Плебейские трибуны: жизнь после жизни

Павлов Андрей Альбертович (Сыктывкарский ГУ)
Плебейские трибуны: жизнь после жизни
Одним из важнейших публичных институтов республиканского
Рима были плебейские трибуны (tribuni plebis), созданные в результате
сословного противостояния патрициев и плебеев в 494 г. до н.э., способствовавшие сложению единой римской гражданской общины (civitas) и
республиканского публично-правового строя.
Споры о роли и месте трибунов в политической системе Рима,
начавшиеся еще в античной традиции, не утратили своей актуальности и
после исчезновения Римской империи с карты Европы. Политическая
философия и конституционная теория эпохи Возрождения и Нового
времени с не меньшим, а то и большим, жаром обсуждали проблему значения трибуната, и введения данного института в конституционную
практику нарождающихся буржуазных государств. Лишь в конце XIX в.
идея трибуната была полностью вытеснена (по политическим мотивам)
из государственной теории консервативной идеей разделения властей
(последняя попытка введения трибуната в конституционную практику
относится к 1849 г., времени обсуждения конституции Римской республики). Но и в XX в. идея трибуната периодически всплывает в дискуссиях политиков и ученых. Так в начале века трибунат рассматривался в
качестве инструмента борьбы рабочего класса американским социалистом Даниэлем де Леоном, без упоминания имени института, идея его
витала в трудах В.И. Ленина (рабочие комитеты, РАБКРИН), в связи с
профсоюзным движением и правом на забастовку, рассматривал трибунат итальянский романист Дж. Гроссо; cвоеобразной его репликой служит сегодня европейский институт омбудсменов, который был введен в
1997 г. и в российскую правовую систему. Столь длительное существование идеи трибуната говорит как о значимости института, так и об эволюции его восприятия и оценки под влиянием современных теорий и
политической практики.
В эпоху Просвещения были выработаны два основных подхода в
отношении трибуната, ставших определяющими для последующей политической практики и историографии. Первый связан с именем Ш.Л.
Монтескьё, второй – с Ж.Ж. Руссо. Монтескьё, как известно, в работе «О
духе законов» (1748) развил теорию о разделении властей на законодательную, исполнительную и судебную. Он отверг трибунат как институт,
критикуя римскую должность за ее власть, которая, по его мнению, «была порочна» и «причиняла великое зло». Однако от него он оставляет
«способность препятствования», которую связывает с системой разделе-
240
ния властей. Вслед за Монтескьё фактически отказались от трибуната Э.
Сиейес, Э. Кант, Ф. Гегель и ряд других философов и политиков. Ж.Ж.
Руссо в «Об общественном договоре» (1762) допускает разделение властей, но отдает предпочтение «посредствующим магистратам», и специальную главу посвящает трибунату. Он связывает трибунат с категорией
«отрицательная власть», наделяя его задачей стабилизации государственной системы. У Руссо, выведенный за пределы общины трибунат,
не обладает ни законодательной, ни исполнительной властью («не будучи в состоянии ничего сделать, он может всему помешать»), выполняя
функцию блюстителя законов и контроля над законодательной властью.
Эта идея связи трибуната с категорией «отрицательной власти» Ж.Ж.
Руссо нашла впоследствии свое развитие у И.-Г. Фихте. Он касается
трибуната в двух трудах по философии права: «Основы естественного
права» (1796-7) и «Система учения о праве» (1812). Фихте подчеркивал,
что реальное разделение властей возможно только при внешнем контроле над системой. Он противопоставляет «абсолютную позитивную
власть» (власть управления), «абсолютной негативной власти», которой
он наделяет избранный народом эфорат (исторический прецедент последнего он видел в римском трибунате).
Таким образом, в государственно-правовой теории этого времени
сложились два направления – одно, отвергавшее трибунат и его значение, которое можно назвать «антидемократическим», что восходит к
Монтескьё, второе – «демократическое», восходящее к Макиавелли и
Руссо и рассматривающее трибунат как институт, способный наиболее
реально и демократично добиваться равных условий для участников политического процесса и свободы народа от управляющих. Цель обеих
систем одна – ограничение власти управления, но если равновесие властей ведет к относительному ограничению внутри системы, то трибунат
– к абсолютному, ибо находится в противоположности к системе. Политическая философия этого времени опиралась, в первую очередь, на положения античной политической философии (Полибий, Цицерон) и на ее
трехчленную систематику (магистратура, сенат, народ). Она выработала
категорию «отрицательная власть», отсутствовавшую в античной традиции, с которой связала трибунат; кроме того, вслед за греческой традицией (Полибий), она увязала трибунат с народом, не рассматривая специально категорию plebs (который, вслед за позднеантичной традицией,
рассматривался как низшая страта populus).
Политическая дихотомия восприятия трибуната, закрепленная еще
в античной традиции, и особенно явно проявившаяся в дискуссиях эпохи
Французской революции, нашла отражение и в немецкой романистике
XIX в., во взглядах двух главных оппонентов – Т. Моммзена и Э. Херцо-
241
га, хотя основания для этого были заложены Б.Г. Нибуром, который в
двух прижизненных изданиях своей «Римской истории» дал две различные трактовки трибуната: в первом (1811) определил его как институт
представительства плебса, во втором (1826), как магистратуру плебса, а
затем нации (в силу чего трибуны утрачивают свой автономный статус, а
вместе с тем и «негативную природу»), в чем выразилась политическая
эволюция автора.
В «Истории Рима» (1854) Т. Моммзен отчасти придерживался еще
схемы Руссо-Фихте, однако в своем «Римском государственном праве»
(1874), где за основу взята модель Полибия (магистратура, сенат, народ),
его позиция во многом меняется. Здесь «отрицательная» власть трибуна
фактически превратилась в «положительную» после того, как он помещает главу, посвященную плебейским трибунам, в раздел «Positiver Inhalt» и рассматривает их наряду с другими римскими магистратами, в
частности с консулами, с властью которых он неоднократно сравнивает
tribunicia potestas, тем самым фактически отрицая особый характер трибуната. По мнению Моммзена, трибунская власть не была «качественно
отличной», но более сильной (maior potestas), так как здесь реализовывался один из принципов магистратуры – превалирование запрета над
приказом (I. 269). Причисляя трибунов к магистратам (народа), он в то
же время отмечает отсутствие у них инсигний и ряда черт, присущих
природе магистратуры (II. 281).
Э. Херцог («История и система римского государственного
устройства», 1891) принимает совсем иную систематизацию. Его «Система» состоит из двух частей: «Управление: магистратура и сенат» и
«Народ и народное право», и трибунат рассматривается в последней.
Если у Т. Моммзена трибунат оказывается в тени среди магистратур
народа, то у Э. Херцога положение трибуната автономно, он, наряду с
собранием народа, противопоставляется магистратуре и сенату, более
того, он вообще не рассматривается как магистратура. Его функция –
защита всего народа и государственных интересов против правительства, к чему он пришел от первоначальной защиты отдельных плебеев, а
затем плебейской общины в целом. Он исходит из возможности трибунов противостоять всем актам правительства (т.е. магистратов и сената)
и уравнивает его с народным представительством (I. 1136).
Позиции обоих в ряде случаев противоречивы. Несмотря на сущностные отличия систематизаций, в обеих связь между трибунатом и
плебсом оказалась нарушенной (о чем говорит и термин, введенный для
обозначения трибунов – Volkstribunat, т.е. народный трибунат), как и
связь между содержанием трибунской власти и ее основанием. Так основанием трибунской власти Б.Г. Нибур считал foedus (договор), не меняя
242
подхода при смене определения характера трибуната, а Т. Моммзен и Э.
Херцог, радикально расходясь относительно содержания трибуната, оба
видят его основание в публичном законе. Отвергая магистратский характер трибуната, Херцог, в то же время, рассматривает интерцессию в рамках коллегиальности магистратуры, как республиканское средство ограничения власти управления. Эти (и другие) противоречия, были вызваны
рядом причин (политических, герменевтических, методологических), в
том числе и попытками совмещения современной публично-правовой
теории и римской практики, что вело всякий раз к отходу от источников
и подходов, предлагаемых самими античными авторами. Акцентируя
внимание на власти intercessio как основе трибунской власти исследователи фактически игнорировали позитивные полномочия трибунов и,
прежде всего, в законодательной и судебной сфере. Сведение власти
трибунов к чисто негативной лишало их связи с непосредственным фундаментом (плебсом), с интересами которого он был тесно связан и был
призван выражать.
243