Политика и мораль

Политика и мораль
И. И. КРАВЧЕНКО
Трудно представить более сложные и менее уловимые, ускользающие, столь же острые и спорные,
чреватые конфликтами отношения общественных сущностей высшего порядка, чем
взаимодействия политики и морали.
В отличие от других организационно-контрольных сфер мораль не имеет вещественных форм, не
материализуется в аппаратах управления, институтах власти, лишена центров управления и
средств связи и объективируется в языке и речи, но прежде всего — в отражении, в признаках и
свойствах других общественных явлений. Мораль в каком-то смысле подобна музыке — она
существует «виртуально», в идеалах и принципах и звучит лишь с помощью инструментов другой,
неморальной природы, в чувствах и сознании человека, да и то. если он к ней восприимчив. Ее
можно описывать, обсуждать, ее показания можно переживать, творить ее, но не видеть. Вместе с
тем она все присутствует, охватывает все управляющие обществом сущности, все феномены
политики.
В ряду таких отношений мораль занимает одно из наиболее близких к политике мест, и связи их
особенно противоречивы. При этом в самой сфере выделяется область этики (в данном случае —
политической этики), которая не совпадает с областью нравственности (политической
нравственности). Этос и нравственность (моральность) различаются как намерение, установка,
ориентация, определяющие содержание политики, ее цели и задачи и как нравственный смысл,
моральный модус политического действия или облик политического деятеля (руководителя или
исполнителя политики), группы (класса, партии, ассоциации), института (учреждения, аппарата
власти) и т. п. Этическое и моральное содержание одной и той же политики могут не совпадать.
Таким образом, отношение морали и политики усложняется: политика — этика — политика —
мораль1.
Этические начала политики и власти, определяющие их цели, смысл и формы политического
действия, содержание политических идей, концепций и теорий, могут состоять в стремлении
совершить то или иное действие (интенциональная этика), либо в сознании и реализации того или
иного долга (этика долженствования), либо определения и обоснования какой-либо нормы
(нормативная этика), границы или предела и т. д. Так политика, направленная на стимулирование
общественного развития, вдохновленная намерением
________________
Разделением этики и морали, которое может показаться слишком радикальным, анализ проблемы совсем не исчерпывается. Классики
моральной философии шли еще дальше и различали мораль ( моральность) и нравственность. У Канта оно явственно обозначено (см.
Кант И. Соч. в шести томах. Т. 4. Ч. 2. С. 360. 134), у Гегеля же оно вполне определенно (см. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М...
1990. С. 153, 156. 179 и др.)
1
преобразовать, перестроить экономику (этика индустриализации, например), проникнуться
пафосом свершения, прогресса, волей созидания — лишь немногие из бесчисленных образцов
интернациональной политической этики; ее конкретные формы особенно многообразны и потому
возможна и этика первоначального накопления, и этика труда, этика планирования и т. п. Этика
долженствования может выражаться в форме этики ответственности, служения, примирения,
ненасилия и мн. др. Нормативная этика определяет границы должного поведения, утверждает
политические ценности (свободы, права и т. п.). Эти и им подобные виды этики формулируются,
как можно заметить, в соответствии с содержательной основой политической этики,
ориентированной на решение каких-либо общественно значимых политических задач. В рамках
подобной этической канвы возможны индивидуальные и коллективные ( массовые, групповые,
классовые и др.) проявления политической этики, в зависимости от ее носителей: этика
индивидуализма, альтруистская этика, «протестантская этика» М. Вебера (этика труда и
свершения времен протестантской реформы), «этика современного правосудия» и т. д.
Нельзя не заметить, что нравственная оценка той или иной этической формулы может быть либо
непосредственно включена в нее («альтруистская этика развитой личности современного
гражданского общества»), либо может лишь подразумеваться: «этика индустриального развития»,
по всей видимости, нравственно ориентирована положительно. Однако признание подобной
ориентации далеко не всегда столь очевидно. Та же политика индустриализации, осуществленная
за счет лишений (индустриализация времен промышленной революции), сопровождающаяся
репрессиями, бедствиями и разорением аграрной зоны экономики (эпоха индустриализации 30—
50-х гг. в СССР) дискредитируется нравственно и сама по себе, и вместе с одушевляющей ее
этикой. При этом, однако, этическая ориентация такой политики может длительное время
оставаться безупречной в сознании современников и девальвироваться лишь впоследствии, в
результате некоего нравственного прозрения и вместе с девальвацией достигнутых результатов
пересмотренной политики.
Таким образом, этика результатов не может не оцениваться (пусть ретроспективно), с точки
зрения нравственности их цены{примененных методов, средств и т. п.). Этические и нравственные
измерения политики дополняют друг друга и позволяют оценивать и ее непосредственно, и ее
вторичные, побочные и, может быть, непреднамеренные эффекты.
Политическая этика интеллектуальна и эмоциональна и нередко самым драматическим образом
формирует эмоциональную жизнь самой политики: искатели правды, пророки, создатели
политических проектов вступают в нее наряду с политиками, лидерами, вождями, и сами они
обретают харизматические черты властителей дум и политических кумиров. Индивидуальная
харизматическая этика сродни групповой этике убеждения, аргументирующей политической
необходимостью. Содержание и этой необходимости, и такой этики весьма неоднозначно само по
себе, как неоднозначна и ее моральность. Этический аргумент — один из самых сильных в
процедуре легитимации политики или власти, он обычно апеллирует к необходимости. Поэтому
нравственная ценность этической аргументации политики всегда нуждается в проверке. Однако
существует класс ее этических обоснований, ориентированных нравственно безупречными
началами. Такова этика ответственности (политической), индивидуальная и групповая:
сознание ответственности, не подчиненной никакой внешней необходимости, но которая сама
становится необходимостью для человека и коллектива. Этика долженствования получает в этике
ответственности наиболее полное воплощение. Но даже эта, казалось бы, нравственно
безупречная этика может оказаться сомнительной, если, например, ответственность означает
безупречное исполнение нравственно порочной политики, а сознание долга не включает его
содержательных оценок. Моральное суждение о политике, в отличие от ее этических оценок,
обычно достаточно общих, как правило, по возможности конкретно и точно, ибо оно само по себе
ответственно. Ориентация моральных суждений на абсолютные ценности становится
операциональной лишь при достаточно очевидной нравственной оценке политики. Ее
нормативные этические оценки могут быть более общими и спорными, как и сама политика.
Дискуссии о намерениях, о смысле политики, ее целях и задачах — обычное и характерное
явление. Существует, впрочем, и представление об этичности политического действия или
помысла, более определенного и потому, как видно, более близкого к нравственной оценке.
Вместе с сознанием пределов дозволенного и соответствия поступков политиков признанным
обычаям, культурным нормам понятие этичности включает и явную нравственную
характеристику.
Этические начала политики — ее непременный атрибут, но их выражения непостоянны и
временны. Вместе с изменениями политики изменяются и вдохновляющие ее идеи, настроения и
волевые импульсы. Этика стабильности может смениться этикой обновления, она, в свою
очередь,— этосом выживания, как это случилось в начале 90-х гг. в нашей стране. Моральные же
требования к политике постоянны и как абсолютные принципы нравственности, принятые той или
иной культурой, и как их конкретные формы, редуцированные в определенной реальной ситуации
к отдельным, нередко элементарным требованиям, ибо политик и любой вообще участник
политической жизни общества не могут быть предельными воплощениями высокой морали.
Постоянно действуют поэтому и тенденции, особые свойства политики и морали, которые либо
сближают их. либо разобщают.
Прежде всего мораль и политика автономны по отношению друг к другу, хотя и относительно.
Разделяющая их функциональная автономия делает их отношения несимметричными. Политика
организует совместную жизнь людей и их деятельность, регулирует и контролирует жизнь
общества, мораль имеет такие же функции и в то же время контролирует политику (как и другие
организационные системы общества — правовую, культурную, идеологическую и пр.). Мораль (в
отличие от этики) стоит вне политики и над нею, и потому их соединение оказывается столь
сложным и нестойким, а сама проблема их отношений остается традиционной темой философских
и политических исследований.
Политика, со своей стороны, не контролирует мораль, хотя и может влиять на специфическую
мораль конкретных политических действий. Политика (конкретная политика), в отличие- от
идеального морального сознания, ситуативна, она сама образует ту или иную общественную,
политическую, а следовательно, и этическую, и моральную ситуацию. Тем самым в моральные
оценки вносятся ситуативные критерии, которые обычно смягчают нравственные характеристики,
добавляют к ним различного рода извиняющие объяснения. Между тем мораль оценивается, как
уже отмечалось, с точки зрения высших критериев, абсолютных норм. Моральная оценка
политики с точки зрения относительных ситуационных критериев или даже критериев отдельных
культур, обществ, эпох делает такие оценки несравнимыми ни с другими подобными оценками, ни
с общими принципами, которые вообще в такой ситуации становятся невозможными — что и
случается в эпохи безвременья. Тогда начинает господствовать «классовая мораль»,
«революционная мораль» и т. п. Оценки дополнительно усложняются тем, что понятия «хороший
— плохой» имеют разный смысл в политике и морали, так же как понятия блага, добра и др.
Помимо того, весьма неоднозначны и противоречивы деонтологические установки и нормы
нравственного долга и представления о долге в политике. В сфере морали следование долгу
означает соответствие политики определенным, в принципе — высшим — критериям
нравственности. Долг в политике — получение желаемых результатов. Возникает дилемма
Макиавелли: выбор между достижением политических целей любыми, в том числе и
.ненравственными средствами, т. е. осуществление политического долга или соблюдение долга
нравственного ценой политических результатов. Другими словами, подразумевается, что эти
результаты могут быть получены не нравственными методами 2, и сами эти результаты могут быть
неморальными, а еще точнее — аморальными. Более того, политика не становится морально
безупречной, если долг ограничивается только ее соответствием нравственным нормам, но
исполнение его не дает политических результатов, т. е. не исполняется политический долг, так как
для политики одновременно существуют два долга. При исполнении одного из них не получается
политика, при исполнении другого — не остается места для морали. И если следование и тому, и
другому долгу одновременно невозможно, то неизбежен выбор между ними, и политик,
естественно, выбирает политику. И тогда исполнение его политического долга представляется
нравственным само по себе и этически обоснованным. Такой вывод и сделал, как известно,
Макиавелли.
Чтобы лишить политика такого выбора или избавить от него, а значит, не подталкивать его к
подобному выводу, требуется, как видно, выйти за рамки отношений морали и политики, иначе
говоря, ввести в эти отношения неполитические и неморальные факторы, которые делают эти
отношения менее противоречивыми. Но прежде чем попытаться это сделать, рассмотрим более
детально, как складываются такие отношения. Их антиномичностью они не исчерпываются.
Прежде всего возникает вопрос, подсказанный относительной автономией морали и политики и
возможностью выбора между ними: возможно ли свободное разделение политики и морали?3
Мораль ограничивает политику, свободу бесконтрольного политического действия, поэтому
политика и стремится освободиться от морали. Получение результата служит убедительным
аргументом подобной эмансипации. Общность регулятивно-контрольных функций, тем не менее,
связывает мораль и политику, как и ряд других факторов, роль которых, правда, непостоянна, но в
исторической перспективе постепенно повышается. Ответственность, долг, правдивость, вера,
доверие, престиж ( власти), благо человека и общества — всё то, что составляет культурную и
общественную, а также эмоциональную основу политической нравственности, нуждается в
моральных обоснованиях и оценках. Вся чувственная жизнь политики, связанная с ней
дисциплина тела и сознания, система санкций и принуждения, принятия решений, политических
отношений между людьми и общественными группами, человеком и обществом, властью и
народом — все это сфера эмоциональных и весьма острых нравственных оценок. Наконец,
устранение из политики моральных суждений — это определенная, хотя и негативная
нравственная установка, иллюзорная по самой своей сути и ошибочная по существу ориентация на
полную автономность политики. Попытки обосновать полную автономность политики от других
организационных и регулятивных систем общества не оказались, как мы видели, убедительными,
подобно известной попытке Шмитта 4. Подобно тому, как политика связана с идеологией, правом,
экономикой, культурой, наукой, она не может избежать контактов и с моралью. Нравственность —
слабое место политики и власти, отсюда и попытки уклониться от морали и моральных оценок,
чего не бывает в отношениях политики и других организационно-регулятивных систем: к связям
с правом.
___________
Мысль, которую сам Макиавелли объяснял неспособностью народа жить в условиях демократии и необходимостью сильной власти
для того, чтобы дисциатинировать общество и решать политические задачи.
3
Именно так обычно трактуют пресловутый «макиавеллизм» — как отказ от моральности в политике.
2
« См. Schmitt С. Der Begriff des Politischen. Bonn, 1963. Речь идет о понимании политики как конфликта, выбора из бинарного
отношения «друг — враг» одной из сторон этой оппозиции, а именно отношений с врагом, которые и составляют специфическую
сущность политики, отличающую ее от всех других общественных сущностей (экономики, права, культуры и пр.), что определяет
автономность политики.
идеологией или экономикой политика, напротив того, активно стремится. Однако политика может
быть моральной или неморальной, но она не может быть безморальной. Речь по существу идет не
о моральности или неморальности политики (это вопрос лишь конкретного анализа определенных
ситуаций), а о двух концепциях добродетели: как общезначимой модели и ситуационной,
относительной и конкретной. Таким образом возникает весьма болезненная проблема
относительности политической морали, точнее говоря, о ее двойной или двойственной
относительности, обращенной к внешним общечеловеческим критериям (по крайней мере, общим
для значительной эпохи, культуры или цивилизации) и к тем самым ситуациям, о которых все
время здесь идет речь. Мораль н истина в этом смысле очень близки, и не случайно: истины
морали открываются так же сложно, как любые иные истины. Относительность моральности
конкретных политических ситуаций сродни и относительности ситуационной этики, о которой
шла речь выше. Мораль и истина равно конкретны з политике ( как и в других сферах), и так же,
как может быть поставлен вопрос об истинности того или иного политического события или
действия (т. е. об их эффективности, соответствии потребностям и решениям), может возникнуть и
вопрос об их моральности относительно конкретных критериев. Возможен вопрос о степени
подобной моральности и о нравственности самой ее оценки. Иными словами, вольно или невольно
политик ищет оправдание отступлениям от критериев подлинной моральности. Такое оправдание
тем более важно для него, что моральный аргумент, подобно этическому, служит одним из
важнейших легитимирующих доводов власти и политики, а ряд обстоятельств, о которых здесь
еще не говорилось, еще более осложняет отношения политики и морали.
Прежде всего мы еще не обращали внимания на структуру политического действия, агенты
которого различаются и потому не совпадают как носители политической нравственности.
Групповая мораль и моральные отношения в группе (речь идет, естественно, о политических
группах и отношениях) сложнее, чем моральность индивида. Поэтому морально безупречный
индивид ^может вольно или невольно участвовать в неморальной политике группы:
политического института, организации — партии, органа власти, армии и т. д. Отсюда и коллизии
двойной морали ( групповой и индивидуальной) и столь частые кризисы — порой весьма тяжелые
— индивидуального и коллективного сознания, особенно частые в периоды общественных
кризисов. Возможно, впрочем, и обратное: нравственно порочный индивид способен
коррумпировать морально безупречную группу или бросить тень на ее нравственную репутацию.
К тому же мораль индивида не всегда конкурирует с политикой, поскольку не всякий индивид —
политик или значащий что-то участник политической жизни. Отношения же в группе и между
группами — это уже политика, а значит, и мораль.
Поэтому и возникают политические и моральные парадоксы массовой поддержки порочных
лидеров и режимов, участия — тоже массового — в работе далеко не безупречных, порой и просто
преступных организаций.
Разделяется и мораль различных политических функций, как. например, моральная
ответственность политики и власти. Так, несомненно моральная власть может быть вынуждена
проводить неморальную политику или, наоборот, нравственно порочная власть по воле истории
берется за осуществление нравственной политики,— что, как правило, не ведет к ее торжеству.
Мы бывали свидетелями этому не один раз в нашей новейшей истории.
Обычно уязвимое соотношение средств и целей политического процесса при их взаимном
несоответствии порождает вместе с политическими дисфункциями и нравственные аномалии:
безнравственность и неэтичность попыток достичь цели негодными средствами равно как и выбор
недостижимых целей. Безнравственность таких несоответствий не только в невозможности
достичь результатов политики (неисполнении политического долга, который становится
нравственным делом). Она может выразиться в напрасных жертвах. неоправданных
ожиданиях, затратах времени и в ближайших и отдаленных негативных последствиях — неудаче
или дискредитации политического проекта, например. Всякие иные несоответствия в парных
политических и нравственных действиях и состояниях сознания также, несомненно,
безнравственны: расхождения слова и дела, запроса и отклика на него, надежды,и обещания и т.
д.
Нравственно уязвимы не только эти, но и вообще любые внутренние структурные несоответствия
политического процесса: напряженные отношения власти и общества, между властями разных
уровней и типов, внутри аппаратов и институтов и между ними и т. д. Ошибки и неправота одной
или обеих сторон того или иного конфликта, особенно когда конфликт отягчен соображениями
уязвленного самолюбия, карьеры, легко принимают характер нравственных коллизий. Не менее
специфична нравственная модальность отношений политики с экономикой, областью права,
культурными, идеологическими и другими организационными системами. Неверная,
неадекватная целям общества и требованиям времени экономическая, экологическая, научная и
иная прикладная политика неморальна или просто безнравственна. Ее моральная оценка не менее
существенна, чем нравственная квалификация личного поведения политического лидера либо
политической организации, ибо речь идет об ответственности и долге общественных и
исторических масштабов, выходящих за рамки текущей политики и ее внутренних структур и
достигающих континентального и общемирового уровня, а значит, и планетарной ответственности
и ее абсолютных моральных норм. В эпоху глобальных проблем, быстрой, порой молниеносной
универсализации политических, промышленных, экологических кризисов политическая
нравственность уже давно стала общемировой проблемой. О ее смысле и значении нетрудно
судить хотя бы по результатам безответственной научно-технической политики в области атомной
энергетики, которая привела к Чернобыльской катастрофе, безграмотной экологической политики
— уничтожению Аральского моря и разрушению природы на обширных пространствах евроазиатского континента.
Существует также постоянная непреходящая качественная основа нравственности в политике, т.
е. то минимальное качество деятельности, снижение которого само по себе, а не только по ее
результатам безнравственно. Необязательность, недобросовестность и просто некомпетентность и
безграмотность, неадекватная квалификация поэтому безусловно аморальны. Нет причин особо
подчеркивать безнравственность политической преступности, коррупции, тем более, что
перечисления явно отклоняющегося от норм и принципов политических деяний и помыслов
невозможно остановить, ибо политика всегда была, есть и будет сферой особенно значимой
моральности и особенно опасной социальной безнравственности.
Отношения морали и политики имеют историческое и антропологическое измерение, которые в
свою очередь связаны друг с другом. Трудно утверждать, что политическая нравственность
совершенно явно эволюционировала в истории к какому-либо бесспорно положительному
состоянию. Однако их взаимоотношения развивались и развиваются не сами по себе, они
направляются, регулируются другими организационно-контрольными системами общества,
экономической, правовой, культурной, религиозной, идеологической, в которых также действуют
представления о долге, границах свободы, нормах поведения и т. д., а также такие нравственные
качества, как обязательность, верность слову, преданность делу, исполнительность,
добросовестность,— вообще составляющие необходимое условие функционирования этих систем
(например, экономической деятельности). Их историческое развитие тем самым должно
обусловливать и развитие морали и зависимость от нее функций политики. Этот процесс может
быть обобщен в представлении об эволюции культуры и цивилизации, которые и образуют тот
канал, стены которого, образно говоря, постепенно становятся все более прочными, суживаются
и вынуждают мораль и политику все более сближаться.
Этот процесс неоднократно привлекал внимание политических мыслителей как переход от
естественного (ничем не скованного природного) состояния общества и человека, в котором его
первозданные инстинкты и страсти не сдерживаются никакими общественными нормами или
моральными соображениями,— к культуре, цивилизации и политике, т. е. к гражданскому и
политическому обществу, в котором власть 3 и государство 6 способны обуздать распущенные или
нецивилизованные нравы 7. Переход от дикости к цивильности, каждый переход к более развитой
цивилизации, как и весь цивилизационный процесс, означали для моральной и политической
мысли нравственное совершенствование человека, общества и его политической жизни.
Демократизация последней имеет бесспорное моральное измерение, возникающее вместе с
реализацией (хотя бы неполной и относительной) фундаментальных социальных и этических
ценностей — справедливости, свободы, права. Если демократический процесс действительно
составляет одну из основ современной цивилизации, и сама она имеет реальные перспективы
стать господствующей в нашем мире, то имеет перспективы и процесс морального опосредования
политики. Более того, он окажется одним из глобальных процессов, определяющих будущее
человечества.
Обоснование этого процесса одними глобальными, цивилизационными или даже культурными, т.
е. внешними по отношению к человеку аргументами — лишь одно из его объяснений. Оно к тому
же наводит на мысль о репрессивном, принуждающем характере культуры, цивилизации и самой
истории. Эта их функция, действительно, налицо, она важна и хорошо известна. Но одной ее
недостаточно для нравственной реорганизации общества, политики и самого человека. Еще Гоббс
обратил внимание на чувственную жизнь политики, ее психологические основы, направляющие
поведение, желания, стремления, и показал логику их собственного регулирования: ограничения
беспредельной свободы одного человека, которая несовместима с такой же свободой других
людей, их неизбежного столкновения, которое превращает ее в свободу вредить другому (отсюда
и знаменитая формула Гоббса — «война всех против всех»). Позднее Кант развил идею Гоббса в
концепцию добровольного самоограничения свободы, позволяющего не переходить границ
свободы другого, разделяющих Мое и Твое во взаимоотношениях людей \ т. е„ добавим мы, и в
политике, или в политических отношениях в самом широком смысле. Таким образом, логика
нравственности оказывается механизмом или логикой цивилизационного процесса. Но
глобальный нравственный смысл этого процесса (сам по себе отнюдь не бесспорный — отметим
это еще один раз) и его позитивное направление (если оно реально9) объясняет далеко не полно
отношение политики и морали. Движение от общих, исторических, коллективных уровней этих
отношений к конкретной политической моральности — это лишь один путь взаимодействия
моральных и политических начал. Оно имеет и микропроцессуальное измерение. Последнее
определяет ближайшим образом конкретное политическое сознание и поведение, моральное
качество политического человека — от рядового участника массовых политических событий до
политических лидеров. Открытие конца XIX — начала XX в. сложной психологической структуры
личности позволило глубже
_____________
5 См. Макиавелли Н. Государь. М.. 1982.
6 Гоббс Т. О гражданине//Избр. произв. Т. 1.— М., 1964; Его же. Левиафан//Избр. произв. Т. 2. М., 1964.
7 Руссо Ж.-Ж, Об общественном договоре, или Принципы политического права//Избр. соч. Т. 1.
8 Кант И. Метафизика нравов в двух частях//Соч. в б-ти тт. М., 1969. Т. 4. Ч. 2. С. 149 и ел.; Его же. Критика
практического разума//Цит. произв. С. 260 и 270.
9 Стоит по этому поводу вспомнить о таком парадоксе современной цивилизации, вовсе не совместимом с
представлениями о морали, как постоянный рост насилия и жестокости в истории Нового и Новейшего времени наряду
с прогрессом созидательных сил. культуры, духовной и материальной жизни наиболее развитой (евро-американской)
части мира ( а может быть, и вследствие ее развития).
проникнуть к индивидуальным истокам политической нравственности, чем это могла до того
осуществить моральная философия или литературный, культурно-исторический анализ
внутреннего мира человека.
Моралисты знали давно, что сам этот механизм формируется и определяется волевыми и
психологическими процессами и коренится в глубинах человеческой натуры 10, где природные
влечения и инстинкты сталкиваются с осознанием пределов возможного, наложенных внешними
обстоятельствами — нормами, правами, культурой, цивилизацией и политикой, логическим
расчетом и пределами самого человека. Не случайно Гегель называл моральность развитием воли
и самоопределением субъективности 11. Уже в XX в. 3. Фрейд попытался объяснить внутреннюю
борьбу противоположных начал: биологического и духовного; инстинктивного, импульсивного и
разумного условия ее разрешения в пользу моральности. Исход этой борьбы и моральность
сталкивающихся в ней сторон сама по себе весьма спорна: ничто еще не предопределяет
непременную неморальность инстинктов и моральность разумных, рациональных решений, как
думали когда-то. Рациональный контроль безотчетных чувств может привести в политике как раз
к безнравственным поступкам. Тем не менее проникновение в область сознания и в глубины
подсознательного ведет к истокам нравственности, где начинается путь к моральности больших
событий в политике и в судьбах стран и народов. Талейран не случайно советовал политикам не
следовать их первому побуждению — «оно бывает искренним». И может быть, добавим, более
нравственным, чем то, что называется «зрелым размышлением». Первый порыв, эмоциональный,
может быть, бурный, необдуманный, может вызвать самые нежелательные, опасные и
неожиданные события, от которых, поразмыслив, человек должен был бы или мог бы
воздержаться. Аморальность импульсивных действий в самом деле возможна, в том числе и в
политике. Не случайно чрезмерно возбудимые и несдержанные политики — это особенность
авторитарных режимов (монархических или диктаторских). Действия таких политиков
квалифицируются как самодурство, своеволие и т. п. (вспомним знаменитый «волюнтаризм» Н. С.
Хрущева). Однако первичные побуждения могут быть и вполне добродетельными, а самые
зловещие и безнравственные политические действия, в том числе и преступные, планируются, а не
импровизируются, и делается это именно в результате «зрелого размышления». Однако еще до
такого размышления в глубинах сознания, в подсознании происходит столкновение двух
тенденций и их примирение, выбор одной из них, и притом цивилизационной, как выше уже
отмечалось: этот микроцивилизационный механизм предваряет выбор между импульсивным
порывом и рациональным решением.
Итак, Фрейд обнаружил три составные части подсознания, между которыми разыгрывается борьба
противоположных решений, иначе говоря, три составные части личности, или три личности в
одном человеке |2. Добавим к этому делению культурно-исторический эволюционный критерий
восходящего развития человека как части природы и члена общества |3.
Результат столкновения сферы бессознательного, дологического, первичного уровня психологии с
сознанием при условии контроля этой сферы сознанием («Сверх-Я») — вытеснение из первобытия
чувственной, эмоциональной структу_____________
10Так,
кстати говоря, в политике возникают невыполненные или вообще невыполнимые обещания. Сделанные в момент
искреннего, как говорится, благородного порыва, они либо оказываются необдуманными и неосторожными, либо
обдумывание не вызывает желания их выполнять (речь, конечно, не идет о заведомо ложных обещаниях). Обещания,
надо добавить ( и тем более невыполненные и несбыточные), — это особая политическая процедура, а порой и
настоящий бич политической жизни партии, государства, различного рода властей и лидеров.
11Гегель Г. В. Ф. Философия права. С. 152, 153.
12Не забудем житейского, но нравственно крайне важного, в политике тоже, понятия двуличности, или двуличия:
безнравственности человека, который не прошел цивилизационныя процесс, не преодолел противоречия двух начал, а
примирил их в себе.
13.Зм. Фрейд 3. Я и Оно. Л., 1924.
1. Влечение, желание Необузданная, агрессив- Подсознание и несдер- Состояние
«естествен-(либидо, лат. libido), ная,
жаждущая, полная жанное сознание
ного*,
доцивилизацион-«это», «оно» (Id)
страсти личность. Непоного человека
средственные реакции на окружение
2. «Сверх-Я» (Super-Ego). Критик, моральный (и Сознание (чувство) долга, Культурное,
цивилизо-Центральная.
интегривообще рациональный) нормы, чести, морали и ванное, гражданское и рующая часть личности цензор первого модуса т. д.
правовое начало сознасознания (долг, совесть )
ния, формирующее индивидуальность
3.«Я»(Ego)
Согласующее и примиря- Разум.
интеллект. Политика. дисциплина
ющее (1) и (2) дисцип- формирующие личность совместной жизни людей,
линируюшее начало.
их общения и отношении
Снятие «утреннего конв обществе фликта
ры человека импульсивно-агрессивного влечения 14. Вытеснение происходит, таким образом, в
пользу цивилизационного начала. Фрейд продолжает тем самым и заново обосновывает
исследование вечной проблемы социальной и политической философии: разумности и
рациональности цивилизованного сознания и поведения, естественности разумного начала
развития личности в формирующемся гражданском обществе. Многократно осмеянное
просветительское объяснение человека обретает в этом аспекте учения Фрейда нового союзника,
быть может, вопреки другим сторонам его же концепции памяти, компенсации фрустраций,
сексуальной детерминации и природы влечений и т. п. Сам Фрейд дает основание для социальных,
культурно-исторических,
нравственных
и
политических
экстраполяции
отношения
бессознательного и сознания своим анализом неврозов.
Атавизмы, врожденные биологические инстинкты и животные импульсы, — страх, забота о
самосохранении, погоня, гетерофобия (неприятие иного внешнего облика, иной породы) и
ксенофобия (неприятие вообще всего чужого как чуждого и враждебного), хитрость, коварство не
заполняют бессознательное и не составляют его единственное содержание. Это не вся «природа
человека». В ней заложены и предпосылки культуры, и социальность, как мы видели, зарождается
в том же контакте подсознания и сознания, иррационального бессознательного с его позитивными
началами и рационализма сознания. Логика совместной жизни людей, о которой уже шла речь,
ориентирует и закрепляет этот процесс. Отсюда и два варианта развития этого процесса, о
которых хорошо знал сам Фрейд: иррационализации истории, политики, морали как отражения
коллективного бессознательного (идея К. Юнга) и их рационализации в культуре и цивилизации,
которая означает понимание, познание, осмысление и т. д. 15
Известно, что сам Фрейд связывал контрольные функции «Сверх-Я» в конфликте (или
взаимодействии) двух объективных начал с объективным же историческим процессом —
становлением общества, т. е. с социальной детерминацией сознания и с социальными процессами
общественного развития 16. Конечно, Фрейд сознавал, что определенно и однозначно связывать
победу индивидуально-общественного контроля над природой естественных влечений человека с
прогрессом морали невозможно (скорее можно обосновать ее двойственность), однако социальнопсихологические предпосылки такого прогресса и механизм подобного контроля, несомненно, им
описаны.
_____________
14
15
Мы не будем здесь развивать дальше, следя за эволюцией самого Фрейда, эту его мысль (его идеи сублимации и др.).
См. Фрейд 3. Тотем и табу. М., 1923. 16Ср. Фрейд 3. Я и Оно. Цит. произв.
Доказательность его анализа подтверждается исследованием социальных, политических и
психологических основ (при участии последователей Фрейда — Э. Фромма и др.) политического
сознания и поведения, особенно некоторых их архаических форм и их моральных характеристик.
Таков, например, вождизм — тип единоличной власти, основанной на структурных отношениях,
идущих от животного прошлого человека — стада, стаи, затем первобытной орды, позже —
племенных, общинных предгосударственных образований. Их глава наследует функции
биологически доминирующего вожака, старейшего в роде, наиболее властной и агрессивной
особи. Впоследствии в зарождающемся обществе эти качества сублимируются, вожак
превращается в вождя, титулованного главу сообщества, наделенного реальными и
примысленными, нередко сверхъестественными свойствами (мудрейшего, всемогущего,
связанного с надприродными силами — богами и космосом либо — в наше время — гениального,
всезнающего, связанного с идеей и идеологией всемирно-исторического значения и т. п.).
Мифология вождизма непременно сочетается с архетипом (первообразом) сознания, в котором
доминируют традиционные, обрядовые способы мировидения. запреты, табу, жесткие
идентификации с племенем, расой, нацией, устойчивые предрассудки (идеологические,
политические, моральные, национальные), ксенофобия, деление на своих, преданных, верных и
чужих, т. е. врагов (изменников, предателей, агентов неприятеля), представление о собственной
исключительности, эквивалентной исключительности вождя, о единственно правильном выборе
идейных, моральных, политических и иных ориентации, а следовательно, — о враждебности
окружения и т. д. Не случайно наиболее частое (хотя и необязательное) сочетание вождизма с
правлением тоталитарным государством со всеми его отличительными свойствами:
централизацией и концентрацией власти феодального, абсолютистского типа, репрессивным
режимом, преследованием инакомыслия, статичным политическим порядком, прогрессирующим
отставанием от более динамичного политического, социального и экономического окружения,
самоизоляцией от него и т. п. Добавим к этому ситуацию общества, обращенного в «массу», и
человека, низведенного до элемента этой массы, растворенного в ее массовидной коллективности.
Прямой аналогии такой социальной и политической организации с первобытной ордой,
племенными или ранними общинными структурами, конечно, нет, тем более отдаленна ее
аналогия со стадом или стаей, но есть между ними нечто общее, что их, тем не менее, роднит:
воспроизводство древнего архетипа — кровно-родственных связей, безграничной власти и безоговорочного повиновения как проявления личной преданности и коллективной зависимости от
вождя. Удаление от предков делает этот вариант политической организации аморальным именно
потому, что грубая физическая сила вожака трансформируется в организованное насилие власти, а
«бесхитростные" примитивные инстинкты — в беспринципность правления и т. д. Таким образом,
личная нравственность политика и его политические установки могут быть генетически
идентичны качествам целого общества, его политического строя и государства.
Выход из конфликтов политики и морали состоит в согласовании политического и нравственного
сознания, оно же может возникнуть из растущего понимания человеком себя и своего опыта среди
других, действия в политике того, что называется совестью. Но «моралист» сам по себе не может
экспортировать совесть в душу «политика»: это производит лишь история становления
социального самопознания. Знание соотношения политики и морали включается в процесс
восхождения «духа эпохи», а значит, может служить — пусть и косвенно — средством его
просветления.
И. И. Кравченко
«Политика и мораль»
Журнал «Вопросы философии» №3, 1995 год
Отсканировано и распознано Koljan 2005 (c)
www.journfive.narod.ru
КАТЕГОРИЯ
"ПОЛИТИЧЕСКАЯ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
ИЗМЕРЕНИЯ ПОЛИТИКИ
ЖИЗНЬ"
КАК
ИНСТРУМЕНТ
А.И. Демидов (ДЕМИДОВ Александр Иванович, доктор философских наук, профессор,
проректор Саратовской государственной академии права по научной работе.)
Категорию "политическая жизнь" обычно используют в нашей литературе как некую
обшую "шапку" — для фиксации совокупности явлений, уже выраженных другими
понятиями (политическая реальность, политическая деятельность, политические
отношения и т.д.)- Между тем она имеет свое специфическое значение, может служить
эффективным методологическим инструментом для измерения важнейшей составляющей
современной политики — человеческой, для "каталогизации" всего иррационального в
политике.
Задается такое значение идеями и принципами, сформировавшимися в русле
неклассической научной традиции. В его основе лежат: понимание неразрывности
субъекта и объекта; полидетерминизм; невозможность элиминировать присутствие
субъекта в знании об объекте; стремление выразить разнообразными средствами
внутреннюю активность, спонтанность, способность самоорганизации и саморазвития
осваиваемого субъектом мира, присутствие в нем многого, не укладывающегося в
пределы рациональности, не выразимого ее средствами, но фиксируемого или даже
угадываемого человеческой интуицией, психикой, культурой. Жизнь есть состояние
субъекта, "реальность, которой живут, которую проживают. То есть она всегда кому-то
принадлежит, всегда является чьей-то жизнью. Жизнь — это не то, нем живут, но способ
существования в мире субъекта деятельности, познания, оценки, переживания,
мышления" [Невважай 2001: 30).
У исторического движения к научному видению "жизненных" аспектов политики и
политических свойств жизни есть свои этапы, связанные прежде всего с таким
направлением, как "философия жизни" [см. напр. Ницше 1990: 633, 686; Шпенглер 1993:
103, 184, 204-205].
Большое значение для формирования границ проблемного поля политической жизни
имели труды двух крупнейших американских исследователей Г.Лассуэла и Р.Лейна.
Лассуэл, мировоззрение которого формировалось под сильным влиянием идей Фрейда,
проявлял особый интерес к роли бессознательного в политике, вообше к иррациональным
аспектам человеческого бытия. Благодаря его классической работе "Психопатология и
политика" произошел очень важный для последующего развития политической науки
поворот от изучения институциональной стороны политики к анализу поведения,
зависимости политики от человеческой природы и активности. Выражение этой стороны
политической реальности нуждается в специфических средствах, понятиях и методиках,
ведь "не все, что влияет на политику, может быть сформулировано в документах или стать
предметом вежливого разговора" [Lasswell 1932: 13]. Причина — в том, что мотивация
поведения в политике осуществляется в результате конфликта между социально
адаптированными и неадаптированными импульсами личности, а психические качества
человека отражаются на его политическом поведении, на той роли в политике, которую он
на себя берет [Lasswell 1932: 62]. Лассуэлл уверен, что важнейшие предпосылки такого
поведения формируются в результате политической социализации, при определяющей
роли семьи. Влияние последней может быть отрефлектировано лишь частично, в
основном же оно осуществляется на подсознательном уровне. Поэтому психологические
методы описания личности оказываются вполне приемлемыми для характеристики
политического поведения.
Существенный вклад в выделение круга "жизненных" проблем политики внесла
фундаментальная работа Лейна "Политическая жизнь. Почему люди вовлекаются в
политику", вышедшая в 1959 г. В этой книге, написанной в русле идей Лассуэлла
(некоторые из них рассматриваются как аксиомы), анализируется поведенческая сторона
политических отношений [Lane 1959: 6, 269]. Важнейшими составляющими политической
жизни, на которых и сосредоточивается внимание автора, служат политическое поведение
и участие (определяющая их мотивация формируется как взаимодействие потребностей,
интересов и ценностей), их формы, виды субъектов и основания (в связи с этим подробно
обсуждается роль экономических, социальных, культурных, этнических, религиозных и
тендерных факторов), а также психологическая сторона.
Новые грани анализируемого феномена позволяет высветить методология
постструктурализма. Власть рассматривается здесь как важнейший аспект жизни, она
размыта и вездесуща, а ее концентрация в определенных точках социального
пространства зависит от силового потенциала взаимодействующих в нем субъектов
(М.Фуко, П.Бурдье). Властные отношения регулируются нормами, но специфика этой
регуляции в "легальном плюрализме — множественности и противоречивости норм,
которым общество реально подчиняется" [Teunber 1997: 119]. Мотивация политического
действия многослойна, она сочетает в себе как сознательные, так и подсознательные
импульсы: "то, что мыслится, артикулируется тем, что не мыслится" [Nousiainen 1997:
101].
В современной российской литературе есть примеры продуктивного (т.е. не
тавтологического или синонимического, но именно эвристического, отображающего
новые стороны политической реальности) использования понятия "политическая жизнь".
Так, А.С.Панарин видит в политике вид рисковой деятельности, становящейся таковой в
силу непознаваемого, открытого характера исторического процесса, нелинейности
прогресса и негарантированности будущего. Политика как целенаправленная властная
деятельность осуществляется в своеобразной исторической среде, определяющими
чертами которой являются динамичность, непредсказуемость, незапрограммированность,
обусловленные действием пространственных и культурных детерминант. Категория
политической жизни и выражает значение неопределенности в политике,
непредсказуемости творимого здесь будущего [см. Панарин 2000: 235-239]. Обращение к
данной категории отражает потребность в инструменте с большой широтой охвата
политических явлений, помогающем фиксировать то, что в силу тех или иных причин
имеет политическое значение, но не сводится к уже известным феноменам политики.
Отличительная черта политической жизни заключается в том, что она не может быть
разложена на части, сведена к отграниченным от других элементам; каждое ее проявление
в той или иной степени содержит все иные феномены, поддерживается за счет их
присутствия и взаимодействия. Но существуют явления, которые как бы "стягивают",
концентрируют в себе основные черты политической жизни, возникают в результате
взаимодействия разнообразных ее компонентов.
Нормативность и ненормативность. Политические отношения нормативно организованы.
Существует множество установленных или спонтанно сложившихся правил поведения,
исходящих от личностей, групп, организаций и придающих поведению субъектов в сфере
политики направленный, регулируемый, должный характер, соответствующий
определенным интересам, требованиям, целям. Нормативность заключается в наличии
единых для множества людей систем правил поведения.
Специфика политической нормативности, требующая наличия у нее "жизненного"
измерения, состоит в остро выраженной зависимости норм от конкурирующих интересов,
в плюрализме норм и способов их интерпретации: "если мы принимаем для себя мир,
выбирая его из множества возможных миров, то это имеет следствием множественность
установок по отношению к морали и праву и плюрализм политического действия в
обществе и государстве. Эти следствия касаются также и понятия права: когда мы
обсуждаем идеи права и справедливости, мы движемся в мирах интерпретаций"
[Зандкюлер 1999: 43.] Здесь обычно отсутствует строгая детализация, что естественно при
управлении крупными социальными системами [см. Марков 1978: 99|; рядом с
официально установленными императивами действует множество отражающих или
искажающих их "производных" норм. К тому же многое в политике вообще происходит
или помимо, или вопреки нормам.
Реальное политическое действие, строясь по норме, постоянно выходит за ее пределы.
Жизнь не укладывается в системы правил, даже не слишком жестких; к тому же правила
имеют свойство конкретизироваться (ветвиться) в соответствии с новыми требованиями и
обстоятельствами действия и искажаться в зависимости от способа истолкования и
социальной потребности действовать так, а не иначе. В результате возникает феномен
ненормативности, сосуществующий с нормой, но реализующий себя как вызов, как то, что
происходит против установленного и принятого правила или же вопреки ему. Например,
электоральный процесс может регламентироваться законом о выборах, но включать в себя
использование неподконтрольных источников пополнения избирательных фондов,
применение "административного ресурса", "черный пиар" и т.д. Ненормативны, например,
бюрократизм, играющий важную роль в политических отношениях, но не фиксируемый
никакими формальными правилами, или "пуерилизм", когда поведение общества "не
отвечает уровню разумности и зрелости, которых оно достигло в силу своей способности
судить о вещах" [Хейзинга 1992: 328]. Ненормативное регулирование в политике не
сводится к неким нарушениям или противодействию, зачастую оно связано с
разнообразными механизмами саморегуляции и дополняет или конкретизирует то, что
делается в соответствии с нормой. Так, осуществляемое через неформальные каналы
"косвенное влияние и предвидимые реакции играют решающую роль в предупреждении
злоупотреблений властью со стороны политических лидеров" [Dyrberg 1997: 43]. В других
случаях ненормативность выступает как антинорма, ориентирующая на поведение,
противоположное требованиям действующей нормы, или как искажение нормы, выход за
рамки ее требований, как вызов регулярности, как нарушение.
Роль и выход из нее. Роль есть формальная рамка поведения участника политических
отношений, связанная с реализацией им некой функции, задачи. Наличие ролей —
определенное ограничение вариантов политического поведения, направляющее его в
русло ожидаемых, предсказуемых событий и действий. Оно стабилизирует политические
отношения, открывает возможность их прогнозирования и планирования, повышает
степень их управляемости. Роль — не статичное состояние, а динамично развивающаяся
способность осознавать и выполнять свою функцию в политике, меняющаяся в
зависимости от обучения, опыта и таланта. Существуют два канала выработки
политической роли: формальное, институционализированное обучение и неформальное
освоение, впитывание, обобщение опыта, как собственного, так и других людей. Ясно, что
и первое, и второе не всякому дано.
Если бы политика была сферой, где все происходящее программируется, задается ролями,
которые на себя берут субъекты, то она была бы очень похожа на скучный театр с
постоянно повторяющимися сюжетами, исполнителями и реакциями зрителей. На деле,
конечно, ничего подобного нет: на политической сцене царит непостоянство, актеры
регулярно выходят за рамки ролевого поведения, отклоняются от авторских
предначертаний и режиссерских замыслов. И происходит это именно потому, что
политика — не театр, а жизнь, она богаче любого сценария. Здесь возможны и смена
ролей, и их дурное исполнение вследствие неадекватного выбранной роли поведения. К
тому же постоянное возникновение в политике новых ситуаций, непрерывный процесс
позиционирования, становления новых функций создают необходимость во все новых
ролях и предъявляют все новые требования к уже сложившимся. Многое зависит и от
личностей "актеров": одни относятся к своей роли как к естественному состоянию и с
определенного момента (в демократических странах — и до определенного момента) вне
ее себя уже не мыслят; другие — склонны к постоянной смене разыгрываемых в политике
ролей: генерал становится миротворцем, а потом еще кем-нибудь, глава службы
безопасности видит свою миссию в информировании противника о секретах своей страны,
а преуспевающий бизнесмен изображает из себя "народного страдальца". Характерна для
политической жизни и ситуация "выпадения" из роли, как непреднамеренного, так и
используемого в качестве тактического приема — например, глава государства
бездействует в критически важный для его страны момент или делает вид, что тот или
иной поворот событий не заслуживает его внимания.
Институты
и
внеинституциональные
феномены.
Политика
предполагает
институционализацию — нормативное оформление складывающихся в ней отношений;
она проявляет себя как разветвленная сеть взаимодействий, взаимозависимостей и
организаций, структурирующих и стабилизирующих общество, позволяющих
контролировать и предвидеть действия участников, выражать и защищать их права.
Однако жизненная природа политики выражается не только в возможности и
необходимости институционализации и структурирования, но и в постоянном выходе за
установленные нормами, всякого рода правилами пределы. Ведь здесь речь идет о
действиях человека, а они свободны, спонтанны, и поэтому для любого состояния
политических отношений характерны вариативность, нелинейность.
Прежде всего институциональным феноменом, характеризующимся четко выраженной
направленностью — на объект, отношение, задачу, — является и политическая власть.
Представляя собой "намеренное и эффективное влияние" [Dyrberg 1997: 38], она
выстраивается на основе норм, правил, законов, использует санкции для предотвращения
отклонений в их реализации, имеет нормативно установленные границы, пределы:
организации, функции, люди их с ролями и обязанностями. Власть структурирует
социальные отношения, делая их более целенаправленными и упорядоченными,
значительно понижая долю неопределенности в поведении людей.
Вместе с тем, будучи жизненной категорией, власть постоянно выходит за ею же самой
установленные пределы, или, по словам М.Фуко, "опирается на противозаконности"
[Фуко
1999:
408],
активно
использует
неинституционали-зированные
(не
предусмотренные и не регулируемые нормами) формы. К ним можно отнести и
бюрократизм, и влияние элит, и использование всевозможных информационных,
культурных и конфессиональных ресурсов.
Ценности. "Человеческое лицо" политики в значительной степени зависит от ценностей —
субъективных предпочтений людей, их представлений о желательных или нежелательных
событиях и общественной значимости тех или иных явлений. Именно ценности во многом
обуславливают специфику человеческого поведения и выбора в сфере политики. На
ценностной основе формируется активное отношение человека к политике,
выражающееся в его целенаправленных действиях; благодаря ценностям политика
доходит до жизненных оснований личности. Сама возможность политического действия
определяется ощущением гражданского достоинства — восприятия себя как ценности, как
благой и необходимой силы. И наоборот, именно с принижения гражданского
достоинства начинается отвлечение, отказ от политики, поэтому "гражданин, лишенный
этого чувства, — политически недееспособен; народ, не движимый им, — обречен на
тяжкие исторические унижения" [Ильин 1995: 366].
Любая интерпретация политики и политического поведения, выводящая ценностную
детерминанту за пределы исследовательского интереса (например, в бихевиористской
методологии), ущербна, недостаточна для представления этих явлений во всей их полноте
и многообразии. Политическая наука развивается именно благодаря разработке
специфических методологических средств (понятий, приемов исследования, методик
сбора и анализа данных), позволяющих все более полно учитывать присутствие, роль
ценностной компоненты в политике. В этой связи достаточно упомянуть понятия
политической системы, политической культуры или политической идеологии.
Порядок и неупорядоченность. Под порядком здесь подразумеваются наиболее
целесообразное функционирование всех звеньев политической системы, регулярные и
гармоничные отношения между ними, предполагающие наличие эффективных средств и
гарантий поддержания безопасности в обществе, обеспечение его независимости от
нежелательных случайных обстоятельств. Важнейшими атрибутами порядка служат
законы, ограничения, постоянство, регулярность [Пригожий, Стенгерс 1986: 28], т.е.
факторы, которые в своем генезисе и функционировании выходят далеко за рамки
собственно политической сферы и опираются на мощный моральный, культурный,
религиозный фундамент в осуществлении своей упорядочивающей общественные
отношения функции. Поэтому важнейшим аспектом порядка служит то, что можно
назвать порядочностью, — соответствие организационных и политических структур
человеческим интересам и потребностям, когда порядок существует и в мире, и в душе
человека. Другими словами, порядок — это именно жизненное явление, уходящее своими
основаниями в фундаментальные качества социального бытия и постоянно
подпитывающееся ими.
Для понимания природы политического порядка крайне важно различение и осознание
взаимосвязи двух типов социальной упорядоченности: организма и организации. В
первом случае правила регуляции мыслятся в качестве результата длительной,
неосознаваемой эволюции, поскольку считается, что общество не может выдержать
рационального и радикального вмешательства в свою жизнь. Во втором — порядок
рассматривается как результат сознательных, целенаправленных действий по
регулированию социальных связей. Политическая жизнь при этом представляется неким
механизмом, принципы функционирования которого познаваемы, а возможность
рациональной регламентации значительна.
Порядок как феномен политической жизни находится в далеко не простых отношениях со
своей противоположностью — беспорядком. С одной стороны, ясна опасность,
разрушительность беспорядка для любого фрагмента политики; нарастание политической
неупорядоченности оборачивается хаосом с такими сопутствующими ему явлениями, как
экономический коллапс, паралич властных структур, потеря безопасности, разрушение
инфраструктуры (транспорта, энергетики, связи), глубокое разочарование большинства
членов общества в избранном политическом курсе, нарастание социальной тревоги и т.д.
С другой — та или иная форма беспорядка предшествует стабилизации и выступает как
"условие упорядочения системы, расшатывающее существующую организацию и
способствующее созданию новой, более устойчивой" [Кравец 1970: 98]. Беспорядок
подпитывает процессы упорядочения энергией новых возможностей, создает
нетрадиционные варианты отношений, осуществляет отбор устойчивых форм
поддержания взаимосвязей. Прочность политического порядка определяется его
открытостью к взаимодействию с беспорядком, способностью учитывать те импульсы и
ресурсы, которые от него исходят.
Участие и соучастие. Никакая политика как система целенаправленных действий,
осуществляемых организованным путем, невозможна без поддержки извне — из
социальной среды она черпает все необходимые ей ресурсы: человеческие,
энергетические, технические, информационные, культурные. Поддержки можно добиться
разными способами, но главных пути два: демократический, когда поддержка
осуществляется в форме участия, и авторитарный или тоталитарный, основанный на
соучастии.
Политическое участие есть разновидность непрофессиональной политической
деятельности; его модификации весьма многообразны, но в целом оно всегда
представляет собой "попытки простых людей при любом типе политической системы
повлиять на деятельность своих правителей, а иногда и сменить их" [Nelson 1994: 104].
Формируясь под воздействием таких компонентов социального бытия, как статус,
образование, пол, возраст, подобное участие, конечно, зависит от ориентации,
мировоззренческих установок, интересов и целей людей, а разнообразие его форм
"связано с богатством ассоциированной жизни" [Verba, Nie 1972: 175j.
Ориентированные на обеспечение соучастия авторитарные и тоталитарные политические
системы, получая от общества все необходимые им ресурсы, жестко негативно реагируют
на любые попытки повлиять извне на их курс. Нуждаясь в поддержке масс, правящая
группа видит в них слепое и послушное стадо. Участие народа в государственных делах
не предусмотрено, хотя "низы" осведомлены о них и время от времени подключаются к
реализации принятых "верхами" решений.
Ясно, что само по себе участие бывает не только опорой, но и помехой в проведении
политической линии; многое в политике, видимо, оказалось бы проще, если бы она
зависела только от решений и действий "профессионалов". Но в политике такого не
должно и не может быть: возникающие в данной сфере проблемы являются не частным, а
общим делом, или, как говорил В.И.Ленин, "делом миллионов". Вытеснение масс из
политики есть вызов ее природе, оно деформирует ее сущность, превращает ее в нечто
иное, например, — в экономику. И тогда люди приходят во власть только для того, чтобы
"сколотить капитал", сначала политический, а потом и экономический; или же политика
начинает осуществляться террористическими методами, становясь преступлением.
Традиции. Политика наполняется жизненным смыслом и значением благодаря ее
органической связи с культурой общества. Присутствие этой связи обнаруживается в
разных формах, но прежде всего в виде констант политики, устойчивых характеристик
поведения, проявляющих себя в разные времена и в разных исторических
обстоятельствах. Жизнь пульсирует в политических традициях, и это выражается:
— в отсутствии жесткой локализации традиций, которые проявляют себя везде — в
политическом сознании, в процедурах, целях, средствах, стереотипах политического
поведения;
— в отсутствии прямой привязки традиций к состоянию и действиям наличной
политической системы: традиции часто существуют автономно от нее, подчиняясь
собственным законам;
— в том, что традиции зависят не столько от собственно политической реальности,
сколько от культуры, психологии, быта, географической среды и т.п.
Солидарность. Обеспечение совместных действий людей, т.е. их взаимодополнения и
согласования, — важнейшая задача государства и вообще государственности
[Кистяковский 1990: 142]. Но возможность решения этой задачи зависит от колоссального
количества факторов и агентов, взаимодействующих как в сфере государственной
политики, так и вне ее; их гармонизация лишь частично достигается за счет
целенаправленных усилий. Успех процесса согласования во многом определяется
соотношением интересов — экономических, социальных, культурных и т.д., — а также
традициями, степенью языковой общности, образовательным уровнем, доминантными
чертами национальной психологии акторов. Вместе с тем очевидно, что для создания
прочного фундамента солидарного политического действия необходимы такие условия,
как отсутствие резкого имущественного расслоения и наличие мощного "срединного"
элемента, способного сгладить противоречия, не дать поляризоваться бедности и
богатству, неконтролируемый рост которых способен взорвать любую политическую
общность. Грань, отделяющая движение к гармонии от столь незаметных сперва
признаков начала кризиса и распада, в любой момент может быть перейдена по самым
разнообразным причинам. И тогда то, что недавно было политической общностью,
превращается в сонмище враждующих кланов.
Даже краткий анализ методологического содержания категории "политическая жизнь"
позволяет сделать вывод о перспективности ее использования для выражения
многообразия, многоликости политики, нестандартности форм ее протекания, для
выявления и представления новых модификаций и аспектов политики. Среди них прежде
всего следует выделить полисистемность детерминации политических явлений, их
нелинейность, постоянное ветвление возможностей и последствий, высокую степень
зависимости от человеческой энергии и активности. Все это постоянно вносит элементы
противоречивости, неожиданности, бифуркационности в протекание политических
процессов, выводя их за границы рационального предвидения и выбора. Интерес к
отражению именно многообразия и изменчивости современной политической реальности
имеет несомненный практический смысл: ведь никто не знает, "какой или чей именно
социальный опыт будет затребован в ближайшем или отдаленном будущем, станет
источником назревших перестроек и новаций" [Философия власти 1993: 152).
Совершенно очевидно, что применение данной категории позволяет выйти за рамки
традиционной интерпретации политики как единства politics (наука и искусство
правления, политические взгляды, дела, вопросы), policy (целесообразная деятельность,
искусство правления) и polity (форма или процесс правления, общество как
организованное состояние, государство) [см. Hornby 1984: 484], за пределы государства,
интересов и идеологии как интеллектуального их выражения. Она открывает путь для
использования мыслительных конструкций, способных отразить неинституциональные и
"затененные" формы политики, политического поведения, разнообразных типов его
мотивации, политической психологии и политической культуры.
Зандкюлер Х.Й. 1999. Демократия, всеобщность права и реальный плюрализм. —
Вопросы философии, № 2.
Ильин И. 1995. Учение о правосознании. — Родина и мы. Смоленск.
Кистяковский Б.А. 1990. Государство правовое и социальное. — Вопросы философии, №
6.
Кравец А. 1970. Вероятность и системы. Воронеж.
Марков М. 1978. Теория социального управления. М.
Невважай И.Д. 2001. Понятие правовой жизни. — Политическая и правовая жизнь:
Федеральные и региональные проблемы. М., Пенза, Саратов.
Ницше Ф. 1990. Сочинения. Т.2. М.
Панарин А.С. 2000. Политология. М.
Пригожий И., Стенгерс И. 1986. Порядок из хаоса. М.
Фи.юсофия власти. 1993. М.
Фуко М. 1999. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.
Хейзинга Й. 1992. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М.
Шпенглер О. 1993. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т.I. M.
Dyrberg Т. 1997. The Circular Structure of Power. Politics, Identity, Community. L., N.Y.
Hornby A. 1984. Oxford Student's Dictionary of Current English. Oxford.
Lane R. 1959. Political Life: Why People Get Involved in Politics. Glencoe.
Lasswell G. 1932. Psychopathology and Politics. Chicago.
Nelson J. 1994. Political Participation — Undemanding Political Development. Illinois.
Nousiainen K. 1997. Interfaces of Law. — Law and Power. Critical and Socio-Legal Essays.
Liverpool.
Teunber G. 1997. The Two Faces of Janus: Rethinking Legal Pluralism. — Law and Power.
Critical and Socio-Legal Essays. Liverpool.
Verba S., Nie N. 1972. Participation in America. Political Democracy and Social Equality. N.Y.
Работа выполнена при поддержке Министерства образования России. Грантовый проект
ГОО-1.3.-370.
Категория «»Политическая жизнь» как инструмент человеческого измерения политики
А. И. Демидов
Журнал «Полис», №3, 2002 год
Отсканировано и распознано Koljan 2005 (c)
www.journfive.narod.ru