Вся жизнь — и одна несостоявшаяся встреча М

Вся жизнь — и одна несостоявшаяся встреча М. ДЕЛЕЦ
С Андреем Егоровичем Макаёнком я познакомился сразу после Великой
Отечественной войны, когда, демобилизовавшись из рядов Советской
Армии, поступил в 1947 году учиться в Республиканскую партийную школу
при ЦК КПБ. Судьба нас свела в одну, десятую группу — группу газетных
работников.
Два года мы с Андреем Егоровичем учились в партийной школе, два года,
изо дня в день, разумеется, кроме выходных и каникул, встречались за
партами, слушали одних и тех же преподавателей. Я сидел с Иваном
Тимошенко за второй партой, Андрей Егорович сзади, за третьей — с
Иваном Воробьевым. Занимался Макаёнок хорошо, потел, как и другие, а
может быть, даже и больше других, потому что, отвечая на уроках или
экзаменах, выступая на семинарах, всегда говорил темпераментно,
убедительно, его смугловатое лицо разрумянивалось, покрывалось крупными
каплями пота. Мне кажется, что именно в эти годы, годы учебы в партийной
школе, он уже определил свой дальнейший творческий путь — путь
драматурга. Конечно, нам, друзьям, он об этом ничего не говорил. Но мы
знали, что над небольшими сатирическими произведениями он уже работал.
Одну из таких пьес: «Быть бычку на веревочке» — мы даже собирались
поставить на сцене партшколы силой своей группы.
Андрей Егорович иногда так увлекался своими литературными образами,
что порой забывал, что находится на занятиях. Ни с того, ни с сего, вдруг,
среди урока, он взрывался таким гомерическим хохотом, что ставил в
неловкое положение преподавателя и прежде всего самого себя. После такого
непредвиденного «взрыва» Макаёнок краснел, извинялся перед
преподавателем и перед всей группой, но не всегда эти извинения
исчерпывали конфликт.
Быстро пролетели годы учения. Начались выпускные экзамены. Вместо
обычного диктанта по белорусскому языку преподаватель Иван Васильевич
Кулешов предложил нам написать сочинение на военную тему. С заданием
все справились, но особенно успешно – Андрей Макаенок. Иван Васильевич
не удержался от соблазна зачитать его сочинение всей группе. Читал он с
выражением, было видно, что он до этого уже не раз прошелся по сочинению
Андрея Егоровича, что ему нравится забавная история о том, как в жаркий
летний день председатель колхоза «Березовый гай» Арсен Нестерович
Бердников с приключениями добирался из районного центра домой. Сюжет –
совершенно простой: председатель колхоза знакомой дорогой едет из
райцентра домой. Что тут может быть интересного? Но Макаенок поставил
своего героя в такие комические ситуации, что сомневаться было нельзя. И
вся группа, в том числе и сам Макаенок, хохотала. Наверно, это была первая
оценка будущего таланта. Мы радовались за своего товарища.
После окончания партийной школы Андрей Егорович остался работать в
Минске, в журнале «Вожык», меня направили в барановичскую областную
газету «Чырвоная звязда». С этого времени наши встречи были редкими,
эпизодическими. Так получилось, что Макаенок продолжал идти
журналистской дорогой, начал серьезно заниматься драматургией, я же,
после закалки на газетной работе, стал потом трудиться в местных советских
и партийных органах. В этот период припоминается только один случай,
когда мы, три бывших слушателя десятой группы партшколы , Тимошенко,
Воробьев и я, встречались в гостинице «Беларусь» в Минске. Воробьев, в то
время редактор Новогрудской районной газеты, человек с виду очень
простой, или лучше сказать, прикидывался простоватым, но умный, с
юмором в душе, вдруг ни с того, ни с сего предложил:
- Хлопцы, а не нагрянуть ли нам всем троим к Макаенку в гости? Он же
теперь известный драматург!
- Вон, пьесы по всей страна разошлись.
- Это верно, - согласился я. – Но поэтому мне кажется, и не следует
незваными ломиться в квартиру, Знаешь же, Ваня, поговорку: незваный гость
хуже татарина.
Тимошенко меня поддержал. Но Воробьев не сдавался:
- Тоже мне друзья! Сколько лет не виделись и встретиться бояться.
Конечно же, прав оказался Воробьев. Андрей Егорович принял нас просто
великолепно. Нашей встрече не помешал даже визит артистов Московского
театра Советской Армии, которые пришли поздравить драматурга с
юбилейным – двести пятидесятым – спектаклем «Левониха на орбите».
Встречи стали более частыми, а взаимоотношения более тесными после
того, как я переехал на работу в Минск. В марте 1969 года меня назначили
редактором республиканской газеты «Звязда». Одним из первых, кто пришел
меня поздравить, был Андрей Егорович. Он тогда уже возглавлял «Неман».
- Ну, Михал, - он почему-то и потом все время называл меня не Михаилом,
а Михалом, - от души поздравляю тебя с этим назначением и желаю
всяческих успехов!
Я поблагодарил его за поздравление, и, в свою очередь, сказал:
- Я рассчитываю и на твою помощь.
- Мою помощь? – переспросил Макаенок. – Какую помощь я могу тебе
оказать? Критиковать «Звязду» «Неман» не может. Наоборот, сам
побаивается, чтоб от нее ему не досталось. А что еще?
- Видишь, мы на одном из редакционных собраний анализировали
положение, почему «Звязда» теряет подписчиков. И пришли к выводу, что
одной из причин является то, что в газете очень редко выступают ведущие
писатели республики со своими новыми произведениями.
Так «Звязда», скажем, романы или повести да пьесы печатать
полностью не сможет? – заметил Андрей Егорович.
- Большие произведения печатать полностью в газете, безусловно,
нельзя, - ответил я. – Но наиболее яркие отрывки давать не только можно, но
и нужно. Этим мы будем не только повышать авторитет газеты, но и
популяризировать самих авторов, их новые произведения.
Мы договорились, что новую свою пьесу Андрей Егорович напечатает в
«Звяздзе». Возможно, она будет адресована коллективам театральной
самодеятельности. Вскоре Андрей Егорович принес в редакцию
трагикомедию «Трибунал». Я сразу же принялся читать пьесу. Читал и
удивлялся: какой простой сюжет и как просто написано, но какой глубокий
смысл заложен. На остром конфликте в одной семье ярко показано
отношение белорусского народа к гитлеровским оккупантам.
Через неделю отдел литературы и искусства подготовил пьесу к печати и
она была опубликована по частям в нескольких номерах. Отклик читателей
был самый благоприятный.
Следующая пьеса, которую Макаёнок принес в «Звязду», была «Таблетку
под язык». Андрей Егорович мне рассказывал, что ее сюжет и прототипов
многих героев пьесы он нашел в колхозе «Новое Полесье», что в Лунинецком
районе, где председателем был наш однокурсник по партийной школе
Степченко Владимир Афанасьевич. По приглашению Владимира
Афанасьевича Макаёнок непродолжительное время жил в этом колхозе,
интересовался рабочим днем председателя, жизнью и трудом колхозников,
бытом и обычаями полесской деревни. Много беседовал с колхозниками, с
молодыми и пожилыми. Его уже тогда волновал вопрос: почему деревня
стареет, почему в ней не задерживается молодежь? Результатом этих
многочисленных встреч и явилась пьеса «Таблетку под язык».
Андрей Егорович, вручая мне пьесу, предупредил, что дней через десятьпятнадцать он уезжает в отпуск, так что если будут какие-то замечания,
желательно рассмотреть их до отпуска. В редакции пьесу мы прочитали
быстро. Замечания, хотя и небольшие, но были. Макаёнок вводил в пьесу
некоторых политических деятелей международного масштаба, причем в
негативном плане, с сюжетом пьесы это никак не было связано, упоминались
они как бы между прочим. Мы предложили опустить эти места, и Андрей
Егорович согласился с нами. Он уехал в отпуск, мы в «Звяздзе» начали
частями, или как в редакции принято говорить, кусками, печатать «Таблетку
под язык». В четырех номерах уже были публикации и вдруг мне позвонили:
публикацию пьесы временно прекратить. Но почему, товарищ, передававший
мне указание, не мог сказать, он чистосердечно признался, что и сам не
знает.
Этот звонок встревожил меня. В тот же вечер я еще и еще раз перечитал
пьесу. Не допустили ли мы с автором какую-либо ошибку? Как ни старался с
редакторской точки зрения найти что-нибудь подозрительное, с двойным
смыслом,— ничего не нашел. А тут, примерно где-то через неделю, в
редакции начали раздаваться звонки: почему прекратили печатать пьесу
Андрея Макаёнка? Эти звонки нас, с одной стороны, радовали, мы
убеждались, что пьесу наши подписчики читают и что она их волнует. А с
другой стороны, мы чувствовали себя неловко, потому что дать
вразумительный ответ, почему редакция прекратила публикацию пьесы, не
могли. Тогда я пошел к заведующему отделом пропаганды и агитации ЦК
КПБ тов. Кузьмину А. Т. Доложил ему, что пьесу «Таблетку под язык» сам
перечитывал несколько раз, читали ее и другие сотрудники редакции, и мы
не находим причин для прекращения публикации пьесы. Мы должны или
продолжить публикацию, сказал в заключение я, или объяснить читателям,
почему прекратили публикацию. Другого выхода нет, если газета не
безразлична к своему авторитету.
Александр Трифонович пообещал мне, что постарается разобраться и даст
исчерпывающий ответ. И точно. Через три дня он позвонил мне и сказал, что
пьесу можно продолжать печатать.
После одного из наших разговоров Андрей Егорович сказал:
— Слушай, Михал, чуть было не забыл. Недавно я был у деда,
Кондрата Кондратовича. Старик написал пьесу. Дал мне ее почитать,
предупредив, чтоб никому о ней не распространялся. Пьеса, скажу тебе,
замечательная. В такие годы и такая пьеса, просто чудо. Подкатись к
старику. Думаю, «Звяздзе» он тоже не откажет, давнишний же звездовец.
— Как же хоть пьеса называется? — поинтересовался я.
— «Брама неўміручасці».— Ты обязательно наведайся к Кондрату
Кондратовичу.
Я поблагодарил Андрея Егоровича. Через несколько дней был уже в
кабинете Кондрата Кондратовича Крапивы, а где-то через месяц «Брама
неўміручасці» впервые начала печататься в «Звяздзе».
В 1973 году меня утвердили председателем Госкомиздата БССР. Я чаще
стал бывать в Союзе писателей на различных мероприятиях. Чаще мы стали
встречаться и с Андреем Егоровичем. Встречались и в Доме литераторов, и у
него на дому, и на даче. В это время Макаёнка редко можно было встретить
одного — он всегда был вдвоем, с Иваном Петровичем Шамякиным.
Известно, что у многих писателей есть коллеги по перу, с которыми они
дружат, обсуждают творческие планы, делятся сокровенными мыслями. Но я
не боюсь смело утверждать, что такой близкой, такой искренней, понастоящему братской дружбы, мне не приходилось встречать. С ними
интересно было находиться в компании. Меня они как-то щадили, меньше
отпускали в мой адрес острых шуточек и колкостей. Зато никакого
ограничения не делали для себя. Андрей Егорович, когда был в настроении, а
угрюмым его редко можно было видеть, просто искрился юмором. Казалось,
это вечно живой родник юмора. Ивану Петровичу нередко трудно
приходилось отбиваться от нападок своего друга. Как-то мы с Шамякиным
были на даче у Андрея Егоровича. После обеда решили прогуляться в лесу.
Во время прогулки мы говорили о разном: и о новинках в белорусской
литературе, и о последних событиях в мире. Андрей Егорович начал
жаловаться, что у него очень много времени отнимает журнал. Он продолжал
еще работать главным редактором «Немана».
— Почему ты не уйдешь из него? — спросил я.— Материально ж
ты не нуждаешься?
— Нет, конечно.
— Так в чем же дело?
— Не отпускают.— Он стал объяснять: уже дважды ставил вопрос в
директивных органах, но там просят еще поработать.
— Мне кажется,— сказал я,— что главная твоя работа — писать
хорошие пьесы. А все, что этому мешает, надо отбросить.
— Верно, верно,— поддержал меня и Шамякин.— Андрей-то и вопрос
этот ставит, видимо, неуверенно. Он понимает, что ему из журнала уйти
необходимо. Но уходить самому не хочется.
— Ожидает, чтоб попросили? — сказал я.
— Вот чего-чего, а этого — я не допущу! — Макаёнок даже сделал
выразительный жест рукой.
— Ну, а если тебя два друга попросят,— снова заговорил я,— отдаться
целиком и полностью драматургии, ты можешь им отказать?
— И им откажу,— Андрей Егорович захохотал.— Иван, вон, в Союзе
сколько лет на секретарском кресле сидит и не уступает молодым. Ого!
— Так меня ж уступить место никто не просил,— засмеялся и Шамякин.
— Не просил?! — Макаёнок даже остановился.— Иване, родной, я могу
помочь. Завтра ж охотники найдутся.
— Ладно, ладно,— отмахнулся Иван Петрович.— Не будь ты
Андрей всех мудрей. Делай то, что тебе говорят друзья. Народу нужны твои
пьесы, вот и давай их.
— Кстати, Андрей, ты над чем сейчас трудишься? — спросил я.
— Да пока ни над чем. Все думаю.— Он немного помолчал, потом
продолжил,— хочется написать пьесу на военную тему. Но не историческую,
а современную. Больно сейчас много охотников стало раздувать атомное
кадило. И политики зарубежные и пентагоновские да натовские генералы
только и трубят об этом. Эх! — воскликнул он.— Была б моя власть, обрезал
бы я этим генералам пуговицы в их форме...
— Зачем? — перебил его Шамякин.
— Не понимаешь? Брюки без пуговиц в руках держать надо, чтоб не
оказаться в одних подштанниках. Вот пусть все время и держат свои лампасы
в руках, а не размахивают атомными бомбами.
Позже этот замысел он осуществил в пьесе «Кошмар». Правда, когда над
постановкой ее работали в театре им. Янки Купалы, то название с согласия
автора, почему-то было заменено на «Святую простоту», что я бы сказал, не
совсем соответствует содержанию пьесы.
Последним произведением Андрея Егоровича была, как известно, пьеса
«Дышите экономно». Я узнал о ней тогда, когда Макаёнок пришел ко мне в
Госкомиздат и положил пьесу на стол.
— Вот мой ответ на самую жгучую современную тему. И хотя я знаю, что
ты ее, как когда-то в «Звяздзе», сразу печатать не будешь, все же почитай и
если будут замечания,— скажи.
Это было в конце августа 1982 года. К сожалению, никаких замечаний в
адрес пьесы мне высказать не удалось. В текучке будней мы так и не нашли
времени для встречи. И вот 16 ноября ко мне в кабинет заходит один из
сослуживцев и говорит:
— Вы слышали, Макаёнок умер...
— Как умер?! — непроизвольно вырвалось у меня.
— Говорят, умер в больнице.
Известие это так ошеломило меня, что я больше не мог произнести ни
слова. Всего несколько дней назад Андрей Егорович был полон энергии,
творческих сил, заботился о постановке своей новой пьесы, помогал как
депутат многим людям решать их проблемы…