Антонио Табукки

Антонио Табукки
ЧЕШИРСКИЙ КОТ
1.
Нет, это не страх. Просто сердцебиение, хотя сердцебиение является всего лишь
симптомом, но тем не менее. Это не страх, что за глупости, просто наплыв эмоций, вот и
все. Он выглянул в окно. Поезд понемногу заполнялся. Навесная крыша перрона
колыхалась на знойном воздухе. Слишком уж жарко, – подумал он, – хотя, если не в июле,
то когда еще быть жаре? Он посмотрел на вывеску «Чивитавеккья» и опустил штору.
Послышались голоса, затем свисток начальника станции и звук закрывающихся дверей.
Подумал, что, если сделать вид, что он спит, возможно, никто не войдет в купе, закрыл
глаза и произнес про себя: не хочу об этом думать. Но я должен, все это не имеет смысла.
Хотя, впрочем, почему не имеет? И существует ли вообще этот смысл? Наверное
существует, но скрытый, который понимаешь лишь по прошествии времени, или вообще
не понимаешь, но смысл должен быть: свой собственный смысл, который нам не понять,
как бы мы ни старались. Вот взять хотя бы это сообщение: «Привет, Котик, это Алиса, я
вернулась, сейчас я не могу все тебе объяснить, у меня всего две минуты чтобы оставить
сообщение…» (несколько секунд молчания) «…Мне нужно тебя увидеть, обязательно
нужно, это то, чего я больше всего хочу сейчас, и о чем я думала все эти годы»,
(несколько секунд молчания) «Как ты, Котик, у тебя все та же улыбка? Извини за
дурацкий вопрос, но это так непросто - говорить, понимая, что голос записывается. Мне
нужно увидеть тебя, это очень важно, прошу тебя». (несколько секунд молчания)
«Послезавтра, 15 июля в 15 часов на станции Гроссето, буду ждать тебя на платформе,
приезжай поездом, который отправляется из Рима в час». Клик.
Ты возвращаешься домой и находишь на автоответчике такое вот сообщение. Спустя
столько лет. Когда все уже успело позабыться: то время, тот город, друзья… И даже само
это слово – котик, - давно уже стерлось из памяти, и вот теперь всплывает вместе с
улыбкой, которую носил тот кот, потому что то была улыбка Чеширского кота. Алиса в
стране чудес. Это было время чудес. В самом деле? Она была Алисой, а он ее Чеширским
котом – чем не сказка. Но со временем кот исчез, совсем как в книге. Возможно, улыбка и
оставалась, но это была одна лишь улыбка, без лица, которому она принадлежала. Потому
что время все стирает, оставляя лишь образ. Он встал и посмотрел в зеркало,
расположенное над сиденьем. Улыбнулся. Зеркало отразило сорокалетнего мужчину с
худым лицом, светлыми усами и смущенной, неестественной улыбкой, как и все улыбки
перед зеркалом: никакого лукавства, никакого добродушия, никакого подшучивания над
жизнью. Ничего от Чеширского кота.
Женщина осторожно заглянула в купе. Свободно? Конечно свободно, никого нет. Это
была уже женщина в возрасте, с белыми волосами с голубоватым оттенком. Она достала
спицы и принялась вязать. На ней были круглые очки с цепочкой, делающие ее похожей
на старушку из телерекламы. Вы тоже в Турин? – спросил он вдруг. Обычный для поезда
вопрос. Она ответила нет, что сойдет раньше, но не назвала станцию. Гроссето. Хотя,
какая разница? И почему именно Гроссето? Что делает Алиса в Гроссето, почему она
позвала его туда? Он почувствовал, как сердце стало биться быстрее, и вновь подумал, что
это страх. Но чего бояться? Это просто эмоции, чего бояться, чего ему бояться? Времени,
котик, времени, которое стирает все, в том числе и твою улыбку Чеширского кота из
«Алисы в стране чудес». И, пожалуйста, вот она, Алиса из страны чудес, 15 июля в 15
часов, весьма свойственное ей сочетание, она всегда любила играть с цифрами и
мысленно связывала даты не имеющие ничего общего. Например: «Извини, Котик, я
больше не могу. Я объясню тебе все в письме. 10.10 в 10 (за два дня до открытия
Америки). Алиса». Это была прощальная записка, она оставила ее на зеркале в ванной.
Письмо пришло только через год и в нем все подробно объяснялось, хотя на самом деле
она не объяснила ничего, написала лишь как у нее дела, да и то весьма поверхностно.
Поэтому он его выбросил. А записку сохранил, она лежала у него в кошелке. Он вытащил
бумажку и развернул ее. Она пожелтела вдоль сгибов и порвалась в центре.
2.
Ему хотелось открыть окно, но женщина могла быть против. Да и к тому же надпись на
металлической табличке запрещала открывать окна, так как был включен кондиционер.
Он встал и вышел в коридор. Успел увидеть белые дома Тарквинии до того, как поезд
медленно повернул. Каждый раз, когда он проезжал Тарквинию, вспоминал Кардарелли.
А затем вспоминал, что Кардарелли был сыном железнодорожника. А затем его
«Лигурию». Некоторые школьные воспоминания никуда не деваются. Он понял, что
вспотел. Вернулся в купе и взял небольшую дорожную сумку. В туалете пшикнул
дезодорантом на подмышки и сменил рубашку. Можно было бы и побриться, так, просто,
чтобы убить время. В принципе, в этом не было необходимости, но, возможно, это
освежило бы его. Ему не хватало смелости признаться в этом, но он взял с собой
туалетный набор и электробритву, предполагая провести ночь вне дома. Он аккуратно
сбрил щетину и смазал лицо кремом после бритья. Затем почистил зубы и причесался.
Пока причесывался, попробовал еще раз улыбнуться, на этот раз вроде получилось лучше,
по крайней мере, не такая идиотская улыбка как в прошлый раз. Он подумал, что следует
попробовать представить как все будет. Но представить не получалось, мысли
складывались в слова, громоздились друг на друга и путались.
Он вернулся в купе. Его попутчица спала с вязаньем на коленях. Он сел и достал блокнот.
Если постараться, он смог бы достаточно точно изобразить манеру письма Алисы. Он
попробовал написать записку, как это бы сделала она, с самыми абсурдными
предположениями: «Стефен и малышка погибли в автокатастрофе в Миннесоте. Не могу
больше жить в Америке. Прошу тебя, Котик, поддержи меня в этот ужасный момент моей
жизни». Это была трагическая гипотеза - Алиса, вне себя от горя, сумела понять смысл
жизни лишь благодаря ужасной трагедии. Или самоуверенная, непринужденная и немного
циничная Алиса: «Жизнь превратилась в ад, в невыносимую тюрьму, о малышке
позаботится Стефан, он так и не вырос из детского возраста, они друг друга стоят.
Прощай Америка». Или же сентиментально-трогательная записка, в стиле любовных
романов: «Несмотря на все эти годы, я не смогла похоронить тебя в своем сердце. Не могу
жить без тебя. Поверь мне, твоя раба любви Алиса».
Он вырвал листок из блокнота, сложил из него самолетик и отправил в пепельницу.
Посмотрел в окно и увидел стаю птиц, парящих над водной гладью. Они уже проехали
Орбетелло, следовательно это был Альберезе. До Гроссето оставались считанные минуты.
Он снова почувствовал как забилось сердце и ощутил некоторое волнение, как бывает,
когда понимаешь, что опаздываешь. Но поезд прибыл в срок, а он был в поезде, значит, он
не опоздал. Только вот не ожидал, что приедет так скоро, он не поспевал за самим собой.
В сумке у него был льняной пиджак и галстук, но ему показалось смешным так
наряжаться, было неплохо и в рубашке, тем более при такой жаре. Поезд резко повернул и
вагон накренился. Последний вагон всегда больше качает и это всегда немного
раздражает, но на станции Термини ему не хотелось идти по перрону и он сел в последний
вагон, надеясь также, что там будет меньше народу. Его попутчица утвердительно
качнула головой, как будто соглашаясь с ним, но это было лишь следствие движения
поезда, и она продолжала спокойно спать.
Он положил на место блокнот, сложил пиджак, уже немного помятый, еще раз провел
расческой по волосам и застегнул молнию на сумке. Из окна в проходе он увидел первые
дома Гроссето, поезд начал замедлять ход. Он попытался представить как будет выглядеть
Алиса, но на предположения уже не оставалось времени, раньше надо было думать,
возможно, это оказалось бы более интересным занятием. Волосы, подумал он, интересно,
что она сделала с волосами? Раньше у нее были длинные волосы, но, наверно, она
подстриглась, даже наверняка, – сейчас уже не носят длинные волосы. Почему-то ему
казалось, что она будет в белом.
3.
Поезд остановился на станции. Он встал и опустил штору. Через щелку он посмотрел
наружу, но перрон был слишком далеко, ему ничего не удалось разглядеть. Он
неторопливо завязал галстук, затем надел пиджак. Посмотрел на себя в зеркало и
улыбнулся. Гораздо лучше. Он услышал свисток начальника станции и звук
закрывающихся дверей. Тогда поднял штору, опустил стекло и выглянул в окно.
Платформа медленно проплывала мимо разгоняющегося поезда и он высунулся, стараясь
разглядеть людей. Пассажиры, вышедшие из поезда, спускались в переход. На перроне
старушка в темном платье держала за руку ребенка, носильщик отдыхал сидя на своей
тележке, продавец мороженного в белом пиджаке стоял с ящиком мороженного через
плечо. Этого не может быть, подумал он. Не может быть, чтобы ее не было здесь, на
перроне, с короткими волосами и в белом платье. Он побежал по проходу, чтобы
выглянуть из другого окна, но поезд уже проехал станцию и все набирал скорость. Он
успел лишь увидеть удаляющуюся вывеску «Гроссето». Этого не может быть, снова
подумал он, должно быть она в баре. Она не выдержала жары и зашла в бар, в
уверенности, что он приедет. Или же спустилась в переход и стояла там, со своим вечно
отсутствующим и изумленным выражением Алисы в стране чудес, со все еще длинными и
немного взъерошенными волосами, в тех самых голубых сандалиях, которые он подарил
ей тогда на море, и она сказала бы: я так оделась для тебя.
Он прошел по проходу в поисках контроллера. Тот был в первом купе и готовил
документы. Видно было, что он только что вошел и еще не начал проверять билеты. Он
подошел к контроллеру и спросил когда будет обратный поезд. Тот посмотрел на него
немного недоуменно и спросил: обратный куда? В противоположную сторону, - сказал он,
- в сторону Рима. Контроллер начал листать расписание: Будет один в Кампилье, но не
уверен, успеете ли Вы на него, или же… Посмотрев на расписание повнимательнее,
контроллер спросил: Вам экспресс или местный поезд? Он задумался прежде чем
ответить. Не важно, - сказал он наконец, - скажете мне позже, у меня есть время.