ГОРНЫЕ АНТРОПОЛОГИИ: ГЕНЕЗИС И СТРУКТУРЫ

Д.Н. Замятин (Москва)
ГОРНЫЕ АНТРОПОЛОГИИ:
ГЕНЕЗИС И СТРУКТУРЫ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО ВООБРАЖЕНИЯ
Восприятие и воображение гор, горных пейзажей и ландшафтов,
экзистенциальные
пространства
гор,
специфика
формирования
географических образов гор в различных культурах, горные дискурсы в
разных человеческих сообществах, районах и странах и в разные
исторические эпохи – все эти темы можно объединить понятием "горные
антропологии". Если понимать данное понятие достаточно широко, то сюда,
конечно, необходимо включить изучение горных систем жизнедеятельности,
политических, этнических, экономических и социальных стратификациий
горных сообществ, локальных горных культур, горных ритуалов и
мифологий. В настоящем исследовании мы будем придерживаться узкого
понимания предмета горных антропологий – то есть будем ориентироваться
на изучение, прежде всего, горного географического воображения. Вместе с
тем, по мере необходимости, мы будем делать экскурсы в сторону более
широкого и объемного понимания горных антропологий, не пытаясь, тем не
менее, "объять необъятное". Предмет исследования в содержательном плане
находится на стыке, собственно, пространственных антропологий и
имажинальных географий. Мы хотели бы подчеркнуть не только
междисциплинарный статус исследования, но и, по сути, онтологически
множественный характер самих взаимодействующих научных областей – это
связано, в первую очередь, с бесконечным разнообразием феноменологий
земного пространства, что не исключает, однако, когнитивных возможностей
различного рода обобщений и типологизаций. Заметим также, что при
изучении
гор
последовательное
развитие
пространственноантропологического и имажинально-географического дискурсов в их
взаимодействии и пересечении, так или иначе, может столкнуться с
необходимостью разработки и соответствующей метагеографии гор, или
горной метагеографии.
Итак, прежде всего, необходимо попытаться выработать некие общие
когнитивные основания горных антропологий. На наш взгляд, эти основания,
безусловно, связаны с онтологией высоты или онтологией высоких
пространств. Здесь горные антропологии могут пересекаться с
антропологиями
воздушных
пространств,
порождая
гибридную
антропологию свободного полёта и парения. Как формируется онтология
высоких пространств?
Человек забирается на высоту – возвышенность, холм, гору; он
движется вверх всё выше и выше, по мере своих возможностей,
периодически останавливаясь и обозревая окрестности, поражаясь всё новым
и новым открывающимся видам и кругозорам. Мы наблюдаем в этом
процессе смешанные телесно-моторные и визуально-эстетические ритмы,
1
раскрывающиеся как в постоянной смене доминирующих типов восприятия
и воображения ландшафта, так и в подспудно, скрыто, бессознательно
формирующейся умозрительной ментальной попытке синтезировать, создать
новые пространственные представления, сотворить новое "высокое
пространство", заключающее в себе максимум возможных для человека
географических образов. По сути дела, стоит говорить о ментальных
процедурах очень высокой сложности, наиболее эффективно совмещающих
внешние визуальные пространства широких горных панорам, внутренние
метафорические пространства индивидуальной человеческой психики,
реагирующие на горные подъемы и виды и всё же остающиеся, в известной
степени, автономными, и переходные, транзитные пространства телесномоторной
работы
горного
восхождения,
подготавливающие
и
концентрирующие, с одной стороны, пути дальнейших визуальноэмоциональных "взрывов" на смотровых площадках, а, с другой стороны,
расширяющие и подготавливающие новую горную пневматику внутренних
пространств.
Онтология высоты – именно горной высоты, не отрывающей всё же
человека от земной поверхности – предполагает образное расширение
земного пространства за счёт одновременного визуального "отодвигания"
вновь и вновь возникающих ландшафтов по мере набора высоты и
приближения друг к другу всё новых и новых мест, становящихся тем самым
– в умозрительной пространственной перспективе – сосуществующими в
рамках индивидуальной человеческой экзистенции. Онтология горной
высоты есть, прежде всего, бытие стремящейся к тотальности совместности,
однако эта потенциально всеобщая совместность всякий раз, в попытке ее
нового достижения отодвигается "бессобытийным" горизонтом самой горной
панорамы. В этом – онтологическом – смысле горные горизонты
представляют собой места наиболее умозрительных и в то же время наиболее
"приземлённых", благодаря насыщенным эмоциональным аффектам,
географических образов.
Горное воображение зиждется, тем не менее, и на взгляде извне,
взгляде, направленном издалека на горы, взгляде, изумлённом видом
внезапно открывающихся высоких пространств, взгляде, постепенно
приближающемся к исполинским нарушениям до того приблизительно
ровных земных поверхностей и ландшафтов. На самом деле, речь, конечно,
не о каком-то абстрактном, неизвестно чьём взгляде – мы можем и должны
говорить о конкретном человеке или человеческом сообществе,
испытывающем и ментальное напряжение, и ментальный подъем при
приближении к горам. В таком случае всегда имеет смысл обратить
внимание на характер подобного приближения – как становится это
приближение высоких пространств онтологически, какие пространственные
феноменологии стремительно возникают или же, наоборот, могут исчезать
или же трансформироваться? Так или иначе, мы опять-таки должны
отметить, "засечь" два основных типа параллельных движений –
приближение к горе, данное во всей его видимой пространственной
2
протяженности, и приближение умозрительное, образно-географическое,
дающее возможность наработать, нарастить различные ментальные
дистанции по отношению к горе, интериоризировать, "овнутрить" высокое
пространство как протяженность и ландшафт ярко выраженного
эмоционального аффекта.
Наблюдение горы извне, с внешней позиции, "издалека" связано, по
крайней мере, с двумя визуальными стратегиями, находящими свои аналогии
и в сфере внутренних ментальных пространств.
Первая стратегия может быть ориентирована на поиск точки или
позиции оптимального, идеального или совершенного приближения к горе,
далее или ближе которой к горе приближаться не стоит. Подобная стратегия
может напоминать в буквальном телесно-моторном выражении некий танец,
по ходу которого человек пытается обрести собственную совместность с
высоким пространством, обрести себя как совершенное место рядом с горой,
может быть, даже стать самому аналогичным высоким пространством в
процессе умозрительного приближения. Нахождение или интенсивный поиск
такой внешней совместности означает необязательность максимального
физического приближения к горе или даже восхождения на неё; гораздо
важнее другое: нахождение такой точки/места совмещения себя и горы,
которая оказывается единственной и в физическом, и в метафизическом
планах – подчеркнем, однако, – в данный момент наблюдения. Иначе говоря,
можно выделить те или иные (возможно, и расходящиеся в пространстве и
времени) последовательности актов или событий наблюдения/сотворения
горы, фиксируемых каждый раз очередным моментом идеального
совмещения/воображения.
Вторая стратегия представляет собой эмоциональное наращивание
образа горы по мере неуклонного физического приближения к ней; высокое
пространство рождается буквально посредством сквозного в эмоциональном
плане приближения к нему, с помощью возвышающего гору в параллельном
умозрительном плане эмоционального аффекта. Отдалённая первоначально
гора предстаёт метафизическим "местом всех мест", тем местом, чье
реальное физическое существование должно быть оправдано его конкретным
достижением и постижением "здесь и сейчас". В подобном случае внешняя
точка наблюдения превращается в непрерывный и напряженный образный
путь, ленту условно телеологических калейдоскопических ландшафтов,
долженствующих обосновать именно это высокое пространство и
"увенчаться" им. Пожалуй, именно в пределах такой стратегии можно
говорить о тесном ментальном сращивании свежих и непосредственных
ландшафтных впечатлений и динамичных внутренних умозрительных
горных образов; в результате может возникать мощная синкретическая
картина – физическая и метафизическая одновременно – горного
воображения, обоснованного и "оправданного" фактически уже полностью
самим процессом приближения к горе.
Между тем, горное воображение "работает" не только по
горизонтали, хотя бы и отклоняющейся вниз (взгляд с горы) или вверх
3
(взгляд на гору), но и по вертикали, устремленной либо вниз, в подземные
внутригорные пространства, либо вверх, к небу. Эта горная вертикаль, так
или иначе, сакрализуется посредством горного фольклора, горных
мифологий, системой культовых или сакральных мест, соответствующими
религиозными представлениями. Можно отметить, что сакральная и
мифологическая горная вертикаль является, по сути, одним из основных
ментальных "стержней" практически любой горной антропологии1 в рамках
различных горных сообществ. Стоит сказать также, что, как правило,
сакрализация горной вертикали вверх, по направлению к небу, обретает чаще
всего всеобъемлющий, безусловный характер, тогда как сакрализация и
мифологизация её вниз, под землю часто сопровождается некоей
инфернальностью – и если "подземные силы" и могут творить добро, то
только ограниченно, в весьма скромных пределах. И в том, и в другом
случае, гора, однако, оказывается сама по себе местом-пространством, то
есть тем местом, которое может мультиплицировать, умножать самоё себя,
причем это сакрально-мифологическое мультиплицирование предполагает
всякий раз расширение пространства, сопровождаемое обязательно
конкретным актом ворожбы, волшебства, проявления чудесного; иначе
говоря, новое пространство воображается как не-пространство, как акт чуда,
легитимирующий на какое-то время (тоже, по сути, волшебное не-время, или
внутреннее время) чудесный, волшебный географический образ. Гора, таким
образом, становится условным вместилищем безразмерного "внутреннего
пространства", простирающегося и вверх, и вниз, и – вследствие этого –
безусловным абсолютным знаком самой себя2.
Присмотримся сначала внимательнее к подземным "внутригорным"
пространствам. Здесь мы попытаемся дистанцироваться от проблематики
непосредственного хозяйственно-культурного освоения этих пространств –
будь то естественные пещеры и гроты, активно использовавшиеся на заре
человеческой истории, или же искусственные шахты, шурфы, котлованы,
подземные галереи, возникшие в результате добычи полезных ископаемых.
Нас интересует в первую очередь воображение этих таинственных
пространств, "привязанное", конечно, к их непосредственному освоению,
однако, постепенно автономизирующееся, и, благодаря этому, творящее
более органичную, более ментально организованную часть горной
антропологии в целом.
"Горы, растущие вниз", "горы, развивающиеся внутрь себя"; горы, как
бы пытающиеся обозреть себя изнутри, с какой-то всё время нарастающей,
Здесь, как и в случае с экономикой или географией, слово "антропология" имеет двойной смысл: первый –
как совокупность, система "проектируемых" экзистенциальных обоснований и устремлений определённого
локального сообщества или же отдельной личности, репрезентируемая в рамках соответствующих
общественных иерархий; второй – как собственно научная дисциплина, фиксирующая посредством
наблюдений, исследований, умозаключений систему образов, дающих адекватное символическое описание
конкретного локального сообщества или же личности. Между первым и вторым смыслами есть соответствие
или же взаимозависимость, но они не являются прямыми, поскольку мы имеем дело с феноменом
включенного наблюдателя и наблюдения.
2
Естественно, речь в данном случае идёт о горе, уже ставшей предметом и объектом какой-либо
соответствующей антропологии и соответствующего географического воображения.
1
4
хотя и незаметно, отрицательной высоты. Мы ловим себя на мысли, что
углубление внутрь горы, несомненно, амбивалентно – мы не просто
проникаем под землю, как это можно сделать путем земельных работ на
любой не-горной поверхности, но постоянно забираемся на какую-то другую
онтологическую высоту, подкрепляющую и обосновывающую собой внешне
хорошо видимое и осязаемое высокое пространство. Подземный горный мир
может быть полон – практически в любых горных мифологиях – многих
земных богатств и чудес, или же горных драгоценностей, добываемых в этом
месте, однако смысл его воображения заключается в эффективном
когнитивном удвоении наземного мира; это ментальное удвоение хорошо
обеспечивается горной спецификой и экзотикой, но в онтологическом плане
описываемый мир есть идеальная экспериментальная площадка
человеческого сознания внутри тесного узкого пространства, на которое как
бы давит сверху вся огромная горная масса, стремящаяся к небу. Гора "продавливает" свой мир под землёй, ибо это нужно для ментальной попытки
"прыжка к небу". И "давит" здесь в ментальном отношении не только сама
гора, но, по сути, и само предполагаемое небо – оно, это небо, в его
сакрально-мифологическом измерении, как бы нависает внутрь, благодаря
самой горе и посредством её – одновременно во внутренний ментальный мир
горного сообщества и в воображаемые подземные горные миры.
Обратимся теперь к стреле горной вертикали, направленной вверх, к
небу. Можно, конечно, сразу постулировать, что в данном случае мы имеем
дело с Небом – то есть мощным космогоническим сакральным образом,
организующим пространство поднебесное, Землю, обретающую почти
симметричный сакральный статус во всех архаических и древних
мифологиях. Мы, однако, попытаемся здесь сосредоточиться на более узком,
частном аспекте – проблеме горного "устремления" к Небу, остающего
онтологически невозможным. Онтологическая невозможность горы-как-Неба
предполагает разработки различных феноменологий достижения Неба
посредством горных восхождений. Так оно фактически и происходит – в
рамках различных мифологий – как архаических, так и современных
мифологиях личностного или же коллективно-группового характера.
Постоянное устойчивое ментальное воспроизводство подобных горнонебесных мифологий означает не только появление соответствующих горных
имажинальных дискурсов, но и рождение феноменологического поля, в
пределах которого и посредством расширения которого описываются
различные горно-небесные "опыты". "Прыжок в/на Небо" оказывается,
однако, "белым пятном" подобной феноменологии, поскольку гора как
достижимое и покоряемое высокое пространство не может быть
феноменологически достаточно описано как Небо – Небо всегда остаётся
выше, даже если гора пронизывает облака. Здесь, тем не менее, возможны
различные феноменологические "суррогаты", паллиативы, опирающиеся на
мощные
эмоциональные
аффекты,
связанные
с
покорением
труднодоступных, красивых и/или особенно высоких горных вершин. "Мы
были на седьмом небе от счастья", "Здесь я один на один беседовал с
5
Всевышним/Вседержителем/Господом/Богом", "Я видел и ощущал поистине
небесные виды и ландшафты", "Я был в абсолютной нирване" и т.д. –
таковые очевидные приблизительные инварианты речевых референтов,
описывающих феноменологические опыты совершенных и совершённых
горных восхождений. Восхождение на горную вершину (необязательно даже
высокую в физико-географическом измерении), безусловно, может быть
ассоциировано с моментом абсолютного личного или коллективного счастья
– тем не менее, это всякий раз незавершённый феноменологический опыт
"гора-как-Небо", поскольку далее начинается спуск с горы, и конкретный
феноменологический опыт обретает чёткий и конечный временной горизонт.
Онтологическая
невозможность
горы-как-Неба
проистекает
из
вневременного и внепространственного статуса самого Неба, чьи конкретные
физические, химические, математические, космологические характеристики
в пределах земной атмосферы и биосферы не могут рассматриваться как
феноменологически корректные. Так или иначе, эта когнитивная ситуация
оказывается благоприятной для эффективной сакрализации горной вершины,
посредством своей вершины гора становится видимым воочию локальным
мифом, а по сути, мифологической функцией своей собственной высоты,
какой бы маленькой или большой в действительности она ни была.
6