АЛЕШКА Т.В. СЦЕНЫ ИЗ МИНСКОЙ ЖИЗНИ

Т. В. Алешка
СЦЕНЫ ИЗ МИНСКОЙ ЖИЗНИ
(город в романах Александра Станюты)
В последние годы вышли две книги художественной прозы и
эссеистики Александра Станюты: «Городские сны» (2009) и «Сцены из
минской жизни» (2011). Художественная проза, вошедшая в эти книги, дарит
нам бережно и подробно воссозданную жизнь души главного героя, во
многом автобиографического, и жизнь города в годы оккупации и
послевоенное время. Романы «Городские сны» и «Минская любовь» – это, по
сути, дилогия, история семьи, а через семью – история города и страны.
Важно и то, что время, эпоха даны глазами горожанина, потомственного
интеллигента. Так уж сложилось в белорусской литературе, что в основном
мы имеем дело с жизненным опытом деревенских жителей. Не так уж много
в нашей литературе романов с минским текстом, а по сути, он практически и
не существует, как, например, «петербургский текст» или «московский», а
ведь есть и у нашего города свое очарование, неповторимые особенности,
заветные истории. В романах Александра Станюты город сам является одним
из главных героев, не случайно в названии каждого произведения
проакцентировано именно пространство города: «Городские сны», «Минская
любовь». Автор повествует о жизни ребенка, а затем подростка, юноши
именно в этом городе, со всем его колоритом и канувшими в прошлое
реалиями. Только здесь жил мальчик Сергей Забелло в годы оккупации и
юноша Александр Смолевич в послевоенные годы. В другом городе его
жизнь сложилась бы по-другому, да и он был бы совсем другим.
В наше время с его бешеным темпом, мы, даже живя в городе, часто не
замечаем его, он остается просто фоном, тогда как романы дарят нам Минск
пусть и с очарованием воспоминания, зато с возникающим желанием больше
не выпускать его из поля зрения.
Блестяще выписаны характеры героев, выпукло, запоминающеся.
Интересна структура романа «Городские сны»: ее основная сюжетная линия,
доносящая до нас жизнь ребенка в оккупированном Минске в годы войны,
дополнена осмыслением прошлого уже взрослым человеком. Есть здесь и
письма отца главного героя Александра Кручинского, кадрового офицера,
уволенного из Красной Армии незадолго до войны, не взятого на фронт и
оказавшегося в оккупации, а затем в лагере. Человек был уничтожен,
превращен в лагерную пыль, а семья вынуждена была стереть его имя – дать
сыну фамилию матери. Частью романа стали и неотправленные письма
матери героя Леокадии Забелло к своему возлюбленному – актеру Льву
Дальскому (в реальности – Якову Скальскому, известному минскому актеру,
чтецу, декламатору, диктору, работавшему на радио), арестованному «врагу
народа» и заключенному сначала на «Володарке», а затем расстрелянному.
Типичная в те времена судьба интеллигента. Подлинные документы,
органично вписываясь в пространство романа, создают мощный
эмоциональный фон, расширяют пространство текста. Автор не идеализирует
родителей, показывая все их заблуждения, обусловленные временем, но и
достоинства, без которых они не состоялись бы как личности. Так же он
относится и к себе, пытаясь быть предельно откровенным и понять главные
мотивы произошедшего.
Последний роман Александра Станюты «Минская любовь» –
удивительно светлое произведение. Оно – о первой любви, о начале
самостоятельной жизни, о творчестве и, конечно, о любимом городе. Юная
душа отправляется в самостоятельное путешествие, может быть, раньше
времени оторвавшись от родных людей, а вернее, с юношеским
максимализмом окунувшись в окружающую, так влекущую взрослую жизнь
с ее приманками, событиями, чувствами, друзьями и подругами. «Все
остальное, школьные отметки, наше поведение, уже не имело для нас
значения. Единственное, что никогда не ждало, не задерживалось, это наш
возраст, взросление, наша жизнь внутренняя и вокруг, перед глазами. Мы
были огольцами, выигравшими свою жизнь в слепую лотерею под
бомбежками. И мы жадно хотели куда больше, чем могли, чем разрешалось.
Нас, как магнитом, прежде всего притягивали соблазн, порок, запрет. И мы
бросались в эту заводь с головой, с разбегу, мы давали нырца в тихую воду,
где черти водятся». Ненарушаемой остается только тесная связь с городом,
потому что он и есть жизнь в полном ее проявлении. Жизнь, которая дана
герою, вся – Минск, изменяющийся вместе с возрастом и душой Шуры.
Здесь все рядом – и площадка между домов на одной из улиц центра,
именуемая Африка, потому что все они, ее обитатели – «дикие люди» для
взрослых, разумных, а на самом деле – это их вольница именуется Африка,
здесь они свободны, равны, здесь они в пространстве взаимопонимания и
свободы. И стадион «Динамо», притягательное место для страстных
поклонников футбола и место летней танцверанды, где так сладко играет
музыка. И мужские и женские школы, все еще раздельные, и кинотеатры –
волшебные фонари молодости, и вдруг ожившая для тебя улица «Карлы
Марлы».
Читатель путешествует по улицам старого Минска, знает уже все
кинотеатры центра наперечет: «Кинотеатр «Первый», построенный возле
Володарского еще немцами при оккупации и нашими военнопленными;
затем «Победа», бывшая немецким офицерским домом с казино и варьете, а
до войны клубом имени Сталина; «Новости дня», Дом офицеров, наконец,
«Центральный» в новом квартале главного проспекта. <…> Старенькая,
страшненькая «Беларусь» на улице Островского», где «к вечеру за два
квартала до кино вкусно пахнет только что выпеченным хлебом».
А эти бесподобные имена учителей, которые только и возможны в
старом Минске: математик Виктор Зеликович Голод, Зелик, франт с
бабочкой, который еще к тому же играет в оркестре ресторана гостиницы
«Беларусь» на аккордеоне и пианино, скромный географ Людвиг
Станиславович, топорный учитель по Конституции СССР Радзивил
Францевич Сапега, обольстительная математичка Ираида Болеславовна
Рубинштейн, директор Крюк.
Если в начале романа повествование как-то лениво раскачивается,
провисает, то диалоги, мастерски выписанные, неизменно увлекают и
вовлекают в пространство текста, выводят его (вместе со многими удачными
описаниями событий и дней) на зрительный уровень, так точно видишь всех
героев и пространство, их окружающее. Эти молодые люди, юность которых
пришлась на тяжелое, но по-своему и счастливое послевоенное время, жили,
увлеченно выхватывая у жизни все, что было отнято предыдущими годами
войны и лишений. Их увлекали одни фильмы, одни и те же книги, имена,
песни. Кстати, песни послевоенных лет, не те бравурные, которые и сейчас
распевают люди разных поколений, засидевшись в застолье, а романсы
Вертинского, Лещенко, Козина, пронизывают весь текст. Они как лейтмотив
сопровождают героя, который с головой окунается в первое серьезное
чувство, они все про любовь, разлуку, измены, тоску и опять любовь:
Я люблю вас, как безумный,
Вы открыли к счастью путь,
Светлым днем и ночью лунной
Бьется сердце, ноет грудь.
Может быть, теперь они кажутся простоватыми и однообразными, но
за каждой песней стоит настроение, захватывавшее героев в их юные годы,
встречи, волновавшие их и казавшиеся самым главным, единственно
необходимым в жизни: «Черные глаза», «Моя Марусечка», «Все, что было»,
«Скажите, почему»…
Множество деталей, оттенков чувств, сопровождающих молодого
человека, заканчивающего школу, настолько индивидуальных, что уже и
всеобщих, тут же раскрывающихся в памяти лопнувшим пузырьком
узнавания, приближают текст романа к чудному названию прустовского «В
поисках утраченного времени». Да, в ранней юности дни были длинными и
наполненными тоской ничегонеделания, потому что время было
бесконечным. Душа томилась в предчувствии чего-то, что вот-вот должно
произойти, и ты отправлялся бродить по улицам в поисках этого случая, и
тебя переполняло и подталкивало ощущение необходимости и важности
всего происходящего и своей молодой силы. «Время стоит на месте, в
крайнем случае, плывет неспешно, мутный сизый день плавно сменяется
густой и мягкой теменью, она нас обволакивает и томит, чего-то хочется,
куда-то тянет, что-то выдумывается; лень страшная, дикая скука, голова
гудит от курева, а в теле млявость, и вдруг, как будто кто-то дал под хвост,
вскакиваешь, мчишься, но куда, зачем, кого понадобилось вот сейчас увидеть
до зарезу, кого хочется встретить, чтобы отдать, свалить к его ногам всю
пустоту внутри себя, где бушуют силы, нетерпение, выдумки чего-то ни разу
еще не попробованного, совсем близкого и несбыточного…».
Читая роман, поначалу задаешься вопросом: «А было ли это?». Ведь и
песни цитируются по памяти, с ошибками, и фильм назывался не «Журавли»,
а «Летят журавли», и конфеты не «Морские камни», а «Морские камушки»…
Действительно ли пел Вертинский в Минском оперном театре? Правда ли,
что не горевали о смерти Сталина, или это уж приписки позднего ума? Но, в
конце концов, становится все равно, где правда, а где вымысел, на то он и
роман, а не документальное повествование, тем более, что и автор
подталкивает к такому прочтению: «И где же, где черта, которая проведена
между явным, взаправдашним и привидевшимся, нафантазированным? Черту
эту никто не проводил. А почему? А потому что и не нужно».
Вторая часть романа – об учебе главного героя в университете на
факультете журналистики – явно проигрывает первой, повествующей о
школьных годах, потому что нет уже тех ярких впечатлений, которыми
наполнен последний школьный год, хотя и университет интересен
преподавателями и событиями. Но, наверное, дело в том, что возлюбленная
Саша уже не вписывается в новую жизнь, так и оставшись где-то в своем
сельхозпоселке, с кгбэшным воздыхателем, следующим за ней, как тень,
оставшись на окраине, не в силах разделить новых впечатлений героя. Как
писал Бродский: «…поскольку город // обычно начинается для тех, // кто в
нем живет, с центральных площадей // и башен. // А для странника – с
окраин». Саша в мире главного героя – странница и поэтому должна уйти.
Он показывает ей город, знакомит с ним, вводит в волшебный мир цирка (он
же фантазии, творчества), а она пытается выпытать, как сделаны фокусы
Кио. Но сказано же, что нет разгадки, нет черты между взаправдашним и
нафантазированным. Он уходит, даже уезжает в Москву, хотя и временно, он
пишет свой первый рассказ, он творит. Это уже определенно новый виток его
жизни. Поэтому финал романа воспринимается как единственно возможный
в этой ситуации: такая вымечтанная любовь не может просто пройти, она
должна трагически погибнуть. Все взорвано, как и прошлая жизнь, и остается
только воспоминание, смутное или яркое, но неизменно щемящее:
Все, что было, все, что ныло,
Все давным-давно уплыло,
Утолились лаской губы
И натешилась душа.
Все, что пело, все, что млело,
Все давным-давно истлело...
Оказывается, не всё. Время оставляет нам немногое из прошлых лет. За
пределы отдельной человеческой жизни может выйти строка, если она
оплачена подлинным чувством, если она талантлива. Такие строки случились
в произведениях Александра Станюты, и нам остается только сказать
«спасибо» автору и постараться, чтобы эти книги не постигло забвение,
потому что они нужны нам, живущим, потому что они – часть нашей
белорусской истории и культуры.
Научные труды кафедры русской литературы БГУ. Вып. VII. — Минск:
H 34 РИВШ, 2012. С.144—147.