лет… то было вдохновенье,
Был чувств подъем. Был светлый час.
Я в белом домике Лесхоза
Смотрела старое кино,
С тех пор, в моей душе, как розы,
Цветут стихи. Так суждено.
О детстве грустном, сердце бурном,
Узнала я – дитя сама:
В том фильме мальчик Хетагуров,
Его судьба, лишений тьма.
39
Он тихий, кучерявый, славный,
А я томилась как во сне,
Как будто он в тот миг с экрана
Сошел, приблизившись ко мне.
Луна серебрено сияла,
И я, от счастья чуть дыша,
В себе какой то дар узнала,
Так встрепенулась вся душа.
Осетии мне горы снились,
И будущий поэт – Коста,
И рифмы в песни вдруг сложились
Они мои – в них высота.
Не потому ль, что чувства - перлы
Блуждали в розовых снегах,
И был поэтом мальчик первый,
В моей судьбе, в моих мечтах.
Раздумье у могилы Канта.
Тогда он звался – Кенигсберг,
В нем гармонично все едино.
В том мудром городе старинном
Искусств – размах, времен – разбег.
В архитектуре высота,
И заостренность есть сюжета,
В ней чувства черпают поэты,
В ней – строгих красок чистота.
Там есть надгробие одно
У древних стен – могила Канта…
О метафизика таланта
То мудрецам земли дано!
В своих взволнованных трудах,
Увы! Стал Кант не всем понятен,
Хоть в чувствах к людям – был приятен,
И прост в поступках и словах.
Поэт, художник, музыкант,
И что трудней всегда – философ,
Полнят пусть сложностью талант,
Но в сложном все должно быть просто!
Разгадывать значенье крыш,
Или, значенье изречений
Удел не всех. Сквозь свет учений.
Иди к тому, дерзай, малыш!
Тебе придется одолеть
Как гор вершины, горы знаний…
О, здесь предел моих желаний
По – Кантовски на мир смотреть!
И видеть высоту домов,
И в глубину пробраться мысли,
Меж тем найти доступность слов,
Чувств трепет в глубине, и выси.
40
Коты.
Три кота разыгрались как дети,
Вот с дивана – на кресло, под стол.
Пусть играют, ведь им солнце светит,
Как и всем, кто на землю пришел.
Им прощаю любые проказы,
Вот и радио на пол летит,
Я им «Брысь» не сказала ни разу,
Их унизить душа не велит.
Три кота на моем попеченье,
Подбирала на улице их,
Для кого-то, увы, развлеченье
Крошек бросить голодных, больных.
Три кота на диване мурлычут,
Если холод – согреют они,
Имена им дала, а не клички.
Три характера…. Бог их храни!
Три кота разыгрались как дети,
Три веселых живых существа,
Помогаю хоть им, хоть вот этим,
Или в чем-нибудь я не права?
Посвящается Сапуновой Наде
Шашки.
Есть в шашках ход на уголок,
С него я начинать хотела.
Взяла ты в оборот мой мозг –
Затем, легко так одолела.
Не шашечная жизнь игра,
Но тех же в ней ходов есть сложность,
Ты хочешь мне всегда добра,
Да и твои родные тоже.
С тобой мне в шашки не играть,
В своем ты деле, Надя, - мастер.
Ход жизни с уголка начать
Решила как-то я в несчастьи.
Когда стояла в уголке,
И слезы горькие глотала,
Я знала, что в моей тоске,
Меня одна ты понимала.
В мой потаенный уголок
Пришла вдруг мысль, что в жизни этой,
Лишь сильный ценится игрок,
А слабому в ней места нету!
И я дала свой резкий ход,
Назло насмешкам и обидам,
И вот теперь меня поймет,
Лишь тот, кто счастье в жизни видел!
Когда в семье твоей сижу,
Твоим родителям внимаю,
Ход мудрый в жизни нахожу,
41
И дамкой дни обид снимаю.
И ты тогда удивлена,
И смотришь с лаской и сомненьем:
Впрямь эта ль дамка мне дана,
С которой нету пораженья?
Памяти Ильи Григорьевича.
Говорят, родня из дома
Обделенного гнала.
Про Илью (он всем знакомый)
Горькая та слава шла.
В снег и в дождь, в туман холодный,
Целлофаном заслоняясь,
Одинокий и свободный,
К Богу призывал он нас.
Пацаны – народ паршивый,
Доброте кто их учил?
Кто, глумясь над несчастливым,
В этой жизни умным был?
Вслед Илье летели камни,
Но Григорьевич Илья!
Знаю, будет над веками
Бренность видеть бытия.
После долгой битвы страшной,
Стал у юноши Ильи
Череп, так прогнут, как чаша,
Стал воронкой он земли.
А земля под Сталинградом,
Вся кипуча, вся красна…
Выжил парень – вот досада,
Выжил…. В том его вина.
Полетел на инвалида
Бомбою взрываясь – смех.
И солдат терпел обиды,
От мальчишек, и от всех.
На могилке жег лампады,
Замерзал там в холода,
И была тогда с ним рядом,
Его мамочка всегда.
Кротко он крестил прохожих
Отгоняя зло, как сон.
Н а планете на безбожной,
Для меня святым был он!
Ах, крестись – молись, Россия,
Глуп лишь тот, кто в мире зол,
А Илья в туман и сырость,
В вечность мудрецом ушел.
Над могилкой его мамы
Надругались, как могли…
Чью старуху со слезами
В ту могилку погребли?
Ухватили свою долю:
42
Гроб – на гроб и все дела…
Я стою, и сердцу больно,
Сколько в мире нашем зла.
Ах, Илья Григорьевич, что же,
Хорошо, что не дожил…
Он не раб, он – ангел Божий,
Как он мамочку любил!