Франсиско Гойя 1. Смех. Приветствую Вас, дорогие мои все

Франсиско Гойя
1.
Смех. Приветствую Вас, дорогие мои все. Вижу, вижу Вас во всех
глобальных, связанных с этим заявлением смыслах. Я рад, что вы тоже рады
видеть, видеть все многообразие моих лиц и обобщений. Спасибо. Спасибо
огромное. Итак, дамы и господа, лэйдис энд джентльмен, добро пожаловать
на единственное шоу, что находится за пределами любого из смыслов –
Прямую Трансляцию Оттуда. Каждый выход которого призван, как кто-то из
вас уже понимает, сложиться в удивительный пазл, мозаику, карту
наиновейшего и, можно даже сказать, самоосвобождающегося видения и
понять заявление такого уровня и тем более принять, конечно же, можно не
сразу. Но последовательно расщепляя и разжевывая, так сказать, смысл за
смыслом. И вот она, очередная глава в тексте нашей глобальной саги,
которую, как кто-то из вас уже понимает, невозможно просто рассказать,
показать, как фильм или передать каким-либо иным образом. Но можно
только вырастить из разбросанных по бескрайней Вселенной семян
затерянных кодов и сотворить необходимое знание в себе. И в этом, как
говорится, высокая миссия каждого из зрителей, то есть Вас. И если по
прошествии времени некий образ или, вернее, лик начнет проступать сквозь
экран вашего воображения, это как раз и будет начало. Начало саги имени
Вас. Не слишком пафосное вступление? Смех. Пафосное, но очень важное.
Итак, дорогие мои, я приветствую Вас на территории самого амбициозного
проекта современной вселенской медиаиндустрии, что следуя мифологии,
транслируется во все времена и измерения. И мой совет Вам – просто в это
поверить. Так как проверить все равно не сможете. И сегодня я планирую
сыграть перед Вами историю, что вонзится в ваши уши острыми, как звон,
гитарными переборами и смертоносными, как дроби фламенко, ударами
скелета через ключицу прямо в сердце. Но хватит говорить загадками и
гиперболами, верно? Пора, наконец, просто чиркнуть спичкой. Итак, дамы и
господа, лэдис энд джентельмен, знаете ли Вы, что такое аутодофе? О-о. Это
удивительное извращение человеческого ума. Но если вкратце, то в переводе
с португальского, «аутодофе» означает акт веры. Торжественное оглашение
приговора
инквизиции в Испании, Португалии и само исполнение
приговора, главным образом сожжение, вы понимаете. Есть несколько видов
аутодофе. Аутопавликодженерал, так называемый праздничный акт,
сопровождающийся большой торжественностью, часто по случаю
празднования дня рождения или бракосочетания какого-нибудь принца. И
аутопортикуляр, так называемое частное аутодофе, зрелищем которого
наслаждались только инквизиторы и уголовные судьи. И вот он рекламный
плакат тысяча шестьсот восьмидесятого года: «Жители города Мадрида! Сим
извещается, что святой суд инквизиции и Королевства Талецкого
торжественно совершит общее аутодофе! В воскресение тринадцатого июня
сего года. Все, кто примет участие в празднике, воспользуются всеми
духовными милостями, какими располагает Римский Первосвященник!»
Важно сказать, что праздник сожжения еретиков будет устроен в честь
молодой жены Карла Второго. И, как говорится, о времена, о нравы! И народ
с превеликим удовольствием стекается на подобные зрелища в мое время,
понимая их как доброе и в высшей степени благое дело. И вот оно, это
шествие. Шествие, которое открывают доминиканские монахи, что несут
хоругвьи инквизиции. За ними следуют кающиеся грешники. Следом,
отделенные большим крестом, осужденные на смерть. Босые, в специальных
костюмах из черной с белыми полосками материи и остроконечных
бумажных колпаках. Ну, вы видите, изображением чертей и огненных
языков. Будьте добры, приблизьте камеру. Прекрасно. Замыкает шествие
длинный ряд разряженных священников и монахов. Они неустанно бубнят
молитвы во спасение душ униженных страхом приближающейся кары
преступников. Площадь уже напоминает собой гудящий молитвами улей. И
вот грешники уже стоят перед громадным распятием с потухшими свечами в
руках. И затем тех, кто признает свои прегрешения, покается и обратится в
католичество, сперва удавят, а потом сожгут. Тех же, кто не признает, сожгут
живыми. Итак, дамы и господа! В одной только Испании, в расчет не берем
американские, португальские и испанские колонии, с 1481 по 1808 год будет
сожжено 34658 еретиков. Я сегодняшний как раз тот, кто очень хорошо знает
суть этого грандиозного в своем величии ритуала. Тот, кто живет в среде,
насквозь пронизанной страхом аутодофе. Но начать нам все равно придется с
самого начала. Шоу-тайм, дорогие мои. Шоу-тайм!
2.
Итак, дорогие мои. В своем сегодняшнем теле я буду рожден в 1746
году. В одной маленькой деревеньке, что затеряется среди Арагонских скал
на севере Испании. Вот-вот-вот-вот, более чем прекрасное изображение.
Происходит это в семье мастера позолотчика и дочери разорившегося
дворянина. Времена мои более чем непростые. И лучше, чем написал о них
некогда поэт, сказать, наверное, невозможно. Так шпионила повсюду
инквизиция. Над каждым словно страшный рок зловещий. Тяготело. Нужно
было лицемерить и даже с другом было страшно поделиться вольной мыслью
или шуткой. Даже шепотом боялись слово вымолвить. Но только эта вечная
угроза придавала серой жизни прелесть остроты. Испанцы инквизиции
лишиться вовсе не хотели, ибо им она давала Бога. И они с упрямой верой
тупо, истово, покорно за нее держались так же, как за своего монарха. Смех.
И вот они, эти невероятной красоты виды. Будьте добры, наведите резкость.
Ага, прекрасно, можно ближе. Очень хорошо. «Куполов неразбериха, башни,
белые соборы и дворец. А на переднем мирно плещет Монсанарес. И
собравшись над рекою, весь народ, пируя, славит покровителя столицы.
Люди веселятся, едут всадники и экипажи. Много крошечных фигурок
выписано со старанием. Кто сидит, а кто лениво на траву прилег. Смеются,
пьют, едят, болтают, шутят парни, бойкие девицы, горожане, кавалеры. И над
всем над этим ясный цвет лазури. Мастер словно всю шальную радость
сердца, мощь руки, ясность глаза перенес в свою картину. Он стряхнул с
себя, отбросил строгую науку линий. Ту, что сковывала долго дух его. Он
был свободен. Он был счастлив. И сегодня в Ромерии ликовали краски, свет
и перспектива. В праздничном слились единстве люди, город, воздух, волны
стали здесь единым целым, легким, красочным и светлым. И счастливым..
Да, счастливым..». Ну вот, как то так. По-моему, более чем живописно. Итак,
дамы и господа, ледис энд джентельмен! Атмосфера обрисована более чем
красочно, и Вы уже чувствуете, как этот звенящий гитарными рифами мир
лоснится по внутренней стороне вашей кожи. Чувствуете? Чувствуете.… И
вот он, Я. Тот, что в свои 25 довольно много сил, времени и денег тратит на
то, чтобы быть настоящим Махо, т.е. соответствовать гордо заносчивому
носителю так называемой национальной идеи. Что подчеркнуто одевается в
чисто испанские одежды. А в мое время это считается более чем
вызывающей дерзостью. Поскольку двор, а за ним и вся знать всецело
ориентируются на французскую моду. Итак, дорогие, мои, будьте
внимательны, я переключаюсь на третью скорость. Во время жизни в
Мадриде, куда, как голосят легенды, я сбегаю после убийства на дуэли трех
обидчиков, я известен, прежде всего, как ловкий гимнаст и музыкант, певец и
непобедимый дуэлянт, постоянно попадающий в скандальные истории,
связанные, естественно, с женщинами. И вот меня уже подбирают в темном
переулке с ножом в спине, как Вы видите. Но жизнь мою спасет одна
цыганка, что промывая раны и смазывая их целебным раствором, пророчески
произносит: «Нет, этого парня железо не возьмет». И подумав, она добавит:
«И огонь тоже не возьмет». И вот, поправившись, я уже скрываюсь в стане
матадоров, так как оказался в поле зрения одного главаря мафии, женщину
которого имел неосторожность очаровать. Ну, Вы понимаете. Но это всего
лишь одна из тысячи легенд, окружающих мой сегодняшний образ. А
доверять легенде или нет, это личный выбор каждого зрителя моего Шоу.
Верно? В общем, продолжим через паузу, дорогие мои. Шоу-тайм!
3.
Итак, дамы и господа, ледис анд джентельмен! Сегодня я тот, про кого
итальянский искусствовед Вентури справедливо напишет: «Чтобы понять
его искусство, надо привлечь революции и войны, народ и королей, Христа и
инквизицию, героическое и низменное в человеческой душе, подлость, кровь
и саму смерть». Прекрасно. Просто замечательно. Но в полную силу смыслы,
заключенные в этой фразе, зазвучат только много-много лет спустя. А пока
вот Вам еще серия легенд, что уже разбегаются неукротимым зудом по телу
Мадрида, и, в конце концов, чесотка эта доходит и до короля, ну Вы
чувствуете.… Тот призывает меня к себе, а я к тому времени уже первый
живописец. Ну, простите, что приходиться передергивать затвор времени. И
строго запрещает мне участвовать в драках. Я удивляюсь: «Ваше Величество,
но ведь дуэли для ваших подданных не запрещены!» – «Да, – отвечает
король, – отныне они запрещены только для Вас». – «Ну, почему?» –
«Потому что подданных у меня много, а вот гений один!» – ответит король.
Итак, дамы и господа, вот в 1773 году моя строптивая испанка, ну так я
окрестил свою судьбу, уже воплощается в истинную музу и соратницу и, как
истинный махо, я уже останавливаю свой бесконечно блуждающий взгляд на
девушке по имени Хосефа. У-Ум, вот она! Смех. И, как говорится, ваши
аплодисменты! И это очень важно правильно жениться, ну Вы знаете, но не
менее важно жениться по любви, верно? По любви страстной, огненной, и
мифам о нашей грандиозной взаимности нет конца и края, хотя тот факт, что
Хосефа приходится сестрой более чем влиятельного вельможи Франциско
Байео, тоже нельзя не заметить. Если мы хотим более-менее правдиво
взглянуть на образ меня сегодняшнего, то важно указать на то, кто же помог
новоявленному родственничку получить серию так называемых
правительственных заказов. И в 1774 году я уже приступаю к первой серии
картонов для королевской шпалерной мануфактуры. Я думаю, Вы понимаете,
что это означает. И вот под конец жизни сам Карл III уже приглашает меня
ко двору и через три года умирает. Новый король жалует меня почетным
титулом придворного художника, я присоединяю к своей фамилии
аристократическую приставку «де» и уже гарцую, как Вы видите, по
Эскориалу в лавровом венке самого востребованного среди аристократии
художника-портретиста. Вуаля! Итак, дамы и господа! На каком языке
говорят ангелы между собой? Из чего сделано небо? Из металла
расплавленных колоколов или оно текучее и пьянящее, словно легкое
испанское вино? Вот вопросы, будоражащие воображение меня
сегодняшнего. И в этом вся моя Родина, верно? Родина, территория которой
по-прежнему озаряется зловещими кострами, и аутодофе – страшный
неотвязный сон, которым живет весь народ и, естественно, я, как главный его
певец. И вот зимой 1792 года во время поездки в Кадис я уже подхватываю
более чем загадочную для большинства исследователей болезнь. И
большинство уже полагает, что причиной ее, конечно же, стало отравление
ядом. И эта версия звучит более благородно, чем банальный сифилис. Верно?
Ну как бы там ни было, меня постиг паралич и частичная потеря зрения.
Несколько месяцев я балансирую на грани между жизнью и смертью, и это
близкое дыхание, если не сказать поцелуи взасосы их Высочества Смерти, не
то, чтобы встряхивает меня, но словно поджигает на костре моего
персонального акта веры, моего персонального аутодофе. Нет, я и раньше
был чрезмерно бесстрашен и широк в восприятии красот жизни, но после
этой более чем катарсической близости в творчестве моем начинают
появляться странные и более чем обжигающие глаз образы. И именно на это
время, как утверждают большинство моих биографов, приходится мой
острый и более чем животный интерес ко всему, что составляет так
называемую темную судьботворящую сторону реальности. Но сделаем паузу.
Вдохнем и выдохнем. Слишком уж не просто сделать шаг на эту территорию,
верно? Шоу-тайм, дорогие мои! Шоу-тайм!
4.
Итак, дамы и господа! Сегодня я то, чье имя произносится в Испании с
великим пиететом и даже трепетом. Последний из когорты сокрушающих
сознание мастеров, так называемой Севильской школы, чей талант оказался
выше социальных игр, чья интуиция выдержала
на дистанции все
политические течения и смены власти, чей гений огромен и более чем
эксцентричен, кисть полна энергии жизнелюбия, живописные эффекты
парадоксальны и непредсказуемы. А, прекрасно! Вот он, главный образ
моего времени, так называемый портрет королевской семьи Карла IX. Где
особы королевского дома подобны застывшей толпе, заполнившей полотно
от края до края. Внутренние связи между участниками торжественного
собрания сознательно скрыты, их взгляды разобщены, и во всем
господствует взаимная неприязнь. И мало, кто из мастеров приближенных,
так сказать, к трону осмелились бы на такой, граничащий с явной издевкой
реализм, верно? И вот они, эти сверкающие королевскими регалиями, лица
царственной четы, что свидетельствует об удручающем стиле самой
циничной сатиры, отсутствие характеров. Скучные, если не сказать тупые и
крайне невыразительные физиономии. О! А вон там, на заднем плане, во-оо-н. Будьте добры, наведите резкость. Это я сам! Прилежно работающий над
своей эпохой. И скорее всего, только такой художник, как я, осознающий
масштаб своего персонального аутодофе, мог отважиться написать до такой
степени правдивый портрет. И зачем, ну зачем он нужен, вообще? Ну,
приукрасил бы чуточку, добавил немножко оптимизма, эпохи, ума и таланта
его правителям! Так нет же! И что это, как не жесткая наглая провокация,
подсознательный или сознательный, кто знает, призыв в свою жизнь того
самого огня. Ничем неукротимое художническое желание напроситься на
костер. Но самое забавное в этой истории, что полотно это никого не
шокировало. Их Высочество по поводу своей,
мягко скажем,
несимпатичности испустит еле заметную ухмылку, а вслед за ней и
королевский бомонд не выразит даже намека на неудовольствие. И кто-то из
исследователей уже говорит, что скорее всего интеллектуальное состояние
двора, его пресыщенность и безверие просто не позволили сканировать все
зашифрованные в моем послании и предостерегающие о приближающейся
опасности смыслы. Ну хорошо, хорошо, наверное, нужно мазать их жирнее.
И вот она, как говорится, вторая попытка, серия офортов, что в переводе с
испанского означает «лишенная внутренней цензуры игра воображения».
Хотя есть и другие значения: взбесившийся козел и взъерошенные волосы.
Если соединить все вместе, получится примерно следующее от рожденного
бесконтрольным, подобно пьяной пляске взбалмошного козла, воображением
волосы встают дыбом. Цикл этот состоит из 83 офортов, в каждом из
которых сокрыто глубочайшее философское обобщение, обнажающее
действительность, как говорится, до бессмертия. И как я смею, верно? Так
зло и саркастически безжалостно высмеивать свою родину. И вот она, эта
грандиозная сцена! Извините, но я сыграю ее для вас в лицах с помощью
моего любимого театра марионеток. Место действия, как Вы видите,
Эскориал. Торжественные строгие в своем мрачном садомазохистском
величии. А, спасибо огромное. Декорации уже на месте. Смех. Вот эту
куколку зовут Дон Карлос. Какая детальная проработка, верно? А вот эту –
Донья Мария Луиза. Они восседают в своих креслах на нечеловеческом
возвышении, ну Вы видите. А вот и я, в самом низу лестницы. Первый
королевский живописец, что преклонив колени, уже протягивает
царственной чете свой дар – папку с так называемым фотоэкскурсом в вечно
сегодняшнее время. И кто-то из Вас, я уверен, уже схватывает весь мрачный
комизм того, что происходит и вопрос здесь только один: «Ну зачем, зачем
принес-то? Ну, ладно нарисовал, это можно еще понять, ну и спрятал бы в
ящик, похоронил в подвале. Пусть отроют через столетия, там тебе уже все
равно. Нет же, принес, преподнес в дар, типо скосил под дурачка.» Ну ладно,
принес и принес. Проехали. И вот царственная чета уже перебирает эти
рисунки, один за другим передают друг другу, и пока рисунки только
забавляют их, особенно ослиный цикл. Ну Вы видите, они узнают многих из
грандов, улыбаются. Смех. – «У нашего придворного художника очень-очень
острый глаз!» Смех. И вот они уже доходят до рисунка под номером 55, как
Вы видите. Он называется «До самой смерти». На нем разряженная пожилая
женщина смотрит на дряхлее уже некуда старуху. Вот что-то уже привлекает
королеву в этой иллюстрации. Она слишком долго смотрит на рисунок, и по
микродвижениям ее зрачка я уже понимаю – узнала, сканировала! Глупая
старая мартышка на рисунке – это она! И вот королева уже поднимает глаза
на меня и долго смотрит. Перед ней стоит тот, кого она возвысила, сделала
первым живописцем, дала все, что я только мог желать. И достаточно просто
отклонить подарок, а остальное довершит инквизиция. А двор с нетерпением
уже ждет реакции королевы, как Вы чувствуете. «Неужели я перегнул палку?
– думаю я, – Неужели злая шутка зашла слишком далеко?» И близость
моего персонального аутодофе уже лижет мне ступни. И вот рот Марии
Луизы уже расплывается в улыбке. Она лукаво грозит пальцем в мою
сторону. Смех. – «Ну и удружили Вы матушке герцогине Асонской. Ой, не
поблагодарит она Вас, за эту мерзкую старуху перед зеркалом!» Смех. И
двор уже звенит своими перстнями и браслетами, как Вы слышите, и со
словами: «Хорошие рисунки. Дикие, но хорошие. И дурак тот, кто, глядясь в
зеркало, клянет само зеркало». Королева уже собирает офорты в папку и,
ткнув в нее пальцем, продолжает: «Мы принимаем ваш дар. И более того,
позаботимся о том, чтобы рисунки наши нашли широкое распространение
как у нас в Королевстве, так и за его пределами». Теперь Вы понимаете, что
такое настоящее испытание огнем аутодофе? Шоу-тайм, дамы и господа!
Шоу-Тайм!
5.
Итак, дамы и господа! Помните, как у поэта: «Без умолку безумная
девица кричала: // «Ясно вижу Трою павшей в прах!»// Но ясновидцев,
впрочем, как и очевидцев, // Во все века сжигали люди на кострах». Ага,
прекрасно, просто замечательно! И вот напряжение в стране растет уже не
год от года, а день ото дня. Карл IV очень недальновидный политик, им всю
жизнь помыкает жена Мария Луиза на пару с фаворитом дон Мануэлем
Годоем, что с 1792 года является главой правительства. В итоге в 1808 в
стране вспыхивает восстание. Карл малодушно отрекается от престола, на
трон буквально на пару недель восходит его сын Фердинанд VII. В страну
под видом освободительной миссии входят французские солдаты, в которых
большинство испанцев видят освободителей. И вот она, эта ужасная ночь со
второго на третье мая 1808 года. Город крепко спит, как вы видите, и мрак
предательским покровом баюкает столицу. Где-то хлопает ставня, как вы
слышите, рассыпается сдавленный смешок, еле слышно процокивают копыта
конного патруля. И вот, вот, во-о-о-т! В лунном свете уже мелькают высокие
кивера, которые трудно не узнать, - это драгуны Мюрата. И сейчас, как
говорится, начнется. Итак, дамы и господа! Говорят, картина эта - вершина
моего творчества, мера всей жизни, один из образов всенародного аутодофе.
Провозглашение акта его неуничтожимой веры, единственно возможного
акта, который можно было противопоставить среде, в которой жил в эти
годы мой народ. И вот она, эта группа людей в испанских одеждах,
освещенная лунным светом. А напротив - спаянная приказом шеренга
безликих солдат, - ружья натянуты, как струны. И прямо сейчас рука
безжалостного гитариста-виртуоза ударит по ним, а за ударом этим
вневременным звоном рассыпется дикий, неуправляемый плач тишины пронзительный, режущий само время крестом разбросанных в стороны рук!
Итак, дорогие мои! Кто горел, тот знает, что больнее страха! Чье сердце
разрывалось под внедрением кусочка раскаленного металла, тот знает, как
преодолевается этот страх! И вот собрав в чашку все краски, снятые с
палитры, я со всей силы уже швыряю ее в белую стену в своем доме и из
образовавшихся пятен создаю образы, что призваны прийти и спасти мой
народ, понимаете? В этой манере я распишу все стены своего дома, причем
не используя ни одной кисти, но только ложку и половую щетку. Нет,
понятно, что в 20 веке так рисовать будет большинство художников, но я
сделаю это первым, и росписи эти будут поистине дьявольские,
противоестественные, зловещие, наполненные нечеловеческими эмоциями, изображения кошмарного сна, что рождает, как вы знаете, одних чудовищ.
Набор красок суров и скуп, почти монохромен: черная, белая, рыже-красная,
охра. Мазки размашисты и стремительны. Иногда в моем сознании, словно
вспышка света, рождается образ мощной женщины с лицом, похожим на
каменную маску, с огненным мечом в руках, иногда возникает зрелище
полета некой таинственной пары к городу-крепости на скале, что
безжалостно обстреливается из орудий. И вот он этот взгляд, - опять! - что
уставился на стену зоркими и в то же время незрячими глазами. Странная
всесокрушающая сила, страшная и благодатная, током бежит по моему телу,
и я уже понимаю, что на самом деле мертв! Уже сожжен! И надо мной не
властны уже никакие законы мира человеческого, ни смерти, даже
воображения! И вот чаша с красками снова летит в стену. И вот он этот
гигант-людоед, воплощение самого страха - всепожирающего, жующего и
причмокивающего, - то что рано или поздно пожрет все живое. Я и есть этот
всепожиратель, воплощение самой смерти, самого ужаса аутодофе! И вот по
главным улицам столицы, как вы видите, снова идет эта самая процессия, что
направляется, как водится, к церкви. И кто-то опять стоит перед распятьем с
потухшей свечой, облаченный в одежды из черной с белыми полосками
ткани, на голове остроконечный бумажный колпак с изображением
хохочущих чертей в огненных языках. И кто это, как вы думаете? Давайте
приблизим камеру. Прекрасно! Будьте добры, еще ближе. Просто
замечательно! А теперь позовите его, позовите словами: «Эй, грешник! Не
хотите ли покаяться и обратиться в веру? Тогда мы вас удавим, а потом
сожжем. Если же не покаетесь, придется гореть живьем». И вот грешник уже
поворачивает к вам свое лицо… И вот он - этот дикий взгляд, что уже
расплывается в оскале и родственным скрежету металла о металл хохоте!
Хохоте, тотально преодолевшего боль и ужас смерти уже не человека, но
существа, презревшего страх до такой степени, что сам страх уже готов
служить ему! И это, конечно же, я сегодняшний, дамы и господа! А вы? Не
хотите ли примерить такой смех и познать такой уровень бесстрашия? Шоутайм, дорогие мои! Шо-о-о-о-у-у-у-та-а-а-а-йм!