Как только короткая летняя ночь стала напоминать утро, Аникий
реклама
Как только короткая летняя ночь стала напоминать утро, Аникий ужом выполз из-под семейного одеяла, на ощупь оделся и вышел во двор через открытую по летнему времени дверь. Снасти и припасы были сложены с вечера, кум Петро Борисович, поблескивая очками, уже курил под воротами, прислонив к штакетинам забора пару раритетных бамбуковых удилищ. Пожалев сладкий утренний сон Насти, или веря в рыбацкие приметы и опасаясь первой встретить на дороге жену, но все же бабу, Аникий выкатил «Волынь» руками и осторожно, без скрипа, закрыл за собой ворота. - Здорово, кум. Ни пуха тебе, ни пера! – Петро сунул удилища под тент и уселся на пискнувшее под ним сиденье, положив под ноги торбу. - Привет, кумэ! И тебя к черту! – привычно ответил Аникий, снял машину с ручного тормоза, и она послушно покатилась под уклон по заросшей шпорышом улочке навстречу чуть заметному рассвету, обещающему прекрасный день и массу чисто мужских удовольствий. «Волынька» жужжала, неспешно двигаясь по когда-то шоссе, в свете фар из-за многочисленных ям и трещин похожем на полоску лунной поверхности в тоннеле из почти сросшегося вершинами кустарника, плотной стеной стоящего по обе стороны. Дорога вела к давно покинутому жителями селу, где в прошлые выходные у развалин старой мельницы кумовьям удалось натаскать карасей несчитано и поймать пяток очень даже ничего сазанчиков. - Ник, а ты чего бабу не подобрал? – зашевелился вроде дремавший Петро. - Бабы снятся к неприятностям, кумэ. Не иначе, бросит тебя Клавдия. - Да нет, настоящая была баба, кадровая – седая, горбатая и с палкой. Не спи, водила. Или хлебнешь для бодрости пару глоточков? - Здесь уснешь. Ты рот прикрой, а то язык откусишь. И бутылку верни на место. Приедем, позавтракаем по-людски, время будет. В прошлый раз предусмотрительный Аникий заломал на кустах несколько веток, и проезд к речке искать не пришлось. Машинка с выключенным светом и заглушенным двигателем, позвякивая изношенными крестовинами, скатилась по пологому склону к широкой запруде. - Ох, благодать…- Аникий вдохнул свежего воздуха, с хрустом расправив широкие плечи. - Интересно – отозвался Петр, выкладывая на откинутый задний бортик харчи из «тормозков» – почему здесь никто не рыбачит? Местечко райское. - Дорога только адская. Кто захочет нормальную тачку гробить. - В селе еще люди живут, бабка оттуда шла. О, и петух кукарекает! - Не слышу. Ладно, наливай, только по чуть-чуть, чтобы не забыть, зачем приехали, и начнем, благословясь. Караси и изредка окуни цеплялись на почти голый крючок, и когда к десяти утра клев стал вялым, по ведру рыбы уже надергали. Потаскали бредень по вымоинам с другой стороны плотины, к улову добавились солидные раки и еще сотни полторы крупных карасей. Десятка три дурных зеленоватых щучек, стоящих неподвижно во взбаламученной воде, поймали просто руками. - Пора и честь знать, да и беречь надо рыбные запасы – рассудительно сказал Аникий – теперь, кумэ, это будет вроде нашего заказника. - Как заговорил, что твой телевизор. Зачем тогда на шахту ездили, бензин жгли? - В другое время и в другом месте шарахнем, Борисович, а на сегодня хватит. Наварим раков, перечистим карася, ближе к вечеру поставим сети на сазанчика – вдоль берега, он к утру на кормежку идет, да и нерест нам на руку. Часиков в семь снимем сети, да и поедем к своим ненаглядным. - Уже успел соскучиться по сладкому женскому телу, кумэ? Настя у тебя, конечно… - И по телу, и по всему остальному тоже. Только ты, Петро, хотя и пишешь про любовь складно, и женщины тебя любят, про остальное не поймешь, поэтому не молоти дурным языком впустую. Уху варить не стали. Переехали в хвост запруды, спрятавшись там от солнца под ветвями ивы, из под корней которой выбегал ручей с холодной прозрачной водой. Пока варились раки, наскоро, выбрасывая только внутренности, перечистили и побросали в пластиковые бочонки карасей и окуньков, пересыпав их солью, а щучек обмазали глиной и уложили в костер. Поставили сети, прежде вытащив на берег мешающие коряги, уложили, от соблазна порыбачить еще, бредень и удочки в «Волыньку», и уселись капитально, имея в запасе, точнее, в ручье, две почти нетронутых «полторашки» «домашнего». Передремать до рассвета легли на склоне повыше, где было меньше комаров и не так тянуло сыростью от воды. Не успел Аникий во сне подойти к почему-то невеселой Насте, как его растолкал Петро: - Ник, смотри! На берегу, кажется, кто-то есть... - Дай поспать, Петро! То тебе бабы мерещатся, то петухи поют – перекрестись, если кажется, и спи. - Не поможет, я некрещеный. Вот, смотри – глаза красным светятся! - Тогда это не кто-то, а что-то. Заяц или лиса. Пойди, скажи, что я тех сволочей, которые спать мешают, стреляю обычно. Если понял мой тонкий намек, кумэ, так наливай еще граммов полкружки – глядишь, и свалишься, не будешь колотить нормальных людей. - Ник, проснись!.. - Ну, что еще?! - Тише! Смотри… У самой плотины в слоях утреннего тумана стояли возы, груженные мешками. Десяток волов, рябых и круторогих, как на картинке в учебнике истории, разбрелись по склону, и частью паслись, частью лежали, жуя бесконечную жвачку. Лежали под возами и бородатые мужики в длинных белых рубахах и лаптях, а трое совершенно голых, загорелых до черноты пацанов, носились наперегонки по лугу, оставляя ленты следов на серебре росной травы. - Это шо за чумаки, Петро?! Сколько мы вчера выпили? - Ну, по семьсот-восемьсот где-то… Так по науке же, под добрую закуску и врастяжку. Нет, кум, это не чумаки, чумаки с солью так близко к воде не подъедут. Это историческое кино снимают про мельницу. Пойдем, посмотрим? - Ты, кумэ, и трезвый того, а когда лишнего выпьешь, то совсем… Пусть они свое снимают, а мы по балочке, по балочке, да снимем сеточки, да сами снимемся отсюда по быстрому, пока нас не засняли для истории и прокуратуры. Выезжать по вчерашнему следу Аникий не решился, и теперь «Волынь» осторожно ползла по косогору, удаляясь от странной компании. - Петро, посмотри назад, что там делается? - Гонятся трое, и оба на волах верхом. Подай ружье, я им рога поотшибаю. Успокойся, Ник - и не смотрят в нашу сторону. Добро бы хаммер какой, а то жужик, в траве не видно. - Ты, это, кумэ - пьяный не пьяный, а шуточки свои брось. Если нашу рыбу по хвостам пересчитают, то ни моей, с большого позволения сказать, машиной, ни твоими, еще с большего позволения, гонорарами-премиями не обойдется. Будем бегать голыми, как те пацаны, и жить в шалашах. И то, если дадут с отсрочкой. И знаешь еще шо… - Скажешь, узнаю. - Кумэ, ты вчора пивня в сели чув? - Пел петух, а ты не верил. - Добрый у тебя слух, Петро. А сегодня ты кого чув, кромэ меня? Скажи, что это за кино такое глухонемое – мы их не слышим, и они на нас ноль внимания. - Могли набрать из спецшколы статистов, чтобы все было достоверно. Ну, чтобы на руках разговаривали, и все дела. Может, вообще фильм о глухонемых и для глухонемых будет. - Хорошо, кумэ, шо у нас две головы, и обе умни – что им хочется, то и придумают. Колы б ще обе и трезви хоть примерно булы. Давай еще придумаем, как получилось, что пока мы спали, эти глухоними млын отремонтировали – стены сложили, окна вставили, и колесо на место поставили? И тоже молча, без стука и без грюка. Сейчас мельник проснется и будет молча муку молоть. - Тебе хватит молоть, Аникий, вперед смотри – перевернемся, совсем мозги вывалятся. Ты знаешь, что такое бутафория, или что такое потемкинская деревня? Вот и рули. И не дрожи за свою машину – конфискуют, туда ей, железяке, и дорога. Давай лучше станем под посадкой, да надежней припрячем сети, бомбу твою и ружьишко. Кто их знает, этих интеллигентов-киношников, заложат сдуру - мы на дорогу, а нас там уже менты ждут. - Если, не дай бог, менты, Петро, ты не при делах. Подобрал я тебя с удочками случайно, ни черта ты не помнишь, с утра, скажешь, неудачно опохмелился. Оно и так твое дело сторона – ты же из любви к искусству и пиву промышляешь, не торгуешь таранкой. А под посадкой станем. Сети переберем, сазана присолим и проспимся. Выедем на дорогу в двенадцать – обед, он и в ментовке по распорядку. - Кум, держи правее! - Это чего вдруг правее, если нам налево? - Правее, я сказал. Налево мы уже три раза ездили, там и нашего следа нет. Вниз надо двигаться, нормальные люди по долинам, а не по взгорьям живут. Сейчас в селе успокоительного прикупим, дорогу спросим, и заляжем на дно в лесополосе до утра. - Или до пока самогон закончится. Сколько ты выпить можешь, Петро – вчерашнее долакал, мой энзэ приговорил, и мало? - А ты не пил? - Да я ж чуть-чуть, за компанию - Это все равно, диалектика говорит, что пополам. - Если село заброшенное, откуда там самогон? И был бы, денег у тебя никогда не было, а я на баловство, которого дома полно, не дам. - Бабка придорожная где-то недалеко живет, а у бабок всегда пара бутылок есть – огород вспахать, сена козе накосить, или вдруг умрет, так на первый случай чтобы было. А деньги зачем – по паре сазанов за бутылку пойдут со свистом. Рули, кум, узнаем заодно про степную дорогу, должна быть, или хотя бы направление покажут. - Нифигасе… Петро Борисович, ты же говорил, заброшенное село, а здесь Рио-деЖанейро в степях Украины. Хороша потемкинская деревня… Разинув рты, кумовья в четыре затуманенных глаза разом и поочередно в бинокль рассматривали открывшийся перед ними пейзаж. Обычный, в общем-то, пейзаж для Слободской Украины – десяток яров и балочек, заросших то ли молодым лесом, то ли старым кустарником, извивались в общей для всех глубокой и широкой улоговине. Поизвивавшись, сходились в одну широченную балку, от самого своего истока и до сколько видно заросшей уже точно лесом, дремучим с виду и разношерстным по цвету – от майско-зеленого до осенне-рыжего, а местами и по-зимнему серого. Лес не совсем подходил под определение «обычный», но это было далеко и сущая мелочь по сравнению с тем, что творилось буквально под носом «Волыни», в недоумении остановившейся перед идеальной во всех отношениях дорожной лентой, плавными изгибами ослепительно-белых линий разметки уходящей вниз, в дрожащее марево той самой глубокой и широкой улоговины. Внизу дорога становилась улицей, застроенной всяческими архитектурными излишествами, блестевшими на солнце зеркальными, скорее стенами, чем окнами. От улицы елочкой разбегались проезды, к шахматным порядком стоящим по взгоркам даже не домам, а большим виллам и небольшим замкам в окружении пальм, кипарисов и, возможно, известных науке, но неизвестных озадаченным кумовьям, деревьев. - Ну, писатель, сказывай, где здесь твоя знакомая бабка проживает? Или мы нечаянно к москалям заскочили… - Аникий, темнота, ты знаешь, что такое мираж? Любуйся на халяву прелестным уголком Конче-Заспы, а если мы у москалей, то Рублевки. У москалей бы и лучше, сто лет свата не видел. - А это тоже мираж? Или твой сват? Капец, приехали, кумэ. Дальше пешком, если отпустят. Из кустов слева, неопределенно помахивая метровой полосатой палкой, шел к ним милицейский капитан среднего роста и такой же упитанности. Был он без головного убора, в расстегнутой до пупка форменной рубашке, синих брюках с красными полосками, полевой сумкой на одном боку, кобурой на другом, еще одной кобурой ниже живота, и в серых комнатных тапочках на босую ногу. От капитана разило таким диссонансом с фоном, на котором он нарисовался, что даже не терявшийся ни при каких обстоятельствах Аникий задергался и запаниковал: - Командир, извини, сей момент уезжаю! Капитан никак не отреагировал на реплику жертвы. Постучал палкой поочередно по всем шинам, заглянул под откинутый тент. Лег на землю и осмотрел машину снизу. Отряхнул брюки, движением палки приказал открыть капот. Посмотрел, сам закрыл, и что-то долго выискивал в бумагах, вытащенных из сумки. - Зачем уезжать, земляк? Да не мучайся ты, не рви рычаги и сердце, приехал, так погости немного. - Ну, права привезу, дома оставил, техпаспорт... Еще, чего там надо. Мед майский есть… - Ничего такого, чего у меня нет, ты не привезешь. И документы, небось, старые, порвать на куски да выбросить только. Давай заедем в участок, я тебе новые документы сделаю, международные, хотя они ни мне, ни тебе и не нужны. Но если ты такой принципиальный водитель, Ник, сделаю из уважения. - А… Откуда вы меня знаете? - Мне по службе знать положено. И Петро Борисович сказал, вы здесь уже час орете, алкаши недопохмеленные. Да фигня все это, не забивай дурным голову. Давай лучше на твоей таратайке проскочим в одно место, порешаем взаимно важные жизненные вопросы. Не боись, не обижу, заплачу такими баксами, что век помнить будешь капитана, позвольте представиться, Харонова. Петро Борисович, а не пошел бы ты в будку, посидишь там на бочках, а я, с твоего разрешения, место штурмана займу? - Заливай под горловину, не стесняйся, за все заплачено. Так, теперь сухой паек на трое суток, тащите вон те рюкзаки, два штуки. Водки и пива можете тоже взять, сколько хотите, алкашики, сегодня ваш день. И дави, Аникий, на железку, рули, куда я скажу. Для начала заглянем ко мне в участок, захватим еще кое-что. - На развилке, под тем дубом, притормози, шеф. Попьем пивка в тенечке, рановато еще для нашего дела. Подремать можно, от машины лучше далеко не отходить, стреляю я метко и без предупреждения. И шучу. Иногда. - Слушай, шутник, что это за поселок придурастый? Мент опереточный, пиво-водка бесплатно… - И закуска тоже. Эдемово поселок, а рыбку вы ловили в Параллелькино. Что, профессор, ассоциации-экстраполяции не беспокоят? Ну, тогда слушай, приколист любознательный. - Бабку встречали? Встречали, иначе не имели бы чести познакомиться с капитаном Хароновым. Только не срослось что-то у чертовой бабушки, и вы сейчас не у нее в гостях, а у участкового инспектора сих дивных мест, что, впрочем, для вас ничем не лучше. Но не буду тянуть кота за хвост. То, что вы, братцы, попали, вы уже поняли. Не поняли только, каким макаром и куда. Первое я и сам путём не знаю – где-то там, в нужное кому-то время и в нужном ему же месте, сошлись планеты и звезды, чертова бабушка и вы, охламоны. Так примерно. Чистая случайность, судьба ли – вам теперь без разницы. Как вы сорвались у бабули с крючка, хотел бы знать, но не знаю – бабуля должна была доставить вас к дубу еще до первого петуха, а потом уже неважно, пусть хоть хор петухов поет - отсюда целых три дороги, нет только дороги назад. - То есть, как это нет дороги назад? Куму, скажем, до лампочки, где водку, да еще на дармощину, пользовать, а меня жена, самое позднее, к завтрашнему утру ждет. - Пождет-пождет, да и утешится с кем другим, если баба стоящая. И для тебя, брат Аникий, здесь такого товара хоть пруд пруди. Так что фифти-фифти, жалеть не о чем. Русалку хочешь? - Хочу я тебя в сети запеленать, клоун. Пока выпутаешься, мы и пятую дорогу найдем. - Не торопись, Ник. Признаю, недопонял - мужик ты крутой. Но и меня ты недооценил. Соловьев! Покажись, не свисти только попусту. Вверху коротко прошелестели листья, и под дубом появилась сильно увеличенная копия Харонова в звании лейтенанта: - Слушаюсь, капитан! - Слушайся. Присядь с нами, попей пива. - Вот так, ребята. Сидите смирно, если не торопитесь узнать о возможностях нашей медицины, хирургии в частности. Еще вопросы есть? Спрашивай, профессор, отвечу, и буду вводить вас в курс дела, знакомить с условиями и предъявлять требования. - Я буду жаловаться, капитан, на ваше самоуправство. За насилие ответите не только погонами, но и свободой! - Не ври, вы сами сюда приехали на своем самоваре, от питания на три дня и подъемных баксов не отказались. Теперь, добровольцы, вы обязаны подчиняться нашему уставу, а он у нас прост, как вот эта полосатая палка, резиновая, кстати – статья первая, она же главная – В любой ситуации прав тот, кто остается живым. Точка, все последующие статьи не более чем разъяснения к первой. Для непосвященных в тонкости нашего законодательства и тупых, растолкую кратко гуманность закона – выживают сильнейшие и дают сильное потомство, тем самым создавая здоровое общество. А жалобу пиши на имя участкового, другой реальной власти здесь нет. Есть всякие говорильни, но все в итоге сходится на мне. У нас не демократия какая, бери повыше – либерализм! Ты имеешь право писать, а я имею право не читать твою писанину. - Стоп, Харонов, с логикой у тебя прокол. Получается, если я тебя сейчас прихлопну… - То ты заберешь, Ник, мою палку, штаны и пистолеты, и будешь вести прием граждан в установленное время в моем кабинете. Но не советую экспериментировать, я, как ты мог бы и догадаться по моему цветущему виду, пока что всегда стрелял первым. - Но меня ждет Настя! Она уже волнуется, а если я не приеду к утру… У нас сын только что женился, ему помогать надо. Я хочу поняньчить внуков, в конце концов! - Вот с этого и начнем. Как только вы попали в Коридор, время для вас сдвинулось. Короче, Настя твоя уже прожила без тебя двадцать лет, твои внуки переженились, а год сейчас две тысячи тридцать третий. Тебе нужна старуха, которую ты не узнаешь, Ник, и которая давно забыла о исчезнувшем муже? - Если даже поверить в ту белиберду, которую ты несешь, то она меня все равно ждет. И это хорошо, что вернусь к ней молодым, таким в ее старости я Насте буду больше нужен. - Ну, ты и дурак, Аникий… Клиника полная, тебе же лет сорок уже, а ты в вечную любовь играешь. К старухе! - Сорок семь. И не твое собачье дело, мент поганый, во что я играю. Смотри, сказочник, раздраконишь, я и дуб этот с корнями вырву, останется бомжом твой Соловьев. - Ух, ты, какой грозный! Почти напугал. Так, мужики! Хватит веселиться, времени у нас на инструктаж до захода солнца. Не знаю, какое мнение у вас сложилось о нашей конфедерации, а именно такое устройство имеет государство, в которое вы, по дурости или по счастью, определите потом сами, попали, но вам придется в нем жить до своего логического конца. Физическая связь с традиционным миром отсутствует, даже если вы пройдете строго по прямой сотни километров, вы останетесь в Большом Круге. Интернет есть, но помните, что год у нас две тысячи тридцать третий, и связываться вам со своими знакомыми и родными нет смысла, только растревожите их старые раны. Просить помощи, хоть в ООН, можете, все равно вам никто не поверит. Теперь о том, зачем я вас сюда приволок – этот дуб стоит в центре нашего мира. Ну, теперь и вашего. От него отходят три дороги, каждая в один из трех наших кантонов. Эдемово и Параллелькино вы мельком видели, но будем считать, раз мельком, то это не считается. Третий кантон Лешевка. Вы имеете право посетить каждый из них один раз. Время пребывания в каждом не больше суток – от захода до захода солнца, если вы не надумаете остаться в нем навсегда. Остались, прекрасно, там и радуйтесь жизни. Не остались – мимо этого дуба двигаетесь в следующий. Определяетесь. И так, надеюсь, уже поняли, до трех раз – третий раз, так или иначе, последний. - Последняя у попа жинка. - Ребята, вы мне симпатичны, поэтому скажу сверх инструкции – держите свой юмор при себе, здесь его понимают немногие. - Да уж, симпатии твои к нам, капитан, заметны. Даже с коллегой познакомил. - Делаешь людям добро… Я ведь мог засчитать вашу таратайку как транспортное средство, хоть она и не числится в перечне таковых, и ходили бы пешочком, теряя драгоценное время на ознакомление. В машине я оставил планшет, он теперь ваш, и он из вашего времени, разберетесь, что к чему. Читайте новости, смотрите кино или снимки ридной хаты из космоса, дело ваше. Но мой вам совет – как только убедитесь в том, что все это не сон, и никто никого не разыгрывает, забудьте о нем. Не втянитесь в виртуальную жизнь, чтобы не забыть о реальной - она здесь не так проста, как вам кажется, сидя в Малом Круге. Если нет вопросов, всего доброго. - Один вопрос, капитан – а если мы от этого дуба никуда не поедем? - Угу… А ты тоже не так прост, профессор…Пьян, да умен… В инструкции о возможности такого казуса ничего не говорится. Наверное, подохнете с голодухи, когда харч закончится. Вода есть в ручье, дней сорок будете мумифицироваться. У нас свобода – разрешено все, что не запрещено, вот с этого и исходите. - Если я правильно понял, нам не будут препятствовать в попытках покинуть сей райский уголок? - Правильно ты понял, профессор. Нет, конечно. Большинство из сюда поступающих поначалу маются такой дурью. Более того, на ваши попытки будут смотреть на экранах телевизоров, как смотрят шоу «Последний герой». Тем более, что у нас еще не было клоунов, мечтающих совершить побег, и в то же время добровольно запирающих себя в буферной зоне. Впрочем, у вас есть трое суток, чтобы передумать. Соловьев, вызови мне машину. - Ну, шо скажешь, кумэ? Как когти отсюда рвать будем? - Не от дуба же. Куда поедем для начала? - Не кудыкал бы ты, Петро. Давай в Лешевку, там мы еще не были. - Это направо, в тот самый разноцветный лес. - Вот что, Петро. Ну его к лешему этот лес, на ночь глядя. И Лешевку тоже. Ничего мы ночью там не увидим толком, а если спокойно обсудим наши невеселые дела, то, глядишь, какой толк и выйдет. А утром, оно мудренее, пораньше и пожалуем, знать бы еще, куда. Здесь ночуем – на нейтральной полосе и под охраной. - А как при этом свистуне говорить будем? - Тогда нам вообще говорить нельзя. Харонов нас еще не видел, а уже по имени-отчеству знал. Не обращай внимания, наши планы для них пустые разговоры. Вот и они для нас пусть будут пустым местом до поры, до времени. - Нет, кумэ, с водкой давай так – или не пьем совсем, или я сейчас все бутылки переколочу. А не хотелось бы, бутылка, особенно полная, в любом деле не хуже гранаты помогает. Сколько их у нас? - Упаковка, шестнадцать штук. Не пьем, так не пьем. Отпразднуем освобождение или новоселье. Знаешь, Аникий, я бы и здесь жил, в Эдемово. Что мы дома увидим двадцать лет спустя? Твоя хата стоять будет, ей двадцать лет «тьфу», а нашу «хрущевку», если не снесут, так лет через пять сама развалится. Но если ты не передумаешь возвращаться, я с тобой до конца. - Не передумаю, Петро. И не в обиде буду, если ты передумаешь. Ты хорошо смотри, точно ли двадцать лет прошло? - Куда уж точнее. Даты, новости, это чепуха – мог капитан и подстроить, а вот от «хрущевки» моей только пятно выделяется. Вот, смотри, наша Швейцария, вот дуб, вот три дороги, вот запруда, заказничек наш, век бы его не видеть, а здесь, примерно, мы с бабкой встретились. - Выключай эту бандуру, кумэ, нам топография вместе с географией ни к чему. Бабку твою искать надо, пусть карга старая, где нас взяла, туда и положит – и по месту, и по времени. А там посмотрим – у коридора, как и у капитановой палки, два конца. - Ты, кумэ, не мучайся, попей пива. Эй, соловей-пташечка, иди к нам, завтракать будем! К удивлению кумовьев, Соловьев спустился вниз. Сняв рубашку, устроил что-то вроде зарядки, помахал ногами-руками, поиграл убедительными мышцами, поплескался у ручья, и присел на травку к дастархану, бортику «Волыни». - Стопку потянешь, Соловьев? - Водки не пью, пива немного можно. - Ты как там живешь, служивый? Есть-пить надо, не за столом бы говорить, справлять естественные надобности. - Ты что, Ник, думаешь, что я Соловей-разбойник? Я дежурный по внутреннему периметру, сутки через трое, в двенадцать меня сменит Павло. Там и сидеть нечего, все на автомате. - Так не сиди, давай в карты поиграем. - В карты нельзя и с компьютером, только в шахматы и шашки. Читать еще можно. - Почему так? - Инструкция. - Так у тебя там и компьютер есть? - А что же еще? У нас вся техника та, что была в нормальном мире двадцать лет назад, то есть наша. - Странно, двадцать лет застоя в отдельно взятом государстве… - Ничего странного, Петро Борисович. Технологии известны, интернет все знает, но нет производственной базы, и бабке спецы попадаются редко. - Хорошая у тебя работа, постоянно повышаешь уровень. Разве что упадешь с дуба. - Профессор, ты меня за дурака не держи, твои плоские шутки мне понятны. Хоть это и не показатель, но я имею незаконченное высшее. - Ого! Тоже почти профессор. - Три курса института физической культуры и школа милиции. Вы, мужики, не стесняйтесь, спрашивайте, что интересует, а то шушукаетесь, как неродные, а мы все здесь родственники по чертовой бабушке, вроде как крестные братья. Что можно, скажу, да и нет вроде такого, о чем говорить нельзя. Все равно из любых ваших хлопот вам же и хуже будет. - Какой ты доверчивый, Соловей. А если я тебя сейчас по калгану огрею и прикопаю, да заберусь в твой шалаш, да разломаю там все до цурки? - Можешь даже застрелить из своей берданки, Ник. Вернее, попробовать. А вот к дежурке ближе пяти метров не приближайся, там система «свой-чужой» свое дело знает. И не косись на дуб, Аникий, не примеривайся – легче в одиночку атомную подводную лодку победить, чем систему. - Извини, брат, мы, и, правда, тебя за придурка держали. Сам ты сюда как попал? - Как и вы, встретился с бабкой, очнулся под дубом. Капитан бабке баксы отсчитал, выдал мне рюкзак с харчем. Выбрал я Эдемово. - А нам что посоветуешь? - Сами выбирайте, все дрянь. Лучшее из худшего, на мой взгляд, Параллелькино. Там не то, что электричества, керосинок нет, зато люди живут по своей воле. Работать, конечно, здорово надо, вкалывать, если подохнуть не хочешь. Что я вам буду объяснять - в школе учились, отсчитайте двести лет назад и все поймете. - Совсем уж двести! Приду я туда со знаниями двадцать первого века, соображу, что делать, чтобы жить более-менее комфортно. - Пока будешь соображать, копыта отбросишь. Не морочь голову, профессор – бытие определяет сознание, и этим все сказано. Нивелируешься в момент, а то и упадешь ниже уровня и прямо в осадок. - Удовлетвори и мое любопытство, земляк – в каком месте и в какое время сошлись твои звезды, бабка и ты. И, как говорится, с этого места подробней, пожалуйста. - Работал участковым в Поповке, село большое, но село. Холостой-неженатый, девки липнут, и не только девки. Катька в шалмане, ну, в пивбаре, заправляла. Разбитная баба и вся из себя не рассказать, только потрогать надо. Замужняя, конечно, и в третий раз, такие нарасхват идут. Не я на нее глаз положил, а она на меня. Я никогда не против такого дела, только чтобы наутро «мы с вами незнакомы». Мне надо карьеру делать, не сидеть же всю жизнь в Поповке, да и оттуда могут за моральное разложение вышибить, для начала в патрульные. А эта вцепилась клещом, днем в участок приходить стала, потом и на квартиру ко мне, как к себе домой. Всё, разговоры по селу пошли, тем более, так получилось, что муж ее перед этим сел с моей подачи за пустяк, если по местным понятиям. И не выгоню – как увижу, так только и думаю, как ее разложить быстрее. Получил предупреждение от вышестоящих, пришлось переходить на другую схему, благо, было лето – я выезжаю мотоциклом в укромное местечко заранее, мало ли дел у участкового, а она после полуночи скутером привозит все удовольствия. Нормально, только на втором сеансе зритель появился, бабка эта. И это было последнее, что я в той жизни видел. - Слушай, Соловьев, а что за укромное местечко? - Ничего особенного, лесополоса при дороге к заброшенному селу. Удобное для таких дел место – и никто не ездит, и случись дождь, всегда выберешься без проблем и чистым. - Подруга твоя тоже здесь? - Догадываюсь только, что здесь, в Лешевке. Капитан подначивает, и с такими детальками, что знать он их может, только если раздевал Катьку до без ничего. - А Харонову можно и в Лешевку ходить-ездить? - Да куда угодно, он в Сотне, в элите. - Сменщик твой, Павло, как сюда попал, тоже с чужой бабой травы в лесополосе мял? - Нет, этот любил березовый сок. Говорит, фирменный самогон на нем гнал, шел нарасхват и по хорошей цене. Так с банками сока, как вы с бочками рыбы, сюда и припожаловал. - Есенины вскладчину, один травы мял с чужой женой, другой с березками обнимался. - Над кем смеешься, профессор? Над собой смеешься! - Ну, хорошо, будь Гоголем. Соловьев-Гоголь, неплохо, только радости все равно мало. - Вы что, ссоритесь? - Что ты, Аникий, пикируемся только. Наш друг оказался начитанным, правда, сутки через трое. - Потом, кумэ, разберетесь, кто из вас умнее. Наше время идет, а мы во всех смыслах на одном месте топчемся. Непонятно мне, Соловьев, почему в Эдемово хуже, чем в Параллелькино. Там же все ухожено и все уложено, домишки такие, что у нас и самым крутым не снились. Жратва-выпивка не считанная, природа – не был я в Щвейцарии, но не думаю, что там лучше. И ты ничего не сказал о Лешевке. - В Эдемово вы видели не все. Домики, которые вам понравились, не про нашего брата, там живет элита, та самая Сотня. Остальные, а это несколько тысяч человек, живут тоже неплохо – сыты, обуты и одеты, развлечения любые. Но и только – они, и я в их числе, фактически в концлагере, откуда их могут в любой момент вывезти на работу, а могут и не трогать годами. Есть у некоторых постоянная работа, как вот у меня – сутки привязан к дубу, трое суток болтаюсь по барам и борделям, сижу в Интернете, смотрю телепередачи. Ощущение, что никогда не смогу прикоснуться к тому, что вижу на мониторе, никогда не смогу по своей воле изменить что-то в своей судьбе, и есть самое страшное. Второе неприятное для меня - Харонов может пристрелить сдуру, хоть мужик он все-таки добрый и спокойный. Для остальных второе еще неприятней – с работы многие отправляются прямо в крематорий – чуть кому из Сотни что померещилось, пуля в лоб. А то и из спортивного интереса пуляют, или на пари – по закону всегда прав тот, кто остался живым, убыль бабка пополнит, да и без того лишних людей хватает. Наверное, так чувствуют себя приговоренные к высшей мере, не знающие, когда к ним придет палач. - Блин, Соловьев! Есть женская логика, оказывается, есть и рабская – что тебе мешает выстрелить первым в Харонова, инструкция снова? И почему мне оставили ружье – вы что, чокнутые? - Отвечу на оба вопроса сразу. Соловьев вытащил из кобуры пистолет, бросил его к ногам Аникия и повернулся к нему спиной - Возьми! …Аникий перевел изумленный взгляд со своей пустой пятерни на дуло пистолета, направленного ему в лоб… - А у Харонова этот фокус получается в два раза быстрее – Соловьев спрятал пистолет в кобуру – никакой мистики, всего лишь дозированная активация возможностей организма. А ружье, пока ты живой, не заберут – частная собственность. - Обстоятельный и обнадеживающий ответ, спасибо. Только заврался ты, землячок. Только что говорил про уровень техники минус двадцать лет, и показываешь такие фокусы. - Техника здесь при чем? Эти способности были развиты как раз у наших далеких предков, которым никак нельзя было жить без глаза на затылке. А в Лешевке знахари есть такие, что могут человеку баранью голову прицепить, и сделать так, что у этого двуногого барана будет нюх и слух, как у собаки. - Брешешь, или правду говоришь, но складно. Давай, Соловьев, чеши про Лешевку. - Лешевка на большого любителя. Аборигены, все эти лешие, водяные, черти, русалки, кикиморы и прочая нечисть, которой я и названия не знаю, публика веселая и заводная, горазда на выдумки. Самое любимое их развлечение игра в футбол без правил бессмертные против смертных... - Какие кикиморы, да еще и бессмертные?! - Самые настоящие, и еще много разной пакости, и по сказкам вам неизвестной. А чертова бабушка и есть бабушка черта. Бессмертные, конечно, преувеличение. Но очень небольшое. - Хватит! Ты, Петро, как хочешь, может, тебе подробности для книги нужны, а у меня отпало желание ехать куда-либо на экскурсию. У нас рыбы на месяц, а там или падишах подохнет, или вертолет за нами прилетит. Ты будешь стрелять по вертолету, Соловьев, что твоя инструкция по этому поводу пишет? - Ты все-таки тормоз, Ник. Прилететь к тебе может только привидение вертолета, и то с опозданием на двадцать лет. Не исключено, что оно уже здесь, если твоя Настя подняла хай, и вас ищут. - Ладно, умник, ты не будешь возражать, если мы у ручья шалашик поставим? Вот и славно, «инструкция»… Петро Борисович, удобно устроившись на бочках с рыбой в просторном шалаше, возился с планшетом, время от времени хмыкая и отпуская комментарии по поводу событий, происходящих в потустороннем мире. Аникий у входа перебирал сеть, аккуратными кольцами укладывая просмотренную часть на забитую в землю рогульку. - Слушай, Аникий, а ведь четвертые сутки идут, четверг, а мы с припиской не определились. Сейчас Харонов прикатит, привезет Соловья на смену. - Ну и что? Мы инструкцию не нарушаем. - Иди сюда на минутку. Смотри… Петро Борисович помахал пальцем над планшетом, и на нем стали появляться ровные строчки текста - «Аникий, пишешь пальцем, как карандашом. Слушают нас, не слушают, но так будет надежней» Аникий потянул планшет к себе – «Настя знала, куда мы едем. В понедельник утром я не вернулся, думаю, что она отнесла заявление в милицию. Через три дня после заявления нас начнут искать». «Нам от этого не легче, не забывай, какой нынче год стоит в нашем шалаше». «Не заморачивайся еще и хронологией, кумэ, а то крыша поедет. Наш единственный расчет на то, что бабка в своих угодьях сегодня-завтра припутает очередного грешника среди тех, кто нас ищет, и притащит к дубу – здесь у них невольничий рынок и дырка в прошлое. Если такое случится, то только с полуночи до того самого первого петуха. А мы попробуем припутать бабку». «Какой петух?!!». «Не ори, придурок…))) Условный петух, как и наша жизнь здесь – время перед рассветом». «Соловьев, ты бы смог рискнуть своей жизнью, если тебе дать один шанс из тысячи вернуться домой, в свою поганую Поповку?». «Хоть из миллиона, на фига мне такая жизнь». «Вот и славно. Покажи места, где бабка приземляется с добычей, и откуда стартует с баксами». «Материализуется…». «Умничать будешь потом, если вообще будешь. Показывай места, и будь готов, как пионер, делать все, что тебе говорят старшие товарищи». - Оп-па на!! Есть, подсекай, заразу! В свете вспыхнувших фар «Волыни» взметнулись вверх, к кроне дуба, четыре конца бредня, упаковывая в куль две запутавшиеся в сетях темные фигурки. - Расчет, вариант первый! – заорал Аникий, заводя движок и трогаясь туда, где Соловьев и Петро Борисович уже усердно паковали, обматывая свободными концами бредня подарок то ли с неба, то ли из преисподней. Все закончилось в считанные секунды. Прижавшись правым бортом к стволу дуба, смотрела выключенными фарами в сторону Эдемово еще дрожавшая от возбуждения «Волынька». Или дрожали сидевшие в кузовке в обнимку с тюком Соловьев и Петро Борисович? Аникий не дрожал. С трудом оторвав от баранки побелевшие пальцы, он обернулся назад: - Благодарю за службу, бойцы! Можно не отвечать, пока отдыхайте. Курить нельзя, Петро Борисович. - Не буду, тем более, и нечего. - Дома покурим. И я покурю, и Соловьев закурит, и бабулечку угостим. Как она там? - Трепыхается, что с ней, почти бессмертной, случится? - Вот именно, Петро Борисович, что почти. Так, чертова бабушка! Если не хочешь, чтобы твои внуки тебя по мелким частям собирали, потому что сейчас ты отдыхаешь на килограмме тротила, стартуй, давай, и плавно приземляйся в том месте, где сегодняшний ясыр полонила. Из тюка слышалось только сопение. Соловьев помахал увесистой ручищей - Командир, может, того, отшлепать ее? - Пока не надо, крести почаще, если сам крещеный. Так, а кто сегодня у бабули в попутчиках? Эй, отзовись! - Рядовой Петренко! - Нашему полку прибыло. Как ты, рядовой Петренко, себя чувствуешь наедине с дамой? - Терпимо, больно костлявая только. - Ты счастливый человек, Петренко. Потом скажу, почему. А пока молчи, как рыба, пока тебя не спросят. -Есть, товарищ майор! - Кгм, кха… Ну, да, конечно. Похоже, ничего еще не закончилось. Со стороны Эдемово заметались по небу лучи сильных фар. - Он? - Он, кто же еще, баксы бабушке везет. - Часть вторая, она же последняя. Креститесь и некрещеные. Давай связь, Соловьев. Соловьев уже держал в руке смартфон. - Алло, капитан!! - Чего орешь? Впечатление было такое, будто в кузовке сидит и Харонов, и Аникий вздрогнул. - Заорешь здесь. Меня, твою чертову бабушку и ее товар, Ник и Петро взяли в заложники. - Что?! Как это? - Да так. Бабка завизжала или ее товар, ситуация нештатная, ну, я и лопухнулся, сигонул с дуба прямо в сети. Сам замотался, и бабку к себе примотал, сейчас наружу только ухо торчит. Ты приостановись, Харонов, а то как раз подлетишь к взрыву – мы с бабулей лежим, хорошо упакованные, на килограмме тротила. - Остановился. Ник, ты атаманишь или Петро Борисович? - Петро Борисович заместитель, правая рука и левая нога. Давай не терять время, капитан, я жрать хочу, как собака, второй день на соленой рыбе. Хоть запоминай, хоть записывай… - Так это ты от голодухи концерт устроил, придурок… - Не перебивай, а то забуду по своей дурости, какие условия тебе, умному, диктовать. Значит, так – тащишь сюда, и как можно скорее, десятка два твоих рюкзачков, где положить, я потом скажу. И пива побольше! Возвращаешься в Эдемово еще раз, и привозишь миллион баксов – это будет за Соловьева. За бабку два лимона. - А… - Да подожди ты! Два слова сказать осталось. Как ты не будешь мудрить, как ловко ты не стреляешь, но бомба взорвется. Не надейся на технологические и прочие защиты своей дубовой системы – я как раз и есть тот дурак, от которого удовлетворительной защиты нет. Жаль мне и красавца дуба со всей его начинкой, и себя жаль, и даже бабулю жаль, не говорю уж о родном куме. Представь себе, что будет с твоей Эдемовкой, с вашей тупой Сотней и с тобой лично, когда вы останетесь без внутреннего периметра. Лешевка, ее почти бессмертная часть, начнет веселиться по всему Кругу, выйти из которого и я не сумею. А вас, изнеженных райским бытом, передавят как клопов. Плохо одно, что я этого уже не увижу. Говори, капитан, разрешаю. - Чего я тебя не пристрелил? Но твой праздник ненадолго, Ник. Нет, условия я твои выполню, баксов ты мог просить и больше – закрытой системе это ничем не повредит. Мне будет очень тяжело тебя убивать, ты настоящий мужик. Но придется – и унижения не прощу, да и кто в здравом уме такого шустрого в живых оставит. - Одна бабка, не эта, на которой я сейчас сижу, другая, сказала «посмотрим». Я надеюсь, Харонов, еще погулять по Эдемово и окрестностям с твоей палкой, и твоим револьвером на собственном пузе. Ладно, хватит, а то могу и не устоять перед соблазнами. Потом мнениями по всем поводам сразу обменяемся, когда выполнишь первую часть условий. Пока же одно скажу, капитан – ты мне тоже нравишься, и мне тоже будет очень жаль… Тесно нам здесь вдвоем, одному придется уйти. И чем раньше, тем лучше. - Уехал. Свет ярких фар метался по небу в сторону Эдемово. Противоположная часть неба светлела, обещая неплохой день и массу чисто мужских развлечений. - Когда он может здесь появиться, Соловьев? - Через час примерно. - Вы простите меня, ребята, если что не так. - Кум, ты что, тоже с дуба упал? Сказали же, мы с тобой до конца. Может быть, там, наверху, тоже есть что-то. - Поживем, увидим. - Хорошо бы оттуда было видно, что будет твориться в этом террариуме. - Хорошо бы, Петро. Давайте помолчим, мужики. Сколько сможем. Анисим прикрыл глаза. Настя, его Настенка, стояла на нижней ступеньке крыльца в просвечиваемом лучами утреннего солнца сарафанчике, и бросала из зеленой кастрюльки корм деловито снующим у ее босых ног курочкам. Красавец петух, Настин любимец, взлетел на перила, намереваясь поклевать зерна из рук хозяйки, но решил сначала покрасоваться перед гаремом: - Ку-ка-реку! – почему-то чуть слышно пропел петух и, сконфузившись, оглушительно захлопал крыльями… Аникий открыл глаза. В тоннеле из почти сросшихся вершинами кустов было еще поночному темно, но светлеющее небо с тусклыми звездами уже заглядывало в дыры между листьев, обещая прекрасный день и массу чисто мужских удовольствий.
