Öèâüÿí - Анна Ахматова

Russian Leterature. – 1975. - № 10/11.
Т.В. Цивьян
Ахматова и музыка
Семантика поэтического мира Ахматовой, в общем плане, достаточно естественно распадается на две части,
соответствующие хронологическим периодам: ранний, 10-е-20-е годы - Вечер, Четки, Белая стая, Подорожник, Анно
Домини ("Я - тишайшая, я простая") и поздний, от 30-х годов и далее ("Не лирою влюбленного Иду пленять народ").
Различия ранней и поздней Ахматовой неоднократно отмечались, и на этих различиях настаивала и она сама,
подчеркивая при этом единство и преемственность ее поэзии1.
Одним из различий является разная семантическая организация поэтического мира Ахматовой. Если прилагать
к нему критерии восприятия (в рамках пяти чувств, данных человеку), то ранний мир предстает как в и д и м ы й по
преимуществу, воспринимаемый зрительно. Зрение различает прежде всех оппозицию света и тени (ср.
соответствующие словари и описания, где лексемам свет, луч, день, солнце, рассвет, белый, желтый, яркий и т.д.
противопоставляются лексемы тьма, ночь, луна, закат, черный, мрачный, бледный и т.д. – «Ты дышишь солнцем, я
дышу луною»).
На содержательном уровне зрительный мир интерпретируется как благоприятный, благосклонный: "Мир
родной, понятный и телесный Для меня, незрячей, оживи". Поэзия Ахматовой помещена в пространство, где
коммуникация осуществляется с предельной легкостью, а поскольку осуществление коммуникации - главная цель
поэта, то мир воспринимается как самодовлеющий и гармоничный. Встречи и разлуки (то, что можно определить как
вечную и сквозною ахматовскую тему) здесь происходят по воле сообщающихся, т.е. героя и героини. Свет и тьма
определяются скорее душевным состоянием героев, чем внешними обстоятельствами (см. с одной стороны: "Весенним
солнцем это утро пьяно", "Было душно от жгучего света, А взгляды его как лучи", «Первый луч, благословенье бога,
По лицу любимому скользнул», «У тебя светло и просто» и с др. стор.: «Чтобы выпустить птицу, мою тоску, В
пустынную ночь опять», «Засыпаю. В душный мрак Месяц бросил лезвие», «Память о солнце в сердце слабеет. Что
это: - Тьма?».
Гармония мира осуществляется внутренними средствами:
Просыпаться на рассвете
Оттого, что радость душит,
И глядеть в окно каюты
На зеленую волну…
Характерная для Ахматовой вещность при эллиптичности списания достигается главным образом зрительными
деталями: «Как я запомнила высокий царский дом И Петропавловскую крепость»2, «На шее мелких четок ряд…» «И в
руке твоей навеки Нераскрытый веер мой»3.
В этом зримом мире то, что звучит и воспринимается на слух, представляет собой, скорее, аккомпанемент,
дополняющий зрительное описание и часто имеющий орнаментальное значение: «И как во сне я слышу звук виолы И
редкие аккорды клавесин», «Звенела музыка в саду», «На дороге бубенец зазвякал – Памятен нам этот легкий звук»,
«И столетие мы лелеем Еле слышный шелест шагов»,
И слаще всех песен пропетых
Мне этот исполненный сон,
Качание веток задетых
И шпор твоих легонький звон.
И хотя иные мотивы предчувствия перемен («Иная близится пора») хронологически появляются очень рано,
т.е. в те же 10-е годы («Закрыв лицо, я умоляла бога, До первой битвы умертвить меня»), все же кажется
правомерным постулировать в семантике ранней Ахматовой видимый, зрительный мир, в конце концов
вписывающийся в поле признака «светлый»4.
Второй член оппозиции или второй хронологический период, мир поздней Ахматовой описывается как
звуковой, слышимый мир. Здесь взаимоотношения света и звука, зрения и слуха меняются в соответствии с переменой
структуры окружающего пространства. Новое пространство характеризуется прежде всего предельно-затрудненной
коммуникацией, когда герои разобщены в пространстве и во времени (ср. крайнее выражение этого разобщения в
трансцендентальном смысле – отрывки из трагедии Пролог или Сон во сне). Встречи-разлуки принадлежат внешнему,
независимому от воли героев – «Мне с тобою, как горе с горою, Мне с тобой на свете встречи нет» (в
противоположность раннему «Нам встречи нет, мы в разных станах»). Главной реальностью и ценностью становится
память, воспоминание, в которых одних заключается возможность
общения (причем память протяженная и
долговременная, а не точечная – «помнить», но не «вспомнить»). В план выражения главенствующая роль переходит
от зрения к слуху, голос памяти озвучивает мир: «Чистейшего звука Высокая власть». Фоновая, «аккомпанементная»
функция звука переходит в активную, основообразующую: этот постоянный шум времени, принадлежащий сфере
памяти и восстанавливающий прерванные коммуникации. Задача поэта – услышать и воспроизвести звучащий мир:
Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим:
То, что, бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.
В этой семантической системе существенно ослабляется оппозиция звук / слово. У ранней Ахматовой речь,
слово, т.е. артикулированные и возведенные на высшую ступень звуки, занимали преимущественное место. Теперь
они сохраняют значимость (с. «Пречистое слово, священный глагол", "И наконец ты слово произнес", "Чудится мне на
воздушных путях Двух голосов перекличка", "А тебе от речи моей Стали ночи светлее дней"), - отступая однако перед
изначальными звуками мира (и дыханье их понятней слова): "...я сама вижу и слышу за этими словами так много, что
оно совершенно стирает самые слова";
То слышится какой-то легкий звук,
Причем одни его считают плачем,
Другие различают в нем слова;
«Ни отдаленный легкий звук – Слова последних утешений» и т.д.6
Следующий этап-ослабление оппозиции звук / не звук: едва ли не любое явление может быть закодировано в
звуковое («И все трепетало и пело вокруг»):
Уж я ль не знала бессонницы
Все пропасти и тропы,
Но эта как топот конницы
Под вой одичалой трубы
(ср. ранее: «Ушла к другим бессонница-сиделка»);
А мне в ту ночь приснился твой приезд.
Он был во всем... И в баховской Чаконе…
И в деревенском колокольном звоне…
«Как сияло там и пело Встречи нашей чудо», «И ухал черный сад, как филин», «Тот час был нестерпимо ярок,
И, кажется, звенел до слез», «И о встрече в небесной отчизне Нам ночные не шепчут огни»7.
С другой стороны, набор признаков, составляющих звук, расширяется, границы специфически звукового
стираются, и звук вбирает в себя черты зримого и осязаемого мира, см. особенно в стихотв. «Слушая пение», где звук
обладает способностью преобразить мир:
Женский голос, как ветер, несется,
Черным кажется, влажным, ночным,
И чего на лету ни коснется –
Все становится сразу иным.
Заливает алмазным сияньем,
Где-то что-то на миг серебрит
И загадочным одеяньем
Небывалых шелков шелестит…8
Высшим проявлением звука становится тишина, безмолвие, молчание. Семантика тишины достаточно сложна и
разветвлена.
Тишина-смерть, оцепенение, траурный фон, на котором слышнее происходящее:
И тихо, так, Господи, тихо,
Что слышно, как время идет…
Так вот - над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
«Кто знает, как тихо в доме, Куда не вернулся сын», «И все кругом молчит О скорбной и высокой жизин», «И
сразу стало тихо на планете, Носящей имя скромное… Земли9.
«И замертво спят сотни тысяч шагов, Врагов и друзей, друзей и врагов».
Тишина-покой, прибежище:
Последнюю и высшую награду
Мое молчанье – отдаю
Великомученику Ленинграду.
Отсюда можно перейти к творческой ипостаси тишины, молчанья:
«Безмолвна песня, музыка нема, Но воздух жжется их благоуханьем», «Что-то выдразнили подспудное И
рожденное тишиной»:
Угощу под заветнейшим кленом
Я беседой тебя не простой –
Тишиною с серебряный звоном
И в другом ключе:
Все в Москве пропитано стихами,
Рифмами проколото насквозь.
Пусть безмолвие царит над нами,
Пусть мы с рифмой поселимся врозь.
Пусть молчанье будет тайным знаком
Тех, кто с вами, а казался мной…10
Тишина-немота, пустота, отрицание творчества11.
Мне безмолвие стало домом
И столицею тишина
Немота
«Наградили меня немотою», «А за ними десятилетья Скуки, срама и той пустоты»12.
Столь емкая семантически тишина абсолютизируется, приобретает звучность, большую чем сам звук, или во всяком
случае более отмеченную: «И лишь не уставая, Грохочет тишина», «Там словно Офелия пела Всю ночь нам сама
тишина», «И вкруг тебя запела тишина», «Протекут в немом смертельном стоне Эти полчаса», «Протекут в немом
смертельном стоне Эти полчаса», «Там исповедь льется немая Беседы блаженнейший звон» (к этому же –
несказанные речи, безмолвные слова):
Вы ж соединитесь тайным браком
С девственной горчайшей тишиной,
Что во тьме гранит подземный точит
И волшебный замыкает круг13.
Следующая ступень преображения тишины – она сама приобретает поэтический голос -
Примечания
1. Ср. раздраженное: "Другие, в особенности женщины, считали, что «Поэма без героя" – измена какому-то
прежнему "идеалу", и что еще хуже, разоблачение моих давних стихов "Четки», которые они "так любят".
2. Ср. использование этого же приема - портрет-набросок, в котором проступают лишь отдельные детали, в
позднем стихотв. «Рисунок на книге стихов»: «А под ним тот профиль горбатый…»
3. «Ведь под аркой на Галерной Наши тени навсегда» – тень, зрительный, но в то же время невидимый
бесплотный образ переходит в мир поздней Ахматовой, где становится одним из основополагающих в связи с
категориями памяти, воспоминания, сохранения связей с прошлым: «О, кто бы мне тогда сказал, Что я наследую все
это… И даже собственную тень…»
4. Разумеется, характеристика поэтического мира Ахматовой этим не ограничивается, но в данной работе
становится задача описать семантику поэзии ранней и поздней Ахматовой лишь в рамках оппозиции свет / звук /
зрение / слух.
5. Впрочем, эту оппозицию можно интерпретировать и противоположным образом, - в раннем мире Ахматовой
коммуникация затруднена реальными препятствиями, в то время как в позднем проблема реальности снимается, и
любая коммуникация становится возможной благодаря беспредельности памяти и мысленного общения.
6 Ср. также:
Ни колокольным звоном –
Не буду я людей смущать
И сны чужие навещать
Неутоленным стоном.
7. См. еще: «От звонкой минуты пред бурей морскою Оно наполняется мутной тоскою», «И как близка, как
шелестит измена», «За порогом дикий вопль судьбы», «Несостоявшаяся встреча Еще рыдает за углом».
8. К этому же: «И звуки, как тайные знаки Пред нами кружились во мраке», «Горячий шелест лета Словно
праздник, за моим окном», « К уху жарко приникает Черный шепоток беды», «А этот (звук) был, как пекло, сух,
Истлевают звуки в эфире,
.....................
И под ветер незримых Ладог,
Сквозь почти колокольный звон,
В легкий блеск перекрестных радуг
Разговор ночной превращен.
9. И тому же адресату:
В арбатских переулках тишина.
И ярость
Стихает. Все равно что мир оглох...
Могучая евангельская старость
И тот горчайший гефсиманский вздох.
10. О творческой тишине см. в цикле Тайны ремесла, о котором далее («Так вкруг нее непоправимо тихо»,
«Другое, в полночной родясь тишине»), а также «В той тишине, почти что виноградной» в связи с известной
символикой – виноград, выжиманье гроздьев винограда – поэтическое творчество.
11. О таком аспекте тишины см. К.Ф. Тарановский «Два молчания Осипа Мандельштама». Т. 2. 1972.
12. О невозможности говорить – одна из постоянных тем поздней Ахматовой:
Рот ее сведен и открыт,
Словно рот трагической маски,
Но он черной замазан краской
И сухою землей набит;
«И если зажмут мой измученный рот…», «Петь я, Сами знаете, не могу»;
Пусть назовут беззвучною зимой,
Пусть вечные навек захлопнут двери,
И все-таки узнают голос мой,
И все-таки ему опять поверят.
Возможность говорить и быть услышанным для поэта - возращение в мир и восстановление утраченных
коммуникаций, поскольку поэта связывает с миром прежде всего с миром голос, звук.
См. также в творчестве – ускользающее в небытие, в немоту стихотворение:
И, мне не сказавши ни слова,
Безмолвием сделалось снова.
И я не знавала жесточе беды.
Ушло, и его протянулись следы
К какому-то крайнему краю,
А я без него - умираю.
13. Ср. также эпитет тишины звенящая в прозаическом отрывке, посвященном описанию зимнего Слепнева:
«Сани, валенки, медвежьи полости, огромные полушубки, сугробы, алмазные снега».
14. Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных «марусь»,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
15.